Агент его Преосвященства

Глава из романа «Возвращение чувств. Машина».

Языковой барьер, несмотря на сильно расширившийся словарный запас, иногда здорово мешал, так как кое-где и по немецки-то не говорили. А то, на чём говорили, было, скорее, венгерским, словацким или чешским. Впрочем, может и мадьярским – в языках они трое не так преуспели. Приходилось общаться больше старым добрым «дедовским» способом – жестами, и с применением денег. Хорошо хоть, постоялые дворы, трактиры и гостиницы всё ещё попадались – остановиться было где. Правда, кормёжка и обслуживание оставляли желать лучшего…

Радовало то, что снова вокруг сравнительно тепло. Здесь, в прогретых и непродуваемых долинах, осень ещё не вступила в свои права, а сквозняки ущелий и перевалов остались позади и наверху. Продукты были даже подешевле, чем во Франции и Швейцарии, и французские деньги, к счастью, ходили наравне, или даже ценились выше местной валюты, так же, как, впрочем, и испанские, и немецкие, и любые другие: если универсальный определитель качества – зубы! – показывал их подлинно золотую сущность. Беспокойство за эту часть поездки отпалo – денег должно было хватить.

 

На четвёртый день после перехода очередной условной границы якобы Австрии, у них появился молодой и симпатичный, если не сказать больше, попутчик.

И произошло это при довольно романтически-драматических обстоятельствах.

Катарина и Мария, поразмыслив, и несколько наивно решив, что теперь-то уж они в безопасности, уже второй день путешествовали в нормальных женских костюмах и в женских сёдлах – чтобы и привыкнуть, и замести следы.

Катарина надумала получше вжиться в образ небогатой дворянки, перед тем, как они прибудут в замок друга своей матери. Мирный и сравнительно спокойный пейзаж полей, лугов и лесов тоже способствовал вопиющему падению бдительности и боеготовности. Она как-то упустила из виду, что в неблагополучных и разобщённых многонациональных государствах большинство денежных проблем часть населения решает криминальным способом – будь то хитроумные аферы, или элементарный грабёж. И эпоха тут значения не имеет.

Поэтому нападение бригады бойких ребят, действующих по второму способу, явилось для их команды неприятной неожиданностью.

Нет, не то чтобы они были совсем захвачены врасплох: арбалеты с новыми тетивами взамен растянутых были взведены, мечи и кинжалы наготове! Просто они расслабились, и не готовы были (в частности, она) морально –  снова убивать людей. Пусть даже снова плохих.

Главарь банды, первым выскочивший из-за деревьев на дорогу, проходившую сквозь густой холмистый бурелом, заорал что-то про деньги и сохранение жизни. Однако он так недвусмысленно смотрел на низкий вырез платья Катарины – вот разве только не облизывался! – что было ясно: потерей денег не отделаться. Особенно ей.

Четверо неопрятных (нечёсаных и в грязной одежде – ну, а чего она ждала: смокингов и накрахмаленных воротничков?!) молодчиков, которые окружили их тут же со всех сторон, судя по развязно-беспечному виду, сопротивления не ждали, так как пара луков, имевшихся у них, была даже не наготове. То есть, не натянута и не нацелена.

Зато наивные ребята бойко махали кривыми мечами, уже, скорее, больше напоминавшими классические сабли. Непонятно, на что они надеялись – ведь саблю с пяти шагов не метнёшь.

Конечно, их сыгранной команде такое презрение со стороны врага давало выигрыш в несколько секунд драгоценного времени.

Согласно договорённости о таких нападениях, Катарина начала первой: убила как раз одного из лучников – стрела из быстро вскинутого арбалета прошла сквозь его грудь навылет – на беднягах даже не было элементарных кольчуг. А вот Пьер несколько подвёл: он умудрился промазать во второго лучника. И поэтому пока Катарина соскочила с коня, чтобы быть под прикрытием его корпуса, и отвлечь на себя внимание остальных, они лишились коня Пьера – стрела  шустрого разбойника вонзилась тому в шею, когда Пьер уздечкой вскинул его голову кверху.

Бедняга, жалобно заржав, и зашатавшись, завалился на бок, подмяв седока, запутавшегося больной ногой в стремени, под себя. Ладно, лучше – в коня, чем…

Выстрел опомнившейся, наконец, Марии, пришёлся как нельзя более кстати: поражённый в живот, лучник упал на колени и принялся дико орать, этим он на долю секунды отвлёк на себя внимание, позволив ей выхватить метательный кинжал. Вся последующая схватка проходила под этот душераздирающий аккомпанемент.

Одного из оставшихся негодяев, подскочившего к Пьеру, ещё не выбравшемуся из-под лошади, она утихомирила навсегда как раз этим удачно брошенным кинжалом. Другой же бандит, тоже наивно считавший мужчину из их команды главным противником, получил кинжал в правую руку, и хотя бы временно выбыл из борьбы, так как ругательства и угрозы, которые он щедро расточал в адрес Катарины, особого вреда не причиняли.

Тут Катарине пришлось туго, так как кинжалов больше не осталось, а к ней с трёх сторон кинулись ещё трое здоровенных ребят с саблями, до этого бывшие в засаде (судя по их нетрезвому виду, они до последнего надеялись, что обойдутся без них), и озверевший предводитель, который ругался даже громче, чем тот балбес, что получил кинжал в руку, а теперь, бросив саблю, пытался выдернуть его оттуда.

На фоне утробного воя врага со стрелой в животе, их ругательства, да ещё на немецком, создавали своеобразный музыкальный эффект – словно шла рок-опера. Хорошо ещё, что она не понимала большинства немецко-венгерско-мадьярских ругательств: не надо было отвлекаться, чтобы вникнуть в их своеобразие и тонкий юмор.

Боковым зрением она успела заметить, как Мария, доставшая запасной арбалет с мула, чтоб не возиться с перезарядкой большого, застрелила в спину приотставшего бандита, собиравшегося-таки разделаться с Пьером, всё ещё лежавшего на земле, но уже выбравшегося из стремени, и вытащившего меч (ага, значит, слава Богу, он почти в порядке – в смысле, Пьер, а не меч!),  и тут ей пришлось туго.

Её-то, как явно знатную даму, очевидно и стремились нападающие заполучить любой ценой. Вероятно, чтобы потом потребовать выкуп… Наивные придурки.

Платье, конечно, сильно сковывало её движения. Поэтому она, никуда не двигаясь, отбивала удары, сыпавшиеся с трёх сторон мечом, а затем и пластиной, укреплённой на внешней стороне левой руки, и прикрытой сверху рукавом платья.

Это здорово помогло в первый раз – когда она закрылась от удара предплечьем, и сабля отскочила, противник, нанёсший мощный удар, был так поражён этим странным фактом, что её меч без проблем пробил его грудь насквозь. Однако главарь и оставшийся, разом протрезвившийся бандит, оказались опытными бойцами, и вдвоём сильно наседали на неё, пользуясь тем, что могли нападать с двух сторон.

Она работала на совесть, дыша, словно кузнечные меха, однако скользкая тропа и предательский гравий, попадавшие под чёртовы женские тапочки, никак не давали надёжной опоры. А уж как мешал длинный тяжёлый подол!.. Вертясь во все стороны со всей возможной скоростью, она дала себе зарок – больше женскую обувь не надевать!

Приближающийся топот копыт заставил-таки её развернуться лицом к новой возможной опасности. Этим она вынудила главаря встать к новому действующему лицу спиной.

Что сулит ей появление на сцене этого нового персонажа – нового врага или спасенье?!

Теперь она отбивалась из последних сил – меч всё же был тяжеловат.

Оказалось, к счастью, что всадник всё же принёс спасенье.

Мужчина, очевидно быстро разобравшийся в ситуации, не теряя времени и не тормозя летевшего во весь опор коня, на всём скаку рубанул атамана.

Даже ей показалось, что его меч сверкнул быстро, словно молния.

Слишком быстро – для простого человека.

Атаман упал, уже не ругаясь! Да и не удивительно: трудно ругаться, если голова разрублена практически пополам.

Неожиданный спаситель ещё не успел затормозить и развернуться, как оставшийся противник Катарины со всех ног кинулся под спасительную защиту деревьев и кустов, и его, в принципе, можно было не опасаться. Однако стрела Пьера, очевидно желавшего реабилитироваться, или имевшего своё представление о ситуации, возникла прямо у того между лопаток, не успел бандит сделать и десяти шагов. Скорее всего Пьер не стрелял до этого, опасаясь попасть в неё.

Почти тут же прикончили и мерзавца с раной в руке: он оказался довольно-таки злобной и мстительной личностью. С мечом в левой руке он пытался подкрасться, уже не ругаясь, к Марии, и той пришлось убить его из вновь взведённого арбалета.

Катарина порадовалась за няню: тренировки по самообороне и морально-волевые установки не пропали даром – врага Мария застрелила, не поморщившись. Позже, возможно, у няни будет шок, слёзы и раскаяние… Но во время боя – молодец! – она была на высоте, и для первого раза справилась на отлично!

Плотоядно ухмыляясь, Катарина оглядела поле боя. Затем развернулась к единственному оставшемуся в сознании противнику – тому, что со стрелой в животе. Он ещё стонал.

Заметив обращённый на него недыусмысленный взгляд, он задёргался, попытался подняться, и, наконец, схватившись за горло, рухнул в траву без сознания. Вопль его, скорее всего, послуживший ориентиром нежданному спасителю, оборвался чуть раньше – когда пал атаман шайки.

Над лесом воцарилась блаженная тишина.

Ладно, подумала Катарина, хоть по этой дороге люди теперь смогут ездить спокойно – пока не соберётся новая шайка. Впрочем, это уже будет не её забота.

А в принципе, хорошо ещё и то, что не осталось свидетелей, видевших, как их команда дерётся. Собственно говоря, не очень порядочные мысли возникли у неё вначале и в отношении нежданного спасителя…

Но потом угар боя прошёл, и она передумала.

Во-первых, он всё-таки спас их. А во-вторых…

Во-вторых он был почти божественно красив.

Чёрт – да он просто великолепен! Само обаяние. Прямо какой-то предок Джорджа Клуни.*

Рассмотрев его цепким взглядом она… Почувствовала странное ощущение в… Сердце. В сердце?!.. Да что же это с ней такое?!..

Впрочем, позже будет время разобраться. Сейчас – речь о нём. А хорош. Порода чувствуется… Во всём!

Открытое приветливое лицо. Статная, сильная фигура. Уверенная, гордая посадка головы. А как он держится в седле!.. Благородное происхождение и уверенность в себе заметны невооружённым глазом. Увидев, что всё уже кончено, он подъезжал, не торопясь. Значит, умён. И специально даёт им себя рассмотреть во всей, так сказать, красе!

Нет, за себя она, конечно, не волновалась – недаром провела утром перед зеркалом целый час, пытаясь по советам няни, и своему опыту, придать себе вид, достойный дворянки.

Но он… Он и вблизи, без дураков, был неотразим.

Сразу чувствовался характер и какая-то внутренняя сила, делавшая его движения сейчас неторопливыми, но благородными – словно у породистого животного. Лёгкая асимметрия только подчёркивала неповторимый шарм его лица. Загар выгодно оттенял бесподобные ровные зубы.

А против его открытой восхищённой улыбки вообще невозможно было устоять.

Когда он приблизился, она разглядела небольшой зарубцевавшийся шрам на щеке – ну и что, он только придавал ему мужественности!

Катарина снова почувствовала словно укол в сердце и сильней стало странное смущение, которого она раньше не испытывала никогда ни перед одним мужчиной, и поймала себя на том, что улыбается глупой, но самой лучезарной улыбкой, на которую способна, ему в ответ.

А вот Пьера, наверное, беспокоили совсем другие мысли. Во всяком случае, он вновь зарядил арбалет, и держал в руке, готовый по первому её знаку убрать нежелательного свидетеля. Смотрел же он на мужчину крайне подозрительно и хмуро.

Сделав Пьеру жест, чтобы не стрелял, и надеясь, что Пьер поймёт её, а незнакомец – нет, она, как была, с окровавленным мечом в руке, двинулась навстречу приостановившему коня в нескольких шагах от неё, незнакомцу. Тот спешился, и теперь стоял, держа своего чёрного, как смоль, жеребца, под узцы. При её приближении он снял шляпу и отвесил великолепный поклон.

Сделав в свою очередь реверанс, она вздохнула.

– Позвольте поблагодарить вас, мессер, за столь своевременную помощь! Не иначе, вас послало само Провидение! – начала она своим звучным голосом, постаравшись вложить в интонации как можно больше мёда. Глаза её – она знала! – горели, словно бриллианты.

– Ну что вы, миледи, какие пустяки! Это вы мне позвольте выразить своё безмерное восхищение! – на чистейшем французском тут же отозвался мужчина, – Клянусь деяниями Апостолов, я никогда ещё не видел столь прелестной и столь опасной, – он обвёл рукой вокруг, как бы подчёркивая результаты её работы, – амазонки!

Однако приношу и свои искренние извинения – на тот случай, если вы хотели всё закончить лично, и я этому невольно помешал. – вот зараза, он явно понял, что Пьер со всё ещё взведённым арбалетом не сводит с него глаз, и что она могла, и правда, всё закончить сама…

– Ах, мессер, перестаньте шутить! Если бы не ваше столь своевременное появление, все ваши столь благодарные теперь друзья и преданные слуги, – жест в сторону спутников, –  уже не смогли бы вам эту благодарность выразить! – она обворожительно улыбалась, наслаждаясь его улыбкой и тем, что явно должно было быть – да, собственно, и было! – изысканным комплиментом, мучительно думая в то же время, не слишком ли у неё кровожадный и опасный вид, куда бы засунуть свой необычный меч, и не испачкано ли кровью её платье.

То, что волосы, высвободившиеся из-под упавшего куда-то дурацкого женского кокошника, растрепались и пышным ореолом обвивали голову, должно было только украсить её – накануне они помыли их ромашковым отваром для пышности и блеска.

– Очень приятно слышать! И вдвойне приятно оказать услугу моей соотечественнице. И её друзьям, конечно, – он опять учтиво, с достоинством поклонился в сторону Пьера и Марии, подошедших за это время ближе, – Разрешите ещё раз выразить восхищение вашим мужеством и столь великолепным владением оружием! – он приветливо улыбнулся Марии, – Однако, что это я! С вами, миледи, – он опять обворожительно улыбнулся, – совершенно забыл правила хорошего тона!

Позвольте же представиться: виконт Джон де Монтеспан. И – ручаюсь своим словом! – ваш преданнейший и покорнейший слуга!

– Мне не менее приятно воспользоваться вашей, как вы её слишком уж скромно называете – услугой. Я баронесса Бланка де Вильнев. – они опять церемонно раскланялись.

– Для меня большая честь, баронесса, познакомиться с вами. Позвольте ещё раз выразить своё восхищение вашей, мессер, и вашей, мадам, – он снова учтиво поклонился Пьеру и Марии,- преданностью. И подивиться столь редкой в наши испорченные времена, отваге…

Что же до вашего необычайного искусства – так биться с превосходящими силами противника! – ему бы могли позавидовать и профессионалы!

– О, у нас были превосходные учителя! Лучшие в этом искусстве! Так что благодарить за предусмотрительность нужно моего отца, барона Шарля де Вильнев. Позвольте же, мессер виконт, представить вам Анну – она моя фрейлина, и Жана – он конюший моего отца. Если бы я не выпросила их на время этой поездки, она могла бы закончиться слишком… печально.

– Очень рад знакомству, – он слегка тронул снова одетую шляпу за поля. Мягкая дружелюбная улыбка не сходила с его лица. Казалось, он будет чувствовать себя так же уверенно и раскованно в любой обстановке и с любыми людьми. – Но простите, Бога ради, мою рассеянность – вы, кажется, ранены! – он указал рукой на её платье. – У вас кровь! Позвольте вашему покорнейшему слуге предложить вам свою помощь – у меня тоже были неплохие учителя, и я умею останавливать кровотечения и перевязывать любые раны.

– Кровь? – переспросила она, оторвав наконец, свой взгляд от магически притягательных глубин его голубых, как небо, глаз, и взглянула вниз, изящно изогнув стан. После чего нарочито медленно осмотрела себя со всех сторон, грациозно двигая лебяжьей шеей и стройным телом.

Чёрт! Так и есть. Лучшее дорожное платье безвозвратно загублено. Всё в брызгах и потёках крови. Как ни печально, но кровь не отстирывается. Ничем.

– Ах, вы об этом… – она с беспечным видом пожала плечами и снова улыбнулась, блеснув, как бы невзначай, ещё раз жемчужинками своих зубов, – К счастью, она не моя! Конечно, это удивительно, но на мне нет ни царапины, хвала Пресвятой Богородице! Как вовремя вы успели!

– Я рад. Было бы крайне прискорбно видеть раны, нанесённые благородной дворянке какими-то жалкими мужланами. Значит, ваша победа ничем не омрачена! Ваш боевой отряд полностью разгромил врага. О, как хотел бы я служить под началом такого командира! – его взгляд красноречивей любых слов дал понять, что он не шутит.

А так как только недавно похожий взгляд на неё кидал атаман бандитов, это сразу как-то отрезвило её. Но шевелить языком надо – всё же она благородная дама!

– А я ещё раз хочу подчеркнуть, что без вашего, мессер виконт, меча, воистину столь сокрушительно разящего, результат нашей маленькой битвы мог бы быть совсем иным!

Спасибо, и… Я готова, пожалуй, принять вас в наши ряды – по крайней мере до того момента, когда мы доберёмся до ближайшей гостиницы – эти леса так опасны…

– Сударыня! Я целиком и полностью в вашем распоряжении! Если вы оказываете мне честь, и позволяете сопровождать вас, я сочту за счастье показать вам более безопасную дорогу, и провожу вас до гостиницы – она не так далеко – да и до края света!..

– Благодарю, любезный спаситель! Я с удовольствием принимаю ваше предложение… Но пока – только до гостиницы! Под защитой такого рыцаря, как вы, виконт, мы будем чувствовать себя в полной безопасности! – послав очередную, уже чуть более сдержанную ослепительно-обворожительную улыбку, она с облегчением подумала, что со взаимными похвалами, благодарностями и прочим расшаркиванием, наконец, покончено. И дальше можно будет разговаривать нормально.

Помпезно-вычурная манера вести светскую беседу и соответствующий слэнг ещё не вошли намертво в её привычки, и долго вести обмен ничего не значащими любезностями было несколько утомительно – даже драться было проще…

В принципе, примерно так и оказалось.

Они осмотрели поле боя. Если не считать погибшей лошади Пьера – пардон, Жана – потерь, действительно, не было. Поэтому перегрузив багаж с неё на любезно предоставленную в их распоряжение благородную лошадь виконта, и пошутив по поводу «весёлой» поездки Жана на муле, тронулись дальше, в поисках ближайшего ручья. Трупы бандитов просто оставили лежать  на месте нападения.

 

То, что на лошади мессера Джона – как он попросил называть его для простоты – не оказалось неизбежного в любых, даже недалёких, путешествиях, багажа, ещё больше насторожило Катарину: похоже, этот человек разместил свои вещи на какой-то базе, и, следовательно, находится в этих местах давно. И с какой-то определённой целью.

Вот, к примеру, вполне возможно, что его цель – как раз встретить, или следить за ними.

Конечно, нельзя быть слишком мнительной, но… И слишком наивной – нельзя.

Но пока их новый спутник ни в чём не разочаровал Катарину.

После бурного обмена комплиментами вначале, беседа пошла гораздо прозаичней и конкретней. Естественно, в первую очередь он пожелал узнать, кто же научил прелестную баронессу (которая могла бы, по-идее, поражать кого угодно одним только взглядом – ах, спасибо!) столь блистательно владеть мечом. И Катарине пришлось сходу дополнить заготовленную легенду воинственным папочкой, слегка помешанном на крестовых походах, и жутко расстроенным отсутствием отпрысков мужеского пола, и как в конце концов ей пришлось отдуваться в фехтовальных залах по полной боевой программе.

Рассказывать пришлось погромче, чтобы Анна и Жан тоже были в курсе, где и когда они прошли обучение. Похоже, это смелое враньё удалось – если виконт и не поверил, то на его честно-открытом лице это никак не отразилось: он внимал действительно с интересом – прямо всё по тому же Карнеги…

Вообще, держался он с большим достоинством, и был на редкость невозмутим и спокоен. Беседу вёл непринуждённо. Катарину почти ни о чём больше не расспрашивал – даже о том, куда они направляются. И этот факт тоже заставлял её задумываться и не расслабляться.

Когда в беседе наступала пауза, или еле заметное напряжение, он очень умело и дипломатично направлял её в другое русло. Даже слишком умело. Будь она поглупее, или не настороже, или не проживи она четыре с лишним десятка лет, ни за что не уловила бы его игры.

Поэтому очень естественно вновь возникла мысль о том, что он знает об их команде больше, чем хочет показать, и явно хочет сам казаться не тем, кем является в действительности. Однако в искусстве притворяться она не собиралась уступать пальму первенства.

Поэтому разговор у них потёк, как по маслу.

Прикинувшись провинциалкой, что было на руку им обоим, она расспрашивала его и о большой политике – эта тема действительно интересовала её, и она слушала с неподдельным вниманием, что возможно, было ошибкой: политика вряд ли могла интересовать молодую женщину в такой же степени, как более доходчивые и насущные дворцовые интриги, скандалы и романы высокопоставленных особ.

Сплетни, пикантные истории, мода, другие дамы – вот о чём она должна была расспрашивать компетентного в жизни столицы обаятельного мужчину, а вовсе не о влиянии Габсбургов на балканские страны, или о раздробленности Италии и подлинных причинах затяжной кампании с Фландрией. Однако она поздновато спохватилась: мессер Джон был великолепный рассказчик.

Он явно хорошо разбирался в теме. Причём, увлёкшись закулисными подробностями, рассказывал порой о таком, что простому виконту знать никоим образом не полагалось. Даже о сложных вещах он мог рассказывать с юмором и просто, так что её знания о ситуации – подлинной и закулисной – в Европе здорово пополнились и стали куда глубже.

Именно такой, критической и вполне достоверной информации ей до сих пор и не хватало: у предыдущих собеседников просто не имелось объективного и реального объяснения тем или иным политическим ходам и махинациям, их гораздо больше интересовали внешние проявления действий власть имущих: войны, скандалы, сплетни, альковные истории отдельных, пусть и выдающихся, личностей.

Виконт в этом плане вполне соответствовал, наверное, статусу политического обозревателя, или какого-нибудь атташе.

Он оказался буквально прямо-таки «набит» и интересными фактами, и комментариями к ним: она почувствовала, что это не домыслы: он действительно вполне верно мог осветить любое политическое движение или событие. На таком уровне информированности мог бы быть, скажем, министр иностранных дел, посол, или чрезвычайный порученец при высших – коронованных – особах. Это если говорить о её времени. И про каждое достаточно значимое событие он мог, похоже, весьма правдоподобно объяснить – «откуда в действительности растут ноги».

На её «наивный» вопрос, мессер Джон не краснея объяснил, что он и является чем-то вроде полуофициального посла – разрешает мелкие дипломатические проблемы, или ведёт предварительные переговоры о крупных «разборках» власть имущих, когда им самим статус не позволяет вступать с врагами в прямые контакты. То есть старается мирным путём утрясти то, что без его дипломатичных усилий могло бы вылиться в вооружённое противостояние, или даже войну.

Этакий получился челночный дипломат-миротворец, усмехнулась про себя Катарина.

Как же, поверит она. Скорее, он напоминает местного Джеймса Бонда. Он, несомненно, очень умён и ловок. Отлично тренирован, и владеет, наверняка, любым оружием. А если к этому присовокупить неотразимую внешность и море обаяния в комплекте с прекрасными манерами, он должен пользоваться неограниченным доверием у этих самых власть имущих при выполнении разных «деликатных» поручений, и бешеной популярностью у женщин любого круга, могущих оказаться полезными при выполнении таких поручений. Словом, помесь Бомарше и Казановы. Не поддаться на его чары могла бы только… Мужчина.

Короче, говоря современным ей языком, они встретили Шпиона. Агента. Киллера.

И, похоже, всё в одном лице.

А ещё более вероятно, что это он их встретил.

 

Эта мысль не удивила её, так как была вполне естественна и логична.

Ведь шпионы, авантюристы и искатели приключений были во все времена. Просто ей, как, впрочем, и обычно – не стоит расслабляться и болтать лишнего в его обществе, даже случись у них роман. Эта последняя мысль тоже всплыла у неё так естественно, что она поразилась самой себе – она готова? О, да, она вполне готова. К роману. Особенно с ним.

И даже мысль о том, что она может являться очередным заданием этого средневекового ноль ноль семь, не останавливала её, а, напротив, придавала остроты, и заставляла кровь быстрее струиться по венам – от чувства постоянной близости к опасности гипофиз вырабатывал повышенные дозы адреналина, и обострение всех чувств и мышления похоже, ей нравилось.

Оказывается, она сама авантюристка ещё та. Она прямо-таки жаждала приключений на свою прелестную… Хм. Но – только с ним!

Здравое размышление, впрочем, говорило о том, что вряд ли такой резидент получит столь мелкое задание, как она. Скорее, для него это будет просто мелким приятным дорожным происшествием. Даже если он и слышал когда-то о Катарине Бланке де Пуассон, то только в связи со скандалом о покушении. А связать путешествующую к дяде баронессу с мятежной мстительной графиней у него нет никаких оснований. Вроде бы.

Так что она слушала и расспрашивала, стараясь теперь не выглядеть такой заинтересованной, а, скорее, уже слегка скучающей, о внутренней и внешней политике покинутой второй родины, не забывая использовать стандартный набор провинциальной, и поэтому слегка наивной, обольстительницы.

То, что она узнала, было, несомненно, полезно. События, в освещении и с комментариями мессера Джона, приобретали глубину и смысл, явно указывая, какие имперские Цели преследует король. И как он этого добивается…

Так вот, его Величество Филипп Четвёртый, прозванный за выдающуюся внешность Красивым, управлял страной с 1285 года железной безжалостной рукой. Он всемерно стремился укрепить свою власть, и сосредоточить все рычаги в своих руках. (Глядя на те безобразия, которые творили местные феодалы в своих и чужих владениях в разобщённой Австрии, и нищету, являвшуюся прямым следствием этого, Катарина не могла не признать грамотность такого подхода, и достоинства централизации на данном этапе полудикого неграмотного общества, для пользы бизнеса и роста могущества страны.)

Однако средства и способы, которые король применял для этого, были довольно… круты.

Он обложил всех «трудящихся» непомерными налогами и безжалостно подавлял любые народные бунты, возникающие из-за голода и нищеты. Однако он же дал крестьянам возможность выкупить себе личную свободу, хотя и за огромные – разумеется, для крестьянства! – деньги. Для короля признать за крестьянством даже возможность быть свободным – уже, по её мнению – первый шаг к демократии, пусть и навязываемой сверху. С другой стороны, что свободные, что нет – работали и платили налоги!

Жена Филиппа, королева Жанна, принесла ему, помимо королевства Наваррского в приданном, трёх сыновей и дочку-красавицу. Можно было не сомневаться, что этой дочкой король воспользуется грамотно. В смысле, для пользы государства. Воевать он тоже не стеснялся. Так что границы Франции были расширены и укреплены.

Похоже, больше из принципиальных соображений, Филипп регулярно воевал и с пресловутой Фландрией. И хотя реальных доходов с этого пока не имелось, престиж страны укреплялся, и в Европе, пожалуй, сейчас сильнее Франции, страны не было.

Всячески король поощрял и торговлю, этот суперисточник прибыли страны. Привлечённые разными льготами и заманчивыми обещаниями и гарантиями свободного ведения любых дел, крупнейшие итальянские торгово-ссудные конторы спешили открыть во Франции свои филиалы. Их хозяева – так называемые ломбардцы – прочно обосновались здесь, и глубоко запустили свои золотые сети в хозяйственный механизм страны. Приток денег, которыми они ссужали дворянство и даже центральную власть, реально делал Францию и её жителей богаче – пусть даже и в долг. Ну вот и зачатки кредитно-банковской системы…

Процветало рыцарство – Катарина не без удивления узнала, что ещё проводятся крестовые походы: настоящие, а не пропагандистские – эти прикрытые красивыми словами и высокими идеалами чисто грабительские набеги на богатые восточные страны. Так, последний, состоявшийся всего несколько лет назад, принёс небезызвестным рыцарям-тамплиерам сказочную добычу, а казна ордена хранилась тоже во Франции. Этот огромный даже по теперешним меркам «золотой запас» надёжно покоился в кладовых мрачной громады здания ордена, дворца Тампля, прямо в центре Парижа. Разумеется, такая финансовая подстраховка и такой контингент кадровых военных ни одному государству повредить не могут – враги поостерегутся от провокаций и конфликтов.

Но всё же главное достижение короля, конечно, состояло в том, что он жестокой и твёрдой рукой обуздал, наконец, произвол мелких феодалов: любые междуусобные войны и разборки подавлялись безжалостно и неотвратимо. Законы и налоги устанавливались едиными для всех. Государство из рыхлой каши, в которую оно «растеклось» после кончины небезызвестной исторической личности Карла Великого, за несколько лет превратилось в единый могучий монолит, способный справиться с любым внешним и внутренним врагом.

Вот и верь после этого бреду, который она учила в школе, о том, что, дескать, всем историческим процессом управляют народные массы… Ни фига они за предыдущие двести лет не управляли, пока не пришёл сильный и амбициозный руководитель, который всё сделал, как хотел, и чихать хотел на «социальные» процессы и народные протесты.

И ещё поневоле вспомнился великий и «нерушимый» Советский Союз: пока все были вместе, никакой внешний враг ничего не мог сделать. А стоило прийти к власти только одному безвольному болтуну… Который вместо решительных действий по обузданию центробежных поползновений всё создавал «Комиссии»…

Проехали. Время собирать камни, и время разбрасывать камни. Каждый забрал свой маленький камушек, и думал, что – вот, сейчас, он из него кашу-то сварит… Сварил? Возможно, так и будет, но ценой каких жертв и страданий опять-таки – кого?

Тех самых народных масс.

Впрочем, эк, куда её завело…

Она, тряхнув в очередной раз гривой (своей, а не коня), задала очередной вопрос.

В Италии происходило почти то же, что и в Австрии и Германии: не существовало единой центральной власти, как при римлянах, а был непрочный союз отдельных независимых провинций, или, скорее, городов, которые постоянно грызлись между собой в нескончаемой гражданской войне. И часто по пустяковому поводу. Но чаще – из-за торговых прибылей, путей, и преимуществ.

Катарина удивлялась, как же таким государствам удавалось как-то существовать, и сохранять хотя бы видимость единой страны! Татар бы сюда – они бы поживились от души: пограбить в «солнечной» было чего.

В принципе, Филипп Четвёртый как раз и воспользовался такой слабостью, и отсутствием единой, или хотя бы согласованной политики, и захватил под свой контроль мощнейший религиозный инструмент: резиденция римских Пап теперь была в Авиньоне.

Такого исторического момента Катарина не помнила, но он только лишний раз подтвердил силу и прозорливость французского короля. Переоценить влияние религии на средневековое общество было невозможно – поэтому авторитет короля поднялся до небес!

Однако, похоже, раз она такого момента не запомнила – он будет краткосрочным. Скорее всего всё вернётся на круги своя когда на троне окажется очередной самовлюблённый слабак-сибарит…

Многие факты, конечно, были известны Катарине и до встречи с «информационно подкованным» виконтом, но её больше интересовала его оценка тех или иных событий – комментарий специалиста, так сказать.

А в том, что он – специалист, сомнения не было. И ещё какой обаятельный специалист. Если бы не обострённое чувство опасности и кое-какой опыт, она полностью поддалась бы его неповторимому шарму и гипнозу беседы – недаром же говорится, что женщины любят ушами… Сердцеед он точно был профессиональный. Как бы со стороны она следила за его изощрённой, действующей незаметно, исподволь, тактикой обольщения. Но не сопротивлялась, а подыгрывала – пусть считает, что она очарована!.. Это было тем более легко, что она, и вправду, была очарована.

В интересном разговоре время прошло незаметно, останавливались только один раз – у ручья, где Катарина с Марией сделали, что было возможно, с испачканным платьем, и вымылись частично сами. С учётом поведения «настоящей» дворянки на это ушёл час. Но результат оказался удовлетворительным: теперь встречные крестьяне не пялились на неё с испуганным видом. Хотя, честно говоря, по этим дорогам их ходило немного.

Ещё через час они остановились на ужин и ночлег в более-менее приличной на вид гостинице-харчевне. Она обнаружила, что сильно проголодалась – стресс отнял много энергии.

Оставив Пьера заниматься всеми лошадьми, они с Марией, извинившись, ушли переодеваться в снятые комнаты. Виконт, как знаток местной кухни, вызвался заказать ужин и подобрать вино получше.

 

В комнате, едва закрылась дверь, Мария поразила её:

– Умоляю вас сударыня, будьте поосторожней с этим типом! Никакой он не виконт! – глаза няни лихорадочно горели. Видать, слишком долго пришлось сдерживать накопившееся, – Уж повидала я на своём веку виконтов! Все они ему и в подмётки не годятся – у этого и выправка, и осанка, и одежда, и конь: словом, ставлю два золотых против денье, что он по-меньшей мере маркиз! А уж как медоточиво разговаривает!.. Такой весь коварно-любезный, ну прямо как патока… Наверняка королевский шпион… Или подсадная утка его Высокопреосвященства!

– Это он только тебе таким показался, или и Пьер так считает? – Катарина, как раз вылезавшая из платья, приостановилась, и пытливо посмотрела через плечо на помогавшую ей няню.

– Нет, Пьер считает по-другому.

– А-а, ну, слава Богу, а то уж я было подумала, что вы оба просто ревнуете. Так что же считает Пьер?

– Пьер считает, что этот тип – наёмный убийца, посланный за вами.

Катарина так и застыла с юбкой, накрывшей голову. Затем всё же быстро сняла её, чтобы спросить, понизив невольно голос:

– Почему он так думает?..

– Он попросил рассказать вам сразу, как останемся наедине. А он пока будет потихоньку приглядывать за этим… Виконтом. Так вот, что было: когда этот нежданный… Хм. Спаситель… Рубанул по голове атамана, парень с кинжалом в руке, который ваша милость так нелюбезно воткнули в него, стоял близко к Пьеру. И Пьер увидел, что он… Ну, как бы жутко удивился – не тем, что он появился, нет, тут он не удивился совсем, а тем, что он, вроде, как выступил на нашей стороне!

Словом, не умею я объяснить – Пьер сказал, что вроде бы, по его мнению, этот… виконт кажется, знал, что здесь они на нас нападут, а он… ну, Пьер – думает, что он их и нанял!

Так вот – когда, как я вашей милости говорила, он рубанул по голове этому… Тот, с кинжалом-то в руке, потом, так удивлённо сказал: «Вот подлец!» А затем тише вроде добавил: «Предатель…». Но за это Пьер не поручится, а за подлеца – вот вам крест! Уж в немецких-то ругательствах он толк знает! Да вы и сами рассудите – с чего бы это бандитам нападать среди бела дня?

А он – он-то как быстро прискакал, якобы нам на помощь! Скорее, просто сидел где-то поблизости в засаде, чтобы потом подъехать и убедиться, что нас – сохрани Святая Троица! – убили!..

Вот точно вам говорю – его это работа, и его наёмники! А как подъехал, да как увидал, что его мерзавцы-то почти все убиты, так и решил переметнуться – чтобы, значит, втереться к нам в доверие! Он очень умный и расчётливый – уж поверьте старой няне!

Катарина слушала не перебивая. Кое о чём она была схожего мнения, но кое-что у няни всё же не стыковывалось, о чём она и сказала ей:

– Нет, я думаю, дело не в этом. Да, он умён. Если бы он нанял этих бедолаг, чтобы просто убить нас, они спокойно стреляли бы из засады. А они явно хотели захватить нас живьём.

Возможно, он им посулил деньги за то, чтобы припугнуть нас, и стараться, вроде, захватить живыми… А сам с самого начала предвидел, что мы будем драться, и хотел прийти к нам на помощь, и таким образом – правильно ты говоришь! – стать нашим спасителем и другом. Но, наверное, он всё-таки не рассчитывал, что мы сможем так быстро поубивать почти всех: помнишь, те, трое, до последнего сидели спрятавшись.

Вот я и думаю – они вообще не должны были появляться, а он прискакал бы к нам во всей боевой красе, «на белом коне», и прогнал тех, напавших первыми – с ними он скорее всего об этом и договорился. В любом случае, они все должны были остаться в живых: предвидеть, что две женщины и пожилой мужчина смогут серьёзно навредить профессиональным грабителям не смог бы даже он.

Но права ты в одном: он слишком быстро прискакал, и очень быстро сориентировался в ситуации: убив оставшихся бандитов, с ними не надо будет расплачиваться, и свидетелей его хитрости не останется. Да и в доверие к нам он уж точно влезет.

Мария с недоверием посмотрела на неё:

– И раскусив всё это, вы продолжаете как ни в чём ни бывало строить глазки этому коварному пройдохе?!

– А почему нет? Раз мы раскрыли его игру – что подтверждает услышанное Пьером – почему бы нам этого парня не использовать? В-смысле, не попробовать узнать – кто и зачем его нанял? Пытать его, конечно, бесполезно, но может, он проболтается во время… Занятий любовью!

Особенно, если будет пьян. Разве мужчина не теряет бдительность в постели?

– Господи – Боже Всемилостивейший! Да что вы такое говорите-то!!! Слышать такое от ВАС?! И как у меня уши не отсохли!.. Сударыня, побойтесь Бога – уж не вы ли собираетесь ложиться с этим дьяволом в постель?!

– Ну разумеется! Согласись, я гораздо моложе тебя и местами привлекательней! – она кокетливо повертелась перед няней, потерявшей от удивления дар речи, покачав этими самыми местами, – А почему не воспользоваться таким шикарным орудием для допроса, если природа мне его дала? –  её чёрная, как смоль, бровь изящно приподнялась.

– Я… Вы… О, Господи! – только и смогла выдавить задохнувшаяся Мария, плюхнувшись на табурет и в отчаянии всплеснув руками.

– Ха-ха-ха! – Катарина бросилась перед ней на колени, и схватила похолодевшие руки пожилой шокированной женщины в свои, – Ну, прости, няня! Ну пожалуйста! Клянусь, больше никогда так не буду шутить! Уж и не знаю, какой чёрт меня дёрнул за язык – брякнуть такое! Всё-всё, больше не буду! – она, расцеловав вспотевшие ладони, честным лучезарным взглядом посмотрела в глаза всё ещё не пришедшей в себя Марии.

Затем уже серьёзным тоном сказала:

– А теперь – шутки в сторону. Слушай внимательно и запоминай. Он – очень хитёр. Я расскажу, что вам с Пьером надо сделать. И не вздумайте что-нибудь сделать не так, как я скажу…

От этого зависит моя жизнь!

 

Представ за ужином-обедом во всём возможном блеске, она сразу начала последовательно претворять свой «коварный» план в жизнь.

Нет, не то, чтобы она вульгарно таращилась, хлопая длиннющими ресницами, или томно вздыхала, или наступала невзначай на ногу виконта, сидя с ним за действительно хорошо сервированным столом со вкусной едой. Ничего подобного.

Она вновь действовала строго по Карнеги. (Спасибо великому американцу – до его рождения ещё шестьсот лет, а методика шикарно работает!) Катарина продолжала с неподдельным интересом (и это было нетрудно) слушать мессера Джона, как она его теперь всё время тепло называла, очень ненавязчиво и аккуратно выясняя, чем он ещё интересуется и увлечён, кроме политики. К счастью, это оказалось нетрудно, и всплыло само собой, так как таких, если можно так выразиться, хобби, оказалось всего два: женщины и оружие.

И если первую тему обсуждать Катарине было, что вполне естественно, не совсем с руки, то уж во второй-то она развернулась, как хотела.

Недаром говорят: чего хочет женщина – того хочет Бог. Не прошло и часа, как виконт, как она про себя продолжала его называть, даже забыл о еде: так увлёкся рассказом о своей коллекции оружия и способах его применения. При этом он даже не заметил, как выложил, что она развешана по стенам трёх залов его родового замка в Божанси.

Катарина запомнила этот факт, и не заостряя на нём внимания, сразу перехватила инициативу – стала описывать достоинства и тонкости производства восточных сортов стали, и сравнивать их кондиции с классическими западными – для кинжалов, мечей, кольчуг, так как в эту эпоху никто не мог бы похвастать большими знаниями в этой области (ну ещё бы – Японию ещё даже не открыли!). Виконт оказался полностью захвачен её рассказом, особенно о самурайских (у неё хватило мозгов так их не называть) мечах и кинжалах для метания. В частности, она похвасталась «подаренным» мечом, который мог перерубить даже более толстый классический западный меч.

Она, конечно, тоже несколько увлеклась, позже сообразив, что здесь многое из тонкостей техники и технологии ещё не могут быть известны, да притом – ей. Но Джон, к счастью, оказался так заинтересован, что не обратил внимания на то, откуда его собеседнице известны все эти обычно столь тщательно оберегаемые фирменно-фамильные секреты…

Или, что казалось вероятней, он тоже всё мотал на ус, не подавая виду.

Словом, беседа у них приняла очень активный и взаимнополезный характер. Немало этому способствовало и приличное вино, которое он щедрой рукой подливал ей и себе. Но так как Катарина в предвидении такой ситуации съела натощак большой кусок сала из их дорожных запасов, опьянение было ей не так страшно, хотя притворялась она весьма умело. Виконт тоже держался молодцом – словно пил воду. Мысли формулировал чётко, мимо бокала не наливал, мутным похотливым взором не смотрел. Ничего не скажешь – профессионал.

Как бы невзначай она закинула пробную удочку – спросила, куда он направляется в данный момент, и не помешает ли его важным международным делам, если он немного проводит таких… беззащитных (она просто не смогла «спьяну» подобрать более удачного слова) путешественников. Если бы она не следила за ним из-под пушистых ресниц, делая вид, что ковыряется в рагу, ни за что бы не уловила секундного колебания, но только – в глазах. Тон его оставался неизменно спокойно-обаятельным. Лицо же… Увидеть даже крошечную фальшь было абсолютно невозможно. Такому бы в покер играть. Впрочем, «классических» карт, как она поняла, все-таки ещё не завезли из Китая… Или откуда там их завезли?..

– Сейчас мне нужно добраться до Вены, а дальше я поеду, только уладив кое-какие дела. Но ничто не сможет помешать мне проводить вас куда пожелаете – дела подождут. Конечно, только до того момента, как моя скромная персона не наскучит вам!

– Ха-ха-ха! Наскучит – скажете тоже… Нет, это и в самом деле лучше, чем я могла надеяться, дорогой мессер Джон! Значит, мы по крайней мере ещё два дня будем попутчиками – опять-таки, разумеется, если ваши дела не так спешны. В противном случае я просто не смею вам навязывать нашу медлительную компанию. Ведь у столь ценного и занятого человека время – самое драгоценное сокровище.

– Ну что вы, дорогая баронесса! Ни о каких делах и речи быть не может, если вы только позволите сопровождать вас, и постараться хоть в какой-то степени скрасить и обезопасить ваше путешествие своим присутствием! Скажу без капли преувеличения: если вы позволите разделить с вами тяготы этих двух дней, я буду счастливейшим из смертных!

– Мне весьма… лестно слышать это из уст столь выдающегося мужчины. Откровенно говоря, милый Джон, вы настолько приятный собеседник и галантный кавалер, – она позволила себе озорной взгляд и похихикивание (типа, уже хороша от вина), – Да и просто сильный и… – она вздохнула, томно улыбаясь, – настоящий мужчина, что путешествие в вашем обществе было бы для ск-ромной… (она вроде как икнула!) И совершенно необразованной… Провинциалки вроде меня и приятно… и полезно. Конечно, я принимаю ваше любезное предложение – сопровождайте! – паузы в её речи, когда она, якобы, формулировала мысль, подбирая слова, стали чаще.

– Благодарю, миледи, за честь, оказанную мне! Но должен сразу честно признаться – провинциалки, как вы со свойственной вам скромностью себя назвали, со столь выдающимся знанием и владением оружием я ещё не видывал! И это позволяет мне думать, что скорее, это ваше общество будет более… Полезно и познавательно для меня!

– О-о, дорогой виконт, – она погрозила ему точёным пальчиком, – Вы мне льстите! Причём так неприкрыто, что я считаю себя окончательно смущённой и покорённой!.. На мой взгляд я вовсе не какая-то грозная амазонка. Признайтесь же: что вас больше привлекает во мне – возможность поухаживать за… симпатичной дамой… Или возможность поговорить об оружии?

– Ах, баронесса, это нечестно! На такой вопрос существует только один ответ, и вы его прекрасно читаете в моих глазах, как знаете и то, что вы поистине неотразимы – и как женщина, и как воин!

– Благодарю за искусный комплимент, любезный кавалер! Однако я вижу, что как любой… ловкий дипломат вы-таки уклонились от ответа! – она, подперев якобы клонящуюся к столу голову белой изящной ручкой, улыбнулась ему самой недвусмысленной  улыбкой из тех, что нашлись в арсенале.

– Дорогая Бланка – как вы можете!.. – он укоризненно покачал головой, – Умоляю вас, перестаньте! Я высказал свои чувства вполне откровенно, без всяких недомолвок, а вы умудрились и это поставить мне в упрёк?! Или вы напрашиваетесь на ещё один комплимент? Пожалуйста, вот он: если б вы были мужчиной, я почёл бы за честь пасть от вашей руки, так же, как сейчас пал от света ваших чудесных глаз!

Медоточивый сукин сын. Красиво излагает.

– Нет уж, дорогой Джон! Я, конечно, предпочитаю, чтобы вы пали… Но при этом чтобы и я оставалась той, кем являюсь в данный момент, и вы тоже – оставались в вашем мужественном обличьи! И чтоб мы пали… где-то рядом, – она смотрела ему в глаза не отрываясь, и внимательно следила за реакцией на откровенную провокацию, – И произошло это не на поле брани, а на чём-нибудь не столь возвышенном, скорее даже… Прозаическом! Но гораздо более мягком и удобном! – ну уж более недвусмысленно, пожалуй, даже в её время трудно было бы выразиться!.. Да и что вы хотите от наивной провинциалки, слегка (слегка!) подпившей и слегка (да, только слегка!) очарованной!

– Смею надеяться, миледи, что в моём нынешнем обличии я не разочарую вас ни в чём! – судя по действительно загоревшимся глазам, наживка даже этим хитрым и расчётливым циником проглочена целиком – вместе с леской и удилищем! Но не слишком ли она форсирует события? Может, приличной даме из средневековья полагается ещё покобениться?

Загадочно блеснув на него глазками из-под взлетевших на миг ресниц, она скромно проворковала:

– Пожалуй… У вас появится шанс дать мне убедиться в этом. Особенно, если вы и дальше будете услаждать меня столь изысканными комплиментами, обаятельный вы сердцеед! Признайтесь честно – скольких наивных дамочек вы покорили своими изящными манерами… И неотразимой улыбкой?!

– О, дорогая Бланка! Ну как вам не совестно – ревновать к тому, чего никогда не было да и не могло быть! При такой работе, как моя, на флирт и ухаживания у меня просто не остаётся ни времени на сил! Клянусь спасением души: вы – первая и единственная женщина, ради которой я готов пренебречь порученным мне делом, и сопровождать вас хоть до скончания веков и на край света!..

 

Неизвестно, (вернее – очень даже известно!) до чего бы они ещё договорились прямо здесь же, за столом, но их излияния прервало появление ещё одной группы путешественников, прибывших поужинать и переночевать: троих угрюмо-торгового вида старцев явно итальянского, судя по загару и строению лиц, происхождения. Катарина какое-то время смотрела на них, затем, как бы потеряв нить разговора, вновь обратилась к виконту:

– А почему нам не подают такого же чудесного жаренного гуся?

– Если бы я только знал, дорогая баронесса, что вы пожелаете отведать такого, с позволения сказать, не совсем изысканного и… Хм… Питательного блюда, я непременно распорядился бы! Угодно ли приказать вашему покорному слуге?.. – он повёл рукой.

Ей оказалось угодно. И вина ей наливайте не стесняясь. Итак, после бульонов и дичи с разнообразными (пикантными и своеобразными на вкус) соусами, они перешли к прозаическому гусю на вертеле, от которого, кокетливо работая изящными пальчиками, Катарина лишь отщипнула несколько ломтиков аппетитного мяса, основной упор сделав на нарочито замедленном облизывании этих самых пальчиков от жира.

На протяжении последующего получаса виконт, пожирая глазами – её, а ртом – многострадального гуся, продолжал развлекать её последними дворцовыми анекдотами и сплетнями, а она старательно симулировала плавный переход от средней степени опьянения к сильной.

А поскольку он пил даже больше её, вскоре они почти не переставая хихикали, переглядывались и любезничали. На этой стадии она ещё воспринимала комплименты галантного характера и могла довольно связно поддерживать беседу, лишь иногда теряя её нить, и как бы удивлённо похлопывая ресницами при этом – мол, о чём это мы?..

Она и сама чувствовала, что щёки у неё раскраснелись, кровь заструилась по жилам быстрее, глаза сверкают, словно угли, весёлый смех сам так и рвётся на уста при каждой шутке остроумного собеседника.

Однако холодная наблюдательница в глубине её жёстко контролировала всё.

Она замечала и подмигивание Пьера, и недовольное качание головой Марии, когда сама она закатывалась какой-нибудь очередной шутке виконта. Так как они сидели в углу у очага и находились за спиной виконта, тот их сигналов и недовольства видеть не мог.

А вот наблюдательница в ней видела и холодный блеск расчёта в глазах милого собутыльника, и, самое главное – засекла она и тот момент, когда любезный Джон, полагая, что она, отвернувшись от стола – чтобы сделать знак хозяину насчёт упавшей (случайно, конечно, она совсем не хотела смахнуть её со стола широким рукавом) тарелки, – выпустила из поля зрения его руки, быстро и ловко сыпанул что-то ей в бокал.

Продолжая как ни в чём не бывало играть беззаботную совращаемую женщину, она непринужденно выпила это тут же почти до дна (про себя уповая на то, что неведомая гадость растворяется всё же не мгновенно!), икнула (уже неприкрыто), после чего, скромно извинившись, попросила «милого Джона» самого подобрать в винном погребе безмозглого хозяина вино другого – достойного! – сорта. А то у этого… Хм-м… странное послевкусие… Да оно и слишком… э-э… Слабое – словно разбавлено… и… и… Совсем без букета. Вот именно – совсем без букета!

Разумеется, столь галантный кавалер поспешил выполнить повеление своей королевы, как он, не мудрствуя лукаво, теперь называл её, и отодвинув табурет, поднялся.

Стоило слегка пошатывающемуся виконту скрыться на кухне, где и находилась дверь, вернее, люк в винный погреб, как от опьянения Катарины не осталось и следа.

Выплеснув под стол остатки из своего бокала, она вскочила, и как молния пересекла, возможно, несколько удивив, если не сказать сильнее, остальных, мирно кушавших, или беседовавших постояльцев, всё помещение.

Она выбежала во двор, планировку которого отлично запомнила. Забежав за угол ближайшего сарая, она быстро, ещё на бегу, засунула в глотку два, а затем и три пальца.

Вся хорошая и вкусная еда, так мило переваривавшаяся часа полтора в её желудке, оказалась под каким-то кустом. Она рассчитывала на то, что если «дорогой» Джон подсыпал ей яд, за пару минут тот не успеет рассосаться в желудке, наполненном пищей. Ну а если это только снотворное, что было гораздо вероятней – тем более не успеет.

Поскольку она была абсолютно трезва – сало, и адреналин от предвкушения опасности сделали своё дело – ей удалось не испачкаться и сделать всё быстро. Остаётся надеяться, что дворовые собаки не передохнут.

Она успела в последний момент.

Вошедший с двумя бутылками в руках и победной улыбкой на лице Джон застал её скучающей за столом, уже двумя руками подпиравшей прелестную отяжелевшую головку. Но при его появлении она всё же приветствовала его, кивая и улыбаясь.

Удивлённых взглядов, обращённых на сверхскоростную женщину мирными путешественниками, виконт заметить не мог, потому что она сразу посмотрела ему в глаза, притягивая его, словно двумя магнитами всё время, пока он шёл к ней.

Когда он опустился на табурет, едва не опрокинув его, и принялся, извинившись, что так долго, откупоривать и разливать, она взглянула на своих. Пьер жестом показал, что всё отлично: виконт не заметил её манёвров.

Под пятое или шестое блюдо, которое уже якобы сытая Катарина уже только пробовала, а больше всё ковыряла жирным пальчиком, и двузубой вилочкой, они смело выпили и эти две бутылки, продолжая всё более бессмысленный и смелый обмен шутками и намёками (да, впрочем, какими там намёками – уже в открытую!..), вполне, впрочем, характерный для предпоследней стадии опьянения. Несмотря на невероятное здоровье Джона, видно было, что, наконец, разобрало и его.

Заметив первый его озабоченно-недоумённый взгляд где-то через пятнадцать минут, она решила, что пора уже снотворному и раствориться… Хотелось надеяться, что это всё же именно снотворное – ведь не может же такой мужчина быть настолько низок, или глуп, чтобы отравить её, не воспользовавшись вначале ситуацией в свою пользу?!

Или – может? В любом случае хорошо, что она защищена противоядием, а тылы прикрывает надёжный и проверенный гарнизон.

Зевая, и даже не давая себе труда прикрывать ротик ладошкой, она попросила, несколько бессвязно, милого Джона – проводить её… э-э… в её комнату. Что-то она устала – да, только устала… и ещё… Немного переволновалась – она деланно возмутилась на его мягкую полуироничную улыбку – а кто бы на её месте не устал и переволновался от такого?!

Джон поспешил заверить, что именно это он и имел в виду – конечно, такие события…

Он с удовольствием предложил ей руку, на которую она опёрлась – то есть повисла всей тяжестью! – и повёл, покачиваясь, на второй этаж. Прочие постояльцы опять-таки с интересом наблюдали, но не комментировали. Краем глаза она увидела Марию, и успела ей подмигнуть. А вот Пьера за столом уже не было.

 

Почему-то  (интересно, почему?) «виконт» привёл её не в её, а в свою комнату.

Через порог ему уже пришлось её заносить – ноги почему-то (опять-таки интересно – что это с ними?) не двигались. Она указала ему и себе на это междометиями, мычанием и слабыми жестами руки…

Заперев дверь на щеколду, он развернул её к себе и начал страстно и в то же время нежно целовать, бережно придерживая от падения, и прерывисто дыша. Он покрывал её плечи, шею и лицо, горевшее нездоровым румянцем, обжигающими поцелуями – такими чувственными, что оживили бы и каменную статую. Катарина, однако, подумала, постанывая, словно от наслаждения, почему он молчит? Где, чёрт его возьми, комплименты и слова любви? Он что, думает, что она совсем без сознания, и хочет удовольствия только для себя?!..

Ну так ничего подобного! Внезапно подняв руки, и засопев, она нежно, но крепко обняла его за мускулистую загорелую шею, не то зарычала, не то – замычала от страсти, и прижалась жадным ртом к его губам. Возможно, она чуток перестаралась, и как-то, вроде, случайно, обрезала острыми зубками его горячие губы!

Но чего вы хотите от пьяной женщины? Во-всяком случае, поцелуй получился ну очень страстный – дорогой Джон тоже зарычал. Наверное, тоже от страсти.

Тут она решила, что хватит инициативы, и, расслабившись с глубоким вздохом, окончательно обмякла в его сильных руках – словно тряпичная кукла.

Благородный рыцарь, пробурчав что-то, слишком уж похожее на «вот чёрт!» с трудом поднял её на руки – а что вы хотите, в ней не меньше шестидесяти пяти килограмм отлично тренированных мускулов! – и перенёс, отдуваясь, на кровать. Конечно, кровать он приготовил заранее.

Нахал.

Положив её почему-то поперёк, он первым делом скинул с себя портупею с мечом, метнув её в угол, и сапоги. Затем, ворочая Катарину словно мешок с картошкой, перевернул её лицом вниз, и очень быстро, куда быстрее Марии, расшнуровал весь корсаж.

Да, явно чувствовалась богатая практика и профессионализм…

Впрочем, грех было жаловаться: он вынул её из платья очень бережно и аккуратно.

Ну, спасибо. В рубашке, разумеется, спать гораздо удобней. Она хотела было высказать ему эту смелую и оригинальную мысль, но потом решила не подрывать его веры в качество снотворного, и только слабо что-то промычала, словно во сне.

Но вот он наконец уложил её как надо, и разделся сам.

Даже сейчас, наблюдая сквозь полуопущенные пушистые ресницы, Катарина не могла не восхититься мужественной красоте его великолепной фигуры. Можно было подумать, что он занимался на спецснарядах в тренажёрном зале. Красавчик. Аферист чёртов.

Расслабив все мышцы, она приготовилась получить удовольствие.

Очень внимательно он осмотрел её полностью обнажённое тело. Странное начало для любовных игр. Ах, вот оно что. Очевидно, он искал каких-то врождённых отметин, чтобы убедиться, что перед ним именно та, что ему нужна. Заодно проверяя, нет ли где искусно припрятанного оружия, или каких-нибудь амулетов… Она похвалила себя за предусмотрительность – весь богатый арсенал был сдан Марии на хранение.

Кажется, осмотром он остался доволен, найдя небольшую родинку на её правой ляжке. Во-всяком случае, он удовлетворённо хмыкнул.

Успокоенно – или ей так показалось? – вздохнув, он с плотоядной улыбкой осмотрел её уже как предмет сексуальных вожделений.

Нежно провёл горячими руками по телу сверху вниз, лаская точёную шею, упругую грудь, тёплый мягкий живот, подчёркнуто тонкую талию и крутые бёдра.

Она знала, что хороша, но всегда приятно получить лишнее подтверждение: от восхищения он даже причмокнул (вот свинья – вернее, хряк!), покачав головой. Катарина чувствовала дрожь возбуждения в его руках, которые остались на внутренней поверхности её бёдер. Впрочем, гораздо больше его возбуждение проявилось в другом месте – так как он стоял между её ног на коленях, и ей это было прекрасно видно. Ну, давай, бессовестный Джон.

Смелее, жеребец ты этакий!

Однако проявить свои, явно незаурядные качества, ему не дали.

Да и чего ещё она могла ожидать от ревнующего мужчины, которому к тому же сама приказала выбрать «наиболее подходящий» момент.

В центре груди виконта вдруг возникло окровавленное остриё арбалетного болта.

Какую-то долю секунды он глуповато таращился на неё, в смысле, на стрелу, а затем раскрыл рот, явно собираясь выразить бурный протест. А точнее – заорать благим матом!

Ну уж это ей совершенно ни к чему.

Мгновенно вскинувшись, она одной рукой обхватила его за шею, а ладонью другой надёжно заткнула ему рот. Ноги её при этом крепко охватили его торс.

Сказать, что он сильно удивился, значило бы ничего не сказать.

На пару секунд, несмотря на страшную боль, он прямо-таки застыл, вытаращив глаза, и являя собой скульптурную миниатюру «не ждали».

Но затем жажда жизни взяла своё: он стал бороться изо всех сил – то есть так же, если не более яростно, чем она сама!

Ведь он прекрасно понимал теперь, что его раскусили и провели, и если он не позовёт на помощь, или хотя бы не призовёт каких-нибудь свидетелей, здесь же, на месте, и умрёт! И исчезнет, скорее всего, бесследно, в безымянной яме, вырытой в местных лесах!

Уж в чём-чем, а в прагматизме ему нельзя было отказать.

Конечно, он был гораздо сильнее Катарины, и если бы не стрела, легко справился бы с ней.

Но она, гибкая, как лиана, и быстрая, словно молния, к тому же владевшая неизвестными здесь приёмами борьбы, вцепилась в него, словно дикая кошка, и какое-то время успешно справлялась.

Однако когда они грохнулись на деревянный пол, и её рука оказалась насквозь прокушенной, ослеплённая мгновенной яростью от дикой боли она на секунду забыла о присутствии Пьера, и превратилась в то, что выбрала с самого начала для такого случая – чёрную пантеру.

Вряд ли можно было удивить виконта сильнее, чем в первый раз, однако это произошло.

За доли секунды, пока он застыл, являя на этот раз композицию «Горгона-Медуза», она, вернувшись в человеческий облик, костяшками сжатых в боевой хватке пальцев левой руки что было сил вбила ему в горло его же кадык.

Кроме хрипов, после этого звуков от него не было, но какое-то время он ещё честно пытался задушить её, даже не делая попыток сбросить захват и добраться до двери.

Ничего не скажешь – в мужестве и упорстве отказать Джону было никак нельзя. Настоящий боец.

Жаль только, что он оказался не на той стороне.

Несколько секунд, пока длилась агония, и ей приходилось удерживать его руки, чтобы они не раздробили её горло, показались ей вечностью, и шею пришлось вернуть – у пантеры она помощнее… Когда же он, наконец, обмяк, и адреналин перестал поддерживать его феноменально живучее тело, она последним усилием, со стоном, столкнула его с себя, и он замер, обмякнув и вытянувшись на полу, и глядя в вечность полными ненависти остекленевшими глазами.

Зрелище не для слабонервных.

Впрочем, в их команде таких и не было.

Она так обессилела, что чуть не забыла вернуть шею в нормальный человеческий вид.

Перекатившись на спину, и на минуту расслабившись, она лежала, жадно хватая воздух ртом, не в силах даже застонать. Затем, всё так же лёжа на спине, попыталась остановить хлещущую кровь, и зализать рану на руке. Хорошо, что он наверняка не страдал бешенством.

Хотя – как сказать…

В таком положении её и застал Пьер, влезший в окно, через которое он и следил за ними всё это время, держа под прицелом кровать с крыши сеновала. А сейчас подставил к нему длинную лестницу, взятую из конюшни.

Окно Пьер открыл снаружи, ещё до того, как Катарина с виконтом поднялись наверх. Её расчёт оказался верен: виконту было в тот момент не до окна.

Ей повезло – в момент превращения Пьер явно потерял их из виду, так как они упали за кровать. Можно было не волноваться – её тайна не раскрыта. Однако по этой же причине Пьер не смог и пустить вторую стрелу из запасного арбалета: он боялся попасть в неё, столь тесно переплелись их тела, а затем они вообще исчезли – тогда он и кинулся ей на подмогу, уже с ножом в зубах. Теперь же он переложил его в руку, держа как корсиканец – лезвием к себе.

Некоторое время они, тяжело дыша, молча смотрели друг на друга.

Затем она криво усмехнулась:

– Похоже, вкусить прелести любовных игр мне сегодня не удастся.

Пьер, как давеча Мария, открыл было рот. Снова его закрыл. И вновь открыл

– Вольно же вам так шутить, сударыня! – укоризненный тон обычно такого сдержанного и непробиваемого верного друга показал, что он поражён её цинизмом. А юмор не оценил вообще, – Как вы можете сейчас думать об этом?!

– Да нет, конечно… Это я просто пытаюсь шутить, потому что сильно нервничаю. Но эта шутка, согласна, получилась… неудачной. Прости.

С невольным стоном она села, прислонившись спиной к кровати, и здоровой рукой стянула оттуда простыню, чтобы прикрыть наготу.

Чёртов виконт. Всё тело болело, словно по нему проехал дорожный каток. Единственное, что утешало, так это неприкрытый восторг в глазах её верного помощника. Вздохнув, она откинула голову на матрац, отбросив растрепавшиеся волосы с глаз.

– Вам не за что просить прощения… Сударыня, – смущённо пробормотал полыхающий до ушей Пьер, – Ведь вы опять сделали почти всю работу – и какую работу! – Сами! Но я вижу, вы ранены? Позвольте вам помочь!

– Это пустяки! – отозвалась Катарина, внимательно приглядываясь к нему.

Он явно был очень сильно встревожен за неё, и переживал больше, чем хотел показать. А по тому, как этот закалённый и сдержанный пожилой мужчина мило засмущался и зарделся, увидев её, обессилено лежащей на голом полу, она безошибочным женским инстинктом сразу поняла бы его подлинные чувства, даже если бы не догадывалась о них до этого.

И сейчас её жестокий аналитический ум говорил ей о том же: нет сомнения, что Пьер её любит. Бедняга.

– Рана неглубокая. Плоть не… вырвана. Просто – прокушено. – продолжила она, – Оторви мне кусок простыни, или ещё чего-нибудь, перевязать этот укус, а то я запачкаю кровью всё вокруг даже больше него. – она продемонстрировала Пьеру укус, кивнув головой на виконта.

– Пресвятая Богородица! Ну и сволочь! Он укусил женщину!..

– Хм. Не могу его винить… Да и ты бы укусил, если бы от этого зависела твоя жизнь… – проворчала Катарина, меняя позу, так как что-то в доске впивалось ей в копчик, а подняться сил ещё не было. При этом она поневоле опять закряхтела и замычала, ощупывая ссадины и синяки, – Вот здоровый, чёрт. Я уж думала, мне конец.

– Вот это точно, сударыня, и я так подумал! Больше всего разозлился на себя! И как это я позволил вам уговорить меня на такой рискованный… – подхватил Пьер, доставая из кармана предусмотрительно приготовленный кусок чистой ткани для перевязки, опускаясь возле неё на колени и бережно, словно хрустальную вазу, беря её за руку, – Позвольте мне…

Да, честно говоря, я так и подумал, когда вы упали за постель! Видали бы вы, как я сиганул с крыши этого проклятого сарая! Вы, конечно, оказались правы, и позиция там была прекрасная… Но я как-то не подумал, что если не уложу его сразу, помочь вам никак не смогу! – очень аккуратно и нежно он бинтовал её руку, из которой ещё шла кровь, расползаясь ярко-алыми пятнами на белой материи.

Они находились в опасной близости, и она не отрываясь смотрела на него. Наконец он поднял глаза, но тут же опустил их, с преувеличенным вниманием занимаясь её рукой. Но она продолжала в упор требовательно смотреть на него пронзительным взором.

Наконец, не выдержав, он вновь поднял свои глаза.

После долгой паузы неохотно выдавил из себя:

– Ну да, это правда. Я знал, что рано или поздно вы догадаетесь. Ведь вы теперь очень умны и наблюдательны… – он помолчал, затем продолжил со вздохом, – Я, в-общем-то, любил вас всегда. А сейчас, когда вы стали совсем другая – особенно…

В вас стало так много всего… Ну, не знаю… Какого-то нового, непонятного – женского и… кошачьего! Не знаю, правильно ли я говорю, но чувствую я так. – он словно запнулся, затрудняясь сформулировать мысль. Но – продолжил-таки:

– Однако ваша милость не должны обращать на мои чувства никакого внимания! Я прекрасно осознаю своё место, возраст и положение. Никогда и ни за что я не выдал бы своих чувств, и, ручаюсь – больше не выдам!.. Но смотреть, как этот похотливый, мерзкий наемник-убийца будет…

О, Пресвятая Дева! Это уж было слишком… – для молчаливого и всегда сдержанного Пьера такая речь была верхом красноречия и многословия. Однако, оказалось, что он может очень ясно излагать свои мысли и чувства.

Достойный и верный мужчина. Вот он – настоящий рыцарь.

Придётся сказать ему правду – он это заслужил.

– Спасибо, Пьер, – она говорила просто, без выкрутасов жеманницы, которой признались в любви, – Ты всё сделал правильно.

А насчёт другого… Я тоже должна быть откровенна с тобой. – теперь уже замялась она, – Я… пока не испытываю ни к тебе, ни к кому-нибудь другому подобных чувств.

Я даже не уверена, смогу ли я теперь вообще их испытывать! Ведь я теперь не женщина и не мужчина – а так, нечто… Непонятное. Автомат  для мести.

Машина – убийца.

Смертоносная, как сталь. Я не хотела, чтобы так получилось. Хотя…

Нет, хотела!

И вот, так и получилось… И сейчас у меня нет ни сомнений, ни угрызений совести по поводу сделанного, – она повела рукой в сторону виконта, – Только холод и пустота…

Вновь мучительная пауза. Отвернувшись, она произнесла, сдержав слёзы:

– Не знаю, поймёшь ли ты меня. Но чувств нормальной женщины во мне нет. Не знаю: ещё нет, или – уже нет… И я не знаю, смогу ли я когда-нибудь отвечать на чувства других людей. – потупившись, она умолкла, закусив губу.

Он мучительно размышлял. Затем складки на его лице разгладились:

– Сударыня! Умоляю вас, не считайте себя как-то связанной моими чувствами!

Поступайте только так, как считаете нужным, и забудьте о том, в чём я только что признался! Да и в любом случае, человек в моём положении и возрасте, честно говоря, и не рассчитывает на взаимность такой молодой и знатной дамы! Признаюсь честно: мне нравится любить вас, но…

Вздумай вы действительно ответить мне взаимностью, я просто не знал бы, что и делать!

Поэтому давайте просто оставим всё, как было до того, как вы вытащили из меня это признание… По-моему, так будет лучше для всех!

– Ах, Пьер!.. Ты самый умный, тактичный, и галантный мужчина из всех, что я встречала! – чувство глубокого облегчения охватило её. Действительно, его реализм и рассудительность позволяли избежать больших проблем в их сплочённом отряде, где они чувствовали себя просто семьёй – дороже и ближе людей у неё сейчас и не было!

От избытка нахлынувших чувств – благодарности, облегчения, да и, наконец, радости, что они перехитрили и избавились от коварнейшего врага, – она бросилась ему на грудь, рыдая, но успев пробормотать:

– Спасибо!

– Ну что вы, сударыня! А если вам ещё что понадобится – ну, там, перестрелять половину Парижского гарнизона, свергнуть с престола Папу, или, скажем, спуститься в пекло… Вы не стесняйтесь, говорите – и мы всё сделаем! Главное – руководите нами!

– Спасибо! Вы оба у меня просто из чистого золота! – теперь она и рыдала и смеялась одновременно. Пьер же нежно, по-отечески, поглаживал её по голове, где в это время рассудок никак не мог прийти к соглашению с бурей эмоций – таких непривычных…

Но и таких – мучительно-приятных!