Вокруг меня начинает кружить какой-то пожилой седовласый господин, он разговаривает с кем-то по телефону и обещает увезти в Страсбург. Страсбург – это такой европейский город, и разговаривает господин не со мной, но ощущение, что всё это говорится мне, а сзади пристраиваются каких-то два рослых мужика в форме. Судя по всему, это следаки, но, возможно, и нет. Хотя я склоняюсь к тому, что всё же ск – я не крутилась, чтобы рассмотреть шевроны, тёмно-синяя форма мне ни о чём не говорит. Тем временем привозят Серебренникова и Итина – Софья Апфельбаум уже в зале – я пропускаю их приезд, но меня это мало расстраивает, я просто втискиваюсь в толпу, задираю руку и снимаю на камеру, как приводят Малобродского. Это видео выкладываю в твиттере. Чувствую себя немного деревянно, приставы со мной очень любезны, один, лавируя в толпе, будто невзначай прижимается сбоку, мне смешно, но дальше этого дело не идёт. Далее в зал запускают СМИ, они активно делят между собой право влезть в маленькое помещение, и на этот раз присутствует Мирзоев, он в чёрном, в чёрных ботинках с высунутыми как у собак языками, он встревожен, напуган, растерян, он пытается впихнуть в зал Гордееву, я тем временем фоткаю в толпе Ларину – эту кобру, она плохо выглядит и нервничает.
Экран стоит по-прежнему, а вот лавок нет. Лжеступаков начинает суетиться, носить лавки, он прям светится и бренчит золотой цепкой на руке, красуется золотым обручальным кольцом. Ох, ещё один блюдитель верности, если скачешь и сияешь, значит, уже мой. Лавки устанавливаются, я непринуждённо обхожу людей, оказываюсь у стены во втором ряду, мне не тяжело, сначала я стою, отставив локоть, потом три женщины, что сидели на ней, немного теснятся, и я втискиваю свою худенькую попку четвёртой. Прямо передо мной сидит Григорьева, какой-то толстый высокий парень и кто-то третий. Я Григорьеву так и фотографирую – на её спине в чёрной футболке надпись Жги. Она оставила едкий коммент, что в Басманке вонючий туалет, и интернетные ленты забиты темами сортиров и туалетных бумаг. Поэтому так злятся приставы, они защищают своё отечество, вся эта высокомерная звёздная толпа их бесит. Гордееву, будто уже впущенную в зал, выпихивают обратно, она усаживается прямо на пол под экраном с ноутом, там же сидят другие люди. Я делаю несколько фоток. Людская масса колыхается как море, они шипят: ааа, проверять приехала. Я как каменная – думайте, что хотите. На экране происходит безобразие, на экране беснота. Харитонов жестикуляцией продаёт их фсиновцам, Серебренников возбуждён и кривляется, он кокетничает с Карпинской, та одета точь-в-точь, как актриса Исакова в прошлый мой приезд, и нагличает невозможно. Сама Вика очень напугана, она в джинсиках, чёрной косухе и ярко-красной ангорке – я сразу вспомнила свою красную ангорку и вельветовую юбку, в которых ездила на концерт КВН, когда жила в Дзержинске. Чокнутые люди. Так вот, Вика сигнализирует, что это её последние гастроли в качестве поручителя, она боится, что её утянут в процесс. Арестант – жених, на меня кивают, невеста приехала. В какой-то момент я устаю наблюдать ахинею и придрёмываю, прислонившись к стене. С другого края лавки – Ольга Вайсбейн, между нами две женщины постарше, они без конца расспрашивают Григорьеву. Григорьева очень нервничает, она не сидит на месте спокойно, то якобы заслоняет меня от приставов (которые мне нисколько не угрожают), то просто елозит на лавке. После Кемерова идиотская надпись на футболке только добавляет недоумения к этим людям – не хватает только кровавых ручищ с картинки на рекламке Гоголь-центра. Я долго думала, что страницу Гоголь-центра в фб ведёт сам Кирилл, пока его не арестовали; после ареста его страница подвисла, а на странице театра некто вывешивал кадры спектаклей, где прямо ругался со своим худруком. У меня вообще сложилось впечатление, что администратору противны и идеи, и образы серебренниковских спектаклей, но они зарабатывают на процессе, на шумихе вокруг Серебренникова деньги – люди идут на спектакли якобы поддержать режиссёра. При этом его самого там нет, получает ли он что-либо от театра, неизвестно, счета его арестованы, как я поняла, ему элементарно не на что жить, а ещё есть адвокаты, которых нужно оплачивать и которые, к сожалению, запугивают арестантов их неумением защищаться, они практически берут их в заложники, преследуя какие-то свои цели. Ещё зимой Малобродский, тогда сидевший в СИЗО, явно боялся Карпинской, сейчас они все ходят с папками, с какими-то брошюрками, совсем как я, когда самостоятельно защищала свои права в инжавинском райсуде по книжкам, купленным в «Магните». И добилась определённых результатов, кстати. Так вот все эти люди, которые его сейчас окружают, они такой тактики скверной придерживаются – пытаются оттяпать кусочек славы от происходящего, денежек заработать, сверкнуть проницательностью или умением. Ауг – раз не получилось самой, начала подсовывать ему свою дочку – она в толпе, я позже полистаю ленту Басманного и почитаю её перепост. Невозможно, чтобы тебе нравилось тупое повторение твоих слов, ты не Никита Исаев, ты лучше, тот эгоцентрик, часто неумный, ему только и нужно комедийной реплики «да, Карп Савелич» – с придыханием и ручками у груди. Ты не можешь заменить моей личности, потому что уцепился за меня именно из-за её существования, безликих вокруг тебя и так предостаточно. Подавив, ты растеряешь всё, что в ней есть, а одна оболочка – это выпотрошенная тушка. Я так же не подавляю твоей личности, но не могу поддерживать идеи и образы, которые дисгармоничны. Красный цвет бывает разным – в твоей квартире очень уютно, там красный тёплый, бархатный, тёмно-вишнёвый. А вот кровавые взбрызги, которые я вижу на афишках в интернете (на спектаклях в Гоголь-центре я не была), заставляют меня вздрагивать, какие-то полуманьячные порывы – такое искусство что-то несёт в массы, но что-то недоброе, дикарское, тревожащее низменные человеческие инстинкты, а эпоха полуживотных вроде как давно прошла. Хороший фильм «Блокпост», эти солдатики со своей нехитрой мудростью: «пожрать, поспать, совокупиться», так вот это удел восемнадцатилетних пацанят, оторванных от мамок, но не взрослых мужиков. Я имела дело только со взрослыми армейскими мужиками, солдатики для меня – это их питомцы, поэтому я не понимаю ни грубого солдатского юмора, ни их беспринципного ухаживания. Я миновала период провожаний в армию и всяких там ожиданий, меня хотели офицеры, и шашни я заводила со старшим комсоставом, лейтенанты ходили и вздыхали на мои сиськи, солдатики – это был просто фон, они и глаз-то на меня не поднимали при старших. А сейчас будто Кирилл как тот старый солдат, который не знает слов любви…
Заседание ведёт Карпов, тот самый, коридорный. Он резок, особенно с Малобродским, в течение времени, которое я провожу в стенах Басманного суда, я оставляю три заметки в его фейсбучной ленте, и последняя написана мастерски, даже гениально. Этим я подвожу своё участие в процессе, потому что знаю – больше я на театральное дело не приеду, очень устаю. Все лавры достаются каким-то левым тёткам и дядькам, а в случае поражения всё списывают на меня. Меня эта порочная практика не устраивает, либо я заявлена в каком-то официальном качестве, либо до свиданья. Ответственности больше положенного я брать отказываюсь – есть адвокаты, есть поручители, есть журналисты. Можно поискать нотариуса, в его бумагах есть всё, что нам обоим нужно, иначе – нет. Я отказываюсь рожать четвёртого младенца (папа-сын), зачем, чтобы потом век доказывать, что его отец – известный режиссёр? Упаси Господь, у меня нет папы Алины Кабаевой, чтобы одной растить бастарда, три девочки от первого брака рождены в супружестве, и их отец с ними общается, пусть мы и не живём вместе. А каково мальчикам расти без отца, мне неизвестно, я девочка, своего родного отца я не помню (родители развелись, когда мне было три года), и всё же в свой шестнадцатый и восемнадцатый день рождения я думала: интересно, а помнит ли он об этом? Я три года в соцсетях, про меня в курсе последние австралийские попуасы, а родня по крови со стороны отца не проявила себя никак. Значит, им это не нужно и не важно. Как и в мои памятные даты (в юности это представляется значительным, сейчас мне плевать на календарь).
В какой-то момент Карпов выходит из зала заседания и важно так шествует в комнату за экраном. Как мне думается, это что-то вроде секретарской, а там Бог весть. Он выглядит как кичливый индюк, опять-таки бледен, и я едко бросаю ему вслед: «Морда кирпичом». Следом же оттуда выходит светловолосая девушка с зардевшимися щеками – высокая, с небольшим бюстом; я понимаю подоплёку происходящего, суммирую весь спектакль и перед уходом бросаю в заводь сети увесистый такой камень. Как хотят теперь, так пусть и отвечают, мне всё равно.
Крутившийся рядом со мной упитанный пристав ушёл в зал, его место занял какой-то с физиономией не то чтобы отвратительной, но с какой-то неприятной. Толстяк же встал напротив Серебренникова и в какой-то момент провёл несколько раз по своей переносице пальцем. Как я поняла, что он ему недвусмысленно показал – доскачешься, получишь пулю в лоб. Как Вороненков, например. И я не скажу ни слова ни за, ни против, потому что как он себя ведёт, тут мёртвый взбесится.
Внимательно я слушаю только Серебренникова и Апфельбаум с её адвокатом (Софью я вижу в первый раз). Когда блеет Карпинская, я откровенно сплю. Дура-парикмахерша перед отъездом как-то нехорошо меня подстригла, я не знала, что сделать с волосами, и в Москве завязываю хвостик. В суде я вижу похожую стрижку у адвоката Малобродского, слушаю её первый слова, морщу нос и дремлю у стенки. И что бы ни делали на экране, я делаю точно наоборот – я отвергаю этот бредовый спектакль с раздвоениями личности и показываю, что Карпинская это не я, помощница Харитонова Кристина – это не я, актрисы Хаматова, Раппопорт и Дапкунайте (все они здесь и высокомерно раздражены) – эти женщины не я. Говорит одна – с распущенными волосами, я сижу, волосы в хвосте, встаёт другая – с хвостом, я распускаю волосы, меня бесит это двурушничество и подмена смыслов, создание параллельных реальностей, этим зарабатывают бабло мерзавцы вроде Косова, он их родитель. Я такими штуками не балуюсь.
Арестанты настроены по-разному. Апфельбаум и её адвокат (похожа на мать Артемия Лебедева Толстую, авторитессу «Кыси», так мною и не прочитанную по универской программе) – спокойны, их выступления заслоняют мою неоднозначную личность. И да, Софья – женщина; в самом худшем случае, который, очень надеюсь, её минует, ей не грозят прелести заточения в мужской тюрьме. А вот на Итине и Малобродском лица нет, все трое бледны, хотя Серебренников пытается хорохорится и тренирует актёрский талант на Карпинской, доказывая свою гетеросексуальность. Видимо, содержание собственных спектаклей не даёт им спокойно спать по ночам – в совокупности с историей Пшеничного. И они думают, что произошедшее мне на руку против них.
Кирилл снова в ударе, говорит много и хорошо, мы смеёмся и хлопаем (но я сердита на него, сердита, когда он говорит и жестикулирует левой рукой, на которой серебрянное кольцо, я выставляю свою левую руку, на которой настоящее обручальное золотое кольцо – я в разводе, с тобой ли, с кем ещё, не спекулируй). Приставша, похожая на Казюльскую, сильно ругается на нас – она выскакивает для этого из зала; у экрана уже тот самый азиатского розлива парень, который пытал меня вопросами зимой. При звуках наших эмоций он очень сердито смотрит на тётку и уже спокойно – на меня. Гмгм, я ценю ваше расположение, хотя оно как-то скупо проявляется, можно и щедрее на эмоции, старшие не заругают, они в курсе происходящего. Я вскидываю брови и достаю паспорт. Во-первых, этим я показываю, что я не Серебренников, это бредни бешеной алеси. Во-вторых, там у меня лежит билет. И я его демонстративно достаю, кручу-верчу со всех сторон, потом аккуратно складываю обратно в обложку паспорта и убираю в сумку. Время чуть больше шести, мне пора. Я пишу в фейсбуке – два поста у меня с фотками, последний просто с пометкой Басманного суда, одеваю кожаную куртку (без капюшона, он в куртке с капюшоном – я такую мерила, но не купила) и ухожу. У меня немного рдеют щёки – я поворачиваюсь лицом к огромной толпе (которая плевалась ненавистью в соцсетях), все смотрят на меня. Я опускаю ресницы и выхожу из коридора. Легко сбегаю по лестнице, на проходной сидят армяшка и страшненькая рыженькая приставша, которая была зимой. Они как школьники сложили руки и по-собачьи преданно смотрят на меня. Я очень сердечно говорю им «до свидания» и выхожу на московскую мостовую. Дождь почти прекратился, я спускаюсь в метро. Я спокойна, но опустошена. В вагоне я ни о чём не думаю, рядом сидят три подростка и что-то громко обсуждают. Перед своей станцией я встаю, подхожу к ним и чётко произношу: «Вы невоспитанные мудаки». Они пытаются что-то говорить, но заметно растерялись. Весь этот день вокруг меня кружат растерянные полицейские, они жмутся ко мне, будто ищут защиты. Жмутся полицейские, жмутся следаки, жмутся приставы, я плохо понимаю, что у них там происходит, для понимания мне требуется длительный отдых. Я выхожу из метро, иду по асфальтированной дорожке. Рядом со шлагбаумом у автовокзала стоит полицейская десятка. Встречают – на моей страничке с ником Досифея Ивановна Кузнецова есть пост «берегите глаза, встречайте настю». Писала я это двум местным дуракам – одному на серой иномарке в моём дворе (брянская невеста крыса Настя неизвестно зачем таскалась к нам по ночам), другому – на белой иномарке с внешней стороны дома. Они изволили выёживаться. А московские заиньки на свой манер разыграли – Дерипаске пас. И вроде бы контролируют, чтобы меня навальнята не обидели. Но навальнят я не боюсь, в первый день они просто бродят рядом и бурчат, во второй – куксятся, так я высказала им всё в лицо. И здесь идут какие-то мимо, но опасности я от них не чувствую. Как только я захожу в будку охранника, полицейские отчаливают. Охранник похож на Санька Начинкина и так же свободно пропускает меня. Я забираю вещи из камеры хранения. На выезде из Москвы под проливным дождём гаишники без конца штрафуют белые иномарки и белые газели, водитель заметно мандражирует, я не выхожу на остановках, чтобы не собирать ненужные мне чужие эмоции. Домой я привожу книжку, небольшую тетрадку себе с надписью Liza, тетрадь в красной кожаной обложке – агашиной учительнице, прикольные леденцы петушками для девчонок. Днём я забираю Агашу из лицея, я даже умудряюсь немного поспать. Мне ни плохо, ни хорошо, мне никак. Впервые у меня нет ощущения, что я вернулась домой. Какая-то ужасная пустота.
Седовласым дядькой из Басманного суда оказывается известный адвокат Генри Резник – твиттерские снова дали инфу. Меня в очередной раз веселит эта способность привлекать влиятельных лиц – он против засилья телевидения и по общим убеждениям очень мне импонирует (антисталинист). Но я отхожу от театрального дела, потому что они тянут волынку, и мне от них одни убытки. У меня три маленькие девочки, которых нужно воспитывать, мне некогда возиться, тем более бесплатно, тем более – за свои деньги, с кучей сановитых персон, которые думают, что на них весь свет клином сошёлся. Да, происходит безобразие, да, нельзя молчать, но я выжата как лимон одной борьбой мнений, и отклоняю приглашения продолжать этот кордебалет. Серебренников сникает, но я не приучена ухаживать за взрослыми мужчинами, а вести себя как закомплексованный мальчик периода полового созревания – смешно, право. Агаша переведена в другой класс, меняется программа, мы усиленно занимаемся с ней, нагоняем материал. Год заканчиваем со всеми пятёрками и спорной четвёркой по математике, но я много раз повторяю ей, что я её за оценки не буду ругать, если вижу, что она старалась, но где-то не повезло. Дети у меня умные, воспитанные, чужого не берут, у всех есть таланты, выявляю и развиваю по мере возможности – своей материнской деятельностью я довольна, чужие мне не нужны (финансы не позволяют нанимать ни нянь, ни репетиторов, ни извозчиков – везде сама). В качестве основного иностранного языка выбираю английский – я разумна и в настоящее время это ходовой язык, сама я изучала немецкий, учителя были так себе, из серии «читать, переводить со словарём», поэтому азы инглиша постигаем с ней наравне, сама проверяю домашние задания, очень помогает интернет. Идём домой по улице и давай вспоминать ходовые фразы – как зовут, откуда, что вижу. Беспредел, но школьная программа такова, что дети изучают таблицу умножения несколько лет. Ливанов, Васильева и их министерство в сотый раз изобретают изобретённый велосипед, заставляют учителей проходить программы профпригодности, а учеников – мурыжить элементарную таблицу, и выпускает школа необразованных вундеркиндов. Наука стоит, общество обыдляется, потребитель как животное потребляет – а что ещё нужно капиталистам? Россия превращается в сырьевой придаток мировой экономики, страна сырья, сборки и сбыта того, что у себя не нужно. Читала, что после введения санкций на сырмолочную продукцию финны продавали товары, предназначенные для российского рынка, в полцены – для себя они производят совсем другого качества. А пьяных финнов, как и немцев с тоннелями в ушах и с тату в полголовы, я видела в Питере. В московских поездках мне встречаются немцы, японцы и китайцы, прочих я не заметила. Я отрезаю поездки, потому что вокруг меня бегают и что-то клянчат для себя непонятные люди, меня это раздражает, и я устаю.
Автор публикации
