Утро выдалось ветренное и влажно-морозное. Мне нужен всего лишь один день, полсуток, в полдень быть на месте, а вечером я возвращаюсь домой, поэтому без гостиниц и отдыха. Сначала церемониал – шесть гвоздик павшим солдатам. Три красных и три розовых, привезённые из-за тридевять земель шесть цветков. Город гудит, в центре то ли операция перехват, то ли психологическая атака на горожан. Я игнорирую, потому что никаких подвигов, позволяющих подумать, что это касается меня, не совершала (а сейчас, почти год спустя, мне даже становится смешно – вот им самим не стыдно, так опростоволоситься). Но попутно они давали тайный сигнал барабанщика, и те, кто нужно, понял, что я в городе. Букет возложен, Бабченко посрамлён, чего он не любит и за что мстит, но воины для меня – святые люди. А жалкая пародия на российского федерала – плебей и духовно давным-давно мёртв. Заспанно стою у кремлёвской стены, которую вздумали обшивать малиновым железом, отчего Кремль становится похож на зону или даже на «нового русского» в малиновом «пинжаке». Даже подошла и рассмотрела амбарные замки, висящие на стыках железных листов, сфотографировала их и, повздыхав над причудами властолюбцев вместе с работниками, обслуживающими площадку, пошла на Красную площадь. В Казанском соборе батюшка дочитывает службу и особенно выделяет слово «помилуй», даёт целовать крест. Помилуй его, помилуй, шепчу я безмолвно, помилуй его, помилуй, сохраняю крупинки надежды в сердце. Ужас прошлых дней не может, не должен повториться, помилуй его, помилуй. Толстый важный дьякон – молодой, чернявый, курчавый – будто имеет какую-то б0льшую власть, священник будто пасует перед ним, а я слышу только те слова: помилуй его, помилуй. В бесплатном общественном туалете, который мне с ненавистью в лице указывает замёрзшая на ветру полицейша, я смеюсь у умывальника с диковинным смесителем, который я всё же догадалась, как включить, чтобы помыть руки. Я не помню, я, кажется, ничего не ем. Я не могу, я еле дышу, меня бьёт крупная дрожь, поэтому я слабо реагирую на московскую суету. У Иверской повесили динамик, молебен слышен на улице. «Здорово, – думается мне, – отчитывают кремлёвского сидельца». Захожу, ставлю свечку. В церковном уличном ларьке у Казанского покупаю магнитики на холодильник. Покровская церковь открывается с одиннадцати, не успеваю пошагать по замечательным ступенькам, снова метро.
Автор публикации
