Зима сорок второго. В жизни ленинградцев. 

Зима сорок второго. В жизни ленинградцев.

 

А жизнь осталось одной грамулей хлеба.

Дистрофией изнеможённого тела.

И каждый твой шаг вершится твоя судьба.

Недописанной судьбы гранула света.

Зачастил ко всем повсеместно. Финальный аккорд.

В геометрической прогрессии. Люда, антракт.

Пустым твоим желудком на худых костях.

Изъеденным кожаным ремнём на зубах.

Любим портфелем и сбруей с болью в желудках.

Обед из сладкой земли, как конфета в мечтах.

На каждые сто метров лежит холодья склеп.

Лишь из того, что было на складе. Вот есть хлеб.

Вот Жидкость без ничего из Столярного клея.

Вот Сварила суп из тёмной жижи мама-фея.

Приправила отвратный запах, чтоб можно было есть.

Такой сытный рацион был у обречённых на смерть.

Для детоеда украденные дети – как котлета.

Пятьдесят километров на службу, как окно погоста.

На целую зиму брёвен полтора кубометра.

А потом раздобыть новых дровишек надо где-то.

Город погрузился в морозное средневековье.

Без керосина, свечей тёмное волочение.

У бессилого организма туалет под себя.

И десять тысяч человек уходит каждого дня.

Дерябкин рынок для люда – жизненная светлица.

Обменная тропа, чтобы жить – хлебная житница.

Продлишь себе на время свое существование.

А гибель собственного родственника – в сокрытие.

В очереди толпы, стояния многочасовые.

Есть для своей жизнедеятельности крошки хлебные.

Завёрнутые дети во все одежды с карандашом.

В бессильном состоянии учились в школе с трудом.

Кому-то так можно было убить за хлеба кусочек.

А Таня родственников Исход чертила в свой блокнотик.

Погас цвет жизни стоящего у рабочего станка.

Заменил рабочее место. Лицо подростка, дитя.

Ходят прохожие, как безликие приведения.

И сделаешь хоть шаг в этом тире окоченения.

Так приговоренные люди без капли сомнения.

Отобранные у них карточки и глад забвения.

Если есть хоть остаток сил для рывка до Нивы.

Ледышками своими черпнуть хоть глоток воды.

Тусклая Частичка света у продрогших колен.

Онемевшая плоть, еле держащая у стен.

На детских санках перевозят все туда-сюда.

Замотанных людей, не говорящих ни слова.

И весёлые брызги слов за столом ушли куда-то.

Городской гул Ленинграда заменил стук метронома.

Свежеиспечённый хлеб из воспоминаний Дурмана.

И мирное русло есть. Голос громкоговорителя.

Хоть вышивают дробью санитарные вагоны.

Хоть обгрызают до дыр галькой здания культуры.

Всё равно еле живой люд служат на благо Руси.

Поддерживают своим трудом важные объекты.