Венок сонетов

К.И.Ф.

Придумать жизнь – еще не значит жить.
Я шла к тебе сквозь снег, почти вслепую,
К той телефонной будке – позвонить,
Монетку сердца разменять любую.

А ты бросал монету, хохотал
И душу протыкал рапирой боли.
Ты в жизнь вводил, как в театральный зал,
Где я была актрисой поневоле.

Орел и решка! Риск, игра, азарт,
Все на продажу, как в рулетке – на кон!
Любовь и смерть, бессмертье – как гроза,
Когда никто не может быть оплакан.

Учитель мой, ты пренебрег наукой.
Простимся, выдумка моя, перед разлукой.

***

Простимся, выдумка моя, перед разлукой.
Я отрекаюсь от случайных встреч.
Февральский вечер этому порукой –
Нам нечего ни помнить, ни беречь.

Но я-то помню: призрачную веру
В могучую целительницу-боль…
Она вела рабыню на галеру
И кандалами бряцала: «Изволь!..»

А солнца луч – случайная награда
За тяжкие томительные дни
В тюрьме, где счастья нет да и не надо –
Оно, как смерть, пугает и манит.

И ужас стынет в призрачной тиши.
Дрожи, мой лист осиновый, дрожи!

***

Дрожи, мой лист осиновый, дрожи,
В Небытие со страхом путь короче.
Ты видишь, память вороном кружит
И все вернуть на круг безумный хочет?

Мне снова «нет» бормочет злая ночь,
И я бросаюсь из огня в полымя.
Ну кто посмеет подойти, помочь
И вымолвить спасительное имя?!.

Я буду жить наощупь, наугад,
Не помня дня, не понимая смысла
В твоем существованье, Ленинград,
Где над мостами тень моя нависла.

Ни Дьявола, ни Бога над излукой…
Душа моя, расстанься с этой мукой!

***

Душа моя, расстанься с этой мукой
Бесформенных, безобразных личин,
Где только пыль, молчание и скука,
Где для беды не может быть причин.

Когда уходят годы – словно тени
Пустых и бесприютных облаков,
И остается тайное волненье
Заветных, но не высказанных слов.

Рассыпаны, как ломкие страницы,
Они молчат печально и светло.
Но вот опять в ночи взлетает птица
Моей души
и бьется о стекло.

Мой город умирал и воскресал:
А я рвалась к осенним небесам!

***

А я рвалась к осенним небесам,
Бескрыло посягая на пространство –
И оживали звезды и леса,
И убывало тьмы и декаданса.

Но взгляд поднять мне было тяжело:
Мертва любовь, и умирает дружба,
И снова, снова торжествует зло,
Как будто радость в жизни безоружна!

«Плюс», «минус» – я опять меняла знак,
И отрицанье стало аксиомой,
Но угадать не трудно: это – враг,
И все во мне должно быть по-другому.

Я вздрагивала часто и тревожно,
Не береглась, была неосторожна.

***

Не береглась, была неосторожна:
«Не отведи беду, не отведи…»
Влюблялась горячо и безнадежно –
Я сердце вынимала из груди.

И столб огня, как будто ослепляя,
Мир делал плоским, черным и глухим.
И стыло сердце, молча оставляя
Бескровные ущербные стихи.

Томленье тела и души томленье –
Не спрятать, не закрыть, не заслонить…
Сама в огонь бросала я поленья,
А думала – меня хотят спалить.

Я видела: опять идет гроза.
Слезились, слепли на ветру глаза.

***

Слезились, слепли на ветру глаза,
Я убегала, я уже боялась
Услышать жизни близкой голоса –
Она во мне еще не состоялась.

Спасеньем были книги и холсты,
Сиянье тихих эрмитажных залов.
Но мраморной холодной красоты
Мне, к счастью, было бесконечно мало.

Где мой источник, мудрый и простой,
Куда ты делся, старый кот ученый?
Где сердцевины звонкий золотой,
Когда мой день сменялся ночью черной?

Сужался мир до малости ничтожной,
Перечеркнуть себя – совсем не сложно.

***

Перечеркнуть себя – совсем не сложно,
Но невозможно все начать с нуля,
Опять брести – наощупь, осторожно,
Пока не убедишься, что земля

Легла под ноги твердо и упрямо.
Она в любую сторону – моя?!.
И я иду – легко, свободно, прямо,
Я не погибла в сумрачных боях.

Из ночи в ночь, не зная передышки,
Вела бои неравные – с тобой, с собой,
Ни дна бы ни покрышки
Твоей дворянской крови голубой!

Ломалась сталь беспомощной брони.
Чужая боль, ловушкой не мани!

***

Чужая боль, ловушкой не мани!
Ты – Конь Троянский в этой битве честной.
Но я не дам в колокола звонить,
Я трижды умирала – и воскресла.

Ты все придумал, это просто миф,
Небытия на свете не бывает.
Калиф на час, ты – вечный мой Калиф,
В моем саду цветы не отцветают!

Меня пугал твой суетный кураж,
И я ломилась в запертые двери,
Но точно знала, что уже не блажь
Мои слова.
И в это надо верить.

Пока мне правды ночь не открывает,
Во мне своя счастливо прозревает.

***

Во мне своя счастливо прозревает
Способность жить, любить и горевать.
Куда ведет обманная, кривая
Тропинка, что заставила петлять?

Там громко Ложь поет чужие гимны,
Там Глупость поучает мудрецов,
Там мрамором каррарским будет глина,
Личиной – изможденное лицо.

Я вырываюсь из полуобмана.
Кумиров наших ты не сокрушил,
Ты заблудился в озере тумана,
Ты задохнулся этим счастьем – жить.

Я тороплюсь, пока мы здесь одни –
Уже зажглись небесные огни.

***

Уже зажглись небесные огни.
Я очень долго буду ждать рассвета,
Пока трамвай мой первый зазвенит,
Предложит мне счастливые билеты.

Мне будет грустно, тихо и светло.
Воспоминанья постучатся в двери,
И я пойму впервые: повезло,
Меня врачуют радость и доверье.

Не биться мне испуганным зверьком,
И честный взгляд встречать не исподлобья.
Да будет мне привычен и знаком
Спокойный мир душевного здоровья.

Вот и звезда на небе догорает,
Уже курлычет птица заревая.

***

Уже курлычет птица заревая,
Слова еще не ставятся в строку,
В них силы и волненья не хватает –
Я их пока что в сердце берегу.

Настанет день – они польются сами,
Звонкоголосо населяя мир,
И он посмотрит добрыми глазами
На молодой и бесшабашный пир,

Где каждый звук пьянен весной и счастьем,
Взлетает в небо, как воздушный шар.
Тогда стихи начнут всерьез случаться,
И всех согреет сердца чистый жар.

Себя я, наконец-то, повстречала.
Поднять не поздно парус у причала.

***

Поднять не поздно парус у причала.
Душа, как ветер, рвется на простор.
Мне чайка вслед гортанно прокричала.
Мой парусник подвижен, весел, скор.

Я пронесусь по пенным океанам
Своей судьбы свободно и легко.
Прощайте, мифы, миражи, туманы
И привкус горьких ядовитых слов.

Я буду жить – я так хочу, так надо! –
Ломать себя, чтоб обрести себя.
И заслужу случайную награду –
Тебя, мой друг. И воспою тебя.

Ах, песня, ты еще не прозвучала.
Как день рожденье, сбудется начало.

***

Как день рожденье, сбудется начало
Моей весны – она меня ждала.
Она в окошко ветками стучала,
Звала меня с собой, а я не шла.

На тонком льду боялась оступиться,
Поверить в очевидность перемен.
Не может счастье, как стихи, случиться
И ничего не требовать взамен.

Я ставлю слово «было», ставлю дату,
Меня светло приветствует апрель
За то, что я себе сказал правду,
За то, что ей не изменю теперь.

Пусть этой правде нелегко служить –
Придумать жизнь – еще не значит жить.

***

Придумать жизнь – еще не значит жить.
Простимся, выдумка моя, перед разлукой.
Дрожи, мой лист осиновый, дрожи,
Душа моя, расстанься с этой мукой!

А я рвалась к осенним небесам!
Не береглась, была неосторожна,
Слезились, слепли на ветру глаза…
Перечеркнуть себя – совсем не сложно.

Чужая боль, ловушкой не мани –
Во мне своя счастливо прозревает.
Уже зажглись небесные огни,
Уже курлычет птица заревая.

Поднять не поздно парус у причала.
Как день рожденья, сбудется начало.
Апрель 1986 – ноябрь 1995 – март 1999
Ленинград – Петербург

АВТОРСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
«Венок сонетов» был написан весной 1976 года в квартире на улице Пудожской, которую я снимала около полугода, как упражнение в поэтическом мастерстве. О «венке» и сонете много говорили на занятиях Лито «Позитрона», которое я посещала несколько лет. Вот и захотелось выяснить, могут ли я освоить эту форму. Писалось две недели, и осталось ощущение, что вещь получилась слабая, некоторые строчки были абсолютно случайны, но общий смысл был для меня так важен, что почти через двадцать лет я вернулась к своему «венку», чтобы довести его до ума.
К.И.Ф. – Кирилл Игоревич Филинов. Друг и Учитель. Родился 24 сентября 1945 года, умер от инфаркта в Братске 10 апреля 1992 года. Похоронен на Серафимовском кладбище.
«К той телефонной будке…»
В феврале 1969 года мы с Надей М. искали подарок для Нины Я., и почему-то я решила позвонить Филинову. Надя стояла возле будки, очень смущенная моими действиями. Я позвонила – и Филинов оказался дома, мы поговорили и договорились о встрече то ли назавтра, то ли через пару дней в ТЮЗе. Мы все были родом из ТЮЗа на Пионерской площади, из ТЮЗа Зиновия Яковлевича Корогодского. Филинов был там актером, а мы с Надей в недавнем прошлом – девочками из Делегатского собрания.
«Ты в жизнь вводил, как в театральный зал…»
Примерно так, примерно так. Он был актером, он учился в театральной школе, где игра была основой отношений и жизни. Я считала до недавнего времени, что жизнь – это серьезно, и обижалась на Филинова на его легкие, даже легковесные шуточки, на необзятельность слов и поступков. Хотя к моим переживаниям он, как ни странно, отнесся очень серьезно.
«Выдумка моя…»
Моя подруга была оскорблена моими отношениями с Филиновым, она считала, что я их выдумала, а на самом деле никаких отношений нет. «Лучше никаких отношений, говорила она, чем выдуманные…»
Ничего себе «выдуманные»!.. Мы прожили вместе (хотя физически абсолютно порознь) больше 25 лет. Я его не выдумала – я его постигла. И через него во многом – себя. И это мне подтвердила Ольга Л., последняя женщина Филинова, на руках которой он умер. Я для него – существовала! Он говорил Ольге: «Есть у меня подружка, Наташка, журналистка…»
«Февральский вечер этому порукой…»
Имеется в виду февральский вечер следующего, кажется, года. Хотя, разумеется, он перекликается с «первым февральским». Вечер, когда Филинов заставил несколько человек пойти после спектакля к моей подруге (теперь даже представить себе невозможно, зачем это понадобилось), чтобы объяснить мне… Я не помню ничего из того, что он говорил. Помню, как меня трясло от озноба, и он дал мне свой свитер, но не закончил издевательски пригвождать меня к позорному столбу. За что? Это была его манера общения, видимо, интуитивный подход к психоанализу – через боль, через душевную муку заставить человека что-то преодолеть в себе. Но на бытовом уровне после этого, как казалось первые несколько лет, «нам нечего ни помнить ни беречь».
«В тюрьме, где счастья нет да и не надо –
Оно, как смерть, пугает и манит».
В юности я свято верила, что интеллигентный думающий человек не имеет права быть счастливым, радоваться, когда вокруг происходит то, что происходит. Кирилл Игоревич в свои 20 с небольшим лет формулировал более отчетливо: «Человек не может жить в напряжении счастья…» Когда он достиг высшего напряжения счастья (а оно длилось целых три месяца), у него не выдержало и разорвалось сердце (см. стихотворение «Эти пять сантиметров разрыва»), то есть он точно выполнил ту программу, которую наметил себе в юности. Что, в итоге, дало мне основание назвать эту книгу «Черновики судьбы». Мы сами выбираем и программируем свои судьбы.
«В Небытие со страхом путь короче…»
Много лет назад меня познакомили с буддисткой истиной о том, что жизнь человека есть путь из Небытия в Небытие. Я это запомнила.
«Мне снова «нет» бормочет злая ночь…»
В ночь на 19 июля 1967 года меня не приняли в театральную студию З.Я.Корогодского, что на долгие годы определило мое мироощущение. Я всегда возвращалась к тому, что меня не приняли, не признали, отвергли: «И все вернуть на круг безумный хочет…»
«И вымолвить спасительное имя…»
Имеется в виду (строка написана в 1995 году), что никто в те годы не мог назвать имя Бога и обратить мой духовный взгляд к поискам вечных истин. Вечные истины в силу идеологического воспитания казались обманувшими мир навсегда и ушедшими в прошлое безвозвратно.
«Где над мостами тень моя нависла…»
Утверждаю, что это – именно так, хотя в течение лет существовали разные варианты этой строки. Тема получила дальнейшее развитие в стихотворении «На мосту» (стр….)
«Чужая боль» – основной критерий жизни, самое важное, что необходимо было учитывать. Своя боль сначала казалась беспомощностью, невозможностью помочь другому, чья боль неизмеримо больнее, чем твоя. Она же была гарантией своей нужности другому, что было высшим счастьем. («У кого-то надоба человека – в нем», сказала об этом Марина Цветаева.) Суть позднейшего отношения к этому выражена в последнем сонете «венка», с которого он, разумеется, и начался. На Лито все качали головами: мол, с «магистрального» сонета начать ничего не стоит, а вот если написать так, чтобы потом все начальные строки четырнадцати сонетов соединились в один, резюмирующий… Но я уверена, что написать «венок сонетов» «сначала», с первой строки невозможно именно технически.
«Пока трамвай мой первый прозвенит,
Предложит мне счастливые билеты…»
С одной стороны, парафраз «Последнего троллейбуса» (с точностью до наоборот – первый трамвай), а с другой – была такая примета: оторвать себе в трамвае «счастливый билет». У такого билета совпадала сумма трех первых и трех последних цифр, поскольку на трамвайном билете цифр было ровно шесть. У меня была приятельница, которая даже собирала эти билеты, приклеивала их на картонку и дарила друзьям на дни рожденья – много-много счастья.
«Спокойный мир душевного здоровья…»
Прямо революционные слова для двадцатишестилетней (строка 1976 года, как и все четыре последних сонета) ленинградки, закончившей Университет. Душевное здоровье считалось чем-то средним между жлобством, глупостью и мещанством. Только душевно безнадежно здоровые люди могли быть довольны жизнью, что не только отвратительно, но и безвкусно. После провала во ВГИК в 1979 году я с отчаянья провозгласила себя оптимистом и получила суровую отповедь вполне интеллигентных, в меру диссидентствующих людей.
«Не может счастье, как стихи, случиться
И ничего не требовать взамен…»
Да, в это я верила, в этом меня убедил Михаил Юрьевич Лермонтов: «За каждый светлый час иль сладкое мгновенье / Слезами и тоской заплатишь ты судьбе…» Именно поэтому все испытания и несчастья воспринимались с каким-то суеверно-мазохистским наслаждением: «За это, наверное, мне что-нибудь потом обломится…»
«Придумать жизнь – еще не значит жить».
Возвращаясь к утверждению своей подруги, полемизируя с ней, я в то же время считала (и считаю), что боязнь жизни заставляла меня ее выдумывать, а потом страдать от того, что она не совпадала с моей выдумкой (См. на эту тему «Кристаллическую поэму»). Как писал Константин Георгиевич Паустовский, выдумка, фантазия – это очень опасные вещи.
Но без них жить скучно и безрадостно.
18.03.96 – 11.03.99
P.S. Много лет назад один известный поэт сообщил мне, что я не написала в своей жизни ни одного сонета. Мой «венок сонетов» – не венок и уж, тем более, не сонетов. Каноническим сонетом в русской поэзии считается пушкинское «Желание славы». Это – для справки.