Там, где росла я не было улиц, никто их не знал. Нет, конечно, все знали свои адреса, но не было такого, чтобы хоть кто-то кроме тебя знал, где это находится. Не нужно это было. Маленький посёлок меньше 5000 тысяч человек, улиц пятнадцать в общем. Две заняты пятиэтажками, три двухэтажками, остальное частный сектор. Так и жили.
Никто не терял. Идти было некуда, поэтому куда только не ходили. На, так называемые, «гора», по факту, холмы не более. Туда нельзя было, как и на свалку, нельзя было, и в сторону моста, и в «старый» парк многих не пускали. Но все ходили, потому что некуда было больше. Искали приключения. Отсюда шрамы, распоротые коленки, синяки. Все от приключений.
За соседним домой был снесенный такой же, как мой, панельный дом: трещина пошла по стене сразу после строительства. Снесли. Засыпали. Нормально никто не убрал ничего. Кругом штыри, балки торчат, сверху насыпь и трава, мы бегаем. Нельзя было, сто раз говорили. Проваливались, но ходили, как пить дать ходили. Теперь на этом месте новый дом с приличной детской площадкой.
В моем таких не было. Только остатки советских металлоконструкций, которые больше похожи были на вызов. Помню ракету. Где встретимся? На ракете. Просто и понятно. Огромная. Торжественно смотрит вверх. Высится. Внутри деревянные доски, можно дойти до основания и вылезти через нос. Убегаешь от нее, а руки пахнут металлом. Это запах детства. После качелей, после горки, после площадки всегда мыть руки. Ракету убрали, на её месте убогая стандартная площадка: городок, горка, качели, карусель. Пластмасса и дсп. Желтый, красный, синий, зелёный. Пустота. У ракеты была мечта. Она развивала воображение. Кто ты, капитан корабля или блуждающий по бесконечному космосу одинокий странник? Эти пластмассовые городки ничего не развивают.
Мы сами себя развлекали. Придумывали, кем будем сегодня. Прятки или игра в кассу? Врач или парикмахер? Столько было игр, откуда мы их брали, наверное, сами сочиняли. Если есть скакалка, то рыбак, «кто больше» и десяточка. Если мяч, то волейбол, вышибалы, кто дальше кинет, набивашки.
А ещё эта игра – квадрат. Была у вас такая? А знаю, что не было. Не знаю уж кто её придумал, но в других регионах не знают такой. Хотя бы потому что никакой это не квадрат, а скорее крест. Игроки вставали друг напротив друга и в центре разыгрывали мяч, суть игры не дать остальным игрокам закинуть мяч на твою территорию. Жаркая игра. Столько эмоций. Пропустишь и бежишь за мячом. Был и фол, и гол. Ходили слухи, что было счастливое место в этой игре: верхнее основание креста. Счастливое или нет, но выгодное оно точно было. Дрались даже. Вот тебе и игра.
Лазили по деревьям. Прям у моего дома росло одно. Раскидистое. Широкое. Мы под ним. Одна женщина постоянно ругалась на нас. Кричала с балкона. Мешали.
Нашли, помню, в парке другое дерево. Облепили. Начали делать шалаш, и оттуда прогнали. Не нужны мы были там. Дети двух тысячных мешали всем.
Дерево у моего дома тоже не стало, на месте него парковка. Нет дерева, нет ракеты, нет больше детства.
Нет и ларьков. Стоял на углу моего дома. На неделю хватало 30 рублей. Жвачки, конфеты, чипсы и газировка «Колокольчик». Быстро разонравилась. В третьем классе приняла решение не кушать химию, до сих держусь.
Третий класс. Лыжная база. Тогда не было слова «буллинг». А буллинг был. Все сильнее. Я маленькая синюшная с астмой. Бегала наравне со всеми, играла в мяч. Помню, летние тренировки. Приходила первая. Сижу на ступеньках, солнце слепит, жара. Сколько я так сидела? Не переставала приходить первая. В раздевалках плотный запах пота: лыжные ботинки. Независимо от времени года запах мази для лыж. Ещё один аромат детства. Помню, мама купила мне ботинки, и принесла на базу целый мешок мази для разных температур. Никто никогда не смотрел на неё правда. Ходили в любую погоду, мазали первым попавшийся куском, но я была так горда. Посмотрите какая у меня мама. Покупает мне мазь, значит, любит.
Летом бегали по заросшей тропинке в сторону шахты. Она тогда была закрыта. Там же находилась пекарня. Сейчас не знаю есть ли она. Дарья Игоревна, тренер, разрешала на обратном пути забегать туда. А там, запах. Вот уж, чего точно больше нет, так это такого запаха. Чистый шелк – аромат свежего хлеба. 12 рублей. Горячий. А бежали после этого как! Быстрее домой. С молоком, пока не остыл.
Лапта. Казаки разбойники. Начальная школа. Не знали другого мира. Где отец? Знала только, где по пути от школы до дома, растут вёшенки.
Политики не существовало. В моей семье её никто не обсуждал. Помню, когда Медведев стал президентом. Все говорили: «ничего не изменится», «выпустил всех зеков». Каких зеков? Что должно измениться? А разве сейчас мы живём плохо? Я ничего не понимала, но старательно пересказывала это остальным ребятам.
В детстве казалось, что та жизнь, которой ты живешь наилучшая. Другого мира не существовало, хотя было много телекалов, хотя было много зарубежного. Но я никогда не думала о других местах. Не было осознания, что вот я «здесь», а могла бы быть «там».
Впервые я заинтересовать миром в третьем классе. Важный год для меня однако. Нам задали сделать доклад о стране, и мне почему-то выпал сапожок на карте. Венеция. У меня была обширная презентация, мама распечатала на работе статью из Википедии. Дома компьютера ещё не было. Мы выделили в тексте главное. Тогда я впервые влюбилась. Покорилась этому удивительному городу на воде. Подумать только, на воде!
Возможно, поэтому судьба позднее привела меня в Петербург.
Вода. В округе моего посёлка не было водоёмов. Только искусственная «дамба», хотя, опять же, никакая это была не дамба, а карьер заполненный водой. Ходить туда было нельзя. И туда я правда не ходила. Чётко знала, что вода – серьёзно. Я была в 4 классе, когда на «дамбе» утонул мальчик. Имени его я не помню, а, возможно, никогда и не знала, он был из «неблагополучных». Кто-то сказал: «утонул Сникерс», так его называли. Меня охватил ужас. Была весна. Он со старшими ребятами пошёл на дамбу, наверное, решил заслужить уважение или взяли на слабо. Нырнул в холодную воду. Свело ноги. Стал тонуть. Не спасли. Пытались? У меня тогда была мысль, что смерть стала для него спасением. От нищеты и пьющих родителей. Не знаю, откуда эта мысль. Может не моя. Наверное, я одна помню о нем спустя столько лет. Маленький, черненький хулиган.
У меня было все. По меркам поселка мы жили богато. Дед работал на шахте. Для Кемеровской области – это один из немногих вариантов мужского труда. Деньги были. Было мясо. Большие закупки на базе. Конфеты. Фаршированные блины. Тормозки. Бабушка жила на кухне. Готовила на всех. Мы жили за соседней стенкой. У нас с мамой в квартире кухня была толком не оборудована. Мама редко готовила.
Провожать деда на работу целый ритуал. Все обнимаются. Целуют деда в щеку. «Ну все, пока, чмоки-чмоки». На плече сумка. Плотный хлопок двери. Впереди ночная смена. Значит уходил в 6 вечера. Всё разворачивались, и дальше сидеть на кухне. Сидели всегда там. Принято было. Место деда у окна. Я напротив, чтобы есть наперегонки, бабушка посредине на табуретке, мама на полу. Он всегда курил дома, но никогда не позволял себе курить рядом со мной. Уйдёт в туалет. Курит. Скучно. Откроет дверь, она закрывала вход в кухню. И начнёт вещать. Все деда слушали. Все хохотали. Неземная харизма. Я таких больше не встречала.
Он не всем нравился, но все его уважали. Жали руку. Я гордо ходила с дедом в гараж. Как тогда говорили: «за банками». Это было сверхважное задание. Он в погреб: доски, шубы, снова доски. Я жду. Кричит: «принимай». Сначала не спускалась, но я ничего не боялась, потом уже лазили с дедом. А погреб был полным. Снизу доверху в банках. Неужели мы сколько съедали? Натаскали. Несём домой. Даст мне одну банку. Такая гордость. Помощница. Его не стало, и детство кончилось.
Кончилась школа. Начали меняться города, люди, но воспоминания, тонкой пеленой заполоняют глаза слезами. Детство. Хлорка пахнет неуютно.
Я помню ощущение молнии на курточке, которую застегивает мама, иногда защепляя шею. Она пластмассовая и имеет характерное звучание. И я это помню.
А хлорка неуютная, потому что это больница. Первый раз оторвали от матери. Испуг. Непонимание. Страх. От меня отказались? Я тогда долго терпела и не шла в туалет. И случилось естественное. Родители сразу забрали домой.
Воспоминания о больнице всегда представляются в тусклом свете настенной лампы, там не принято отключать свет на ночь, потому что никто не спит. Шуршащим ритмом по коридорам бегают врачи. За стенкой плачут малыши до года. Им ещё страшнее, чем мне?
А мне до сих пор страшно. Я меньше грудничка. Свернулась в клубочек на пружинной кровати. Постельное белье холодное. Я помню его текстуру. Дешёвый посеревший от высоких температур хлопок. Где-то обязательно штамп отделения. Эта метка. Вот где я. А где мама? Снова в слёзы, медсестры уже не обращают внимание, продолжая мелодично шаркать ногами по коридору.
Мне, кажется, я навечно в этих больничных комнатах воспоминаний. В запахе сырости в гараже. В летнем зное. И совершенном непонимании, что я родилась в Кемеровской области. Пыльной. С широкими полями. С лунными шахтовыми ландшафтами. «Без воды». Такой я её запомнила свою Родину. И такой я, пожалуй, и буду её знать.
Автор публикации
