Как горящая искра в куль иссохшего трута,
Пламенеет разрухой горящая смута.
Воздух стылый поет в колокольном трезвоне
И дрожит государь на высоком балконе.
А холопы роятся, как жирные мухи.
Куда взглядом не кинь – армяки да треухи,
В реве грозном, зверином изорваны губы:
“Ой, не люб нам боярин! Не любо! Не любо!!!”
Вот выходит боярин – брады лик белее,
А толпа все напористей, шибче и злее.
Жгучей язвою площадь в том городе стольном:
“Натерпелися! Будя! Доколе? Доколе?!!”
Жарче пороха-зелья, крепче стали булатной
Это клич озверелый, истошный, набатный.
Ввысь протянуты руки, оскалены зубы:
“Ой, не любо, братва! Ой, не любо! Не любо!!!”
За резным палисадом стрельцы схоронились
И, пищали сжимая, дрожат от бессилья.
Как взовьется толпа кровоточащим морем,
Будут слезы и радость, веселье и горе!
Перекошены лица в зловещем угаре
И, как птица, с балкона шагает боярин.
В клочья мелкие вмиг соболиная шуба:
“Любы суд да расправа! Ой, любо! Ой, любо!!!”
Разлетелись холопы, насосавшись, как слепни,
Крови алой, горячей, хозяйской, целебной.
Стал народ сам собою смиренного нрава,
Успокоил их суд, ублажила расправа.
Незаметно и тихо вся площадь пустеет,
Подгоняют стрельцы зазевавшихся в шею…
Сгусток крови и мяса лежит вместо трупа.
Это ль любо вам, люди? Видно это и любо…
1991
Автор публикации
