Магистрал
Ласкает ночь прохладой и затишьем
под кронами столетних тополей.
Кто на рассвете вскоре станет лишним?
Последний миг отгадывать не смей.
Оставить на исписанной бумаге
поля побед или поля полыни.
Увековечить всё в Донбасской саге,
и кровью не писать на них отныне.
Врастают в небо, словно саркофаги
домов скелеты, детские качели,
и нервы на пределе, как бакштаги.
Но здесь зимой ревут подчас метели.
Постигнуть небеса, живя в пучине
Назло зиме Донбасс душой сумеет.
1
Ласкает ночь прохладой и затишьем,
прошедший день, укутала в покой.
Ползёт луна по небу тихой мышью,
листвой шуршит, как добрый домовой.
Но только воздух, как незримый воин
несёт в своих истерзанных руках
нет, не покой достоинства и воли,
а запах гари и горячий прах.
Так призрачен в границах сей юдоли
покой домов, кварталов, площадей.
А на губах уснувших привкус соли,
что днём копилась в лицах матерей,
на спинах тех, кто пал на бранном поле
под кронами столетних тополей.
2
Под кронами столетних тополей
(бывают и такие старожилы)
мы собираем в горсть с родных полей
в последний бой неведомые силы.
На берегах, затерянных в степи
речушек безымянных, так некстати
пересекаются крестами все пути
героев, трусов, мучеников, татей.
И Вавилон шевелится в груди
червивых страхов, мерить пульс излишне.
И кто-то опускается в клети.
И кто-то ждёт, когда созреет вишня.
Но в небесах ответа не найти,
кто на рассвете вскоре станет лишним.
3
Кто на рассвете вскоре станет лишним?
Безумен список завтрашних смертей.
Ползу на террикон за смыслом жизни
под шум ветров, под визг очередей.
Мечтаю в тишине лесов байрачных
припрятать крик встревоженных скворцов,
забывших парадиз черешен дачных
по милости двуногих подлецов.
И на закате, закурив так смачно
на зависть трубкам глупых королей,
вдруг осознал, что жил пока удачно.
Вдыхая клевер, донник и шалфей,
себе шепнул: «Сегодня однозначно
последний миг отгадывать не смей».
4
Последний миг отгадывать не смей.
Здесь не Тибет, здесь время не зеркалит.
Нет времени на сбор чужих камней –
успеть бы совладать с напором стали.
Успеть бы передёрнуть свой затвор,
в забвенье боя, помнить о сынишке,
и в памяти оставить детства двор,
и плюшевую рыжую мартышку.
Нас время расстреляло всех в упор
от Славянска до флага на Рейхстаге.
Летит синица в тёмный коридор,
мелькают на ресницах чьи-то стяги.
Не упустить бы этот временной зазор,
оставить на исписанной бумаге.
5
Оставить на исписанной бумаге:
весну надежд 14-го года,
пролитый кофе из пробитой фляги,
всех, не доживших до своей свободы.
Мне нет причин ждать милость Демиурга.
– Я доброволец, к вам я, в ополченье, –
высокий, стройный парень Петербурга,
России молодое поколенье.
Он мне в глаза смотрел с таким восторгом…
И понял я – вот этот, не остынет
там, на меже меж подлостью и долгом.
Пусть лупит враг чуть ниже ватерлиний,
заполню на листе угля осколком
поля побед или поля полыни.
6
Поля побед или поля полыни?
Пшеницы море или море слёз?
Дороги к сердцу или шлях к гордыне?
Надежды бриз иль ураган угроз?
Ответы спят в окопах и курганах,
в разбитом доме, если это дом,
в троллейбусе сгоревшем, в страшных ранах,
и в реках красных, в шахтах под огнём.
Но есть ответ и в жизни без обмана,
где судят за дела не на бумаге,
где Бог един – без Библий и Корана.
За эту жизнь, и стойкость, и отвагу
дано поэтам, поздно или рано,
увековечить всё в Донбасской саге.
7
Увековечить всё в Донбасской саге –
фрагменты сёл, посёлков, городов.
Эх, только бы не сбиться в каждом шаге
по этим тропам из горящих слов.
На каждом повороте перекрёстков
ещё видны остатки блокпостов.
Здесь каждый человек – далёкий остров,
который плыть к материку готов.
Здесь на волнах холмов стоять не просто.
Здесь «град» – не град, и не цветы в помине
с букетов осыпают лепестки.
Здесь жизнь висит на тонкой пуповине
надежды, что не кончатся листки
и кровью не писать на них отныне.
8
И кровью не писать на них отныне.
Она свернулась, коркой запеклась,
но боль ранений долго не остынет –
её не отпускает чья-то власть.
Так мать не отпускала долго сына,
и с девушкой был не окончен спор,
когда его с друзьями на машине
везли в тот майский день в аэропорт.
Так долг не отпускал их с этих линий,
которым дали клятву на присяге:
– Мы живы, да. Мы на Саур-могиле!
– Огня добавьте, эти гады в шаге!..
Герои эти, сквозь двух войн дробилен
врастают в небо, словно саркофаги.
9
Врастают в небо, словно саркофаги
посулы, обещания чудес.
Тираны все перед народом наги,
пустой и мёртвый их законов лес.
«Их дети будут вечно жить в подвале!»
«Сначала вешать, а потом учить!».
Ну что ещё предложат нам вандалы,
что руки кровью моют. Засучив
по локоть рукава, с оттягом, жутко
кувалдой долго били и шипели –
да, наш гранит не по зубам ублюдкам.
Но нравятся скотам другие цели.
И вот в прицеле, вопреки рассудку,
домов скелеты, детские качели.
10
Домов скелеты, детские качели,
в звенящей тишине – скрипящий стон.
Порой мне снятся белые постели,
но чаще – плач и слёзы похорон.
Как вырвать мне из сердца эти корни,
зажавшие прощенье злой тоской?
Да надо ли? Быть может лучше помнить,
как «смерть» писал дрожащею рукой.
Я атеист, но как простой паломник
ищу пути к тому архипелагу,
где, как апостол, тихо ждёт паромщик
и плата за проезд – слова присяги,
что жизнь отдам за Родину как росчерк.
И нервы на пределе, как бакштаги.
11
И нервы на пределе, как бакштаги,
и ветер нас пьянит на склоне сил,
но друг спасёт из этой передряги,
с другими я бы просто не дружил.
Мы в шахте выползали из завалов,
делились респиратором одним.
Сейчас, в бою, тебя мне не хватало –
погиб вчера, но мы поговорим.
Когда малыш уснёт под покрывалом,
и месяц в небе, словно в колыбели,
налью сто грамм, но только пить не стану,
лишь вспомню молча, как мы вместе пели.
Не закричу, мужчинам не пристало.
Но здесь зимой ревут подчас метели.
12
Но здесь зимой ревут подчас метели,
а летом – азиатский суховей.
В Донбассе жить немногие сумели,
спускаясь в ад его земных корней.
Всё по полям, да балкам, да лесочкам
врастали в грязь землянки и дома,
и бухли словно тесто, словно почки,
и верили в кулак, а не слова.
Потом, в горниле, сплавятся кусочки
характера и чести. И отныне
все после боя будут ставить точки
на бытия излюбленной картине,
и захотят, пусть и в последней строчке,
постигнуть небеса, живя в пучине.
13
Постигнуть небеса, живя в пучине
так просто, если опытен и горд,
не смят в той закольцованной трясине
наветов, что Дончане – «третий сорт».
Предвидеть ад, живя в саду Эдема,
так сложно. Власть у пропасти уже.
И жжёт мозги ползущая экзема
интерактивных гаденьких клише.
Опять встаёт седых веков диллема:
свобода или злато – что сильнее?
Ответа не изменится система:
Весну свободы сильный духом сеет.
И урожай побед собрать в поэмы
назло зиме Донбасс душой сумеет.
14
Назло зиме Донбасс душой сумеет
ладони отогреть у сироты.
И, даже если миром тьма владеет,
во тьме мерцают звёзды доброты.
Их дальний свет всё время беспокоит
мечтателей, детей и чудаков.
А значит, умереть за это стоит,
тем более, когда ты жить готов.
Колени преклони пред аналоем,
когда решишь, что ты сегодня лишний,
но ни за что не выходи из боя
за мир любви, как завещал Всевышний.
Пусть каждый миг Отечество родное
ласкает ночь прохладой и затишьем.
Автор публикации
