ПЛЯС ПЕГАСОВ

или

КВАДРАТУРА ДРУГА

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН Екатерина Августа МАРКОВА

Иосиф БРОДСКИЙ

2024

Альманах Миражистов

ПЛЯС ПЕГАСОВ или

КВАДРАТУРА ДРУГА

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН Екатерина Августа МАРКОВА

Иосиф БРОДСКИЙ

Альманах Миражистов

ПЛЯС ПЕГАСОВ или

КВАДРАТУРА ДРУГА

Альманах Миражистов

Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин

nikolaier@mal.ru

телефон 8 950 401 301 7

Альманах украсили Матрёшки Екатерины Калининой

Кошек нарисовала Кристина Зейтунян-Белоус

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ

Альманах Миражистов

Константин Кедров

Ночные розы

Говорят: «Назовите пароль»

Я давно позабыл все пароли

Отыграв свою главную роль

Я играю не главные роли

Что такое неглавная роль?

Это всеми забытый пароль

Повторяю забытый пароль

Я играю не главную роль

В мире главное – быть не главным

Православным или бесславным

В этом мире главное – быть

Остальное можно забыть

Я хотел бы на всё забить

Действительно всё забыть

Но забытое вспоминается

И опять любовь начинается

Что ты, милый, пора опомниться

Всё равно не главное вспомнится

И окажется очень славным

То, что раньше было не главным

Оживаю и умираю

И неглавную роль играю

До чего же всё-таки славная

Эта милая роль не главная

Да и зритель давно не знает:

Кто играет, кого играет

На любой запрет отвечаю «нет!»

Сам решаю, не нарушаю

Пока мой разум не погас

Пойдём, дружок, на Пляс Пегас

Я знаю разом не погаснет

Пока на свете Пляс_Пегаснет

Пляши, безумный Пляс Пегас

Пока мой разум не погас

Ничего я не планирую

Лишь поигрываю лирою

Поиграй со мною, лира

Лира мира мира лира

Дорогой Пруста и дорогой Джойса

Иди за мной и ничего не бойся

Нас настигали лютые морозы

Как хороши как свежи были ро́зы

Оазис оз – букет из нежных роз

Был Вознесенский как волшебник страны Оз

И миллион невыразимых роз

Кто выразил себя тому хвала

И благовест во все колокола

А я иду. Моя страна незримая

Где выражено всё невыразимое

К финалу двигалась бикфордова строка

Пока не взорвалась внутри стиха

Стих – это мысли взрыв и чувства взрыв

Порыв и в неизвестное прорыв

Выходит, что не зря я прорывался

Когда мой мозг идеями взорвался

Взрыв созидания заполнил мироздание

Так появилось первое издание

Пусть четверть века я не издавался

Зато я к вам из глубины прорвался

Незримо тлел бикфордов шнур стиха

Взорвался как фонтан ВДНХ

Войди за мною в павильон любви

Давно уснувший разум оживи

Нет в павильоне выхода и входа

Невыразимое ждёт твоего прихода

Войди незримо и уйди незримо

В поэзию – где всё невыразимо

Хвала тому, кто был настолько смел

Что даже чувства выразить сумел

Судьба фатальна. И любовь фатальна

Поверьте мне, что чувства это тайна

Да будет тайна этого стиха

Как роза бездыханная тиха

Пускай она тиха и бездыханна

Зато всегда для всех благоуханна

Сорви её. Пускай она в ночи

Осыпется. Ты вместе с ней молчи

Ночная роза это не для всех

Но лишь для тех, кто пережил успех

Ночная роза – вечная утеха

Тех кто как я, не дожил до успеха

Пускай опишет будущий Вазарий

Твоей поэзии ночной розарий

Отныне бесы не беснуются

Они друг с другом соревнуются

А мне претит соревнование

Наверное образование…

Нет я ни с кем не соревнуюсь

Поэтому и не беснуюсь

Что мне дано – то мне дано

А прочее одно… оно

А тело всё ноет и ноет

Наверное я гуманоид

Среди гор, лесов, полей и рек

Гуманоид тоже человек

– Я проездом, я в Петербург

– Вы, наверное, демиург

– Да, гулял я по Петербургу

Как положено демиургу

Обязательно в Индии побываю

Малабарцев глупых поубиваю

Не поймите только меня буквально

Все поэты боги но минимально

Как-то всё смешается в итоге:

Малабарцы, люди, поэты, боги

Бог не выдаст, свинья не съест

Или съест не в один присест

Человек единственное созданье

Что способен обрушить всё мирозданье

Впрочем, вы наверно устали слушать

Ни за что не буду мирозданье рушить

Мой удел смеяться или рыдать

Или мирозданье воссоздавать

Журчит по трубам тёплая вода

А в голове настойчивая дума:

Возможно отсюда вместе мы идём туда

А может быть сюда бредём оттуда

Течёт по трубам тёплая вода

Я в будущем останусь навсегда

Палиндромность мироздания:

Христос – был, Толстой – был, Достоевский – был,

Хлебников – был, Пушкин – был,

Мандельштам – был, – Блок был.

А если наоборот?

Мандельштам – будет, Пастернак – будет, Хлебников – будет

Толстой – будет, Достоевский – будет,

Будет Христос

С точки зрения физики

Нет принципиальной разницы

Между прошлым и будущим

На линии мировых событий

Всё зависит от точки зрения

Для меня Хлебников – будет

Мандельштам – будет

Пастернак – будет

Толстой – будет

Христос будет!

Дело выбора

Дело веры

«Но мы-то физики знаем, что

Прошлое, будущее, настоящее

Есть всего лишь навсего человеческая иллюзия» –

Альберт Эйнштейн

Палиндромность мирозданья

Есть загадка для познанья

Эта тайна всем доступна

Но преступно неприступна

Умирают близкие друзья

Где теперь они от нас далече

Место встречи изменить нельзя

Но нельзя запомнить место встречи

Чёлн Харона больше парохода

Поражает тайна их ухода

Как бы исхитриться всей судьбой

И внезапно встретиться с тобой

Понимаю, это всё фантазии

Где-то там за гранью эвтаназии

Я всю жизнь снимаюсь и позирую

А на самом деле фантазирую

Не поможет даже эвтаназия

Ежели притуплена фантазия

Не позер я и не фантазёр

Устремлён в неведомое взор

Истина что мною проповедуема

Ведомое меньше чем неведомое

Ве́рие громаднее неверия

И доверие умнее недоверия

Потому и признаюсь тебе

Что рождён с доверием к себе

Я суфлёр. Я сам себе подсказываю

То что постоянно вам доказываю

Публикуй мои все доказательства

Вечное небесное издательство

Ах сколько раз себе я говорил

Себя читая что ты натворил

Возможно, что и боги говорили

Ах боже мой ах что мы натворили!

Поэтому наш мир не сотворён

А правильнее скажем натворён

И всё же часто я шепчу в итоге

Спасибо бог или спасибо боги

Бог знает, что мы натворили

Зато вы в этом мире были

Мы в этом мире так любили

Неважно, что мы натворили

Мы в этом мире так любили…

И вы отчаянно любите!

И всё творите, что хотите!

Для вас, грядущие творцы

Мои словесные дворцы

Для вас из золотых богов

Царь Пётр построил Петергоф

Согласен Пётр бывал ужасен

Но Петергоф его прекрасен

Словесные фонтаны бьют

Моей поэзии салют

Мои стихи как пирамиды

Или сады Семирамиды

Гуляй в садах Семирамиды

И строй другие пирамиды

Бог не типичен. Он оригинален

Оригинален Бог и гениален

Метаметафоры неистовая фуга

Повелевает всем любить друг друга

Я помню многое. Я многое забыл

Но твёрдо помню я с тобою счастлив был

Рождаются воспоминания

Души из тела вынимание

О сколько вложено души

Что надиктовано в тиши

Пускай плывут они в века

Воспоминаний облака

Вдруг встрепенусь вдруг оживу

Внезапно вспомню что живу

И может ты мой стих прочтёшь

Со мною вместе оживёшь

Друзья читайте оживайте

И ничего не забывайте

Все мои воспоминания

Это жизнепонимание

Что такое понимать

Целовать и обнимать

Поцелуи и объятия

Это всё любви понятия

Понимаю понимаю

Всех люблю и обнимаю

И даже в Царствии Небесном

Я остаюсь небессловесным

В словесном небе ангелы купаются

И засыпают или просыпаются

В словесном небе мы не умираем

И это всё мы называем раем

В словесном небе тонут облака

И протекает Млечная река

В словесном небе ангелы живут

Всегда живут и нас к себе зовут

В словесном небе даже граф Толстой

Уже доволен и уже святой

В словесном небе даже Достоевский

С улыбкою идёт гулять на Невский

В словесном небе Пушкин в самом деле

Давно забыл про разные дуэли

В словесном небе Демон как ни злился

Сегодня в Третьяковке поселился

В словесном небе на любую тему

Тебе диктую новую поэму

В словесном небе пусто ну и пусть

Ты там стихи читала наизусть

В словесном небе Гоголи гуляют

И души мёртвые живут и оживают

В словесном небе грусть свою уменьшив

Есенин любит братьев наших меньших

В словесном небе мёртвые воскресли

С Битлами подружился Элвис Пресли

Жюль Верн плывёт в подводной жёлтой лодке

С Набоковым что падок до молодки

В словесном небе от печали чёрен

С княжною Мэри встретился Печорин

В Женеве кончил жизнь Ульянов-Ленин

Когда в Каренину влюбился Левин

Моя вина моя великая вина

В словесном небе грусть и тишина

Религия тивериадских рыбаков

Освободила разум от оков

23 октября 2024 г.

Константин Кедров. Поэтический космос (монография) Обязательно прочитайте!

Николай ЕРЁМИН

Альманах Миражистов

СНАЧАЛА и ПОТОМ

СОНЕТ ПРО УПАДОК СИЛ

Я так устал, что не могу двух слов

Связать…Мотив императива

Стал недоступен мне, хоть и не нов.

Мотивы снов желаннее житейского мотива:

Сходить за хлебом и за молоком,

Не говоря о кофе с коньяком…

О пачке соли, сахара и чая…

Приходится лежать, о них мечтая…

В окне горит Полярная звезда,

Укравшая мою сестру и брата…

Зовёт туда, где горе не беда,

Увы, туда, откуда нет возврата…

– О, Господи, спаси и сохрани! –

Шепчу молитву я… А Он – ни-ни…

СОНЕТ про Черубину де Габриак

«Что я скажу, что я теперь отвечу

Такому горькому и слабому – тебе

11 сентября 1921г Черубина де Габриак»

В окне качается рябина,

Ах, грозди – винные вполне…

…И вот приходит Черубина

Де Габриак – во сне ко мне.

Стихи крамольные читает,

Волошина предпочитает…

И мне внушает смелым быть

И с нею за море уплыть…

Мол, здесь – дуэли, и вино,

И смелым быть запрещено…

А там всё можно ей и мне,

Ах, лишь доверишься волне…

Чтоб плыть, куда желаем сами,

Под золотыми парусами…

2024

ОКТАВА ПРО КОМАРОВА

Однажды, выйдя на крыльцо,
И весел и здоров:
– Не делай грустное лицо! –
Сказал мне Комаров,

– Возьми-ка лучше, Николяй,
Экклезиаста почитай…
И посреди земных забот,
Уверен, грусть твоя пройдёт!

СОНЕТ ПРО ЦЕНТР ВСЕЛЕННОЙ
Константину Кедрову

Земля и море – за моей спиной…
А Солнце и Луна – передо мной…
И тем безмерно счастлив я вполне,
Что центр Вселенной заключён во мне…

А я живу и сам с собой прощаюсь…
И в центр Вселенной, ах, перемещаюсь…
Где то, что было в памяти моей,
Всё будет вновь, и нет его милей…

А то, чего там не было пока, –
Связует и пространства, и века,
Безмолвное беспамятство храня
При помощи Вселенной и меня…

Которые, как будто на весах,

Качаются, внушая вечный страх…

МИМО

Мимо мимоз, мимо роз,

Мимо магнолий, глициний

Шёл я… Куда? Не вопрос…

К морю… Где, в мини -бикини,

Юная, возле причала

Муза меня повстречала…

Чтобы сейчас – Так и быть!-

Вспомнить меня – и проплыть

Вместе… Куда? Не вопрос –

Мимо цветущих мимоз…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИШИЙ

***

Стих мой радостный стих,

Псих – от сих и до сих…

Наступили – как жаль! –

Тишина и печаль.

***
Жизнь состоит из пустяков:
Замков, ключей и кандалов…
Которые ни там, ни тут
Шагнуть свободно не дают…

ОТ ПУШКИНА К АХМАТОВОЙ

Народ безмолвствует.

Он в страхе: жизнь одна ведь…

Как, Боже,

Говорить его заставить?

ПЕРЕКРЫТИЕ

Вопль реки во-преки
Перекрытию русла –
За-фиксирован письменно…
Расфиксирован устно…

***

Сначала – взлёт…Потом падение…

Душой – об лёд…Обледенение…

Потом – весна…И тает лёд…

И вновь – подъём, разбег, полёт…

Николай ЕРЁМИН Декабрь 2024 г

ПО ВОЛНАМ

СОНЕТ ПРО ВОДКУ С ТАЗЕПАМОМ

Александру Балтину

Если выпить – с водкой – тазепама,

То заснёшь, и вдруг приснится мама…

И – поющие на солнечном рассвете

«То берёзка, то рябина…» – дети…

…То ли Бога, то ли Сатаны

Детский сад, греховный без вины…

Если выпить тазепама – с водкой,

То вернёшься робкою походкой,

Ах, туда, где рядом с мамой – папа,

Берег моря, городок Анапа…

Корабли, плывущие вдали, –

В юность, в зрелость, в старость… Ай-лю-ли…

Где, увы и ах, – ни пап, ни мам…

Лишь Христос, идущий по волнам…

Декабрь 2024 г

СОНЕТ ПРО МИФЫ

В ХХ-м веке – миф о коммунизме…

А в ХХ1-м – о загробной жизни…

Увы и ах, умами овладел

Среди земных греховных слов и дел…

И я там был! Балдел… Мёд-пиво пил…

И лишь теперь за мифы заплатил,

Ах, мифотворцам будущей страны,

Которой эти мифы не нужны…

Где жизнь всегда – внутриутробная…

…И дальше – точно: От и До.

А есть ли, нет ли, жизнь загробная –

Узнаю, отсчитав лет сто…

Жаль, что До гроба – крут маршрут –

В России дольше не живут.

ПЕСЕНКА ПАЯЦА

Раньше – в вольном таборе,

Правды не тая,

Нынче – в тесном тамбуре

Мне поёт паяц:

Было имя Инна…

Стало имя Анна…

Так же соловьино,

Так же долгожданно…

Что в гитарном ропоте?

Горе… Трын-трава…

О пришедшем опыте

Трезвые слова:

Было имя Инна –

Стало имя Анна…

Не смотри повинно,

А смотри желанно!

Стал паяц чудесным

Другом… Был – врагом…

Как дрожит от песни

Прицепной вагон!

Над дорогой длинной –

Полоса тумана…

Было имя – Инна…

Стало имя – Анна…

***

Эту песенку в прошлом веке

в редакции журнала «Сельская молодёжь»

я пропел Станиславу Тимофеевичу Романовскому…

Он задумался…Вздохнул…

Сказал:

– Да…

Было имя – Инна…

Стало имя – Анна… –

И через некоторое время опубликовал в журнале,

который тогда выходил в свет

полуторамиллионным тиражом. ..

Это был кайф!

Необходимое примечание.

Романовский Станислав Тимофеевич (1931–1996) —

классик советской литературы второй половины ХХ века.

Автор 5 взрослых и 23 детских книг, публиковался в «Нашем современнике», «Смене», «Сельской молодежи», «Пионере», «Мурзилке», «Литературной России», «Пионерской правде»

Родился в Елабуге 19 сентября 1931 года, где окончил среднюю школу имени В. И. Ленина и поступил в Казанский университет на историко-филологический факультет Учился в одной группе с будущими писателями Игорем Золотусским и Рафаэлем Мустафиным.

С 1957 работал в Ульяновске в райкоме комсомола, потом заведовал отделом пропаганды в газете «Ульяновский комсомолец», был ответственным секретарём, редактором.

В 1964 году по решению ЦК ВЛКСМ Романовского перевели в Москву на работу ответственным секретарём в журнале «Сельская молодёжь». В 1972 году он стал редактором отдела, а в 1973-м заместителем главного редактора.

В 1975 году покинул журнал и ушёл на «вольные хлеба». Однако в 1981 году вернулся в редакцию «Сельской молодёжи», которую окончательно оставил в 1990 году.

3 мая 1996 года в возрасте 64 лет скоропостижно скончался.

(Аргамак. Татарстан №2(38)/2023 Русь)

Николай ЕРЁМИН г КрасноАдск –КрасноРайск, КрасноЯрск Декабрь 2024года Картана кисти Виктора БАХТИНА

СКОРАЯ ПОМОЩЬ

У ПОДЪЕЗДА

«Народ безмолвствует А.С.Пушкин» Последняя сцена «Бориса Годунова» в первом издании трагедии Пушкина 1831 г.,

– Машина скорой помощи 0-3

Приехала!

Ты только посмотри…

Симптомов сколько посреди невзгод…

– Лечить больного?

Или пусть живёт? –

Спросил хирург.

Вокруг –

Который год –

Народ безмолвствует.

О чём молчит народ?

2024

СОНЕТ ПРО КАРА-ДАГ

Когда бы с Кара-Дагом рядом

Я жил… То, глядя в море – Ах! –

И я бы шестистопным ямбом

Писал об алых парусах…

Мечтая только о хорошем…

И, забывая об ином,

Поил гостей бы, как Волошин,

Массандровским живым вином…

И, всех вокруг сбивая с толку

( – Она – с ребёнком! Вот так стресс!-)

Я выбрал бы себе русалку

Из самых страстных поэтесс…

Но – далеко мой Кара-Даг…

И я вздыхаю: – Как же так?

2024

ОКТАВА ПРО ВЕНОК СОНЕТОВ

Я дописал классический сонет…

И Музе подарил венок сонетов…

И спел их, точно псих…И мне в ответ

Она рекла:- Ты – лучший из поэтов!

И мне с тобою было очень мило… –

И поцелуй мне хладный подарила,

Поскольку смысл прочитанных сонетов

Был для неё классично фиолетов…

НАД и ПОД

В России – греческие страсти-
Мордасти… Всюду, вот те на! –
И надковёрная, за счастье,
И подковёрная война…

И каково кричать: – Урра! –
Владельцам этого ковра?

СОНЕТ ПРО СКАЗОЧНУЮ РУСЬ

Русь – родина бессмертного Кащея,
Живущего в тайге у Енисея,
С бабой-Ягой, увы, такой-сякой,
Стоящей в ступе костяной ногой,
Летающей ночами на метле…
А днём ворчащей о добре и зле…

Где я, Боян, во сне и наяву,

На гуслях им играющий, живу…

За что люблю Кащея и Ягу?
Я сам себе ответить не могу.
За что и почему люблю я Русь,
Не брался объяснять и не берусь…
Сказал ведь кто-то: – Мы – не дураки –
И любим не за что, а вопреки!

ПАМЯТИ ЮРИЯ КУКИНА,
с которым довелось мне петь на одной сцене в марте 1968 года в Новосибирском Академгородке, «Под Интегралом»
Эпиграф:«В жизни каждого человека есть впечатления, которые – как вершины – возвышаются над суетой повседневности и долго- долго помнятся… Одной из таких вершин у меня в жизни навсегда осталась память о фестивале в Академгородке. Валентин Глазанов»

***
Бард с расстроенной гитарой
Громко песенки поёт…
Он ещё совсем не старый,
Но состарится вот-вот…

Жизнь его полна обманом,
Надоели города…
И он едет за туманом,
За туманом – хоть куда…

И – За встречу! – на перроне
Мы, попутчики, вдвоём
И втроём, в ночном вагоне,
Не пьянея, водку пьём…

Дребезжат стаканы с чаем…
Снег… Тайга – со всех сторон…
И – сквозь годы – день встречая,
Подпевает весь вагон…

И летит поющий поезд –
Век за веком – во хмелю…
Затихает хриплый голос
Вдалеке… А я – хриплю…
1968-2015-2024

ЛИЦЕИСТ

В лицее выросший поэт
Опять бормочет пьяный бред,
Увы, и требует признания…
И пьёт, не приходя в сознание,
Технический смертельный спирт…
И вновь, не просыхая, спит
Почти уже предвечным сном,
Не помышляя об ином…

Сон – лучше всяких панацей
Для всех, окончивших лицей…

***

Между жизнью и смертью…

Меж землёю и небом

Между будущим-прошлым… Я иду к горизонту…

Впереди – бездорожье…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИЩИЙ
***
Как заставить себя прочитать?
Как заставить себя почитать…
Никого не заставить! Ничем!
Да и, – вдуматься если, – зачем?

***

– Почему так страстно сердце бьётся? –

А влюбиться – всё не удаётся… –

Он спросил… И произнёс всерьёз:

– Глупый риторический вопрос!

***

Всё дело в том, что перед словом Божьим

И я, и все – покорные рабы.

Дорогой ли идёшь, по бездорожью –

Судьба… к судьбе… судьбою… от судьбы…

Декабрь 2024 г Красноярск

КАК ВСЕГДА

***

Злобные – всё злее…

Добрые – добрее…

Умные – умнее…

Глупые – глупее…

Только я – Беда! –

Прежний, как всегда…

***

Мы искали янтари

На балтийском берегу

От зари и до зари…

Я их свято берегу:

Неспроста, даря огни,

Ночью светятся они…

***

Не зря поэт, смущён,

Вещает полупьяно:

– Декабрь был посвящён

Игре на фортепьяно…

А в январе – опять,

Увы, судьбе в отме – сст – тку,

Придётся мне играть –

Тсс! в русскую руле – тсс…тку…

СОНЕТ ПРО НОЧНОЙ ЕНИСЕЙ

Жизнь прожита…Пропета песнь…
В душе – душевная болезнь.
Увы, я – Псих, а ты – Психея,
Глядимся в волны Енисея…

В котором – ах! – на самом деле,
Душа мерцает еле-еле…
Не в силах темень превозмочь
И осветить святую ночь…

Луна во мрак погружена…

Какая в мире тишина!

Но ты – Психея, а я – Псих…
Мы распеваем новый стих…
И звёзды нас – на высший суд –

со-чувствуя, к себе зовут…

***

Лживое признание в любви…

Поэтессе это – не впервой…

Берегись, поэт! Живёшь? Живи,

Дорожа свободной головой…

Знаешь, сколько было – Ё, моё! –

Этаких признаний у неё?

КВАДРАТУРА КРУГА

В квадрате чёрном – лунная дыра…
И слышится: – Пора, мой друг, пора…
Смотри, как светит Квадратура круга…-
И слышится: – Пора, моя подруга,
К Малевичу, за Пушкиным вослед…
Но только не сейчас…Прощай! Привет…

ДВЕ ЧАШИ

В одной руке Богини – чаша с мёдом.

В другой руке Богини – чаша с ядом…

– На, пей! – Она сказала, – С Новым годом! –

И одарила, ах, влюблённым взглядом…

И выпил я две чаши: – Ай лав ю! –

Чтоб встретиться в Аду или в Раю…

СОНЕТ ПРО ПРЕВРАЩЕНИЕ В РУСАЛКУ

Моих желаний современница,-
Художница и поэтесса,
Любви и алкоголя пленница,
Дитя безумного процесса
Освобождения из плена, –

Идёт…Ей море – по колена…
По пояс глубина…По грудь …
Она желает утонуть –
И всем красавицам под стать
Бессмертною русалкой стать…

А я: – Вернись! Постой! – кричу,
– Мне этот путь не по плечу! –

Но, по уши погружена,
Не отзывается она…

РАДОСТНЫЙ МОТИВ

Я слышу радостный мотив:

– Не продуцируй негатив!

А, всем невзгодам супротив, –

Лишь позитив и креатив! –

И снова – радостный – пою,

Себя репродуцирую…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

***
– Про что стихи? – Да всё про то же –
Как дрожь любви бежит по коже…
И отражается в глазах…И исчезает в небесах…
Увы и ах, увы и ах…

***

Спокойно, милая, спокойно!

Всё было круто и прикольно…

Но то, что было, не вернуть…

Ты собралась? Счастливый путь!

СПРАВКА ИЗ АРХИВА

Любовь прошла…Но есть бумажка,

Что жили мы, назло молве,

Я – таракан, ты – таракашка,

Вдвоём! – у Бога в голове…

Николай ЕРЁМИН Декабрь 2024 г

Александр БАЛТИН

Альманах Миражистов

УХОДЯЩАЯ НАТУРА

Из последних стихов

* * *

По скулам дней стекает бездна

Всеобщей жизни лентой лент.

Мозг, многие впитавший беды,

Жизнь обработал суммой лет,

Когда всеобщности давильня

Раздавит твой конкретный мозг,

Узнаешь – страхом изобильные –

Пространства, что представил Босх.

Хорёк – в серебряной оправе

Очки напялив – изучил

Том, где о страсти и о славе

Писал хозяин тёмных сил.

Гигантский нож два рассекает

Огромных уха, и растёт

Пузырь, какой в себя вмещает

Того, что бытом был растёрт.

По скулам дня стекает бездна,

Обыкновенная весьма.

Я чётко знаю:-я исчезну,

Но не исчезнет жизнь сама.

* * *

Вакуум настолько одинок,

Сколь тебе действительность понятна.

Вакуум в душе во много строк

Выразишь, но не пойти обратно.

* * *Всё равно всё это перемнётся,Пожелтеет, выбросится, жаль.Мне была литература – солнце,Дар чей – золотая вертикаль.Публикации в газетах, илиВ альманахах и журналах мнеСкрашивали хоть немного были –Скудные, тяжёлые вполне.Очевидная судьба архива,Ясная литературы даль.Нет! всегда сокрыта перспектива,Оттого густа весьма печаль. * * *Мелеагра, иль Беллерофонтавспомнишь ли историю теперь?Где-то за изломом горизонтаинтерес твой к мифам, и т. п.Вырастая, многое теряешь,обретенья так ли велики?И за пятьдесят уже не знаешь,для чего себя вложил в стихи. * * *Бред юношеских сочинений –Стихов, рассказов – коль сейчасПрипоминаешь – род мучений,Как будто денный свет погас.Плетущиеся, как попало,Как будто пьяные слова.А в 50 глядишь усталоНа жизнь, поняв её едва. Александр Балтин город Москва

Екатерина Августа МАРКОВА

Альманах Миражистов

НЕЗРИМОЕ

Мы уйдём с тобой в летейское забвение…

Но не за руки, а порознь. Тем не менее,

Там ни боли нет, ни вдохновения,

Что и есть, в конечном счёте, – боль.

Позабуду в той дали стихи я

Унесет свободная стихия

В благодатную юдоль.

Только листопада подношения,

На озёрах, с полными краями…

Рыб немых произношения

Не забыть. Незримое – меж нами.

АКРОСТИХ

Акростих пишу тростинкой на песке,
поезда мои ржавеют в тупике,
капли с неба по озёрам – вскачь,
не найдётся для стихов моих толмач.

Потеряла лакфиоли я твои
или васильки, по крайней мере,
где-то среди хвои иль хвоИ,
кто протянет милость мне по вере?

Смоют волны смоляные шифр
на холодном пустыре солённом,
видно, акростих мой был паршив,
ни в кого на свете не влюбленной.

БУК

Там, в сосняках средневековья,

Витал велеречивый слог…

Там конь твой потерял подкову,

Найти её никто не смог.

Между монашеством и рыцарством

Ты бродишь, познавая тщетность…

И нечем наготе укрыться –

Распята повсеместно щедрость.

Друг к другу не дотянем руки –

Нет счёта пораженьям…

Стою, – к коре прижавшись бука,

От ветра порыжевшего.

СВЕТ

Просверливают ночь прожектора,

Изобретённые когда-то Босхом,

Ещё не с корнем участь прожита,

Ещё рыдают свечи воском…

Молчит электролиния в Апсны,

Хоть глаз коли, хоть призывай Заточника

С руин базилики в корнях сосны,

Чтоб вечер чёрный поскорее кончился.

А море гальку, знай, бросает

Под стаей волчьей звёзд.

Где в будущем я побегу босая

На запах спелых роз.

НОВОГОДНЕЕ КЛАДБИЩЕ

Рембрантовсий подмалёвок

Твоих непросохших холстов

Все водит в метельной истоме

Среди индевелых крестов.

Безвременье светотени,

Игольчатый снегопад

Мне бьёт по щекам без стесненья

Который уж год подряд…

Оскоминной, мандаринной

Тропинкой заснеженной длинною,

Восторг нежданный вселив,

Безвыходностью веселит…

ДУДОЧКА

Море поднимало вал за валом,

берегу бросая мощное дыханье,

Было главное сокрыто в малом,

будто несказанное признанье.

Солью пропитавшиеся сосны

к тучам поднимались от беды…

Били по глазам распущенные космы

по лукавым, серым, молодым.

Дул ты в дудочку из кости ястреба, –

пела я аж на разрыв гортани…

И какая была тебе надоба

уводить меня из дому звёздой ранью?

ФИЛОСОФСКОЕ

В пространстве времени не нагуляешься не надышишься
Морем не напьешься
И до конца ответа эха не дослышишь, и ржания во ржи коня и ржавчины замков амбарных
В озёрах отраженья парного скользящих лебедей
И заблуждения незыблемых идей…
Что вилами запишут по воде…
Падешь в гряду бесплодным семенем,
Не охватив пространство
Временем.

***

Выцвели наличники узорные

Всё пыреем поросло безнадзорным

Там колодец журавель давал воду

Там вынашивали мы тайную свободу.

И листали самиздат там впотьмах,

И за это отдыхали в Потьме, в лагерях.

Сцепщиком служил ты, я – обходчицей,

Снег над нами кружил слепым наводчиком.

За Россию, за Христа голову сложил ты,

Я тянула свою жизнь из последней жилы.

Пропила и дом, и сад – медовые соты,

К колыбельным унеслась высотам.

ЭХО

А за пазухой – не нательный крест, а топорище.
Снег ложится хлопьями тихо – тихо,
Новых жертв сусальных обещаний рыщет
Бессонное, бессовестное, безглазое лихо.

Палачи и жертвы спят в скудельницах,
Нервы – в недра – в рудники – в ископаемые,
Шар земной милостью Всесущего вертится,
А не наречиями высокопарными.

Позови меня, Эхо темно-синее,
Не отвечу, не пойду, истомилась я
По сынам твоим, матушка Россия,
От Владивостока до Кремля…

КАВКАЗ

В подножье корабельной рощи

Пятнает колкую траву рассвет,

Таят здесь недра пресвятые мощи,

Принесших крест, назад уж тыщу лет.

И Симон Кананит, и Златоуст,

Андрей из Иудеи Первозванный.

Здесь берег каменистый нынче пуст,

Под небом чаек осиянным.

Сюда бежали от гонений,

В горах скрывали алтари

Российские юродивые гении

К гортанным речкам утренней зари.

И я сбежала из столиц престольных

Стих напоить гранатной кровью,

Ущельем ястребиным арестованная

Вселенской, не поруганной, любовью.

ВОЗЛЕ

Так и живу – непокорной, не рядом, а возле,

Всем пересудам привычной мишенью,

Птахой нездешней, минующей тёплые гнёзда,

Вытянув к звёздам пернатую шею…

В запахе сладком осеннего дыма

Слёзно молю я проститься тяжёлым грехам,

Воздух ловлю я, текущий над рощею мимо,

Там, где готовится к снегу родная река.

Печки сияющей мне бы пристроиться возле,

Возле декабрьских закованных утр,

Чтобы не крикнуть под куполом звёздным,

Как мой маршрут непролазен и крут.

Так до весны проживу у спасительной печки,

Петли на зайцев не ставя, жалея косых,

Возле молчания, без человеческой речи,

Возле заснеженной рощи звенящей красы

ЭКСКУРСИЯ

Бледна над Питером небесная скудельница,

Бледна Нева, впустившая в себя тюремный шпиль.

Небесной манной снеговая мельница

Засыпала в округе много миль.

И Медный всадник утопает,

Воспетый в славе и в опале

Руссейшим смуглым квартероном,

Бранившим русскую корону,

Желавшим крепости Империи.

Наш путь по городу измерен-

Путеводителем штампованным.

А я стою и плачу – зачарованная –

На лестничной площадке Блока

Под Пряжки снежным оком.

2024-й юбилейный год

Иосиф БРОДСКИЙ

Иосиф Бродский. Источник:

Собрание сочинений И. Бродского

по адресу “http://brodsky.da.ru”.

1957 — 1962

Воспоминания

Белое небо

крутится надо мною.

Земля серая

тарахтит у меня под ногами.

Слева деревья. Справа

озеро очередное

с каменными берегами,

с деревянными берегами.

Я вытаскиваю, выдергиваю

ноги из болота,

и солнышко освещает меня

маленькими лучами.¹

Полевой сезон

пятьдесят восьмого года.

Я к Белому морю

медленно пробираюсь.

Реки текут на север.

Ребята бредут — по пояс — по рекам.

Белая ночь над нами

легонько брезжит.

Я ищу. Я делаю из себя

человека.

И вот мы находим,

выходим на побережье.

Голубоватый ветер

до нас уже долетает.

Земля переходит в воду

с коротким плеском.

Я поднимаю руки

и голову поднимаю,

и море ко мне приходит

цветом своим белесым.

Кого мы помним,

кого мы сейчас забываем,

чего мы сто’им,

чего мы еще не сто’им;

вот мы стоим у моря,

и облака проплывают,

и наши следы

затягиваются водою.

Полевой сезон

пятьдесят восьмого года!

Узнаешь:

это — твоё начало.

Ещё живой Добровольский,

улыбаясь, идет по городу.

В дактилической рифме

ещё я не разбираюсь.

Гладиаторы

Простимся.

До встреч в могиле.

Близится наше время.

Ну, что ж?

Мы не победили.

Мы умрём на арене.

Тем лучше.

Не облысеем

от женщин, от перепоя.

…А небо над Колизеем

такое же голубое,

как над родиной нашей,

которую зря покинул

ради истин,

а также

ради богатства римлян.

Впрочем,

нам не обидно.

Разве это обида?

Просто такая,

видно,

выпала нам

планида…

Близится наше время.

Люди уже расселись.

Мы умрём на арене.

Людям хочется зрелищ.

x x x

Зачем опять меняемся местами,

зачем опять, всё менее нужна,

плывёт ко мне московскими мостами

посольских переулков тишина?

И сызнова полет автомобильный

в ночи к полупустым особнякам,

как сызмала, о город нелюбимый,

к изогнутым и каменным цветам.

И веточки невидимо трясутся,

да кружится неведомо печаль:

унылое и легкое распутство,

отчужденности слабая печать.

Затем. Затем торопишься пожить.

Затем, что это юмор неуместный,

затем, что наши головы кружит

двадцатый век, безумное спортсменство.

Но, переменным воздухом дыша,

бесславной маяты не превышая,

служи своё, опальная душа,

короткие дела не совершая.

Меняйся, жизнь. Меняйся хоть извне

на дансинги, на Оперу, на воды;

заутреней – на колокол по мне;

безумием – на платную свободу.

Ищи, ищи неславного венка,

затем, что мы становимся любыми,

всё менее заносчивы пока

и потому всё более любимы.

x x x

И вечный бой.

Покой нам только снится.

И пусть ничто

не потревожит сны.

Седая ночь,

и дремлющие птицы

качаются от синей тишины.

И вечный бой.

Атаки на рассвете.

И пули,

разучившиеся петь,

кричали нам,

что есть еще Бессмертье…

… А мы хотели просто уцелеть.

Простите нас.

Мы до конца кипели,

и мир воспринимали,

как бруствер.

Сердца рвались,

метались и храпели,

как лошади,

попав под артобстрел.

…Скажите… там…

чтоб больше не будили.

Пускай ничто

не потревожит сны.

…Что из того,

что мы не победили,

что из того,

что не вернулись мы?..

Критерии

“…с маленькой смертью встреча”

(Гарсиа Лорка)

Маленькая смерть собаки.

Маленькая смерть птицы.

Нормальные размеры

человеческой смерти.

К садовой ограде

Снег в сумерках кружит, кружит.

Под лампочкой дворовой тлеет.

В развилке дерева лежит.

На ветке сломанной белеет.

Не то, чтобы бело-светло.

Но кажется (почти волнуя

ограду) у ствола нутро

появится, кору минуя.

По срубленной давно сосне

она ту правду изучает,

что неспособность к белизне

ее от сада отличает.

Что белый свет — внутри него.

Но, чуть не трескаясь от стужи,

почти не чувствуя того,

что снег покрыл её снаружи.

Но вс1-таки безжизнен вид.

Мертвеет озеро пустое.

Их только кашель оживит

своей подспудной краснотою.

1964

x x x

Кто к минувшему глух

и к грядущему прост,

устремляет свой слух

в преждевременный рост.

Как земля, как вода

под небесною мглой,

в каждом чувстве всегда

сила жизни с иглой.

И невольным объят

страхом, вздрогнет, как мышь,

тот, в кого ты свой взгляд устремишь,

из угла устремишь.

Засвети же свечу

на краю темноты.

Я увидеть хочу

то, что чувствуешь ты.

В этом доме ночном,

где скрывает окно,

словно скатерть с пятном,

темноты полотно.

Ставь на скатерть стакан,

чтоб он вдруг не упал,

чтоб сквозь стол-истукан,

словно соль проступал,

незаметный в окне,

ослепительный путь —

будто льется вино

и вздымается грудь.

Ветер, ветер пришёл,

шелестит у окна,

укрывается стол

за квадрат полотна,

и трепещут цветы

у него позади,

на краю темноты,

словно сердце в груди.

И чернильная тьма

наступает опять,

как движенье ума

отметается вспять,

и сиянье звезды

на латуни осей

глушит звуки езды

на дистанции всей.

x x x

Мне говорят, что нужно уезжать.

Да-да. Благодарю. Я собираюсь.

Да-да. Я понимаю. Провожать

не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите — дальний путь.

Какой-нибудь ближайший полустанок.

Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.

Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.

Да-да. Пора. И каждый понимает.

Безрадостную зимнюю зарю

над родиной деревья поднимают.

Всё кончено. Не стану возражать.

Ладони бы пожать – и до свиданья.

Я выздоровел. Нужно уезжать.

Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.

Как будто бы я адрес забываю.

В умолкшие поля меня неси.

Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:

к окошку запотевшему приникну

и над рекой, которую любил,

я расплачусь и лодочника крикну.

(Всё кончено. Теперь я не спешу.

Езжай назад спокойно, ради Бога.

Я в небо погляжу и подышу

холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.

Кати назад, не чувствуя печали.

Когда войдешь на родине в подъезд,

я к берегу пологому причалю.

x x x

Мы незримы будем, чтоб снова

в ночь играть, а потом искать

в голубом явлении слова

ненадежную благодать.

До того ли звук осторожен?

Для того ли имен драже?

Существуем по милости Божьей

вопреки словесам ворожей.

И светлей неоржавленной стали

мимолетный овал волны.

Мы вольны различать детали,

мы речной тишины полны.

Пусть не стали старше и строже

и живем на ребре реки,

мы покорны милости Божьей

крутизне дождей вопреки.

Наступает весна

Дмитрию Бобышеву

Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,

в городском полумраке, полусвете,

в городском гаме, плеске и стоне

тоненькая песенка смерти.

Верхний свет улиц, верхний свет улиц

всё рисует нам этот город и эту воду,

и короткий свист у фасадов узких,

вылетающий вверх, вылетающий на свободу.

Девочка-память бредет по городу, бренчат в ладони монеты,

мертвые листья кружатся выпавшими рублями,

над рекламными щитами узкие самолеты взлетают в небо,

как городские птицы над железными кораблями.

Громадный дождь, дождь широких улиц льётся над мартом,

как в те дни возвращенья, о которых мы не позабыли.

Теперь ты идешь один, идешь один по асфальту,

и навстречу тебе летят блестящие автомобили.

Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,

шелестя платьем, тарахтя каблуками, многоименна,

и ты остаешься с этим народом, с этим городом и с этим веком,

да, один на один, как ты ни есть ребенок.

Девочка-память бредёт по городу, наступает вечер,

льется дождь, и платочек ее хоть выжми,

девочка-память стоит у витрин и глядит на бельё столетья

и безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни.

Памяти Феди Добровольского

Мы продолжаем жить.

Мы читаем или пишем стихи.

Мы разглядываем красивых женщин,

улыбающихся миру с обложки

иллюстрированных журналов.

Мы обдумываем своих друзей,

возвращаясь через весь город

в полузамерзшем и дрожащем трамвае:

мы продолжаем жить.

Иногда мы видим деревья,

которые

черными обнаженными руками

поддерживают бесконечный груз неба,

или подламываются под грузом неба,

напоминающего по ночам землю.

Мы видим деревья,

лежащие на земле.

Мы продолжаем жить.

Мы, с которыми ты долго разговаривал

о современной живописи,

или с которыми пил на углу

Невского проспекта

пиво, —

редко вспоминаем тебя.

И когда вспоминаем,

то начинаем жалеть себя,

свои сутулые спины,

свое отвратительно работающее сердце,

начинающее неудобно ерзать

в грудной клетке

уже после третьего этажа.

И приходит в голову,

что в один прекрасный день

с ним — с этим сердцем —

приключится какая-нибудь нелепость,

и тогда один из нас

растянется на восемь тысяч километров

к западу от тебя

на грязном асфальтированном тротуаре,

выронив свои книжки,

и последним, что он увидит,

будут случайные встревоженные лица,

случайная каменная стена дома

и повисший на проводах клочок неба, —

неба,

опирающегося на те самые деревья,

которые мы иногда замечаем….

1960

Памятник

Поставим памятник

в конце длинной городской улицы

или в центре широкой городской площади,

памятник,

который впишется в любой ансамбль,

потому что он будет

немного конструктивен и очень реалистичен.

Поставим памятник,

который никому не помешает.

У подножия пьедестала

мы разобьём клумбу,

а если позволят отцы города, —

небольшой сквер,

и наши дети

будут жмуриться на толстое

оранжевое солнце,

принимая фигуру на пьедестале

за признанного мыслителя,

композитора

или генерала.

У подножия пьедестала — ручаюсь —

каждое утро будут появляться

цветы.

Поставим памятник,

который никому не помешает.

Даже шоферы

будут любоваться его величественным силуэтом.

В сквере

будут устраиваться свидания.

Поставим памятник,

мимо которого мы будем спешить на работу,

около которого

будут фотографироваться иностранцы.

Ночью мы подсветим его снизу прожекторами.

Поставим памятник лжи.

Памятник Пушкину

…И Пушкин падает в голубо-

ватый колючий снег

Э. Багрицкий.

…И тишина.

И более ни слова.

И эхо.

Да ещё усталость.

…Свои стихи

доканчивая кровью,

они на землю глухо опускались.

Потом глядели медленно

и нежно.

Им было дико, холодно

и странно.

Над ними наклонялись безнадежно

седые доктора и секунданты.

Над ними звезды, вздрагивая,

пели,

над ними останавливались

ветры…

Пустой бульвар.

И пение метели.¹

Пустой бульвар.

И памятник поэту.

Пустой бульвар.

И пение метели.

И голова

опущена устало.

…В такую ночь

ворочаться в постели

приятней,

чем стоять

на пьедесталах.

Песенка

“Пролитую слезу

из будущего привезу,

вставлю её в колечко.

Будешь глядеть одна,

надевай его на

безымянный, конечно”.

“Ах, у других мужья,

перстеньки из рыжья,

серьги из перламутра.

А у меня — слеза,

жидкая бирюза,

просыхает под утро”.

“Носи перстенек, пока

виден издалека;

потом другой подберётся.

А надоест хранить,

будет что уронить

ночью на дно колодца”.

Песенка о Феде Добровольском

Жёлтый ветер манчжурский,

говорящий высоко

о евреях и русских,

закопанных в сопку.

О, домов двухэтажных

тускловатые крыши!

О, земля-то всё та же.

Только небо – поближе.

Только минимум света.

Только утлые птицы,

словно облачко смерти

над землей экспедиций.

И глядит на Восток,

закрываясь от ветра,

черно-белый цветок

двадцатого века.

Посвящение Глебу Горбовскому

Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно;

Слышать шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно,

В тёмном облаке дня, в темном вечере зло, полусонно

Лай вечерних собак – сквозь квадратные гнезда газона.

Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,

С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды,

И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно,

Беспокойно вступая в туманное новое утро.

Как стремительна осень в этот год, в этот год путешествий.

Вдоль белесого неба, черно-красных умолкших процессий,

Мимо голых деревьев ежечасно проносятся листья,

Ударяясь в стекло, ударяясь о камень — мечты урбаниста.

Я хочу переждать, перегнать, пережить это время,

Новый взгляд за окно, опуская ладонь на колени,

И белесое небо, и листья, и полоска заката сквозная,

Словно дочь и отец, кто-то раньше уходит, я знаю.

Пролетают, летят, ударяются о’ землю, падают боком,

Пролетают, проносятся листья вдоль запертых окон,

Всё, что видно сейчас при угасшем, померкнувшем свете,

Эта жизнь, словно дочь и отец, словно дочь и отец, но не хочется

смерти.

Оживи на земле, нет, не можешь, лежи, так и надо,

О, живи на земле, как угодно живи, даже падай,

Но придёт ещё время – расстанешься с горем и болью,

И наступят года без меня с ежедневной любовью.

И, кончая в мажоре, в пожаре, в мажоре полёта,

соскользнув по стеклу, словно платье с плеча, как значок поворота,

Оставаясь, как прежде, надолго ль, как прежде, на месте,

Не осенней тоской — ожиданьем зимы, несмолкающей песней.

x x x

Проходя мимо театра Акимова,

голодным взглядом витрины окидывая,

выделяя слюну пресную,

я замышляю написать пьесу

во славу нашей социалистической добродетели,

побеждающей на фоне современной мебели.

Левую пьесу рукою правой

я накропаю довольно скоро,

а товарищ Акимов её поставит,

соответственно её сначала оформив.

И я, Боже мой, получу деньги.

И всё тогда пойдет по-другому.

И бороду сбрив, я войду по ступеням

в театр… в третий зал гастронома.

Рыбы зимой

Рыбы зимой живут.

Рыбы жуют кислород.

Рыбы зимой плывут,

задевая глазами

лёд.

Туда.

Где глубже.

Где море.

Рыбы.

Рыбы плывут зимой.

Рыбы хотят выплыть.

Рыбы плывут без света.

Под солнцем

зимним и зыбким.

Рыбы плывут от смерти

вечным путём

рыбьим.

Рыбы не льют слёзы:

упираясь головой

в глыбы,

в холодной воде

мёрзнут

холодные глаза

рыбы.

Рыбы

всегда молчаливы,

ибо они –

безмолвны.

Стихи о рыбах,

как рыбы,

встают поперек

горла.

Слава

Над утлой мглой столь кратких поколений,

пришедших в мир, как посетивших мир,

нет ничего достойней сожалений,

чем свет несвоевременных мерил.

По городам, поделенным на жадность,

он катится, как розовый транзит,

о, очень приблизительная жалость

в его глазах намеренно скользит.

Но снежная Россия поднимает

свой утлый дым над крышами имён,

как будто он ещё не понимает,

но всё же вскоре осознает он

её полуовальные портреты,

ее глаза, а также голоса,

к эстетике минувшего столетья

анапесты мои соотнеся.

В иных домах, над запахами лестниц,

над честностью, а также над жульём,

мы доживем до аналогий лестных,

до сексуальных истин доживем.

В иных домах договорим о славе,

и в жалости потеющую длань,

как в этих скудных комнатах, оставим

агностицизма северную дань.

Прости, о, Господи, мою витиеватость,

неведенье всеобщей правоты

среди кругов, овалами чреватых,

и столь рациональной простоты.

Прости меня – поэта, человека –

о, кроткий Бог убожества всего,

как грешника или как сына века,

всего верней – как пасынка его.

Сонет

Переживи всех.

Переживи вновь,

словно они – снег,

пляшущий снег снов.

Переживи углы.

Переживи углом.

Перевяжи узлы

между добром и злом.

Но переживи миг.

И переживи век.

Переживи крик.

Переживи смех.

Переживи стих.

Переживи всех.

Сонет к Глебу Горбовскому

Мы не пьяны. Мы, кажется, трезвы.

И, вероятно, вправду мы поэты,

Когда, кропая странные сонеты,

Мы говорим со временем на “вы”.

И вот плоды – ракеты, киноленты.

И вот плоды: велеречивый стих…

Рисуй, рисуй, безумное столетье,

Твоих солдат, любовников твоих,

Смакуй их своевременную славу!

Зачем и правда, все-таки, – неправда,

Зачем она испытывает нас…

И низкий гений твой переломает ноги,

Чтоб осознать в шестидесятый раз

Итоги странствований, странные итоги.

Сонет к зеркалу

Не осуждая позднего раскаянья,

не искажая истины условной,

ты отражаешь Авеля и Каина,

как будто отражаешь маски клоуна.

Как будто все мы – только гости поздние,

как будто наспех поправляем галстуки,

как будто одинаково – погостами –

покончим мы, разнообразно алчущие.

Но, сознавая собственную зыбкость,

Ты будешь вновь разглядывать улыбки

и различать за мишурою ценность,

как за щитом самообмана – нежность…

О, ощути за суетностью цельность

и на обычном циферблате – вечность!

Стихи о слепых музыкантах

Слепые блуждают

ночью.

Ночью намного проще

перейти через площадь.

Слепые живут

наощупь,

трогая мир руками,

не зная света и тени

и ощущая камни:

из камня делают

стены.

За ними живут мужчины.

Женщины.

Дети.

Деньги.

Поэтому

несокрушимые

лучше обойти

стены.

А музыка – в них

упрётся.

Музыку поглотят камни.

И музыка

умрёт в них,

захватанная руками.

Плохо умирать ночью.

Плохо умирать

наощупь.

Так, значит, слепым – проще…

Слепой идёт

через площадь.

Стук

Свивает осень в листьях эти гнёзда.

Здесь в листьях

осень, стук тепла,

плеск веток, дрожь сквозь день,

сквозь воздух,

завернутые листьями тела

птиц горячи.

Здесь дождь. Рассвет не портит

чужую смерть, её слова, тот длинный лик,

песок великих рек, ты говоришь, да осень. Ночь

приходит,

повёртывая их наискосок

к деревьям осени, их гнездам, мокрым лонам,

траве. Здесь дождь, здесь ночь. Рассвет

приходит с грунтовых аэродромов

минувших лет в Якутии. Тех лет

повернут лик,

да дважды дрожь до смерти

твоих друзей, твоих друзей, из гнёзд

негромко выпавших, их дрожь. Вот на рассвете

здесь также дождь, ты тронешь ствол,

здесь гнёт.

Ох, гнезда, гнезда, гнезда. Стук умерших

о теплую траву, тебя здесь больше нет.

Их нет.

В свернувшемся листе сухом, на мху истлевшем

теперь в тайге один вот след.

О, гнезда, гнезда черные умерших!

Гнезда без птиц, гнезда в последний раз

так страшен цвет, вас с каждым днем все меньше.

Вот впереди, смотри, все меньше нас.

Осенний свет свивает эти гнезда.

В последний раз шагнешь на задрожавший мост.

Смотри, кругом стволы,

ступай, пока не поздно

услышишь крик из гнезд, услышишь крик из гнезд.

x x x

Теперь я уезжаю из Москвы.

Ну, Бог с тобой, нескромное мученье.

Так вот они как выглядят, увы,

любимые столетия мишени.

Ну что ж, стреляй по перемене мест,

и салютуй реальностям небурным,

хотя бы это просто переезд

от сумрака Москвы до Петербурга.

Стреляй по жизни, равная судьба,

о, даже приблизительно не целься.

Вся жизнь моя – неловкая стрельба

по образам политики и секса.

Всё кажется, что снова возвратим

бесплодность этих выстрелов бесплатных,

как некий приз тебе, Москва, о, тир –

все мельницы, танцоры, дипломаты.

Теперь я уезжаю из Москвы,

с пустым кафе расплачиваюсь щедро.

Так вот оно, подумаете вы,

бесславие в одёже разобщенья.

А впрочем, не подумаете, нет.

Зачем кружил вам облик мой случайный?

Но одиноких странствований свет

тем легче, чем их логика печальней.

Живи, живи, и делайся другим,

и, слабые дома сооружая,

живи, по временам переезжая,

и скупо дорожи недорогим.

Художник

Он верил в свой череп.

Верил.

Ему кричали:

“Нелепо!”

Но падали стены.

Череп,

Оказывается, был крепок.

Он думал:

За стенами чисто.

Он думал,

Что дальше – просто.

…Он спасся от самоубийства

Скверными папиросами.

И начал бродить по селам,

По шляхам,

Желтым и длинным;

Он писал для костелов

Иуду и Магдалину.

И это было искусство.

А после, в дорожной пыли

Его

Чумаки сивоусые

Как надо похоронили.

Молитвы над ним не читались,

Так,

Забросали глиной…

Но на земле остались

Иуды и Магдалины!

x x x

Прощай,

позабудь

и не обессудь.

А письма сожги,

как мост.

Да будет мужественным

твой путь,

да будет он прям

и прост.

Да будет во мгле

для тебя гореть

звездная мишура,

да будет надежда

ладони греть

у твоего костра.

Да будут метели,

снега, дожди

и бешеный рёв огня,

да будет удач у тебя впереди

больше, чем у меня.

Да будет могуч и прекрасен

бой,

гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,

которым с тобой,

может быть,

по пути.

1957

Стихи о принятии мира

Я. Гордину

Всё это было, было.

Все это нас палило.

Все это лило, било,

вздергивало и мотало,

и отнимало силы,

и волокло в могилу,

и втаскивало на пьедесталы,

а потом низвергало,

а потом – забывало,

а потом вызывало

на поиски разных истин,

чтоб начисто заблудиться

в жидких кустах амбиций,

в дикой грязи простраций,

ассоциаций, концепций

и – просто среди эмоций.

Но мы научились драться

и научились греться

у спрятавшегося солнца

и до земли добираться

без лоцманов, без лоций,

но – главное – не повторяться.

Нам нравится постоянство.

Нам нравятся складки жира

на шее у нашей мамы,

а также – наша квартира,

которая маловата

для обитателей храма.

Нам нравится распускаться.

Нам нравится колоситься.

Нам нравится шорох ситца

и грохот протуберанца,

и, в общем, планета наша,

похожая на новобранца,

потеющего на марше.

3 декабря 1958

x x x

Еврейское кладбище около Ленинграда.

Кривой забор из гнилой фанеры.

За кривым забором лежат рядом

юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

Для себя пели.

Для себя копили.

Для других умирали.

Но сначала платили налоги,

уважали пристава,

и в этом мире, безвыходно материальном,

толковали Талмуд,

оставаясь идеалистами.

Может, видели больше.

А, возможно, верили слепо.

Но учили детей, чтобы были терпимы

и стали упорны.

И не сеяли хлеба.

Никогда не сеяли хлеба.

Просто сами ложились

в холодную землю, как зёрна.

И навек засыпали.

А потом – их землей засыпали,

зажигали свечи,

и в день Поминовения

голодные старики высокими голосами,

задыхаясь от голода, кричали об успокоении.

И они обретали его.

В виде распада материи.

Ничего не помня.

Ничего не забывая.

За кривым забором из гнилой фанеры,

в четырех километрах от кольца трамвая.

1958

Петухи

Звёзды еще не гасли.

Звезды были на месте,

когда они просыпались

в курятнике

на насесте

и орали гортанно.

…Тишина умирала,

как безмолвие храма

с первым звуком хорала.

Тишина умирала.

Оратаи вставали

и скотину в орала

запрягали, зевая

недовольно и сонно.

Это было начало.

Приближение солнца

это всё означало,

и оно поднималось

над полями,

над горами.

…Петухи отправлялись

за жемчужными зернами.

Им не нравилось просо.

Им хотелось получше.

Петухи зарывались

в навозные кучи.

Но зерно находили.

Но зерно извлекали

и об этом с насеста

на рассвете кричали:

— Мы нашли его сами.

И очистили сами.

Об удаче сообщаем

собственными голосами.

В этом сиплом хрипении

за годами,

за веками

я вижу материю времени,

открытую петухами.

1958

Пилигримы

“Мои мечты и чувства в сотый раз

Идут к тебе дорогой пилигримов”

В. Шекспир

Мимо ристалищ, капищ,

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Увечны они, горбаты,

голодны, полуодеты,

глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

За ними поют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды горят над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, останется прежним,

ослепительно снежным,

и сомнительно нежным,

мир останется лживым,

мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

…И, значит, остались только

иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам,

и быть над землей рассветам.

Удобрить её солдатам.

Одобрить её поэтам.

1958

ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ

Читайте в цвете на старом ЛИТСОВЕТЕ!

Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996

ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!

06.09.15 07:07

45-тка ВАМ new

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580691:

КАЙФ new
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580520

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/

СОЛО на РОЯЛЕ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

СОЛО НА РОЯЛЕhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=575083

КОЛОБОК-ВАМ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573921

Внуки Ра
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573474

Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=572148