Мы с тобой, может быть, увидимся,
по аллее пройдясь краем.
Наша жизнь – это только вымысел.
А что делать дальше – не знаю.
Недоношенное наше братство.
А теперь уже – без иллюзий.
Я устал тебе просто казаться.
Ну, а быть, – наверное, струсил.
И за стенами канареечными,
за кривыми окнами стёкол,
под остывшей в ночи батареей
твёрдый лоб прошибает потом.
Сколько спать, чтобы дальше не помнить?
чтоб не видеть, что будет дальше?
Эта дикая горькая помесь
недобудущего с настоящим.
Как же это, что всё так случается:
недолечивается, недоспится?
Я себя уже не отличаю:
только вижу чужие лица.
И моё перемирие тщетно.
Сам с собой не найду ответа.
Я скитаюсь ночами где-то
минаретами минаретов.
Как же быть, когда дело кончится?
И напрасно мечтать о разлуке.
Беспроглядное одиночество,
когда руки не греют руки.
Это к лучшему, может быть, даже.
Но когда дохожу постепенно
до далёкого с нами вояжа,
понимаю, что время бесценно.
И оно к нам невозмутимо.
Только этого не замечаем.
Пилигримы солнцем палимы.
И отечества не выбирают.
Подойди же ко мне с тоскою.
Я тебя обниму разлукой.
Этой ночью, где только двое,
вновь согреют руками руки.
Одиночество вообще по-моему друг поэта. Никуда без него. А человеку нужен человек. Тёплое такое получилось, несмотря на грусть.