Персики на солнце и невечное вечное

«Здесь, дитя, мы живём, чтобы миновали дни»
Старец Иаков с Эвбеи.

Радищева 10.
Крутой поворот ключа в замке –
встречает привычный аромат дома.
Спугнул тишину, включив «Massive Attack – Paradise Circus».
Душно. Окна нараспашку, сбросил рубашку.
Босиком по тёплому полу кухни.
Лью хладной воды в вазу – подрагивают оранжевые герберы.
В воздухе витает тоненький аромат нагретых персиков –
с ними весь день играло солнце.
Немытые в раковине кофейная пара для эспрессо, тарелки,
вилки, липкие от вина бокалы с застывшей рубиновой каплей во впадине хрусталя.
Милый бардак прошедшей ночи.

На стене любимая репродукция с шёлкового платка от Hermes
«Апельсины и лимоны» 1963 года.
Поскрипывают из дуба стулья и паркет цвета грецкого ореха.
Облокачиваюсь на белый потёртый подоконник,
от жары кругом голова,
облака круговертят.
Клубится марево раскалённого воздуха.
Бредёт неслышно, надвигается вечер.
Закипает в турке вода, режу «камамбер».
Надламываю багет, хрустящий кусочек погружаю в оливковое масло.
Рядом на стуле вальяжно разлеглось солнце – составляет мне компанию.
Всё в доме затаилось, молчит.
Август на кончике ножа.
Лёгкие сумерки. «Заря себе на шею надевает
Ожерелье окон».
Жизнь словно пыль – является на время, кружит, куда-то летит.
Сладкий аромат после очищенного мандарина.
Тягучее очарование летнего дня.

Замираю с чашечкой крепкого кофе у губ,
залюбовавшись внезапным, скорым дождём.
В воздухе прохлада – робкий признак осени.
Узнаю этот предосенний запах пред сентябрём –
аромат, что так печалит.
Напомажен асфальт дождём.
Освежил, прошелестел, кончился.

«Дивны дела Твоя, Господи»

Наливаю ещё чашечку, бреду на мансарду.
Верхушки деревьев обжигает солнечный свет.
Кожу нежно ласкает солнце.
Тихонько сияет крест Храма Иоанна Богослова.
Набираю полной грудью воздух.
Открывает окно соседка, разносится ласковый голос,
напевая: «-Серафим, домой!»,
а он в ответ: «-Ну, мам! Ещё немного».

Боже, как мало жизни. Сколько её осталось-то?
Время скользит, проходит, ускользает, вприпрыжку убегает.
Клонится полого солнце, облака удаляются прочь.

Любуюсь людьми:
бабушка аккуратно кладёт письмо в почтовый ящик.
Бродяга не поспевает на зелёный.
Потерявшиеся жители Поднебесной снуют гурьбой под окнами
со стаканчиками пломбира в руках.
Грузный мужичок бредёт неспешно,
в руке буханка хлеба с золотистой корочкой –
надкусывает хрустящие краюшки.
Парень поднял руку, чтоб привлечь внимание автомобиля,
случайно толкнул плечом девушку. Может, из этого получится милое знакомство.
Гуляют, мечтают, не догадываются,
что за ними пристально наблюдают.
Какие люди красивые.

А на небе звёзды пробиваются.
Может, у каждой из них цель – светить ярче иных?
А мы и головы не поднимем.
Влажное мерцание, такое упорное, кажется геройством.

«Квартира тиха как бумага»

«Arcade Fire – Loneliness #3»

Нашёл в коридоре пёрышко – пробегал «Белый хлопчатобумажный ангел,
до сих пор висящий в моем чулане
на металлических плечиках. Благодаря ему,
ничего дурного за эти годы
не стряслось…»
Радостные солнечные зайчики – ничто не останется без их любопытного внимания – заденут, потрогают, приласкают.
Оглядываю комнату, слышу еле уловимый аромат – её аромат,
раздаётся пионами, миндалём и засахаренной грушей.
Незастеленная с утра кровать,
кажется, до сих пор хранит тепло наших тел, жар прошлой ночи,
а переспелое солнце уютно нежится на подушках.

«Лишь понимать друг друга в поцелуях»

Город клонит в сон.
Августа осталось щепотка.
Неслышно лежит прошлое на полке.
Большая часть жизни умещена на тихих страницах бумаги,
посему воспоминания всегда под рукой – протяни, дотронься.
Блокноты – хранилище закатов, поцелуев, встреч, имён, мест, капли акварели, широкие мазки кисти судьбы и мгновения, которые стали воспоминаниями.
Написанное в них – хрустальные крупинки, впечатления, этюды, бисер росы, которые собираю годы жизни в любимом граде Святого Петра, любовно нанизываю на ожерелье памяти.
Письмо – жгучее желание увековечить миг, заключить его предложениях текста.
Кудри букв и локоны слов вьют кружева текста о любви:
к городу и его жителям, к цветам, к морю, к изящной словесности, проч.

Музейная красота комнаты, где покоятся ценности дороже сокровищ Русского музея.
Невечное вечное, что храню в своём сердце.
Билеты географией от Владивостока до Санкт-Петербурга.
Избороздил страну самолетами, поездами, автобусами, автомобилями,
измерил ногами.
Читательские билеты библиотек Ярославля, Ханты-Мансийска, Уфы.
Ключи от бывших квартир Краснодара, Тюмени, Великого Новгорода.
Входные билеты в музеи Новосибирска, Москвы, Читы.
Где я только не засыпал, думая, что же меня ждёт в дальнейшем?
А на следующий день пускался по улицам незнакомых декораций.
Несметные открытки и письма, подписанные разными почерками,
кои уже не узнаю. Книги, иконы, флаконы духов.
У воспоминаний всегда новый привкус.

«…настоящему, чтоб обернуться будущим, требуется вчера».

Одной чёрточки достаточно, чтоб полно воплотить в жизнь прошедшее.
Из малой искры получается пылающий костер.

Брожу в прошлом наощупь.
Блуждаю по кладовой памяти,
шарю руками в случившемся сквозь дебри мысли,
по закоулкам души и по уютным местам,
где затаило дыхание неугомонное прошлое.

Черты лиц стираются шорохом времени,
но тепло подаренное человеком, колышется в воспоминании,
которое закралось в памяти, затаилось как бабочка –
трепещет хрупко, манит сиянием.

Прошлое выцветает, и мы обречены подводить поблёкшие места красками,
реставрируя его, немного переиначивая, не в силах оставить всё, как прежде.
Фотокарта отца.
Смола кудрей. В руках пачка болгарских сигарет «Pogonu».
Татуировки на теле вьются зелёными нитями по загорелой коже.
На правом предплечье лицо незнакомки.
Он говорил, что любит зиму.
Помню его махровый халат тёмно-синего цвета.
Аромат солёного моря от пены для бритья и одеколона,
когда рано утром собирался на работу.
Его мягкий, ровный голос, как у моря в знойный полдень,
читает вслух и помогает мне запомнить строки:
«Буря мглою небо кроет,
вихри снежные крутя…».
Вечные сумерки – зима в Сибири.
Воздух недвижен в -50, неподвижна тишина.
Сладко помню, как готовил мне горячее молоко с мёдом,
кусочком сливочного масла и подавал в большой кружке.
«…То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…»
А на небе крупные, наливные и блестящие звёзды.
Я любовался ими от вечера к вечеру.
Ныне же и у меня есть тату с лицом прекрасной незнакомки на предплечье.
Прошлое более непредсказуемо, нежели будущее.

«Dave Brubeck – Koto Song»

Утопаю в тишине квартиры.
Чудится, что слышно, как пыль оседает на полки,
стол, эйфелевы стопки книг.
Подступают сумерки, обволакивает тело тепло комнаты,
сопит город.

Полупрозрачная монетка
на сукне неба,
увенчанная звёздами,
глядит издалека
В мои глаза.
Я приветственно киваю в ответ,
поднимая бокал горячего молока
За её здоровье.
Сколько уже на луну гляжу?
со временем (то ли сумерки голову морочат)
кажется, что та далёкая точка –
это я.
И я смотрю в окна
Какого-то человека.
Разморила жара дня и расслабила начинающаяся прохлада вечера в городе.

Достаю стремянку из кладовой.
Ставлю на подоконник. Лестницу направляю иглой в грудь неба,
упираю покрепче на тучное и твёрдое облако.
Вылез из окна дома, направляюсь к небесам.
Овевают ветра.
Аромат облаков напоминает
«Histoires de Parfums “This is not a blue bottle 1/.6”».
Молчаливо украшают ангелы небо, инкрустируя пинцетом звёзды.
Помогаю им развесить вереницу звёзд – гирлянду вокруг луны,
горизонт припудрен рубиновыми и сиреневыми тенями,
проплывают мимо меня самолёты,
долез до тёплого и плотного облака.
Я всё дальше от земли,
на которой остаются дела, успехи и напасти.
С высоты лучше видать любимый град:
Тургенев взял свою крепкую трость, пошёл размять ноги по Итальянской улице,
в Летнем саду Ночь, Камилла, нимфы, юноши, Сатурн, Юность играют в салки,
за иглы Адмиралтейства и Петропавловского собора цепляются облака.
Нос майора Ковалёва снова бежал,
только на сей раз с таблички с Вознесенского проспекта и направляется к Казанскому.
Пара влюблённых танцуют у ТЮЗа.
Ангелы на строительных лесах реставрируют Спас.

Не верится, что этот тёплый летний августовский вечер
может прийти к исходу.

Так можно и до Переславля-Залесского долететь,
там взять лодку и пуститься по Плещееву озеру
прямиком в туман и плыть, плыть, плыть, не зная цели.
Или направиться в Варлаамо-Хутынский
монастырь у Великого Новгорода,
выпить крепкого чаю с яблочной коврижкой,
изготовленной монахинями,
любоваться цветами тысячелетника и флоксами в саду монастыря.
Можно быть где угодно, достаточно закрыть веки.
Но как же я убуду с Петербурга?
Ведь прежде дал обещание сим вечером быть на свидании
с самой очаровательной девушкой во всём Петербурге.
Полакомился кусочком сна.
Пробудил клёкот чаек.
Вскоре нужно выходить на встречу.
Тихонько темнеет.
Надсадно окунается солнце во тьму.

«… с какой-то женственной роскошью пахло цветами в бодром и студёном воздухе багряного осеннего заката…»

В наступающей ночи.
Мне хочется к людям. В толпу. В их вечернее оживленье.
Пред выходом наношу на себя «Comme des garcons “Black”».

На часах всё ещё последний день августа.
Прохожу по улице Жуковского, из окон бара раздается
«Мумий Тролль – такие девчонки».
Рестораны переполнены – люди отмечают последний летний вечер.
Наткнулся на открытые двери «Deadpoets».
На улице мужчины в деловых костюмах курят –
столько удовольствия в этих облаках табачного дыма
с ароматом вяленых бананов и тёплых фиников.

Прошу бокал «Lagavulin». Лёд потрескивает:
цвет карамели, пряность дубовых бочек, мох.
Яркие ноты солёного моря.
За барной стойкой незнакомка потягивает бокал белого,
листая книгу со стихами.
На её глазах красиво растёрлась туш.
Заприметил, как бьётся жилка на шее.
Глаза цвета васильков – ледяные, словно Байкал в конце января.
Стихи М. Уэльбека.

Некто просит бартендера стопку ликёра «Amaro»,
велеречиво подмечая: «-А вы знаете, что Amaro с итал. “горький”?
А также созвучно ит. глаголу “Amare” – любить».
С  удовольствием записываю это поэтичное совпадение в блокнот.
На стене белым мелом строки из “TRISTIA” Мандельштама.
К незнакомке за барной стойке подсыпался незнакомец,
но она ему не улыбается, задумчиво перелистывает книгу со стихами.
Его вмиг не стало.

Благодаря жгучим бокалам с коктейлями колышутся,
блуждают искорки в осоловелых глазах радостных незнакомцев.
Люди сидят, воркуют, горланят с улыбкой на устах.
Горят ланиты, бокалы наполнены до краёв, льются речи «За встречу!».
Дистанция в барах меж людьми сокращается.
Приятные разговоры без цели. Удовольствие от совместного бытия.
Радостен долгий вечер в августе.
Градус выпивки повышается – речи изящнее, красноречивее.
Тёмное небо ночи скроет наши несовершенства.
Пунктирными поцелуями одаривает девушка за соседним столом счастливого парня.
Летний вечер и упоительная красота девчонок в вечерних платьях с жемчужными улыбками.
Ломаю горькую плитку шоколада – дольку на язык.
Звёздные зайчики от шара диско.
Закрываю глаза, вижу, как ты улыбаешься.
Смотрю на часы – скоро встреча.

«Nick Drake – Been Smoking Too Long»

В расцвете ночи все умолкают, глядят на тихое оживление звёзд.
Что если точки соединить – превратятся в слова?
Звёзды размером с яблоко, словно свечи на небесном просторе.
Появляются одна за другой.
Представить, звёзды – чьи-то глаза:
аккуратно глядят, любуются нами.
Помраченье улиц. Девушка за соседним столом вопрошает:
«Сколько тысяч раз мы целовались?»
Цветёт ночь. Многоголосье речей растворяется в воздухе, как сахар в воде.
Уэльбек дочитан до конца, незнакомка расплачивается, уходит в тёмную ночь.

Мужик в тельняшке с седой бородой,
длинными белыми волосами одиноко и жадно допивает бокал с янтарным пивом.
Подсаживается ко мне, хриплым голосом без околичностей:
«-Что пишешь? Ты что, журналист?»
Читаю ему вслух, что написал в блокноте:
«Жду с трепетом вновь встречи с тобой.
Знаю, выйдешь – царственно, блаженно
душу распахнёшь, меня укроешь,
заберешь с собой в нежность, укутавши любовью и лаской.
Когда мы рядом – качаемся на гроздях звёзд,
если врозь – нас укрывают облака потеплее,
чтоб ночью не замерзнуть.
Рука, которая возьмёт мою, обжигает любовью.
Проснусь – думаю о тебе.
Иду ко сну – молюсь за тебя.
Ангелок рачительно вносит в тетрадку,
чтоб не забыть и донести все мои многочисленные послания
начальству Небесной канцелярии,
чтоб рассмотрено было моё прошение,
чтоб берегли нас на всех путях наших.
Весь мой путь, всю дорогу жизненную, я ускорялся,
минуя суету, прохожих, невзгоды и бессонные ночи,
чтоб скорее впасть в твои объятия…»
Мужик не дослушал, уплыл так же, как и появился,
за добавкой «Blanche de Bruxelles».
Парочка в толпе, она ему: «-Зачем тебе зеркало? Смотри на меня!»
Улыбаются.
Два ангела со станции «Адмиралтейская» скоро на ключ закроют все станции метрополитена.
Уже вянут черешневые древа в Михайловском саду.
Крылатые со здания Сената с наступлением темноты
разбредаются по Санкт-Петербургу, по своим делам:
кто за влюбленными следит,
кто с котами охраняет покой великого града,
кто вешать замки на Таврический, Юсуповский, Польский сады.
Всплывает сообщение:
«Встреть меня у Графского переулка, пойдём в «Bekitzer» на Рубинштейна, нас там будут ждать. Целую». В конце текста образ красного сердца.
Луна, выглядывающая из синевы, всё выше. У неё улыбка на лице.
Кажется, что сей вечер никогда не кончится.
Кто-то в толпе: «До скорого свидания».

«Clint Mansell – Final Movement»

«Надмирно высились созвездья»

Ожидаю под небесным тёмным бархатом.
Звёзды полыхают высоко, шепчут сквозь световые года для меня стихи.
Чёрная вода Фонтанки сверкает огнями автомобилей и неярких фонарей.
Свеж влажный воздух.
Такое ощущение, что птицы трепетно умолкли,
ангелы таинственно перестали кружить,
ветер умолк.
Скажи мне кто, что – конец. Дальше – некуда, дни вечности исчерпаны.
И воспылают в сей час семь светильников, падут звёзды со своих мест,
всадники поскачут поджигать небо,
явятся двадцать четыре старца в белых тогах,
лев, телец, ангел и орёл сойдут из темноты,
начнись в этот миг Страшный Суд,
и дадут мне слово пред тем,
как вынесут приговор,

с уст моих сошли б лишь слова
благодарности.

«За радость тихую дышать и жить»,
за цветы на моём кухонном столе,
за эти дни летние, молодость мою, за тебя, за поцелуи твои.
Да хотя бы за одно то воспоминание,
когда попали под дождь и мы укрывались под лапами елей. Ты меня обнимала.

Я встречу тебя в озарении ярких звёзд в начале ночи.
Успев насчитать только двенадцать, вижу вдалеке силуэт,
милые черты, вьющиеся непослушные кудри и я ликую,
ведь скоро получу ласковое прикосновение твоей ладони к моей щеке,
услышу твой голос,
ты обожжёшь поцелуем мои губы.
Лодки и катера летят над водой канала,
шпиль Петропавловского собора растворился в темноте ночи,
сонный Медный всадник тронулся с места осматривать свой град,
взяв с собою Ангела с Александрийской колонны,
и, если прислушаться в шуме ночи, можно услышать шелест его крыл.
Он сродни шелесту твоего легкого хлопкового платья с узорами полевых цветов.

Обнимаю дрожащий от холода осени космос – вселенную, я обнимаю тебя. Полночь.
Скоро померкнут звёзды, освещающие наши поцелуи,
но на рассвете ты будешь в моих объятиях. Жизнь кажется такой прекрасной.

Что будет дальше? За вопросом есть будущее.