"ПЕГАСЫ КОКТО Альманах Миражистов" - Nikolai ERIOMIN - ПЕГАСЫ КОКТО Альманах Миражистов Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ, Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН, Анна БУНИНА, Каролина ПАВЛОВА, Евдокия РОСТОПЧИНА, Зинаида - Стихи, Философские стихи - Литра.Онлайн - Литературный журнал и сайт авторских произведений. Читать стихи и прозу онлайн современных авторов на нашем литературном портале.

ПЕГАСЫ КОКТО

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН,

Анна БУНИНА, Каролина ПАВЛОВА,

Евдокия РОСТОПЧИНА, Зинаида ВОЛКОНСКАЯ

Жан КОКТО

2025

ПЕГАСЫ КОКТО

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН,

Анна БУНИНА, Каролина ПАВЛОВА,

Евдокия РОСТОПЧИНА, Зинаида ВОЛКОНСКАЯ

Жан КОКТО

2025

ПЕГАСЫ КОКТО

Альманах Миражистов

Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин

адрес

nikolaier@mal.ru

телефон 8 950 401 301 7

На обложке кадр из фильма Жана Кокто «Завещание Орфея»

Кошек нарисовала Кристина Зейтунян-Белоус

Матрёшек – Екатерина Калинина

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ

* * *

Прав Тургенев — Родина только язык
Остальное только лишь крик да зык
Прав Набоков — Родина только речь
Остальным приходится пренебречь

Сон Гегеля и вещь Канта

Никто не знает
Гегель умер во сне
или сон умер в Гегеле

Никто не знает
Кант вещь в себе
или не в себе

ВЕЧНОСТЬ И ЛЮБОВЬ

Постмодернизм хоть имя дико…

«После Аушвица любая поэзия безнравственна и невозможна»
«Все слова уже сказаны»

Постмодернизм хоть имя дико
Но мне ласкает слух оно
Веди слепая Эвридика
Орфея в темное кино
Где на экране для слепых
В 4D мой темный стих
Друзья я вижу ваши лица
Адорно Деррида Делёз
Во тьме где фейерверки смысла
Взвились над радугами слез
В любви где нет звучит как да
Неузнаваем Деррида
К стихам нелепая инструкция
Звучит любая деконструкция
Усни прикрой глаза приляг
Весь мир как глупый симулякр
И как бы ни было здесь вздорно
Поэзия жива…
Адорно
Не прав
Его ученье ложно
Она жива хоть невозможна
Хотя конечно прав Адорно
Все в мире суетно и вздорно
Я поднимаю свой стакан
За вас Адорно и Лакан
Я ударяю в свой литавр
За вас товарищ Лиотар
Хоть все на свете деструктивно
Поэзия интерактивна
Она жива жива жива
И все не сказаны слова

* * *

Две команды: Вечность и Любовь
В Звездном поле Лунный мяч гоняют
Я болельщик и ловец голов
Непременно Вечность проиграет

РАЙСКАЯ ЗИМА

Море женщин
Обнимает небо мужчин
Сад переспел
и розы улетели
Интриги Ангелов переполняют небо
Мы не замедлили превратиться друг в друга
Миры плетут свои светокружева
Отражаясь друг в друге
становимся все реальнее
Я построил воздушный замок
из всех дыханий
Этот замок произнесен стихами
Бессмысленно спрашивать птиц
куда они летят
Они не знают
поэтому летят по правильному маршруту
Мы из недр добываем слова
которых не было
Ангелы ходят не по следам
а по ступням друг друга
Райская зима это лето
в сугробах из лепестков

* * *

Вошло Сердце —
то сжималось, то екало, то трепетало,
то жаловалось на боли, но потом успокоилось.
Вошла Луна — посияла и скрылась.
Вошел желудок — нет ли чего поесть.
Вошла неразлучная парочка Х и П и сразу удалились куда-то.
Вошел Мозг и стал думать, что бы все сие значило.

КручЁных

Жил был пращур
Имя пращура — ящер
Убещур скум
пращур кум
пращур ящер хитрый прищур Кручёных
еще называл себя граф Монте-Круча
но Кручёных намного круче
чем Монте-Кристо
в нем еще молчание
простое как рычание

Николай ЕРЁМИН

Альманах Миражистов

ВОСЬМЁРКА В КОЛЕСЕ Николай ЕРЁМИН

***

Вновь бередит моё сознание

Стихов потусторонний свет

И музыки земной звучание,

В которых то: — Поэт, привет! –

Ч т о — неслучайное — вот-вот

В пути со мной произойдёт…

2025

***

О морская полночная вахта!

Не случайно, куда-то маня,

Вместе с музой моторная яхта

В огоньки уносила меня…

Ночью – весело, утром – печально…

Не случайно увы, не случайно…

2025

СОНЕТ ПРО ЭЙФОРИЮ

Где ты, муза-мама-мия,

Творческая эйфория?

Вместе с музыкой – слова –

Ах! – и кругом голова…

Хочешь – север, хочешь – юг

В окружении подруг…

Хочешь – запад и восток…

Путь не близок, не далёк.

Где ты? Память и мечта,

Молодая суета…

Всё мне было по плечу,

Если только захочу:

И добро, увы, и зло…

Расхотел – и всё прошло…

2025

ПОЛУСОНЕТ ПРО ПОЧЕМУ

Пришла идея – и ушла –

И в голове, как прежде, пусто.

Грустит, увы, моя душа,

Поклонница любви, искусства…

Волшебной музыки, картин,

Которым я необходим,

Хотя по-прежнему – один.

***
По трассе бесконечности
Восьмёрка в колесе
Летит навстречу вечности
По встречной полосе –
И жмёт в последний раз
На тормоз и на газ …

***
Снова – что ни ночка –
Новые грехи…
Муза-одиночка…
Море и стихи…
Господи, прочти!
И меня прости…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

***
Всюду в мире – закрытые темы
И запреты секретной системы…
Тут ли, там – на пути в мир иной –
Нет свободной, увы, ни одной…

***
Проживу лет сто!
Мне важней всего
Знать, что я, тот – кто…
А не тот – кого…

***
Всюду девы, точно Евы, ишь –
Рыщут, ищут райские места…
Как счастливыми их сделаешь?
А несчастными – пожалуйста!

СТРАХ

Я боялся высоты…
Я боялся глубины…
Я боялся красоты…
Ты! Во всём виновна ты…

***
Гром…Нагроможденье облаков…
В каждом – узнаваемые лица…
Молнии сверкают…Век таков –
Есть, чему случайно удивиться…

***
Перевел с английского Офеня
«Гамлета» на русский: свет и тьма…
Научил Офелию по фене
Ботать – и она сошла с ума…

САМОВНУШЕНИЕ

— Не пиши, мой друг, в тональности
Бесовщины и банальности…
А пиши, как Бог на пенсии,
Лишь в тональности Поэзии!

***
Я заблудился в трёх соснах…
Но помогает мне вновь
Свет полуночный в трёх звёздах:
Вера, Надежда, Любовь…

***
Я искал меж людьми утешения,
Год за годом, средь белого дня…
Вот и ночь…Слава Богу, движение
Вечных звёзд утешает меня…

Июль 2025г Красноярск

ПАРОЛЬ ОСТАЁТСЯ ПРЕЖНИМ

СОНЕТ «С ДНЁМ РОЖДЕНЬЯ, ПОЭТ!»

МП3 Студия «Бурлеск» Июль 2025 года

— Было! Ах, за границей,

Как Сирена смела,

Пела я с Городницким,

С Кублановским пила…

И атлантов слова

Превращала в дела!

Но – сестра Енисею —

Всем на свете мила,

Я всегда Одиссею

Пенелопой была.

Волга или Нева…

…Вновь небес синева

Повторяет — права –

Моих песен слова…

2025

***

Ей сердолик…А мне – агат…
И мы: — На счастье! – ну и ну,
Их тут же бросили в волну…
А нужно было — сохранить…
Чтобы хоть что-то изменить…

СОНЕТ ПРО ПИТЬ ИЛИ НЕ ПИТЬ

Вчера был Праздник Винотек –

Я праздновал всю ночь…

Сегодня – День Библиотек,

Я им не прочь помочь…

А завтра – мой! Не может быть…

И снова: пить или не пить?

Не пьёшь – помрёшь…И пьёшь – помрёшь…

Терпеть? А если – невтерпёж?

Что лучше – правда или ложь? —

Ведь мыслям лучшим — Ну-и-ну — обязан я вину,

Которое — во мне и вне — всегда в большой цене…

О, славный час! О, дивный миг!

Хочу вина, ума и книг! —

Которые спасут в пути на Страшный Суд…

СВЯЗЬ

Связь с Космосом -то ярче, то темней…
Всё явственней во сне и наяву:
Жизнь — на разрыв…И что мне делать с ней?
В стране теней, где я ещё живу,
Навеки связан в крепкий узелок…

А Космос – вновь -то близок, то далёк,
Сам по себе развязанный уже,
Увы и ах, царит в моей душе…
Связь с Космосом, космическая связь,
Спасибо, что ещё не прервалась!

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

МУЗЕ
О, глаз твоих Полярное сияние
И тундра бесконечная вокруг…
И теплота взаимопонимания —
Над Вечной мерзлотой сомкнутых рук…

***

Весенний дождь…Ну, наконец-то

Вернулся я с тобою в детство

Из царства бабушки зимы…

Дай счастья мне чуть-чуть взаймы!

ПОЭТУ
От безумия к слабоумию
В полночь звёздного суперлуния
Постарайся понять, Поэт,

Что обратной дороги нет…

***

Дожился! Где желанная свобода?
И верный друг, и сокровенный брат?
Над головой — «Нет выхода!» «Нет входа!»-
И днём, и ночью фонари горят…

***
Прости мои грехи и прегрешения!
В тебе одной искал я утешения,
Поэзия, любимая моя…
Да будем неразлучны –ты и я!

БЕЗУМСТВО и УСПЕХ

— Простим безумство! Разве это –
Грех Гениального поэта?
Он в зеркале — умнее всех…
Простим ему его успех!

ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА

Хотел сказать о том,
Что будет – а написал, о том, что было…
Хотел сказать о том, что было –
А написал о том, что будет!

***
Вопрос – по нервам –
Для всех соседей:
— Хочу быть первым!
Кто здесь последний?

***

— За что ты любишь Пастернака?

— За остроумие, однако…

— Ну, а себя за что, чудак?

— А, ни за что! А просто так…

***

Кого ни попросишь о помощи, — На! —

Благими желаньями вымощена

Тропинка направо – Обломовщина…

Тропинка налево – Маниловщина…

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

Освоив ёрнический стиль —
Ругаясь матом,
Спичрайтер сдал перо в утиль –
И стал солдатом…

ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

***

Экзистенциализм — хоть слово дико,

Но мне ласкает слух оно.

О Сартр! Камю!

О Эвридика!

Всё это было так давно..

Схожденье в Ад предрешено.

Про великого Кокто

Так не написал никто!

Только — Балтин.

Муза- фея

Для чего и почему

«Завещание Орфея»

Просмотреть дала ему?

Для того, чтоб вспомнил я

Будни инобытия..

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ СОНЕТ

Александру БАЛТИНУ

Всю-то ночь играла Лира

Мне о совершенстве мира…

Чтобы утром понял я

Миф о буднях бытия:

И под вечер трезво-пьян

Завершил о нём роман

«Равнодушная душа»

Да… Где Лира – хороша!

И где ночью мы опять

Игры будем продолжать.

Каждый шёпот, каждый стон

Запишу я на смартфон.

И весь фильм, кому хочу,

Равнодушно прокручу…

20 07. 2025

Счастливый палиндромный день, однако!

ОКТАВА ПРО ВЕЗУВИЙ

За пределами безумия –
Очертания Везувия…
Извержение вулкана
Обнажает дно стакана…

И живёшь ты – глух и нем –
Без особенных проблем…
Муза рядом…И, увы,
Твой Пегас — без головы…

ПОЛУСОНЕТ ПРО УВЫ И АХ

Стихи должны быть никакими,

Ах, ни такими, ни сякими,

Ни этакими – без вины,

И никому бать не должны!

А тот, кто рабствует в словах

Или господствует в шелках,-

Тот – не поэт, увы и ах…

2025

СОНЕТ ПРО МЕЧТУ

— Мечта поэта – вечно петь…
Мечта пиита – вечно пить…
А у меня мечта: суметь
И то, и это совместить –
Чем гуще алкоголь в крови,
Тем круче строчки о любви! —
Сказал весёлый графоман,
— Хочу продлить самообман…
А потому – и смех, и грех –
Готов платить всегда, за всех! –
И все воскликнули: — Вай-вай! –
Не врёшь? Плати – и наливай!-
И пронесли беднягу – ах! –
До гастронома на руках…

ТЕАТР и ОРКЕСТР

Театр был камерным в те годы…
И камерным, увы, оркестр…
Условно – два глотка свободы,
Смирявшие любой протест
В душе, в столице и окрест –
До самых отдалённых мест…

СОНЕТ ПРО ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

Среди долины ровныя… и гор…

Гроза вела естественный отбор…

И старые – не много и не мало –

Деревья и кусты переломала…

И превратила в крупно-мелкий сор,

И унесла в речной седой простор…

Спасибо, ах, что я в густом лесу

Каким-то чудом пережил грозу…

И вот – навстречу солнцу – трость в руке –

Почти не старый — подошёл к реке…

Сел в лодку и — во сне ли? Наяву? –

Спокойно по течению плыву…

А вдалеке, сверкая в небеса,

Безумствует беззвучная гроза…

***
Трагична жизнь – до финиша от старта…
Не зря стихи, разогревая кровь,
Спасают от инсульта и инфаркта
И возвращают веру и любовь.
Чуть вечер – над стихами затихая
И я душою тайно трепещу…
И снова – перед вечностью вздыхаю
И – перед бесконечностью грущу…

СОНЕТ ПРО ТРЕТИЙ ВАЛЬС ШОПЕНА

В мире, где любовь – измена,
Муза, ах, не скрою,
Я бы третий вальс Шопена
Станцевал с тобою…

Чтобы время и пространство
Вновь зарифмовались,
Где любовь и постоянство —
Всем чертям на зависть…

Чтобы звёзды нам сверкали
Брызгами морскими…
Чтобы волны — под руками…
Горизонт – над ними…

Чтоб в душе у нас
Не кончался вальс …

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

Виталию КУЗНЕЦОВУ
Глупенькая женщинка снова, как бывало,
Скажет – и подумает: что же я сказала?
Боже, восемь бед —
За один ответ?

***

На душе светает…

Голуби летают…

Петухи кричат…

И стихи — звучат!

***
До чего ж короткою, дорога,
От порога и, увы, до Бога
Ты была — во сне и наяву!
Хорошо, что я ещё живу!

МУЗА ХИТРОМУДРАЯ

СОНЕТ ПРО КОРЕНЬ ГАБРИАК

В страницах Крымского альбома

Мне всё понятно и знакомо.

Алушта, Ялта, Коктебель

И вдохновенной жизни хмель…

Ау! Волошин, Гумилёв –

Творцы волшебных слов и снов…

Я тоже был влюблён, чудак,

В стихи мадам де Габриак

Так, что в Крыму, в краю чудес,

Однажды умер – и воскрес…

И долго по волнам ходил,

Божественных исполнен сил…

О, эти сказочные дни!

Как быстро кончились они…

2025

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕСНИ

— Возьмёмся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке! –

— За ум бы взяться! Да нельзя:

Мы все уже дошли до точки…

И вдруг — в граните и в металле –

Врагами стали – и пропали…

***
В чём конфликта суть?
В том, что жизнь – Тер-акт…
У него – Ин-сульт…
У неё – Ин-фаркт…
И на склоне лет
Излеченья нет.

***
Порви стихи свои –
И разожги костёр!
Укус огонь-змеи
Спасительно-остёр…
Важнее всех наград —
Стихов змеиный яд…

***

— Поэзии остатки

Кипят на дне души…

— Ну, что ж, остатки сладки…

Пиши, поэт, греши…

Назло судьбе твори

До утренней зари…

***
Триумвират сказал: — Ты – виноват!
Ну, Николай, что хочешь? Выбирай:
С Петраркой – в ад? Или с Лаурой – в рай? —
И я сказал: — С тобой, Триумвират,
Мне лучше! Не хочу ни рай, ни в ад!

ПОЭТ и КОМПОЗИТОР
Поэт:
— Сим-Сим, о чём твоя симфония?
Признайся, правды не тая!
Молчащий, у неё на фоне, я —
Недоуменье бытия…

Композитор:
— Ах, если бы я это знал,
То всё стихами бы сказал!
И от начала до финала
Она как песня бы звучала…
Но явь, возникшая из снов,
На то и музыка — без слов…

ПОЛУСОНЕТ ПРО НЕВОЛЮ И СВОБОДУ

Неволи жрец, Свободу возлюбя,
Я снял венец, чтоб развенчать себя…
И – стар, устал — рабом свободы стал…
Уверенность, любовь, императив…
Стихов стихия…Пламенный мотив
Надежды, Веры в вечность бытия…
О, Муза хитромудрая моя!

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

ПОЖЕЛАНИЕ
«Ничего, Праздник души,
сквозь тебя я не вижу! Виктор МАГОНЯ»

Поэт, не смеши —
И виждь, и пиши…
Но праздник души
Тушить не спеши!

***
Жизнь прожил…А в итоге –
Лишь догадка о Боге,
Суть Которого – Свет…
Хочешь — верь, хочешь — нет.

МАСТЕР-КЛАСС Константина КЕДРОВА

Стих должен быть метафоричен
Метафизичен должен быть
Или метаметафоричен
Или совсем не должен быть!

МАНИЯ и ДЕПРЕССИЯ

1.
— Всё на свете помню…
Всех на свете знаю!
Солнечному полдню
Радуюсь, мечтаю…
2
— Ничего не помню…
Ничего не знаю…
В полнолунье, в полночь,
Плачу и страдаю…
https://stihi.ru/2025/07/22/566

Николай ЕРЁМИН КрасноАдск-КрасноРайск-КрасноЯрск Июль 2025 г

Александр БАЛТИН

Альманах Миражистов

Александр БАЛТИН. ЖЕНСКАЯ МУЗА XIX ВЕКА. Семь имён

* * *

Какова была известность в начале девятнадцатого века?

Литературная известность…

В свете имя Анны Буниной становится достаточно известным: настолько, что когда она заболела, её лечили лучшие медики, и сам император следит за состоянием её здоровья; после выпуска первого собрания её стихов ей была пожалована пожизненная пенсия…

Любить меня и нет, жалеть и не жалеть

Теперь, о ближние! вы можете по воле.

Едва из тела дух успеет излететь.

Нам жалость и любовь не нужны боле.

Боль изводила; усердное чтение Библии едва ли способствовало улучшению состояния; смерть оказалась достаточно ранней…

В её стихах блистала мощь XVIII века – в лучших её проявлениях; обращение к мифологическим сюжетам тоже было вполне логичным:

Бегущи звезды в понт

Гоня от солнечного взора,

Уже дщерь Солнцева, румяная Аврора,

Устлала розами восточный горизонт;

Уже явилася стояща пред вратами,

Уже их алыми коснулася перстами

И, убелив сребро отливом багреца,

Отверзла к шествию отца.

Так начинается поэтическая повесть о Фаэтоне, что развернётся многими архаичными образами, и закипит речью более мужской, нежели женской…

Женщина, пишущая стихи – невидаль…

Тем не менее, жизнь Анны Буниной была реальностью, которую не оспорить, не опровергнуть.

Строфика «Падения Фаэтона» весьма изощрённая, витая; до лёгкой полётности поэтическое слово ещё не дошло; но алмазные крошки и грани блещут в недрах сочинения Буниной…

…И вдруг в стихотворении «С приморского брега» развернётся именно лёгкость речи, её естественность:

Светлое море

С небом слилось,

С тихостью волны

Плещут на брег,

Кроткие зыби

Чуть-чуть дрожат.

Солнце погасло,

Месяца нет…

Спокойно, точно фиксируется картина, уже оправленная в атмосферу девятнадцатого века, с несколько иными ощущениями, с отходом от классицизма…

…Казалось, «русская Сафо», как называли современники Бунину, стремилась к решительному прорыву; и, мешая разные языковые пласты, мечтала о новом языке – изъеденная болезнью, но не сдающаяся, уходящая в вечность, оставляющая своё наследие…

* * *

Салон Каролины Павловой блистал: свечи пылали ярче, казалось, от только что прочитанных стихов; и сам мир должен был преобразиться от гуманитарных свершений.

Однако:

Каких-нибудь стихов вы требуете, Ольга!

Увы! стихи теперь на всех наводят сон…

Ведь рифма, знаете, блестящая лишь фольга,

Куплет – частёхонько однообразный звон!

Но если в грязь лицом моя ударит слава,

И стих не сладится сегодня, и в альбом

Не плавно к Вам войдет строфа моя как пава,

То буду, признаюсь, виновна я кругом!

И впрямь, не сами ли поэты виноваты в отсутствии интереса к поэзии: слишком заигрались, чересчур много острили, балуясь стёбом…

Впрочем, это теперь – во времена, которые Каролина Павлова едва ли бы могла вообразить…

Тогда и чувства иные, и мысли, только разочарования похожи.

В стихах Павловой встречается и осмысление тогдашней роли поэта:

Марая лист, об осужденье колком

Моих стихов порою мыслю я;

Чернь светская, с своим холодным толком,

Опасный нам и строгий судия.

Как римлянин, нельзя петь встречи с волком

Уж в наши дни, иль смерти воробья.

Поэзия должна быть значительной: звуковые вибрации собираться так, чтобы не оставалось сомнений в нужности предлагаемых текстов; поэзия должна близко подходить к понятию совершенство, иначе…

Что, собственно, иначе – неизвестно; но если приглядеться к временному проходу поэзии сквозь века, станет ясно, что кроме нескольких кратких периодов истории, никогда она не пользовалась популярностью.

Что не мешает изобилию стихов.

И бывает, как в стихах Павловой:

В сердце радостная вера

Средь кручины злой,

И нависли тяжко, серо

Тучи над землей.

И бывает – луч зажигается от стихов, прорезая пространство…

По-разному бывает: и коли уж стихи поэтессы одолели значительное пространство времени, так будут жить и в дальнейшем.

* * *

Первые поэтические опыты – как следствие тоски, одиночества и провинциальной скуки; Некрасов оценил их как движение по ложной тропе, и посоветовал молодой Хвощинской обратиться к прозе…

Помнит ли кто ныне имя Надежды Хвощинской?

Вот «Пансионерка»: провинциальный городок времён Николая Первого, не терпевшего свободомыслия; под надзором полиции живущий сосланный на семь лет за «стишки» Веретицын; Леленька, учащаяся в пансионе, живущая дома; и каждый день её прост и прозрачен; встреча их у плетня, переворачивающая жизнь девушки…

Она и не подозревала, сколько существует вещей, о которых стоит задуматься.

Но это не роман о любви – роман о женском движении к свободе и равноправию; и то, как он написан, как скомпонован материал и представлены персонажи, даёт вполне колоритный срез тогдашнего российского социума.

Критики по-разному оценивали произведения Хвощинской, а писала она немало, сотрудничая в основном с некрасовскими журналами; она – под псевдонимами – занималась литературно-критической деятельности, и её рецензии и размышления об Иване Гончарове, Алексее Константиновиче Толстом, Михаиле Салтыкове-Щедрине, Семёне Надсоне были бы интересны и сейчас: как живые свидетельства тогдашнего отношения к будущим классикам…

У Надежды Хвощинской был очевидный литературный дар, и была – истовая вера в то, что писательство не просто род человеческой деятельности, но служение…

Одного этого достаточно, чтобы перечитать лучшее из написанного Хвощинской.

* * *

Простенькие песенки Юлии Жадовской; кристальные, ясные, задушевные:

Ах, бабушкин сад!

Как счастлив, как рад

Тогда я бывал,

Как в нем я гулял,

Срывая цветы

В высокой траве,

Лелея мечты

В моей голове…

В ней, в её душе было нечто наивно-детское, по-хорошему сохранённое на всю жизнь: искренность, вера: то, чего не оценил Белинский, но похвалил Добролюбов.

Повсюду тишина: природа засыпает

И звезды в высоте так сладостно горят!

Заря на западе далеком потухает,

По небу облачка едва-едва скользят.

Ах, раствориться бы в этих недрах – без остатка: только стихи пусть дальше живут, за пределами жизни писавшей.

Жадовская красиво и точно строила пейзаж, используя богатую палитру; но главное – пела бесконечные изменения, происходящие в душе, словно внутреннее око важнее земных очей, словно тайны, хранящиеся в лабиринтах сердца, должны быть расшифрованы, как наиболее важные.

К этому стремилась.

Этого искала.

Стихи её остались – едва ли их можно отнести к высотам, но и сбрасывать со счетов не следует: как свидетельства очевидно чистого сердца и вечно работающей души.

* * *

…И вот Елизавета Сухово-Кобылина, уже будучи хозяйкой блестящего литературного салона, выпускает первую повесть: она напечатана в «Современнике», и подписана Елизавета Тур.

Повесть имела успех: о ней благосклонно отозвался Островский; язык был чистым и светлым, а персонажи прописаны чётко, красиво…

…От чтения «Княжны Дубровиной» – романа Елизаветы Тур – остаётся ощущение всепобеждающей любви.

Причём речь отнюдь не только о чувстве мужчины и женщины – нет! шире – тут имеется в виду любовь родителей к детям, любовь каждого к каждому…

Но в романе дан конфликт хорошего с лучшим; хотя изначально всё кажется чёрным: девочка Анюта теряет родителей; её удочеряет брат матери, вдовец с четырьмя детьми: мол, и для пятого ребёнка найдётся место.

И обретает Анюта идеальную семью; и дальнейшие события будут только хорошими; это сентиментальный роман – с соблюдением всех правил жанра; о христианских ценностях повествуется тоже под соответствующим углом…

Елизавета Тур имела успех; Тургенев писал о ней: «…дарование госпожи Тур… может выдержать самую строгую оценку».

Повести, романы, дневники, переживания женщин, христианские идеалы, льющийся язык…

Собственный, недолго просуществовавший журнал «Русский язык», где публиковались критические статьи писательницы; она, в частности, дала высочайшую оценку Достоевскому, исходя только из первых им опубликованных вещей.

В последний период жизни писательница создавала повести для юношества.

Сложно сейчас, подойдя с предельной строгостью к книгам Елизаветы Тур, зная иерархию русских классиков девятнадцатого века сказать, была ли она действительно большим писателем, или сумма сделанного, разнообразие его – включая блеск салона – создали своеобразную ауру, окружившую её образ; но то, что Елизавета Сухово-Кобылина, ставшая писательницей Елизаветой Тур, играла определённую роль в литературной жизни девятнадцатого века – неоспоримо…

* * *

Зов «в Москву!» – как вектор самого верного движения – родился задолго до чеховских сестёр: он прозвучал в стихотворении Евдокии Растопчиной, и окрашен в те же тона надежды, что и у Чехова:

В Москву, в Москву!..

В тот город столь знакомый,

Где родилась, где вырастала я;

Откуда ум, надеждою влекомый,

Рвался вперед, навстречу бытия;

Где я постичь, где я узнать старалась

Земную жизнь; где с собственной душой

Свыкалась я; где сердце развивалось,

Где слезы первые пролиты были мной!

Ум, постигающий земную жизнь, попытка свыкнуться с собственной душой – характерные меты метафизического и поэтического движения Растопчиной, сочинения которой мысль определяла в большей, думается, мере, нежели чувства.

Хотя и последние звучали сильно, порой избыточно мрачно, как в стихотворении «Безнадежность»…

Вместе и лёгкость: радуга радости жизни зажигается волшебными фонарями счастья:

Скорей гардины поднимите,

Впустите солнышко ко мне,

Окошко настежь отворите

Навстречу утру и весне!

Свет – основополагающая гамма жизни; его сияющая основа тоже должна быть постигнута, узнана, ибо невозможно построить жизнь, не используя светового материала.

Свет – больший, нежели игра волны; свет счастья, свет духа…

Разные темы – давая своеобразие густого и плотного стиха – наполняли бытие Евдокии Растопчиной; и, наполняя ими реальность, входила она корпусом стихотворений в богатое пространство русской поэзии, обогащая его ещё больше.

* * *

Хозяйка литературного салона, поэтесса, певица, композитор…

Свечи пышно горят, блестят лакированные паркеты, и отражения огней в чёрном плавнике рояля расплываются причудливо…

Отличались ли стихи Зинаиды Волконской от среднестатистического рифмованного продукта того времени?

Вероятно, да, в них была свежесть и терпкость самостоятельности, тугие токи мысли согревали их изнутри, и лучи стремления к идеалу пронизывали, поднимая ввысь…

Ты арфа страданья,

Ты арфа терпенья,

Ты арфа с душой!

Твой дух, твои струны

Поют хор мученья.

Напев их: аминь!

Терпи, моя арфа!

Звучишь ты надеждой,

Пророчишь ты рай!

И Ангел скорбящих

Твой голос узнает

И встретит тебя…

Арфа жизни часто издаёт звуки, мучающие даже живущих в избытке; страдания касаются бахромой угольных крыльев каждого, но искры созвучий призваны освещать тьму…

Игры Аполлона (как писал Пушкин в посвящение Волконской) всегда достаточно чреваты: расплатой за них может стать собственная жизнь… Да, но – игры ли?

Если бы так, то зачем потомкам интересоваться развлечениями предков?

Нет, стихи всегда сгустки лучшего, живущего в человеке, они – следствие его индивидуальности, его неповторимого взгляда на мир; и стихи Волконской, порою овеянные скорбью, порой лучащиеся радостью, живут особой жизнью своей, соперничающей с течением времени:

Уж как пал снежок со темных небес,

А с густых ресниц слеза канула:

Не взойти снежку опять на небо,

Не взойти слезе на ресницу ту.

Она была многообразно талантлива, хотя, думается, главной её ролью жизни была именно звёздная роль хозяйки великолепного салона, собравшего столько блестящих имён…

Анна БУНИНА

Альманах Миражистов

БРАТУ МОЕМУ

Скажи мне, милый Джон, кто дал тебе искусство

Всегда равно счастливым быть,

Одно и то же чувство

И в ясный день, и в облачный хранить?

Как сделал ты союз и дружбу с Провиденьем?

Слепым ли случаем, иль хитростью — уменьем?

Природа ничего нам даром не дает,

И пошлину на всё тройную налагает,

Берет, как ростовщик, за всё большой процент,

10 Кого душею наделяет,

Велит тем слезы лить — страдать,

Любить чувствительность — и вместе проклинать.

С тобою ж у нее совсем не те расчёты,

Ты душу получил исполненну доброты;

А счастлив — и блажишь судьбу свою.

Всегда так весел, жив, как пташечка на воле;

Но что я говорю?

Одну ли душу?.. боле.

Едва лишь только ты помыслишь, что сказать,

Их с каждым словом две мгновенно вылетают;

Одна спешит в глазах свой вечный трон занять,

Другая на устах — и обе вдруг сияют —

А третию еще передаешь рукам,

Когда, касаяся струнам,

Перстами гибкими аккорды пробегаешь,

Согласны тоны извлекаешь,

Как мощный чародей

Даешь им жизнь — язык… дивлюсь судьбе твоей!

Чувствительным с одной беда… с одной накладно —

А ты с тремя живешь

Без ссор — раздоров — ладно,

И слез не льёшь.

<1806>

Источник – собрание стихотворений НЕОПЫТНАЯ МУЗА

https://imwerden.de/pdf/bunina_neopytnaya_muza_2016__izd.pdf

Каролина ПАВЛОВА

Альманах Миражистов

Я не из тех, которых слово
Всегда смиренно, как их взор,
Чье снисхождение готово
Загладить каждый приговор.

Я не из тех, чья мысль не смеет
Облечься в искреннюю речь,
Чей разум всех привлечь умеет
И все сношения сберечь,

Которые так осторожно
Владеют фразою пустой
И, ведая, что всё в них ложно,
Всечасно смотрят за собой.

Она была хозяйкой самого популярного поэтического салона в Москве. В конце 1830-х годов Павлова поразила литературную общественность заявлением: «Я – не поэтесса, я – ПОЭТ!». Сказала задолго до Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, которым по очереди приписывали первенство этого высказывания.

Игорь Северянин считал, что Каролина Павлова – маленькая жемчужина в короне русской поэзии. Софья Парнок видела в ней параллель со своей собственной личной и литературной судьбой: «Но современницей прожив бесправной, нам Павлова прабабкой стала славной».

Каролина Павлова, урожденная Яниш, родилась 22 июля 1807 года в Ярославле, в семье обрусевшего немца. Отец, Карл Иванович Яниш, получил образование в Лейпцигском университете и был известным врачом. Через год ему дали место на кафедре Московской медико-хирургической академии, где он преподавал химию и физику. Семья переехала в Москву. Каролина уже в юности свободно владела немецким (языком домашнего общения) и французским. Легко овладела английским, позже выучила испанский. Очень способная, она в итоге превосходно владела шестью европейскими языками. На этих языках и писала свои первые стихи. Тогда же стала переводить русскую поэзию.

Мемуары Павловой начинаются — с войны, тревоги, сборов: семья с пятилетней Каролиной и её трехлетней сестрой в конце лета 1812 года уезжает из Москвы в Ярославль, и мать не разрешает ей говорить по-французски, потому что это «опасно в присутствии простого народа». Каролина запомнила разговоры взрослых о Наполеоне — она просила взрослых пустить ее к нему, чтобы «усовестить его и уговорить отправляться назад, восвояси»; о московском пожаре, в котором сгорел принадлежавший семье дом; о разорении смоленского имения. Она видела пленных французов, жалких и голодных, и сгоревшую Москву, куда вернулась семья.

Образованная и талантливая девушка обратила на себя внимание А. П. Елагиной — племянницы В. А. Жуковского, и та ввела её в знаменитый литературно-музыкальный салон Зинаиды Александровны Волконской. Постоянными посетителями салона были А. С. Пушкин, Е. А. Боратынский, П. Я. Чаадаев, П. А. Вяземский, Д. В. Давыдов, Д. В. Веневитинов.

Каролина Яниш обратила на себя внимание Баратынского, Языкова, Вяземского, Пушкина, они посвящали её стихи.

В салоне у Волконской 19-летняя Каролина встретила 28-летнего Адама Мицкевича. Он давал уроки польского языка, она упросила родителей взять его к ней учителем. 10 ноября 1827 года на балу он сделал ей предложение, и она готова была согласиться. Однако так и не оправившаяся от разорения в войну семья, по сути, жила на деньги дяди Каролины с материнской стороны. Девушка должна была стать его наследницей. Дядя пригрозил, что в случае брака с опальным поляком прекратит финансовую помощь ее родителям. Отец готов был на это пойти ради любимой дочери, но Каролина отказалась принять его жертву. Девушка «решила поступить, как подсказывало чувство долга» (так она объясняла свой поступок позднее), и не приняла предложения. Мицкевич уехал в Петербург.

С письмом он послал Каролине два тома парижского издания своих стихов 1823 года. На втором томе написал: «Каролине Яниш посвящает ее бывший учитель польского языка А. Мицкевич. 1828, 25 декабря». В долгой разлуке Каролина писала Мицкевичу: «Я не могу дальше выносить столь продолжительной неизвестности… Десять месяцев прошло со времени твоего отъезда… Я убедилась, что не могу жить без дум о тебе, убедилась, что моя жизнь всегда будет только цепью воспоминаний о тебе, Мицкевич! Что бы ни случилось, душа моя принадлежит только тебе одному. Если же мне суждено жить не для тебя, то жизнь моя похоронена, но и это я снесу безропотно» (19 февраля 1829 г.).

В 1829 году Мицкевич вернулся в Москву; они встретились, и она попросила его, чтобы он решил ее судьбу. Но он предложил ей только дружбу — и уехал на юг, в Италию. Каролина не стала устраивать сцен, чего он опасался, а вдогонку послала письмо: «Прощай, мой друг. Ещё раз благодарю тебя за всё — за твою дружбу, за твою любовь. Я поклялась тебе быть достойной этой любви, быть такой, какой ты этого желаешь».

Мицкевич ответил ей стихотворением

«На память панне Яниш»:

Когда пролетных птиц несутся вереницы

От зимних бурь и вьюг, и стонут в вышине,

Не осуждай их, друг! весной вернутся птицы

Знакомым им путем к желанной стороне.

Но слыша голос их печальный, вспомни друга!

Едва надежда вновь блеснет в моей судьбе,

На крыльях радости помчусь я быстро с юга

Опять на север, вновь к тебе!

***

После разрыва Мицкевича с Каролиной ей сделал предложение пылкий юноша Дашкевич, но получил отказ. Он не смог пережить безответной любви, унижения и покончил жизнь самоубийством.

***

А Каролина любила всегда только Мицкевича.

Спустя тринадцать лет после их неудачной помолвки, 10 ноября 1840 года, она писала:

Ты вспомнил ли, как я, при шуме бала,

Безмолвно назвалась твоей?

Как больно сердце задрожало,

Как гордо вспыхнул огнь очей?

Взносясь над всей тревогой света,

В тебе хоть жизнь своё взяла,

Осталась ли минута эта

Средь изменённого цела?

***

В 1836 году Каролине исполнилось двадцать девять лет, и , прислушавшись к мольбам родителей, Каролина согласилась выйти замуж за литератора Николая Филипповича Павлова.

Павловы поселились в своем доме на Рождественском бульваре, где у них был литературный салон. Частыми гостями Павловых бывали Гоголь и Боратынский (его Павлова считала своим литературным учителем), Герцен и Огарев, Фет, Полонский, братья Аксаковы. Именно у Павловых прощался с московскими литераторами М. Ю. Лермонтов перед отъездом на Кавказ в 1840 году. Историк и философ Борис Чичерин вспоминал о салоне: «Это было самое блестящее литературное время Москвы. Все вопросы, и философские, и исторические, и политические, все, что занимало высшие современные умы, обсуждалось на этих собраниях, где соперники являлись во всеоружии, с противоположными взглядами, но с запасом знаний и обаянием красноречия. <…> Хозяева, муж и жена, с своей стороны были вполне способны поддержать умный и живой разговор».

В 1839 году у супругов Павловых родился сын Ипполит, который впоследствии стал преподавателем словесности, критиком и публицистом.

Поэзия для Каролины Павловой была всем – целью и смыслом жизни: «Моя напасть, мое богатство, мое святое ремесло!» Её стихотворения, повести и переводы регулярно печатались в русских журналах 1830-1850-х годов и имели успех. Особенно велика ее заслуга в области переводов.. В 1831 году она перевела на немецкий несколько стихотворений Пушкина, Батюшкова и Вяземского, отослала текст в берлинский журнал – и получила из Германии доброе поощрительное письмо. Под письмом стояла подпись: «Иоганн Вольфганг Гёте».

Пиком литературного творчества Каролины Павловой стала публикация её стихов в «Отечественных записках», вызвавшая восторженную рецензию В. Г. Белинского, назвавшего стих Павловой «алмазным»: «Кроме двух прекрасных стихотворений г. Лермонтова, в V Ќ «Отечественных записок» есть четыре прекрасные стихотворения г-жи Павловой …».

В Петербурге в 1854 году умер от холеры её отец. Вместе с матерью и сыном Павлова перебралась в Дерпт. Здесь Каролина познакомилась с Алексеем Константиновичем Толстым. Они подружились. Толстой высоко оценил ее творчество – а она преклонялась перед творчеством Толстого и перевела на немецкий язык многие его стихи и баллады, драмы «Царь Федор Иоаннович», «Смерть Иоанна Грозного». Ее стараниями в Германии вышли книги А. К. Толстого: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», поэма «Дон Жуан». А. К. Толстой её переводы считал «верхом совершенств»

Скончалась Павлова в 1893 году в Хлостерлице под Дрезденом.

За несколько лет до смерти она ответила сыну Адама Мицкевича — Владиславу, собиравшему воспоминания об отце, что каждый год отмечает день их помолвки — 10 ноября, не снимая, носит кольцо Мицкевича, на ее столе стоит его фотография и вазочка из обожженной глины, подарок Адама….

Славу Каролине вернул в двадцатом веке Валерий Брюсов, купивший в книжной лавочке старенький томик стихов Павловой и издавший её собрание сочинений. «Серенаду» выписал себе в дневник Александр Блок. Началась жизнь после смерти…

Софья Парнок посвятила Каролине Павловой стихотворение:

«И вновь плывут поля — не видишь ты, не видишь! —

И одуванчик умилительно пушист.

Росинку шевеля, — не видишь ты, не видишь! —

Пошатывается разлатый лист.

И провода поют, — не слышишь ты, не слышишь, —

Как провода поют над нивами, и как

Вдали копыта бьют, — не слышишь ты, не слышишь!

И поздний выстрел будит березняк.

Июль у нас, январь, — не помнишь ты, не помнишь:

Тебе столетие не долгосрочней дня.

Так памятлива встарь, — не помнишь ты, не помнишь

Ни вечера, ни ветра, ни меня!»

Источник: https://vk.com/@domnaliteinom-ya-naverno-rodilsya-pozdno-ili-rano-mne-ne-ponyat-pavel-koga

***

Каролина ПАВЛОВА:

***

Salut, salut, consolatrice!

Ouvre tes bras, je viens chanter.

Musset

Ты, уцелевший в сердце нищем,

Привет тебе, мой грустный стих!

Мой светлый луч над пепелищем

Блаженств и радостей моих!

Одно, чего и святотатство

Коснуться в храме не могло:

Моя напасть! моё богатство!

Моё святое ремесло!

Проснись же, смолкнувшее слово!

Раздайся с уст моих опять;

Сойди к избраннице ты снова,

О роковая благодать!

Уйми безумное роптанье

И обреки всё сердце вновь

На безграничное страданье

На бесконечную любовь!

Февраль 1854, Дерпт

ППривет, привет, утешительница!
Открой объятия, я запою.
Мюссе(франц.). —

Мюссе Альфред (1810-1857) — известный французский поэт. В эпиграфе использована строка из его стихотворения «Ночь в августе».

Не пора

Нет! в этой жизненной пустыне

Хоть пала духом я опять, —

Нет! не пора ещё и ныне

Притихнуть мыслью и молчать.

Ещё блестят передо мною

Светила правды и добра;

Ещё не стыну я душою;

Труда покинуть не пора.

Ещё во мне любви довольно,

Чтобы встречать земное зло,

Чтоб всё снести, что сердцу больно,

И всё забыть, что тяжело.

Пускай солжёт мне «завтра» снова,

Как лгало «нынче» и «вчера»:

Страдать и завтра я готова;

Жить бестревожно не пора.

Нет, не пора! Хоть тяжко бремя,

И степь глуха, и труден путь,

И хочется прилечь на время,

Угомониться и заснуть.

Нет! Как бы туча ни гремела,

Как ни томила бы жара,

Ещё есть долг, ещё есть дело —

Остановиться не пора.

Июнь 1858, Москва

Источник: https://pitzmann.ru/pavlova.htm

Евдокия РОСТОПЧИНА

Альманах Миражистов

Евдокия Ростопчина – третий поэт России

Именно так в эпоху Пушкина и Лермонтова называли их знакомую «счастливую-несчастливую» женщину

Евдокия Петровна Ростопчина. Художник Г. Кордик (1846) / wikipedia.org

Текст: Вячеслав Недошивин (кандидат философских наук, ведущий рубрики Литературный салон Родины)/РГ

«И что мы с вами, господа, в сравненье с дамой той прекрасной, и наша жизнь, и наши дамы, господа?..»

Почему эта песенка из давнего Окуджавы всегда приходит ко мне, когда я оказываюсь на пятачке у московского метро «Красные Ворота»? Что за блажь, казалось бы? А секрет-то прост — стоит мне взглянуть на памятник Лермонтову, как сразу же вспоминаю и ее — Додо, как звали ее с детства, подругу его и третью после него и Пушкина поэтессу «Золотого века» русской литературы.

«Подросток с сумрачными глазами»

Все знают, что на месте высотки у Красных Ворот, откуда рвутся из метро волны москвичей, стоял когда-то дом, где родился Лермонтов. Но мало кто знает, что рядом, за углом на Новой Басманной, в уцелевшей церкви Петра и Павла, той, которая была построена по рисунку еще Петра I, отпевали Додо — умершую в 46 лет поэтессу Евдокию Ростопчину. Ту, которую Лермонтов звал «подростком с сумрачными глазами», а она его, по-свойски — «Лермонщиком». Это ведь ей он перед последней поездкой, где его и убьют, подарил альбом со стихами «Я верю: под одной звездою мы были с вами рождены».

И еще меньше кому ведомо, что и скончалась Додо здесь же, на Новой Басманной, 16. Один родился тут, а другая, знавшая его с детства, ушла в вечность. Такой вот пятачок в центре Москвы!

«Люблю ее стихи… Какое глубокое чувство, какая простота и сила, — признался в письме к Тургеневу Петр Вяземский, тот, который когда-то напечатал самый первый стих ее. И сказал: под ними могли бы подписаться и Жуковский, и Пушкин, и Баратынский. — Но, — подчеркнул, — не люблю самой музы. Она точно Иоанна д’Арк. Та в домашней жизни простая пастушка, а в минуты откровения герой и мученик; эта — пустая вертушка, а в минуту откровения поэт и апостол душевных таинств».

Да, в моей «прекрасной даме» всего было намешано с лихвой, но главное — стихи! И вслед за Окуджавой я повторяю и повторяю про себя ее последние строки:

Вы вспомните меня когда-нибудь…
но поздно,
Когда в своих степях далеко буду я,
Когда надолго мы, навеки будем розно —
Тогда поймете вы и вспомните меня!..

Дюма на коленях (Новая Басманная, 16)

В последний дом ее попасть не удалось. Бог весть, что в нем ныне, давно уже перестроенном, без шести полуколонн, без парадного подъезда, откуда вынесли гроб.

Забытая!.. Говорят, «забытая» еще при жизни. Но почему же здесь навещал ее драматург Островский, пил чай Тютчев, обедали Лев Толстой и Алексей Писемский? Почему, наконец, в год смерти ее, в 1858-м, тут перед ней, умиравшей от рака, вдруг встал на колени и великий француз Александр Дюма? И попросил ее не просто написать о встречах с Лермонтовым, но и перевести на французский не абы что — стихи Пушкина «Во глубине сибирских руд…».

Просьбы она выполнила. Но к бумагам в Париж приписала: «Когда вы получите мое письмо, я буду мертва». Так и случилось. И стих ее на смерть Лермонтова, где были строки «Поэты русские свершают жребий свой, // Не кончив песни лебединой!», мы в полном праве отнести ныне и к ней.

«Прекрасная дама» с псевдонимом «ясновидящая», «великая дочь Москвы», «русская Сафо», которая, по словам Плетнева, после гибели Пушкина и Лермонтова оказалась «без сомнения первым поэтом на Руси», здесь, в этом доме, закончила роман в прозе с говорящим названием «Счастливая женщина». И здесь же написала стихи, словно опровергающие эту книгу:

И жизнь моя судьбы рукою
Из черных нитей соткана
С моей тревожною душою.
Я не для счастья рождена!..

А до этого, еще только въехав в этот дом, в 1852 году, в письме историку Погодину объяснила главную причину своей «счастливой-несчастливой» жизни: «Чем более в нас правды, чистоты, возвышенности, тем более нас преследуют, уничтожают и губят люди». И призналась: «Вот почему презираю я душевно всю теперешнюю литературную сволочь… Конечно, меня за это грызли, грызут и будут грызть, но не лучше ли брань, чем хвала, заслуженная постыдными происками, уступками, чужими расчетами и соображениями?»

По одной версии, Дюма, привезенный в Россию его русским другом, графом Кушелевым-Безбородко, пробыл у нее всего два часа, и, говорят, ступив еще на порог этого дома, зная, что она нездорова, уже заранее думал, как бы быстрее «ретироваться». А вот по другой версии — так пишут! — даже заночевал в этом доме. Так покорен был хозяйкой. Ведь сошлись две души, и — родственные!

Но ни великий Дюма, рассекавший «большую деревню» Москву на четверке лошадей и знавший к тому времени лишь несколько русских слов (naprava, naleva, pachol, stoi и damoi), ни Ростопчина, владевшая пятью языками, вряд ли догадывались, что за каждым тайно наблюдало «царево око».

Слежка за Дюма не вымысел. Не знаю, вертелись ли около него шпики в поезде до Москвы, пока он трясся аж 26 часов, но «Дело» его из 10 документов и поныне хранится в Госархиве под грифами «Секретно», «Весьма секретно», со штампом «Хранить навсегда» и с припиской на полях: «Доложено государю». Первый документ, письмо генерала-адъютанта, кн. Долгорукова начальнику 2-го округа корпуса жандармов, гласил:

«18 июля 1858 г. известный французский писатель Александр Дюма (отец)… намерен посетить и внутренние губернии России, для каковой цели собирается в Москву. Уведомляя о сем, предлагаю Вам во время пребывания его в Москве учредить за действиями его секретное наблюдение и о том, что замечено будет, донести…»

Так что за всеми «naprava» и «naleva» его, за неуцелевшими, увы, домами, где он останавливался в Петровском парке у французской актрисы Женни Фалькон и Д.П. Нарышкина и в доме брата его, камергера К.П. Нарышкина на Поварской, 38, мы знаем как раз благодаря соглядатаям.

А в чем повод для слежки? Да в том, что Дюма имел наглость еще в 1840 году написать роман «Учитель фехтования» о декабристе Анненкове и его любви к француженке Полине Гебль, с которыми, кстати, лично встречался после их возвращения из Сибири. Вот крамола-то! Роман не был переведен у нас и запрещен к ввозу в Россию Николаем I (его опубликуют лишь в 1925 году, а без купюр вообще в 2004-м).

А Ростопчина? Она тоже подверглась репрессиям и за тайные стихи «К страдальцам», сочувствующие узникам «25 декабря», и за намеки о «притеснениях Польши» в стихах «Насильный брак». За это и стала «затворницей в Москве», ибо царь «выдворил ее из Петербурга» с пожизненным запретом появляться в столице.

Маленькая смуглая женщина с большими близорукими, но горящими глазами — «пустая вертушка», если верить Вяземскому…

Две встречи с Пушкиным (Потаповский пер., 12, стр. 7)

«Бим-бам-бом, пишу тебе в альбом! Что писать тебе в альбом, право, я не знаю, разве счастья пожелать — от души желаю!..»

Забавно, но более полувека назад я в молодежной газете высмеял возрождение «девичьих альбомов» — занятия возвышенных девиц начала ХХ столетия. А ныне вдруг подумалось: не с них ли и началась женская поэзия веком раньше, когда в моду входили зеркала-псише, жирандоли, кинкеты, сонетки — изукрашенные ленты для вызова прислуги и, наконец — изящные, с лукавыми замочками, девичьи альбомы?

«Додо», как звала себя Евдокия (а вообще-то Евдоксия) Сушкова, писать стихи начала с 7 лет. Свой заветный альбом у нее, уверен, был. Не могло быть иначе, если в роду Сушковых чуть ли не все писали стихи. Отец Петр Сушков был поэтом, оба дяди — Николай Сушков (друживший когда-то с Державиным и Карамзиным) и Михаил — тоже писали стихи, прозу и пьесы, да и бабка по отцу Сушкова-Храповицкая числила себя поэтом и драматургом. Я уж молчу про кузин Елизавету и Елену, ставших писательницами Лодыженской и Ган. И главное, про Катишь Сушкову, miss Black-Eyеs, которая в эти как раз годы отчаянно кокетничала с юным соседом по Молчановке Лермонтовым; тот посвятит ей 11 стихотворений и даже как-то расплачется из-за нее.

Так что «живое болтовство», как скажет о Додо понимающий «в словах» первый лексикограф и академик Грот, было воздухом, которым она, в окруженье «сиротства и пренебреженья», дышала с младых ногтей.

Родилась в 1811 году, в Потаповском переулке , в частично дожившем до нас доме, «смотревшем» тогда и на Чистопрудный бульвар, в усадьбе дяди по материнской линии Ивана Пашкова. Этот, увы, стихов не писал, и потому все вокруг считали: для «светской барышни неприлично заниматься сочинительством, а печатать произведения уж совершенно постыдно!» Ей, «пылкому ребенку», потерявшему в семь лет мать и месяцами не видевшему отца, только и запомнились скука арифметики и географии, визиты танцмейстера Иогеля, который учил ее плавной «припрышке» в контрдансах, уроки русского от Семена Раича, «питавшего» в те дни в пансионе и Лермонтова, и Тютчева, да свеча в дрожащей руке, когда дорывалась до «запретных» Элоизы Руссо, Вертера Гете или Дельфины — госпожи де Сталь.

Да, поэзии Пашков не терпел, но поэтов в доме принимал. Я не говорю о Жуковском и даже Мицкевиче, которые навестили как-то дядю ее. Не говорю о студиозе Огареве, который, влюбившись в 14-летнюю Додо, гарцевал верхом в Потаповском и, зная о стихотворстве ее, писал ей в рифму:

Двором широким проезжая,
К крыльцу невольно торопясь,
Скакал, бывало, я — мечтая —
Увижу ль вас, увижу ль вас!..

Я говорю о князе Вяземском, кому она в 18 лет, но все еще украдкой, показала свой альбом, а он не только тайно списал стихи «Талисман», но и под псевдоним «Д……а» самочинно опубликовал их в альманахе «Северные цветы». То-то был скандал в доме, когда имя раскрылось. «Есть талисман священный у меня, — писала в стихах… — В нем цель надежд, в нем узел бытия, грядущего залог, дней прошлых упоенье!»

Шушукались, что это о «тайном романе» Додо с князем Голицыным, но я бы отнес это к одной из встреч с Лермонтовым (на детском балу, где она, как пишет, «еще скакала, как девочка») и к двум первым встречам с Пушкиным. Вот уж впрямь — и грядущего залог, и упоенье прошлым…

Первая встреча была на Кудринке, на пасхальном гулянье. Она, 15-летняя барышня, только и запомнит, что толпы вдруг вскинулись: «Он идет!» и бросилась увидеть Пушкина. А вторая — на балу у генерал-губернатора (Тверская ул., 13) в первую зиму ее выезда в свет. Ей уже 18 и — о, счастье! — их знакомят. Она зарифмует: «Под говор музыки, украдкою, дрожа, // Стихи без искусства ему я шептала // И взор снисхожденья с восторгом встречала…» Пишут, что поэт так увлекся «восторженными излияниями» ее, что провел с нею почти весь вечер. Хотя чуть позже и заметил: «Говорит скверно, но стихи пишет сносные…»

Вот уж тут неправда ваша, Пушкин! Все, до Дюма включительно, как раз отмечали ее разговор: умный, страстный, глубокий. Не «болтовство». Прямо писали: не монологи, а «фейерверк»! Но, видно, у Пушкина в 1828-м были дамы пофейерверкней нашей «вертушки»! Впрочем, через три года он с молодой женой навестит ее в Потаповском (они даже будут кататься на «масленичной» в одних санях), а в Петербурге, позже, уже так сойдутся, что накануне последней, роковой дуэли поэт будет несколько раз выбегать из ее гостиной, чтобы «мочить голову» от сжигающего угара последних событий.

Забытые кольца (Бол. Лубянка, 14)

Вот в этом дворце он, ее муж, в одной из зал яростно разломал серьги за 10 тысяч рублей. Его подарок новобрачной Додо, уже графини Ростопчиной, который ей ну не глянулся. Самая, может, крошечная тайна этого дивного здания, где еще недавно была приемная ОГПУ — НКВД — КГБ, где до пожара Москвы 1812 года жил две недели у генерал-губернатора Москвы, гр. Ф.В. Ростопчина великий Карамзин, а уже во время пожара, в захваченной французами Первопрестольной, представьте, военный интендант Мари-Анри Бейль, кого мы ныне зовем Стендалем.

Он, 29-летний снабженец, кажется, здесь (ха-ха!) и спер из богатейшей библиотеки «очаровательный томик» Вольтера. Спасаясь от огня, он сменил в Москве «пять дворцов» (четыре я знаю: Тверская, 10, Страстной, 15/29, и Рождественка, 11), но, кажется, именно про этот дом черкнул в Париж: что комнаты тут «были полны… статуй и картин. И были там прекрасные книги…».

Теперь же, выйдя замуж за сына Ростопчина Андрея, хозяйкой сюда въехала наша Додо. Любила, как помним, Голицына, но родня сочла его «недостаточно богатым», и под венец пошла с нелюбимым. Недаром почти вся лирика ее будет о неразделенной любви, а трое детей к своим трем — от любовников…

Жениху 19, он на три года младше ее, хотя в форме корнета выглядел на 30. Осанка, рост, игривый ум! Злословили, что интересы его — лишь «карты, лошади и женщины», но он станет библиофилом, коллекционером живописи, меценатом. Будет даже издателей искать для стихов ее о чувствах, но… не к нему. Ведь приметливая кузина ее Катишь не зря заметит: «По всем признакам моя кузина будет им командовать, тем более что теперь она играет роль покорной и страстной».

Венчались в утраченной ныне Введенской церкви. Не венчание — сплошной конфуз. Во-первых, невеста смешалась, когда священник спросил ее: не обещала ли она руку свою другому? В ответ на молчание повторил вопрос, и лишь тогда ей шепнули из-за спины: «Скажите же, что нет». Но главное — вот ужас-то! — оба забыли дома кольца. «Дело шло к церемонии, — усмехнется потом почт-директор А.Я. Булгаков. — Ну я дал ему свое кольцо, да князь Масальский свое; стало быть, не Андрюша и Додо, а Масальский и я обвенчались». Плохая это примета, знаем, «но не робкую душу вложил Бог в Сушкову, заметит о свадьбе Вяземский, она отвечала, что грядет на вольную смерть»...

«Молодые казались счастливыми», — заметит свидетельница. В романе «Счастливая женщина» напишет как бы и про себя: «Она вошла в мужнин дом без заблуждений… но с намерением верно и свято исполнять свои обязанности — уже не мечтая о любви… но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу, делить с ним добро и зло, радость и горе». Ах, хочется вдохнуть за ней — если бы…

В мемуарах опишет мужа как ревнивого, мелочного и злого человека. Да и в стихах скажет:

Друг друга не поймем мы с вами никогда!..
Так лучше нам расстаться…
Лишь редко, издали,
без лишних слов встречаться…

Не расстанутся. Дадут волю друг другу. И когда уедут в Петербург, где заведут один из блистательных салонов, в котором на «литературных обедах» будут бывать Пушкин, Жуковский, Вяземский, Одоевский, Мятлев, Соллогуб, Плетнев, Языков, потом и Лермонтов, и Тютчев, она влюбится в Андрея Карамзина, сына историка, и родит ему двух дочерей (он погибнет на войне), а позже, в 1845-м, заведет сына и от 19-летнего светского раскрасавца Петра Альбединского, будущего генерала и любовника даже французской императрицы Евгении.

К слову, из шести детей ее две дочери станут довольно известными писательницами. Скажется «литературная стихия» столицы, где, несмотря, казалось бы, на вечные беременности, она выпустила и «Очерки большого света» (1839), и первую книгу стихов (1841).

Та «стихия», которой единственной и служила до гроба.

Два альбома (Садовая-Кудринская ул., 15, стр. 3 а)

Сейчас в этом дворце — детская больница им. Филатова. Но именно здесь, в купленном Ростопчиным в 1848 году доме, и проживет наша героиня целых четыре года. Супруги едва вернулись из Италии, где поэтесса не только подружилась, но почти влюбилась в Гоголя, и почти сразу узнали: им запрещено жить в Петербурге.

Помните её балладу «Насильный брак»? Она прочла ее в Риме Гоголю, и он не только попросил прочесть ее вновь, но горячечно настоял: «Пошлите в Петербург: не поймут и напечатают. Чем хотите ручаюсь!.. Вы не знаете тупости нашей цензуры, а я знаю». Знал, ибо Булгарин в «Северной пчеле» и тиснул её, не расчухав смысла. А когда все, ядовито смеясь, заучивали её наизусть, грянула гроза: номер приказали изъять и уничтожить, у Булгарина «потребовали объяснений», а Ростопчиной запретили даже появляться в столице. Афронт! Даже муж её развел руками: «Ей-богу, не пойму, — пожал плечами, — как ты в эту историю попала, моя многомудрая Додо? И что вообще тебе Гекуба, в смысле Польша?!»

Но так они оказались на Садовой, где, кстати, недурно устроились. Их дочь Лидия вспомнит, что на втором этаже, во владениях отца, куда вела мраморная лестница с ростовой статуей «Девушка, удящая рыбу», была огромная библиотека в тысячи томов, столы с графскими коллекциями манускриптов и гравюр и на стенах — редкие работы фламандцев. А поэтесса, поселившись внизу, в анфиладе из 6 комнат, обставила все по-своему: кушетки, кресла, козетки, шифоньерки с дорогим фарфором, опять же жирандоли (это, кстати, подсвечники с бликующими висульками), и даже, пишут, «весьма ценная рояль», на которой в Петербурге играли Глинка, Даргомыжский, Лист, Шуберт, Мендельсон и сама Полина Виардо.

Здесь Ростопчина напишет роман в стихах «Дневник девушки», роман в письмах «У пристани», драму «Нелюдимка». И, не изменяя себе, вовсе не нелюдимка, заведет «литературный салон» — будет «удить рыбу» среди писательского сообщества.

Именно здесь, удивительно, Толстой познакомится с Островским, а Гоголь с Федотовым, художником, который тут и напишет знаменитый портрет ее. Наконец, здесь будут засиживаться Тургенев, Загоскин, Григорович, Писемский, Майков, Полонский, Мей, Погодин, Бартенев, сестра Сухово-Кобылина Салиас де Тернемир. Возможно, им всем она и показывала два драгоценных своих альбома, доставшихся ей и от Пушкина, и от Лермонтова.

Ведь и того, и другого она, одна из немногих, видела, считайте, последней.

Злоязычный поэт Ходасевич напишет о ней спустя полвека: «Если вычеркнуть из биографии Ростопчиной всё то, что относится к литературной ёе деятельности, получится описание самой обычной жизни барышни и дамы… Барышня, дама — вот образы, прежде всего встающие перед нами в биографии поэтессы, некогда славной, ныне забытой».

Эх, эх, Владислав Фелицианович! Так, да не так! Да, дама, но потому и «прекрасная дама», что душой всегда была на стороне «униженных и оскорблённых», что писала о декабристах, что получала удары от власти, и главное — ее ценили Лермонтов и Пушкин. Ну разве вы не помните, что за две недели до смерти Лермонтов из Пятигорска укорил в письме свою бабушку:

«Напрасно вы мне не послали книгу графини Ростопчиной; пожалуйста, тотчас по получении моего письма пошлите мне ее сюда».

Книгу стихов, заметьте!

И неужели не читали её письмо в Париж для Дюма, где она пишет почти о ежедневных встречах с «Лермонщиком» в 1841-м? То в салоне вдовы Карамзина (единственным, вообразите, в Петербурге, где не играли в карты и говорили по-русски), то на балах у Воронцовых-Дашковых, то у себя на Фонтанке.

«И двух дней было довольно, чтобы связать нас дружбой, — писала она «душеньке Дюма». — Мы встречались и утром, и вечером… Три месяца, проведенные тогда Лермонтовым в столице, были, как я полагаю, самые счастливые и самые блестящие в его жизни… Любимый и балованный в кругу близких, он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и приходил к нам читать их вечером… Около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин… Я одна из последних пожала ему руку. Мы ужинали втроём за маленьким столом, он и ещё другой друг… Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его казавшимися пустыми предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и отнимали сердце. Через два месяца они осуществились…»

На ужине Лермонтов и подарил ей альбом, где было лишь одно стихотворение — ей:

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены,
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны…
Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь…
Так-то вот!

А второй альбом, который она хранила пуще ока, был последней тетрадью Пушкина. Его подарил ей Жуковский после дуэли поэта. В альбоме не было ни строки. Поэт, как она и написала после его смерти, свершил «жребий свой, не кончив песни лебединой!..»

«Посылаю вам, графиня, на память книгу, — написал ей Жуковский. — Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов и не успел написать ни одного… Вы дополните и докончите эту книгу его…»

Она же — нет, все-таки Прекрасная Дама! — ответила ему стихами:

…Но не исполнить мне такого назначенья,
Но не достигнуть мне желанной вышины,
Не все источники живого песнопенья,
Не все предметы мне доступны и даны:
Я женщина!.. во мне и мысль и вдохновенье
Смиренной скромностью
быть скованы должны.

Этим и гордилась умирая: «Я не для счастья рождена…»

P.S. Ей, как и Лермонтову у «Красных Ворот», поставили-таки двухметровый памятник в Воронежской области, где было ее имение, где она открыла больницу для крестьян и, говорят, шила им одежду. Там не было и нет той толпы, которую выпрастывает метро ныне. А про толпу ее последнее письмо:

«Поймите же меня, наконец, и знайте, что мне несродно, невозможно идти в ногу с общим мнением… Оно, это знаменитое общее мнение, всегда составлено из личной придури каких-нибудь водителей, которым безмолвно и глупо повинуется толпа, не имеющая своего суждения… Я приняла борьбу, подняла перчатку и с донкишотским самоотвержением пошла одна против всех, вдохновляясь только чистотою моих намерений и неподкупностью моих убеждений».

#Лермонтов #Растопчина

Автор:Вячеслав Недошивин

Главная > Материалы проектов > Публикации

Зинаида ВОЛКОНСКАЯ

Альманах Миражистов

Русские поэтессы XIX века / Сост. Н. В Банников. М.: Сов. Россия, 1979.

МОЕЙ ЗВЕЗДЕ

Звезда моя! свет предреченных дней,

Твой путь и мой судьба сочетавает.

Твой луч светя звучит в душе моей;

В тебе она заветное читает.

И жар её, твой отблеск верный здесь,

Гори! гори! не выгорит он весь!

И молнии и тучи невредимо

Текут, скользят по свету твоему;

А ты всё та ж… чиста, неугасима,

Сочувствуешь ты сердцу моему!

Так в брачный день встречаются два взора,

Так в пении ответствуют два хора.

Звезда души без суетных наград

Преданности, участий сердобольных,

Волнений, слёз, младенческих отрад,

Звезда надежд, звезда порывов вольных,

Забот души, сроднившихся со мной,

Звезда моей мелодии живой!

Звезда моя! молю мольбой завета!

Когда в очах померкнувших любя,

Зовущий луч уж не найдёт ответа,

Молю, чтоб ты, прияв мой жар в себя,

Светя на тех, кого я здесь любила,

Хранящий взор собою заменила!

1831 Рим

ДРУГУ-СТРАДАЛЬЦУ

Ты арфа страданья,

Ты арфа терпенья,

Ты арфа с душой!

Твой дух, твои струны

Поют хор мученья.

Напев их: аминь!

Терпи, моя арфа!

Звучишь ты надеждой,

Пророчишь ты рай!

И Ангел скорбящих

Твой голос узнает

И встретит тебя…

КНЯЗЮ П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

НА СМЕРТЬ ЕГО ДОЧЕРИ

В стенах святых она страдала,

Как мученица древних лет;

Страдать и жить она устала;

Уж всё утихло… девы нет!

И Кипарис непеременной

Стоит над девственной главой,

Свидетель тайны подземельной,

И образ горести родной!

Ты едешь… но её могилу

Оставишь мне не сиротой:

Так солнца заменяет силу

Луч месяца в ночи святой!

1835 Рим

НАДГРОБНАЯ ПЕСНЬ

СЛАВЯНСКОГО ГУСЛЯРА

Уж как пал снежок со темных небес,

А с густых ресниц слеза канула:

Не взойти снежку опять на небо,

Не взойти слезе на ресницу ту.

У Днепра над горой, высокой, крутой,

Уж как терем стал новорубленый:

Ни дверей в терему, ни окна светла,

А уж терем крыт острой кровлею.

Кровля тяжкая на стенах лежит,

А хозяин там крепким сном заснул,

Как проснется он, — то куда пойдёт?

Как захочет он на бел свет взглянуть,

Пожелает он гулять по граду, —

Ан в глазах земля и в очах земля!

Как прозябнет он, — где согреется?

Сыро в тереме, — а ни печи нет,

И не высохнут стены хладные.

Ах, вы хладные, стены тесные!

Для чего вы тут, для чего у нас?

Зима бабушка! ах, закрой ты их

Своей рухлою, белой шубою!

Ты, млада весна, зеленой фатой!

ПРИМЕЧАНИЯ

Тексты стихотворений сборника взяты из прижизненных и посмертных

изданий произведений поэтесс, а также из различных литературных альманахов и

журналов. В тех случаях, когда это было возможно, тексты сверялись по

советским изданиям.

Стихотворения в подборках расположены не всегда в хронологической

последовательности, а часто группируются по тематическим признакам. Даты

написания стихотворений воспроизводятся только по печатным источникам; часть

стихотворений датировать не удалось. Не разысканы и не воспроизведены, к

сожалению, также портреты А. А. Волковой, А. И. Готовцовой и Н. С.

Тепловой. Чтобы показать творчество поэтесс конца XIX столетия более

целостно, в состав сборника включены и стихотворения, написанные ими в

начале XX века.

З. Н. Волконская

Другу-страдальцу (стр. 40). Обращено к поэту И. И. Козлову, потерявшему

зрение. И. И. Козлов отвечал на эти стихи Волконской тоже стихами.

Князю П. А. Вяземскому… (стр. 40). Девятнадцатилетняя дочь Вяземского

Прасковья скончалась во время путешествия Вяземских в Италию в марте 1835 г.

и похоронена в Риме. И Кипарис непеременной — непременный. Кипарис издавна

считался надмогильным деревом.

Надгробная песнь славянского гусляра (стр. 41). Стихотворение входило в

прозаический текст «Сказания об Ольге».

***

Источник: http://az.lib.ru/w/wolkonskaja_z_a/text_0050.shtml

Царицы муз: Русские поэтессы XIX — начала XX вв. / Сост., автор вступ.

статьи и коммент. В. В. Ученова. — М.: Современник, 1989.

На смерть Д. В. Веневитинова

Сложил художник свой резец.

«Доволен я! — гордясь своим произведеньем,

В восторге говорит творец. —

Все чисто в нем, совершено с уменьем:

И стиль, и форма… все! Достойным приношеньем

Возможно мне почтить богов!..»

Схватив фиал, он к храму поспешает,

И бог, почтенный им, склоняется с приветом

Над жертвой дорогой, плодом его трудов.

Идет во храм толпа, любуется предметом

Искусства и в него кладет свои дары:

Утехи чистые младенческой поры

И звонкий смех забав и наслаждений.

Мечта в него вперяет долгий взгляд

Из-под тумана сновидений;

Лучи того огня, которым светит гений,

На нем искрятся и горят…

Но все исполнено, и грозными шагами

Смерть близится, стучащая костями.

И перед ней со страхом все бежит.

Пустеет храм… Безжалостной косою

Все разрушается — и, жертвою святою

Наполненный, фиал могилою сокрыт.

Конец 1820-х гг.

Прозу см. тут

http://az.lib.ru/w/wolkonskaja_z_a/

Источник:

« Московский литературный салон кн. Зинаиды ВолконскойСловарь-указатель имён и понятий по древнерусскому искусству »

Жан КОКТО

Альманах Миражистов

Цитата: «В детстве Кокто на всю жизнь проникся страстью к театру, который он многократно описывал как «лихорадку багрянца и золота». Уоллес Фоули писал: «Атмосфера театра стала для него целым миром. … Каждая деталь театральной постановки завораживала его, от ярко раскрашенного заднего плана до женщин, продающих карамельки в антракте». Нил Оксенхэндлер в своей книге « Скандал и парад: театр Жана Кокто» видел определённую связь между любовью Кокто к матери и его любовью к театру. Оксенхэндлер писал: «Первым знакомством Кокто с гламуром и престижем театра стал запах духов его матери и мерцающая красота её платьев, когда она собиралась на вечер в «Комеди Франсез» или Оперу. Она сама была театром».

Когда Кокто было восемнадцать лет, его стихи были публично прочитаны в Париже актером Эдуардом де Максом и несколькими его друзьями-театрами. Очарованные творчеством молодого поэта, актеры представили чтение в театре на Елисейских Полях. После этого знакомства Кокто стал активным участником парижской художественной сцены. В период до Первой мировой войны он был связан с авангардистами кубистами, фовистами и футуристами. Кокто встречался и работал с такими художниками, как Пабло Пикассо и Эрик Сати, опубликовал несколько сборников стихов, начал писать пьесы и балеты и утвердился в качестве ведущего представителя французского авангарда. Всегда будучи прежде всего поэтом, Кокто подчеркивал с самого начала своей карьеры, что независимо от жанра, в котором он работал, все его творения были по сути поэзией.

Во всех своих работах Кокто придерживался определённых принципов художественного творчества. Одним из них было обращение к тайне. Однажды он объяснил: «Чем меньше произведение искусства понято, тем медленнее оно раскроет свои лепестки и тем медленнее увянет». Он также считал, что «секрет поэзии заключается в том, чтобы вытащить вещи из тех мест, куда их поставила привычка, и раскрыть их под другим углом, как будто мы видим их впервые».

Источник : https://www.poetryfoundation.org/poets/jean-cocteau

Жан КОКТО

Перевод с французского Надежды Рыковой

* * *

Иногда в полуночном лесу
Видит путник уютный свет
Что мигает в дальнем окне
И с надеждой в пляшущем сердце
Устремляется он к избушке
Где живет людоед

Сб. «Реквием», 1962

Кокто Ж. Петух и арлекин. – СПб.: Кристалл, 2000. – С. 149. – (Б-ка мировой литературы).

Метки: Франция, ХХ век

Жан Кокто портрет работы А.Модильяни, 1916 год

Лившиц Б. К. (Переводчик текста)

ЖАН KOKTO

ПЕРНАТЫЕ В СНЕГУ

Пернатые в снегу меняют признак пола.

Родителей легко ввели в обман халат

Да страсть, что делает Элизу невеселой:

Мне ребус бабочек яснее всех шарад.

Я прыгну на тебя, личина, и узнаю

В тебе то пугало, что флейтой я плев ял;

Солдатик мой, в твоих романах я читаю

Про вишенник в цвету, про майский карнавал.

Постель и пастораль — не твой ли шлак, Людовик

Шестнадцатый? — но мак надгробье нам слагал;

Воспоминания на углях цвета крови

Кропают траурный и нежный мадригал.

Как сани русские — открытье для волчицы,

Быть может, твой, Нарцисс, бесчеловечный пыл —

Не преступление? И кто же поручится,

Что сгинул след волны, где руку ты омыл?

СПИНА АНГЕЛА

Ложной улицы во сне ли

Мнимый вижу я разрез?

Иль волхвует на панели

Ангел, явленный с небес?

Сон? Не сон? Не труден выбор;

Глянув сверху наугад,

Я обман вскрываю, ибо

Ангел должен быть горбат.

Такова, по крайней мере,

Тень его на фоне двери.

Источник: https://20v-euro-lit.niv.ru/lit/text/1693/88571/Livshic/zhan-kokto-stihotvoreniya.htm

Жан Кокто. КОТ. Перевела с французского
СветланаКомандровская

Он ласков и хитёр и льстит мне с мнимой лаской чудной,
В глазах горит огонь камней драгих, как изумрудный.

Он на диване томно возлежит, вокруг не видя ничего,
Невозмутим всегда, лишь слышится мурлыканье его.
Но взгляд плута тревожен и невольно словно напряжён,

Он, потянувшись, улыбнулся, чуть привстал: хитрить силён,
Затеять хочет милую игру с лучом бегущим, зыбким.
Дугой он выгнул спинку, а в глазах азарт, в усах улыбка.

Тут интерес к игре потерян, начал умываться вечерком
И нежно гладить шёрстку язычком, как розовым цветком.

Le Chat. Jean Cocteau

Un air de douceur feinte eternellement rode
Dans son oeil de cristal, d’onyx et d’emeraude.

Couche, de temps en temps sa patte s’arrondit,
Et le ronronnement qu’il fait entendre dit
Le douloureux soupcon de son ame inquiete.

Il s’;tire, ferme les yeux, tourne la tete,
Miaule, avec un rayon joue, ou bien encor, prompt,
Se leve, les moustaches droites, le dos rond,

Puis tout a coup, assis, se met, lent et morose,
A lecher son dos noir avec sa langue rose.

https://www.chitalnya.ru/work/1835346/

КОТ

Дух мнимой ласковости теплится под спудом
Его хрустальных глаз, горящих изумрудом.
Лежит и, кажется, забыл про всё вокруг,
Мурлыкает во сне, и этот тихий звук
Всё больше выдает невнятную тревогу.
И вот потягивается и понемногу
Примеривается, как поиграть с лучом.
Потом встает, спина дугой, усы торчком,
И вдруг, усевшись, умывается, проворный,
И розовый язык скользит по шерстке чёрной.

(перевод М. Яснова)

Прекрасное стихотворение Жана Кокто и замечательный перевод с французского Михаила Яснова.

* * *

Je voyage bien peu

J’ai vu Londres, Venise

Bruxelle, Rome, Alger

De musée en église

S’épuisant mon désire d’encore voyager.

Londres, Coeur de charbon, pavot de brique rose,

Où l’on marche endormi.

Venise, triste à cause

Que son corps d’amour n’est ville qu’à demi.

Bruxelle, dont la place est un riche théâtre

Rome a l’oeil inhumain

De moulage de plâtre

Alger qui sent la chèvre et la fleur de jasmain.

Je n’était pas heureux dans ces villes que j’aime;

Mon сoeur y souffrait nu.

A Paris, c’est de même.

Je me sens mal partout, sauf en tes bras tenus.

Jean COCTEAU (1889-1963)

Постскриптум

Я путешествую: Венеция и Лондон,

Брюссель, Алжир и Рим.

Весь белый свет мне отдан —

Но страстью разъезжать все меньше я томим.

Вот Лондон — розовый кирпич, покрытый сажей,

Дремота по углам.

Венеция — всё та же

Грусть по любви, вода и камень пополам.

Как декорация — Брюссель, и Рим, что цепко

Из тьмы глядит на мир

Незрячим оком слепка.

Жасмином пахнущий и козами Алжир.

Я не был счастлив там — я их люблю, а всё же

Томился в них, чужих.

Увы, в Париже тоже —

Тоска везде, где нет простертых рук твоих.

Жан Кокто

Перевод Михаила Яснова

АльманахМиражистов

ПЕГАСЫ КОКТО

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН,

Анна БУНИНА, Каролина ПАВЛОВА,

Евдокия РОСТОПЧИНА,Зинаида ВОЛКОНСКАЯ

Жан КОКТО

ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ

Читайте в цвете на старом ЛИТСОВЕТЕ!

Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996

ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!

06.09.15 07:07

45-тка ВАМ new

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580691:

КАЙФ new
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580520

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/

СОЛО на РОЯЛЕ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

СОЛО НА РОЯЛЕhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=575083

КОЛОБОК-ВАМ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573921

Внуки Ра
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573474

Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=572148