Мы прибавляем миру человечности…

Мы прибавляем миру человечности…

(ДВАДЦАТЬ ПРИВЫЧЕК РУССКИХ непонятных иностранцам…)

1.
Русские женщины красятся, наряжаются,
даже идя в магазин, в туфли, в нарядные платьица.
Русские женщины выглядят так, как на подиум,
русская – значит, ты – песнь,
русская, значит, – мелодия!
Что ей центр всего космоса, звездного мира?
Русские наряжаются, сидя в халатах в квартирах!

Я так крашусь, наряжаюсь за всех,
кто спогиб, кто умер геройски до нашего века,
за Зою Космодемьянскую: платьице, туфли, мех,
Алёну, что в башню вмурована эхом.

Я так крашусь, как будто пред Страшным Судом
отвечать: «О, я грешная, ибо красива…»
Так я крашусь, как будто спасаю ваш дом,
исступленная, как Манассия.

Да, да, да. Предавали меня, но прости
всем врагам ты меня, ибо я их простила, простила.
Посмотри, посмотри: из ладони, горсти,
как из сердца, все реки России.

Я так крашусь, как будто валом десятым,
я так крашусь, как будто бы маем Девятым,
я так крашусь, что тушь льёт, когда пред Распятым
я стою, и лицо заливает покато.
И от русской привычки я не отрекусь!

Ибо там позади речка, мама и Русь!
И Москва! Красно, красно цветисто украшена
площадями огромными, небом и башнями!

Для тебя так я делаю в звень неторопко.
…А коль надо, пойду в бой, в сражение, в топку,
не раздумывая, придонбашенно,
москалёво, сакрально. Не страшно мне!
И горжусь, что я русской зовусь!

2. РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ ЛЮБЯТ всем сердцем

***
Как у Блока «своей рукой убрал я со стола»,
вот так и я своей рукой. А руки
дрожали…Как унять мне дрожь? Ушла
не в ночь сырую. В день! Где звуки
шуршащих шин. Где птицы близоруки
и синеглазы в небе средь вершин
деревьев мечутся. Кто я? Я – из руин
самой себя.
Я – камни, камни,
разрушена. Разбита…

Третий день
пишу тебе: ватсап и рядом вайбер,
я из руин пишу, из слова «тень».

«Своей рукой портрет твой», как у Блока.
«Своей рукой убрал», как это плохо!
А текст один: «Прости, что огорчила.
Да, ты виновен, но прости мне, милый!»
Мужчины – это дети, и они
бывают не всегда, увы, умны.

Зачем придумывать идиллий совершенство?
Нет идеала в мире! Сколько лет
ищу я идеал простой свой, женский,
духовный, близкий! Идеала нет.

«Своей рукой портрет твой» в рамке венской
«своей рукой» разбила. И – привет!

(Привет, привет, привет из сонма дней,
как у Аллегровой – «привет, Андрей»).
Душа моя, как голая, – оденься,
душа моя, нет в мире совершенства,
душа моя, сама себя убей!

Я не должна была терзать тебя, терзаясь,
я не должна была писать тебе, кусаясь
и, плача, доводить тебя до слёз,
(да, ты заплакал, видя, – ухожу я),
да, я – серьёзна.
Пусть ты не всерьёз.

Как дальше там у Блока про буржуя
в поэме, что «Двенадцать»? «Прятал нос»?

Я ехала обратно на машине.
Семь перекрёстков ехала. Да минет
поэзия вас, люди, господа,
всё – от неё!
Вся от неё моя беда!

***
Верни любовь мне! Верни любовь мне, тебя прошу я.
Верни любовь мне! Верни любовь мне мою большую.

Её из этих лучей солёных, камней огромных,
её из этих лесов скоромных, лосиных чащ я
да всею грудью, да чревом я добывала томным
из этих бабочек, что трепетали во мне живяще.

Теперь гербарий во мне, точнее, лепидоптеролог,
из мёртвых бабочек что извлечь, кроме жёлтых крыльев?
А ты стоишь на пороге квартиры. Молю безмолвно
вернуть мне чувство!
Не получается…Но мы – были!

Пережидали дожди и вьюги,
мороз друг в друге!
Ложись на грудь мне. Ложись на плечи. Ложись на лоно.
Прижмись ко мне пуповиной, родинкой. Дай мне руки,
я их согрею вот здесь на теле.
Хочу влюблённой
ходить по городу, ошалевшей: ужель возможно?
Ходить ранимой, такой горячей, почти без кожи.
Вот я кричу (от обиды):
– Дверь мне открой в прихожей.
Но, как назло, заедет замок, и дрожат пальцы тоже!

Сегодня ехала мимо церкви у нас в Печёрах.
И так крестилась. И так просила:
– Верни любовь мне!
Мою любовь, что сожгла вчера я так зло, упорно,
верни любовь! Ведь она была горячо, костёрно,
сакрально, веще, светло, утробно, небесно, нёбно!

Ты говорил:
– О, красивая! Можно ль так быть красивой?
Ты ревновал.
Ты звонил. Ты ждал: что не едешь долго?
Орловский дворик, посёлок Южный, Кооперативный.
Кафе «У Волги», кафе «За Волгой».
Длинна дорога…

– Верни любовь мне мою большую!
Кричала в небо!
– Верни любовь мне мою. Любовь! Без неё нища я!
Верни, верни мне кусочек смерти, кусочек света.
Верни мне, небо, верни мне, небо!
…Не возвращает!

3. Zык

Что такое zык – жужжанье, зов ли, рыки?
Что такое «зыкать»: Плакать, хвалить, шуметь?
Аз есмь zык! Аз есмь крик я!
Аз есмь ласточка, уточка, цапля и выпь.

Аз есмь сербское – sonus, звучание, песня,
аз индийское – zuts, авестийское «зов»,
«зой» украинское. Аз есть – мы вместе, мы вместе!
Аз есмь мир!
Аз есмь – на все я готов.

Аз есмь zык. То есть язык русский, терпкий,
вещий, вольготный и влажный, словно бы Волга река.
Он бесконечен, безбрежен, он без аршина и мерки.
Он на века!

Дай надышаться мне им. Дай ты мне наговориться.
На всех на «о» и на «а», на всех звучаньях добра.
Дай мне напиться на нём. Дай мне взлететь, словно птица
до середины Днепра.

Zык – это словно бы zнак.
Zык – это словно бы zумер.
Дай мне поплакать, попеть, вызвучать, вызволить песнь.
Дай мне понять, что ты здесь, что ты, уехав, не умер.
То, что, уйдя, не ушёл, то, что ты мой, мой ты весь!

Да, я вопила тебе, что разлюбила. Не верь мне.
Да, я шептала тебе, слух свой замкни глухотой.
Ибо язык это всё, это пространство и время.
Космос. Вселенная. Мама. Сын. И Никола святой.

Всё в языке – в подъязычье. Аз зык. И аз есмь народ я.
Пушкин придумавший, сделавший русским нас всех языком.
Не исчезай, я молю! Солнце моё – моя родина.
Аз я не только язык, в горле я – тающий ком!

4.

Наши обычаи: подносить хлеб-соль,
потому, что главное – хлеб, соль, вода,
караваем встречать на пороге – восторг!
Растопляя кусочки льда.

Это наши обычаи – отторжение зла,
ибо хлеб, что Господнее тело, вкуси!
Ибо хлеб оберег и кусочек тепла.
Так водилось у нас на Руси.

Хлеб, как будто фатальность, зеркальность, все мы,
его жёлтые зёрна и чёрные тоже.
О, как поле красиво, что после жимы,
как блестит его нежная кожа.

Наделённые хлебом святым, золотым.
Преломлённые, словно бы часть каравая!
О, какая привычка: сиреневый дым,
что над полем, пшеница, когда созревает.

Я несу тебе тело своё, точно хлеб
посоленный, промасленный, в блузке с сердечком.
А от нашего хлеба идёт Божий свет,
пахнет соль, точно вечность.

Для охотника зверь ценен, как урожай,
скотоводу домашнее стадо важнее.
Для славян: хлеб да соль.
Приходи, приезжай,
как исконное то, что нужнее.

И от щедрости: на, моё поле бери,
и от вещей открытости – поле внутри,
так распахнуты мы, что светлеем.

Так откусывай, ешь, я несу каравай.
Так откусывай, ешь, солью пересыпай,
так означено в Четьих-Минеях!

5.

Даль оленью, луг, ложбинку совью
обошла дорогою прямой.
Я любила его страшною любовью,
так любила – боязно самой.
Всё любила в нём: и «зайчик-ёжик»,
что он мне писал по смс.
Всё, кем был он,
и кем не был вовсе,
все, что суть:
всех жен его, невест…
Всех сынов его, моих, не наших,
дочерей и внуков и пра-пра
дедов, бабушек живых и павших.
Солнца все!
Ярила все!
Все Ра!

Мне его жена сестриц всех ближе
и роднее. Я им собрала
для детей от курток до штанишек
всем подарки, снеди для стола.

Быть смиренней мне травы дорожной.
Быть мне тише ветра и травы.
Даже пошлое его – «мой зайчик-ёжик»
я терплю.
Я жду сильней халвы.

Нет, не одинока (есть попутчик!).
Не в разводе.
Не в раздрае.
А с семьёй.
Не любовник – упаси, Господь! – а лучше!
Брат, товарищ, батя, друг родной!

Так люблю, что чудом – гвоздь в ладошку,
так люблю, что пуля снайпера сладка.
…Напиши мне – жду! – «мой зайчик-ёжик»,
чтобы снова пережить века!

6.
Последней рубахой русский (бери!) поделится!
Рубаха из ситца, из льна, из небесной материи.
Смотри, как с обрыва кидается русское деревце,
не русское деревце так вниз не станет, веруя!

Здесь остров Буян. Алатырь. Да река молочная.
Не знаю я лучше крестьянского нашего зодчества.
Не знаю я лучше картин, чем иконопись «Троица»
Рублёва Андрея. По-русски она мироточится.

На лицах убитых дожди хороводятся, водятся.
Не знаю я лучше земли, чем Николы Вешнего!
Не знаю я лучше кириллицы да глаголицы,
не знаю смешней анекдотов про Брежнева.

Вкусили Европы? Наелись? Вам душеньку выели?
Я предупреждала давно: лучше в Азию!
Давай повторим наизусть: небо синее,
такое щемящее, очи не застит мне.

Не надо про гадкое мне. Говорю же – допрыгались.
Не надо про сладкое мне. Говорю – не до игр теперь.
Нам ближе Царевич-Иван, чем индигово
и чем поколение «х», робот-двигатель!

Кукушка, кукушечка, сколько нам жить, ты спроси меня!
Отвечу про вечность! Которая пахнет Россиею!
И небо, и небо такое щемящее, синее,
и речка, входили в которую с детства босыми мы.

И всё-то – есмь Русь!
Хоть подвалы, а хоть купол розовый.
И всё-то – есмь Русь!
Колокольни и запах берёзовый.
И вопли Марии над Сыном: «Вставай, милый, родненький»!
И глазки Настасьи. И Ксеньи. Матроны Юродивой.
И вопль Маяковского: «Вывернись так, чтоб уста одни!»
Делиться рубахой, как сердцем последним –
возьми!

7.
Любить по-русски Соней Мармеладовой,
любить по-русски, значит, князя Мышкина.
Не предавай, не лги, луга подкладывай
под изголовье яблоком и вишнею.

Отдай отчизне всё, что было скоплено,
отдай единственного Сына на распятие.
Тарасом Бульбой встань с оружьем во поле:
– Андрий, сынок…
И пулей в сердце вмять его.

В сырую землю. В травы узловатые,
все десять заповедь повторяю с братьями
от Валаамского монастыря великого
не лги, не укради, не жди женатого!
(И тут же нарушаю поелику я…)

По-русски матерей не бросить в старости,
по-русски помогать болезным деточкам.
Все имена нам помнить в силе, в храбрости.
Прощать,
прощать врагов и прочих нечистей!

Быть грузом «сто», и «триста», и «четыреста».
И камушком. И быть плитой гранитною.
Что выросло из нас таких, то выросло.
Мы – русские,
мы – тёртые,
мы – битые.

Мы – всё. И мы – ничто, и мы две вечности.
И «Троица», Андрей Рублёв и матрица.
Мы прибавляем миру человечности.
Мы – бездна, в нас весь мир сладчайше катится!