Поезд слезой катится из Северной столицы
в Москву.
За окнами сумерки – берлинская лазурь,
ворожит снег.
Пахнет костром, углём,
шепчет что-то сонно
беспокойный поезд.
Что-то бормочет недовольно –
ему ещё всю ночь не спать.
Моё тело инертно, лёжа на верхней боковой,
преодолевает пространство с северо-запада в центральную часть страны.
И я снова еду, ибо глаз – самый могущественный из всех членов –
требует обновления, как иногда слеза просит свидетеля,
как и слово “люблю” ушной раковины,
чрез которую прямиком в пространство сердца, где так тепло.
Рабочий и колхозница сливаются с небом. ВДНХ.
Гостиница «Космос».
Де Голль равнодушно озирает с постамента Руссию,
которой ещё совсем недавно в 66-ом кричал “Vive”.
По выражению лица видно, замёрз.
Лифт равнодушно ползёт на двадцать третий.
Длинный слабо освещаемый коридор.
Уборка номеров невидимыми горничными. Нескончаемый гул пылесоса.
Снег танцует.
Уехал из сумерек Санкт-Петербурга, приехал во что-то похожее.
Россыпь движущихся огоньков, как насекомые снуют,
то затухая, то появляясь из ниоткуда.
Озираю большой град,
глазами судорожно ищу так,
словно что-то потерял.
Поворот ключа,
чувствую, в номере кто-то.
Узнаю аромат – она.
Вечная спутница, единственная верная мне женщина.
Мир донельзя круглый – от чего-то мчишься, а потом на круги своя.
Едешь за удивлением, а натыкаешься на былое,
тихо ждущее тебя в номере.
Ласково: «Привет», строит глазки.
Я устало: «Здравствуй».
Куда деваться? Раз приехала, собирайся,
идём гулять по Столице.
Вместе топчем башмаки,
нежно держит меня за руку,
на неё я только и могу опереться. Моя наперсница.
Такой нежности мне никто не дарил.
Позади нас старик толкует внучке:
«слово “планета” от греческого “блуждать”».
Москва напоминает кружева:
чуть что, засмотрелся – заблудился
в коловороте храмов, переулков, музеев, библиотек.
Заплутал в красивом городе,
заблудился в себе.
Она кротко ждёт, не входит, пока я зажигаю свечи
в Соборе Усекновения Главы Иоанна Предтечи
в Хохловском переулке.
Варварка, Охотный ряд,
Рождественский бульвар,
вкусный кофе на песке на Центральном рынке
(зайди внутрь, держись левее, там двое ребят
что-то на тёплом и непонятном языке глаголят),
библиотека им. Достоевского близ Чистых прудов.
В общем, даем кругаля от Кремля до м. Тургеневская –
– голова кругом – глазу есть где расположиться.
И всё как-то молчаливо, безответно,
смиренно, как в аквариуме.
Авто несутся куда-то и зачем-то,
как и самолёты в небесах, как и звёзды над головами.
Люди снуют неслышно, взяв пример со снега: появляются на время, словно пар, покружат немного, исчезают. Такие равнодушные. Думается, что это статисты, которым поскорее бы заплатили после сего акта и они по домам,
к своим делам, заботам.
Тихо пылает свет торшера.
По ТВ равнодушно диктор читает с листка.
Налил в стакан горячего молока.
Мы с ней сызмала знакомы.
Я расчёсываю её мокрые волосы перед сном после душа.
Она мило отряхивает босые пяточки перед тем, как мы ложимся в постель.
Я застегиваю ей платье, когда собирается уходить под утро.
Для двоих готовлю крепкий кофе в турке.
Порой, выпив лишнего, сам же к ней бреду.
Но чаще она меня поджидает в самых неожиданных местах.
Я посвящен в её любовники.
Ты ласкова со мною.
Всегда меня слушаешь, когда засиживаемся допоздна
на подоконнике в белые ночи Санкт-Петербурга.
Она моя бессменная спутница.
Дай поцелую тебя в щёчку на ночь, моя милая бессонница.
Ждёт кровать, отдёрнут кончик одеяла,
пригласительно показав подушку.
Так уж вышло, что пожелать спокойного сна
могу лишь Господу.
Автор публикации
Удивительно точно передано настроение, аромат большого города и усталость от одиночества, и тоска от одиночества вдвоём.