Она засыпала в заливе
звёздного света,
а он ловил её сны—
не напевом,
а тишиной,
как смакует
соль и пену,
на пляжах
согретый,
шуршащий песками
Крым.
Это не был полёт—
а падение в небо
вверх,
где фонари — маяки
для тех,
кто не помнит,
как пахнет в гавани
хлеб.
Углями алея,
их губы ловили рассветы
на осколках
холодных зеркал,
где сны гаснут
быстрее,
чем боль
в напутствии
изнывающих
и любящих
ран.
А потом—
(всему есть потом)—
она стала пеной у мола,
а он — стражем прилива
с веслом из его седины,
кто считает ракушки
вместе с волною,
прильнувшей в песчинках
вины.
Но иногда, ближе к маю
(потому что всегда
иногда
хочет душа)—
два паруса сверкнут
и растают
в дали,
на губах оставляя
вкус солёного Крыма…
будто не было
ни разлук,
ни имён,
ни долгой, долгой
зимы.
Автор публикации
