Шум перемалывает моё тело в ничто. Все говорят, что я еще мальчик, но у меня лицо старика. Как бусина на счетах, наказанная за то, что выпала из своей линейки, я едва ли могу удержаться на мосту и смотреть на безмятежный мир подо мной. Такие же старые дети, как и я, всё хихикают, собираются вместе и пытаются перейти мост. Тяжесть лунного света уже колеблет мой мост. Поначалу большие тени незнакомцев, в итоге они становятся всё меньше и меньше, пока совсем не исчезнут. Вишня созревает. Саженцы растворяются в дыму.
Моё расследование никуда меня не привело – где же мои заслуженные аплодисменты? Наверное, это измена по отношению к моему отцу. Я пытаюсь заговорить через заложенную глотку, но моя речь больше походит на диалект.
Нет. Тишина – это диалект шума. Я пытаюсь вылить это всё – острый кончик моего языка ощупывает середину новенького моста. Каждый день я гнию и моё гниение следует своему пути, и внутри этого пути чудесным образом открывается аллея.
Моё гниение проникает внутрь и наталкивается на дверь изобилия. За дверью располагаются золотые зубы. Окруженный золотыми зубами, вырожденный язык свисает из больных легких. Я могу пройти внутрь аллеи, но мне не избегнуть её глубины. Эта глубина напоминает мои внутренние органы. Пара переобувшихся ботинок походит, пошатываясь. От паразитов у меня заболел низ живота. Водянисто.
Я размышляю. Потому что я старуха. Усыпляющая выгода от роспуска правительства отражается в зеркале напротив меня. Это мечта. Мечта. Мечта что топчется на напрасном труде – усталости и кровожадности нашего века, как сетка на доске для бадука. Мои ненастные губы тайно притворяются, что ужинают этой злобно измятой жижей. Сыны – много сынов. Их тяжелые ботинки стучат по старушечьей свадьбе – стальные подошвы.
Чем дальше я спускаюсь по лестницам, тем тяжелее становится найти колодцы. Я немного опоздал. Дует затхлый ветер – школьные карты ежедневно меняют цвета. Далеко от дома, крышам домов не остается ничего иного, как трястись. В колонии сейчас сезон прыщей. Люди трясут и поливают горячей водой говорящих во сне. Жажда – жажда невыносима.
Эта земля когда-то была дном изначального озера. Солёного. Колонны, удерживающие занавес, промокают. Рядом со мной не бывает облаков. Мои миндалины распухают от поникшего воздуха. Это определенно валютный скандал – моя рука, похожая на ногу, бесстыдно держит пульсирующую руку старухи.
Ходит слух о вторжении тирана. Дети продолжают превращаться в могилки. Одни взрослые пинают ботинки других взрослых. Я больше не хочу их видеть – но куда мне бежать? В условиях чрезвычайного положения, находящиеся на карантине соседи, общаются друг с другом. Далекие пушечные выстрелы и волдыри на нашей коже успокаивают нас.
Всё что у меня сейчас есть – это удушающий мусор, оставшийся после уборки моей огромной комнаты. Однажды в мою кишащую молниями комнату залетели вороны, размером с задушенных голубей. Те, что были посильнее, пытались уйти, но они подхватили чуму и упали один за другим. Комната была очищена, готовая взорваться.
В любом случае, все что я записал сюда – лишь мой недавний мусор.
Я ухожу. Вагон поезда, везущего Сунь-цзы, избегает моей комнаты. Написанная на скорую руку записка лежит на моем столе. Тут так же есть дешевое блюдце, на нем лежит варёное яйцо – моя вилка пробивает яичный желток. Птица, медаль, вылетает – ветер от взмаха крыльев разрывает сетку. Стайка пророческих документов дико танцует на ледяном поле. Моя кровь намочила сигарету. Квартал красных фонарей пылает в ночи. Фальшивые ангелы начинают плодиться, разлетаются во все стороны, покрывая всё небо. Однако, всё что я поставил здесь, в моей комнате, нагревается и сразу начинает шуметь. Огромная комната гниёт изнутри. Обои начинают чесаться. Мусор бешено прилипает к моим стенам.
Автор публикации
