1.
Кубань, Кубань, обитель солнца,
Тебя укрыла пелена.
Как шуба дикого чухонца,
Твоя степь сера и грязна.
В твоей грязи колеса вязнут
И конь не вытащит копыт
Просторов вольностью прекрасных
Усталый взор не разглядит.
Секут дожди, кружат метели…
Что ж в феврале как в феврале.
И я в потрепанной шинели
В холодном скорчился седле.
Февраль осьмнадцатого года,
В златых погонах крестный ход.
Немилосердная природа
Ледовым сделала поход
А сколько нас, судьбой согнанных
С родимых мест, нашли приют
В твоих просторах, столь желанных,
И наводнили ширь твою.
И юнкера, и генералы,
Тоской и болью сжав сердца,
Сюда упорно добирались,
Чтобы сражаться до конца.
Но почему, скажи на милость,
Гостеприимная Кубань,
Ты быстро так переменилась?
Загадкой мучить перестань.
Край воли, солнца и пшеницы,
Ты объясни нам отчего
Твои ощерены станицы
Свинцом железом и огнем?
Мы, беженцы из мест далеких
Здесь, пред тобою, без прикрас
Стоим предельно одиноки,
А ты принять не хочешь нас.
Мы первыми не начинали
Братоубийственной войны.
Нас жгли, нас вешали, стреляли,
Живыми клали во гробы.
Где друг, где враг? Я сам не знаю.
Такая каша на земле!
Один трубач не унывает,
Качаясь в такт шагам в седле.
Трубач, любимец эскадрона,
Не озлобленный до сих пор,
Прижал с улыбкой отрешенной,
Как девушку, к груди свой горн.
Вот так и едет улыбаясь
И, сам не знаю почему,
Но по секрету вам признаюсь,
Что я завидую ему.
Его не гложет червь сомненья,
И грудь не рвет напополам,
Всего себя отдал теченью,
Причудливым судьбы волнам.
Ах, знать бы за кого молиться
И за кого нам благовест
Заказывать. Суровы лица
Да и церквей то нет окрест.
Мой конь без корма обессилел –
Идем который день подряд.
“Большевики нас окружили”, –
Уже в обозе говорят.
Но это только кривотолки,
Пока не видно здесь врагов.
Мелькнул однажды на пригорке
Разъезд мятежных казаков.
За ними гнались, да куда там –
Не кони – звери. Нам бы их…
А в небе, тучами распятом,
Рассвет торжественно затих.
2.
Сидим в очередной станице,
Как баня топлена избы.
Легко дышать, светлеют лица,
Отодвигается борьба.
По базу кружится поземка,
А здесь, ненастию назло,
Кипит горячая похлебка
И офицеры за столом.
Роняет слезы умиленья
Полковник – он припомнил вдруг
И Царскосельские ученья,
И сослуживцев тесный круг.
Как это все теперь далеко
И не вернуть счастливый час.
Судьба, за что ты так жестоко
Наказывать решила нас.
На жизнь как на иной планете,
Когда казалось: жизнь – игра.
Вальсировали на паркете
Мы, молодые юнкера.
Бал, посвященный производству,
Ты вспомнишь, ротмистр, или нет,
Но сладкой болью отзовется
В душе твоей забытый свет.
Потом высоты Лаояна,
Смертей непрошеных беда,
Но нам в чащоба гаоляна
Победы брезжила звезда.
Потом германская, окопы,
Шрапнель, атаки, злая вша,
Карпатских гор крутые тропы…
В чем только теплилась душа?
Мы все достойно воевали,
Любовью к Родине горя,
Пока однажды не узнали
Об отречении царя.
С тех пор весь мир перевернулся,
Пришли солдаты, матросня.
Нас гнали, ставили под дула,
За верность старине кляня.
Вот справа от меня полковник,
В Ростов бежал он из Москвы;
Он спасся, но представьте, сколько
Их, не сносивших головы?
Он знал чекистские подвалы,
Но выжил, не сойдя с ума,
Его ни пытка не сломала,
Ни большевистская тюрьма.
Он выбрался из душегубки
И заучил судьбы урок.
И вот теперь в горячей рубке
Вертит неистовый клинок.
Чуть улыбнулся виновато
Поручик – думы не легки.
Его под Витебском солдаты
Поднять пытались на штыки.
я сам в Екатеринославле
К расстрелу был приговорен
И комиссар смеялся сально,
Когда б теперь попался он…
Один трубач улыбкой ясной
Приносит свет в густой наш мрак.
Он весь во власти грез прекрасных
И как дворец ему барак.
Увлечены его улыбкой
Мы забываем о борьбе,
Когда в рассветной дымке зыбкой
Он марш играет на трубе…
Пока трубить еще не время –
Час передышки на войне –
Мы, сбросив горя груз, как бремя,
Молчим, забывшись в полусне.
За деревянным ставне вьюга…
Вдруг щелкнул выстрел вдалеке.
К седлу. Затянута подпруга.
Клинок в безжалостной руке.
Храня в сердцах остатки веры,
На чуть приметный тусклый свет
Летят наметом офицеры…
Из них увидит кто рассвет?
1991
Автор публикации
