ФОРМУЛА БОГА:«Кедровая роща»
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,
Николай ЕРЁМИН,
Александр БАЛТИН, Владимир МОНАХОВ, Иосиф БРОДСКИЙ
2024
«Поэтическая премия Константина Кедрова «Кедровая роща». была учреждена 20 июля 2024 года. В неё вошли три номинации; каждая из них может включать несколько имён. Церемония вручения состоится в день рождения поэта 12 ноября 2024 года. Информационная поддержка: Русский ПЕН-Центр, Дом А. Ф. Лосева, Фонд культурных инициатив при Президенте РФ[59][60][61].»
ФОРМУЛА БОГА:
«Кедровая роща»
Альманах Миражистов
Москва -Красноярск 2024
ФОРМУЛА БОГА:
«Кедровая роща»
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,
Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН, Владимир МОНАХОВ,
Иосиф БРОДСКИЙ
Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин
адрес
nikolaier@mal.ru
телефон 8 950 401 301 7
Матрёшки Екатерины Калининой
Кошек нарисовала Кристина Зейтунян-Белоус
© Коллектив авторов 2024г
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ
Альманах Миражистов
Константин Кедров-Челищев
Поэтическая премия Константина Кедрова вручена лауреатам 12 Ноября 2024 г
0 4418 2Независимая Газета Главная тема Печатная версия
06.11.2024 20:30:05
Утопить ненависть в море любви
Версия для печати
Обсудить на форуме
Константин Кедров – настоящий поэт ещё и потому, что поэзия для него прежде всего игра и головоломка
Евгений Лесин
Ответственный редактор приложения НГ-Exlibris Андрей Щербак-Жуков
Заместитель ответственного редактора приложения “Ex libris”
Тэги: поэзия, константин кедров, авангард, философия, юмор, метафора, ньютон, эйнштейн
поэзия, константин кедров, авангард, философия, юмор, метафора, ньютон, эйнштейн Певец метаметафоры, поэт и философ Константин Кедров. Кадр из видео с канала библиотеки-музея Дома Лосева на YouTube
12 ноября поэту и философу Константину Кедрову исполняется 82 года. Дата, конечно, не круглая, но поздравить все равно хочется. И надо. Тем более что недавно в Издательском доме Игоря Сазонова стараниями Дмитрия Кравчука вышло собрание сочинений Кедрова. Ни много ни мало – шесть томов. Два из них больше 500 страниц. Остальные поменьше, но тоже весьма увесистые.
Открывается собрание сочинений философским трактатом «Инсайдаут. Новый Альмагест». Как видно из названия, книга перекликается с работой Птолемея. В редакционном предисловии сказано: «И если в «Альмагесте» Птолемея весь мир вращается вокруг Земли, то в «Новом Альмагесте» сам человек становится не только центром, вокруг которого вращается этот мир, но и самим миром во всей его необъятности, вмещая его в себя.
Человек – это изнанка неба.
Небо – это изнанка человека.
Так метафорически свою мысль выражает автор. Конечно, поэтический мир Кедрова может быть воспринят и без каких-либо философско-космологических обоснований. А вот философию и космологию «Нового Альмагеста» невозможно выразить и воспринять без метафоры. Хотим мы того или нет, язык метафоры – единственно возможный, по крайней мере сегодня, для описания новой космологической реальности – МЕТАМИРА, которая обозначает образ мира после ИНСАЙДАУТА, воплощенного в МЕТАМЕТАФОРЕ».
Понятие «метаметафора» ключевое для всего творчества Константина Кедрова – и поэтического, и философского. И шеститомник, словно рондо, замыкается, закольцовывается книгой «Де Тревиль метаметафоры». В предисловии к стихам автор пишет: «Рождение метаметафоры – это выход из трехмерной бочки Гвидона в океан тысячи измерений.
Надо было сделать какой-то шаг, от чего-то освободиться, может быть, преодолеть психологический барьер, чтобы найти слова, хотя бы для себя, четко очерчивающие новую реальность».
Второй том, названный кратко «Или», и третий – «Бутылка Клейна, брошенная в море» – это два больших сборника стихов. Стихов самых разных. Избранное за много лет. Часто коротких, нередко очень веселых, остроумных. Кедров – настоящий поэт еще и потому, что поэзия для него всегда игра. Он составляет и конструирует свои тексты. Это шутки, головоломки, игрушки. Словесные инсталляции и поэтические арт-объекты.
Основной закон капитализма
Жить спокойно
до социализма
Основной закон социализма
Жить спокойно
до капитализма
Вроде бы все предельно просто. Но ведь и точно, схвачено самое главное. В слове «остроумие» не зря присутствует «ум». Поэзия вовсе не обязана быть глуповатой, она может (если получается) быть и мудрой, и поучительной, и глубокой, и тонкой. Она может и должна не трогать, брать за душу, но и учить, и лечить. И успокаивать, и вдохновлять.
Вот и дожил я до седин
Капитан умеющий пить
Но не хватит морских глубин
В том вине меня утопить
С этим невозможно спорить. И не хочется спорить, и не надо. Капитан, умеющий пить, – Кедров очень правильно сказал про себя, он и есть капитан.
Он знает, куда идёт. И, к сожалению, много знает про то, что позади, про то, что было.
Была работа на износ
Допрос-донос донос-допрос
Хочется верить и надеяться, что это было, и больше такого уже не будет. Хочется и впрямь игры.
Я агностик
Кедров Костик
41-9-1480.jpg
В царстве черных ты только белая, в царстве
белых ты только черная.
Александр Трифонов. Черный конь. 2021Нам именно что-то подобное более всего по душе. И печаль лучше всего тогда, когда она светла. Немного грусти не помешает, но пусть это любовная грусть:
О Боже какая обида
Мы Рай принимали за ад
Тогда еще не было спида
Я каждой был женщине рад
Радуйтесь, граждане мужчины, каждой. И вы, товарищи женщины, тоже радуйтесь. Может, и не каждому мужчине. Это уж вам решать. Но все равно радуйтесь. Потому что все на свете – прежде всего игра.
Шахматная королева вся
матовая
В колеснице с двумя конями
В царстве черных ты только
белая
В царстве белых ты только
черная
Шах и шах шахиншах
Математика мат и мат
Шах и шах. Мат и мат. Волшебство и волшебство.
Четвертый том собрания сочинений Кедрова называется «Поэма Исуса об Иисусе». В него входят поэма в прозе «Поэма о сыне Божием», одна из глав которой и дала название сборнику (другие главы: «Духовный пир», «Храм словесный», «На каком языке говорил Иисус» и пр.), а также «Беседы о воскресении» и «Поэма Иисуса о Распятом и Воскресшем». Последнее произведение написано стихами, остальное все-таки и впрямь – проза. Поэтическая, яркая, философская, но проза: «…мое поколение еще застало смутно выраженную религиозную систему, в которой, во-первых, большую роль играл институт геронтологии. Этот институт был построен для Сталина специально. Фактически он занимался проблемой воскресения из мертвых: как продлить жизнь вождя…»
Жизнь вождя продлить не удалось, ну так он и не Бог, что уж тут поделать. Кедров же пишет про Божественное. Потому что поэт. Потому что все религиозные книги написаны стихами. Потому что сама поэзия – это Божье изобретение и, возможно, даже гордость.
Утопить ненависть в море
любви
Сжечь в космическом огне
Как Гоголь рукописи в камине
Заменить насилие любовью
Таков проект Христа и Льва
Толстого
Он неосуществим
Но так прекрасен
Как небо звездное у нас
над головой
Этот проект, добавим, потому и прекрасен, что неосуществим. Все прекрасное неосуществимо. И немыслимо. И неосязаемо.
В отличие от книг.
Пятый том собрания сочинений – снова философский трактат, собрание умных и остроумных мыслей. Называется он «Восьмигласие мироздания». Писать о философских работах Кедрова сложно. Потому что хочется просто его цитировать, настолько ярки и выразительны его строки.
«В теории относительности Эйнштейна есть только один «просчет» – это ее название. В результате миллионы людей думают, будто теория относительности утверждает, что все относительно. Что-то вроде высказывания такого рода: если теория относительности утверждает, что все относительно, то относительна и сама теория относительности.
Этот «фольклор» был бы неплохим гарниром к самому блюду, но как раз блюдо-то и остается неотведанным. Большинство людей пребывает в блаженном неведении того, что же на самом деле открыл Эйнштейн.
Широко распространено заблуждение, что теория относительности в отличие от физики Ньютона необычайно сложна и доступна лишь избранным. На самом деле физика Ньютона по степени сложности и запутанности изложения превосходит Эйнштейна. Ведь великий Ньютон строит здание своей физики на физически неверном постулате о существовании абсолютного времени и абсолютного пространства, не зависящих от законов физики».
И так сотня страниц за сотней. Парадокс цепляется за другой парадокс. Каждой строчкой открывается что-то новое и неожиданное. А ведь это новое и неожиданное открывается в чем-то хорошо знакомом…
В творчестве Константина Кедрова все не случайно, все тесно переплетается. Он снова и снова возвращается к однажды сформулированным понятиям и подает их на новом уровне.
В пятом томе поэт-мыслитель возвращается к постулатам, прописанным в первой книге. Так, к примеру, он приводит «16 определений метаметафоры»:
«1. Метаметафора – это новая метафизическая реальность, открывшаяся человеку после появления СТО (Специальная Теория Относительности) и ОТО (Общая Теория Относительности).
- Метаметафора – это метафора, которая позволяет человеку увидеть мир, каким его видел и видит Бог в первый момент творения.
- Метаметафора – это образ мира, который открылся бы человеку, если бы он мчался со скоростью света или стал светом…»
И так далее… Хочется читать снова и снова. Хочется цитировать снова и снова… Словно плыть по волнам чистой мысли, освещенной чистым светом.
КОММЕНТАРИИ(0)
Вы можете оставить комментарии.
Николай ЕРЁМИН
Альманах Миражистов
ТЕЛЕГРАММА КЕДРОВУ
Дорогой Константин Александрович!!
Поздравляю вас с Днём рождения!
Ахматова сказала;
– Я на правую руку надела.
Перчатку с левой руки.-
Вы — Поэт, который заставил всех поэтов и поэтесс,
а также читателей и почитателей ХХ и ХХ1 веков
снять свои перчатки или рабочие рукавицы,
Чтобы пожать ваши ладони,
протянутые к ним в знак дружбы
или
Любви…
Честь вам и хвала!
Николай Ерёмин, Никозавр в ДООСе.
Доктор Поэтических наук в КрасноАдске-КрасноРайске-КрасноЯрске и в Абаканске.
12 ноября 2024 года
БЕЗ ОБМАНА
СОНЕТ ПРО КАК ЖЕ ТАК?
Слева – Норд-Ост…
Справа – Зюйд-Вест…
Прямо – погост…
Церковь и крест.
Что с нами станет?
В сердце – протест.
Но – нарастают
Ветры окрест –
Плача и стона
Боль… Как же так?
Боже, ты кто нам:
Друг или враг?
Бурю уйми!
Всех – обними…
2024
***
К Святому Духу – и Отцу – и Сыну
Взываю с кулаками после драки:
– Предотврати в России Хиросиму!
Тем более – не надо Нагасаки!
Прости невиноватых… Извини
Виновных – и спаси, и сохрани…
ПОД ГРОМ ПОЭЗИИ И ПРОЗЫ
1.ВЕЛИКОЕ АЛКАНЬЕ
«Нас в мире ждёт великое алканье»
Юргис Балтрушайтис, 1911г
Как хорошо под облаками
Испить бессмертия вино!
Прошло великое алканье?
Нет, продолжается оно!
В душе по-прежнему хмельно…
2.«ПАРОВОЗЪ» ,
коммент к поэтическому альманаху-навигатору
Союза российских писателей, состав №1-2013
Мы благодарны паровозу,
Который нас из детства вёз
Под гром поэзии и прозы
Метафорических колёс…
Московский и Владивостокский
Вокзалы… Радость и печаль…
Ау! Некрасов, Блок, Твардовский!
Нас вновь влечёт за далью даль
Гудок… Стоянка… Пересменка…
Что в строчках? Правда или ложь?
Мисюк, Стрелец и Василенко,
Омельченко, Кизило, Ёж
Решают – их не проведёшь!
3.СОНЕТ ПРО ПАРОВОЗ
Вл. Мисюку
Меня, Метаметаморфоза,
Ау! Ты помнишь? О-ля-ля…
Пытались сбросить с паровоза
Поэзии… И с корабля…
И даже – было! – с самолёта…
Ах, почему-то, отчего-то
Браток-пилот был очень крут…
Но я вцепился в парашют…
И до сих пор лечу, лечу,
Рад солнцелунному лучу…
И тех, кто мимо почему-то
Летит, увы, без парашюта,
Пытаясь уберечь, ловлю…
– О, Муза! Я тебя люблю!
2013-2024
ПОЭЗИЯ
Поэзия свободна от обмана…
Так солнца свет свободен от тумана…
На то нам и дана Стихия с л о в, –
Чтобы идти на их правдивый зов…
Чтоб в сердце без конца и без начала
Таинственная музыка звучала…
А вместе с ней – свободы благодать,
Которую в словах не передать…
ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ
***
Мои слова – суть грешные дела…
В душе смеются ангелы и черти,
Напоминая мне, что жизнь была,
Увы и ах, – лишь отрицаньем смерти.
ТЕТРАДКА
Вот тетрадка юная моя –
Сколько светлых чувств и свежих сил!
Боже, неужели это я,
А не Ты когда-то сочинил?
Красноярск ноябрь 2024
МЕЖДУ РЕШКОЙ И ОРЛОМ
СОНЕТ ПРО БОЛГАРСКИЙ ДИПЛОМ
Я был в Болгарии когда-то…
Болгары – славные ребята!
Они стихи мои читали…
А за рассказы – п о ч и т а л и!
И очень рад я, что потом
Друзья прислали мне ДИПЛОМ.
Диплом – как высшая награда –
Моя сердечная отрада…
…По всей России говорят,
Что я теперь – ЛАУРЕАТ,
И за борьбу добра со злом
Сам Кедров мне вручит диплом:
Не зря в «Савой» прислал Поэт
Мне Приглашенье на банкет…
11 ноября 2024г
МОРЕ
Море – гневное – штормило:
В ветре – сила…
В волнах – власть…
Ах! – и смыло
Всё, что мило:
Нашу музыку и страсть…
Под луною –
Даль видна…
Но – такая тишина!
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР
Безумная кукла
Бездумно читает стихи
И хвалит себя,
Издеваясь над всеми: – Хи-хи! –
Кто хочет помочь ей
В безумии ум обрести
И смыслом наполнить себя
На крутом театральном пути…
Рыдает Мальвина…
Смеётся над нею Пьеро…
Пока Барабас-Карабас кукловодит
Умно и хитро…
2024
***
Ты хотела розой стать в саду…
Я хотел стать певчим соловьём…
Вот и стали, – Хау ду ю ду? –
Соловей и роза, – жить вдвоём…
Хорошо, что рядом – Ай лав ю! –
Ты опять цветёшь –
И я
Пою!
МУЗА ПРОСТОТЫ
Я помню, Муза простоты
Предсказывала мне когда-то:
– За наслажденья и мечты
Всем уготована расплата…-
Минуло время петь и пить –
И нечем стало ей платить…
ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА
Я подбрасывал Монету –
И на мир смотрел хитро…
А она: – Привет поэту! –
Становилась
На ребро,
Вызвав молнию и гром
Между решкой и орлом…
До сих пор – гроза в глазах –
Отвращение и:
– Ах! –
Мне, увы, прощенья нет
От вращения монет…
ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ
***
Зачем друг другу возражали мы?
О чём с тобою говорим мы?
Твои стихи неподражаемы
И в прозу непереводимы…
ОШИБКИ
Вокруг – кривые лживые улыбки…
А в сердце – боль, увы, упадок сил…
Прости мне, Боже, все мои ошибки,
Как я Тебе недавно их простил!
ноябрь 2024 г Красноярск
НЕВЗНАЧАЙ
СОНЕТ В ЧЕСТЬ ПОКРОВА ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ
Вчера горел багрянцем лес…
А нынче – белизна такая,
Что к жизни интерес воскрес,
Желаньям новым потакая…
И так сверкает первый снег…
И солнце так пленяет лица,
Что я, печальный человек,
Рад Богородице молиться,
Заслышав колокольный звон
В душе… И звон со всех сторон…
…Слегка кружится голова –
От бражки или от морозца…
И в сердце новые слова
Звучат…Откуда что берётся?
НОВЫЙ АЛЬБОМ
Он ушёл в запой – от слова «пить» –
И не может выйти из него…
Я ушёл в запой – от слова «петь» –
Записал альбом, издал его…
Он пришёл, сказал: – Какой облом! –
И рыдает, слушая альбом…
СОНЕТ ПРО МАЛЬВИНУ
– О, полные малины Сибирские леса!
Где пели нам с Мальвиной речные голоса…
Где плыли мы с Мальвиной –
И стала вдруг она
Мне сердца половиной, –
Хмельна и влюблена…
И радуга сверкала…
И: – Милый мой Пьеро! –
Мальвина подпевала
И щурилась хитро…
Где до сих пор вдвоём
Мы – грешные – плывём…
А нам – и там, и тут –
Малиновки поют…
СОНЕТ ПРО ИКОНЫ
Везде, как на беду, –
Хоть церковь, хоть больница –
Куда ни забреду,
Икон знакомых лица…
И люди там и тут
На них светло и строго
Глядят, чего-то ждут
И вспоминают Бога…
И вдруг, по одному,
Как будто привидения,
Уходят в полутьму,
Туда, где нет спасения…
Где лишь иконы – в ряд
Таинственно глядят…
ГЛЯНУЛ В ЗЕРКАЛО
Глянул в зеркало: – Да ты ли это, ч-чёрт?
Да не может быть! Как времечко течёт!
Вот что делают с людьми судьба и рок…
А ведь как смотрелся! – точно Ангелок…
…То ли крылья в темноте, то ли рога?
Неужели Жизнь тебе не дорога? –
И услышал я из зеркала ответ:
– Успокойся, это просто тень и свет
Так ложатся на глаза и на висок…
Всё нормально! Загляни через часок…
ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ
***
Помню всех, кто – велик или мал –
Невзначай на меня повлиял…
И с трудом вспоминаю опять, –
На кого бы я смог повлиять…
***
Всё лучшее случилось в прошлом веке!
Всё худшее случится в новом веке!
Побудь ещё со мной, Чуть-чуть постой…
Куда ты, память, ставшая мечтой?
***
Старикан притворился ребёнком…
Просчитал прожитые года,
Рассмеялся притворно и звонко –
И запомнился мне навсегда…
ЭПИГРАММА
Мой друг, ты очень мил,
Читал твоё издание…
Хвалить тебя нет сил…
Ругать же – нет желания…
***
Мир жесток? Мне давно это ясно.
Жизнь прекрасна? И это мне ясно…
И недаром, встречая зарю:
– Мир прекрасен! – Я вновь говорю.
***
Звуки превращаются в слова…
И от счастья – кругом голова…
И слова в душе не умещаются –
В музыку от счастья превращаются…
Ноябрь 2024 г Красноярск
Александр БАЛТИН
Альманах Миражистов
* * *
Собаку взял себе старик,
Старик, донельзя одинокий,
Взял с улицы, и к ней привык
В кратчайшие, скупые сроки.
Он сына схоронил давно,
Давным-давно с женой расстался.
А сын приходит всё равно,
Как будто тенью с ним остался.
Старик с собакой говорит,
Ей варит гречневую кашу.
Его душа всегда болит,
И боль груба, подобна камню.
Вдруг сын во сне с улыбкой встал
У двери – Мне пора, сыночек?
Случившееся осознал
Пёс, и завыл протяжно очень.
Встречает старика сынок,
И примут их пределы парка.
Пса нет. Он дико одинок.
И пса, как всех, мне страшно жалко.
* * *
Не все досматривают фильм –
Он скучен, вместе интересен,
Привычен, точно тело, им,
Банален, словно кровь, иль плесень.
Пустеет кинозал. Вон тот
Выходит, а потом вон этот.
А фильм идёт, всегда идёт –
Зимой, весной, роскошным летом,
Уводит образами нас
В осенние пределы… Дети
Заходят в зал, и свет погас,
Про страхи фильм, труды и деньги.
Он всё идёт, идёт, идёт.
Выходим все мы понемногу.
Из зала не узнать дорогу,
Какая ждёт.
* * *
Двадцатилетняя мама,
Сорокалетняя мать.
Возраста лямка упряма,
Оную не разорвать.
Мама поможет… Да, полно!
Возрастом сам до краёв
Ты переполнен. Я помню
Образы радужных снов.
Двадцатилетняя мама,
Сорокалетняя мать.
Письма и телеграммы
В прошлое не послать.
* * *
Со мной отец – мы вновь идём по парку,
Как хорошо в таком уютном сне!
И, словно в детстве, подобрал я палку,
Она – великолепная вполне.
Как жил я, папа? Не скажу чудесно.
А как там, на планете на твоей?
Я жил тем, что писал. По сути, бездна
С фантомами и змеями страстей.
Отец мне улыбается. Молчит он.
И просыпаться явно мне пора.
Мне умирать покуда не по чину,
И жизнь моя всерьёз, а не игра.
* * *
Гортензии суммарно белые.
Гордыни чёрные тона –
А, может, поражают стрелы
Её…
Гортензии – тома
Красот в саду: они открыты,
И хочется перечитать,
Отвлечься от себя и быта,
Чуть лучше, вероятно, стать.
* * *
По виду – старшая сестра
В очках и дёргается очень,
И двое малышей. Пестра
Площадка детская, как осень.
Хотя апрель – покуда не
Дымится зеленью. Покуда
Из почек не явила чудо
Природа, серая вполне…
* * *
Отец не должен рано умирать.
Как сыну без него тянуть земную
Тугую лямку? Как я существую
Всю жизнь без папы? Мне едва ли рай.
Всю взрослую без папы жизнь насквозь
Существовать пришлось, и будто ось
Того существования истёрта.
И в облаке я в детство поплыву.
Потом пойдём по парку наяву
С отцом, услышим летние аккорды.
* * *
Сложность в простоте заключена
Лучевым изяществом явленья.
Так, сияние кустов сирени
Ярко подтверждает – жизнь одна.
Года минет круг – и вновь сирень,
Прежним будешь, иль другим предстанешь?
В смерть, как в тень, круг совершивши, канешь,
Чтобы осознать посмертный день.
Сложность в простоте отражена,
Гулом сфер она освящена.
* * *
Родителей волшебный космос.
Быть маленьким так хорошо,
А взрослым скучно, мутно, косно.
Родителей волшебный космос
С мерцающим златым душой.
Но дети вырастают, чтобы
Сей космос вечно созидать.
Обширен он? О да, ещё бы.
И дети вырастают, чтобы
Все нити жизни продолжать.
* * *
Сливы слов созрели – фиолетов,
Густо фиолетов их окрас.
Завершится всё летящим летом:
Промелькнуло, свет его погас.
Сливы слов в строке неинтересны,
Неприятны, как обман, враньё.
Гулы сфер и блещущие бездны
Не войдут в мещанское житьё.
Сливы слов созревшие философ
Собирает, чтоб создать вино
Строф, поставив множество вопросов,
Что решить, по сути, не дано.
Бесполезно? Ну а жизнь полезна?
Старый сад ветвящихся чудес.
День всегда закончится плачевно,
Чуда – хоть и крохотного – без.
* * *
Улыбка вспомнится отца,
Как совершенный символ детства.
Она, подумаешь, одна
Лишала тучи страхов дерзости.
Что папы нет давным-давно –
Не заживающая рана.
Полвека я смотрю кино,
А выходить из зала рано.
* * *
Лохматый пёс, и рядом тень его,
Идущая под фонарём степенно.
Апрель ещё не справил торжество,
Оно грядёт, и это несомненно.
Жизнь без белка возможна, или нет?
Седеет дым от сигареты зыбко.
На лестнице курить – простой сюжет
Вечерний. Фонаря мила улыбка.
Собака, свет минуя, в темноту
Ушла, за ней хозяйка. Двор пустует.
И нависающую высоту
Прорежет ангела полёт: бликует
Иначе что? Красивый был полёт.
В коацервате зарожденье мерное
Белка – к пространству жизни приведёт.
А солнце в марте часто было медное.
Мысль мечется. А сигарета, как
Стихотворенье, завершилось – то есть:
Пора бы спать, сон отрицает мрак,
Златыми дугами напишет повесть.
Белок и ангел. Небо и орган.
Ничтожность человека в общей гамме
Такого мирозданья, что туман
В мозгу понятен. А желанье маме
Пожаловаться – вечный твой изъян.
* * *
На голом таланте теперь
Пробиться и не мечтай.
Царит прагматизма зверь,
Устроивший свой анти-рай.
И связи, и деньги дают
Отменный, как мёд, результат.
Опять неудачники пьют,
Свой рай посчитавши за ад.
Александр Балтин: МИРЫ «МОНОМАГИИ»
Индивидуальная магия адекватна созвучиям слов,
их созвездиям, поэзии, гнездящейся между ними:
На обнаженный нерв нанизывая звуки
Все глубже чувствую великий диссонанс
И радость возвышения над миром
Поэзия — вершина бытия…
Так ощущает Константин Кедров-Челищев,
открывая «Мономагию» –
альманах, выпущенный Николаем Ерёминым.
Трактовка вечных взаимоотношений любви отражается в солнце:
Двое нас — это очень много
Это больше чем можно
Больше чем я могу
Никогда не приближусь к тебе ближе
Чем цветок приближается к солнцу…
Николай Ерёмин своеобразно толкует…историю поэзии,
пересекая её со священными текстами религии,
и – со священным и таинственным делом жизни:
От Ветхого до Нового завета
Руками Неизвестного поэта
Все тексты переписывает Бог
И – Слава Богу! – тут же издаёт…
Вот – самый первый, свежий экземпляр,
Который от Него я принял в дар.
Дар, через который фильтруется реальность: чтобы проявлялись созвучия мономагии.
Так Николай Ерёмин представляет трагедию
через призму иронии, ничуть причём не снижая накала первой:
У сумасшедшего – влечение:
С собой покончить навсегда…
Но длится Умопомрачение
В психобольнице, сквозь года…
Где не даёт ему, хоть плачь,
С собой покончить Главный врач…
***
Елена Семёнова раскрывает действительность,
оставшись в стихах суммами своеобразного отношения ко всему, творящемуся на свете – в том числе: феномену появления на него.
Здравствуйте, поздравляю, вы родились!
Вы ведь и не знали, насколько всё это серьёзно.
Перед вами жизнь, как неисписанный лист…
Стоп, вы же ещё не знаете, что такое «лист»,
Что на нём можно рисовать и писать пресс-релиз,
И поэтому у вас есть шанс смастерить из него, скажем, розу.
Многовариативность возможностей –
упирающаяся в смерть,
и надежда на поэтическую меру,
как на способ её преодоления,
обоснована весьма.
Онтологическое одиночество декларируется стоически:
Неприкрытые дверки, скомканные носовые платки –
Во всем неполнота, не цельность, незавершенность.
Знаешь, на поверку даже близкие друзья далеки –
Выпьешь, закусишь и снова полет в бездомность.
Мономагия в действии –
звучит,
очаровывая…
Таков
новый альманах,
составленный Николаем Ерёминым.
Александр Балтин, город Москва
Владимир МОНАХОВ
Альманах Миражистов
12 ноября 2024, 11:08 24
0Константину Кедрову исполняется сегодня 82 года
Поэтов держит мир сей за основу –
На всех делили хлеб, вино и слово!
Я жизнь курю с поэзией в затяжку –
С поэтом Кедровым лечу в одной упряжке!
ТИШИНА ЗВУЧАЩАЯ
Константину Кедрову
И молвила тишина:
Звени и будь!
И разбрасывал зерно слов
Повсюду, где только можно,
Белым и черным глаголом
Посеять богомассы звук.
По столбовой дороге поэзии,
Всюду отшумел тишиной.
А когда тишина отзвучала,
То двинулась новая сила
Отыскать следы Слова,
Чтобы Песнь Песней сжать
Тишину звенящую.
Начало формы
Конец формы
Константин Кедров вывел Формулу Бога,
как
Квадратный корень из нуля…
А я скромно заметил поэту и философу:
Константину Кедрову
время пытается
заболтать вечность
мелочами жизни,
но вечность ничего не слышит,
ведь она по задумке Бога –
глухонемая…
Начало формы
Иосиф БРОДСКИЙ
Альманах Миражистов
* * *
Иосиф Бродский: Нобелевская лекция
10 декабря 1987 была вручена Нобелевская премия по литературе выдающемуся русскому поэту Иосифу Бродскому. Премия за 1987 год была присуждена Бродскому «За всеобъемлющее творчество, пропитанное ясностью мысли и страстностью поэзии».
Иосиф Бродский (1940–1996) — пятый и до сегодняшнего дня последний нобелевский лауреат по литературе из СССР и России. Ранее лауреатами становились Иван Бунин (1933, «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы»), Борис Пастернак (1958, «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа»), Михаил Шолохов (1965, «За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время»), Александр Солженицын (1970, «За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы»).
По традиции Нобелевские премии во всех категориях вручаются ежегодно 10 декабря. Каждый лауреат должен выступить с Нобелевской лекцией.
Публикуем Нобелевскую лекцию Иосифа Бродского.
Иосиф БРОДСКИЙ. Нобелевская лекция, 10 декабря 1987
I
Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко – и в частности от родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, – оказаться внезапно на этой трибуне – большая неловкость и испытание. Ощущение это усугубляется не столько мыслью о тех, кто стоял здесь до меня, сколько памятью о тех, кого эта честь миновала, кто не смог обратиться, что называется, “урби эт орби” с этой трибуны и чье общее молчание как бы ищет и не находит себе в вас выхода.
Единственное, что может примирить вас с подобным положением, это то простое соображение, что – по причинам прежде всего стилистическим – писатель не может говорить за писателя, особенно – поэт за поэта; что, окажись на этой трибуне Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост, Анна Ахматова, Уинстон Оден, они невольно бы говорили за самих себя, и, возможно, тоже испытывали бы некоторую неловкость. Эти тени смущают меня постоянно, смущают они меня и сегодня. Во всяком случае они не поощряют меня к красноречию. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой – но всегда меньшей, чем любая из них, в отдельности. Ибо быть лучше их на бумаге невозможно; невозможно быть лучше их и в жизни, и это именно их жизни, сколь бы трагичны и горьки они ни были, заставляют меня часто – видимо, чаще, чем следовало бы – сожалеть о движении времени.
Если тот свет существует — а отказать им в возможности вечной жизни я не более в состоянии, чем забыть об их существовании в этой – если тот свет существует, то они, надеюсь, простят мне и качество того, что я собираюсь изложить: в конце концов, не поведением на трибуне достоинство нашей профессии мерится. Я назвал лишь пятерых — тех, чье творчество и чьи судьбы мне дороги, хотя бы по тому, что, не будь их, я бы как человек и как писатель стоил бы немногого: во всяком случае я не стоял бы сегодня здесь. Их, этих теней – лучше: источников света – ламп? звезд? – было, конечно же, больше, чем пятеро, и любая из них способна обречь на абсолютную немоту. Число их велико в жизни любого сознательного литератора; в моем случае оно удваивается, благодаря тем двум культурам, к которым я волею судеб принадлежу. Не облегчает дела также и мысль о современниках и собратьях по перу в обеих этих культурах, о поэтах и прозаиках, чьи дарования я ценю выше собственного и которые, окажись они на этой трибуне, уже давно бы перешли к делу, ибо у них есть больше, что сказать миру, нежели у меня.
Поэтому я позволю себе ряд замечаний – возможно, нестройных, сбивчивых и могущих озадачить вас своей бессвязностью. Однако количество времени, отпущенное мне на то, чтобы собраться с мыслями, и самая моя профессия защитят меня, надеюсь, хотя бы отчасти от упреков в хаотичности. Человек моей профессии редко претендует на систематичность мышления; в худшем случае, он претендует на систему. Но это у него, как правило, заемное: от среды, от общественного устройства, от занятий философией в нежном возрасте. Ничто не убеждает художника более в случайности средств, которыми он пользуется для достижения той или иной – пусть даже и постоянной – цели, нежели самый творческий процесс, процесс сочинительства. Стихи, по слову Ахматовой, действительно растут из сора; корни прозы — не более благородны.
II
Если искусство чему-то и учит (и художника — в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искуство вписывает “точку-точку-запятую с минусом”, превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу.
Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую “лица необщим выраженьем”. В приобретении этого необщего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь. Ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию – тем более обидно, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут.
Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу, реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отношению к временному, ограниченному. По крайней мере, до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему), и человек, чья профессия язык, – последний, кто может позволить себе позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевающими изменения к лучшему – но всегда временными – очертаниями.
Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике – всегда “вчера”; язык, литература – всегда “сегодня” и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной системы – даже и “завтра”. Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи, известной иначе под почетным названием “жертвы истории”. Искусство вообще, и литература в частности, тем и замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех, оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения именуется “клише”. Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается “впереди прогресса”, впереди истории, основным инструментом которой является – не уточнить ли нам Маркса? – именно клише.
На сегодняшний день чрезвычайно распространено утверждение, будто писатель, поэт в особенности, должен пользоваться в своих произведениях языком улицы, языком толпы. При всей своей кажущейся демократичности и осязаемых практических выгодах для писателя, утверждение это вздорно и представляет собой попытку подчинить искусство, в данном случае литературу, истории. Только если мы решили, что “сапиенсу” пора остановиться в своем развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литературы. Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика – мать этики; понятие “хорошо” и “плохо” – понятия прежде всего эстетические, предваряющие категории “добра” и “зла”. В этике не “всё позволено” потому, что в эстетике не “всё позволено”, потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомца или, наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершая выбор эстетический, а не нравственный.
Эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание – всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает человека, её переживаюшего, лицом ещё более частным, и частность эта, обретающая порою форму литературного (или какого-либо другого) вкуса, уже сама по себе может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты от порабощения. Ибо человек со вкусом, в частности литературным, менее восприимчив к повторам и ритмическим заклинаниям, свойственным любой форме политической демагогии. Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем чётче его нравственный выбор, тем он свободнее – хотя, возможно, и не счастливее.
Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом смысле следует понимать замечание Достоевского, что “красота спасёт мир”, или высказывание Мэтью Арнольда, что “нас спасет поэзия”. Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно. Эстетическое чутьё в человеке развивается весьма стремительно, ибо, даже не полностью отдавая себе отчёт в том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература, не побочный продукт видового развития, а ровно наоборот. Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель.
Я далёк от идеи поголовного обучения стихосложению и композиции; тем не менее, подразделение людей на интеллигенцию и всех остальных представляется мне неприемлемым. В нравственном отношении подразделение это подобно подразделению общества на богатых и нищих; но, если для существования социального неравенства ещё мыслимы какие-то чисто физические, материальные обоснования, для неравенства интеллектуального они немыслимы. В чём-чём, а в этом смысле равенство нам гарантировано от природы. Речь идет не об образовании, а об образовании речи, малейшая приближенность которой чревата вторжением в жизнь человека ложного выбора. Существование литературы подразумевает существование на уровне литературы — и не только нравственно, но и лексически. Если музыкальное произведение ещё оставляет человеку возможность выбора между пассивной ролью слушателя и активной исполнителя, произведение литературы — искусства, по выражению Монтале, безнадежно семантического – обрекает его на роль только исполнителя.
В этой роли человеку выступать, мне кажется, следовало бы чаще, чем в какой-либо иной. Более того, мне кажется, что роль эта в результате популяционного взрыва и связанной с ним всё возрастающей атомизацией общества, т. е. со всё возрастающей изоляцией индивидуума, становится всё более неизбежной. Я не думаю, что я знаю о жизни больше, чем любой человек моего возраста, но мне кажется, что в качестве собеседника книга более надёжна, чем приятель или возлюбленная. Роман или стихотворение – не монолог, но разговор писателя с читателем — разговор, повторяю, крайне частный, исключающий всех остальных, если угодно – обоюдно мизантропический. И в момент этого разговора писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот, независимо от того, великий он писатель или нет. Равенство это – равенство сознания, и оно остаётся с человеком на всю жизнь в виде памяти, смутной или отчётливой, и рано или поздно, кстати или некстати, определяет поведение индивидуума. Именно это я имею в виду, говоря о роли исполнителя, тем более естественной, что роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя.
В истории нашего вида, в истории “сапиенса”, книга – феномен антропологический, аналогичный по сути изобретению колеса. Возникшая для того, чтоб дать нам представление не столько о наших истоках, сколько о том, на что “сапиенс” этот способен, книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это, в свою очередь, как всякое перемещение, оборачивается бегством от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, нашему сознанию, нашему воображению. Бегство это – бегство в сторону необщего выражения лица, в сторону числителя, в сторону личности, в сторону частности. По чьему бы образу и подобию мы ни были созданы, нас уже пять миллиардов, и другого будущего, кроме очерченного искусством, у человека нет. В противоположном случае нас ожидает прошлое — прежде всего, политическое, со всеми его массовыми полицейскими прелестями.
Во всяком случае положение, при котором искусство вообще и литература в частности является достоянием (прерогативой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожающим. Я не призываю к замене государства библиотекой – хотя мысль эта неоднократно меня посещала — но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс иностранной политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы уже по одному тому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надежным противоядием от каких бы то ни было – известных и будущих – попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования.
Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина. Потому что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не цензурные ограничения и т. п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое — пренебрежение книгами, их не-чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью: если же преступление это совершает нация – она платит за это своей историей. Живя в той стране, в которой я живу, я первый готов был бы поверить, что существует некая пропорция между материальным благополучием человека и его литературным невежеством; удерживает от этого меня, однако, история страны, в которой я родился и вырос. Ибо сведённая к причинно-следственному минимуму, к грубой формуле, русская трагедия — это именно трагедия общества, литература в котором оказалась прерогативой меньшинства: знаменитой русской интеллигенции.
Мне не хочется распространяться на эту тему, не хочется омрачать этот вечер мыслями о десятках миллионов человеческих жизней, загубленных миллионами же, – ибо то, что происходило в России в первой половине XX века, происходило до внедрения автоматического стрелкового оружия – во имя торжества политической доктрины, несостоятельность которой уже в том и состоит, что она требует человеческих жертв для своего осуществления. Скажу только, что – не по опыту, увы, а только теоретически – я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевского, Флобера, Бальзака, Мелвилла и т.д., т.е. литературы, а не о грамотности, не об образовании. Грамотный-то, образованный-то человек вполне может, тот или иной политический трактат прочтя, убить себе подобного и даже испытать при этом восторг убеждения. Ленин был грамотен, Сталин был грамотен, Гитлер тоже; Мао Цзедун, так тот даже стихи писал; список их жертв, тем не менее, далеко превышает список ими прочитанного.Однако, перед тем как перейти к поэзии, я хотел бы добавить, что русский опыт было бы разумно рассматривать как предостережение хотя бы уже потому, что социальная структура Запада в общем до сих пор аналогична тому, что существовало в России до 1917 года. (Именно этим, между прочим, объясняется популярность русского психологического романа XIX века на Западе и сравнительный неуспех современной русской прозы. Общественные отношения, сложившиеся в России в XX веке, представляются, видимо, читателю не менее диковинными, чем имена персонажей, мешая ему отождествить себя с ними.) Одних только политических партий, например, накануне октябрьского переворота 1917 года в России существовало уж никак не меньше, чем существует сегодня в США или Великобритании. Иными словами, человек бесстрастный мог бы заметить, что в определённом смысле XIX век на Западе ещё продолжается. В России он кончился; и если я говорю, что он кончился трагедией, то это прежде всего из-за количества человеческих жертв, которые повлекла за собой наступившая социальная и хронологическая перемена. В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор.
III
Хотя для человека, чей родной язык — русский, разговоры о политическом зле столь же естественны, как пищеварение, я хотел бы теперь переменить тему. Недостаток разговоров об очевидном в том, что они развращают сознание своей легкостью, своим легко обретаемым ощущением правоты. В этом их соблазн, сходный по своей природе с соблазном социального реформатора, зло это порождающего. Осознание этого соблазна и отталкивание от него в определенной степени ответственны за судьбы многих моих современников, не говоря уже о собратьях по перу, ответственны за литературу, из-под их перьев возникшую. Она, эта литература, не была бегством от истории, ни заглушением памяти, как это может показаться со стороны. “Как можно сочинять музыку после Аушвица?” — вопрошает Адорно, и человек, знакомый с русской историей, может повторить тот же вопрос, заменив в нем название лагеря, — повторить его, пожалуй, с большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких. “А как после Аушвица можно есть ланч?” — заметил на это как-то американский поэт Марк Стрэнд. Поколение, к которому я принадлежу, во всяком случае, оказалось способным сочинить эту музыку.
Это поколение — поколение, родившееся именно тогда, когда крематории Аушвица работали на полную мощность, когда Сталин пребывал в зените богоподобной, абсолютной, самой природой, казалось, санкционированной власти, явилось в мир, судя по всему, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в этих крематориях и в безымянных общих могилах сталинского архипелага. Тот факт, что не всё прервалось, – по крайней мере в России, – есть в немалой мере заслуга моего поколения, и я горд своей к нему принадлежностью не в меньшей мере, чем тем, что я стою здесь сегодня. И тот факт, что я стою здесь сегодня, есть признание заслуг этого поколения перед культурой; вспоминая Мандельштама, я бы добавил – перед мировой культурой. Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на пустом – точней, на пугающем своей опустошенностью месте, и что скорей интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстановлению её форм и тропов, к наполнению её немногих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным, новым или казавшимся нам таковым, современным содержанием.
Существовал, вероятно, другой путь – путь дальнейшей деформации, поэтики осколков и развалин, минимализма, пресекшегося дыхания. Если мы от него отказались, то вовсе не потому, что он казался нам путём самодраматизации, или потому, что мы были чрезвычайно одушевлены идеей сохранения наследственного благородства известных нам форм культуры, равнозначных в нашем сознании формам человеческого достоинства. Мы отказались от него, потому что выбор на самом деле был не наш, а выбор культуры – и выбор этот был опять-таки эстетический, а не нравственный. Конечно же, человеку естественнее рассуждать о себе не как об орудии культуры, но, наоборот, как об её творце и хранителе. Но если я сегодня утверждаю противоположное, то это не потому, что есть определённое очарование в перефразировании на исходе XX столетия Плотина, лорда Шефтсбери, Шеллинга или Новалиса, но потому, что кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он — средством языка к продолжению своего существования. Язык же — даже если представить его как некое одушевлённое существо (что было бы только справедливым) – к этическому выбору не способен.
Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле. Он прибегает к этой форме – к стихотворению – по соображениям, скорее всего, бессознательно-миметическим: чёрный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу. Но независимо от соображений, по которым он берётся за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, – немедленное последствие этого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее — ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нём уже высказано, написано, осуществлено.
Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает ещё колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нём говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нём сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он – тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к мутации.
Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть ненадолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлён тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки — посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удаётся оказаться там, где до него никто не бывал, – и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом. Конец формы
Из ФОТОАЛЬБОМА Николая ЕРЁМИНА
С Виктором Петровичем Астафьевым в Овсянке
На берегу Енисея
С Евгением Александровичем Евтушенко в театре имени А.С. Пушкина, Красноярск 2015г
С Андреем Геннадьевичем Поздеевым в его мастерской
С Эдуардом Русаковым в Красноярской краевой библиотеке
С Евгением Поповым в Овсянке 1 Мая 2019 года, на 95-летнем юбилее Виктора Петровича АСТАФЬЕВА
С Сергеем Прохоровым
С Александром Захаровичем Захарченко
Александр Матвеичев, Николай Ерёмин,
Марина Саввиных, Иса Айтукаев
С Ольгой Ярмухаметовой в Академии Художеств около картины её кисти
С художником Николаем Балышевым 1 мая 2019 года в его мастерской
На фото1989 год. Сергей ПРОХОРОВ слева от микрофона и Николай ЕРЁМИН справа – приветствуют Виктора Петровича АСТАФЬЕВА
Картина Андрея Поздеева
Внимание! Кто захочет издать бумажный вариант – позвоните мне8 950 401 301 7 или напишите nikolaier@mail.ru Николай ЕРЁМИН
ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ
Читайте в цвете на старом ЛИТСОВЕТЕ!
Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996
ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!
06.09.15 07:07
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580691:
КАЙФ new
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580520
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833
КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/
СОЛО на РОЯЛЕ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833
СОЛО НА РОЯЛЕhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833
РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=575083
КОЛОБОК-ВАМ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573921
Внуки Ра
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573474
Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=572148
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=571826
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=570593
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=569224
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900 http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=565809
ЗЕЛО БОРЗОhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=564307
РОГ ИЗОБИЛИЯ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=561103
| БОМОНД
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=553372 |
| ВНЕ КОНКУРСОВ И КОНКУРЕНЦИЙ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=549135 |
| КаТаВаСиЯ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=536480 |
| КАСТРЮЛЯ и ЗВЕЗДА, или АМФОРА НОВОГО СМЫСЛА http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=534005 |
| ЛАУРЕАТЫ ЕРЁМИНСКОЙ ПРЕМИИ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=531424 |
| ФОРС-МАЖОРhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=527798 |
| СИБИРСКАЯ ССЫЛКАhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520612 |
| СЧАСТЛИВАЯ СТАРОСТЬhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520121 |
| АЛЬМАНАХ ЕБЖ “Если Буду Жив”
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=510444 |
| 5-й УГОЛ 4-го ИЗМЕРЕНИЯhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=507564
Альманах СУДЬБА и РОК на ЛИТ-РЕ |
Альманах Миражистов
СОДЕРЖАНИЕ
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,
Николай ЕРЁМИН, Александр БАЛТИН, Владимир МОНАХОВ,
Иосиф БРОДСКИЙ
ФОРМУЛА БОГА:
«Кедровая роща»
Альманах Миражистов
Москва -Красноярск 2024
Николай Николаевич Ерёмин – составитель альманаха Красноярск, телефон 8 950 401 301 7 nikolaier@mail.ru
Альманах на ЛИТ-РЕ
на СТИХИ.ру
Автор публикации
