ЕЩЁ НЕ ВЕЧЕР
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН
Александр БАЛТИН Ольга ЕРМОЛАЕВА Алексей ПУРИН Светлана ВАСИЛЕНКО Виталий МОЛЧАНОВ
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН
Александр БАЛТИН Ольга ЕРМОЛАЕВА Алексей ПУРИН Светлана ВАСИЛЕНКО Виталий МОЛЧАНОВ
ЕЩЁ НЕ ВЕЧЕР
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН
Александр БАЛТИН Ольга ЕРМОЛАЕВА Алексей ПУРИН Светлана ВАСИЛЕНКО Виталий МОЛЧАНОВ
2024
Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин
Кошек нарисовала Кристина Зейтунян-Белоус
© Коллектив авторов 2024г
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ
Альманах Миражистов
Источник https://45parallel.net/konstantin_kedrov/stihi/index.html
* * *
20-й век ещё не начался
Россия топчется в его начале
Ещё и футуристы не звучали
И не было Ивана Ильича
Убиты все кто жил в 20-ом веке
Убиты все или почти что все
Кто правду говорил о человеке
А те, кто лгали – те во всей красе:
Генералиссимусы и генсеки
Творцы гражданских войн и мировых
Все эти людонедочеловеки
Как Ленин и теперь живее всех живых
У Мейерхольда и у Мандельштама
и у Цветаевой в России нет могил
Условные могилы – не могилы
И Хлебников не умер и не жил
Малевич тоже погребен условно
Расстрелян Витебск – улетел Шагал
Ушли и те кто их беспрекословно
Расстреливал сажал и убивал
Не начинайся чёртов век 20-й
С Гражданскою его и Мировой
Лев Николаевич! По прежнему печатай
Про ненасилие – останься – будь живой
Аргонавты
Ад Арго ограда
Мора паром
Зевс вез
Ясона нося
Медея едем
Но Колхида ад их локон
А грамота том Арго
2006
Ах Бах
(Пассакалия)
Бах шагает многоэтажно
Бах вышагивает хорал
Рядом шествует Маяковский
Он вышагивает хор ад.
Бах преобразует орган в рояль
Орган для него всегда органичен
Зато в рояле он мелодичен
Орган нужнее
Рояль нежней
Бах восходит лесенкой Маяковского
Маяковский шагает вниз
Две мелодии сходятся и расходятся
в направлении в – из
Фуги Баха кудрявы, как его парик,
изысканы, как кружева манжет
каждая нота – вздох или вскрик
музыка как сюжет
Бах в органе величайший организатор
Маяковский – интроверт
Бах – экстраверт
Стала величайшим организатором
даже Бахова смерть
Бах неистовствует в органе
Маяковский оргазмирует стих
Организм Баха нематериален
Бах в Маяковском стих
Маяковский, заткните глотку,
не переорать Баха
Но иногда достаточно одного глотка
чтобы вкушать Бога
Маяковский делает вдох
Бах выдыхает ах
Бах есть, если есть Бог
Бог есть, если есть Бах
Евангелие от Баха
не знает страха
Маяковский сжал револьвер
– Пинь-пинь, тараБах –
тараБахнул Бах-зинзивверх
2/IV – 2004.14 ч.50 мин.
* * *
В этой небесной игре
брошены кости планет
выпало мне в ноябре
здесь появиться на свет
и непонятно как мысль
может над всем воспарить
и непонятно как смерть
думает жизнь победить
и непонятно как страсть
может весь мир захлестнуть
Целое меньше чем часть
если в обнимку уснуть
Вокруг коня
Вокруг коня выстраивалась вся культура
вокруг коня
а конь не знает ничего о той культуре
которая выстраивалась вокруг него
Так Конь Троянский ничего не знает о Елене
ведь он внутри пустой
деревянный
Пегас стихов не пишет
и не слышит размеров конских –
ямба и хорея
А что уж говорить о Буцефале
он вряд ли знал
что проскакал полмира
и вез в седле великого героя
Не ведал Росинант о Дон Кихоте
А тощая коняга д’Артаньяна
Дюма романов вовсе не читала
Вокруг коня выстраивалась вся культура
вокруг коня
Я думаю
что Холстомер читал Толстого
а если не читал
то Лев Толстой почитывал ночами Холстомера
Холстомер – холстомир
война и мор – Война и мир
2005
* * *
Всё прерывается на полпути
И полпути может прерваться на полпути
На полпути мы вечно на полпути
А полный путь никому не дано пройти
И лишь однажды
Как бы ни был порыв твой пылок
Ты ощутишь что уткнулся к себе в затылок
Ты сам свой путь
а себе от себя нет защиты
Свернулся путь –
замкнулась твоя орбита
Гомер
Илиада
Йа Елене Менелай
Амур ума
Я ор Троя
Илион но или
А не лень Елена
Се вижу Менелай а Лене муж вес
Адромаха мор дна
Лиха тишь щит Ахилл
А по Лене Пенелопа
Одиссея
Иди сам Одиссей йес и дома сиди
Не риск сирен
Полк и циклоп
О спи лакомо Калипсо
Море мог Улис силу Гомером
Силу Гомером море мог Улис
Ну Зевс везун
Везет Тезей в
2006
* * *
Думая о Кьеркегоре
Я пробудился в свой сон
Чтобы понять своё горе
Нужно войти в горизонт
Все кто стремится к забвенью
Воины Небытия
Следуют тенью за тенью
В Тень из тенёт твоих Я
В вечной погоне за мыслью
Я потерял свою мысль
Там где в забвении смысла
Кроется истинный смысл
* * *
Земля летела
по законам тела
а бабочка летела
как хотела
1997
Зеркальный паровоз
Зеркальный паровоз
шёл с четырех сторон
из четырех прозрачных перспектив
он преломлялся в пятой перспективе
шел с неба к небу
от земли к земле
шел из себя к себе
из света в свет
по рельсам света
вдоль
по лунным шпалам
вдаль
шел раздвигая даль
прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
Он вез весь свет
и вместе с ним себя
вез паровоз весь воздух
весь вокзал
все небо до последнего луча
он вез
всю высь
из звезд
он огибал край света
краями света
и мерцал
как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо
1986
Иероглиф чая
я всего лишь
необы-
чайный домик
где чай не пьют
но ле-
тают
от чая к чаю
аро-
матовый
па-
рок у рта
иероглиф чая
2001
* * *
Куда уехал человекоцирк
Куда умчался циркочеловек
Лучи всех спиц не ведают границ
Навстречу свету свет и только свет
Свет человек давно не только луч
Луч человек всегда летящий сквозь
Ключ человек ко всей вселенной ключ
Он весь ответ на собственный вопрос
Вселенная на сколько голосов
Расписан хор, всех голосов хорал
Я всё сказал но не хватило слов
Не я орал весь хор меня орал
Я прокричу ещё раз прокричу
Кричу мне просто хочется кричать
Я по лучу за голосом лечу
Я облучён и буду облучать
Мандельштам
Кто сказал что Мандельштам
где-то там
Мандельштамовский статут
вечно тут
Он из гланд своих извлек голоса
на которых вознеслись небеса
И теперь к нам ниспадает с небес
невесомый мандельштамовский вес
Розы Тяжесть и Нежность
Колышат весы
Это Вечность и Млечность
Сковали часы
Две амброзии дозы
Шипы из венка
Вместо стрелок две розы
Сплелись на века
А Мандельштам как птеродактиль
впечатался и улетел
сквозь меловой период в неолит
А сломанные крылья
остались в мезозое
А горло в вечной мерзлоте ГУЛАГа
оттаяло и вдруг запело
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а
Мейерхольд
(триптих)
1.
Истекая клюквенным соком
Он не думал что это кровь
Это кровь друзья это кровь
Мейерхольд был её истоком
Признаюсь вам в ужасном чувстве
Что меня и мир изменя
Эта кровь впадает как в устье
И в Любимова и в меня
Невменяемы мы отныне
Слишком жуток минувший век
Кровь отмыли? Нет не отмыли!
Дождь не дождь да и снег не снег
Театральной крови река
Сквозь Лубянку и сквозь Неглинку
Переполнила берега
И заполнила всю глубинку
Он писал: «Меня, старика…»
Нет он гений а не старик
Это Мунка протяжный Крик
Мунк из мук и муки река
Мейерхольда из зала взор
Исцеляющий как Авиценна
Авансцена – Немая сцена
Режиссер веков – Ревизор
2.
Мейерхольд поставил Ревизора
Ревизор поставил Мейерхольда
– Господа! Я должен сообщить вам
Приятнейшее известие –
К нам едет Мейерхольд
Вот Мейерхольд поставил Ревизора
Вот Ревизор прославил Мейерхольда
Вот Маяковский всем устроил Баню
И вывел пролетарского Клопа
Вот Луначарский кинул клич: На зад
к Островскому!
И Мейерхольд поставил Лес людей
В зелёном парике Гурмыжская – ольха
Деревья-люди подверглись критике
партийного начальства
Парик зеленый Сталин снял
как скальп
Все движется навстречу Мейерхольду
А Мейерхольд
теперь он неподвижен
Биомеханика осталась в небесах
Небесный цирк вычерчивают звёзды
А Мейерхольд на солнечных весах
то в высь взметнётся
то за горизонт
уйдёт
И снова к нам вернётся
Ночь – занавес
Теперь весь мир – театр
3.
Ну если вам свобода не нужна
То Бог с ней с этой долбаной свободой
Россия – бездна
в бездне нету дна
И личности в ней тонут и народы
Но что меня предельно удивляет –
упорное желанье, друзья,
Не замечать кто нами управляет
А растворятся в собственном не я
Не я весь мир и это государство
Не я ваш Бог религия не я
Поверьте в этом скрытое коварство
Пусть Ян не Инь зато и Инь не Ян
Метакод ока тем
Мука и доз зодиак ум
Зодиак ум и мука и доз
О комета тем око
Я месяц я семя
Нуль лун
Я ин Орион о ирония
Но ирония я ин Орион
Во Геркулес сел у греков
Андромеда в аде морд на
Но Геракл каре гон
Телец целет
Кар Мицар цари мрак
Врет тип Юпитер в
Я я Изида пади зияя
Се Венера паре не вес
Толп Плеяд я ел плоть
Сириус у ирис
Ну Урсус у срун
Я и не я и Стожары раж от сияния
Веры соло волос и рев
Но и прок скорпион
Весы сев
Ей Диоскуры рук соитие
Он Водолей ел о давно
Я ну Дева ведуния
Великан аки лев
Кинь Овен невольник
Гор Козерог о резок рог
Ад рок а рак акорда
Но кар дракон
Нам бобырь Рыб обман
2006
* * *
Мои начальники хрусталь и ночь
Мои помощники печаль и пламя
Двуногий день вторгается в луну
и отраженный Бог в надежде плачет
Как радуга затачивает нож
так я молчу и думаю о Боге
Прозрачный череп исчерпал всю ночь
Избыток звезд переполняет горло
Ныряя в мир я вынырнул в себя
2000
* * *
Молитва – это корабль
плывущий сквозь наготу
молитвенная луна
и солнце из поцелуя
молитва – это корабль
с младенцами на борту
когда он плывет в любовь
кормой океан целуя
Всемирная тишина
не может все заглушить
нам кажется что мы есть
и этого очень много
У Шивы есть много рук
но он не умеет шить
у Бога есть много ног
но наша любовь двунога
Двуногая нагота
распахнута в горизонт
никто нигде не живет
все временно проживают
и только корабль любви
плывет через Геллеспонт
живые давно мертвы
но мертвые оживают
1999
Невеста
Невеста лохматая светом
невесомые лестницы скачут
она плавную дрожь удочеряет
она петли дверные вяжет
она пальчики человечит
стругает свое отраженье
на червивом батуте пляшет
ширеет ширмой мерцает медом
под бедром топора ночного
рубит скорбную скрипку
тонет в дыре деревянной
голос сорванный с древа
держит горлом вкушает либо
белую плаху глотает
Саркофаг щебечущий вихрем
хор бедреющий саркофагом
что ты дочь обнаженная
или ты ничья
или звеня сосками месит сирень
турбобур непролазного света
дивным ладаном захлебнется
голодающий жернов – 8
перемалывающий храмы
В холеный футляр двоебедрой
секиры можно вкладывать
только себя
1978
* * *
О как же мне не хочется в ваш мир
Где всё не так и как-то неуклюже
Но всё равно он мне ужасно мил
Во всех других мирах намного хуже
О как же не хочу я уходить
хотя конечно с многими не лажу
Не удалось меня им уходить
Чтоб я возненавидел эту лажу
Всех всё равно люблю люблю люблю
Всем всё равно навек моё прощенью
Ах Дабл-ю Дабл-ю Дабл-ю блю..
Нет, не отмщенье мне, а воплощенье!
* * *
Обнажайся или не обнажайся
Почитая родные святыни
О Египетский плен – продолжайся
Лишь бы только не гнали в пустыню
Распятие
Римские солдаты:
Раз пинаем
Два пинаем
Распинаем
Толпа:
Раз пять
распять
2004
Стеклянный робот
Не трогайте меня
я стеклянный робот
я стеклянный робот
я только стеклянный робот
кариатиды рыдают ночами
на камни ложится туман
и дома рассыпаются в пепел
и мертвые петли
повисли над головой
Я робот стеклянный
я только робот из стекла
и порезов кожи
я робот из осколков
летящих в душу
я робот из рам
с разлетающимися стеклами
я стеклянный веер
распахнутый из любви в бесконечность
я робот из ран
из осколков
врезанных в сердце
я прозрачная бесконечность
сияющая в стакане
я стакан разлетающийся
в момент падения или полета
то ли падаю
то ли лечу
то ли выпадаю из твоих рук
то ли приближаюсь
преломляюсь гранями
в радуге твоих губ
я робот губной грудной
из музыки стекол
сияющий небом
играющий отраженьем
преломленный во всех пространствах
осколками режущих граней
Я стеклянный робот
Я только стеклянный робот
1965
* * *
Так ясно словно на экране
Фильм – я всю жизнь смотрел его
Как в пьяной драке в ресторане
Летают блюдца НЛО
* * *
Что-то я утонул в вечных снах
И пожалуй уже и не вынырну
А пошли они братцы все нах
Ведь и мамонты кажется вымерли
Я не мамонт но вымер давно
На меня уже и не охотятся
Не охотятся но всё равно
Вечный рёв из-под глыб доносится
Молчаливый вопль изо рта
И сияний северных сполохи
Всюду вечная мерзлота
И архангелы как археологи
* * *
Я поэт не 20-го века
Не во времени я а в любви
Моя Мекка в Душе человека
Се ля ви для меня – всё лови
Я поэт не стихов не поэтов
А того что забыто людьми
Не из Новых и Старых Заветов
А из Новой и Прежней Любви
Иногда я пытаюсь словами
Перестроить настроенный лад
Бог не с вами но музыка с вами
Чтобы взгляд провалился во взгляд
Круче Кручёных
Недостижимая вершина
Ему пришлось пережить такую отчаянную травлю, что о своём творчестве он говорить опасался. Любимая фраза Кручёных: «Я не поэт. Я букинист». Он жил продажей и собиранием редких книг. Это в советское время тоже не поощрялось. Кроме того, в любой момент могли вызвать в Союз писателей для творческого отчёта. А что он мог предъявить? Футуристические стихи? Лучше не надо. В случае исключения из творческого союза он автоматически становился «тунеядцем», коего, как Бродского, проще простого закатать в тюрьму или ссылку.
«Глава в кручёныховском аде», – написал Маяковский в одном из самых лирических стихотворений. У самого Кручёных комната была сплошным бедламом. Полная неустроенность быта, и всюду книги. Ничего, кроме книг. Во все хрестоматии входит стихотворение Кручёных: «Дыр бул щыл убещур скум».
Маяковский утверждал, что в этих строках больше звуковой энергии, чем во всей русской поэзии, вместе взятой. Возможно, что только эти две строки и останутся для всеобщего употребления. Однако в поэзии далеко не всё общеупотребительно. Есть искусство для искусства и поэзия для поэтов. Впрочем, границы поэзии для всех и поэзии для поэзии крайне зыбки. Сам термин «искусство для искусства» чаще всего применялся к Фету и Тютчеву. А в конце XX века у них сотни тысяч читателей.
По сути дела, мы так и не разобрались в футуризме. Что это за странное явление, которое дружно ненавидят все критики и не менее дружно любят все поэты.
Ключ к футуризму бессмысленно искать в манифестах, которые сами по себе есть не что иное, как стихи без рифмы. «Сбросить Пушкина с парохода современности» – типичное хокку, или, как принято говорить сегодня, моностих. На самом деле у каждого из футуристов были свои цели, весьма далёкие от согласованных манифестов.
Кручёных был в быту на редкость миролюбив. Однако в поэзии он искал самые резкие, самые раздражающие звуки: «рррррььтззззййййй!». Это и произнести невозможно, а потому и манит к себе, как всё труднодоступное и необъяснимое. Друзья называли его Круча. Он был и остался некой недостижимой вершиной, неизвестный среди знаменитейших.
Кручёных не печатался с 1930 года. Жил на пенсию – 31 рубль. Его неиссякаемая жизнерадостность тянула на тысячу. «Меня держат три кита: Малевич, Хлебников и Маяковский». Кручёных всегда оставался самым любимым поэтом автора «Чёрного квадрата». Это закономерно. Ведь поэзия Алексея Кручёных – это супрематизм в звуке. Всемирная слава Малевича, конечно, обширнее, чем у Кручёных. Причина в том, что живопись не нуждается в переводе, а поэзия, даже супрематическая, восходит к контексту живой русской речи. Поэма «Лакированное трико» заканчивается восклицанием: «-Ы-АК!..», но для иностранца примерно так же звучит весь русский язык. Он не в силах отличить бессмысленное, абстрактное от обычных слов.
Зато метафора Алексея Кручёных настолько своеобразна и неожиданна, что её легко перевести на любой язык: «За мной не угонится ни один хлопающий могилой мотоциклет!». Читать его нужно даже не с улыбкой, а с хохотом. Тогда всё понятно.
Мышь, родившая гору
(собасня)
Мышь, чихнувшая от счастья,
Смотрит на свою
новорождённую гору!..
Ломает дрожащий умишко:
Где молока возьму и сладостей,
Чтоб прокормить её
ненаглядную впору.
Такой горой была поэзия Кручёных, которую он всю жизнь старался «прокормить» собой.
В ЦДЛ он входил, как в прокуратуру, далеко выставляя писательское удостоверение на расстояние вытянутой руки. И тем не менее, его каждый раз пытались задержать у дверей. Не писательский вид. Он так маскировался под букиниста, что действительно стал похож на букиниста.
Кручёных – импровизатор
Поразительно, что он не гнушался импровизации, как какой-нибудь куплетист.
Чай – ничьяк
чья – ничья
Ййч чйа
чай йя
Не ручаюсь за точность, но примерно так он щебетал, как щегол, над чаем.
Сыр сры и рысь
кофе фкео офек
кефо
кейф
хлеб белх хл лх бх
Сахар
рхс
схр
хрс
а
Сегодня это умеют многие, а тогда анаграмма была привилегией Кручёных. Но в стихах он к ней прибегал не так часто.
Кручёных-чтец
Он всегда делал ударение не на гласных, а на согласных:
Кр-р-у-Ч-ёН-ыХ
Принцип наибольшего сопротивления произношения и слуха. Похоже на музыку Шостаковича.
Часы Кручёных
Кручёных никогда не был героем нашего времени. Вернее, он был героем своего времени. Своё время пряталось глубоко в нём и требовало ежедневного подзавода, как круглые жилетные часы. Не помню, были ли у такие часы Кручёных. Кажется, были.
Граф Монте-Круча
Он так называл себя. можно ли быть круче Кручёных? Я считал, что можно. Однако с начала кручи.
Имидж
Ничего непридуманного не было в его облике и поведении. Футуризм – это ещё и культ разума во всём. Он утверждал, что сахарница должна стоять на минимальном расстоянии от всех чашек, чтобы песок не рассыпался по пути к чашкам.
– Идеальная форма стола не круг, а многоугольник с числом сторон в зависимости от присутствующих. Если трое, то треугольник, желательно равносторонний, каждый угол 60°. Шнурки не должны отнимать много времени. Шнуровать ботинки следует через одну дырку, а расшнуровывать ровно до середины.
Болезнь и смерть
Временные явления. Наука вот-вот разгадает тайну бессмертия. Идёт война между человеком и микробами. На войне, как на войне, надо быть всегда начеку. Желательно всю пищу, даже хлеб и сыр, обжигать на огне. Иногда он это делал. Подносил хлеб к спиртовке, к свече, к горелке. В победе человека не сомневался. Что это – наука или религия, судить не берусь. Но так думали многие.
Не чудак
Он не выглядел маргиналом и не был чудаком. Больше был похож на учёного, совершившего гениальное, но пока не признанное открытие. Поступь времени возвращала к жизни забытых Сельвинского, Кирсанова, Мартынова, Асеева. На Кручёных это не распространялось. Он органически не мог написать ни одного советского по форме стиха. Канатоходец, он не умел ходить просто по тротуару. Вернее, он по тротуару шёл, как по канату.
Футуристы
Почему Кручёных не вписался в советскую литературную жизнь и не вошёл в обойму, как Шкловский, Асеев, Кирсанов – тоже футуристы? По сути своей он был человеком книги и совершенно чужд светской советской жизни. Там надо как-то одеваться, что-то изображать. Словом, вести себя прилично. Не говоря уже о выходах на собрания. Кручёных изобрёл себе судьбу букиниста-антиквара. Антикваров тоже сажали и очень даже сажали за «спекуляцию». Он рисковал, но, по крайней мере, был свободен от словесной повинности произнесения обязательных в те времена ритуальных фраз. Слово значило для него слишком много. И даже не слово, а звук в слове. Я думаю, написал бы он о Сталине:
С-С-С
т-т-т-т
а-а-а
л-л
и-и
н-н-н
Или:
Сталин настал
Иногда мне кажется, что Кручёных эти стихи всё-таки написал.
Память
Я пишу, что помню. А помню я намного меньше и намного больше, чем было. Кручёных существовал тогда и существует сегодня в облаке воспоминаний и пересудов о нем. Он должен был быть подтверждением и опровержением мифа. Но вместо этого стал живым мифом футуризма. Настолько живым, что его жизнь неотличима от его смерти. Он сначала умер, а потом жил, как в драме Хлебникова «Мирсконца». Я увидел его сначала. Кручёных – Мирсначала.
Иллюстрации:
Алексей Елисеевич Кручёных и его современники;
обложки некоторых книг,
иллюстрации к прозе и стихам АК
Константин Александрович Кедров родился в 1942 году в городе Рыбинске. Поэт, философ, кандидат филологических наук, доктор философских наук, член Союза писателей Москвы, член русского Пен-клуба. В начале 80-х создал школу метаметафоры. Поэзия Кедрова не публиковалась до 1989 года. Работал на кафедре русской литературы Литературного института. В 1986 году его по требованию КГБ отстранили от преподавания. В 80-е годы Кедров – автор и ведущий телевизионных учебных программ, эссе на разные темы. В 1989 году он издал монографию «Поэтический космос» с изложением теории метакода и метаметафоры.
В 1996 году Кедров защитил докторскую диссертацию. Участник фестивалей международного поэтического авангарда в Финляндии и во Франции.
С 1991 по 1997 годы – Константин Кедров работал литературным обозревателем газеты «Известия». С 1997-го по 2003-й – литературный обозреватель «Новых Известий». С 1995 года – главный редактор издания «Журнал Поэтов», с 2001-го – декан Академии Поэтов и Философов Университета Натальи Нестеровой. По рекомендации Генриха Сапгира Константин Кедров избран президентом ассоциации поэтов России, ЮНЕСКО (ФИПА).
Г Москва
Николай ЕРЁМИН
Альманах Миражистов
ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИЕК
СОНЕТ ПРО ИДУЩИХ
Я иду по Москве, в стельку трезвый, опять
Очарованный капитализмом…
А навстречу идут – побузить, поорать –
Очарованные коммунизмом…
Сколько лет? Сколько зим? – не считая, спешим,
Кто куда, между правдой и ложью…
Все – мечтая достичь Олимпийских вершин,
Чтоб потом возвратиться к подножью…
Где сошедших приветствует, рад,
Ветеран пара-олимпиад…
А вокруг, на трибунах, весёлый народ
Пиво без-алкогольное пьёт… И поёт,
Призывая идущих вперёд и вперёд,
Где поющих бессмертие ждёт…
2024
БЕЛЫЙ ЦЕНТОННЫЙ ПОЛУСОНЕТ
Музыка НН Ерёмина Слова ВВ Монахова
Как Штирлиц в главном коридоре Ада,
О Муза, помнишь, на пути к успеху:
– Не лезь ко мне с романтикой в постель! –
Сказал я, изменив себе с тобою, –
Единственной, красивейшей из женщин…
Пообещав у входа в Рай жениться…
И ты меня простила – сгоряча…
Фе-враль 2024
В ЗАЩИТУ Александра ЕРЁМЕНКО
цитаты из
№ ЛР-Э-5 / 2024, 10.02.2024
«Поэт в России больше не поэт». Но катастрофа советского общества и, соответственно, советской культуры, поэзии в том числе, была неожиданной и внезапной не в большей степени, чем нашествие Батыя или вторжение Гитлера, но здесь важен прежде всего последующий факт длящегося вот уже треть века онемения и прозябания носителей и владетелей поэтического слова.
Но жертвенное слово уже предполагает своё расчленение, утрату целостности, как это происходит, например, у Александра Ерёменко»
Конец цитаты
***
ПО МЛЕЧНОМУ ПУТИ
«На тебя посмотрят изумлённо
Рамакришна, Кедров и Гагарин…
Александр ЕРЁМЕНКО»
Мы идём по Млечному пути…
Что там, дальше?
Господи, прости…
Укажи поэтам верный путь –
Где, куда, во сколько
Повернуть?
Но молчит Господь…
…Как бы не так!
Дальше? Сами, сами, – через мрак,
Наугад,
Как раньше,
Сквозь года…
Ах, из ниоткуда – в никуда…
***
Если бомбе водородной
Дать взорваться
Невзначай, –
Все красавцы
И уроды
В ресторане вечерком,
Выпив кофе с коньяком,
Не успеют дать
«на чай»…
Так что,
Случай,
Выручай!
2024
соредакторам –Н.С. Митрохину и К.А. Кедрову
ЭПИГРАФ-ОТВЕТ НА ПРИГЛАШЕНИЕ в «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» 2024
Не может быть! Но так бывает:
Среди обыденных забот
Митрохин митру надевает
И в День Поэзии» зовёт…
И, мненье Кедрова ценя,
Урра! – печатает меня…
ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ
***
Все те, кто раскопал в степи Хакасской
Курган могильный –
Все поумирали…
Чего им там, в кургане, было нужно?
***
Во дворе – старый кедр.
Думу думает он молчаливо…
– Как дела? – говорю,
Пожимая смолистую лапу…
***
В округе – мороз и тайга.
В печурке пылает огонь…
Ах, как я стремился сюда,
Мечтая согреть своё сердце…
***
Я не знаю, зачем моё сердце стучит,
Отчего, почему…Знаю только,
Что если оно замолчит, –
Смолкнет вмиг стихотворное эхо…
***
Подхожу к Енисею – и долго
По течению в воду смотрю…
Кто сказал, что вода – это время?
Почему я за ним повторяю?
февраль 2024 г
-новый Енисейский литератор!!!
Я – Новый Енисейский Литератор! Николай ЕРЁМИН
Новый Енисейский литератор» № 1/2024 (91)
***
Я знаю, что и там, и тут
Стихи меня переживут…
Поскольку ныне Бог и Бес
К ним проявляют интерес…
Мол, что в них —
так или не так?
А это явно добрый знак!
СОЧИНИТЕЛЬ
Он сочинил Шар Ада — ШАРАДА
И написал Бал Ада — БАЛЛАДА,
Изобразил Шторм Ада — ТОРНАДО
И сам сказал: — Мне Рая не надо!
***
О Грузия, прости мою вину:
Страсть к Музе и пристрастие к вину…
Взаимную любовь ценя, молю:
Прости меня — и страсть продли мою!
СИНДРОМ ДАУНА
Недоумки недоумевают,
Упрекая умных, вот беда,
В том, чего, увы, не понимают
И понять не смогут никогда.
МНОГО ШУМА ИЗ НИЧЕГО
В Госдуме очень много шума
Из ничего… И всё ж опять
Старушка не желает думать —
Но продолжает заседать…
***
В краю, где все играют в прятки,
Желая — кто кого? — сгубить,
Моя душа уходит в пятки…
Ей больше некого любить!
***
А мир — огромный, древний —
Стал Интернет-деревней,
Где все — и смех и грех —
Всё знают и про всех…
***
Обошёл Литмузей —
И заметил я вдруг:
Из подруг и друзей —
Никого нет вокруг…
***
Помню: был я молодым и небедным!
Было слово золотым — стало медным.
Чахну я, увы и ах, считая медь…
Весь в несбыточных мечтах — помолодеть…
***
Ах, какая красота —
Пить вино из решета!
Это ж надо так уметь —
Вечно пить и не пьянеть…
***
О жизнь! Когда-то был я рад,
Что между нами нет преград…
О смерть! Я рад на склоне лет,
Что ничего меж нами нет…
***
С самим собой борьба —
С рассвета до рассвета…
Тяжёлая судьба
Сложилась у поэта:
Двойник-прозаик был
Сильней —
И победил!
Читайте «Новый Енисейский литератор» !№ 1/2024 (91)
Ерёмин Николай Николаевич родился 26 июля 1943 года в городе Свободном, Амурской области. Окончил Медицинский институт в Красноярске и Литературный им. А.М.Горького в Москве. Член СП СССР с 1981 г. Союза российских писателей с 1991г. и русского ПЕН-центра международного ПЕН-клуба. Кавалер Золотой медали “Василий Шукшин”. Автор книг прозы “Мифы про Абаканск”, “Компромат”, “Харакири”, “Наука выживания”, “Комната счастья”, “Волшебный котелок”, “Чучело человека”. Выпустил в свет Собрание сочинений в 6 томах, трёхтомник поэзии “Небо в алмазах”. Николай Ерёмин является автором-составителем проекта “Миражисты”.Лауреат премии “Хинган”, “Нефритовый Будда” и “Сибирский Лев” (2019г) Победитель конкурса “День поэзии Литературного института – 2011” в номинации “Классическая Лира”. Дипломант конкурса “Песенное слово” им. Н.А.Некрасова. Награждён ПОЧЁТНОЙ ГРАМОТОЙ министерства культуры РФ (Приказ №806-вн от 06.11.2012 подписал В.Р. Мединский). Публиковался в журналах «День и ночь» Марины Саввиных, «Новый Енисейский литератор» Сергея Кузичкина, «Истоки» Сергея Прохорова, «Приокские зори» Алексея Яшина, «Бийский вестник» Виктора Буланичева, «Интеллигент» Сергея Пашкова, «Вертикаль» Валерия Сдобнякова – Нижний Новгород, «Огни Кузбасса» Сергея Донбая, «Доля» Валерия Басырова, «Русский берег» Бориса Черных – Благовещенск, «Вовремя» Владимира Золотухина – Лесосибирск, в альманахе «Дафен» Цу Тяньсуя – город Синьян, на китайском языке, в переводах Хэ Суншаня, во «Флориде» Александра Росина – город Майами, в «Журнале ПОэтов» Константина Кедрова — Москва, В интернете на порталах «Лексикон» Елены Николаевой – Чикаго, «Подлинник» Виктора Сундеева, «45я параллель» Сергея Сутулова-Катеринича», «Русское литературное эхо» – Иерусалим, «Стихи. Ру, Проза. Ру» Живёт в Красноярске Т: 8 95О 4О1 ЗО1 7, nikolaier@mail.ru
Александр БАЛТИН
Альманах Миражистов
* * *
Незаметно светлее стало
По велению февраля.
Не гляди на реальность устало,
Если жив, значит жил не зря.
Ничего не бывает напрасно,
И сияют снега густотой –
Совершенные, так прекрасно,
Будто образ Бога с тобой.
* * *
Дорогу к смерти называют жизнь,
Я умирать покуда не готов.
Не надоели эти виражи,
И этажи мечтаний, снов и слов…
Не знаю, буду ли готов когда –
В том и беда.
* * *
Рай радости – мотивы творчества:
Окрашивают жизнь в тона,
Сияя, рая…
Одиночество
Избыто. Выпито до дна.
Рай, с небом связанный ветвисто,
Переливается, течёт.
И мысли – жизнь мелькает быстро –
Бальзамом творчества зальёт.
* * *
Изящны белки, и хвосты-султаны –
Пышны, красивы… Беличьи глаза
Блеснут, чернея… Показалось странным.
Что показалось? Объяснить нельзя…
Когда-то было много в лесопарке
Ближайшем белок. Пищу брали с рук.
И впечатленья детства были ярки,
И завершилось всё… как будто – вдруг.
Вдруг стар уже… Где белки? Я не знаю…
Пушистиков встречаю редко я.
…и даже через белок постигаю
Томительную ношу бытия…
Александр Балтин: МЕРА МОЛЬБЕРТА
МЕРА «МОЛЬБЕРТА»
Простёрт «Мольберт» реальности, и,
погружая метафизические кисти в его краски,
творят поэты собственную действительность.
«Мольберт» – новый альманах миражистов,
выпущенный Николаем Ерёминым, открывает игрою интеллектуального огня Константин Кедров-Челищев:
Стихи настолько откровенны
Что перечитывая их
Я ухожу за грань вселенной
И сам я превращаюсь в стих
Стих это зеркало души
В нем каждая строка зеркальна
Но не смотрись сиди пиши
Ведь отраженье уникально…
Феномен, какой не исследовать методами никакой науки: превращение поэта в стих…
Жизнелюбие Николая Ерёмина распространяется на все феномены действительности:
в том числе: и на смерть, дорога к которой и носит название жизнь; стоит ли унывать?
Ерёмин констатирует бодро, спокойно и звонко – не стоит:
По воле Генетической программы
Лишился папы я… Лишился мамы…
И сам теперь с годами понемногу
По генпрограмме приближаюсь к Богу…
Который без меня, увы и ах,
Давно уже скучает в небесах…
…слишком за века окаменевшая форма сонета
требует экспериментов:
и по перестановке строк, и по вибрации их –
в количественном плане,
поэтому Ерёмин предлагает свои результаты, повышающие выразительность сонетной игры:
Боже, если ты помнишь,
Я был нежнейшим романтиком, всего лишь…
И когда-то,
Подражая Бодлеру, Вийону или Рембо,
Не опускался в разговоре с дамами до компромата,
Нащупывая у них Адамово ребро…
Прости мне, Господи! Я понял, что уже по уши в прозаическом реноме,
Как все вокруг, возражающие романтику Малларме…
***
Красивые жизненные метаморфозы –
связанные, в частности, с игрой фамилий, этого неповторимого человеческого кода бытия, предлагает Эльвира Частикова:
Вдыхаю ромашки, настурции, лилии,
На дачных участках – томаты, укропы…
Когда я гуляю, меняю фамилии,
Свою – на Гулякину, адресней чтобы.
Ещё подбираю, и в роще я – Рощина,
А если на луг выхожу – Луговая.
Банально, но точно. Напрасно вы ропщете,
Как шалые ветры при встрече трамвая.
Её сравнения необычны,
словно и трамвай имеется в виду небесный;
а мир, который созидает поэт, полон цветов, запахов, таинственных мерцаний, волшебных орнаментов.
Торжественный гимн воде:
неожиданный радужный ракурс,
вопреки всему чёрно-белому:
Итак, включаю в ванной Ниагару,
Чтоб ощутить плечами мощный ливень:
Ответить отопительному жару Вот так.
С водою каждый осчастливлен.
Интересно дана комбинация живописи,
фотографии и краткостиший Владимира Монахова.
Хокку?
Да, они вспыхивают таинственно-снежно, и…
здесь сложно процитировать что-либо:
поскольку разрыв приведёт к потере полноценности ощущений.
Развернутся,
скорее – разойдутся фейерверками –
стихи блистательного Леонида Филатова:
О не лети так, жизнь, слегка замедли шаг.
Другие вон живут, неспешны и подробны.
А я живу — мосты, вокзалы, ипподромы.
Промахивая так, что только свист в ушах…
Так он и жил:
на разрыв,
смертельно,
бесконечно раздаривая себя другим…
Яркие пятна, цветовые сгустки индивидуальностей, шаровую силу современного русского слова в его поэтическом воплощение щедро дарит нам альманах «Мольберт».
Балтин Александр Львович— поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале «Литературное обозрение», как прозаик — в 2007 году в журнале «Florida» (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса «Пушкинская лира» (США). Лауреат золотой медали творческого клуба «EvilArt». Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала «Парнас». Номинант премии «Паруса мечты» (Хорватия). Государственный сти-пендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга «Вокруг Александра Балтина», посвященная творчеству писателя.
Ольга ЕРМОЛАЕВА
Альманах Миражистов
* * *
Радужный круг – у солнца, а жизнь – дотла;
воздух у насыпей от креозота пьян.
Что тебе нравится – мадера иль марсала?
Имя твоё выговаривают колокола:
особенно чётко они произносят: “…ан-н-н…”.
…”АН”, Сихотэ-Алинь, вертолётов рой,
и при отдаче толкающий карабин,
лыжи, бинокли, лошади – детской игрой
всё пред тобой представляется, господин…
Я и не знала, насколько нежна и груба;
вечно бегу к тебе сквозь закопчённый левкас.
Воздух другой, и не меркнет солнце над воском трасс;
за атмосферой земли рыдает о страсти труба.
* * *
спи, как в корзинах воздушных шаров –
майских цветений пыльца…
видишь, как шёлковый серо-лилов
спит мотылёк без лица
спи – и пульсируй как буковка “ю”
ни для чего просто так:
здесь на Земле моя радость в раю
каждый учтён светляк…
ад – это вот что – преткнётся миг:
смерть как позор Содом;
мёртвый так страшно меняет лик –
шлёт нам сигнал о том!
маленький бедный куда ж нам плыть
где серебро наше – речь?
что же нам сделать – бинокль разбить
музыки ульи сжечь?
что ж нам теперь не стелить постель
впредь не смеяться: “чи-из”?
к слову: давно обещал метель
а не умеешь – учись
* * *
нет беднее беды, чем печаль, а пришло к облакам столько света,
и несметно цветение ветрениц с краю массивов лесных.
стебли ветрениц, росших в тени, – серебристо-графитного цвета,
и гораздо лиловей с исподу цветки, чем у всех остальных.
а на просеке ветром сломало сосну и легла она над коридором
темноватым и бархатно-хвойным, со смутным просветом вдали…
и нарядно пестреет листва с разным чайно-распаренным сором
сквозь прозрачные линзы воды снеговой в углубленьях земли.
там , за просекой, рубленый дом, терпеливый как эта природа,
в беспросветную снежную бурю, в бореньях грозы в вышине…
как живой человек, этот дом всё милей и милей год от года,
и в открытую дверь залетели на Пасху две маленьких птицы ко мне…
…я сидела на низком крыльце, а за лугом темнели в молчанье
многих жизней невзрачны святилища, эти глухонемые дома.
словно вымерла напрочь деревня, лишь синее в окнах мерцанье,
да собаке свистал тракторист Николай, из-за пьянства сошедший с ума.
так чего ж я хотела, вполглаза следя за игрой и бореньем политик?
этой посланной нам в наказанье зимою всё чудилось: дни сочтены,
и донельзя расшатанный мир держит только какой-нибудь винтик,
и никак невозможно дожить и до чёрной, сверкающей грязью, весны…
…что же сделали вы, господа, с нашим родом несчастным кулацким?
он ушёл, словно дым в облака, иль в песок снеговая вода.
игрунам вашим, говорунам и политикам вашим мудацким
я уже не поверю теперь ни за что. никогда, господа. никогда.
* * *
ты существуешь. мне сказала это
/ты существуешь. мы не умираем! / –
та на закате яркая планета
меж яблоней и сливой над сараем.
и в нежном зимнем сумраке равнины
вняла я этой вести с небосвода,
хотя вчера прошли сороковины
с немыслимого твоего ухода…
и за твоею жизнью, просиявшей
над тем, что в этом мире стало мною,
рвалась и я, с моей почти пропавшей,
с моей, почти погибшею, душою.
но эта весть из синей тьмы свободной!
но родственный за мной призор вселенский!..
внизу, сквозь куст рябины черноплодной
глядит фонарь последний деревенский.
и тёмный драгоценный снежный воздух,
осиновыми пахнущий дровами,
дошёл ко мне блиставшими при звёздах
можайскими несметными лесами.
какие тайны есть на белом свете!..
ещё вчера проснулась я в тревоге,
и сердце шло во мне, как ходят дети
в ботинках по промёрзнувшей дороге.
и видела я плача, обмирая,
и глянцевую кожу рук истёртых,
и то, как без тебя лежат, родная,
те бедные очки для дальнозорких..
* * *
ночами просила, валясь в забытьё,
а тут стала днями твердить:
” спаси, сохрани и помилуй её,
и дай ей ещё пожить!.. ”
беда ли какая свилась над тобой,
болезнь ли к тебе подошла?..
что ж в плаче заходится так надо мной
и пальцы ломает душа?
а там ненаглядная прямо встаёт
к штакетнику лёгких ворот,
и, чудится, смотрит на облачный град ,
откуда нейдут назад…
зеркальное солнце, снижайся сильней:
отапливать легче жильё…
грей слабые косточки ясной моей
и бедное тело её…
о, вспомни сияние дней восковых ,
стаканчики ранних рассад…
и пар от завалин идёт земляных,
и петьки в усадьбах кричат.
горелые кочки болота кругом,
и лес за протокой в дыму.
и хлебные крошки свои с молоком
я жадно хлебаю в дому.
ты помнишь, как наголо стригли меня,
и как я скулила в ночи,
и как мы глядели на блики огня
тобой разожжённой печи?..
…исшают, измеркнут в округе снега,
и зорька сойдётся с зарёй…
голубка, что крестная сила стиха,
когда моя жизнь не с тобой?..
* * *
опомнюсь и очнусь – ведь ничего нет проще:
на брезжущий вверху тяжёлый снежный свет
пойду как пузырёк воздушный через толщи
моих невидных дел и бесполезных лет…
пробьюсь в молочный день, где стёкла запотели
от пара чугунов, кипящих на огне.
как долго я спала на маминой постели,
и стук и бряк родных слыхала в полусне.
мне чудилось: во мне – тьма ало-золотая,
и только там, где сердце – лучистый полукруг.
как сладко было жить, себя не сознавая,
но интересно знать покорность ног и рук…
…на целую-то ночь был белый свет в пропаже!
и весело теперь глядеть на всё подряд:
вон миска на окне, вон табуретки наши,
вон валенки мои подшитые стоят…
едва откроют дверь – сейчас в её проёме
взойдут клубы мороза – искать у нас приют.
а куры, в холода спасаемые в доме,
превесело, как дождь в своё корытце бьют…
как долго длилась ночь! не проступали окна,
иссякнул ток тепла от печки, лишь один
петух не спал, порой охлопывая стёгна,
да тихо пахнул в лампе душистый керосин…
и размышляла я, толкая мать несмело,
что дед Андрей, защитник, ровно убитый, спит,
а может, из лесов, с болот заледенелых
всё кто-то к нам идёт, под окнами стоит…
…внесли, меж тем, и хлеба, и пёстрой соли крупной!
восходит, расточаясь, кудрявый пар сквозной
от матовых, тугих, растрескавшихся клубней
над стёршейся клеёнкой в штриховке ножевой…
и ликованье счастья мне душу переполнит,
когда, крестясь на бедный, суровый в окнах вид,
о Вербном воскресенье прабабушка примолвит,
и от нестёртой влаги лицо её блестит…
ушьюсь, ушьюсь одна за вербой на протоку!..
весь в раковинах воздуха молочно-серый лёд.
под палевыми тучами, без окрику, без сроку
скользить за чёрной рябью несметною болот
на валенках!.. да пяткою из ледяного плена
воздушные серебряные бусины спасать,
глазеть во глубь реки, вставая на колена,
чешуйки верб на тёмный, зеркальный лёд ронять…
Параплан
Вот купол, раздвоен, рифлён, – в зенит,
иль с горних скользит террас…
и тот, кто в постромки младенца вбит,
страдает, что мало глаз
на сине-зелёный бархат земли,
лиловую голубизну,
на эти ландшафты, что совлекли
одну за другой пелену;
на громыхающую бирюзу
ветра (в эфире треск!);
на яркий топографский план внизу
и Бронниц далёкий блеск;
на спичечные коробки домов,
шоссейку в цветных жуках…
Он долго готовился, но не готов
в дрожащих держать руках
чрезмерный мир… и нельзя вместить
во всхлипывающу суму…
Теперь он не знает, как дальше жить
в чернильнице одному:
в чернильнице гасят – нет сил! – карбид,
всё чад, от машин бензин,
и циркульный – жирная тушь дрожит, –
рейсфедер-гигант вблизи;
и всё одиночество, всё письмо
кривое к утру… с ума
схожденье… сирени бы, что ль, в трюмо…
Молчи, вот придёт зима,
где женское над головой крыло,
зеркальной луны гало…
Видишь, как поздно, а всё светло.
И долго будет светло.
* * *
вешнего пала возлюбленный дым…
дымной волной полонило
внутренность скорого, рвущего в Крым… –
милая! ошеломила!
я-то влекла на холмах золотых
грузного сердца усталость…
тысячи лет в колыбелях твоих
рвущихся с рельс – не качалась!
радость! деревья пустилися в пляс,
гроздья грачиные зреют.
только осины – светлей моих глаз, –
все остальные – темнее.
зависть моя! на разъездах глухих
к вечеру топятся печки…
встали с постелей своих ледяных
освобождённые речки.
господи, эти поленницы дров,
эти твои полустанки…
вздетые на частоколы дворов
эти стеклянные банки…
чёрные стаи грачей ввечеру,
месяц над лесом укромный.
баба с граблями, бельё на ветру,
гусь одинокий на брёвнах.
шпалы, дорожника жёлтый жилет,
грубо-дегтярный товарный…
этот счастливо-оранжевый свет
в угольных рамах казармы.
и, вдохновеньем весны обуян
некий малец мокроносый
словно зверька, выпускает в бурьян
красный огонь на откосы…
пшёл, вороные! кочевия звёзд…
утром, лишь очи откроем –
взмоет к лицу, как нашедшийся пёс
ветер в полях под Джанкоем…
милая, знаешь, что роздыху нет
в каторжной, бабьей, острожной…
как в малолетстве – гостинцев пакет –
воздух железнодорожный!..
* * *
первый катер на Керчь в неприютную рань –
запах помню, но выключен звук;
побреши о бессмертной любови, Темрюк,
но останься светла, Тамань.
средь цыганок-шалав, местных с вечным лещом
(зелень-мелень, орехи, кишмиш),
кто меня укрывал офицерским плащом
и смеялся: “Земфира, ты спишь?”
как сигнальные бакены алы вдали;
это водка? коньяк? – “Стрижамент”…
это крупно-зернисто, в станичной пыли
Ходасевича слово “брезент”.
…я три года живу точно злой делибаш,
жизнь моя ни о чём – суррогат.
…эта речь месхетинцев: из русского – мат,
но блеснуло и в ней: “карандаш”.
и когда, ох, загонят – нет, не за Можай,
мы останемся только вдвоём.
я скажу ему: “Ну, если что, извиняй.
погуляла и будет. Пойдём.”
* * *
Что ж не понюхала даже ни ирис и ни пион?
словно вернулась из Крыма – в майке и шортах засни.
В сливочных створках шиповника оливковый явлен тон,
воск-флёрдоранж каприфоли не вспомнила, извини…
Рифлёная жесть как зеркало, на крыше… Зацвёл люпин.
Распахнуты створки на улицу в том, на холме, городке;
возгласы реставраторов в церковном дворе… жасмин…
визгуньи-ласточки носятся как девочки на катке.
Всю ночь со стихами Дынкина, как с шахматною доской:
он с оптикой страшной набоковской, со щегольской тоской,
столбы верстовые… песчаные, огненные столпы
в проломах пространства-времени, – и скрип с Грибоедом арбы!..
…От выстиранных полотенец свежестью веет морской;
слыхала нынче обмолвку о том, что пошли грибы…
Пусть надо мной как “Титаник”, жизнь моя кверху дном,
я тебе успеваю сказать, что тебя люблю.
И пусть Пантелеймону с Иверской, глядящим на то, как сплю,
не сделаюсь неприятна в беспомощном сне дневном!..
Источник http://www.stosvet.net/7/ermolayeva/
Ермолаева Ольга Юрьевна (Москва) – поэт, заведующая отделом поэзии в журнале «Знамя»; родилась в городе Новокузнецке Кемеровской области.Длительное время жила на дальневосточной станции Бира (Хабаровский край); четыре детских года – в селе Подтёсово, на Енисее. Была маршрутной рабочей в геологической приисковоразведочной партии на Сихотэ-Алине; работала воспитательницей в детском доме для “трудных” детей на станции Бира.Долгие годы занималась журналистикой. Окончила режиссерское театральное отделение Московского Государственного института культуры. С 1978 года заведует отделом поэзии журнала “Знамя”.
Стихи публиковались в центральной печати; изданы сборники стихотворений “Настасья”(1978), “Товарняк” (1984), “Юрьев день”(“Советский писатель”,1988), “Анютины глазки” (Фонд русской поэзии, СПб, 1999). Принята в Союз писателей в 1980 году. Живет в Москве.
Алексей ПУРИН
Альманах Миражистов
Источник:Журнал«Знамя»3, 2015 * * *Земную жизнь прощёлкав (кто расскажет —
на пять шестых или на семь восьмых?),
опять поэт шотландский шарф повяжет —
и жар вдохнёт в литературный жмых. И, не вкусивши в молодости лиха
поверхбарьерства, вымолвит при всех:
«Мне сорок лет. Мне так нужна шумиха,
как музе — смех, как выхухоли — мех. Довольно слёз! Довольно серных спичек!
Любая эра дару — троглодит…
Пора, мой друг!..» И элизийских птичек
согласный хор его не пристыдит. * * * Памяти Регины Дериевой Голубем почтовым из ладони,
оставляя в ней на миг тепло,
в небосвод стремясь, на небосклоне
пропадая (ветром унесло,
смыло синью, белого на белом
различить не в силах глаз),
как спешит душа, простившись с телом
в смертный час,в небеса, не виданные тленом,
сколь бы ни был мил,
к наперёд не ведомым вселенным
от немых могил, —так и ты лети, стихотворенье,
письмецо для глаз Иных, —
до исчезновенья, растворенья
горестей земных! * * *Летят салазки вниз — и синий
под ними скат несётся ввысь.
Ристальный лёд. Хрустальный иней…
Мгновение, остановись!..И вот не в жёлобе, а в лузе
всю жизнь (пусть жизни никакой!)
кристаллы острые — на друзе
мороза — чувствую щекой.И, проносясь, синеют ели
в адреналиновом бреду,
а наст гостиничной постели —
что лён в Таврическом саду.И даже мёртвою весною
я сберегу (а вы вольны?)
за замороженной десною
обол сосулечной слюны! К. Р. 1. Здесь был когда-то Павловский вокзал —
единственный, где музыка звучала…
Ни ресторанных, ни концертных зал!
Я опоздал. Здесь больше нет вокзала.Какой-то сад совдеповский — ларьки
да спортплощадки… Не помогут хворям
моим сырые ваши пирожки!..
Здесь устрицы, я верю, пахли морем.Здесь русский Малларме (я убеждён)
не пренебрёг искрящимся бокалом…
Я опоздал. Мне страшно. Это сон.
Финал. Большое оказалось малым.Увечный дуб. Приземистый дворец.
Ручей великолепен, я согласен.
Но прочее — б/у, как, наконец,
хозяин здешний, сочинитель басен. 2. Хозяин здешний, сочинитель басен,
великий князь, служака, адресат
посланий Фета, в целом был прекрасен —
умён, учён, неробок и усат.Не «князь Дундук». Но тоже — по наукам,
по Пушкину… и (лучше умолчать!)…
А Фет писал: «Твоим волшебным звукам,
пусть не моим, в потомстве прозвучать!»(Неточная цитата.) С Государем
всяк вёл отчизну к гибели как мог.
А он — стишками: «Братушки, ударим!
Шекспира посильнее наш сапог!»(Неточная цитата.) Но навекидве буквы августейшие — в крови
у разночинцев. Это знали зеки:
«к.-р.», «к.-р.» — кого ни назови. * * *Пусть крошки кекса черносливного
склюют на паперти дрозды:
я не отдам звучанья дивного,
зиянья призрачной звезды
за коноплю демонологии
и притчи приторных притвор —
покуда розвальни пологие
двуперстных рифм на Царский двор
ещё везут меня. А главное,
я ночь, подобную огню,
и равновесие державное
с сирийской пылью не сравню! * * *За рюмкой рюмку — что у них за дозы! —
не пропуская ни одной корчмы,
четыре городка, как виртуозы,
за день один исследовали мы. Сколь непохожи Лейден и Гаага!
А Гарлем на Флоренцию похож,
и Дельфт — на Пизу… Или это брага
весёлую подбрасывала ложь? Залезь на шпиль — и, кажется, до края
увидишь всю Голландию. Так вот:
суть рая — в том, что множится, играя,
а не в наличье сорока широт… …Но и вдали, где дышит хлад за ворот,
уже в бреду, уже в конце пути,
пройти насквозь полупрозрачный город —
и никакой Итаки не найти! * * *Евгению Борисовичу Рейну Хотел бы Венецией дивной
когда-нибудь с Вами пройти, —
искуснейший этот, наивный
соблазн обсудить по пути.На Пьяцце вспугнув сизокрылых,
держали б мы к северу путь, —
где видится берег в могилах,
а граппа дешевле чуть-чуть.Здесь лев, понимающий в Слове,
когтистую ставит печать, —
и на Фондамента Нуове
нам лучше всего помолчать.Чернее чернила лагуны,
чем что-нибудь было когда…
Но — звёзды, планеты и луны!..
Вот — Ваша сияет звезда. «Архаический торс Аполлона Нам головы не суждено узреть,
где яблоки глазные зрели. Всё же
сияет торс светильником — и кожи
зрачок ещё не перестал гореть тебе из тьмы. Не то бы не слепил
изгиб ребра и в бёдер развороте
не чудилась улыбка, в центре плоти
не ощущался созиданья пыл. Не то б обломком грубым пренебречь
ты мог, обвалом мышц в пролёте плеч, —
и не лоснился б он звериной шкурой, тебя не уставая изучать,
как звёздным оком, каждой складкой хмурой.
Ты должен жизнь по-новому начать». Так написал германец. Но теперь
предполагают: это — торс Сатира,
и флейта, в лучшем случае, не лира,
была в руках исчезнувших… Не верь! Искусствовед не прав, а прав поэт.
Пускай его сужденья из ошибок
живых растут, пусть довод жизни зыбок, —
но правда — там, где дышит Параклет. Не Марсий это низменный! — Орфей,
поющий бог (сомнения развей!),
всевешне процветающий Осирис. И плоть его слепящая чиста,
как благодать воскресшего Христа,
как лепестки опять раскрывший ирис. Из Верлена Ракушек, украшавших грот,
где мы с тобой блаженство пили,
черты я знал наперечёт;в той — жар пурпурный в полной силе,
каким случалось нам пылать,
когда друг дружку мы любили;в той — успокоенная гладь
смешков-словечек между делом,
пока нет сил пылать опять;с ушком твоим сравнится спелым —
вон та, а розовость иной,
чудесной, — с нежным гибким телом;но как я был смущён одной! * * *Ответь, пожалуйста, была ты,
жизнь, мигом сжавшаяся в миг,
ещё хоть чем-то, кроме книг
(ведь книги — скинутые латы)? В кого твои слепые стрелы,
что вечно целили в меня,
попали — в рыцаря, в коня
(мы, как кентавр, единотелы)?.. И вот теперь приходит Ночь
и говорит: «Гут, Найт!»* — точь-в-точь
как по-немецки: «Ай-да, сукин!..» Я — призрак в литерной броне.
Смешливый Пушкин машет мне —
и что мне Гудмэн или Букин. * Это стихотворение, как и некоторые из предыдущих, — воображаемое сочинение набоковского персонажа (роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта»). (Примечание автора).
СТИХИ В АЛЬМАНАХЕ “ПАРОВОЗЪ” №9, 2019
* * *
Морозный Рыбинск не разбудит
Евтерпу в кварцевом гробу —
и только даром горло студит
Архангельск, дующий в трубу.
У чукчей нет Анакреона,
зырянам хватит и Айги.
Но кто метрического звона
придаст стенаниям пурги?
Кто наш, хмельной от шири водной
и хищный от смешенья рас,
российский мрак порфирородный
вольёт в магический алмаз?
Напрасно ль северные реки
прекрасней всех паросских роз?..
Но вот путём из грязи в греки
скользит полозьями обоз.
Он «Рифмотворныя Псалтири»
тоской нагружен и треской.
И раздвигает тьму всё шире
заря — багряною рукой.
PIAZZETTA
Не кошелёк, расшитый бисером,
набитый тяжкими дукатами, —
плывёт Сан Марко первым глиссером
к лагуне дугами покатыми,
из тьмы сверкающими сводами —
Язона золотой овчиною,
жемчужиной, рождённой водами —
их пасмурной первопричиною…
Венеция, незабываемая,
хранимая в зенице, снящаяся…
Не знаю, причастимся ль раю мы,
но фотография слепящая
в лоханке площади полощется
и постепенно проявляется —
как плащаница; голубь плещется —
и тоже раю изумляется.
* * *
«Я заплáчу!» — мне сказано было, когда?
мы прощались (навек?).
Как вода, утекали во мрак поезда
(помнишь, что там изрёк этот грек —
Гераклит или Мельхиседек: навсегда!)
и на мокрой реснице мерцала звезда
(то ли капля дождя, то ли снег).
Чтó на свете вокзального дыма горчей?
и жалчее клейма неудач,
и бессмысленней наших прощальных речей!..
Лишь зарёванных рельсов слепящий ручей,
как твои поцелуи, горяч —
лишь бесплотная тень воспалённых ночей,
задыхаясь, мне шепчет: заплачь.
* * *
Я памятник воздвиг — едва ли ощутимый
для вкуса большинства и спеси единиц.
Живые сыновья, увидев этот мнимый
кумир, не прослезят взыскующих зениц.
И внуки никогда, а правнуки — подавно,
в урочищах страстей не вспомнят обо мне —
не ведая о том, сколь сладостно и славно
переплавлялась боль на стиховом огне.
Слух обо мне пройдёт, как дождь проходит летний,
как с тополей летит их безнадёжный пух, —
отсылкой в словаре, недостоверной сплетней.
И незачем ему неволить чей-то слух.
Умру. И всё умрёт. И гребень черепаший
Меркурию вернёт плешивый Аполлон.
И некому, поверь, с душой возиться нашей
и памятью о нас: нам имя — легион.
Капитолийский жрец, и род славян постылый,
и утлый рифмоплёт — всё игрища тщеты.
Но, муза, оцени — с какой паучьей силой
противилось перо величью пустоты.
* * *
Если вновь родиться — на Востоке,
у Аллаха зоркого в горсти.
Ночи там так жарки и жестоки,
что весёлых глаз не отвести.
И молиться лучше, скинув кеды:
не алтарь, не капище — но дом,
где тебя взрастили для победы
и для рая страстного потом.
Я любил бы улочек Багдада
путаное, пряное руно —
или стал бы юнгой у Синдбада,
записавшись в первое кино.
В снах моих меня манила б Мекка,
и зрачок чернила бы во мне.
Я узрел бы звёзды Улугбека
и хромого хана на коне.
И тебя, тебя бы вновь увидел
где-нибудь в Ширазе золотом —
смуглой кожи самый нежный выдел
пролистал соскучившимся ртом…
Ядом вязь арабская сочится,
и священней жизни правый бой —
стяг зелёный, реющий как птица.
Верная погибель, но — с тобой!
ПАРОХОД
Огромный пароход уже наполнил дымом
угрюмый порт;
к каким-то Лиссабонам, Лимам
вот-вот он, отдудев, уйдет.
Уж в мятых канотье взбираются по трапу
и в шляпках те,
кто, показав язык картузному сатрапу,
чуть что растают в пустоте.
Мне многие из них знакомы понаслышке —
всё высший свет;
и машет с крутизны приговоривший к вышке
себя завравшийся поэт.
Давай поторопись, всего одна минута —
и в путь, и в путь!
На этом корабле отыщется каюта
для нас уж как-нибудь.
И мимо островов Канарских и Азорских,
Бермуд, Багам
поедем, поплывём — не ради див заморских —
на пир, к богам.
Ни дар блистательный, ни честные старанья,
увы, плывущих не спасут —
нас небожители, как хищные пираньи,
сожрут, сожрут.
СЕБАСТЬЯН
Точно так же выгнутый навстречу
дрожи стрел, как луки — ей вослед,
шепчет: «Отче, муке не перечу:
Ты сильней страдаешь, Параклет».
С каждым мигом ближе злая стая.
(Не спасает логика, Зенон!)
Из души земной произрастая,
дух в зенит небесный устремлён.
Не стрела покоится, летая,
(как нелепо думал элеат) —
это просто Дева Пресвятая
обернула мученика в плат.
Он прозрачен, но при этом прочен.
А мгновенье длится сквозь века.
И святой стоит, сосредоточен, —
нам, минутным, видимый пока.
Опубликовано в Паровозъ №9, 2019
Пурин Алексей Арнольдович (Санкт-Петербург) – поэт, переводчик, эссеист, заведующий отделом поэзии и критики журнала «Звезда»;
Родился в 1955 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Закончил Ленинградский технологический институт. В 1982–1984 годах в качестве младшего офицера служил в армии на границе с Финляндией. С 1989 года заведует отделом поэзии, а с 2002-го — и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 19952009 годах соредактор литературного альманаха «Urbi» (Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска). Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Публикатор стихотворного наследия Н. Л. Уперса. Лауреат премий «Северная Пальмира» (1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014). Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме (2001) и других форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский, французский и чешский.
Светлана ВАСИЛЕНКО
Альманах Миражистов
Любовь не ведает забвенья
Любовь не ведает забвенья,
Она всегда в душе живет
И веру в жизнь и вдохновенье
Она нам с щедростью дает.
И никогда на этом свете
Я не смогу забыть тебя
И наше солнечное лето,
Когда тебя любила я.
Ты сердце ложью не обманешь,
Ведь сердце правду говорит,
Ты на меня лишь мельком глянешь
Моя душа огнем горит.
Ах, эти ранние рассветы,
Ах, эта алая заря,
И наше солнечное лето,
Когда тебя любила я.
В любви, и в радости, и в горе –
Повсюду вместе мы вдвоем,
Как по ромашковому полю,
Мы взявшись за руки идем.
Пришла проказница-весна
Пришла проказница-весна,
И ночью снова не до сна,
А мое сердце закипает от любви,
И впереди шальной рассвет,
А мне опять семнадцать лет,
И целой жизни словно не было и нет.
Я верю в чудо, придет рассвет,
И вновь родится весь белый свет,
И в этом мире вновь влюблена,
Да будет властвовать весна.
А я сниму свое пальто,
Мне так приятно и светло,
А солнца луч, как перегревшийся софит,
И целый мир, как Божий храм,
И всюду слышен птичий гам,
И день весенний колокольчиком звенит.
Я верю в чудо, придет рассвет,
И вновь родится весь белый свет,
И в этом мире вновь влюблена,
Да будет властвовать весна.
А купола горят огнем,
И мне как прежде нипочем,
Я все сумею и смогу преодолеть,
И белых кружев облака –
То ангел сбросил два крыла,
Чтоб я смогла вслед за тобою улететь.
Я верю в чудо, придет рассвет,
И вновь родится весь белый свет,
И в этом мире вновь влюблена,
Да будет властвовать весна.
Осталась в сердце радость
Вся боль давно прошла,
Осталась в сердце радость,
За долгие года
Любовь не растерялась.
Как терпкое вино,
Чем старше, тем хмельнее,
Я поняла давно –
С годами жизнь милее.
Я с юных лет храню
Всё чем душа согрета,
Ту первую весну
И солнечное лето.
Любовь моя, согрей меня в разлуке
Любовь моя, согрей меня в разлуке
И сохрани в душе моей тепло,
Пусть ночь пройдет, пусть смолкнут, стихнут звуки,
А утром будет тихо и светло.
Я встану рано и пройду по саду,
Омою руки чистою росой
И тех цветов коснусь я только взглядом,
Где мы прощались, милый мой, с тобой.
И пусть разлука будет долго длится,
А может мы не встретимся с тобой,
Лишь тихой ночью ты мне будешь сниться
Под яркой, чистой, дальнею звездой.
Я не жалею ни чем что было,
И ты меня не в чем не упрекай,
Ты вспоминай, как я тебя любила,
Ты вспоминай меня, ты вспоминай.
И пусть любовь согреет нас в разлуке
И отведет ненастий череду,
Ты протяни мне трепетные руки,
И я приду к тебе, опять приду.
Источник © Copyright: Светлана Василенко, 2013
Свидетельство о публикации №113022309735
Василенко Светлана Владимировна (Москва) – прозаик, кинодраматург, поэт, первый секретарь Правления Союза российских писателей;
Светлана Василенко и Николай ЕрёминНа съезде писателей в городе Тольятти
Виталий МОЛЧАНОВ
Альманах Миражистов
Вивальди
Евгению Чигрину
В океане мирской суеты нас привычно выводит из дрейфа
Пасторально-знакомый мотив, неизжитая детская блажь.
Оркестровка почти не звучит, лишь вибрирует мысленно флейта,
Заставляя спуститься пешком с верхотуры на нижний этаж
По ступеням исхоженных лет, мимо прочих людей и событий,
Застывая голодным щенком у защёлкнутых на ночь дверей,
Где так ждали, но больше не ждут, – остаётся тихонько завыть и
Постараться хоть раз изменить нерушимый порядок вещей.
Поджимают свои животы корабли без причалов и порта,
Раздувают мешком паруса под аллегро шумящей волны,
Только склянки давно не звенят молодецки (для пущего понта),
Ариозо печальной cудьбы отдавая навеки коны.
Как размашисто крут дирижёр! Это шторма прекрасное престо –
Перелом, поворот-оверштаг, лязг запора, распяливший дверь,
И надежда в глазах у щенка на концерте для флейты с оркестром,
Что любовь нереально жива в череде бесконечных потерь.
В океане земной суеты нас Вивальди выводит из дрейфа –
Одинокий с рыжинкой старик, в нищете скоротавший свой век.
Пусть поёт и вибрирует в такт вместе с сердцем чудесная флейта
Так, что хочется всё изменить, и слезинки ползут из-под век.
Воздушный шарик
Если тебе захотелось летать,
А вместо крыльев – обычные руки,
Ты не горюй, нужно шарик достать
Красный, прекрасный, огромный, упругий.
Чтоб наполнял его солнечный газ
И чтоб завязан был крепкой тесёмкой.
Смело хватайся, подпрыгни и – раз! –
В небо лети – громко айкай и ойкай.
Выше деревьев и выше домов,
Бабочкам, птицам, пилотам на зависть.
Только, гляди, возвращайся домой –
Помнишь, на завтра уроки остались?
Над городом
…а время плакало, и влагу пил песок
обычных дней, похожих друг на друга.
Летала кисть – мазок, ещё мазок…
Холст отвечал пружиняще, упруго,
Чуть смазывая тёмные года
Ворсинками шершавого пространства,
И карих глаз блестящая слюда
Лубочно попрощалась с ренессансом.
Вписав отважно кривизну земли
В наросты покосившихся избушек,
Чей скучный быт заборы берегли
Угрозами заточенных макушек,
Кисть белое вдохнула в божий храм
И алое – в кирпичный дом управы.
Палитрой местечковых серых драм
Окрасила и облака, и травы,
Обрывки туч лизнула вдалеке,
Подхваченная ветром захолустья
В небритость превратилась на щеке
Взлетевшего с любимой выше грусти.
Туда, где солнца свет – со всех сторон
И где черта осeдлости пропала.
В зелёной блузе, в кофте цвета волн –
Парят легко влюблённые Шагала.
Картиной, песней, яркой вспышкой строк
Талант прорвётся сквозь забор испуга.
…а время плакало, и влагу пил песок.
– Мы улетим – мы долетим, подруга!
Руслан
Из Уфы – в Оренбург, мимо загнанных в степь деревень.
Дует в щёлку сентябрь, запотевшее сушит стекло.
Пассажир я сегодня, водителя робкая тень,
Жму на «газ» по привычке. Для раннего утра светло.
Мы полночи в дороге, и камнем лежит разговор
На душе у меня, тайн чужих лучше вовсе не знать…
… Проезжая Шиханы – цепочку загадочных гор,
Над болотом судьбы замостили некрепкую гать.
Там трясина такая – ни вырваться, ни проскользнуть:
Рос в неполной семье, рядом с матерью был одинок.
Фары били дуплетом, неоном расстрелянный путь
Падал нам под колёса, признался Руслан: «Я игрок.
С малолетства бушует в крови нездоровый азарт,
Взять удачу за бороду, кажется, очень легко,
И в тюрьме кантоваться пришлось из-за меченых карт,
Раз каталу избил – козырило, но в масть не легло.
Стал копейку свою зарабатывать честным трудом,
На машину скопил да и в частный подался извоз,
Мы с Людмилой, женой, переехали в собственный дом,
Только счастье опять полетело кошаре под хвост.
Игровой автомат – вот напасть, личный мой Черномор,
Не могу обойти ненасытную щель стороной,
Всё швыряю туда…» За цепочкой шихановских гор
Злой сентябрьский туман вдруг деревья покрыл сединой.
У судьбы на закорках трясину невзгод не пройти,
И жену не вернуть, и долгов не отдать ни рубля.
Надо жизнь изменить… На расстрелянном светом пути
Горизонт заалел – тормози, оторвись от руля,
На обочину выйди и грудью широкой вдохни
Воздух чистой степи, побеждающий дым городов.
Только ты и Господь, вы сегодня на трассе одни,
Я не в счёт, избавленья проси у Него от оков.
С Черномором расстанься, спасись в этой дивной глуши,
И Людмилу вернёшь, и родите вы сына и дочь!..
Мы остаток пути в Оренбург проводили в тиши,
Битым козырем пала в поля за шиханами ночь.
Сердечки
Послушай, как ветер шумит в растревоженной роще.
Поникла трава – не то, чтобы спит, но не ропщет.
Ему, прохиндею, примчаться б опять к ней на ложе,
Примять посильнее… А может, обнять и взъерошить.
Варила Маруся картошку в нетопленой печке.
Тоскливо дурёхе, рисует на стенке сердечки.
Усато одно, а другое – тшедушно, белёсо:
– Эх, друг мой Ванюша, приеду я в город без спроса.
Пешочком пройдусь до райцентра в блестящих галошах
Пятнадцать км, там усядусь на поезд хороший,
Где нет билетёра и мягко постелено сено.
Полсуток позора – и вот я, Венера из пены.
Ванюша, твой адрес запомнился мне слово в слово,
Послушай: «Москва, остановка метро – «Дурулёво», –
Кусая губу, прижимается ласково к печке
Ерошить траву, пожирая глазами сердечки…
– Ветвями густыми от ветра не спрячешься, роща, –
Марусе обидно, желудок от голода сморщен.
Рисует упорно сердечкам ручонку в ручонке.
Она на четвёртом, исполнилось сорок девчонке.
«Не в каждый сосуд наливается разум до края», –
Вздыхает бабуся, холодную печь разжигая,
Сгребает золу… И теплеет Марусино сердце –
С иконы в углу смотрят ласково мама с младенцем.
Синицы
Ровная наледь покрыла деревья,
Крепнет мороз – минус двадцать уже.
Смотрят синицы на банки с вареньем –
Выставил на пол я их в гараже.
Хочется вишен отведать пернатым,
Да не пробить слабым клювом стекло.
Вспомнилось, семечек горсть я припрятал
В старом, забытом в машине пальто.
Семечки дружно лущили синицы –
Две мандаринки на белом снегу.
Дома устрою столовую птицам,
Сала кусочек не зря берегу.
Стрекоза
Задёрнуты шторы. Закрыты глаза.
Предчувствие нави.
Над камнем замшелым кружит стрекоза.
Прогнать ли, оставить
Её в смутном сне? Он, похоже, и сам
Недолго продлится.
Послушные вызову, как по часам,
Являются лица
Из утренней дымки, размытой лучом,
Так зримо, бесспорно,
Как будто бы дверь отворили ключом
В мир жизни повторно
Родные до плача, до спазма души.
На пике страданья
Я прошлым, как током, внезапно прошит.
Гляжу в очертанья
Сквозь сжатые веки – закрыты глаза
Ладонями нави.
Зелёной искрой мельтешит стрекоза –
Преследует, давит
Почти невесомой своей четверной
Пульсацией крыльев.
Я руки тяну, прикоснуться б одной…
Рыдаю в бессилье.
Прижаться губами, хотя бы сказать,
Что мной не сказалось.
Я сердцем тянусь… Вот отец мой, вот мать.
Не тронула старость,
И смерть не мазнула ещё белизной
Любимые лица.
Над камнем замшелым кружит стрекозой,
Мерещится, снится,
Висок сединой запорошила вмиг
Не зимняя замять –
Приходит, в обличье закутав свой лик,
Сыновняя память.
Шаман
На его немытой шее – банка «Пепси», амулет.
Бьётся юность в тощем теле, cам же выглядит как дед.
Волос сед, тесёмкой схвачен, вместо бубна – барабан.
Пыль столбом – в шинели скачет городской дурак Шаман.
Час рассветный – для камланья; у фонтана босиком,
Словно жертва на закланье – в дробном танце круговом,
Плачет, морщится, смеётся под затейливый мотив.
Вдруг к прохожему метнётся, бормоча речитатив:
«Мир – тайга, вы все не люди – волки, рыси и песцы.
Крови мало? Так добудьте, жрите слабых, подлецы.
Люди – звери, души – тундры: мох, лишайник, мерзлота.
Сколько дерзких, тонких, мудрых провалилось в бездну рта?»..
Кто-то в страхе отшатнётся, тыча пальцем в телефон.
Кто-то громко рассмеётся, кто-то врежет сапогом…
Тёмно-синий с красным кантом, взяв Шамана за бока,
Мелочь стащит, после, франтом, пропоёт: «Весь мир – тайга».
На работу люди-тундры, шаг ускорив, проскользнут.
Равнодушной, снежной пудрой чумы сердца заметут…
Как медведь в углу таёжном, cпит Шаман, обняв сосну.
Мaша-школьница, возможно, завтрак свой отдаст ему.
Ящерка
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью – лишь скорбная глушь.
День родительский мая
Вслед за туфлями бросил вдогон башмаки,
По асфальту – покрышки.
Выше пояса нынче взросли сорняки,
Граблей ждут и мотыжки.
Изумрудная спинка да белый живот
И янтарные глазки –
Тихо ящерка возле могилок живёт,
Как хранитель из сказки.
Не боится меня – подбегает к ногам
И стоит, не уходит.
Делит горькое горе со мной пополам,
Не мешает работе.
Заскорузлые стебли в колючих шипах
Под ударами гнутся.
Всё едино – и слёзы, и пот – на губах,
И мозоли на руцех.
Кладенцом я взмахну: «Раззудись-ка, плечо,
На Горыныча шеи!»
Засвистел, вдохновляя на подвиг, сверчок
В куширях у аллеи.
Две свечи восковые сгорели давно
В недалёкой часовне.
Распакую припасы, открою вино,
Хлеба дам ей, как ровне:
– Кушай, ящерка, милый мой сторож могил,
Помяни маму с папой.
Сорняков – змей-горынычей – я победил
Не мечом, так лопатой…
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью – лишь скорбная глушь
И печаль вековая.
Старикам я отвесил поклон поясной,
Обошёл животинку.
Солнце гладило жарко, прощаясь с весной,
Изумрудную спинку.
Молчанов Виталий Митрофанович (Оренбург) Поэт, председатель Оренбургского регионального отделения «Союза российских писателей», директор Областного Дома литераторов имени С.Т. Аксакова.
Лауреат премии губернатора Оренбургской области «Оренбургская лира», Региональной премии имени П.И. Рычкова, премии имени С.Т. Аксакова, Спецпремии Международной Волошинской премии, Всероссийской премии имени Д.Н. Мамина-Сибиряка, Международного Тургеневского конкурса-фестиваля «Бежин луг», Фестиваля исторической поэзии «Словенское поле», Международного конкурса на соискание премии имени А. И. Куприна, Международного Цветаевского конкурса, премии журнала «Дети Ра», лауреат Международного фестиваля литературы и искусства «Славянские традиции», финалист премии «Золотой Дельвиг» (2015), лауреат малой Международной литературной премии «Серебряный стрелец», победитель IV Международного поэтического конкурса имени С.И. Петрова, призёр Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира», дипломант V международного конкурса памяти Владимира Добина, победитель литконкурса интернет-журнала «Лексикон» (Чикаго), победитель литературного конкурса фестиваля «Гоголь-фэнтези» (Украина), обладатель звания «Стильное перо» по результатам литературного конкурса-фестиваля «Русский стиль – 2009» (ФРГ)
Публиковался в «Литературной газете», «Независимой газете (Экслибрис)», журналах «Дети Ра», «Наш современник», «Зинзивер», «День и ночь», «Prosōdia», «Футурум АРТ», «Южное Сияние», «Белая Вежа», «Огни Кузбасса», «Русское литературное эхо» (Израиль), литературном проекте «Зарубежные задворки», альманахах «45-я параллель», «Лёд и пламень», «Паровозъ», «ЛитЭра» (Москва), «Земляки» (Нижний Новгород), еженедельнике «Обзор» («Континент», Чикаго), «День Поэзии», «Московский Год Поэзии», «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Башня» Оренбургского отделения «Союза российских писателей», «Гостиный двор» (Оренбург), антологии «Поэтический Атлас России», газетах «Оренбургская неделя», «Южный Урал», «Истоки» (Уфа), «На Юго-Восточных рубежах» (Челябинск), «Литературная гостиная» (Тверь), «Молодой Дальневосточник» (Владивосток)
ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ
Читайте в цвете на ЛИТСОВЕТЕ!
Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996
ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!
06.09.15 07:07
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580691:
КАЙФ new
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580520
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833
КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/
СОЛО на РОЯЛЕ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833
СОЛО НА РОЯЛЕhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833
РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=575083
КОЛОБОК-ВАМ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573921
Внуки Ра
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573474
Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=572148
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=571826
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=570593
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=569224
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900 http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=565809
ЗЕЛО БОРЗОhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=564307
РОГ ИЗОБИЛИЯ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=561103
| БОМОНД
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=553372 |
| ВНЕ КОНКУРСОВ И КОНКУРЕНЦИЙ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=549135 |
| КаТаВаСиЯ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=536480 |
| КАСТРЮЛЯ и ЗВЕЗДА, или АМФОРА НОВОГО СМЫСЛА http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=534005 |
| ЛАУРЕАТЫ ЕРЁМИНСКОЙ ПРЕМИИ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=531424 |
| ФОРС-МАЖОРhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=527798 |
| СИБИРСКАЯ ССЫЛКАhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520612 |
| СЧАСТЛИВАЯ СТАРОСТЬhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520121 |
| АЛЬМАНАХ ЕБЖ “Если Буду Жив”
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=510444 |
| 5-й УГОЛ 4-го ИЗМЕРЕНИЯhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=507564 |
2024
ЕЩЁ НЕ ВЕЧЕР
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН
Александр БАЛТИН Ольга ЕРМОЛАЕВА Алексей ПУРИН Светлана ВАСИЛЕНКО Виталий МОЛЧАНОВ
фото со страницы Джуман Джи «Ледяная ёлка Байкала»
ЕЩЁ НЕ ВЕЧЕР
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ Николай ЕРЁМИН
Александр БАЛТИН Ольга ЕРМОЛАЕВА Алексей ПУРИН Светлана ВАСИЛЕНКО Виталий МОЛЧАНОВ
2024
Автор публикации
