ЧЕХАРДА

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН

Ирина КАРЕНИНА ВадимДЕЛОНЕ

2024

 

ЧЕХАРДА

Альманах Миражистов

 

  Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН

Ирина КАРЕНИНА ВадимДЕЛОНЕ

Альманах Миражистов 

 

ЧЕХАРДА

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН Ирина КАРЕНИНА Вадим ДЕЛОНЕ

Рисунок Вадима Сидура

Альманах Миражистов

Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин

адрес

nikolaier@mal.ru

телефон 8 950 401 301 7

Альманах украсилиМатрёшки Екатерины Калининой

Кошек нарисовала  Кристина Зейтунян-Белоус

© Коллектив авторов 2024г

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ

Альманах Миражистов

Содержание:

• Константин Кедров. Поэтический космос (монография)
  • Вл. Гусев. Трудный путь к истине, с. 3-8
  • Говорящие звезды, с. 9-80
    • Звездная книга
    • “Чаша космических обособленностей”
    • Небесный сад А. Блока
    • Литературный гороскоп
  • Поединок со смертью, с. 81-118
    • “А под маской было звездно…” (Мистерии воскрешения)
    • Храм или мастерская?
    • Кто ты, Огнелицый?
  • Хрустальный глобус, с. 119-162
    • “Вожжи богородицы”
    • “Многоочитая сфера” Андрея Белого
    • Антропная инверсия или Альтернативный космос
  • Вселенная Велимира Хлебникова, с. 163-202
  • Винтовая лестница, с. 203-232
    • Пушкин и Лобачевский
    • Зона Сталкера
    • Внутри девяти слоев
  • Рождение метаметафоры, с. 233-266
  • Метакод и литература, с. 267-332
    • Обретение космоса
    • Игра звезд
    • Золотой меч
    • Расстояние между звездами заполняют люди
  • Г. Куницын. Взаимовыворачивание или круговорот? (Полемические заметки), с. 333-479
    Информация об издании предоставлена: teron

 

КОНСТАНТИН КЕДРОВ
Дирижер бабочки

Дирижер бабочки
тянет ввысь нити
Он то отражается то пылает
Бабочка зеркальна
и он зеркален
кто кого поймает
никто не знает
Дирижер бабочки
стал как кокон
в каждой паутинке его сиянье
Бабочка то падает то летает
дирижер то тянется то сияет
Дирижер бабочки стал округлым
он теряет тень
между средней Вегой
он роняет пульт
посредине бездны
он исходит светом, исходит тенью
Будущее будет посередине
в бабочке сияющей среброликой
в падающем дальше
чем можно падать
в ищущем полете
в середине птицы
_________________________________________________
авторская страница Константина Кедрова:
http://www.stihi.ru/avtor/metam

© Copyright: Шкала Экспромта -Б-Ка Верлибра, 2012
Свидетельство о публикации №112031102585

Г Москва

 

Николай ЕРЁМИН

Альманах Миражистов

ВСЕМ  НА ДИВО  Николай ЕРЁМИН
***

Почему земля трясётся?

Гром грохочет в облаках?

И в стаканы

Водка льётся –

На троих, увы и ах…

 

Двое снова, как в Раю,

Пьют…

А я опять не пью…

Почему?

Да потому,

Чтоб не встретиться на «У»

2024

 

***

Когда мы были влюблены,

Тогда –

Откуда что берётся? –

 

Поэзия,

Как свет Луны,

Всегда зависела от солнца…

 

Да,да!

А нынче – ё, моё! –

Зависит Солнце – от неё.

2024

 

***

Стихотравмы, психострессы…

И – на это сто причин –

В «ЛитРоссии» поэтессы

Превращаются в мужчин…

 

И, страдая, ну-и-ну,

Улетают

На Луну…

 

– Ух-ты, ах-ты,

Все мы – космонавты!

Неспроста Крутой маршрут

Выбрал нас и там, и тут…

Очевидно:

Неспроста

В нём – и память, и мечта…

2024

***

Ах,

Стихи живут на небесах, –

Не нуждаясь

В авторских правах…

 

И на землю – ждём или не ждём –

Падают

То снегом,

То дождём…

 

А бывает, и весенним градом,

Рады,

Возникают

С нами рядом…

 

Чтоб в душе у друга

И врага

Вдруг возникла

Радуга-дуга…

 

ПРИТЧА

 

Бизнесмен держался курса,

Типа – доллара к рублю…

А поэт держался пульса,

Типа – Я тебя люблю! –

 

Но, в итоге, меж забот

Тут – дефолт, и там – дефолт:

Шли по курсу, каждый рад…

– Ах! – и нет пути назад…

 

ВТОРАЯ СИГНАЛЬНАЯ СИСТЕМА

Суть Второй сигнальной системы:
Говорить, раскрывая темы…
И неважно – рад ли, не рад –
Принимать, что тебе говорят…

Этим ты, Божество и убожество,
Человек, от животного множества
отделяешь… Хоть можешь мычать,
А в ответ на мычанье – молчать…

***
Как плохо, ах,  что  – беден, бос и гол –
Я заработать не могу обол,
Чтоб заплатить Харону за услугу:
Мне протянуть заботливую руку…

…Но хорошо, что даром – меж забот –
Таких, как я, он в лодку не берёт!
Поскольку, кто богаче, те и правы,
И в очередь стоят у переправы…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

ВСЕМ НА ДИВО
                                   Константину КЕДРОВУ
Метафора пыталась – всем на диво –
Сказать о чём-то умно и красиво…
И всё-таки, что ей не удалось,
Сказать метаметафоре  пришлось…

ИЗ ЦИКЛА ОСКОЛКИ ЗЕРКАЛА
***
Однозвучно хрустит позвоночник…
…Неужели в больницу пора?

Авгрусть 2024 г

 

ОТ ФАКТА ДО ФАКТА 

***

А.Л.Б.

Алкогольные психозы

Из

Алкающих  людей

После запредельной дозы

Изгоняют всех чертей…

 

И, пока с чертями пьют

Алкаши,

Увы и ах,

Хором Ангелы поют

В запредельных небесах:

Со святы́ми упоко́й, Христе́, ду́ши раб Твоих, иде́же не́сть боле́знь, ни печа́ль, ни воздыха́ние, но жи́знь безконе́чная.

Кондак, глас 8

Перевод: Со святыми упокой, Христе,/ души рабов Твоих,/ там, где нет ни боли, ни скорби, ни стенания,// но жизнь бесконечная.

 

***

Пел я, маленький гном:

– Как прекрасна мечта!

Стал я – старенький гном.

Ах!

А песня – не та…

 

Всем словам – неспроста –

Муза –

Тра-та-та-та…

Поменяла места…

 

СЕКРЕТОВ НЕТ

Очень долго мы без слов
Танцевали «Вальс цветов»…

Это был чудесный вальс…
Это был прелестный вальс…

Где тот вальс? И где она?
Ах, – лишь туфелька одна…

АКСИОМА

На Земле – Один поэт,
Выступающий меж нами
Под любыми именами…

У него секретов нет
От друзей и от врагов –
На любом из языков…

ДУША и ТЕЛО

– Откуда возникает всякий вздор?
– Из ничего…Из слова и из дела…

Как хорошо, что с некоторых пор
Подсказывают мне душа и тело,
Что всё берётся –неспроста – из них:

И каждый выдох-вдох,
И каждый
Стих…

***
Постепенно – от факта до факта –
Раздувая огонь меж людьми,

Приучили  Россию к терактам,
Отучили от актов любви…

И не кто-нибудь, – сами себя! –
Неспроста на Тот свет торопя…

***
Вдруг я понял:
Островной
И поэт континентальный –
Каждый – со своей страной
И струной – конгениальный…

Их звучанию внимать,
Боже, просто благодать!

В ПЕРСПЕКТИВЕ

– В перспективе ждёт, – сказал поэт, –
Всех! – В конце тоннеля яркий свет…

То есть, счастье жизни после жизни…
Просто, как в научном коммунизме…

Но, чтобы проверить, мой совет:
Нужно Ветхий прочитать завет!

ФОТОЭТЮД

Висят – красивы –
В театре драмы

Налево Симы…
Направо Хамы…

По стенам – снимки,
От рамки к рамке…

В смартфонах – симки,
А айпадах – хамки…

От снимка к снимку
В фойе – Wi-Fi…

Идут в обнимку…
– Скорей снимай!

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

***
Ничего не значу,
Ни о чём не плачу…
Но всегда шучу
И за всё плачу…

ВЗГЛЯДЫ

Взгляд изнутри и взгляд снаружи –
Я, отражённый в каждой луже…
Нет, нет, ты только посмотри!
А кажется, что изнутри…

***
Бог Кай взял кий – и рухнули миры,
Вращаясь, как бильярдные шары,
Все – к музам-лузам, Каю потакая…
Вот отчего у Кая  жизнь такая…

***

– Ты зачем прилетел в Москву?

– Прилетел разгонять тоску.

– Ну, и как, разогнал?

– Да нет…От тоски здесь спасенья нет.

 

НА КОНФЕРЕНЦИИ

 

– Литинститут, ты – фильтр и сепаратор! –

Сказал на конференции оратор.

– Увы, кем стал я, молоко ценя?

Вы только посмотрите на меня!

***
Не лезь в политику, поэт…
И не ходи на красный свет,
Пока, – За всеми глаз да глаз!  –
Попасть не хочешь под КАМАЗ…

ИЗ ЦИКЛА ОСКОЛКИ ЗЕРКАЛА

***

Когда в России вырубают свет –
То  никому на Свете света нет…

СТАРЫЙ ХОЛОСТЯК

– Эх, жену заведу! Брошу пить…
Хорошо бы компьютер купить…

Красноярск 2024 Авгрусть

ПРОБЛЕМА  ПЯТОГО УГЛА  

***

Мы обменялись именами,

О, Муза!

Что за благодать:

 

Под нами – кровля,

А над нами –

Великозвёздная кровать…

 

Ночь…

Август…

Звездопад опять…

Желаний – не пересчитать…

2024

ФЕСТИВАЛЬНАЯ  ПРЕМИЯ

 

Мой сосед

Подружился с талантами

И с утра заглянул за порог,

 

Номинаторы где

С номинантами

Делят премии сладкий пирог…

 

И сказал мне,

Что очень устал,

«Но зато учредителем стал!

 

Так что – Богом клянусь!

Я – не я!

Скоро премия будет твоя!

 

А пока что тебе

Вот – рука

И в награду кусок пирога…

2024

 

ПИЖОН

 

Писал пижонские стихи,

Поскольку был пижон…

 

Играл в  театре «Хи-Хи-Хи»,

В спектакле «8 жён»

 

И даже книжечку издал:

«Крамольный самиздат»

 

Но – постарел, и старым стал,

И не считает дат…

 

Стихов не пишет… Водку  пьёт…

Пижонится, увы…

 

И говорит, что прыгнет –« Вот-

Вот!» – выше головы…

2024

 

***

Она – пьяна и влюблена,

Увы, предчувствием полна

Была – предсмертия и смерти…

Ей снились ангелы и черти…

 

Как жаль, что (- Пронесёт, авось! -)

Её предчувствие сбылось…

 

И вдаль теченьем унесло

Харона лодку и весло…

 

СОНЕТ КАРЕНИНОЙ ИРИНЕ

 

Стихи Карениной Ирины

Прекрасны и неповторимы!

Всех из журнала «День и ночь»

Они зовут куда-то прочь…

 

С земли, где рабства и тиранства

Безумный голос нарочит.

Прочь! В  солнцелунное пространство,

Где только музыка звучит…

 

Туда, где Млечный путь неблизкий,

Чумацкий шлях, увы и ах…

… Чтоб в заминированном Минске

Вдруг подорваться на стихах…

 

Избыток страсти не тая
Под звёздами небытия…

Август 2024г

 

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

 

***

Я успокаивал себя

И успокаивал тебя…

Не может быть, что я в тот час

Навеки успокоил нас…

 

***

Судьба моя, ты с кем была,

Где – целовала-миловала?

Проблема пятого угла,

Увы, не много и не мало.

 

***

Было! Было в душе со-страдание,

В темноте раздавались рыдания…

Там, где горе – увы – не беда…

А теперь – лишь страдание, да…

 

Николай ЕРЁМИН Авгрусть 2024 г Красноярск

 

 

 

 

 

 

Александр БАЛТИН

Альманах Миражистов  

 

*  *  *

Руда вечерняя огней –

Коньково, или Бирюлёво.

О жизни? Что сказать о ней?

Порой идёт довольно клёво.

Банальность в основном триумф

Справляет. Магазины. Ужин.

Сынок, не взявшийся за ум.

Взгляд на реальность нитки уже.

Коньково? Или Бирюлё-

во? Жизнь достаточно серьёзна.

То бьёт, упорная, рублём,

А то менять что-либо поздно.

Нагромождение огней

Вечерних. Золото играет.

Жизнь? Что ещё сказать о ней?

Была. Потом как льдинка тает.

 

 

*  *  *

На ветках века разные плоды

Созреют: терроризма, модернизма,

Уродливы, и редкой красоты,

Их многим напитали соки жизни.

Привычны нам, в двадцатом веке жив-

шим, а какие будут в двадцать первом?

Все, как всегда, не знаем перспектив

В круговороте исступлённом, нервном.

 

*  *  *

В пузырях пупырчатое нечто

Грязного, коричневого цвета.

Се – твоя душа. Дышал беспечно?

Как теперь?

Кошмар свинцовый это.

Или явь? Уже не разберёшься.

Шаровая бездна отворилась.

Закричать мечтает бедный – ложь се!

И душа красива, будто жимолость.

Только закричать не получилось.

 

*  *  *

Людей смывало с улиц, как

Показывали Место встречи.

Всем интересно было. Факт,

И уходил реальный вечер.

 

 

И через сорок лет гляжу –

Проживший долго – интересно.

Жеглову неизвестна жуть,

Высоцкий знал, что значит бездна.

 

Жив фильм, не меньше, чем тогда

В Союзе. Сорок лет, как шутка.

Что столько прожил я – тоска

Возьмёт, и станет резко жутко.

 

*  *  *

Нежный мальчик был, он стал поэтом,

Худ, издёрган, по ночам не спит.

Он во внутреннем огне горит,

Пусть его печатают при этом.

Это – ноль сегодня, маме жаль,

Маме больно за больного сына.

Видит, как его сжигает жар,

Хоть старается, чтоб жил он сыто.

 

*  *  *

А были главными слова,

Но к передаче смысла просто

Свелись, менять что-либо поздно,

Всё прагматично – дважды два.

Истёрлись старые слова,

Значенье будто потеряли.

На будничном их матерьяле

Не доказать, что жизнь права.

Истёрлись вечные слова,

Вернуть значение едва ли.

 

*  *  *

Дом в себя включает очень много:

Стеллажи, где книги мерно спят,

И плиту – еду готовить: можно

Общее найти? Твой личный сад

Внутренний, когда сумел возделать.

Тумбочки, столы… а вот бутыль.

Только мысли интересна дерзость,

Остальное – бытовая пыль.

 

*  *  *

Гроссбухи были, сломанные стулья,

Мерцало тускло серебро. Считал

Клерк, утомлён весьма людского улья

Гуденьем, прибыль. Уставал. Зевал.

Теперь пестро мерцают мониторы,

И фирменные формы скучный лад

Сулят. Здесь нет приятного для взора,

И для души. Сюда попасть не рад.

Контора – в чём-то кажется ошибка,

Коль образ мира ей представлен – крив.

У служащего на устах улыбка.

Уютен двор за окнами.

Красив.

 

*  *  *

Колоритом улиц итальянских

Очарован по картинкам я.

Каменною узостью пространства,

Очерком чужого бытия.

Терракота стен, и штукатурка

Облетела, будто дерматит.

А на верхотуре сохнет куртка,

И бельё цветастое висит.

Вот зигзаги каменные. Ставни

Закрывают окна. Иногда

Лестница раскрошенная славно

В дом ведёт.

Не попадёшь куда,

Коли по картинкам изучаешь

Мир, усвоив бедность наизусть.

Всё же миги счастья получаешь,

А потом слетаешь резко в грусть.

 

*  *  *

Паутина будто письмена,

Что сплетаешь на бумаге, – утром

Не поймёшь, каким влеклись абсурдом

Нити слов, явь умножая на

Собственные скрутки и узлы.

Паутина, паука лишённая,

Сердцем очень смутно отражённая.

А рассвет мне дан в тонах золы.

 

*  *  *

И тело горит исступлённо,

И плавится мозг от жары.

И ночью, какая бессонна,

Другие провидишь миры.

А днём – в Эфиопии будто,

Раз ездить тебе не пришлось.

И плещет фантазия бурно,

Сбивая реальности ось.

 

*  *  *

На плафоне Саваоф распластан –

Он благословляет, он грозит.

Он старик. А ритуал балластом

Сбросить современность повелит.

 

Блеющее стадо: кривощёки

Тётки молят, чтобы зять не пил.

Старики – чтоб их продлились сроки,

Да ещё поесть хватило сил.

 

Сумрачен старик, что на плафоне.

Ритуал из дебрей вековых

В современность вписан беззаконно.

Нужен новый – нет его – язык –

С высшею реальностью способный

Связывать. Старик столь одинок.

Серой плазмой, скучной и подробной,

Род людской растёкся: не высок

Содержаньем…

Суетятся тени

Прошлого. Взирает Саваоф,

Как опять бездумно на колени

Падают, земных алкая строф:

Счастьица возжаждавши земного.

Непонятный бог высот простёрт.

И насколько жизнь пошла от Слова,

Столь мир слов теперь душою мёртв.

 

*  *  *

Парки ткут…

Когда споткнёшься

Ты о камешек – они

Виноваты? Или ложь се –

Парки? Прагматичны дни.

Парок лёгкое дыханье,

И тяжёлые труды.

Что о центре мирозданья

Можем ведать я и ты?

Нити, скрученные туго,

Вдруг что змеи расползлись.

Но пульсирует упруго

Солнцем праздничная высь.

 

*  *  *

Фараон призвал жрецов –

Бритоглавы, строгий взгляд.

Есть спросил, в конце концов,

Слово, что явлений ряд

Описало бы одно?

Мера, прозвучал ответ.

Но постигнуть не дано

Фараону – мало лет.

Мера, подлинность вещей,

Образ матерьяльный дан

Философии стройней,

Мера в нас, и мера – даль.

Мера – точности объём,

Что даётся знать жрецам,

Фараону ни по чём

Не понять.

Тем паче – нам.

 

*  *  *

Ступень – основа будущего, то есть

Движенье гарантирует она.

Иначе жизни не построить повесть:

Прервётся, исчерпав себя до дна.

 

БЕГСТВО ИЗ ВИЗАНТИИ

Продав эмали, утомлённый всем

Избытком: и базилик, и товаров,

И лестниц, и садов, и толку мало в

Том видя, размешав над многим смех

С надеждою инакое узреть,

Договорился с капитаном рослым.

Пласт неба иногда бывает грозным,

Но точно дважды не приходит смерть.

Волна к волне, что к слову слово…

Вот

Волшебный град – отплыли утром – тает.

А сколько сладок сочиненья мёд

Стихов беглец в душе усталой знает…

 

КАРБОНАРИЙ

Передать своим удастся весть.

Каменный цветок – старинный город.

Карбонарий тёрт, хотя и молод,

Будущего интересна ветвь.

На пять лир и хлеба, и вина

Он берёт в траттории, уверен:

Будущее – светлая волна.

Цвет волны в действительности зелен.

Штукатурка сыплется со стен

Кое-где…

Кирпич.

Тугая кладка.

Отражает чётко мир сетчатка,

Но не идеален он совсем.

Карбонарий молод и силён,

Ранен был уже не раз. Но это

Правильно – так понимает он,

Умереть готовый ради света.

 

*  *  *

Акриды надоели, дикий мёд,

Усилия пророчества достали.

И бунта Иоанн срывает плод,

Что дни истории едва ли ждали.

Что обличать? Уж лучше получать…

Он к Ироду, предсказывать событья

Является, желая только часть

Богатства за серебряные нити

Словес…

Канон трещит, нарушен лад

Того, что было. Иоанн хохочет.

Дни сытые. И медленно растят

Они с вином неистовые ночи.

 

*  *  *

Жизнь без удовольствий

Будет очень скользкой,

И холодной будто

Вечная зима.

Жизнь без удовольствий

Не приносит пользы:

Царствие абсурда,

Что сведёт с ума.

 

*  *  *

До Атлантиды, до гигантов

Какая жизнь была – поймёшь?

Не очень много вариантов

Познания, пока живёшь.

К тому ж фантазии вмешались

Опять в действительность твою.

Сокрыта глубь – какая жалость!

Фантазией свой миф творю.

 

*  *  *

Раздвоено сознанье, как язык

Змеиный, и пульсация болезни

Действительность уводит на второй

План, отдавая человека бездне…

 

*  *  *

Через «Фауста» куда яснее

Метафизика устройства мира.

Тесла по сияющей аллее

Прогуляется, где свет дан мило.

Вслух читая «Фауста» гуляет,

Чувствуя, сколь в тайниках эфира

Скрыто… Воздух реет голубями

Многокрыло. Всюду вести мира.

Как раскат шаров в игре бильярдной

Силы разные влекут ко лузе

Цели – коль дана невероятной,

Путь к ней будет прочих много лучше.

Тесла связи видит, что обычно

Замечать не могут люди. То есть

Будничность дана для всех привычно,

У не многих – золотая повесть.

Мир. Его единство. Сущность духа.

Практика изобретений. Сумма

 

Сумм. И параллельных далей дуги

Связывают сложно весь рисунок.

 

МОЯ КОЛЛЕКЦИЯ

Немного талеров – свершений

Немного в жизни. Всё же есть.

Монеты – прошлых поколений

Тяжёлая, как бремя, весть.

 

Разнообразные монеты

В мою коллекцию легли.

Вот императоров портреты,

Владевших золотом земли,

 

Творивших разные законы.

Моя коллекция пестра.

Востока в небеса колонны

Вздымаются. Лиса хитра –

 

В чалме, у трона. Всё известно.

Вязь, в центре спрятанный цветок.

За каждым человеком бездна,

Любой, как ветер, одинок.

 

Монетами любуюсь снова –

Как сгустки лет, культур и проч.

И мудрая, не зная слова,

Приходит ночь.

 

*  *  *

Оставь мой мозг в покое, хоть на время –

Не прободай стихами!

Но кого

Ты просишь, будто опалённый всеми

Словами, и познавший торжество

Огня? Не воспоследует ответа.

И лабиринты мозга ни за что

Ты не избавишь от огня и света,

Готовящих неведомый итог.

 

*  *  *

Динозавры убраны в пакет,

Там тираннозавры, стегозавры.

Для мальчишки отошёл сюжет

С ними поиграть. Приходит завтра

Вечно. Плотно убраны в пакет.

Месиво хвостов, и лап, и страшных

Зубьев. Жизни длящийся сюжет

Всё-таки один из самых странных.

 

*  *  *

Я риэлтор. Видел больше лиц,

Иль квартир? Уже не разберу.

Я страстей изведал без границ,

Слушал всевозможную муру.

И старух, и деловых людей

Множество видал. И тьму жилья

Разного, которое верней

Говорит о бытие, чем я…

*  *  *

Бальзак, идущий сквозь преграды,

Ломающие Кафку: так

Таланту, вероятно, надо,

Чтоб развивался, не иссяк.

Меня ломают все преграды,

Хотел бы Кафка написать

На трости. Больно много яда

Вольют в реальность небеса,

Иль кто-то…

Город очень сложный,

Из разных слепленных времён.

И двое шествующих…

Можно ль

Понять, кто выше? он? Иль он?

Бальзак и Кафка: персонажей

Вихорь вокруг прозрачно-ал,

И золотист в таком пейзаже,

Какой шанс времени воздал

Писателям… Вот небоскрёбы,

Вот современность в сто рядов.

Мир стал инаким? О, ещё бы,

Но внемлет старой силе слов.

 

*  *  *

Великой Атлантиды больше нет…

Мы вспоминаем солнечные песни –

Их чистоту, чудесную, как свет,

Которой не представить нам чудесней.

Мы вспоминаем, как летали в кос-

мос, гордость за полёты ощущая.

И детские кружки, духовный рост

Дававшие детишкам формой рая.

И как читали книги – целый класс

Читателей высококлассных был там.

И, сравнивая с тем, что есть сейчас,

В уныние приходим быстро-быстро.

Как допустили катастрофу мы,

И можно ль было избежать подобной?

Теперь блуждаем в лабиринтах тьмы,

Соблазнами пестреющей, подробной.

 

*  *  *

Сначала славы хочешь, а потом

Печатали хотя б, затем и пуще –

Гордился б сын писателя отцом,

Сомненья даже в этом гуще, гуще.

Талант – насмешки вроде. Дважды два.

Чей жизнь эксперимент такой жестокий?

И снова собираются слова

В не нужные действительности строки.

 

 

 

 

*  *  *

Что значит мысль материальна?

Из всех мельканий мозговых,

Какие до смерти банальны,

Что входит явно в жизни стих?

Мысль остаётся втуне, если

Её никак не воплощать.

Мечты о многом – вроде ереси,

Никто не будет вам прощать.

Материальность с мыслью розна,

Как воздух и вороньи гнёзда.

 

*  *  *

Пророк, аудитория какого

Гряда камней. Тут Заратустра шёл.

Тут новый Заратустра ставит слово

На место пустоты. Глагол тяжёл.

Безумие с поэзией союзно.

Кто гонит волка в темноте лесной?

О чём сегодня бедный Ницше с музой

Беседовал, стих созидая свой?

Так, воля человека столь условна,

Как на воде круги… И вновь пророк

Камням читает проповедь, и то в ней

Роскошно, что он вечно одинок.

 

*  *  *

Одиночество не завершится –

Ведь не книга, и не дочитать.

Ночи перелистнута страница,

Долгий-долгий день тянуть опять.

День, летящий быстро. Всё двоится.

Смысловой симфонии я не

Слышу, пусть душа к такой стремится.

Только, где звучит – неясно мне.

 

*  *  *

Не шутка – день прожить,

Нельзя же кое-как.

Но – отжимая жир

Пустот, и не пустяк

Работа эта – день

Нельзя же потерять

В слоенье мелких дел.

Твердишь себе опять.

 

*  *  *

Не пугай меня квартира,

Коль я очень одинок.

Шорохи, шумы от мира

Мне едва ль известных строк

Будят тёмное в сознанье.

Есть, квартира, ты и я.

Я, как мера пониманья

Даденного бытия,

Вряд ли правильная, жалко…

 

*  *  *

Живые капсулы грядущего –

Детей воспринимаю так.

Вне их нет никакого сущего,

Но только пустота и мрак.

И будущее зреет мерно,

Поскольку вариантов нет.

Ах, уходило б то, что мерзко

Не застило красивый свет!

 

*  *  *

Бирки, что дают на небесах –

Этот сорок, восемьдесят этот, –

Нам не зримы, как небесный сад.

Сад земной всегда роскошен летом.

 

*  *  *

Входишь в сад, потом выходишь из

Сада со стихами в жизнь,

Чтобы убедиться: не нужны,

Не важны. В саду игрой огни

Манят, и с реальностью контакт

Рушится. Такой вот скорбный факт.

 

*  *  *

Рассказывал, как нищего казнил,

И как был поражён подобной смертью.

Солдат с тех пор совсем иначе жил,

Как будто ощутил вдруг связь со твердью.

И неохотно слушали его,

Мол, всякое бывает в нашем мире.

И медленно слагалось вещество

Грядущего, чтоб явь познали шире.

 

*  *  *

Коли жизни механизм ржавеет,

Как пойдёт в дальнейшем жизнь твоя?

Небеса дают закатный веер

Крепкой красотою бытия.

Ржавчину усталости счищаешь,

Изучая собственные дни.

Но ответ едва ли получаешь,

Для чего, как есть, идут они.

 

*  *  *

Пережить закат, как откровенье –

Объективность, или субъектив?

Лестницы Иакова ступени –

Каждая блестит, как диво див.

Изучить способна ли наука

Опыта мистического власть?

Без него земная жизнь, как мука –

Даром щедро обнажённый пласт.

 

*  *  *

Рёбра арматуры в небеса

Вздёрнуты, ты угадал абсиду

Алтаря, ясна в грядущем вся

Стала мне конструкция – по виду

Стройки… Сталь, цемент, бетон и проч.

Новодел церковный дан в зародыше.

Мучится душою вышло много мне,

Чтоб понять, что церковь – это ночь.

 

*  *  *

Рассматривает бронепоезд

Ребёнок – чудо из чудес.

Военную представит повесть,

Фантазии как можно без?

Музей войны гражданской – сколько

Всего там интересно мне!

Хотя бы интереса долька

Вернулась, славная вполне.

Советского кусочки детства,

Блестят осколочки пестро.

А правда жил? Иль только дескать?

И всё жар-птицы ждал перо…

 

*  *  *

Большие пальцы стёрлись, меньше стали,

Согнёшь, как голова змеи… Вот бред.

В сознанье будто в пыль давно скрижали

Реальности распались.

Сам ты сед,

Устал и проч., а прочее не очень

Значительно. Большие пальцы ног

Болят… А будет, нет ли в жизни осень

Ещё одна, не знаешь. Весь итог.

 

*  *  *

Овраг за дачами глубок,

И так влечёт мальчишек он,

Как мудреца гирлянда строк,

Которой объяснить резон

Существование… Овраг

Деревьями внизу зарос.

Дороге, вероятно, враг,

Через него не строят мост.

Казался в детстве мне таким

Таинственным, теперь плевать –

Я старым стал, и стал седым,

А жизнь не смог расшифровать.

 

*  *  *

Хорошее занятие – еда,

От горечи житейской отвлекает.

Как будто все проблемы ерунда,

И сделаны по одному лекалу.

Еда – психологическая сласть,

Зияния душевные забыты.

Есть начинаешь – предстоящий пласт,

Поел – и снова скуки лабиринты.

 

*  *  *

Как много глупого и косного

В пределах жизненного космоса…

 

 

 

 

* * *

Ктитор, курицу вздымая,

Возгласит: Кто больше даст?

Мир станицы в недрах мая –

Золотой и пышный пласт.

К Дону улица стремится,

Сине-зелен мощный Дон.

И зажиточна станица,

Бел и крепок всякий дом.

Казаки и баба. Детки.

Скоро упадёт война,

Исказив и жизнь, и деньги –

Лопнет тяжело струна.

А потом и пуще будет –

Разлетится крепкий мир,

Что из праздников и буден

Ныне: сладок, ладен, мил.

 

*  *  *

Зачем сознанье лжеучителя,

Каких так много, бредом нагружают?

Всё выгоды великолепной для –

Все служат ей, и оной угождают.

Она – кумир сегодняшних людей,

А бескорыстье изгнано из мира.

Огни грозят – неистовство огней,

Каких не знаем, существуя мнимо.

 

*  *  *

Выворачивает ветер

Листья, будто их с изнанки

Изучая.

Сложный веер

Облаков, а вот из нанки

Розоватое изделье.

Ветер, промелькнув, унялся.

Но не каждая идея

Жизненна, и будто сжался,

Думая о бедах жизни,

Иль исследованьях ветра.

Часто явь – как тянут жилы,

Столь её не ясен вектор.

 

*  *  *

Был в ситуации, когда позволял любить,

И когда ему любить позволяли.

А первой жить стыдно, во второй – неприятно жить,

И менять бесполезно пробовать земные скрижали.

 

*  *  *

Реальности скрижали каковы?

Кровь социума деньги неужели?

А где любовь? Не сыщите, увы,

А ненависти ныне на пределе.

Не может быть сие нанесено

На истинные, как вода, скрижали,

Как небеса, каким безвестно дно.

…мы, люди, жить ещё не начинали.

 

ДЖУСТИНИАНИ

Юстина второго потомки

Бежали на Искию, род

Дав Джустиниани – потоки

Истории, смешанных вод.

И Генуи дожи, и прочие,

Познавшие деньги и власть.

Знать чёрная: в области ночи,

Мол, ведом им надобный пласт

Влияний на мир и событья.

Вот в Брюгге заказан алтарь

Ван Эйку. Сплетаются нити

Судеб, для каких календарь

Дан свой – от простого отличен.

Ветвится таинственный род.

Палаццо в Венеции. Линий

Игра совершенством цветёт.

 

*  *  *

Поля зияний и поля сияний –

Меж ними расстоянье расстояний.

 

*  *  *

Огня сжигающего мощь.

Ван Гог не помнит, что он ел.

Он мира переводит толщ

В мир красок, в праздничный предел.

Огонь сжигающий велик,

Из ран мазков растут цветы,

Раз кисть, что корень им велит

Сиять всей болью красоты.

 

 

 

*  *  *

Кинь в ряску камень – разойдётся,

Потом опять покроет всё… Вот так

У стариков в мозгу проглянет солнце,

И снова будет однотипный мрак.

Будь мудрый, но маразму подчинишься,

Коль мощь физиологии черна.

По отношенью к ней ум явно нижний,

Хоть глубина его порой страшна.

 

*  *  *

От одиночества порою шалый,

Но действовать ему не запретишь,

И мне не сложно бегать с малышами,

Поскольку сам я, в сущности, малыш.

Мой поздний сын общителен и весел,

И забываю я про жизнь свою,

Когда от беготни и двор нам тесен,

А после вновь у бездны на краю

Я замираю, сочиняя нечто.

Позвал бы снова малышок гулять.

И небо смотрит равнодушно-нежно

На то, как бурно носимся опять.

КОД ВЕКОВ

Иерофантами Египта

План управленья на века

Представлен. Тайна лабиринта,

Как тайна мозга велика.

Кто иссекал те изваянья,

Что потрясают и теперь?

Быть может, Сфинкс есть сгусток знанья?

Не побывавши там, проверь.

Цепочки тянутся ко грекам,

Когорты Рима их сметут.

И отзовётся мощным эхом

Любой в истории маршрут.

Ацтеки жертвы приносили

Дракону – страшен был дракон.

Конкистадоров поразили

Их ритуалы – страх и вонь.

А на Руси серьёзно иго?

Иль Русь Орды всего лишь часть?

Мы от былого только искры

Способны видеть – целый пласт,

Верней пласты её – едва ли

Поднимем знанием теперь.

Распятье… до того скрижали,

Иносказанья, и т. п.

А многие ли суть распятья,

Не говоря – Иисуса слов –

Познали?

Или тщусь понять я

То, что понять ум не готов?

Непостижимый код веков…

 

*  *  *

Люпин ломтями жизни дан

За покосившимся забором.

Потом травы различной даль

Богата, но охватишь взором,

Поскольку лес за ней ветвист,

И сквозь него выходишь к речке,

Какая вьётся быстротечно,

А цвет на солнце – золотист.

 

*  *  *

Складки штор, цветы за ними,

В промежутке между штор

Дом, ему не нужно имя,

Крепок, хоть довольно стар.

Платина небес темнеет,

Летний день не задался.

Вся реальность вроде тени,

Полагаешь ныне – вся.

Кто отбрасывает эту

Неизвестно только тень.

Данность, вверенная лету,

Медленно уходит в темь.

 

*  *  *

Гофман, выползающий в пивнуху,

Кафка, из конторы путь домой

Длящий… Кто из них обязан духу

Собственною бездной шаровой?

Все – лишь производная от духа,

Думает усталый человек.

Дня так сильно изгибались дуги,

Наползала тьма на ясный свет.

И пивная сквозь листву мерцает

Суммою огней. Зайти, иль нет?

Сочинитель снова выбирает

Худший из предложенных сюжет.

 

*  *  *

Я скоро на кресте умру,

Дав людям весть, какую не

Постигнут, для свою игру,

Она нелепая вполне.

Иносказания мои

Веками будут толковать,

Мешая разные слои

Реальности, творя свой ад.

Но проще и не рассказать,

Как надо жить, дышать, любить.

Через века благоухать

Мир будет, и бессмертным жить.

 

*  *  *

Две войны суммировали опыт

Всех, что были, жертвы громоздя.

Опыта социализма копоть

На реторте мира – не дитя

Вертит сверх-объёмную реторту.

А за копотью играет златом суть.

Мы склонились к прожитому опыту,

Раз капитализма горек суп.

Гекатомбы мир тряхнувших сильно

Откровений и открытий: век

Гейзенберга и Кюри. И синий

Пласт небес, всегда зовущий вверх.

Время авиации и космоса,

И искусства, сложного весьма.

Всё же звёзд, как прежде, видеть просо мы

Счастливы, как в прежние века.

 

 

 

*  *  *

Трезвость уходи, паскуда,

Опьяненью места дай.

Ведь оно подобье чуда –

Из него виднее рай.

А потом грядёт похмелье –

Сбор налогов на веселье.

 

*  *  *

Я реальность постигаю

С каждою минутою –

То играет, золотая,

То примстится жуткою.

Сам каков ты досконально

Изучил, иль бегло?

А на даче так банально

Громыханье щебня

Под машиной на дорожке…

Кадры детства светят.

Детство не бывает ложным

Никогда на свете.

 

*  *  *

Видали белку в колесе?

Накручивает обороты,

Важней, как будто нет работы,

Мы на неё похожи.

Все?

Не все, так большинство.

Летят

Бессмыслицы слепые брызги.

И не найти надёжной призмы,

Чтоб рассмотреть, что рай, что ад…

 

 

*  *  *

Изящно выгнув спину, кошка

Дорожкою двора пройдёт.

Зигзагом данная дорожка,

И сумма листьев – летних нот.

Мелодия звучит июля

Насколько хорошо? Старик

На лавке тихо «во саду ли»

Насвистывает, как привык.

Где кошка? Голуби мелькают,

Сбирая крошки, что найдут.

А дети на площадке знают

Ко счастью золотой маршрут.

 

*  *  *

Под липою поганка во дворе,

Её сшибёт какой-нибудь мальчишка.

Действительности параллельна книжка

В сознание творящейся игре.

Но та игра смертельна и всерьёз,

Коль связана с желанием изведать

Суть жизни, данных в ней метаморфоз,

Победы чьей-то, и чьего-то бреда.

…давным-давно не собирал грибов,

Увидевши поганку, вспомнил детство,

Когда светло всё, и не надо дерзости,

Чтоб смыслово вязать букеты слов.

 

 

*  *  *

Плащ Платонова Андрея в глине,

Скудный быт и прозы густота.

Худо в одиночества пустыне,

Персонажей много – значит та

Не знакома, в сущности, пустыня.

Старенький, простой, конечно, плащ.

Можно обойтись без благостыни,

Если так велик надежды пласт.

 

*  *  *

Прочерчен воздух суммой птичьих крыл,

Мелькнёт ворона, чей зигзаг так быстро

Рассеется в пространстве, взгляду мил.

Всё может уместить понятье «было».

И всё ж прочерчен воздух суммой крыл,

Испуганные голуби взлетают.

А небо все мечтания включает,

Включая те, какие позабыл.

 

*  *  *

Сочится сукровицей дождь,

Как будто не бывает праздника,

Как будто лето несуразное,

Ведь от него тепла ты ждёшь.

Сочится сукровицей дождь –

Гнетут проделки безобразника

Безвестного… Увы, увы.

Дождь. Скучно в уголке Москвы.

 

*  *  *

Амбивалентностью дыша,

Сколь целостность свою обрящешь?

Как будто пожирает ящер

То, чем права была душа.

Реальность против жизни в ней

И одиночек, и поэтов.

Ушло бы лето, был бы снег –

Занёс бы ряд худых сюжетов.

*  *  *

Кафка возвращается домой

Из конторы, Гашек пьёт в трактире.

Города империи такой

Красотой даны в известном мире.

Красоты оград витых, дворцов,

Площадей, фонтанов, парков, храмов.

Малер пишет музыку миров,

И она значительных из самых.

Черепица, старые дома,

Повороты улиц бесконечны.

Франц Иосиф не сойдёт с ума

От избытка праздных и беспечных

Дней…

Ветшает мир имперский, но

Параллельной акции мерцанья –

Цветом – будто рейнское вино, –

Обещают воплотить мечтанья

Власть имущих…

Лучше погулять

В парке, где роскошные платаны.

Планы бы истории узнать,

Впрочем, нет – страшны такие планы.

 

 

СОВРЕМЕННОСТЬ ДЖ. БРУНО

1

Пахнет хорошо сушёными грибами,

Облачно слоится летний день.

А Джордано Бруно точно с нами –

Будто золотящаяся тень.

Утверждавший, что миров бессчётно,

Что Христос был магом, и что нет

За грехи расплаты, беззаботно

Жить не мог. Но радостно – вполне.

Дым от сигареты уплывает.

Бруно где-то рядом, знаю я.

Жизнь порой так неспроста играет

Красками сплошного бытия.

 

2

Млечной метафизикою Бруно

Не был очарован мир – не мог

Воспринять:  столь осознать всем трудно,

Что монад монада вечный Бог.

 

Дым от сигареты уплывает

Лодочками струй в безвестный край.

Облака! не говорить мне с вами,

Плотно укрывающими рай.

 

Но – расплаты нет, коль верить Бруно,

Просто измененье вещества.

Речь еретика всегда безумна! –

Это инквизиции слова.

 

 

И аристократ венецианский

Сочиняет истовый донос.

Как постигнет множество пространств, и

Осознает – в этом правда! – мозг?

 

Современность далека от Бруно

С прагматизмом, эгоизмом, и

Всем, что дал причудливый рисунок

Дней, какие вовсе не мои.

 

Близок к современности Джордано –

Вечной, мерно длящейся всегда.

Жаль, небесные сокрыты страны,

Города…

 

*  *  *

Всегда как будто чем-то ранен –

Тоскою, или же судьбой.

Не видимые режут грани

Твой путь, немыслимый такой,

Вполне банальный, тем не мене.

Врачуют, или нет слова?

 

И снова окружают тени,

И не известно: жизнь права?

 

*  *  *

Герои-пионеры были

Примерами для детворы.

Где растворились эти были?

Звенят советские миры.

Теперь бандиты и банкиры

В примеры выбились. Вот бред.

Такое искривленье мира! –

Уж лучше пионерский свет.

 

*  *  *

Каллы контрастны в вазе

Синеющей, как вода.

Ассоциации разве

Не мучают вас иногда?

Или занятны? То есть

Вспомнится берег морской,

Детская ярко повесть

Раскрутится перед тобой.

Каллы как будто мерцают –

Белые, будто снег.

Все его замки растают,

Тут вариантов нет.

 

*  *  *

Панкратьев переулок крив,

И захламлён разнообразно,

И нарицательный мотив

Звучит едва ли несуразно.

В Панкратьевом живали? Нет?

А он сознаньем часто правит,

В каком царит так редко свет,

Тьма много чаще государит.

 

*  *  *

Живёшь в квартире, а потом в больнице,

Потом на даче, просто – вместе с тем

Довольно странно: из больницы лица

Запомнил, вероятно, на совсем.

Меняются места, а жизнь не очень.

Ей дела будто нет ни до кого.

Потом глядишь – сиятельная осень

Опять своё справляет торжество.

 

 

*  *  *

Праздник радости растёкся

Нам сиренью во дворе.

Замечательное солнце

Льёт об утренней поре

Золото, какое лучше

Нашего, земного. Так.

Летом дорог каждый лучик,

И совсем не страшен мрак.

 

 

 

*  *  *

Дом коммунальный, улей, муравейник,

Плоть жизни плотно представляет нам

Из очень сложных, очень беззатейных.

Амбивалентность свойственна томам,

Листаемым годами: очень много,

Поскольку дому более ста лет.

-Па, объясни, что значит чувство долга?

-Сынок, то, что ведёт, давая свет

По жизни… – Как-то сложно, папа. – Проще?

Учись отлично, слушай с мамой нас.

Старик один. Читает много прозы.

На пенсию живёт. Реальность – пласт,

Не слишком интересный: лучше книги.

Мальчишка вновь идёт к часовщику,

Имея интерес весьма великий

К устройству механизмов.

Наверху

Какой-то грохот – двигается мебель?

Иль что ещё?

За хлебом я иду

Вдоль дома – мне советский ситник, мне бы

Вернуться в детство.

Разную еду

Готовили на кухнях коммунальных:

Огромных, будто храмины еды.

Щи закипают. – А котлеток надо ль вам,

Иван Петрович? – Коли дашь их ты,

Семёновна, так благодарен буду.

Наверно, были склоки, свары, бред,

Когда чертей сосед гонял… Но чуду

Воспоминаний детских ближе свет.

 

*  *  *

На потребу публики писать,

Словно душу чёрту продавать.

А коль не учитываешь публики,

Не увидишь за труды и рублика.

 

 

*  *  *

Над степью марево прозрачно,

Зелёно-синий тихий Дон

Сулит нам счастье однозначно.

В станицах ладен каждый дом.

 

Земля питает изобильно.

Казак – отменный хлебороб.

На плуг рука наляжет сильно.

Нальётся колос в срок.

И в гроб

 

Не страшно, жизнь проживши чисто,

Ложиться. Ярая война.

Война германская лучистый

Разрушит мир. Она сильна.

 

Палаш австрийский кожу снимет

Ударом с головы, тяжёл.

Пруссака пика колет… Символ

Казацкий пика. Оный – зол.

 

Движенье войск идёт, как лава,

На лаву – наползти другой

Необходимо. Величавого

Нет ничего. Почти разбой,

 

Но государственный. Так чудно

Над степью марево текло.

Теперь представить очень трудно,

Что увидать, войне назло

Придётся отсвет изумрудный

Донской воды: блестит светло.

 

*  *  *

А мне отведать сладкой ваты

В Анапе довелось когда-то.

Слоистая, и не особо

Вкусна, куда вкуснее сдоба.

В Анапе крабов продавали,

Что лакировано блистали.

И их ловили в недрах моря,

Не зная о понятье «горе».

Не знал, вернее, я – ребёнок,

Чей голос был довольно тонок,

А вату пробовал слоями,

И грезил дальними мирами

Едва ль, конкретике внимая.

Казалось, что она большая

Великолепная такая,

И навсегда пребудет с нами –

С отцом, и с мамой, и с тобою,

Морской дышавшим синевою.

 

*  *  *

Недотёпа, лазутчик мечты

В этой яви куда ты пригоден?

Расплескался твой стих своероден,

От него сколь останешься ты?

Нет тебя – не практичный, как сон,

Или дервиш, действительность – мимо.

Но сияет мне неугасимо

Высотою без дна небосклон.

 

*  *  *

Прокалывали бездну звёзды,

Очнулся раненый казак,

Рубец на голове, и гнёзда

В мозгу вьёт боль. И выжить как?

Ползёт, гудит всё тело дико,

Слюны тягучей полон рот.

Сражался, это помнит, лихо,

Теперь едва живой ползёт.

Покуда Первой мировою

Не называют круговерть.

Ах, не картинкою с косою

 

В реальности предстанет смерть –

Провалом, чёрной чернотою…

 

*  *  *

В инвалидном кресле, а другой

Держится на костылях, – их пенье,

Как упрёк реальности блажной.

Третий слеп.

Они ли в бездне?

В пене

Чёрной все ли мы в стране сякой –

Вот такой?

 

*  *  *

Игра с детьми симметрии сродни

Симметрия нам символы баланса

Даёт, а без него не будет шанса

Длить дальше очень маленькие дни.

 

*  *  *

Мы под кустом сирени говорили

О маленьком моём рассказе, и

Мальчишества сияли ярко были,

Их открывались разные слои.

Один был в школе друг, а после школы

С ним не общались больше никогда.

Различные потом узнал глаголы,

Серьёзны те, как с властью господа,

Иные явно шутовскими были.

Вдруг детская припомнится сирень.

Уходит мир, который мы любили,

А он всегда притом уходит в тень.

 

*  *  *

Кизил, молочай – не порочны,

А в розе расслышишь порок,

Рекущий приказы нам сочно.

Не выполнить кто-нибудь смог?

А невыразимого много.

Кизил – непорочен вполне.

Из ассоциаций дорога

Тончайших предложена мне.

 

*  *  *

Жизнь знает тебя в лицо,

А знаешь ли так вот жизнь?

Клумба – настурций кольцо,

А в центре какие, скажи?

Какие в центре цветы?

Названия я забыл.

Жизнь вспоминаешь ты,

Какую когда-то любил.

 

*  *  *

В апартаментах дорогих,

Где лак и роскошь блещут пышно,

Банкиры. Слуг совсем не слышно,

Путь, данный всем, из не простых.

Закрывшись в рубке, капитан,

Пьёт, верного пути не зная,

Ему казалось, делал так,

Как надо, изучая знаки,

Теряя жизнь… А всё не так.

Стихия перспектив не дарит.

Рабочий человек восславит

Ли данный труд ему, как мрак?

Торговцы мелкие, врачи,

Учителя: многоэтажный

Корабль, и от огней лучи

В ночи… Вот это облик ваш, но

Всего лишь в зеркале… А где

Учёные у нас, поэты?

В бассейне, может? иль в мечте

Замкнулись? Как банально это.

Не ведая пути, плывём,

И каждый мыслит о своём.

 

 

*  *  *

Атмосфера советской пивной –

Анекдоты, кроссворды,

Пиво даже не первого сорта

Монохромную нашу цветной

Жизнь представит; и вобла вполне

Серебриста, баранки солёные.

Власть незыблема. Только о ней

Мы не будем, собой увлечённые.

 

*  *  *

Зловещим скрип оконный ночью

Воспринимает бедный мозг,

Бессонницею раскурочен,

А раньше строил к звёздам мост…

 

*  *  *

В рытвинах и впадинах диван.

Долго жизнь твою сопровождает.

Трезвый, рефлексируя, и пьян

Ты лежал. Тебя он всяким знает.

Вероятно, он устал весьма,

Износился… Вероятно, сам ты

Фантазёр обыкновенный самый,

Думающий – жизнь твоя верна

Линии, прочерченной когда-то

До рожденья в недрах общей карты.

 

*  *  *

Всё в массовость идёт, как в бездну

Стихи и мысли: ширпотреб

Кругом – банальный, будто хлеб,

Никто им никогда не брезговал.

Но коли выше не поднять-

ся, массовость съедает души.

Порою сложно осознать,

Насколько мозг изводят думы.

 

 

*  *  *

Мы на одном пруду ловили

Прохладных плотных карасей.

И дачные казались были

Важнее прочей жизни всей.

А на другом пруду купались

И были счастливы, как свет

Июля и каникул – далей из

Небесных, лучше коих нет.

 

*  *  *

Месяц длятся летние дожди –

Весь июль – как будто опечатка,

Не приемлет данного сетчатка,

Подчиняясь ей, печален ты.

Связаны с пространством солнца мы

Золотым расплавом нежной силы.

А теперь какие перспективы?

Скуки заурядные холмы.

Сочная листва. Блестит трава

Волглая, не сильно обольщая.

Вдруг ассоциации со щами

Вызывая, что поймёшь едва.

Не должны быть, тем не мене, есть.

Дождь опять с утра, а небо мутно.

Давит ощущение абсурда

То, в котором невозможна весть.

 

*  *  *

Суета, съедающая жизнь,

Веществом спонсирована оной.

Дом в тебя глядит многооконный

Суммою всем нам привычных линз.

Что за окнами сокрыто так

Представляешь ты графично, чётко.

Ругань, выкипают щи, и водка

Заливает всё. Крик зол – дурак!

Денег вечно нет, ревёт малыш.

Дальше дом другой, а содержанье

Схоже, ибо все достойны жалости,

И не в небеса ж кричать: Услышь…

 

*  *  *

Старичок из предместья Непала

Захлебнулся в разливе напалма.

А потом отплевался,

Отряхнулся, поднялся,

И почапал в столицу Непала.

 

*  *  *

Мал и ничтожен, жалок, слаб,

Лоб в церкви разбивает даром,

Хитёр, и Бога выше скарб

Ценить горазд, и брешет с жаром.

Таков и вместе с тем иной –

Открытия, стихи, скульптура,

Живущий бездной шаровой,

С размахом мощная натура.

Различно данный человек,

Тьму знающий и  с нею свет.

 

*  *  *

Садом звёзды пролетают в миг,

Жизнь кончается щелями смерти,

Иль в одной из них и виден лик

Тверди?

Жизнь, известно, завершится через миг,

Протянувшись долго-долго-долго.

А плохой, иль чудной вышла доля –

Не постиг.

 

*  *  *

Большой дом – тоже интересно,

Но лучше – малые дома.

В них чётче выявлена бездна

Людская, сложная весьма.

Предметность мира, где кровати

Лет пятьдесят, пузат комод.

В окошке облака, как ваты

Комки, переломился год

В июле… Палисад пестреет,

Жизнь частная всего важней.

Зимой ветвистые деревья

Сверкают суммами огней.

 

*  *  *

Кто ранил небо? мне узнать бы…

И отчего и почему

Оно не празднично, как свадьба,

Раз лето дали, не пойму.

И кем украден пышный праздник,

Чьих виноградин долго ждал?

Навряд ли соберёшься плакать,

И олово – живой металл.

 

*  *  *

Стеной малинник, ну а за

Сараем ежевика чёрная.

Кузнечика работа чёткая.

Его, не проглядев глаза,

Найдёшь…

Чуть позже на стене

И ящерки зигзаг увидишь.

Смородина стихи на идиш

Напомнит. Хороши вполне.

А яблок будет урожай?

Скрипит в дом лесенка ведущая.

На даче ты познаешь рай,

Как нечто сущее.

 

*  *  *

На веранде водка, или чай,

Раз варил картошку – значит, водка.

Зрел теперь июль, далёкий май

Видится расплывчато, нечётко.

Острые крыжовника шипы

Воздух не поранят, не сумеют.

 

Вдоль теплиц сойдутся две тропы,

И глядят на них листвой деревья.

 

 

*  *  *

Я вечный жид, я видел рай и ад,

И то, и то не вызвало доверья.

Мне никуда не отворились двери,

Врата ль, и щели выкинут назад,

Куда б ни падал, или же взлетал.

Огонь меня, по сути, не коснулся.

И сад садов не очень просиял,

И сам не знаю я, куда вернулся.

Я вечный жид. У бездны на краю

Едва ль я эту бездну воспою.

 

*  *  *

Разнотравья золотая сила,

Скрипочки кузнечиков звучат.

Мятлику нужна ли перспектива?

Пижмы бубенцы увидеть рад.

Или же татарника тугие

Жилы – не согнуть, не разорвать.

Зелены разливы золотые,

Чудо это из души собрать –

А она – разорвана страстями.

Корни трав и муравьёв труды.

И проходишь, осуждён делами,

Мимо, только кратко глянув ты.

 

*  *  *

Демократия питона,

Ясно, будет беззаконна.

Только силу признаёт,

Ибо мощно кольца вьёт.

Только сила интересна,

А иное – просто бездна.

Ропщут ли другие, коль

Сам питон, как сгусток воль

Многих?.. Иногда лопочут:

Детки наши кушать хочут!

 

А питон и деток съест.

Просто царской воли жест.

 

*  *  *

Готфрида Бульонского судьба

Войн и приключений короба.

 

С папой противостоянье римским

Императора с изрядным риском.

 

Готфрид в том впервые проявил

Сгустки данные природой сил.

 

Император Иерусалимский он,

Жизни очень пёстро данный фон.

 

С Византией договор давно

Позабыт: прокисшее вино.

 

Темнота колодца глубока –

В нём хранятся прошлые века.

 

Готфрида Бульонского судьба –

Полные предельно короба.

 

*  *  *

Какая в нём вина – не понимал

Пилат, хотя мерещился Тиберий –

Капризен, редкозуб, и матерьял

Всегда для гнева сыщет в полной мере.

 

Бродячего философа вполне

Готов наместник отпустить. У местных

Свои порядки, и свой бред в цене,

И в собственных готовы гибнуть безднах.

 

Закручивается густая явь,

Жара изводит каждое сознанье.

 

На миг мне показалось: оной я в

Был точке, видел ветхие мерцанья.

 

Ершалаим чрезмерно не похож

Сегодняшний на прошлые мотивы.

А в будущем едва ли обретёшь

Без прошлого хоть каплю перспективы.

 

*  *  *

Грива листьев – тополь повалило,

Вроде ветра не было такого,

Чтобы штормовая злая сила

Извлекла из почвы так сурово.

Срок отжил, свои утратил силы.

Грива листьев над асфальтом пышно

Дадена. И вечер синий-синий,

Ветра вовсе нет. Не то не слышно.

 

*  *  *

Скуки серое лицо,

Быта чёрные глаза.

Разорвать никак кольцо

Не получится. Нельзя.

От стремленья к высоте

Вылечить сумеет жизнь.

И не надо о мечте…

Да, не надо. Удержись.

Скука серая глядит

Постоянно в жизнь твою.

Ветер листьями шуршит

Самой бездны на краю…

 

*  *  *

Диалектику узнаешь

Возрастом своим: узлы

Прошлого почти что знаки –

Важные из них узри.

Плавно переходит в старость

Зрелость, не найти рубеж.

Диалектика, как малость

Перед смертью – а мятеж

Против оной невозможен.

Диалектики тома

В мире,

Хоть без оной сложен,

И запутан он весьма.

 

*  *  *

Как им, стяжающим богатство,

Христово слово якобы несущим

Наедине с собой не страшно оставаться?

Не страшно, ибо живы лишь насущным.

 

*  *  *

Мука Корчаку была? Иль ясно

Представлял грядущее? кому

Ведомо?

Сколь смерть его прекрасна,

Столь она опровергает тьму.

Колебался, или нет – не важно,

Важно – высока душа, как башня.

 

*  *  *

Тень, мимо проходящая кафе,

В каком сидят вчерашние ребята.

-Андрюхин батя умер, – подшофе

Денис промолвил. – Да ты что! А я-то

Всё вспоминаю, как гоняли с ним…

Пьют понемногу. Тень проходит мимо.

Вчера отец с мальчишкой – не таким –

В редакцию входил. Всё было мило.

Газеты номер авторский отцу

Взять. Но мальчишка как-то быстро вырос.

Смерть ни кому, наверно, ни к лицу.

Но молодой узнает, что есть вынос

Довольно рано… Тень проходит вновь,

Стекла касаясь мягкими руками.

Порою сердце выберет любовь,

Порой оно останется, что камень.

В кафе сидят ребята.

Пестрота

На улице огней осенних манит.

Тень знает то, что людям никогда

Не осознать: любой судьбы орнамент.

 

*  *  *

Созрела у подъезда алыча,

И на траве блистает золотисто.

Строительная ленточка, как флаг

Трепещет на ветру, звук очень резкий.

И два ребёнка собирают – род

Игры затеяв – алычу в ведёрко.

Холодный завершается июль,

И август не сулит нам откровений.

 

*  *  *

Судьбы людские, судьбы людские…

Ломаных тьма, покалеченных тьма.

Ах, для чего непонятной стихии

Жизнь наша вверена? Да и сама

Слишком мала… Снова судьбы людские,

Многим распяты – меня бременят.

Есть же притом, как мильон, золотые,

А для чего, коль у множества – ад?

 

*  *  *

Восторги велосипедистов,

Которым лет по шесть, по семь.

Азарт и светел, и неистов,

И непорочен вместе с тем.

Глядишь, гоняют вкруг площадки.

Коль самому за пятьдесят,

Сплошные в тексте опечатки

Былого – больно тяготят.

 

*  *  *

Кошмар намокшею бумагой

Растёкся в теме утра: часть

Припоминается – с отвагой

Со змеем бился: оный власть

Имел… Но змеем был проглочен.

Так символичен мой кошмар,

Как будто мир мой раскурочен,

И даром взвился детства шар.

 

*  *  *

Методично постигаешь

Жизни собственной режим.

Хоть не очень понимаешь

Для чего считаться с ним,

Коль фантазия стоглава,

Обещает то, и то.

Постигаешь всё же… Сам ты

В общей данности никто…

 

*  *  *

Гудрона нити на асфальте

В причудливый сплелись узор.

Случайное порою взор

Выхватывает, хоть в азарте

Не расшифруешь… Тени дел

Мелькают, велика их сумма.

Узор причудливый рисунок

Даёт, какого не хотел…

*  *  *

Цокот по асфальту: обернулся –

Тётя пони медленно ведёт.

Зверик грустный и весьма понурый,

Мол, житьё его совсем не мёд.

Тётя пони медленно ведёт

По дворам, чья сумма очень сложно

Дадена. Ни отчего тревожно

Станет… Ешь тревогу, будто плод.

 

*  *  *

Тополя шумят под ветром.

Малыши гоняют мяч с отцом

Рома и Денис, они при том

Веселятся, будто счастье с верхом

Налито в стаканчики игры.

Нумизмат, монеты разложивший,

Будто видит прошлые миры,

Из их чаш когда-то верно пивший.

Дом – страна. С рыбалки возвратясь,

Отдаёт сосед жене трофеи.

Папа малышу прочтёт о феи

Шутках, что едва ли с явью связь

Подчеркнёт, и ветер за окном

Шевелит листвою очень сильно.

Небо остаётся ярко синим,

Скоро, знаешь, выцветет при том.

 

*  *  *

В понедельник муторно и тяжко,

Кажется – неделю не прожить.

Громоздится явь многоэтажно,

И соблазнов золотится жир.

Ощущенье поутру откуда?

Сам уже не очень разберёшь.

Детское твоё желанье чуда

Вспоминается, как чья-то ложь.

 

 

*  *  *

В монастыре вода порой еда.

Скит, как предел, кристалл уединенья.

Сегодня актуально это? Звенья

Реальности инакие… Вода

Успеха привлекательней куда,

И денег золочёные мгновенья.

И новые приходят поколенья

Забыть, что было раньше навсегда.

 

*  *  *

День бестолковый, будто бормотанье

Дебила. Сам, наверно, виноват.

Сверяться с идеалом – так? не так ли?

Себя ввергать в житейский серый ад.

И всё же день всё длится, длится, длится.

Под вечер ты с балкона поглядишь

На тополиный двор, где листья-лица,

И сумерками наступает тишь.

 

*  *  *

Розовые лепестки

Медленно поднимет ветер.

Поискрив, сойдут стихи

В бездну… Кто же их заметил?

Лепестки опали дней,

Коли ощущаешь старость.

Лёг просыпавшийся снег,

Белым всё и синим стало.

Много было лепестков,

А осталось очень мало.

Ибо не познать основ

Бытия, что ясно стало.

 

*  *  *

Ребёнок спящий: воплощенье

Забытой взрослым чистоты.

В сознание чернеют щели,

А виноват в них сколько ты?

Жизнь так сложилась, как сложилась.

Ребёнок спящий. Ангел над.

Надежд сияющая жимолость,

Чьи ягоды судьбой горят.

 

Александр БАЛТИН: ГРАНИ ГЛАЗ И РАКУРСЫ РУК

Глаз в определённом смысле действует, как невидимая рука: захватывая окружающее, отправляя его во дворцы и лабиринты мозга для обработки информации;

Наименовав новый альманах «Глаза и руки»,

Николай  Ерёмин отпускает его в плаванье,

Открывая  по традиции поэзией Константина  Кедрова-Челищева:

 

Не раз не два подсовывали дезу:

Не лезь в Бутылку Клейна —

А я лезу

 

Пока не вышла душа из плена

Бросаю в море Бутылку Клейна

Уже ни с кем ни о чем не споря

Бутылку Клейна бросаю в море…

 

…покачиваясь на мистически-метафизических водах,

доплывёт ли сия бутылка, хранящая информацию, до…

Адресат расплывчат,

но надежда на световое естество жизни всегда столь сильна в человеке…

 

Смертный час, попадая в объектив и фокус Николая Ерёмина, преобразовывается волей поэта,

становясь возможностью преображения:

 

Поэт, не говори про смертный час!

Услышит он –

И на часах пробьёт…

 

Нет! В храм войди, всмотрись в иконостас

И перевоплотись

Среди забот.

 

Пусть каждый образ,

Что перед тобой,

Поделится своей святой судьбой…

 

Лапидарен, как правило, Николай  Ерёмин напитывает свои стихи энергией жизнелюбия –

даже, когда речь о вещах чрезмерно таинственных,

или заострённо трагических.

.

Любовью насыщены, как основополагающей субстанцией, стихи Александра  Карпенко…Пусть речь об Алуште – через неё просвечивает просто любовь, определяющая действительность, сколько бы люди ни ставили сие под сомнение своим проклятым поведением:

 

Глазам не верю я: неужто

Вернулся я в твой сад, Алушта!

Ты свой приют давала дважды,

Спасая от духовной жажды.

 

Очарование не рушь ты,

Ведь я люблю тебя, Алушта!

Под кипарисами стоишь ты,

Ну, а вокруг – такая тишь-то!

 

Интересно трактуется образ переводчика, расширяющего собственные возможности до…пределов божественного сада:

 

Английский зная и фарси,

Я мог свободно пофорсить:

 

Мне с лёгкой маминой руки

Судьбою стали языки.

 

Узнал я много лет назад:

Бог по-персидски – это сад.

 

А. Чеканова, вспоминает о квартирнике, некогда игравшем решительную роль судьбы, и упомянутый ею Н. Чикин тут же предстаёт своими стихами:

 

Я шёл по улице, смотрел,

Как с неба падала звезда.

И мысленно я падал с ней

Из ниоткуда в никуда.

 

А в небе Солнце и Луна

Делили меж собою свет,

И та холодная война

Без смысла шла милльоны лет.

 

Сложно и красиво работает фантазия.

Сложно и красиво строятся поэтические миры, представленные в альманахе «Глаза и руки».

 

Александр Балтин город Москва

Ирина КАРЕНИНА

Альманах Миражистов

СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

Не умираем от чахотки
И не стреляемся всерьёз.
Наш век, стремительный и ходкий,
Летит вперёд, как тепловоз.

Давясь слезой, седея с горя,
Шепча: «О, с этим мне не жить!»,
Три раза в год бежишь на море —
И все четыре, может быть.

Под жакарандой и баньяном,
Неловкий гринго, шут и фат,
Валяешься смертельно пьяным
И зришь перед глазами ад.

О, как мы не нужны! И надо ль
Причин доискиваться до?
Гори, звезда моя, не падай,
И, сердце, покрывайся льдом.

Что обольщения и страсти,
Что терпкой музыки глоток!
Раскрасьте иль обезобразьте —
А мир прекрасен и жесток.
 

* * *

Ирине Евсе

Залечивай шрамы, ожоги
И рваные раны разлук.
Кругом дураки и дороги,
И жизнь ускользает из рук.

Под вольную музыку смерти
Душа отцветет, яко крин.
…Цыгане танцуют в концерте,
Смугляночка бьет в тамбурин, —

Чума ли пирует привычно,
Любовью ли горло полно…
Век выдался — страшный, обычный,
Блистательно в нем и темно.

Свобода — пьянáя-дурная,
По головы, как по грибы…
Пусть сильными нас вспоминают,
Не помня, как были слабы.
 

* * *

Как скажешь в лоб — потом, жалея,
От острой мечешься вины.
Темны созвездья, и аллея
Темна, и помыслы темны.

И море, щурясь и мерцая,
Шумит, зовет, вгоняет в дрожь.
И ты, судьбы не отрицая,
Навстречу ей легко идешь —

С бутылкой крымского портвейна
Наперевес, с огнем в груди,
Столь белокожа и лилейна,
Что хоть умри и пропади.

И чем все кончится однажды?
Все той же вечною тоской,
Бессмысленной и острой жаждой,
Во тьму протянутой рукой.

Ах, погибать ни за полушку —
Какой в том лад, какой в том мед?
И горлица зовет кукушку —
Да, видно, без толку зовет.
 

* * *

Мой кораблик, скользящий над бездной —
Лишь один из других рыбаков,
И трепещет в руках бесполезный
Блестких слов небогатый улов.

Что ты скажешь мне, друг мой, на это —
Правишь путь ли, за мною скользя,
В ожидании скорого лета
И расплаты за все, что нельзя?

Ах, что пели, и что мы творили,
И душа прикипала к душе…
А о чем мы с тобой говорили,
Я всего и не помню уже.
 

* * *

Если мы покидаем друг друга — ответь, ответь! —
Если сердце пошло в отказ и привычно лжет,
Призывая тебя на разлуку, на казнь, на смерть,
На погибель, твердя, что вовсе и не живет,
Что мертво давно, что закончился этот фильм,
Этот варварский блеск, и пурпур, и шелк любви,
Что отброшено бремя страсти, и Иггдрасиль
Прорастает сквозь дух и тело, и вот — живи,
Как умеешь, и ты сопрягаешься с пустотой
И стираешь нервы о камни своих потерь,
О шершавость боли, когда ты опять — не с той,
И в крови, убаюкан, дремлет до срока зверь,

Если лживость сердечная вдруг в полный рост встает,
Отмахнуться уже не выйдет, но как с ней быть?
Непривычный тебе, но знакомый мне оборот —
Надоевшая, злая насмешка моей судьбы.
Что тебе до моих забот с полученьем виз,
До щенков пушистых, волчат для моих саней,
Жеребят шестиногих и хрупких холодных вис? —
Спит валькирия, спит — и на фьорды глядит во сне.
Мы не те и не с теми, но сердце умеет лгать,
И слова наши лгут, и, укутавшись в пустоту,
Замирают от сна и нежности в двух шагах,
Трепыхаются яркими зябликами на лету.

Что нам делать с этим разбросом, раздраем, раз —
Общенностью наших дней, с глубиной родства
Потаенной, что навсегда отличило нас
От других живущих? Что мне твои слова,
Препинанья знаки, запинки на хлипкой лжи,
Спотыканья тире на боли твоей-моей —
Там, где чувство долга поставило рубежи…
Обещать, что не будем брать их? Давай, сумей…
Что нам делать с этим родимым пятном любви —
Развернуть драккары и плыть к своим берегам?
Но трепещут спящие звери у нас в крови:
Златоглазый Слейпнир и синеокий Гарм…
 

* * *

Любишь меня, говорю, так люби и так —
С этой вот чехардой из друзей, собак,
С нервами, фибрами, жабрами и вообще,
В розовой шубке и в чёрном, как ночь, плаще,
С ножками, запинающимися в такт,
С жизнью, в которой, как ни крути, бардак,
С пыткой бессониц и горечью через край,
С каждым, кому шепчу я: «Не умирай!»,
С этой звездой во лбу… Солоней морей
Слезы мои, вот такую меня согрей:
Руки и волосы — все во мне хорошо, —
С сорванным голосом, вывернутой душой.
 

* * *

Порываешь навеки с предателями, лжецами.
Отравили собаку — и новую в дом берешь.
И бормочешь под нос: «Мы во всем виноваты сами».
И, рыданье сглотнув, твердишь себе: «Ну, так что ж!»

Смерти, жизни, судьбе — счет кому выставлять к оплате?
На какую звезду загадать, чтобы боль прошла,
Если помнишь: в чужой рубашке ты, как в халате,
По утрам на почти любимом плече спала?

На Рифейские горы ложится рассвета кромка.
Детям Гипербореи по силам любой обвал.
Лижет руки щенок, а под сердцем болит негромко:
Ты-то помнишь, кто прежде ладонь твою целовал.

Но пока на морозе глотаешь дым пахитосок,
Пепел Кубы сбивая на блесткий уральский снег,
Твой пушистый и злой распрекраснейший недопесок
Никакой беды не подпустит к тебе вовек.
 

* * *

Пион уклоняющийся — от
Армии или налогов?
Малиново-розов его живот,
Уклончивый недотрога.
Пион не скажет ни да, ни нет,
Хоть к стеблю приставляй пистолет,
Он — неговорливый.
Сажаю его под сливой.
Сидеть, говорю, не пересидеть,
Пока за тобой не придет смерть,
Цветочная злая смерть,
Железная, быстрая, чик — и все!
Ничто тебя не спасет.
Хрустальной пыточной твердь.
Будешь мёртвый стоять и гореть,
Пунцоветь и розоветь.
А из целебного корешка
Сделают лекарство для плаксы и дурачка.
 

* * *

Развесишь белье на балконе,
Заваришь тархун и чабрец.
Мучительной жизни на склоне
Прекрасный провидишь конец.

Поблажек не просишь: одышка
Ли, пламя ль вскипело в груди,
А все же пока что не крышка,
А все же — вставай и иди.

Шагай то легко, то неловко —
Взлетишь ли, споткнешься, любя…
Балконная эта веревка
Продаст с потрохами тебя:

На ней, распростертое гладко,
Рядком и старьё, и новьё —
Твой свитер в цветах и лошадках,
В снегириках платье твоё.

 

  

Источник

© Электронная библиотека RoyalLib.Com, 2010-2023. К

 

 

Вадим ДЕЛОНЕ

Альманах Миражистов

* * *

Мне мнилось — будет всё не так.
Как Божья милость, наша встреча.
Но жизнь — как лагерный барак,
Которым каждый изувечен.

Мне мнилась встреча наша сном,
Чудесным сном на жестких нарах,
Кленовым трепетным листком,
Под ноги брошенным задаром.

Но ветер кружит серый снег
По тем полям, где мы бродили,
По тем краям, где мы ночлег
И место встречи находили.

Мое пустое ремесло —
Слагать слога и строить строчки…
Пусть скажут — в жизни не везло,
Все обещания бессрочны.

Пускай грехи мне не простят —
К тому предлогов слишком много,
Но если я просил у Бога,
То за других, не за себя…

Париж, 1982

КОНЦЕРТ МЕНДЕЛЬСОНА

За окном бесконечно и сонно
Дождь осенний шумел монотонно.
Ветер выл и врывался со стоном
В звуки скрипки, в концерт Мендельсона.

Мне давно не бывало так больно,
И давно не сидел я бессонно,
Так устало и так безвольно,
Так ушедши в концерт Мендельсона.

Пробежав в проводах телефона,
Голос боль мою выдал невольно,
Ты спросила меня беспокойно —
Что случилось с тобой, что такое?

Я б ответить не мог односложно,
Будь ты даже тем самым стоном,
Что звучал среди ночи тревожно
Скрипкой страстною Мендельсона.

Москва, 1965

* * *

Колокольни ясные на заборы молятся,
Колобродят ясени — к осени готовятся.
Колымага жёлтая, где твоя дорога,
Если мало чёрта мне, привези мне Бога.

Колымага хриплая скуку нааукает,
Если мало крика мне — одарит разлукою.
Если беден-голоден, одарит листвою,
В колыбели-городе ветром успокоит.

Колокольни ясные на заборы молятся,
Колобродят ясени — к осени готовятся.

Москва, 1965

* * *

Леониду Губанову

Пусть каналии рвут камелии,
И в канаве мы переспим.
Наши песенки не допели мы —
Из Лефортова прохрипим.

Хочешь хохмочку — пью до одури,
Пару стопочек мне налей —
Русь в семнадцатом черту продали
За уродливый мавзолей.

Только дудочки, бесы властные,
Нас, юродивых, не возьмешь,
Мы не белые, но не красные —
Нас салютами не собьешь.

С толку, стало быть… Сталин — отче ваш
Эх, по матери ваших бать.
Старой песенкой бросьте потчевать —
Нас приходится принимать.

Три дороженьки. Дар от Господа
В ноги идолам положи.
Тридцать грошиков вместо Посоха
Пропиваючи, не тужи.

А вторая-то прямо с выбором —
Тут и лагерь есть, и тюрьма,
И психушечка — тоже выгода
На казенные на хлеба.

Ну, а третия… Долей горек тот,
Если в этот путь занесло —
Мы б повесились, только толку что,
И невесело, и грешно.

Хочешь хохмочку — пью до одури,
Пару стопочек мне налей —
Русь в семнадцатом черту продали
За уродливый мавзолей.

Москва, 1965

* * *

А гуси гуськом угасают в тумане,
Как руки от скуки дотронувшись зря.
Туда пролетают, где дали в дурмане,
Где небо, как небыль, за тусклостью дня.

И веслами крыльев печаль разгребают,
Вот чей-то приют, как причал, — и живу
Пока. И припомнил: земля облетает,
Я плачу во сне и смеюсь наяву.

Слова ли, рожденные мною, погубят
Меня же — заметно ли, так как-нибудь.
И может, спокойно бессрочно уйду я
В последний свой путь словно, в первый свой путь.

Москва, 1967

* * *

В. Буковскому

Не пройдёт прощанье карнавалом,
Не придется бегать по бутылки —
И тебя проводит до вокзала
Ржавый смех начальства пересылки.

Конвоир отхаркается шуткой —
Станет жутко или безразлично.
Усмехнутся, хвастаясь рассудком,
Либералы в комнатах столичных.

Поболтают с час о донкихотах,
Разойдутся чинно по семействам,
А тебя потопят в анекдотах,
Как свое гражданство в фарисействе.

Да и я ведь сам немногим лучше.
В комнатенке скомкан нелюдимо —
Я с тобой расстался, как попутчик,
На скамье унылой подсудимых.

Но не так, не так ведь расстаются,
Дай мне, Боже, сил, помилосердствуй
В час, когда колеса пронесутся
Дрожью барабанною по сердцу.

Петухи не каркали три раза,
На допросы молча выводили,
Но подвёл меня проклятый разум,
Перевесил сердце и осилил.

Все же не солгу и не утешусь —
Будь спокоен, друг мой, будь спокоен —
Я с тобою, если не повешусь,
Если только быть с тобой достоин.

Москва, 1967

* * *

Я огорошен звёздным небом,
Как откровением лица —
Такая грусть, такая небыль
И неразменность до конца.

И лишь дрожащую улыбку
Пошлет на землю через гладь
Звезда, упавшая затылком,
И жалко, некому поднять.

Я огорошен, я доверчив.
Так чудно ясность воспринять,
А этот мир — он так заверчен,
Что до истоков не достать.

Я будто тронутый немного
С рожденья Господа рукой,
Землею мучусь, как тревогой,
Болезнью болен лучевой.

Ударясь в грязь, не плакать слезно.
Что одинок — к чему пенять.
Да что там, падают и звезды,
И тоже некому поднять.

Москва, 1967

* * *

А. Епифанову

А Москва опять меня обманет,
Огоньками только подмигнет,
Пару строк на память прикарманит,
Да и те не пустит в оборот.

Понесет, сбивая с панталыку,
В переулках утлых наугад.
Мне бы только тихую улыбку —
Я других не требую наград.

Мне бы лишь глоток прозрачный неба —
Губы пересохшие смочить,
Да по мне слезу, светлее вербы,
Чудом заставляющую жить.

Забубнят о чем-то злые будни,
Пересуды сузят тесный круг.
И ночей полудни беспробудней,
Тяжелее трудностей досуг.

И опять в Москву, как в омут мутный,
Окунусь, уйду я с головой…
Ты постой, мечтой меня не путай,
Ну куда же денусь я с мечтой.

Москва, 1967

ЛЕФОРТОВСКАЯ БАЛЛАДА

Часть первая. Обыск

Все было проще, чем казалось,
Как неизбежный прочерк сна,
Меня опутала усталость,
Усталость принца без двора.

Паркет поскрипывал дорогой
И предвещал печальный путь.
Моей судьбе кричали: —
Трогай! — Но в этот раз не в этом суть.

Шаги шныряли по квартире
И отбивали такт судьбе,
Мои владенья потрошили
Четыре лба из КГБ.

И как подраненные птицы,
Что навзничь падают в поля,
Уткнули лица в половицы
Стихи — шальные векселя.

Я не кричал, не брал на горло: —
Стихи руками не хватать! —
Не мне хлопочущим погоны
В героев бодреньких играть.

Им не икнется у иконы,
И, как купаву, купола
Сорвали б с радостью исконной,
Да, говорят, не та пора.

А что им тихий стих открытый?
Подмять его под штамп подков…
Откуда снимок позабытый
Среди поникнувших стихов?

Прости негаданную слабость,
Прости мне, деточка, не знал,
Что что-то все-таки осталось,
Давно я писем не писал.

Теперь когда еще придется?
Сквозь решето прольется синь,
Теперь одно лишь остается:
Шептать надтреснуто «аминь».

Сейчас не надо, хватит, тронут,
Закрой тревожные глаза.
Я уезжаю не с перрона,
Здесь не срывают тормоза.

Ты все напомнила жестоко:
Семья, друзья, свобода, Русь
Таким нахлынули потоком,
Что захлебнуться я боюсь.

А кагебиста взгляд надменен,
И нависает, давит срок.
Я на полу, я на коленях
Собрал и поднял сотню строк.

Я обречен, и мне не деться,
И, как земле вокруг оси,
Вокруг встревоженного сердца
Вертеться мне и не сойти.

Все только проще, чем казалось,
Как неизбежный прочерк сна.
Меня окутала усталость.
Ждала машина у двора.

Часть вторая. Видения

Мне не держать в руках набата,
Москву на вече не собрать,
И сторожат меня ребята,
А этих, штатских, не пронять.

И здесь, Москва, смешного нету,
Оскал квартала убери.
Поэта, русского поэта,
В тюрьму с Лубянки повезли.

Закат, шатавшийся устало,
За горизонт, за перевал,
Один, прощаясь тучкой алой,
Чуть задержавшись, помахал.

Поэтов русских злая мода
Мне навязала серый бант —
Опять под следствием свобода,
Опять под следствием талант.

Следите, милые, следите,
Хотя достаточно следов —
Гирлянд на памяти гранита
Из отпечатков сапогов.

Одно боюсь — возьмете время
И силы малые мои,
И я не встану рядом с теми,
Кого я встретил на пути.

Машина встала у темницы.
А двое в штатском все молчат,
Они такие же, как тридцать
И как сто тридцать лет назад.

Им не понять, что так исправно,
Что просто так легко вдвойне
С трибун налево и направо
Кричать о верности стране.

Что умирать, должно быть, просто,
Хотя и очень тяжело,
На поле боя у погоста
За незабвенное село.

Но что трудней, невыносимо
Безвинно в ссылках загнивать
И, зная — Родина убила, —
Любовь к России сохранять.

Им не понять, им не осилить…
А над Сибирью звездопад,
И дали скорбные России
Немым распятием стоят.

Да месяц вздрогнул и тревогу
Мне в оба рога протрубил.
Но кто там выехал в дорогу,
Чьи кони рвут ремень удил?

Чей гроб дрожит, и, как в ладони,
Зажат мундирами солдат?
Кого, простите, так хоронят,
Что после смерти сторожат?

Молчат… Однако, если вспомнить,
Егo , конечно же, они
Из Петербурга ночью темной,
Как черным ходом, провезли.

Курчавый бард, чего же проще,
Я узнаю лица овал.
Когда-то тоже ведь на площадь
Случайно только не попал.

А уносить так тяжко было
В последний путь такой талант.
Тот путь протаптывал спесиво
На Черной речке секундант.

Дантес себя позором метил,
А смертный русский Аполлон
Упал, как будто бы отвесил
Последний Родине поклон.

Балбес отделался счастливо…
Стихи все дальше, напрямик,
Как образ мира прихотливый
И как удачливый двойник.

Как все, что смог, а жил в ударе…
Невыносимый трепет дрог…
Oн слишком Богом был задарен,
Чтоб тот его еще берег.

А на дороге, на асфальте,
Казенной «Волги» впереди
Еще одно, без тени фальши,
Виденье врезалось в огни.

То демон ветреного света
Со злой печоринской судьбой.
Как блики солнца, эполеты
Я вижу в бричке кочевой.

Он в скорой смерти был уверен.
Мелькали ели, сенокос,
Да звезды русские на север,
Как камни в ночь из-под колес.

А там, за горной переправой
Его Грушницкий порох брал
И не имел на порох права,
И не на женщину играл.

Сошлись суровые вершины
Отпеть того, кто их воспел,
Кавказ вздохнул, смахнул лавину,
Еще немного поседел.

И все, что было бликом лета,
Как песни звук по облакам…
Я вижу нового поэта
И двух чекистов по бокам.

Я вижу профиль Гумилева.
Ах, подпоручик, Ваша честь,
Вы отчеканивали слово,
Как шаг, когда Вы шли на смерть.

Вас не представили к награде,
К простому, третьему кресту
На Новодевичьем в ограде
И даже скромно — на миру.

И где могила Мандельштама —
Метель в Сучане не шепнет.
Здесь не Михайловского драма —
Куда похлеще переплет.

На глубину строки наветы
За голубую кровь стихов
В дорогу, синюю от ветра,
Этапом мимо городов.

И он строфы не переправит,
Но, умирая, понял вновь,
Что волкодавов стая травит
Не только тех, в ком волка кровь,

Как Пастернака гнали славно,
Визжали, рвали, злая прыть.
Московский Гамлет, Ваша правда,
И Вам-то, слава Богу, быть.

Часть третья. Душа

Чем дышишь ты, моя душа,
Когда остатки сна ночами
Скребут шагами сторожа,
Как по стеклу скребут гвоздями?

Так вот готовый эпилог
Твоей «Балладе о неверье».
В меня вгрызается глазок,
Презлой глазок железной двери.

Как в горле сгорбленный комок,
Мечусь по камере в дурмане.
И днями кружит потолок,
Как небо в нервном урагане.

Там, за решеткой на заре,
Там, за разделом хлебных паек,
На белокаменной зиме
Раскинул иней ряд мозаик.

Людей припомним не со злом.
Душа, сочувствий мне не требуй.
Пусть путь мой крив, как рук излом,
В немой тоске воздетых к небу.

Но вдруг, душа, в моей казне
Не хватит сил — привычка к шири —
И дни, отпущенные мне,
Одним движеньем растранжирю?

А если я с ума сойду?
Совсем, как сходят без уловки,
На полном поезда ходу,
Не дожидаясь остановки?

Тогда все тяжкие грехи
Я при себе, душа, оставлю.
Ничто у Бога не проси…
Он сам решит — виновен, прав ли…

Лефортовская тюрьма, 1967
Тюмень, лагерь, 1969-1971

* * *

Ты ищешь свое отраженье
В моих напряженных глазах,
Но только любовь — не спасенье,
А лишь отпущенье в грехах.

Но только любовь — не удача,
Назначенный свыше просвет,
А просто цепочка чудачеств,
И в них не укрыться от бед.

И только подкожным страданьем
Любовь повторяется в нас.
Короткое рук замыканье,
Прощанья назначенный час.

Москва, 1968

ЛАГЕРНЫЕ ЭКСПРОМТЫ

Шли, качая бедрами, барханы,
Как стога, усталые, к закату,
И земля лежала бездыханно,
Жарким ветром скомкана и смята.
Ветер гнал песчинки по пустыне,
А слова метались по простору…
Он-то знал, что сказанное ныне
Обернется смертным приговором.
«Горе и позор вам, фарисеи!
Сколько можно лгать и лицемерить,
Нет греха на свете тяжелее,
Чем людей обманывать на вере!
Кто из вас, пустых фразеров, вправе
Толковать слова Священной Книги!
О своем печетесь только благе,
Пробиваясь в пастыри интригой.
Кто из вас судить кого-то может!
Сами ведь грешите вы, не каясь,
Ради власти лезете из кожи,
На людском доверьи наживаясь!»
Он простил Пророку отступленье,
Он сказал: «В раю разбойник будет»,
И Иуде не грозил отмщеньем —
Знал, что тот и сам себя осудит.
Под крестом оплеван и осмеян,
Обводя людей тревожным взором,
Не простил Он только фарисеям,
А грозил им горем и позором.

Заметка вместо предисловия

Я бросил вызов Родине моей,
Когда ее войска пошли на Прагу.
Бессонницей лефортовских ночей
Я право заслужил на эту правду.
Я бросил вызов Родине своей,
Плакат на площадь бросил, как перчатку,
Нет, не стране, а тем, кто ложь статей
Подсовывал народу, словно взятку,
И думал я, зачем себя беречь,
Пусть назовут в газетах отщепенцем,
Безумная игра не стоит свеч,
Но стоит же она шального сердца.

Вместо пролога. Красная пресня

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
О. Мандельштам

Назад уже поздно, мосты сожжены.
Лишь пепел летит за спиною.
Как судоргой, судьбы людей сведены
Глухой пересыльной тюрьмою.
Не жди, не надейся в душе сохранить
Приметы любви и тревоги,
Как желтые листья, прошедшие дни
Взметнутся и рухнут под ноги.
Здесь сил не хватает на вздох и на крик,
И пафос поэм неуместен,
Но чьи-то стихи я хочу повторить,
Чтоб слышала «Красная Пресня».
Когда-то вот здесь на волне баррикад,
Как пена, метались напевы,
И люди бросались вперед из засад,
Дороги назад перерезав.
Но месть роковую октябрьских дней
Сменила расправа репрессий,
Чистилищем стали для тысяч людей
Лубянка, Лефортово, Пресня.
Их сотни стонали в застенках тюрьмы:
Ведь мы невиновны, поверьте,
И шли, «под собою не чуя страны»,
Этапами медленной смерти.
Я вспомнить хотел эти несколько слов
И дать им рожденье второе.
Мой голос не слышен за десять шагов,
Но явственно слышен конвою.
Имея наручники, незачем бить,
Железо врезается в тело.
— Мы живо научим свободу любить! —
Кричит капитан оголтело.
Но зря ты себя, капитан, растравил,
Тебе ли учить нас свободе…
На Лобное с лозунгом я выходил,
Как только к барьеру выходят.
А старую песню ты лучше б не пел,
Ты брось про отцов и про дедов,
Не ради того, чтоб ты руки вертел,
Они добивались победы.
Не ради того, чтоб сгноило Чека
По тюрьмам тогда пол-России,
Не ради того, чтобы в Прагу войска
Без всякого спроса вводили.

*
Эх, приверженцы новых владык,
Кто от жизни оставил мне толику.
Мне живой бы напиться воды
Из колодца московского дворика.

Я один, словно сорванный с круч
При падении треснувший колокол.
Ветер тащит скопления туч
Сквозь колючую проводку волоком.

Эх, трясина штрафных лагерей!
Сколько дней и ночей, сколько месяцев
Ты урвала у жизни моей
И смешала в безликое месиво.

Но какие же, судьи мои,
Вы на душу запреты наложите?
Отлучивши меня от земли,
От Небес отлучить вы не сможете!

Что ж, охранники новых владык,
Пусть поют вам осанну историки.
Мне живой бы вот только воды
Из колодца московского дворика.

*
Закат повис, вцепившись в облака,
Вода скрипит по днищу самоходки,
На берегу сгружают лес зэка
За черный хлеб и хвост гнилой селедки.
Нас двое на борту цепляют строп,
Все остальные маются на суше.
Когда-нибудь загонят бревна в гроб,
И штабеля завалят наши души.
Пока что мы как будто на ногах,
А страх не держат в лагерях за редкость,
Но ветер рвет канаты впопыхах,
И нас несет с размаху на запретку.
На вышке передернут автомат,
И мы скользим по слизи мокрых бревен,
Виновные, что живы, а солдат
Само собою в этом невиновен.
Вот он поднялся, разгоняя лень,
Прицелился и взялся за работу,
Тень облаков легла, как смерти тень
Ложится на последних поворотах.
Ему отметят завтра, что побег
Он оборвал своей надежной пулей,
Над головой взметнется серый снег,
Как знак для нас, что мы уже загнулись.
И жалко, что лишь год не досидел…
Да что мне все атаки, все дуэли,
Когда б еще назначенный расстрел,
А то стрельба по неподвижной цели.
Но кто-то дал конвойному отбой,
И автомат отбросил он устало,
А тишина звенит над головой,
Как над столом хрустальные бокалы.
Объятьями встречают нас зэка,
Сегодня спасены мы от забоя,
И только долго снится тот закат,
Махнувший нам прощальною рукою.

*
Давали Баха. Скрипку, не хорал…
А зал сгибался, Баха принимая,
И звук людские души колыхал,
Как ветер колыхает листья мая.

Звук разрушал привычных мыслей фарс,
Вел за собой огромный зал сурово.
Давали Баха, как последний шанс
Уверовать в бессмертие земного.

Давали Баха… Маленький скрипач,
Возможно, был в душе и безразличен
К своей игре, но в зале вызвал плач.
Давали Баха, как урок величья.

Давали Баха. В тот же самый день
Давали залп, за ним еще давали
По хижинам вьетнамских деревень,
И лагерные пайки нам давали.

Но девочка письмо мне в лагерь шлет,
Мол, был концерт, мол, ты бы просто ахнул.
Не все еще потеряно, не все —
Пускай не мне, дают же все-тки Баха!

*
И опять, выбиваясь из сил,
Я срываюсь на сдавленный крик.
Небосвод надо мною так синь,
Хоть совсем на него не смотри,

И опять по ночам, как в бреду,
Я мечусь, равновесье теряя,
На свою уповаю звезду,
А звезда эта тает и тает.

И опять за стенами квартир,
Как по мне, голосят патефоны,
Весь безумный, весь радостный мир
Мне объявлен запретною зоной.

У отчаянья на краю
Я качнусь и опять выпрямляюсь,
И как будто в неравном бою,
Не живу я, а выжить стараюсь.

Ты на слове меня не лови
Ради скуки, каприза ради.
Вся душа моя в липкой крови,
Словно губы твои в помаде.

Я устал, как заброшенный дом.
Где-то люди любовь коротают.
Взгляд твой душу берет на излом,
По ночам иногда настигая.

*
Как беглый каторжник, стою перед тобой.
Глаза твои — живой мираж спасенья,
А белый снег летит над головой,
Реальность придавая сновиденьям.

Скрипит метель в глуши пустых ночей,
Хрипит барак, тревожно засыпая.
И бьется солнце за колючкой лагерей,
Как пойманная рыбка золотая.

Вот выкликает лагерный конвой
Фамилию мою и год рожденья,
И я стою с побритой головой
Под медленною пыткой униженья.

Тюменский уголовный лагерь, 1968-1971

ЗАМЕТКИ К АВТОБИОГРАФИИ

Посвящается И. Белогородской

Эпиграфы:

Господи, пусть минует Меня чаша сия.
Евангелие от Матфея

Если Ты меня не отлучил
От земли ничтожной и кровавой,
Дай мне, Боже, сил, немного сил,
Не прошу, чтоб чаша миновала.

Не прошу, я всю пройду до дна
Чашу горя, злобы и позора.
Наплевать, что светит мне луна,
Все равно — что небо иллюзорно.

*
Пройдя подъем горы наполовину,
Он понял вдруг — ни шагу не шагнуть.
Просил воды, своих просил и римлян,
Неспешно продолжавших долгий путь.

Им крест не несть, звучала просьба глухо,
Злорадный смех пронесся по рядам,
И кто-то уксусом насыщенную губку
Ему, глумясь над болью, передал.

*
Что-то в белых снегах беспокойное,
Что-то в беглых словах непристойное.
Просыпаюсь с утра — и не хочется жить.
Вечерами я пьян — хоть не хочется пить.

Наказал меня Бог даже больше, чем мог, —
Все, чем жил я, — отнял, а меня уберег.
Так зачем я Ему, да и мне белый свет,
Лучше снова в тюрьму или под пистолет.

Только знаю — за что меня Бог наказал,
Я когда-то кричал и в ночи повторял,
Что, мол, чашу свою до конца я допью,
Мол, чужие грехи и свои искуплю.

За свободу — кричал — я и жизнь вам отдам,
Хоть в Сучан посылай, хоть сейчас в Магадан.
Я не буду молчать, я не стал подлецом —
А ворье и конвой мне смеялись в лицо.

Словно ветром меня в лагеря понесло,
Никогда не жалел я о дерзости слов.
И вернулся сюда, где этапов не ждут,
Где считают года на копейки минут,
Где уюты блюдут, городят города,
Где других узнают, а себя никогда.

Я вернулся сюда, как из мира теней,
Думал — все отстрадал, думал — пой, мол, да пей,
Но в глазах суета беспокойных снегов,
Лай собак и барак, и тоска вечеров.
Я бы кинулся в крик — там остались друзья, —
Только губы твои утешали меня.

Но за гордость мою Бог настиг, наказал
И тебя у меня просто взял и отнял.
Как прикладом в висок, глухо грянул звонок,
Эх, зачем не за мной вы пришли на порог.

Тихо Богу твержу — я смирился, поверь,
Пусть минует ее эта чаша теперь.
Бог смеется в лицо, подшутив надо мной,
Как смеялось ворье, как смеялся конвой.

*
Только галки вязнут в грязных тучах,
Только снег скрипит по крышам ржавым.
Ничему тюрьма нас не научит,
Кроме чувства жалости, пожалуй.

Тихих слов никто не скажет на ночь,
День сосулькой оборвется в вечность,
И твои мечты разгонит напрочь
Тенью по стене скользнувший вечер.

Лишь шаги охранников у двери —
Чем твоя душа там только дышит?
Я с тобой, поверь мне, ну поверь мне,
Даже если слов моих не слышишь.

Я представить пробую, я мучусь,
Что за сны тебе сегодня снятся.
Стены комнат стен тюрьмы не лучше
В час, когда бессильем жутким смят ты.

Только галки вязнут в грязных тучах,
Только снег к окошкам липнет, липнет.
Я впервые проклинаю участь —
Ни уйти, ни броситься, ни крикнуть.

*
Как страшно, что у дней моих названья
Такие же, как тяжких дней твоих.
Мелькают их пустые очертанья,
Как под ногами плиты мостовых.

Нелепа календарных чисел смета
И невпопад явление весны.
Мечусь я от заката до рассвета,
Как от стены и снова до стены.

Прошу о жизни — нет — мне отвечают,
Прошу о смерти — отвечают — нет.
У проходной тюрьмы меня встречают
И просят — предъявите документ.

*
Быть жертвой родины — куда нелепей честь.
Я мог бы уберечь тебя от боли.
Теперь друзей по пальцам перечесть,
Тем более оставшихся на воле.

Так о каких еще привычках речь,
К чему взывает строчек бестолковость.
Какая новость — жизнью пренебречь.
Срок лагерей — какая это новость.

Так что ж мы ждем, пока придет конвой,
Как смерти ждет задумчиво подранок.
Не лучше ли махнуть на все рукой
И родину считать за полустанок.

И то, что не уехал, верно — грех,
Пусть кто-то, усмехнется, осуждая.
Я молча подымаю руки вверх
И все же этот край не покидаю.

Как знать, где потеряешь, где найдешь.
С кошмаром снов страшней всего бороться.
Слова стучат по дну души, как дождь
Стучит по дну засохшего колодца.

Все кончено, судьба слепа, как черт,
Которому огонь спалил глазницы.
Мне снова предъявляют ложный счет,
И, кажется, придется согласиться.

Все кончено… душа моя слаба,
Отчаянье в виски мои стучится,
Как будто сумасшедший по столбам
По телеграфным, чтобы дозвониться.

А ты в тюрьме, и больше силы нет
Ни бросить, ни закончить строки эти.
Прости, что не увез тебя от бед,
Но лишь перед тобою я в ответе.

Все кончено, судьба слепа, как черт,
Которому костер спалил глазницы.
Я никогда не брал ее в расчет,
И это отольется мне сторицей.

Москва, 1973

* * *

А. Хвостенко

Есть воля, есть судьба, есть случай странный,
Есть совпаденье листьев на земле,
И совпаденье мелочи карманной
С ценою на бутылочном стекле.

А власть поэтов, словно прелесть женщин,
Изменчива, и сразу не поймешь,
Чего в ней больше — фальши или желчи,
И что в ней выше — смелость или дрожь.

Москва, 1975

* * *

Ветер красной играет листвой,
Словно карты крапленые мечет,
И березы стоят над душой,
Как стоят над покойником свечи.

Звон протяжный не молкнет в висках.
Может, праведна кровь — я не знаю.
Так к отбою звонят в лагерях,
Ржавой рельсой над зоной бряцая.

Только это не крик и не страх,
На словах и стихах не клянутся.
Просто я в подмосковных лесах,
Мне сюда никогда не вернуться.

Москва, 1975

* * *

Что родной заколдованный круг площадей,
Что березок щебечущих стая,
Если, душу задув, словно пламя свечей,
Я могилы друзей покидаю.

Ни к чему говорить, только страшно молчать —
Тяжелей разговора пустого,
Хоть полслова родного еще услыхать
И ответить хотя бы полслова.

Я слова эти в тюрьмах твердил по ночам,
Где хрипел, где растратил впустую,
Где делился, как пайкой, с людьми пополам,
А теперь я забыть их рискую.

Что мне свет вековой белопенных церквей,
Что запрет на круги на свои возвращаться,
Если к тем, кто теперь за чертой лагерей,
Ни на помощь прийти, ни прийти попрощаться.

Что мне смех обо мне или память по мне,
Я и сам ведь себя не узнаю,
Если в чьей-то стране мне приснится во сне,
Как за проволкой солнце блистает.

Что мне страх перед шумом чужих городов —
Я здесь радость и боль оставляю,
Строки старых стихов, строки новых стихов,
Словно клятву себе забываю.

Москва, 1975

* * *

Воробьи и грабители,
посетители кладбища,
Где могильные плиты —
черно-белые клавиши,
По которым ударят
пальцы Господа Бога
В час, когда засверкает
Страшный Суд у порога.
Воробьи и любители
похоронной процессии,
Ни в стенах Новодевичьих,
ни в московском предместии,
Средь крестов покалеченных,
словно птицы в капкане,
Не найти вам отмеченный
моим именем камень.
В стекла порта воздушного,
перестав разговаривать,
Я уткнусь равнодушно,
словно рыба в аквариум.
И в ответ не рванется
мне навстречу земля,
Лишь на горле сойдется
горизонта петля.

Москва, 1975

* * *

Перезвоны городских трамваев,
Ветер в спину, Вена, вензеля.
Счастье в том, что мы не угадаем,
Что нам можно, а чего нельзя.

Счастье в том, что будущего нету,
Счастье в том, что прошлое в крови,
Только в лицах встречных мало свету,
Только трудно с ними говорить.

Только мыслям некуда приткнуться,
Словно нищим в круге площадей.
Только утром тягостно проснуться
Без надежды увидать друзей.

Перезвоны городских трамваев,
Ветер в спину, Вена в вензелях.
Мы еще словами поиграем,
Как с судьбой играют на костях.

Вена, 1975

* * *

А камни с шуршаньем ложатся в песок,
А камни, хрипя, расстаются с прибоем.
Вот так же и мы расстаемся с судьбою.
Нам каждое утро, как пуля в висок,
И день протяженностью в лагерный срок,
Когда и к словам о любви равнодушен,
Когда словно окрик в ночи одинок,
Как будто убитых забытые души, —
Тогда и вина не спасает глоток.
А камни с шуршаньем ложатся в песок,
А камни о берег неистово бьются —
Так рвутся стихи, так себе признаются,
Что судоргой строк не достигнут итог.
А камни с шуршаньем ложатся в песок.
Так с болью срывают гитарные струны,
Так разом бросают все то, что берег,
И в путь отбывают, как падают с ног,
Поднявшись по трапу, как будто по трупам.
А камни навеки ложатся в песок,
В себе сохраняя дыханье прибоя —
Так мы сохраняем еще за душою
Шуршание слов и сумятицу строк…
Но зыбок песок, словно памяти срок.

Вена, 1976

* * *

В. Максимову

Вся душа в пограничных ребристых столбах,
Даже страха в ней нет, я тоскую о страхе,
Как тоскует отверженный Богом монах,
Как отпетый разбойник тоскует о плахе.

Вся душа перечеркнута, как черновик,
Да такой черновик, что нельзя разобраться —
То ли дом на песке, то ли храм на крови,
То ли эхо шагов по тюремному плацу…

Париж, 1978

* * *

В. Максимову

Я взгляды буржуазные бичую,
Смотрю канкан и пью за тех, кто там…
Мир оказался вовсе не причудлив,
А прост, как мышь, попавшая в капкан.

Как прапорщик, сорвавший эполеты,
Я не пригоден больше ни к чему,
Но если Бог не требует ответа,
Не следует с ответом лезть к Нему.

В бараке муза… помнишь ли, в оборках,
Тайком склонясь над бритой головой…
Да только запах грязи и махорки
Еще стоит, как ладан, надо мной.

Нас гонят так, как в день не гонят Судный,
Расплата эта нам не по стихам…
Здесь тоже по ночам приходят музы —
Химеры из собора Нотр-Дам.

Париж, 1978

БАЛЛАДА О СУДЬБЕ

1. Шемякину

Горький привкус весеннего неба,
Стаи статуй в саду Люксембург
На утеху тебе и потребу,
Чтобы вновь не настиг Петербург.

Вербный привкус весеннего неба…
Не в «Серебряном веке» живем…
Не спешите, не нужен молебен,
Мы и сами его подберем.

Мы таскаем судьбу на загривке,
Как кровавую тушу мясник.
Наши души пойдут на обивку
Ваших комнат под супером книг.

Как застыла в молчаньи Психея —
Жест с надломом и горькой тоской,
В час, когда мы прощались с Расеей,
Нам вот так же махнули рукой.

По холсту расползаются краски,
Словно кровь от искусанных губ…
Нам бы в легкой старинной коляске
Пролететь по тебе, Петербург.

Солнце сгорбится, крыши обшарив,
Тоже ищет, наверно, приют…
По «Крестам» нас сгноить обещали —
Пусть теперь нашу тень стерегут.

Горький привкус весеннего неба,
Беглый месяц мигнет из-за туч…
Где ты, церковь Бориса и Глеба?
Где на ордере штамп и сургуч?

Париж, 1979

ВЕНЕЦИЯ

Я все твержу — душа бы не иссякла,
Вся исковерканная в судоргах дорог…
Гадайте по созвездьям Зодиака!
И обивайте, дни свои оплакав,
Порог щербатый Млечного пути…
На карту всё и душу в лоскуты.
Загадывайте ночи напролет! —
Паденье звезд удачи не несет…
Я ветреной Венеции поклонник,
Дивлюсь дворцов фасадам и дворам,
Но над душою призрак дней неволи,
Застывшие в молчаньи колокольни,
Иконы, обращенные в дрова.

Париж, 1979

* * *

Тени синью набрякли,
Словно вены в запой…
Здесь кварталы, как грядки,
Как шитье с бахромой.

И фонарные блики
Поплавками в воде…
Может, Петр Великий,
Это снилось тебе?

Триумфальные арки
И безглавый костел…
Разлинованным парком
Не пойдешь на костер.

Все мы правды просили,
Я к возмездьям привык…
И бреду от Бастильи
Прямиком к Републик.

Париж, 1980

БАЛЛАДА ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО

Порвалась дней связующая нить.

Гамлет

Огни, парижские огни,
молись по Святцам.
Но дни, потерянные дни,
они мне снятся.
По европейским городам
мечусь под хмелем
Но я живу не здесь, а там —
я в это верю.
Метель сибирская метет,
хрипит недели,
Какой там с родиной расчет —
мы дышим еле.
Кругом могилы без крестов —
одна поземка,
Как скрип, срывающий засов,
как дни в потемках.
Лишь ели стынут на ветру
да лижут лапы,
И никому не повернуть
назад этапы.
Под ветром этаким крутись,
как сможешь.
Но позабудь и оглянись —
душа под кожей.
А сунут финку под ребро —
конец страданьям.
Давно в бега ушел Рембо —
избрал скитанья.
Он чем-то с кем-то торговал
в стране верблюдов
И много дней там промотал,
поверив в чудо.
Он замолчал, он оборвал,
забросил песни,
И я его не повстречал
на «Красной Пресне».
А жаль, мне правда очень жаль —
любитель шуток,
Он разогнать бы смог печаль
на пару суток.
Нас время как-то не свело
в аккордах лестниц.
Пойдет душа моя на слом,
как дом в предместье.
Я уложусь в свою строку,
как в доски гроба,
И пусть венков не соберу —
я не был снобом.
Я по парижским кабакам
в огнях угарных,
Но нет Рембо, а значит, там —
бездарность.
Я в прошлом путаюсь своем,
все сны — погоня,
И для чего мы здесь живем —
я смутно помню.
Не смею словом покривить —
такая малость,
И дней связующая нить
поистрепалась.
Бредет душа по мутным снам
с неловкой ленью,
Играют Баха в Нотр-Дам
по воскресеньям,
Орган разносит гул токкат
за грань столетий.
Наотмашь бьет шальной закат
по крышам плетью.
А листья гаснут на ветру
в дожде осеннем,
И я ловлю их на лету —
ищу спасенья…
Пусть дни пропали — в снах своих
я к ним прикован.
И нет Высоцкого в живых —
он зарифмован.

Париж, 30 июля 1980

* * *

В. Максимову

Все позади… и близких не найдешь,
Остолбенеешь, коли обернешься,
Но если слово сказанное — ложь,
То и в молчаньи лжи не оберешься.

И к сердцу вновь подкатятся слова,
Как легкая волна к осколкам брига…
Чем кончится кровавый карнавал,
И долго ли нам путаться в веригах?

Скрип тормозов, как скрип холодных нар…
Опомнись от полночного виденья,
Бродяга, не забудь про Краснодар,
Где пар земли рождал стихотворенье.

Не страшно, что никто не слышит нас,
Но жутко, если губы онемели.
Я верю в правоту коротких фраз
И в тех, кто погибал не ради цели.

И пусть судьба маячит, как конвой,
Мелькают тени чуждых сердцу храмов,
Пусть жизнь пустой промчится эпиграммой,
Мы вправе… посмеяться над собой.

Париж, 1980

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Дантес, мне интересен этот час,
Я комкаю рассвет, как одеяло,
Я медлю над строкой на этот раз,
Хотя уж мне-то медлить не пристало.

Ну вот, осталось только разрешить,
Кто ловче, кто удачливей стреляет,
Кому еще чуть-чуть осталось жить,
Кого поземка с жизнью развенчает.

Сегодня, как мне кажется, четверг,
А может, вторник, я, наверно, спутал,
И на дворе такой блестящий снег,
Что пачкать кровью как-то неуютно.

Из-за любви стреляться в этот час…
Зима зимой, а солнце, вон, к восходу.
В угоду сплетням, нет, скорей в угоду
Тщеславью, что всего превыше в нас.

Да, глупо, что мы ближе не сошлись,
Вот разведут на выстрел секунданты,
Вон пес завыл, хоть прямо щас крестись,
Не от обиды тяжко — от таланта.

Я помню острословов всех веков,
Друзья мои на каторге, в Сибири.
Я не был подрывателем основ,
Они меня об этом не просили.

Я сожалею, право, виноват…
Стреляться за республику глупее,
Чем так, как мы, а что до портупеи,
То в каждой одинаковый заряд.

Был на приеме как-то у царя,
Ну царь, как царь — к чему такая буча,
Я возразил, что, дескать, вешать зря,
Веревка ничему их не обучит.

Мне лень заняться собственной душой,
А вам — души моей заняться тенью…
Как пахнет ельник влагою густой!
И что считать от чести отступленьем…

Париж, 1981

* * *

Над печалью моей небоскребы
Не склоняют стеклянные лбы,
Я в нью-йоркские вышел трущобы
Из Норильска и Воркуты.

Ярким светом размеченный город,
Словно зона с названьем «Запрет»,
Тот же гонор в душе, тот же голод
За десятки растраченных лет.

И по бликам фонарного света,
По расплывчатым желтым следам
Мы уходим, но песня не спета —
Эта песня останется нам.

Париж, 1978

ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ГАЛИЧА

…А за окнами снег,
а за окнами белый мороз,
Там бредет моя белая тень
мимо белых берез.
А. Галич

На панели играет скрипка,
То как всхлипнет, а то как вскрикнет,
И последний пятак французский
Дам я парню в разорванной блузке,
Ибо если б в смычок ударил
Он в моей дорогой стране
(Без досмотра и всяких правил),
То его бы конвой заставил
Встать как водится — по струне.

*
— Где же брат твой? — спрашивали Каина…
Ну а если, скажем, спросят нас,
Где могилы братьи неприкаянной,
Что делила с вами горький час?

Что нам шум реклам и телекамеры,
Что вернуться к прошлому запрет,
Ведь о многих даже и не знаем мы,
Есть у них могилы или нет.

Лишь хрипит гармонь про жизнь счастливую:
Слаще спать, мол, без могильных плит…
Как слеза скупая, молчаливая,
Безъязыкий колокол дрожит.

В чащах ели ветром зимним сближены,
Лижут лапы, фыркая во тьму,
И везут этапом светлокнижников
Через «Пресню Красную» в Потьму.

*
Душа бредет по мутным снам,
Как бы по лужам по осенним…
По воскресеньям в Нотр-Дам
Играют Баха во спасенье.

И раздувает звук орган,
И окрылен листвою ветер.
Но листья падают к ногам,
И бьет закат по крышам плетью…

Среди непризнанных могил
Могила барда есть в предместьи.
Он жил — как пел, и пел — как жил,
И даже смерти не заметил.

Как песни звук по облакам,
Аккорд гитары оборвался…
Играют Баха в Нотр-Дам —
— Того, что Галичу являлся.

P.S.
Знаю — разговоры между пройдами:
«Вот уехал и погиб уже».
Лучше умереть вдали от родины,
Чем прожить без родины в душе.

Париж, 1978

ПОЭТ И ПРОФЕССОР

В. Максимову

Они спешили — кто под свод острога,
Кто боль сорвать в скандалах кабака,
И если что просили, так у Бога,
И знает это Бог наверняка.

Один погиб, поскольку был рассеян,
Другой стрелял, но дрогнула рука…
И пишут про Расею фарисеи,
И продают иконы с молотка.

По этикеткам нашу кровь расклеив,
Копайтесь в прошлом, датами шурша!
В бушлате пепла скомкана Помпея,
В осколках неразменная душа…

Париж, 1980

* * *

А. Хвостенко

Лучше бы пить вино
В честь голубых гусар
Или простых бродяг
С теми, кто с виду нагл,
Ну а душою наг.
Только бы звон гитар
И никаких присяг.
Пусть Абакан и Крит
Сизым огнем горят.
То нам тюрьма грозит,
То не добыть деньжат.
Голову заложу,
Только не за себя.
То, что в душе ношу, —
Это не истребят.
Что волноваться мне —
Свет или тьма в окне,
Был бы я на коне,
Только лошадки нет.
Скачут они в полях,
Ставки на них в бегах.
Наш же с тобой побег
Белый освищет снег,
Горько лизнет в лицо
И разомкнет кольцо.
Всякая кутерьма,
Можно сойти с ума,
Только к чему спешить.
Сшиты на нас досье,
Может быть, даже пять,
Только живем досель,
Что ж на судьбу пенять.
Лучше винца испить
В честь голубых гусар
Или простых бродяг,
Тех, кто по виду нагл,
Ну а душою наг.

Париж, 1981

Перевод из В. Гюго

Виноградник холмы обвивает, подобно гирляндам,
Словно праздник всегда на прекрасной французской земле,
Голубые леса будто смотрят задумчивым взглядом
За теченьем реки и за бликами звезд на волне.

Здесь в предгорьях луга каждый вечер меняют наряды,
Рядом тихое море воркует во сне,
Здесь долины хранят привкус хвои и легкой прохлады,
Солнце, тая в полях, возрождается в каждом стебле.

Париж, 1982

* * *

Ко мне ли проявят участье,
Напомнит ли скрипка пургу,
А я, как старик пред причастьем,
Все слезы сдержать не могу.

И с чем эти связаны слезы,
Причем тут метель и концерт,
Ревут по земле паровозы,
У всех у них тот же акцент.

Цепляюсь в оконные рамы,
Иная мне жизнь не нужна,
Пускай отменяют программу,
Пусть вовсе она не важна.

Но тянутся лапами ели
К созвездьям — не наша вина,
Что мы до конца не допели,
Что мы не допили до дна.

Париж, 1983

 

 

 

ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ

Читайте в цвете на старом ЛИТСОВЕТЕ!

Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=488479

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=496996

ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!

06.09.15 07:07

 

45-тка ВАМ new

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580691:

КАЙФ new
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=580520

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/

СОЛО на РОЯЛЕ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

СОЛО НА РОЯЛЕhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=576833

РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=575083

КОЛОБОК-ВАМ
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573921

Внуки Ра
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=573474

Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=572148

ТАЙМ-АУТ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=571826

КРУТНЯК

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=570593

СЕМЕРИНКА -ВАМ

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=569224

АВЕРС и РЕВЕРС

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900

ТОЧКИ над Ё

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=567900 http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=565809

ЗЕЛО БОРЗОhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=564307

РОГ ИЗОБИЛИЯ  http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=561103

БОМОНД http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=553372

ВНЕ КОНКУРСОВ И КОНКУРЕНЦИЙ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=549135

КаТаВаСиЯ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=536480

КАСТРЮЛЯ и ЗВЕЗДА, или АМФОРА НОВОГО СМЫСЛА   http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=534005

ЛАУРЕАТЫ ЕРЁМИНСКОЙ ПРЕМИИ http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=531424

ФОРС-МАЖОРhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=527798

СИБИРСКАЯ ССЫЛКАhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520612

СЧАСТЛИВАЯ СТАРОСТЬhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=520121

АЛЬМАНАХ ЕБЖ “Если Буду Жив” http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=510444

5-й УГОЛ 4-го ИЗМЕРЕНИЯhttp://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=507564

 

                         

                                              

 

Альманах Миражистов

ЧЕХАРДА

 

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН

Ирина КАРЕНИНА ВадимДЕЛОНЕ

 

Альманах Миражистов

 

СОДЕРЖАНИЕ

Альманах Миражистов

Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,

Николай ЕРЁМИН

Александр БАЛТИН

Ирина КАРЕНИНА

Вадим ДЕЛОНЕ

КрасноярсК

2024

 Автор бренда МИРАЖИСТЫ

 

 

Николай Николаевич Ерёмин – составитель альманаха ЧЕХАРДА

 

Красноярск, телефон 8 950 401 301 7  nikolaier@mail.ru