I. Долгий путь домой
“Дружище, когда успел вернуться?
Наверное, в дороге решил ты развернуться?
Бежал сюда и спотыкался много,
а отдых взял у моего порога.
Ты тихо сел на край кровати
и замер, как в чудном обряде.
Совсем не ждал тебя я ныне
и думал: ты сейчас в пустыне
идешь навстречу жару с ветром,
куда то в даль, к прохладе кедра,
идешь всегда и путь твой вечен,
через года я ждал сей встречи.
Но ты решил нарушить кредо,
оставил путь и бросил лето,
чтоб холодом со мной напиться,
и очень зря, ведь ты, как птица,
погибнешь здесь со мной в неволе,
тебе б свободу с ветром в поле.”
“Я просто зов услышал странный,
он словно эхо со дна ванны,
и звал сюда бежать скорее,
как будто скоро твои двери
вмуруют в стену черным камнем,
и Мы ходить к тебе не станем.
И что ж таить, ходить устал я,
копить, утерянные миром, знанья,
искать места, в которых не был,
топтать ногами теплый пепел
мечты, что сгинуть вон успела,
пока с годами тихо тлела.
И вот теперь ты слушай тихо
Рассказ о том, какое лихо
Несло меня в пути недавно.
Сказал бы я, что было славно,
Но ложь я сердцем презираю,
Терпеть могу, но в ней страдаю.
А мысли я вношу в блокнотик,
Кладу на пояс, рядом кортик.
Храню его, как в недрах замка.
Что ты сказал? Завысил планку?
Он дорог мне, как холст картине,
Он мой же крик, что жил я в мире.
И вот теперь его достану.
Постой тянуться ты к стакану!
Прочту кусок огромной сказки,
Он небольшой и без развязки,
Но ты послушай хоть немного,
Ведь загниешь в своей берлоге:
“Сегодня, право, видел много:
и вот, пред баром у порога,
я встретил львицу.” Не смеяться!
Ты вечный смех и может сдаться,
ты будто шут с арены цирка,
и плюс лишь в том, что это бирка,
её ты сам способен скинуть.
Иль хочешь в луже быть покинут?
О чем же я? Ах да, о львице,
она, как в пьяной небылице,
была красива, словно ночь,
мечтой рожденная точь-в-точь.
“И я не побежал за юбкой,
и в спину не кричал: “Голубка!”,
я тот, кто просто бросил след,
я знаю, что ее побед
хватает для пяти романов,
по правде, мне такой не надо.”
“Постой, дружище, дай минутку,
чтоб силу взять мне над рассудком,
я вновь теряю пол и стены,
я слышу голос, что по венам
течёт, крича от жуткой боли,
не выжил я б в подобной роли.”
II. Монолог со стеной
“Судьба моя, ты здесь еще ль?
Я нынче жалок, словно моль,
и метки ставлю на стене,
залил бы боль свою в вине,
но нет его, лишь стол, кровать,
царапин проклятая рать,
и холод толстых белых стен.
Все думают, что это тлен,
но явно для меня барьер,
без окон объявился всем,
как щит от острых языков,
где дверь закрыта на засов.
А я здесь был и здесь останусь,
не натяну на мачту парус,
вперед пойти уж не смогу,
я мощь сменил на прямоту,
на сталь кинжала на лету,
пронзая к черту паранджу.
Какой тогда я был дурак!
Сейчас я в стенах словно Снъяк,
один сижу, мне думать вольно,
хоть мысли могут делать больно,
но лучше чем загнить живьем,
не быть мне мертвых королем.
И снова проведу гвоздем,
в надежде, что дверной проем
откроют руки тех людей,
искавших в обществе зверей,
волчат, что скалить не пытались
клыки свои, но вряд ли сдались.
И знаешь что? Я жду гостей
из города, деревни и степей,
они все там, идут куда-то,
у них есть цель и плечи брата,
что сил придаст в одно мгновенье.
Идут они, пришло виденье. ”
III. Дым от храмов
“Привет, дружище, ты ли это?
Гляжу, ушел ты от заветов?
Ушел с горы, оставив храмы,
прочел молитвы, бросив планы,
и в миг явился ты ко мне,
застав молящего стене.
Неужто ты, смотритель судеб
не понял то, как это будет?
Как бросят храмы в запустенье,
как подведет тебя везенье,
как ты придешь с вершин горы,
как бросишь мысли-кандалы.
Как помнишь ты, я здесь уж вечность.
Прости меня, мою беспечность,
я б был готов для нашей встречи,
зажег на стенке эти свечи,
что сам чертил, скребя ногтями,
пока беседу вел часами.
С особой той, что здесь со мной,
ты можешь звать ее стеной.
Она мой лучший друг и брат,
она тот белый толстый плат,
что скрыл меня от яда мира
и это все моя квартира.
Все это странно как-то слишком,
я помню, будто двум мальчишкам
сказал слова про эти стены,
я выступал для них со сцены.
Или постойте, так ли это?
Я чушь несу, как в печь пеллеты. ”
“Постой, постой, молчи, дружище,
ты много видно выпил нынче?
Ты бел, как пол, глаза устали,
цвета с волос давно уж спали,
и слаб, как ствол гнилого древа.
Тебе б воды, да корку хлеба.
И да, ты верно все подметил,
пришел, сменивший силы ветер,
и я поджег остатки храмов,
огнем невольным и без планов.
Я жег бумаги, книги, письма,
они пропали вслед за смыслом.
Я все хотел забыть те числа,
которых было словно листьев,
я сжег десятки лет трудов,
прошел свечами до холмов
из сотен книг и тысяч мыслей
и сплюнул на пол крови кислой.
Я все отдал, чтоб здесь остаться
и как-то думал было сдаться,
но бросил мимо эти планы,
ведь силы мне на что-то даны,
а ты, мой друг, бросай терзанье,
не прекращай свое дыханье!
Ты нужен мне живой-здоровый
и к революциям готовый,
ты нужен всем такой, как раньше,
без этих болей с криком фальши,
разбей ударом эти стены,
я не терплю твоей замены!”
“Прости, мой друг, но я способен,
лишь слушать звон с тех колоколен,
что бросил ты в глухих местах,
теперь ты чувствуешь лишь страх,
пред тем, что жизнь тебе готовит,
боишься, что за горло словит.
Я знаю то, ведь сам такой же,
я выжил чудом в жуткой бойне,
я дал народу луч надежды,
но кровь залила нам одежды,
и я сбежал с толпой изгоев,
с толпой непризнанных героев.
И что скажу: вернуться к грязи,
в которой мы тогда увязли,
в которой мы, спиной к спине,
тонули, как беда в беде,
что раз за разом приходила
и нас в отчаянии топила,
я не хочу ни разу больше,
я протяну не многим больше,
чем мой товарищ под огнем
и вслед затоптанный конем,
а посему прошу уйти,
мне лучше здесь, в моей тени. ”
IV. Немое кино
“… и черт побрал бы всех из них,
кто по углам засел, затих,
кто ночью бродит по дворам,
кто был и есть то тут, то там,
кто в дверь стучится в ночь ко мне,
кто мчится к ней, как на стреле.
Я ждал бы их, но слишком больно
смотреть на то, насколько вольно
живется каждому из них.
Не знал бы всех, так бы и стих,
но я их создал, я раскрасил,
жалеть не стал на смазку масел
машин, что сложностей не знали,
что шли туда, где сразу пали,
все те, кто выбрал ту дорогу,
в которой в грязь, как будто в воду,
а я же шел по спинам верных
своих людей в дыханьи скверны.
Ответы вновь искал в стакане,
но дно пусто, и где-то в плане
я брешь нашел, что воду лила,
и кровью сплошь моя квартира
покрылась в миг, а я тонул,
спасал всего лишь старый стул.
И в ту секунду все прошло,
я словно был в немом кино,
я жадно воздухом давился,
я будто заново родился,
но после смерти, после ада,
проснулся я – прошла декада.
И пот замерз на слабом теле,
я был убит, как в самом деле,
а руки-ноги – две веревки,
и не хватило мне сноровки,
чтоб просто встать, держась за стену,
я помню лишь вот эту сцену… ”
V. Хребты безумия
“Я ждал тепло и эти стены,
я чую, как оно по венам
бежит и топит сердца льдины,
я чую, что вернутся силы,
я снова здесь, нашел дорогу,
развеял ты мою тревогу.
И знал бы ты мои заботы,
сбежал я с ними от работы,
но я хотел их там оставить
и жизнь во льдах свою разбавить.
Но вот снега остались сзади,
белеть остались только пряди
моих волос, что белым цветом
вовек росли в подмирье этом,
где лед сковал в глубинах пламень,
где замерзает даже камень,
где воздух режет лучше сабли,
где раз за разом ищешь грабли,
ведь мысли мерзнут на морозе.
Нас мир готовил к этой дозе
мороза, тьмы, убийцы-ветра,
где видно все не дальше метра,
мы шли вперед, полны надежды,
и ветер рвал на нас одежды.
Мы там нашли Хребты безумья,
шагнули дальше без раздумья,
и тут же тьма настигла нас,
пространство залил странный газ,
мы все рассудок потеряли,
я видел все – они кричали.
Нас гнали прочь, наотмашь ветром,
и в спины били плотным снегом,
а ночь кричала злобным воем.
Смирились мы все с этим боем
и, бросив все, ушли в глубины,
где Смерть роняет с неба льдины,
где свет пропал, луны не видно,
я бросил всех, за это стыдно,
я жизнь спасал, тонул в сугробах,
идя в замерзших черных водах,
кричал вперед и слушал эхо,
я весь зарос из льда доспехом.
Меня нашли, но кто не знаю,
я понял, что под солнцем таю,
пустырь сдувал остатки льдинок,
он выдул все ростки травинок,
убил себя своей же силой,
явившись мне сухой могилой.
Но ты не дал уйти навечно,
ты спас меня своей же речью,
что в стену врезал, сам не зная
кого зовешь к дверям сарая,
в котором от зверей скрывался,
что на цепях держать пытался.
Ты знал меня с порога детства,
сбежать хотел, не знав соседства,
делить свой разум не желал
со мной, что вечно убегал
от зла, что сам творил специально,
твой свет крадя, как вор, нахально. ”
“Ты прав, давно я помню голос,
тогда не понял, что кололось
сознанье, словно топором,
тогда я утром за столом
погас и ожил через сутки,
казалось, это просто шутки,
но смех тонул в пучинах страха,
я был на грани, жаждал краха,
завел себе “чумной” блокнот,
часы считал – пришел цейтнот.
Я думал то, что ты чума,
идешь туда, где прячусь я.
Но после понял все секреты,
я понял то, что мимо света
иду, тобой во тьму ведомый,
с дорогой явно не знакомый,
я понял, что спасаться надо,
бежать от стен больного града.
Я суть твою во льды вморозил,
в глубины тьмы в аду забросил.
Считал тебя кошмаром детства,
считал погибшим, но наследство,
что ты оставил мертвым грузом,
огромной стало мне обузой.
И ты явился так внезапно,
чтоб я вкусил свою расплату?
Пришел сюда, откуда выход
имеет только белый ирод,
что входит в дверь, когда я сплю,
следит за тем, что я пишу?”
VI. Беседа с Пустотой
“Опять один в прохладном мраке,
тону в холодном вязком шлаке
теней былых великих мыслей,
теперь больших тупых бессмыслий,
что вновь проснулись с жизнью боли,
явился он, подсыпав соли
в десятки ран – в мои стигматы,
огнем пропитаны канаты,
что грудь сдавили, все сдавив,
оставив нас совсем одних,
меня и странное созданье,
что долго ест мое сознанье.
Он как летящий черный вирус,
съедает жизнь, как век папирус,
он был во мне все те года,
когда срывал я провода,
с безумством я решил лукавить,
чтоб власть отнять и телом править.
Вот знаешь, что он делал в свете?
Вставая рано на рассвете,
он знал уже, какие нити
в его рубаху нынче вшиты,
он шел по плану к новой цели,
влезал всегда в любые щели.
Я тень его, что став реальной,
решила стать такой нахальной,
что свет отняла у отца,
чтоб он не рвал людей сердца,
я должен быть его частицей,
и я лишь тень, в миру крупица. ”
“Отбрось свои пустые слезы,
ты был и есть, а это грезы
того, кто правил бы тобой,
коль ты утратил бы покой,
забыл свои людские чувства.
В мирке твоем еще не пусто… ”
“Неужто ты смогла ответить?
Смогла проблемы мои встретить?
Ты здесь со мной, жива отныне,
жива в горящем моем мире,
и не молчи секунды меньше,
не одинок я, как и прежде.
Ко мне приходят, правда люди,
но чувство, будто их на блюде
приносят каждый божий день,
те люди, коим век не лень
следить за мной, держа за дверью,
идя за странной темной целью. ”
“То знать, увы, я в век не в силах,
зачем они, как нож на жилах,
следят за тем, что белой маской
живет во мне в глубинах краски,
что каждый день наносят ночью,
я вижу то всегда воочию”.
VII. Фонтаны грязи
“Здесь чисто, стены светят,
их руки твои тихо метят,
приятно здесь и мило очень,
пришел сюда, вот это ночка!
Оставил все в глубокой луже,
оставил все, тебе я нужен.
Я еле вылез из колодца,
держась за рвущиеся кольца,
вонзенные в гнилые стены.
Я рвал о них живые вены,
я сбил в ничто больные ноги,
я вылез, но в глубоком шоке.
Я жить хотел, хотел остаться,
хотел сорваться резко с плаца,
где был привязан для позора.
Не вижу стены коридора,
здесь все темно, и я невольно
смолой дышу – на раны солью.
Где я сейчас? И кто со мною?
Куда снесен с реки волною?
Я чую то, что кто-то рядом,
следит за мной усталым взглядом.
Скажи мне все, что столь терзает,
услышу голос в птичьем грае”.
“Все просто, друг, уж нет вопросов,
осталось мало прочных тросов,
что держат всех в моем сознаньи,
их я познал в своем страданьи,
впустил в мои пустые стены,
и лишь они всегда нетленны.
Что дальше будет, мне не важно,
ведь врядли снова станет страшно,
я все стерпел, пройдя пороги,
прошел последние дороги,
я видел все, все чувства знаю,
хочу я только чашку чая”.
“А ты идешь к своей калитке,
где дом, трава и маргаритки,
где тихо, мирно и уютно,
где птичий щебет поминутно
звучит везде, на синем небе.
Там мир, где не мешают цепи.
Но чую я, что ты не сильно
спешишь уйти, смешавшись с пылью,
ты сдался, друг, ты тушишь пламя,
ты рвешь руками наше знамя,
что сам поднял в грязи руками,
ты сшил его со мной грехами”.
“Молчи, ты лжешь, я не был тварью,
дышал тогда твоей я гарью,
ты вел меня, как те другие,
когда к моим словам глухие,
они тащили белый свет
у тех, кого я думал нет”.
“Раскрою то тебе, что знаю,
хоть память много лет теряю,
все то, что помнишь, год за годом,
все правда, что большим сугробом
лежит горой – Хребтом безумья,
там был и еле сбег от пуль я.
Ты жил спокойно, бед не зная,
но разум твой, тихонько тая,
сподвиг тебя сражаться ручкой,
ты стал для многих черной тучкой,
что дождь лила на лысый череп,
и вот уже ты в диспансере.
Ты здесь пропал, совсем сломался,
хоть все в себе держать пытался.
Тебя Они в чертог загнали,
хотя ты думал, что устали
все мысли, что тебя терзали
в холодном белом одеяле.
И ты ушел, ушел куда-то,
не зная, что придет расплата,
не зная, что сюда вернешься,
не зная, что потом загнешься,
и кафель, больно, как камнями
в хребет войдет, скребя ногами”.
VIII. Мешок
“Не знаю что, но все затихло,
я слышу, как запахла пихта,
я вижу парк, свою дорогу,
держу я в сумке только воду.
Хотя, постойте, как-то странно,
я вижу то, что так желанно.
Я помню все, откуда только?
Откуда здесь играет полька?
Откуда люди, солнце, ветер?
Когда я снова это встретил?
Я помню все, хоть лет десяток
прошло, стоптав до голых пяток
ботинки, что всегда носили
все люди, что ночами пили,
теснились долго в жарких пабах
и молча били самых слабых.
Но не был я их лучшим другом,
не встал в цепочку рядом с кругом,
в котором шли живые тени,
в котором все уж песни спели,
в котором я стоять боялся,
когда так яро защищался.
Теперь я помню все секунды,
что бьют меня, как ветер тундры.
Но вот возникли две проблемы:
Куда исчезли мои стены?
Какие силы все вернули,
смахнувши небо, словно пули
в разгар Войны – фонтаны крови,
что сплошь облили землю в поле.
И раз уж снова это вижу,
подставлю солнцу свою спину,
пойду туда, куда потянет,
пойду туда, до куда память,
еще не стерла мел с асфальта,
оставив мне кусочек скальпа,
кусочек прошлого, что снова,
держа со мной мешок улова,
все тащит тело за собой
и бьет с размаху на убой,
коль дырку разорвать пытаюсь,
я вспомнил все, за это каюсь. ”
IX. Удушение
“Тот самый бар, что ясно помню,
где пил текилу с горькой солью,
но вот дела, здесь снова люди,
закуски кучей в грязном блюде,
здесь шум и гам, здесь крики женщин,
неужто сон явился вешним?
И что же я обязан сделать?
Вернуть себе расчет и смелость?
Ведь в те года, подобно марле,
я был размят – являлся мямлей,
тогда меня в ведро макали,
чтоб все тревоги мигом спали.
Виной всему – простое чувство,
как брат родной чете Безумства.
Любовь моя разбила стены,
она врезалась в мои вены
холодной ржавою пилою,
держа ее гнилой рукою.
Сюда пришел залить страданья
и шел так гордо, словно лань я,
хоть ноги были словно бревна,
а в горле плавилась жаровня.
Ногой открыл двойные двери,
шагнул туда, где скачут звери.
И тут столкнулся с милой дамой,
с улыбкой доброй, чуть лукавой,
она смотрела грустным взглядом,
как будто видя, каким ядом
пропитан я с макушки к пяткам.
“Беги-ка лучше без оглядки!
Не видишь, я пришел забыться
и с памятью своей проститься,
пускай эффект тот испарится,
но хоть денек побуду птицей,
с земли уйду,
забуду лица”.
Она же, тихо улыбнулась
и грациозно развернулась,
пошла вперед, маня шагами,
неся свой запах с волосами,
а я поддался женским чарам,
за ней пошел, в пучине пара.
И так прошли два дня угара,
она со мной совсем устала,
мы пили с ней с утра до ночи,
матрац порвали вместе в клочья.
Но память вновь вернулась взрывом,
вернулась мне ужасным срывом.
И я убил, душил руками,
держа за шею, мягче шали,
она кричала, билась в муках,
а я молчал в прекрасных звуках,
в звучаньи власти над телами,
пока мне в дверь не постучали.
И я очнулся.
Из жара вышел с громом пульса,
я был в грехах, забывши время,
не то взошло в сознаньи семя.
Пришлось оставить все, что было,
осесть в горах, где жизнь застыла.
Мой страх звериный бился пульсом,
а я спасался лишь искусством,
но толку ноль в бумаге с ручкой,
и я терялся вновь с отлучкой,
не помня местность, боль, одежду,
я был уже не тот, что прежде”.
X. Крыша из камня
Пришлось бежать довольно долго,
устать, поспать и снова в Волгу,
держась за руль, зевать часами,
все чуя холод под ногами.
В окне уж скоро будут горы,
куда бегут убийцы, воры.
И я ушел, наверх в сторожку,
а снег завеял мне дорожку,
я шел в сугробах, мерзли руки,
терпеть не мог с теплом разлуки.
Но сам нашел, о чем лишь слышал,
я к старым храмам в камне вышел.
Тот холод жуткий вечно помню,
тогда решил смириться с ролью
того, кого за миг забыли,
зарывши с телом, с горсткой пыли,
с милашкой, что всегда любила
по полной жить с бутылкой пива.
Я голос нежный часто слышу,
и лик ее вдруг встал на крышу,
и сердце сильно мне зажало,
в него вонзилось крика жало,
то я кричал и рвал одежды
души своей – больной невежды.
Мне тьма затмила взгляд и чувства,
проснулся я под шум от люстры,
что с ветром видно развлекалась,
простить, конечно, эту шалость
я в миг решил, ведь видно чудо
вернуло в горы с танцем утра
муссоны лета, жизнь деревьям,
исчез в кострище треск поленьев,
и храмы внутрь меня пустили,
пропали тонны мягкой пыли,
я будто бы проспал столетья,
накрытый с тонкой вязью сетью.
Но кто меня укрыл от вьюги?
Ведь здесь давно исчезли люди,
здесь холод жил – его обитель,
и Храм же был – его родитель,
здесь были те, кто в мире лишний,
растили век в морозе вишни,
но травы быстро слишком сгнили,
все те, кто жил, все время пили
и с гор спустились, сад забыли,
оставив все, бурбон в бутыли.
А Храм в тоске осыпал стены,
порвал в ничто все гобелены.
“Он вновь вернулся, занял мысли,
мы с ним давно уж здесь зависли.
Я слышал птиц, я слышал крики,
я видел в дыме мертвых лики.
Я рад, что сон, мой ужас ночи,
закончил пытки в строчке точкой”.
Здесь сотни комнат с тонной света,
здесь запах трав и запах лета,
кругом цветы, тарелки, чашки,
бидон с водой, кормушка с пташкой,
но вот за светом и дверями,
остатки тел, что съело пламя.
Остаться тут, под крышей дома,
в котором шла сознанья кома,
который стал ЕГО гнездовкой,
в котором жил, покрыв циновкой
унылый камень пола Храма?
Терпеть все это я не стану.
XI. Горячий чай
“Боюсь его, боюсь за разум,
боюсь, что сгину и не встану,
боюсь уснуть и не проснуться,
точнее монстром обернуться.
Уйду туда, где выход стерт,
пускай закружит в танце черт.
И снова я не знал покоя,
как жаль, не выйти мне из боя,
опять бегу, опять машины,
и скоро духом я остыну.
Земля, вода, корабль, шлюпки.
А как забыть мои поступки?
Тепло ловил в кафе у трассы
и тонны съел творожной массы.
Дарил улыбки милым дамам,
гостил у них – лечились раны.
И час сидел в огромном кресле.
“Хочу остаться в этом месте”.
Мне трубы с шумом грели тело,
мне чай подруги грели смело.
То мир без боли, криков, страха,
на мне висит одна рубаха,
мотивы джаза дарит мебель.
“Лети же песня в синем небе”..
Огонь же греет треском душу,
я тот покой всю жизнь бы слушал.
Лежу один, окно открыто,
я тот старик с большим корытом,
бегу за чем-то, сам не зная,
свою же тень не догоняя.
Зато хоть мир, тепло и ласки,
уснуть мне можно без опаски,
я так устал, устал от жизни,
устал идти вперед за ливнем,
пора поспать – просплюсь впервые,
закрою шторы я ночные.
XII. Демон перекрестка
Во сне я чую странный запах,
я будто в мерзких толстых лапах.
Всего меня облила жидкость,
и руки помнят эту липкость.
Неужто он явился снова,
нанес удар “игрушкой” Тора?
Открыть глаза боюсь, как раньше,
могу сорваться с криком баньши,
как будто в детстве встретил черта,
сломал кровать и бросил что-то,
густую тьму порвав руками,
а ужас мой горел, как пламя.
И прав был я, что в луже крови
Лежу один, не чуя боли,
Вокруг меня тела и лужи,
Болит нога и воют души.
Не мог творить я этот ужас!
Меня сжимает в пасти стужа.
“Привет, дорога, ты дождалась?
Мы снова здесь, ведь я скитаясь,
Лишь понял то, что нам разлука
Подобно той стреле из лука,
Пронзившей мне на вылет шею.
Сходить с тебя теперь не смею”.
Теперь уйду в долины мрака,
надеюсь там большая лапа
пробьет мне руки, тело, ноги,
и тут придёт конец дороги,
ведь я устал и силы боле
не могут мне помочь на воле.
А разум мой, стеной из хлеба,
от крови здесь лишился неба.
И что мне делать? Я не знаю.
Уйти туда, куда мечтаю?
Туда, где мысли в камень вмерзнут,
туда, куда не создан лозунг?
“Иди туда, где город гибнет,
туда, где тьма к одежде липнет,
где холод ночи крошит кости,
туда, куда не ходят в гости.
И люди там мечтают сгинуть,
без крика этот мир покинуть…
Коль стерпишь все, пройдя сугробы,
спасу тебя, спасу от злобы… ”
XIII. Белый звон
“И я пришел в обитель мрака,
я как забитая собака,
боюсь людей, любви и мыслей,
а жизнь моя – комок бессмыслий.
Мороз оставит след в пустыне,
последний след в предсмертном дыме.
Густой туман окутал тело,
и я пропал, как солнце село.
Теперь вода терзает ноги,
и я тону, врезая когти
в холодной камень стен колодца:
“Я больше не хочу бороться”.
А мир теперь менялся чаще,
чем дождь и снег весною раньше,
и голос вновь вернулся в жилы,
он будто старый сторожила,
ворчал, кричал и бился в кости.
Я жду, сейчас вернутся “гости”.
Куда теперь шагать придется?
Зачем сейчас мне ветер бьется
в кресты на рамах белых окон?
Неужто я, последним сроком
вступил туда, куда не стоит,
где мне надежду нечто сломит?
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
вы где сейчас, родные братья?
хочу про вас сейчас узнать я,
Ведь вы меня всегда спасали,
Являли мне без боли дали,
Тащили вверх, покуда ветер
Не обратил бегущих в пепел.
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
я не хочу мириться с кровью,
Ведь эти раны с чистой солью
Унес к луне фальшивый ворон
В иной мой мир, к тяжелым ссорам…
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
куда летит мой чай в колодце?
зачем в горах заходит солнце?
куда пропали братьев крики?
как будто я весь воздух выпил.
А все вокруг: побелка, окна,
Вернулось в миг к исходу кода,
Лишь сердце длинной сонной трелью,
Слышно в груди стальной свирелью…
и стены эти давят жутко,
Как будто это злая шутка,
Как будто я застрял в пещере,
В стене пропали с хрустом двери.
мне страшно стало в белом шуме,
Ведь я один на старом стуле…
Автор публикации
