*********************Посвящается павшим и выжившим
Брат матери — Григорий Середа.
Мы в жизни не встречались никогда.
И для меня он — лишь парнишка бравый,
на чьей груди ещё не орден Славы,
но уже три медали «За отвагу»,
что заслужил, стремясь, как все, к рейхстагу.
На фото с фронта — дата и «От брата».
День пятый, месяц май, год 45-й.
Мой дядя — в центре. Вовсе не атлет.
Ему ещё немного — двадцать лет.
Шестнадцать только стукнуло в тот год,
когда военный начался отсчёт, —
и наши отступали без него,
непризывного дяди моего.
***
Вернулись же назад в сорок четвёртом —
и вышибли гостей незваных к чёрту
с земли Кировоградской в январе.
И вот весной в апреле на заре
встал в строй со всеми вместе и Григорий.
Враги бежали с Родины, а вскоре
в Румынии 6 сентября
он доказал, что в армии — не зря.
Его полк номер 222
сражался в Трансильвании. Слова
приказа наградного лаконичны:
за сутки застрелил гвардеец лично
при отраженьи вражьих контратак
шесть единиц противника. Итак,
за это был «Отваги» удостоен
сын Украины — храбрый русский воин.
Но месяца не минуло — второй
солдатский подвиг совершил герой.
2 октября у Берестелки,
венгерского селенья, перестрелки
переходили в боестолкновенья,
да только замер фронт — до наступленья:
6-го лишь рванулся он вперёд.
Что же до дяди, Середа во взвод
связистов угодил — сослал комроты.
Телефонистом. Чтоб отбить охоту
от удали мальчишьей, наконец:
тягай, мол, провода, лихой боец.
А те ведь вдруг имеют свойство рваться:
от артогня, бомбёжек авиации.
Опять же фрицы и мадьяры те же,
заметив провода, их сразу режут.
Короче, в передряге роковой
погряз и здесь везучий рядовой —
четырежды он рисковал собой.
Ползком, подчас под бешеной пальбой,
что по нему противником велась,
Григорий, восстанавливая связь,
и поврежденья сращивал, как мог,
и недругов отстреливал. Итог —
четыре немца — вписан был в бумагу.
И вновь — медаль. Другая «За отвагу».
***
При всём при том — ни одного раненья.
Ни до, ни после. Смерть-старуха тенью
вертелась возле — и людей косила
со всех сторон. Но дядю Гришу сила
какая-то спасала: может, даже
молитвы его мати — бабы Саши.
Как знать, наверно, просьбы к небесам
услышали спецы по чудесам,
архангелы которые, и вот
в победоносный 45-й год
герой наш не шагнул — вкатился сходу.
Как ездовой! Снабженческого взвода!
Но, вероятно, всё ж таки комбат
бойца охолонил: «Давай-ка, брат,
не суйся больше в пекло без приказа,
а повози пока боеприпасы…»
Да, командиру ведомо, как лучше.
Тем более что сызмальства приучен
Григорий к лошадям был, да и батя
Матвей Михалыч воевал в сапбате
повозочным — ответственным за грузы
сапёрные и прочие обузы.
Но на другом Украинском — подале,
и даже удостоился медали
за переправу через Одер в том же
последнем январе войны. И может,
слыхал про сына от других солдат:
молва и слава сквозь фронты летят.
***
В те дни полк Гриши бил врага при Барте,
(название — в венгерском варианте,
словаки же и по сию минуту
всю эту местность именуют Бруты,
а изначально — Бурты, борти, ульи).
Роились только там не пчёлы — пули,
да гибель разносили по посёлку
фашистские фугасы и осколки.
9-го его оставил враг,
но рвал назад: тараном контратак
два месяца пробить пытался брешь
в кольце, что окружило Будапешт.
Гвардейцы же держали оборону,
закрыв собой правобережье Грона,
замёрзшего дунайского притока.
Шёл третий день. Противник бил жестоко,
садил из миномётов по квадратам,
и без конца немецкие granaten
плацдарм крушили, сажу, снег и грязь
мешая с кровью. Но в ответ велась
стрельба контрбатарейно. В сей дуэли
боекомплекты на глазах пустели.
И вот мой дядя честь по чести правил
запряжкой пароконной. Сидя браво
на передке снарядами гружёной
подводы, он порой мечтал мажорно
о рiдном Рiвно, одров вскачь гоня.
Ведь не в миноре же в пылу огня
грустить о неизбежном завтра счастье?
***
Там передых случался столь нечасто,
что оглушал внезапной тишиной,
вдруг ограждавшей от войны стеной.
Но после вновь сменялся мясорубкой,
и плыл вдоль русла Грона запах трупный,
и в ротах человек по 20-30
от штатных списков оставались биться.
А павших замещали новобранцы,
ещё только учившиеся драться.
Работал полевой военкомат
и присылал «зелёных», но солдат —
из угнанных в Нiметтчину парней,
горевших местью, закалённых в ней.
Сбежавшие из рабства в полной мере
к коричневой чуме свой счёт имели.
Григорию же как бы повезло:
когда трясли облавой их село,
он вовремя успел уйти на хутор.
Предупредил в последнюю минуту
каратель местный, сохший по сестре
и с детских лет бывавший в их дворе.
Решил помочь, на будущее ладя.
Так остарбайтером не стал мой дядя.
Не в рабский труд, а в ратную работу
судьба его готовила — в пехоту.
***
На шорох сверху правый прянул вбок,
но левый конь сдержал чужой рывок
и с храпом вздыбился, а следом грянул взрыв,
удачно ничего не повредив.
Убило б лошадь, поломало б ось —
конец извозу: груз бы здесь пришлось,
наверно, бросить. Прилетело б в ящик,
чистилище б разверзлось в настоящем.
С шикарною воронкой, может быть.
А хоронить? — чего там хоронить?
Но всё ж таки костлявая опять
не захотела удальца прибрать,
притом что был он в полной её власти.
Помимо прочих рот в гвардейской части
имелась миномётная. И к ней
ривнянский хлопец понужал коней.
Стремительно дорога сокращалась,
но параллельно превращалась в малость
и вероятность на закате дня
не сгинуть в пекле плотности огня.
Враг бил совсем свирепо, и снаряды
его ложились даже слишком рядом.
А не попали. Финиш. Холм объехав,
воз скрылся между складками рельефа.
Какой-то старшина из арткоманды
спешил навстречу с воплем: «Шиш им в гланды!
Мы думали, шо всё — тоби кинец!
А ты зумив! Ох, добре, молодец!
Зараз разгрузим. Покури пока».
— Ни, командир, не треба огонька, —
отрезал вдруг Григорий. — Ну и тир тут.
Трусит всего. А, може, краще спирту?
***
— Найдём и спирт. В землянке наготове.
Хохол никак? Видповидал на мове.
— Кировоградский. Гриша Середа.
Там чаще русский. Если в городах.
В селе ж у нас не мова — этот… суржик.
Учитель в школе объяснял. К тому же
отец вообще с воронежских Серед.
А мати — та Вербицкая, как дед.
— Ты дивись, шляхтич шо ли чи казак?
— Ну, а я знаю? Помер — не сказал!
— Давно вже вмер?
— Да в голод — в тридцать третьем.
Назло, увы…
На этом междометьи
беседа прервалась — и не пришлось
продолжить откровение про злость.
А дед Илья не перенёс обиды
на власть, что раскулачила, как гниду
зловредную: изъяла трёх коров,
лошадок пару, прочее. Суров
был приговор. Сынов, семью сослали
в Сибирь, за Обь, в неведомые дали.
И возмущённый тем старик Вербицкий
есть отказался — в камере милиции.
В голодомор! Охрана его пайку
с неделю, видно, жрала без утайки.
И потому — без пищи и леченья —
он попросту угас от истощенья.
***
Вот только было совершенно ясно,
что вспоминать про дело то опасно,
толкуя панибратски с посторонним.
Григорий и смолчал. Пока патроны,
снаряды, мины выгружали, соткой
он фронтовой ожёг гортань. Да сводку
успел узнать от Совинформбюро,
и требовалось прочь катить. Парок
шёл изо рта — морозило под вечер,
смеркалось по-январски скоротечно.
Но тут уже знакомый старшина
предложил взять и раненых. Страна,
мол, не забудет. Да и то сказать,
не воздух же теперь везти назад.
Пока их помещали на подводу —
троих тяжёлых — дядя мимоходом,
раз трогать ещё было не пора,
окликнул непоседу… Гончара.
Олесем, оказалось, того звали.
Представился полтавским. Две медали
имел, как и наш Гриша: две «Отваги».
Про первую шутил сам, шо за фляги.
За термосы с горячим: «Борщ чи щи…» —
что на горбу геройски притащил
он по-пластунски под обстрелом в роту:
«Да трохи огурцов для миномётов».
— Ну всё — кати. Даст бог, ще перетнуться
дорижки наши. Як казав Конфуций.
В ночи — проидешь. Да гляди — воронки.
Хоч кони бачат теж, колы без гонки.
— Прощай и ты, Олесь.
***
Всю эту встречу
я, каюсь, выдумал, хоть быть могла, конечно.
Не верю, что не виделись ни разу
Гончар и Середа. В одних приказах
фамилии стоят их по-соседски.
За сутки дядя мой четыре ездки
осилил — это тонна и с лихвой,
да десять раненых привёз с передовой.
А будущий писатель многокнижный
спустя два дня свершил всё то же трижды.
Их подвиги, как будто, в полушаге.
И оба вновь представлены к «Отваге» —
по три медали стало. Ну и к марту
за героизм при обороне Барта
за Гронский пятачок, за берег правый
солдатскую награду — орден Славы
начальной, третьей степени пока
оформил им уж новый комполка,
сменивший прежнего, погибшего отважно
тогда же в страшной схватке рукопашной.
Семнадцатого февраля, в субботу,
отборные дивизии пехоты
и танковые группы «Фельдхернхалле»
ударом мощным вдруг атаковали
плацдарм советский в час перед рассветом.
Германцы план назвали «Южным ветром».
Но «ветер» чуть не сдулся: среди грязи
и техника, и гренадёры вязли.
Погода поработала отрадно.
Оттаявшие водные преграды
не позволяли миновать их наспех.
А главное, опять стояли насмерть
бойцы и офицеры, ад изведав
за восемьдесят суток до Победы.
***
События пошли круговоротом:
то «тигры» в лоб, то авианалёты.
Шесть раз в окоп, где дрался дядя Гриша,
фашисты норовили влезть — не вышло.
Гранатой, пулей, кулаком, прикладом
винтовочным — он свой рубеж, как надо,
оборонял. И ни единый гад
не смог пройти. Одиннадцать солдат
убил двадцатилетний Середа,
два дня не отступая никуда.
Гончар про ту же бойню на реке
рассказывал подробней в «Дневнике».
Писал, что разбудила канонада.
Потом по дому жахнуло снарядом.
Не завалило — цел и жив с утра.
«Открыл глаза: светло. В стене — дыра».
На огневую поскакал попозже,
но вышло, что пешком: убило лошадь.
Узнал на батарее: спозаранку
по балке к ним прорвалась группа танков
и стала с ходу блиндажи утюжить.
Подбили пару. А десант их тут же
закидан был гранатами. Суббота
кроваво стартовала, и без счёта
рыча валили «тигры» — в ряд не в ряд.
Как оказалось, было шестьдесят
на левом фланге. Только штук пятнадцать
смогли поджечь. Хоть если разобраться,
так это вполне сносный результат.
Страшнее то, что отступить назад
пришлось, траншеи первые оставив.
Не знал пока Гончар про орден Славы,
которым обернётся данный бой.
Но нам приказ известен наградной.
***
Добравшись до позиций сквозь обстрел,
Олесь телегу с минами сумел
пригнать. Но пал от раны комрасчёта.
На его место возле миномёта
герой и встал. Потом случилось так:
отражено семь вражеских атак,
два пулемёта взорвано, и в схватке
убито немцев полтора десятка.
Гончар за столь отважный дух и пыл
на «Красную Звезду» представлен был.
А в штабе заменили орден «Славой».
Но впереди ждала река Морава,
апрель, австрийский берег, и тогда
на грудь упала «Красная Звезда».
С шестого по 8-ое мины он
на тот плацдарм, где бился батальон,
возил водой — на всём, способном плыть.
Не подвела украинская прыть.
И сам не утонул, и роты спас —
столь по-казацки выполнив приказ.
Здесь Середу Олесь уел в наградах,
хоть и Григорий воевал, как надо.
Но выпало — как выпало. Ни разу
не мерились при мне «иконостасом»
фронтовики знакомые. Одно
всегда стояло выше: в край родной
вернулись живы — поживём и ныне.
И, кстати, не добрались до Берлина,
не расписались на стене рейхстага
ни дядя, ни Гончар. Их полк у Праги
закончил в мае добивать врагов.
После войны. Одиннадцатого.
***
И вот он — мир. Григорию во Львове
при штабе довелось служить. И, к слову,
как раз тогда туда он перевёз
родителей, сестрёнку. А колхоз
остался в прошлом. Позже с Украины
уехал Гриша, жил на Сахалине
с женою, сыном, дочерью. Но нет
уже ни с кем контактов много лет.
Поскольку умер дядя — всё же годы.
Как и Олесь Терентьевич. Природе
ведь наплевать: с деньгами ты, без денег,
пенсионер армейский, академик.
Не на войне, а значит, не суметь
ни обмануть, ни пересилить смерть.
Она явилась в девяносто пятом
и забрала с собой Лауреата
Госпремий Сталинских и Ленинских, и прочих,
общественника с кучей полномочий,
Героя Соцтруда и кавалера
различных орденов, — и всем примера:
советским и свидомым, — «генерала»
и даже записного аксакала
литературы рухнувшей державы.
Т.д. т. п., а в гроб всего лишь «Славы»
хватило бы, «Звезды» и трёх «Отваг».
Через полвека после тех атак.
***
Пока же были Барт, и Грон, и сила,
что била и давила, и крушила.
Уж в первый день фашистского рывка
вкатили танки на КП полка.
И командир его Хашим Ходжаев
подбил один гранатой. Но ужалил
таджика-подполковника второй:
погиб от взрыва офицер-герой.
Неделю продолжался «Южный ветер».
Ключом к плацдарму городок Камендин
являлся. Здесь бои за каждый дом,
как в Сталинграде, развернулись. Гром
орудий рвал ушные перепонки.
А через реку, лёд ломая тонкий,
на левый берег от немецких танков
шли доблестной дивизии останки.
Да, уходили. Плача, стиснув зубы.
Да, уходили. Тысячами трупы,
свои и вражьи, тлели возле Барта.
Да, уходили. Чтоб вернуться в марте.
Когда на запад неостановимо
покатится советская лавина.
***
Мне повезло, что человек я — мирный.
Не агрессивный, даже не настырный.
Но в детстве часто, как и все, впрочем,
вживался в подвиги. И днём, и ночью.
17 лет прошло после Победы,
когда родился я во вторник, не в среду.
Хоть мог и вовсе этот свет не встретить,
если бы дядю смёл «Южный ветер».
Случись, не выжил бы дядя Гриша,
и в мире б всё по-другому вышло.
Семья не выбралась бы во Львов
и, может, сгинула без следов
в послевоенные голода.
А меня б не было никогда.
То есть, обязан, пока не помру,
я и Григорию, и Гончару,
и миллионам живых и павших,
не только своих, но и не наших,
за животворную эту связь,
что не ослабла и не порвалась.
Вот почему теперь я песню понял
про «всё, что было не со мной, помню».
15.04.20
Использованы семейные легенды, рассекреченные наградные и фронтовые документы, произведения Олеся Гончара, воспоминания бойцов и офицеров 72-й Гвардейской стрелковой Красноградской дивизии 2-го Украинского фронта.
Автор публикации
