Алькеста

АЛЬКЕСТА

 

Давние были пою: смерть Адмета и щедрую жертву,

данную нижним богам; ускользая от гибели черной,

женщину бросил погоне – нагая на ложе простерлась,

нежную синь-синеву отражая хладеющей кожей.

 

Смерть наблюдаю безвредно, безбольно: теперь дело нищей

швах; я, вниманием строгим светлых и легкоживущих

взысканный, жизнь проживаю свободную, долгую, дважды;

нет мне зловещих примет – все сбылись над несчастною жертвой.

 

Жив отхожу от могилы, хил, бледен, но сердце – звериной,

подлой природы: ему лишь на пользу чувства любые.

Радости или печали равно ретивое работой

честной нагрузят – стучит, только требует новой поживы.

 

О, если б жизнь не была скорбным долгом пред Умершей милой!

О, если б к новой опасности, старости, смерти мне выйти

так же, ведя за собою подмену, подругу, – хватайте,

твари проклятые тьмы, прекрасную, чистую душу!

 

О, если б в смертной не встретиться сени с тобою, Алькеста!
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 

Аполлон, Феб, Локсий, Номион, Музагет, Мойрогет, Гиперборейский бог. Его связывают с Адметом воспоминания о непростых временах, которые царь сумел несколько облегчить и подсластить Аполлону. Бог величав, красив, излучает добро и справедливость.

 

Адмет, царь Фер, небольшого фессалийского города с громкими, но необоснованными претензиями на гегемонию в области, а то и во всей Греции. Адмету лет тридцать не больше, во всей его внешности явно проглядывает андрогинное начало, потому и манеры подчеркнуто, нарочито мужественны.

 

Ферет, отец Адмета, небольшого роста, плешивый старик с вертлявыми, беспокойными движениями. Говорит быстро, но из-за отсутствия передних зубов не совсем внятно. Одет не то чтобы грязно, но как-то уж очень неряшливо, сикось-накось. На протяжении всего действия не бывает трезв, но свободно и плавно переходит от одной степени подпития к следующей.

 

Периклемена, мать Адмета, невзрачная старушка, во всем зависящая от своего мужа, которого, несмотря на пьяную расхлябанность и явное отсутствие мужских возможностей, воспринимает безо всякой критики. Между ней и Алькестой нет никакого кровного родства, но некоторое сходство между ними определенно наличествует, и оно не скрыто, а скорее подчеркнуто разницей в возрасте.

 

Алькеста, молодая жена царя. Довольно-таки бесцветная женщина, а потому предана и по-настоящему влюблена в своего господина.

 

Геракл. На момент действия драмы ему около 35 лет, он находится в расцвете сил и зените славы.

 

Танатос, крылатый демон смерти, разумное существо нечеловеческой породы, посмертный собиратель людских душ, полномочный посланник ада. Все эти роли ему явно велики, но очень нравятся. Сам он небольшого роста, крылья, наподобие куриных, безжизненно и вяло болтаются за спиной.

 

Хор, разношерстая и возбужденная толпа, представляющая себя то свитой Адмета, то служанками Алькесты, то свежими мертвецами в Тартаре. Поделен на две равные части по шести хоревтов в каждой; одна из частей представляет аполлоническое, другая – дионисийское начало.

 

Вестник.

 

Место действия: царский дворец в Ферах; местное кладбище; снова царский дворец.

 

ПРОЛОГ

 

 

Место действия – царский дворец.

 

Адмет

Черным камнем отмечу начавшийся день.

Сколько есть их, иззубренных, черных камней,

мне доставшихся в жизнь, все ссыпаю, под них

сам ложусь – ни вздохнуть, ни подняться.

 

Как не верить богам, их пророкам, когда

все сбывается явно, невнятный глагол

облекается силой, сдвигает судьбы

неприметные тропы – к обвалу ведут

те, что раньше петляли свободно?

 

Вестник

Сизый пар поднимался от жертв, и старик,

устрашенный ответом всевышним, отверг

жертву, новой ее заменив, – нож войдет

в неповинное, свежее сердце.

 

Те же знаки погибели, как ни пытай

безрассудный вещанья Пифийца, избей

хоть весь род кравий пред алтарями, –

знаки явственны смерти, бесспорно даны:

царь умрет, свое царство оставит.

 

Горевестнику, мне поручили жрецы

в путь идти ко дворцу, бить, будить царских слуг,

сонных, томных толкать – пусть спешат, пусть ведут

меня к царскому трону, да слышит Адмет

приговор: “День сегодняшний ясный

для тебя день последний, ты смертью умрешь,

как зайдет солнце; свет Аполлона

охраняет тебя, лишь померкнет – ты мертв

перед бездной предстанешь Аида”.

 

ПАРОД

 

 

Появляется хор.

 

Первая торжествующая песнь хора, аполлоническая.

 

Зол стреловержец,

мстить он горазд,

стрелы летят в цель.

Бей ковача,

смерть горяча,

молний слепит блеск.

Бог гармонии –

вот он каков:

в гневе его лик

страшней Горгоны,

бледней сестры –

волчий бог, зол, дик.

 

Песни-стоны,

лира игры

не прекращает – звон

ее страшнее,

чем посвист стрел,

звук попаданья в цель.

Пой, моя лира,

среди зимы,

мора и смерти пой!

 

СТРОФА 1

 

Помни, кифаред,

время великих бед.

 

Время унижений,

труд подневольный,

срок каторжный,

голод, холод,

а поутру встанешь – надо же,

один только день прошел,

а сколько их до конца!

Со счету сбившийся, начинаешь снова; лица

нет на тебе, и раскаянья тоже нет;

зол, обжигает, пышет солнечный ясный свет.

 

АНТИСТРОФА 1

 

Прошло, кифаред,

время великих бед.

 

Легкоживущие боги,

смертности сбросив груз,

кары смывают грязь,

смерти им нет;

в небо уйдет, смеясь,

под лирный перезвон Аполлон,

светом сияет лик,

на сто верст вокруг раздается гик,

музы вокруг толпой –

вот он, наш предводитель, бог завсегда живой.

 

СТРОФА 2

 

Умен царь,

получивший раба,

доброго скотника.

У нестрогого господина,

пусть бог пастушит, служит,

перед царем не гнет спину:

будет время – вышедший из ничтожества,

прекратит дела рабства и скотоложества,

в силе и славе воздвигнувшись, не оставит царя Адмета.

 

АНТИСТРОФА 2

 

Умен царь:

знает, кто гость его,

кто в ворота заходит

есть полбу да пить вино,

приобщаясь к смертной доле, –

да надолго не суждено.

Песни чудные на дуде пастушеской играющий,

не забудет бог игр своих и бед товарища,

в силе и славе воздвигнувшись, не оставит царя Адмета.

 

СТРОФА 3

 

Темный Зевс, владыка крепкий преисподней, в роковой

час ручательство Пеана неотменное прими:

отпусти царя за выкуп, он под солнцем пусть живет –

нить другую режет мойра, перевозчик сирых душ

ширь потока измеряет, в трюме груз иной везя.

 

Корифей

Царь спасенный пусть прославит милосердье вещих мойр!

 

АНТИСТРОФА 3

 

Жребии людские равно тянутся к подземной тьме,

пока живы – все плутают, а умрут – цена одна:

все уймутся, обратятся в сизый, хладный, жидкий пар;

все твои, владетель топей стиксовых, одна с другой –

клубы пара, тени теней – души смертных сходствуют.

 

Корифей

Добровольно пусть отдаст кто жизнь свою за жизнь царя!

 

Хоревты предстают в личинах трех безобразных старух – мойр.

 

Клото

Пей, старая,

пей, сестра,

не разбавляя, пей

гроздий сок –

терпкий ток,

грусть да тоску развей!

 

Нам работа,

тяжолый труд –

прясть, выбирать, рубить;

заведено

веретено,

крутится, тянем нить.

 

Лахезис

Пой, родная,

чтоб ноги в пляс,

руки забыли шерсть,

платья взмах,

платьем – ах! –

сизая взвита персть.

 

Нам работа,

тяжолый труд –

прясть, выбирать, рубить;

жребий подкинь

в синюю синь –

с ним бедовать и жить.

 

Атропос

Ляг, родная,

угомонись,

ножницы отложи,

чтобы их звон

до-олгий сон

не растрево-о-жил.

 

Нам работа,

тяжолый труд –

прясть, выбирать, рубить;

ловко снует

медь-лезвиё,

надвое режет нить.

 

Мойры (вместе)

Отпустим его,

живо-о-ого,

выкуп возьмем: душа

эта иль та,

грязна ль, чиста, –

всякая хороша.

 

 

ЭПИЗОДИЙ 1

 

 

Корифей

Служилый бог, бог Аполлон, увидевший

в работе годовой, трудах назначенных

строй нашей жизни, медленное, жалкое

схождение к Аиду, пожалел царя,

Адмету дал зарок: узнает загодя

он смерти час, день целый будет смертнику –

того найди, кто с обреченным участью

согласен поменяться, взять предсмертную

тоску себе, царю вернуть дыхание

и силу жить.

 

Адмет

Я, юный, легкомысленный,

возрадовался, жизнь казалась долгою:

где смерть моя? За зрелостью, за старостью,

за свадьбами детей. Дорогу дальнюю,

я мнил, в недобрый час протопчут старые

отец и мать; за ними двинусь, многие

года прожив без них, по ним соскучившись…

А смерть придет, и что? Отпустит дальше жить:

спасут меня, приму благословение

сходящего к Аиду, и присвоится

жизнь новая – ее, богатый опытом,

на зависть проживу.

 

Корифей

И кто взамен тебя?

 

Адмет

Не хочешь ли?

 

Корифей

Нельзя мне, не достоин я

царя сменить.

 

Адмет

Я разрешаю.

 

Корифей

Страшно мне.

 

Адмет

Вот так и все. Хожу по дому – комнаты

пусты, все разбежались, а найдешь кого,

случайно встретишь – очи долу, мается,

боится отвечать, как будто я его

спрошу о жертве. Гнусно, если жалкая,

пустая жизнь дороже вам, чем царская.

 

Не видят, что грядет: умру – с собой возьму

спокойствие страны. Благополучие

окончится, лишь руки, утружденные

правлением, вдоль бела тела вытяну.

 

(Приближается к корифею и чуть ли не хватает его за грудки.)

 

Не гражданин – лукавый раб, предав царя,

живи в стране загубленной. О, стоит жизнь

твоя позора Родины – труслив народ!

 

Корифей

А ближние, родня твоя?

 

Адмет

От них лишь жду.

 

Появляются Ферет и Периклемена.

 

Корифей

Гляди – идут.

 

Адмет

Отца я вижу с матерью.

Я знал, что не оставите. О, кто из вас

искупит сына? Сердце надрывает мне

вид обреченных гибели родителей.

 

Периклемена.

На кого, сынок, оставляешь

малых детей, жену?

Родителей безутешных –

гОрю, свою страну,

Фессалию дорогую, –

ворогу: защитить

некому будет – сирый

край станет слезы лить

горькие пораженья:

нет тебя, свет угас!

На кого, сынок, оставляешь

ты безутешных нас?

 

Ферет

Пьян горем, прям ко гробу

пряну – не вынести

горя мне – мех утробу

опорожнил – трясти:

сух, труха – смерти следом

следую, весь дрожу –

был тебе страх неведом –

спать тебя уложу

чистого, в новом платье –

лапником обложу –

тихую ночь заклятьем

сильным приворожу.

 

Адмет

Что, матушка, что, батюшка, сыновний век

вам краткий не в упрек? Довольно пожили,

о чем жалеть, казалось бы: подонки, скорбь

на дне ковша, а мне свежо и молодо

жить можно.

 

Ферет

Смерть в горячке боя взвихренной

за родину не страшно, за семью принять:

мгновение одно – готово: нет тебя,

бойца, – или победа, вИна, женщины,

покорные насилию, замки дверей,

грабительством отомкнутые.

Надо – я

на рать пойду, стократ превосходящую:

как ни сильны враги, весы качаются

в руках у Зевса – сколько раз, слабейшие,

мы брали верх! Когда б на безнадежный бой

мы не ходили, не было бы Родины…

Но ты иного просишь…

 

Вот уж действительно без надежды

хотя бы на чудо, на призрак благополучного исхода,

без упоительной дерзости,

тихо, не как герой,

но как приговоренный или самоубийца,

сойти в глубь Аида,

на каждом медленном шагу,

на каждом прОклятом шагу

спотыкаясь и падая,

благословляя неловкость и медлительность,

ибо иду против всякого собственного естества,

ибо иду против всякой собственной судьбы.

Отрезвел окончательно от приближающейся смерти,

трезв и обречен к ней иду.

Мысли, плоть, душа – все борется, все упирается,

противится понуканиям.

Нет во мне такого немыслимого упорства.

Не сын мне просящий об этом.

 

(Ненадолго припадает к бурдюку и продолжает, немного успокоившись.)

 

В час смертный, час положенный, час утренний

боль стиснет сердце, я руками слабыми

грудь растерзаю: сын мой! – на тесовый гроб

пьян кинусь в исступлении – в прах выплачу

невидящие очи – воем взвою: сын! –

и, к телу припадая, обезумевший,

я прокляну богов, и боги вечные

вменять отцу не станут гнев – долг выполню

последний, скорбный – вышлю горевестников

во все концы земли – я поминальные

устрою игры – будет победителям

твое наследство в дар – столы разломятся

от снеди горькой, от сластей, от темных вин –

богатство расточаю, в храмы жертвую

несметную казну… Ну, а найдешь кого

взамен себя на смерть, я столь возрадуюсь,

сколь рад и пьян, рожденье сына празднуя,

был тридцать лет назад.

Пошли, жена,

нам здесь нельзя.

Периклемена.

Страшно, сынок оставлять

тебя тут, в пустом краю:

нынче ветрено, ветер сей

душу выдует, увлечет

в дали дальние – в крик кричу:

“Ты зачем мне, моя душа,

без сынка!” Мы стоим с отцом,

старики, за сегодня о-

сиротели; вернемся в дом –

нет тебя, разведу огонь –

где тепло от него? Унес

день надежды и радость – всё,

всё сокрыл гроб, сосновый тес.

Отпусти ж меня доживать

безутешно, старушку мать.

Ферет и Периклемена уходят.

 

ПЕРВЫЙ СТАСИМ

 

 

Первая предсмертная песнь хора, общая

Перед смертью стоишь как перст,

всеми преданный – долго ль ждать,

чтобы к персти упала персть,

замолчала чтоб кровь-руда?

Где друзья твои, буйный круг?

Разошлись – никого; войска

где построены, землю мнут?

Участь страшная высока

твоя смертная – отошли

от тебя люди слезы лить

на края, рубежи земли.

 

Вторая предсмертная песнь хора, дионисийская

 

Пей, Адмет, заливай глаза!

Аполлон отпускает за

жертву страшную – за обол,

я ж вина отпущу на стол.

Смоешь страх, отойдет душа,

без похмелья пьешь – хороша

огнь-сивуха! Пусть жизнь одна –

нА бутылку, вторую на!

Не заметишь, как в пьяный сон

заплывает в ладье Харон, –

нет границы меж сном и сном:

как сейчас пьян, так пьян потом.

 

В смерти опытен мой питух,

упражняет в ней плоть и дух.

Человек побеждает страх –

пьяный в пыль, обращенный в прах.

Пей, Адмет, помогай себе,

чтоб легко уйти, не в борьбе!

 

Корифей протягивает Адмету бурдюк вина, но тот отказывается.

 

Начинает первое полухорие.

 

1-й хоревт

Благ он, хмель Диониса,

душу отделяет от тела,

и она плывет невозбранно

за привольною мыслью, добыча

снов и страхов;

пьешь – и все мало,

опьянение узы расторгает,

с умиранием сходное, благое.

 

2-й хоревт

Пьешь – и стала душа сама собою,

молодая душа, в ширь развернулась

окоема, не связана, свободна,

вся пьяным-пьяна, текуча и летуча,

вся готова утолить тоску-кручину

в самом горнем, самом синем, светлом небе,

оставаться миг и век, гулять в нем, плавать.

 

3-й хоревт

Сил исполнен я пить до ночи, дольше,

танцевать танец дикий, танец рьяный,

разжигающий похоть танец-вихорь.

Закружу-ворожу леса и поле,

дождь и холод; и время приневолю

подыграть мне, подпеть – природа ходит

ходуном, я подплясываю пьяный.

 

4-й хоревт

Прочь оковы! Счастливый и несчастный,

умный, глупый, богатый, бедный – всякий

спотыкнусь о корягу, поклонюсь пьян

мать-земле, и она остудит, вынет

боль из сердца, уложит отсыпаться –

утром встану как с ложа, с пух-перины,

утром встану, воскресну к жизни новой.

 

5-й хоревт

Кто меня пожалеет, приголубит?

Мене бедному кто подаст напиться,

бесталанному? Горечью благою

приобщит кто к прощеным,

на свободу,

на четыре сторонки кто отпустит?

Ты, податель ковша,

Лиэй-бродяга.

 

6-й хоревт

Врозь душа, и врозь тело – я не связан

ни обычаем, ни каким законом,

мать, отца позабыл, сестру и брата,

горевать малых деток, пьян, оставил.

Я иду-свищу – Эвоэ, эвОэ!

Я разъят на полтысячи отдельных

мыслей, снов, ощущений. Где я? Кто я? –

Тот, кто криво идет, кто прямо смотрит,

тот, кто песню поет, молчит, зашелся

кашлем долгим, удушливым, – не связан

облик мой, в отражениях раздроблен

в каждой рюмочке маленькой, стакане.

 

Вступает второе полухорие.

 

7-й хоревт

О, где ты, лютый хмель Аполлона,

золотокудрого бога?

Трезв он, Локсий,

расчетлив в своих порывах,

пророчествует он и светит,

спокоен среди безумия,

Музагет, Мойрогет,

горит огнем страстей неистощимых,

неумолимых.

 

8-й хоревт

Бог света,

святой владетель волчьих стай,

предводи нас на север гиперборейский!

Ясновзорый соименник солнца,

дай нам напиться чистого, неразбавленного огня,

поднеси ярого чашу!

 

9-й хоревт

Страшен – бог тихих казней,

моровых поветрий,

неслышно летящих в цель

неотклонимых стрел.

Изымает тихою смертью

из круга боли и отчаяния,

падает тело на тело

в успокоении плоти…

 

Умирают волею бога жизни –

пощады нам, Феб, пощады!

 

9-й хоревт

Таинственный врачевств

неустанный изобретатель,

подноситель

Пеан! Пеан-врачеватель!

Верни нас в жизнь,

не убоявшийся кары…

Верни нас немногих, верных.

 

10-й хоревт

Провидящий будущее

становится заложником его,

связан увиденным, обречен;

ты – не видишь,

ты – владеешь будущим,

всеми его путями.

Выбери нам не худший,

податель всяческих благ!

 

11-й хоревт

Бог гармонии,

увлекающий от хмеля земного

к хмелю небесному,

учредитель святых искусств,

бог единого и единичного,

бог, сопрягающий в прекрасном

противоположное:

слово, движенье, музыку, –

сопряги нас со своею славой.

 

12-й хоревт

Силу предоставь нашим словам,

нашей поэзии – вечность.

Мы, содружествуя с музами,

достигли невиданных совершенств –

дай нам за это бессмертия

легкого для дальнейших

упражнений в твоих искусствах.

 

Вторая торжествующая песнь хора, аполлоническая

 

Мощен Тифон,

взят от земли

избыток его сил –

бог сребролукий

дикость и боль

древней земли смирил.

Взяты стихии,

покорен Рок,

и утвержден Закон –

будешь един

нам господин,

солнечный Номион.

 

 

ЭПИЗОДИЙ 2

 

 

По сцене начинают сновать туда-сюда хоревты с различными припасами и мебелью в руках.

Адмет

Готовите для тризны по Адмету снедь,

хранимые на день великий амфоры

вина хмельного, чермного несете вверх?

Но я еще не умер, есть надежда мне.

Хоть кто-то отзовись, моей тоске ответь!

Алькеста (за сценой)

Где ты, мой муж?

Адмет

Алькеста?

Алькеста (появляется на сцене)

Я.

Адмет

Зачем сюда?

Оставь меня беде моей.

Алькеста

Я в радости

была с тобою, горя убоюсь ли? Муж

ложится на пустое ложе смертное,

а где жена, где верная? Жива?!

Адмет

Уйди.

Меня ты знала мощным, мудрым, царственным,

я солнцем воссиял в судьбе девической.

Любовь моя была как ветер западный

Зефир, легчайшим локоном играющий.

Любовь моя была как ветер южный Нот,

дыханьем зноя к белу телу ластилась.

Любовь моя была как ветр восточный – рушь

слепою силой, Эвр, сметай препятствия!

Любовь моя была как ветер северный

суровым дуновением сил ревности.

Чем стала? Тенью, судорожной нежностью.

Я хил теперь, рассеян, голова пуста,

душа больна от страха – не смотри, уйди,

меня запомни сильным.

Алькеста

Ты мне всякий люб.

Адмет

Живым меня запомни.

Алькеста

Нет здесь мертвого.

Адмет

Готовься к тризне, волосы растрепывай,

царапай щеки в кровь: наемных плакальщиц

хорошая жена не приглашает в дом;

пройдешь к гостям – пусть видят непритворную

скорбь, обноси их чашей поминальною.

Третья предсмертная песнь хора, общая

 

Без тебя вдова

соберет гостей.

Чем еще жива!

Маетою всей –

рассадить, разлить;

кто-то скажет речь:

надо как-то жить,

слез не хватит течь.

Воем вой, жена,

воем солнце встреть,

вся твоя вина –

рання мужа смерть

 

Алькеста

Неужели ты думаешь, что отпущу,

что останусь одна доживать, без тебя,

день-деньской тосковать,

мять пустую кровать?

Страхом робкое сердце объято мое,

но на то я и женщина, слабая тварь,

чтоб бояться и брать на себя тяжкий груз,

чтоб холодное ложе собой согревать,

мужа не отпускать,

от беды укрывать.

Можно ль женскою тенью насытить Аид?

Вся душа моя легкая тут – забирай!

Сколько было любви, раздувал месяц май,

что осталось – предсмертная, мелкая дрожь;

Смерть, стели плат бело,

обвивай мою плоть!

Я за тебя умру, останься жить, Адмет!

 

Адмет

Как ты решилась?

Алькеста

О, не отговаривай.

Адмет

Дары такие только боги вышние

нам могут посылать, в несметной щедрости, –

кто я, чтоб отвергать с неблагодарностью?

Кто ты: полубогиня в женском облике

или моя жена, Алькеста юная?

Алькеста

Я женщина, и потому я жертвую

немногим: чем безмужней, вдОвой станет жизнь?

Томлением пустым.

Адмет

Во век Фессалия

день этот будет праздновать, во храмах всех

девичьи хоры встанут верность женскую

восславить в день весенний, будут жертвовать

Алькесте, духу твоему пречистому

мед сладкий, светлый, как была любовь моя,

полыни горькой лист, как есть судьба моя.

Алькеста

Нет, я не дух, я женщина. Не в храминах –

в дому семейном помни, обещай детей

не выдать головою злобной мачехе,

стань им отцом и матерью, раз мать ушла,

им расскажи (как вырастут, как в ум войдут)

о том, как их любила, как лелеяла;

не долг один другому предпочла их мать –

единственный свой долг сполна мать выполнила.

Адмет подходит к Алькесте и нежно обнимает ее.

 

Адмет

Всю я ее запомню.

Нет, не надежна память –

сделайте ее идол,

истукан – я возьму на ложе.

Гулкое одиночество

темных пустых хоромин

я заполню приметами

женщины, я одену

статую в платья, кольца,

цветы, с нею разговоры

я заведу опасные

о тайнах любви и гроба.

 

Сделайте ее идол –

в подробностях ее тела

я распалю желания,

почти оживлю родную;

насколько мне хватит страсти,

столько ей будет жизни;

брак продолжаю, долгу

супружескому покорный.

 

СТРОФА 1

 

Подумай, куда спешишь?

День пережди – потом

горькие слезы лить

будешь.

Шутишь чем? Смертью самой!

Нельзя.

Каждому дана своя.

Не дури, мать моя,

не дури.

АНТИСТРОФА 1

Боги давали срок –

отходи весь урок,

не проклинай себя,

истребя.

Лучше за ширму шасть:

женское дело – прясть,

женское дело – пасть

живою.

Алькеста (падает)

Прощай, мой муж.

 

Адмет

Прощай, жена.

 

Корифей

Мертва?

 

Адмет

Мертва.

 

СТАСИМ 2

 

 

СТРОФА 1

 

Вольноотпущенники смерти, клейменные

небытием до рожденья, что

мы испытывали,

какую бездну переплывали,

сохранили почему тяготение к ней?

Вкус смерти до сих пор на губах,

вид ее, лишь уснем,

мерещится в снах, впотьмах,

и движемся к ней день за днем.

 

Корифей

Ледяная тоска возврата

в крови,

в мыслях,

в костях –

окунемся,

омоемся небытиём,

успокоим душеньку,

истомившуюся живьем.

 

АНТИСТРОФА 1

 

Ты живи – я умру, заслоню тебя, уберегу,

ни смерти тебя не отдам,

ни другому какому врагу:

женщина умела рожать,

потому легче ей умирать:

смерть ту, что до жизни была,

носила в себе, берегла

и с главною справится –

родит себе смерть сама.

 

СТРОФА 2

 

Боги возвращаются жить:

Дионис, испробовав смерть,

возрождается в капле вина,

Персефона топчет пути туда и сюда,

вверх взбирается жить,

вниз отходит – смерть ей нужна,

в матерную утробу вернулась она.

 

АНТИСТРОФА 2

 

Кинут душу на новый срок

жить, ей тело найдут в размер –

марш на землю, но эта жизнь

не твоя, не моя – все ложь

ваш хваленый метемпсихоз,

если в памяти тишь да глушь.

Пар душа, если нет примет.

 

Хоревты предстают в личинах Деметры и Персефоны.

 

Деметра

Кто увел ее? Тоскую,

смерть кляну и призываю;

опаляет, как чужую,

землю солнце, я сгораю,

 

только теплыми слезами

умываюсь – солонее

с каждым днем они, и сами

землю жгут. О, где ты с нею

 

ходишь, горе, спишь, разлука?

Кто увел, сковал, стреножил,

вор, невинную на муку –

на супружеское ложе?

 

Будет сев его бесплодным,

будет жар благой не смешан

с льдистым семенем холодным,

будет мертв и безутешен.

 

Смерть идет-бредет на воле,

собирает с мира жатву –

жатв иных не будет в поле,

пусть попомнит мою клятву:

 

пока вспять не обернется

время, дочь вернув невинной,

кроме смерти, не пожнется

ничего с земли пустынной.

 

Персефона

Мать-земля, прости, родная,

расступись, мне нет возврата

к легкокрылым ветрам мая:

я не та, я тьмой поята.

 

На жаре, на солнцепеке,

самым ярым, жарким летом

не согреюсь – на востоке

страшны мне приливы света.

 

Осень спелыми плодами

пригибает ветви долу –

я пуста, мертва, как камень,

нет в утробе, нет в подоле.

 

Лишь зимой заледенелой

я вернусь – на камень камень,

холод сердца, холод тела,

холод зимний под ногами.

 

ЭПИЗОДИЙ 3

 

 

Царский дворец, поминки по Алькесте.

 

Первая поминальная песнь хора, дионисийская

 

Как на пиру на брачном,

пьяны лежим на тризне:

в сердце не место мрачным

мыслям, как светлой брызнет,

пьяной вино струею;

выживший и печальный,

царь, упивайся всею

жизнью в ее начальный

день! Ты – младенец, будет

все тебе: горя мало

юному, опыт студит

кровь, ты начнешь сначала;

сколько ни есть тут злата –

будет твое, могила

время вернет – расплата

честная за смерть милой.

Пей, веселись, охотой

дебри тревожь лесные

и до седьмого пота

тела люби молодые,

мощь укрепи десницы,

мудростью стань богатый,

страны расширяй границы,

политикой мысли радуй.

Возраст прими печальный

старости – легче пуха

тело, чтоб в час прощальный

плоть не держала духа.

Полные меры жизни

прожил, детей оставил

без царства, на дальней тризне

внуки тебя прославят.

 

Вторая поминальная песнь хора, дионисийская

 

Празднует, как сорвавшись

с цепи, не залить ни кипрским,

ни сиракузским страха

испытанного: от бездны

шаг отделял – Алькеста

выручила, схватила

за шиворот, а сама-то

ухнула, в кровь разбилась,

лежит, с головой укрыта,

как покрывалом брачным,

тканью иного брака,

вечного, – погребальный

полог на ней, расшитый

орнаментом: асфодели,

разломленный плод граната,

в тумане немая Лета

протекает, земли Аида

в единый круг замыкая…

 

Третья поминальная песнь хора, аполлоническая

 

Будущих сколько судеб,

бывших в ее утробе,

ад навсегда осудит,

в руки ад примет обе –

мучима каждой смертью,

будет лежать во гробе

женщина, будет местью

каждая ей особой.

 

Появляется Вестник.

 

Вестник

К нам гость пришел.

 

Адмет

Кто он таков?

 

Вестник

Не ведаю.

Одежда небогатая на страннике,

и речь его проста, но что-то в облике

величественное, и сила грузная

в движеньях выдает себя. Сокрывший лик,

к нам Аполлон спускался жить в изгнании,

но легкий трепет воздуха вокруг чела,

но жар благоуханный, взгляд лучившийся

божественной природы были верными

приметами. И гость, пол гнущий, кряжистый,

как будто из породы той же – мужеством

прославленный Арес или работою

Гефест вседневной утомленный.

 

Адмет

Кто бы к нам

из сильных небожителей ни шествовал,

негоже осквернять власть безмятежную

печальным, погребальным нашим зрелищем.

Для их очей пресветлых оскорбление

вид смерти черной – яркими одеждами

тьму распугайте ночи, песни новые,

задорные начните – хмарь тяжолую

вон из души. Скорбям воздайте здравицами!

 

Возвращается Вестник, за ним идет человек огромного роста в накинутой на плечи львиной шкуре. Царь узнает в вошедшем своего старого друга Геракла и бросается обнимать его.

 

Геракл

Друг Адмет, не прогони скитальца!

Утомленный верстами заботы,

мужеством гонимый в путь недобрый,

я найду ли кров гостеприимный

в городах Фессалии просторной?

 

Корифей

Мы готовим кров гостеприимный

странникам и стол, богатый снедью,

винами разымчивыми, – дорог

нам любой прохожий; Зевс – защита

путнику, мы, соревнуя с Зевсом,

к нам зашедшего берем под руку;

край наш дик, но мы кладем пределы

дикости, ее не допуская

в наши домы: пусть по ветру хлещут

песни фессалийские колдуний –

во дворце светло, звучат напевы

стройные; за стол кого сажаем,

тот нам равен и любезен; щедрость

в меру льет, не через край хватает.

 

Адмет (шепотом Корифею)

Про смерть ее молчи.

 

Корифей

Не бог перед тобой.

 

Адмет

Он полубог и гость.

 

Корифей

Свой в доме плачет друг.

 

Адмет

Боль не распространяй.

 

Корифей

Долг мертвым – пить за них.

 

Адмет

Им все равно за что.

 

Корифей

Ты – муж, ты – царь, молчу.

 

Адмет (Гераклу)

 

О Алкид, ты радость в дом приносишь

давней дружбы. Помню наши годы

легкой жизни юношеской, годы

путешествий, бурных приключений,

помню воды моря, ветры неба

дальнего, “Арго” в пути опасном,

неуклонном – как среди тревоги

счастливы мы были! Блеск обманный,

блеск проклятой шкуры тешил взоры,

подгонял надеждами корабль.

Что за дело нам до царской власти

в Йолке было! Молодость играла

силою свежо и бескорыстно.

 

Геракл

Утренней зарей к земле пристали,

моряки сошли на берег сонный,

равные на досках корабельных –

на камнях портовых разделили

их заботы, разошлись по дальним

рубежам земли, к домам и семьям

властвовать и строить, жать и сеять,

расточать охотою колчаны,

милых жен лелеять, деток малых

пестовать в наследственных владеньях.

Все ушли, с Гераклом попрощались,

я один остался бездомовный.

Время злое надо мной не властно,

нет урона силам, нет остуды

бурной, черной крови – в колыбели

одиноким воином был, змеям

головы сворачивая, им же

и остался: войска за спиною

нет, и потому войне священной

нет предела, некому оставить

дело и врага, родную землю,

всю Элладу – Зевсово владенье.

 

Ты вот образумился, женился,

раздобрел порядком – был-то щуплым.

 

Корифей

Радостно нам друга молодости встречать:

входит он в дом,

утружденный годами странствий,

утомленный событиями мельтешащей жизни, –

узнаешь ли его,

узнает ли он тебя?

 

Хор

Освободим подвалы от драгоценных вин,

пьем до утра, гуляем с ним, с дорогим, с родным,

драки, походы, опасности в памяти воскресим –

чего нам еще надо, снова свободным, счастливым и молодым?

 

Хор начинает разнузданную, ухарскую пляску.

 

Корифей

Пир пируем – череда нагая в пляс

с криком, гиком, ввысь подскоком пронеслась.

 

Геракл

БЕлы, чёрны, тОлсты, тОнки – хороши!

 

Хор

Подари, мил-друг, подарок от души!

 

Геракл

Есть подарки! Перлы розовы, как раз –

бусы-бусики – чтоб грудь бела тряслась.

 

Серьги яхонт, адамант – чтобы ушко

только слышало, что сказано дружком.

 

Есть ботиночки, застежки серебро, –

чтобы шла ко мне ты, к милому, добром.

 

Есть запястья: вес на ручки не большой,

а замкнутся – и останешься со мной.

 

Гребешки есть – чтобы золото волос

по постели бурным морем разлилось.

 

Хор

А подаришь деве перстень-перстенек –

до утра всю ночь не будешь одинок!

 

Корифей

Сходят с лица

шрамы, морщины, приметы времени,

оттенок бронзы теряет кожа,

и вот он перед тобой,

пьяный и молодой, –

не узнаешь ли в нем себя, каким ты был когда-то?

 

Адмет

Дружество возвращает мне самого себя.

 

ЭПИЗОДИЙ 4

 

 

Пир окончен. Геракл лежит на сцене. Хор исполняет свои песни, им кажется, что Геракл спит и не слышит, что они поют.

 

Первая растерянная песнь хора, общая

 

И не поплачь – молчи,

слезы глотай в ночи

горькие, боль уйми

за запертыми дверьми.

Ни в храм ни сходи босой-

простоволосой – стой,

черный наряд сними,

смехом зайдись с людьми

пришлыми; скорбь кипит –

зубами (крепись!) скрипи.

Раз петь нельзя поминальные

песни – так и не жаль ее;

раз нельзя напоказ –

сходит на нет тоска.

 

Вторая растерянная песнь хора, общая

 

Мужеством славен царь,

помнит проклятый долг

гостеприимства – шарь

по сусекам, лишь гость к нам в дом!

Ломится стол:  сильней

гордости горький нрав –

горя. Пришелец прав,

не зная горя по ней.

 

Третья растерянная песнь хора, общая

 

Умерла –

а мы день с ночью мешаем, пьем.

Умерла –

а мы скорбь и ту у нее крадем.

Грех-то какой –

подземным жертвы не принести,

нечистой рукой

венки лавровые раздавать, плести.

Прах, в горле сушь,

слез уже нет, чистая соль –

великий муж,

жену почтить плачем дозволь!

Нет, говорит,

гостя ублажи, срывай одежду, бела

грудь, говорит,

наружу, говорит, чтоб была.

Страх-то какой –

что нам скажет, когда мы к ней

робкой толпой

после стольких ночей и дней?

Предали, мол,

пошли по рукам в пиру,

на поминальный стол

валились в пылу, в жару.

 

Корифей

Настроения у смертных легче пуха: пух летит

вслед за ветром, за дыханьем – нынче мертв, а завтра жив

ты – какое есть живому дело до грехов, скорбей?

Погребального наряда тяжесть, сорванная с плеч,

под ногами ляжет, топчешь, в пляс пускаясь, – день, да наш.

Что взять с мертвой? Дев веселых жив-живехоньких хор пьян –

выбирай себе любую – мы податливы, не злы,

в наших телесах обиду скрой, смятение уйми.

Ложе мертвой вон несите, жгите во дворе одежды!

 

Геракл

Так вот какой мы праздник нынче праздновали…

 

Появляется Адмет.

 

Геракл

Где ж милая супруга, где Алькеста, где

голубка? Пусть придет: в день вашей свадьбы я

гулял здесь до утра, был не чужим, привел

невесту к алтарю, там мужу передал,

как бы отец ее. Твой крут был тесть и зол,

добром не захотел расстаться с дочерью,

а может, мудр: не силы ведь испытывал –

уменье жениха в устройстве хитрых пут,

смиряющих зверей, чтобы соузники,

злы, несогласны, плуг влекли, кипящий гнев

и мощный сонаправили. Как вепрь и лев,

так и мужчина с женщиной в ярме двойном

ярятся жаркой злобой, но заботою

смиряются – две крови, две враждебные

новь поднимают, им приплода в радость груз.

 

Адмет

Не рви мне душу: нет Алькесты, мертвая

лежит в земле, а я, увязший в бедствиях,

один влеку ярмо, двоим подъемное, –

кренится вес на сторону пустующую.

 

Геракл

И ты молчал.

 

Адмет

Что проку от беды моей

тебе? Уйдешь, забудешь – что мутить волну

бегущей вдаль реки? Успею бедствовать!

Уйдешь ты завтра – мне готовы долгие

года для жалкой скорби. Что отсрочки сей

часы перед такой громадой времени!

Мне жаль, что ты узнал, что отравил тоской

ты память, мысль о встрече, что, идя назад,

ты, верно, обойдешь страну печальную

мою, не пожалеешь ног на дальний путь.

 

Геракл

Думаешь, оставлю тебя

в твоей беде век вековать,

смерть проклинать?

Как бы не так –

не попробовав, как смогу

другом быть тебе! Собирай

мне в дорогу нехитрый груз:

хлеб, вино – может, вспомнит вкус,

запах дома; еще найди

ей одежду бел-лен, желт-шелк,

чтоб обвить ее платьицу, –

может, вспомнит, как на свету

была в нем, было ей к лицу.

 

Корифей

Дочка куклу даст, кубарь сын:

поднимайся, мам, вспоминай

руки детские, а без них

самый рай-то тебе не рай.

 

Геракл

Смерть против станет – так смерть остановлю,

обману, взад-вперед разверну, разворочу,

в крик кричу:

отдай,

что взяла в проклятый, гиблый, холодный, полнощный край;

смертью смерть погублю,

все сделает хилая, я не молю – велю.

 

Корифей

Много от мудрых слышано, как там, в пустом краю,

тени плывут с тенями – спешащие с похорон,

не узнают друг друга, своих лиц не узнают,

горестный, горестный, горестный, горестный слышен стон

с того проклятого струга, где кормщик правит Харон.

 

Хор

Тени теснятся тЕнями – взрастила плоды земля

горькие, сев для новых жатв мы готовим ей;

полным-полны трюмы черного бешеного корабля,

свинцовая тяжесть смерти вещество его якорей,

вещество его парусов – легкая ткань теней.

 

Корифей

Ходят слухи,

перешептывается земля:

мол, один уцелел,

побывав там, побытовав,

другой с полпути вернулся,

третий смерть обхитрил –

ходят по белу свету,

пробовавшие ее,

отблеск на них и бледность

нездешние, лоб высок,

глаз не мигает, видев

недолжное, тело ввек

не вянет под нашим солнцем,

отведав подземных нег.

 

Адмет

Нет, нет, нет! Сколько их,

глупых, бабьих и многословных

сплетен, расползаются глупость шипеть по миру!

Нет возврата на землю:

несчастен тот, кто несчастен,

кто мертв, тот мертв навсегда.

Оставь меня моей скорби.

 

Геракл

Силой возьму, что не взял искусством Орфей, –

ад, расступись, живых пропуская нас!

Разодрана в клочья, прочь отлетает тьма,

отмоемся ключевою водой – ох, жива, пресна! –

мы от позора смерти, от прикосновенья к ней –

хлещет вода, кипит, радуется сама.

 

Корифей

Нет меры человеческой силе,

нет угомону человеческой воле,

если даже в сумраке замогильном

ищем, меняем пути. Доколе

блуждать? Не упокоенные землею,

в страстях горим, изнемогаем болью,

смерть не прекратила ее, – какою

мыслью мучаемся, посыпаем солью

какие раны, чтобы не затянулись?

Вглубь копай лопата –

смерть отпустит душу, как мать-земля отпустила

белое тело.

 

Геракл

Будут тебе, Адмет,

радости на земле

супружеские: обнимешь,

как жадная смерть отдаст,

родную, на ложе страсти

милую возведешь,

жизнью отплатишь смерти

за столько-то бывших бед.

 

Адмет

Как повернешь смерть вспять?

Чем сможешь ее унять?

 

Геракл

Пойду на холм могильный встретить ворога,

посланца смерти, демона великого,

а там посмотрим, чья возьмет: иль в радости

ты встретишь утро, или возлияния

и жертвы приноси двойные Тартару –

за милую жену, за друга верного.

 

СТАСИМ 3

 

 

СТРОФА 1

 

Надо ль покойницу

в дом возвращать? Какие

песни и думы

с собой принесет? Стихии

не нашего мира греют,

не наши топчет,

пьет и вдыхает.

Криком зайдется кочет,

если тень дорогая

плоть на себя накинет,

время в себя заставит

войти, поутру не сгинет.

 

Корифей

Сдвинутся с места идолы

олимпийцев, придет подземный

Зевс на земле весенней

царить за обиды, гневный.

 

АНТИСТРОФА 1

 

Над страной, обаянной смертью,

глухо пойдут дожди

из темной, тяжолой, гиблой

Леты святой воды –

смоют отчизны образ,

времени; всех своих

спутаешь в час недобрый,

мертвых ты и живых.

 

Хоревты предстают в личинах Орфея и Эвридики.

 

Эвридика

В бездне безвидной,

владениях Аидеса,

смертью измерена,

я не имею веса,

облика, смертью крадено

время, пространство пусто –

мертвой, не остаются

мне никакие чувства.

 

Орфей

Смотрю, придаю обличья

привычные дыму: дымы

звериные, выше – птичьи,

твои – всех видней, хранимы

памятью столь пристрастной,

что вывожу наружу

тень твою – в путь несчастный,

покуда не обнаружу,

что один на дороге,

нет тебя ни в Аиде,

ни на земле. О боги,

весь я дрожу в обиде,

предан любовью, боги.

 

СТРОФА 2

 

Сходишь, милый, ради встречи

в ада глубь – затеплят свечи

черные для Персефоны,

ада ведомы законы:

дашь на дашь,

теперь ты наш.

 

Смерть ее своей исправишь,

душу бедную оставишь

в наших пропастях блуждать

и спасения не ждать –

день за днем,

как все не ждем.

 

АНТИСТРОФА 2

 

Тень твоя ведет другую,

силой нудит неживую

вверх – и там ей верный ад.

Возвращайся-ка назад

ты один

и невредим.

 

Скорбь забудется, едва лишь

свет увидишь, мрак оставишь –

сон не в руку, лишь бы жив

был и к мукам терпелив.

Умерла,

и все дела.

 

ЭПИЗОДИЙ 5

 

 

Могильный холм, насыпанный над Алькестой, цветы, венки, прочая атрибутика смерти. Рядом стоит Геракл. За сценой раздается зловещая музыка. Появляется Танатос.

 

Танатос

Моя добыча. Я, на запах тления

являющийся демон, забираю все,

что не пожег огонь, земля побрезговала.

Тень погоню к теням.

 

Геракл

Оставь ее, не вышел срок.

 

Танатос (принюхиваясь)

Кого щадить?

Какие сроки есть для тела мертвого,

души погибшей?

 

Геракл (грозно надвигаясь на Танатоса)

Меч, копье, стрела –

твой выбор. Мы сразимся.

 

Танатос

Я в оружии

не понимаю: вы железом машете

на пользу мне, жнецы, я – мельник, пахари –

едок я ненасытный. Ради голода

тяжолое, отравленное, острое

вам в руки дал – владейте, мстите, смертные,

за смерть смертями, смертью защищайте жизнь!

С моим же на меня идти удачи нет.

 

(Подходит к могиле и начинает заниматься привычным делом: расправляет ленты на венках, поправляет цветы, обметает памятник, при этом продолжает бубнить.)

 

Неверный род – смесь глины Прометеевой,

воды, дыханья, огнь в крови, нигде вам нет

успокоенья: из стихии воздуха

три остальные нудят, гонят; в воду лишь

нырнешь – дышать не можешь; рвешься ввысь из ней –

в огне, в земле как будешь? Даже смерть сама,

приют всеобщий, смерть необоримая

не в радость вам – всё боретесь, всё памятью

тревожите ушедших. Для чего ее

вернуть задумал?

 

Геракл

К мужу.

 

Танатос

Где он, муж ее?

Живой с живыми ночью жизни делает;

умней тебя со мною разминувшийся.

На краткий срок вас боги к жизни вызвали

из смерти, так забудь о ней, живи сейчас.

 

СТРОФА 1

 

Век бы не ходить по кладбищам

да по храмам, со стола не брать

сладкой каши – забыть ушедших,

заодно с ними не умирать.

 

АНТИСТРОФА 1

 

Счастлив дурак, не знает, с чем ему век вековать,

смеется на поминках,

гонят его из-за стола,

боем его бьют, равного богам.

 

Геракл

Не ее судьба лежать в могиле

этой ночью.

 

Танатос

Если бы так было,

не лежала б; Аполлон – даритель

и провидец, ты – с судьбою споришь,

думая, что путь ей распрямляешь.

 

Геракл

Если против судеб, против смерти

дело мое – что ж, остановиться,

руки пусты в дом пойти Адмета

или прочь отсюда тихо, быстро –

от Адмета, горя и позора?

 

Ах, Алькеста, не твоей бессильной

я судьбой обманут – в настоящей,

собственной изъян, сквозная рана.

Как нелеп удел мой, если нету

для Геракла выхода иного,

славного, необщего; победы

что копить, когда отнимут разом

все плоды и славу? Не осилю

в главном поединке – и зачем мне

силы мои многие, груз лишний?

 

(Продолжает растерянно, после значительной паузы.)

 

Что другим – конец и неизбежность, –

почему такое же Гераклу?

 

Танатос

Смерть сметает все на своем пути,

равнодушна к подвигам, молодости, богатству,

к молитвам, гаданиям, крикам боли, словам проклятий,

красоты и уродства мутный взгляд ее не узнаёт,

но есть и у нее любимцы,

чьим петлистым, неустанным, безумным путем

по несчастной земле, по страстям людским

залюбовалась хозяйка.

Ты, Алкид, надежнейше защищен,

взыскан бессмертными и самою Смертью:

плотно в теле сидит душа,

невредимая, пока сам ее не отпустишь

погулять на воле – под синим небом

или в пропастях преисподней.

 

(Что-то прикидывает в своем мелком, изворотливом уме и, наконец решившись, как с горы упав –)

 

Сыграем:

душа Алькесты против твоей –

это будет твой тайный, твой самый важный подвиг:

один на один,

во тьме,

без оружия,

и не сложат песни,

если найдут утром труп Геракла, –

решат: опился неразбавленного на пиру Адмета;

а и выиграешь,

разве расскажешь правду,

что не честным единоборством

взял ее, не бесшабашной дракой,

а удачей и договором?

Сыграем, воин.

 

Корифей

Как солдат бедовый

недельное жалованье в кабаке

ставит нА кон,

играет с заведомым плутом,

дует на кости, молится перед броском,

выигрывает партию, много две,

в радости неуемной требует вин послаще,

а все равно

под рассветными звездами,

качаясь, идет в казарму

пустой,

оставив все достояние в руках,

ловких до всякой своей добычи, –

так и ты, Геракл, проиграешь.

Не соглашайся с ним!

 

Геракл

Согласен я. Игорный дом – кладбИще,

столы – могилы, ставка – жизнь, игра –

на выбыванье; содержатель так

условья прописал, что чем мы дольше

играем, тем вернее разоренье,

а выигрыш не удержать, – всё так;

тут даже не мошенничество – глуп,

кто не подозревает ваших правил,

написанных на всех углах. Сыграем.

 

Корифей

Смерть-то хитра,

чем ее взять?

Разве игра…

 

Танатос

Можно сыграть.

Ставка моя –

вот она, здесь.

 

Геракл

Вот я – душа

только и есть.

 

Танатос

Кости метну:

нужная вверх

грань на кону –

смерти успех.

 

Геракл

Кости метну:

нужную вниз

грань поверну –

жизнь, возвратись.

 

Геракл и Танатос мечут кости.

 

Первая игральная песнь хора, общая

 

Трепет легкий, гул в костИ –

сколько надо натрясти?

Проигрыш ложится вправо:

дышишь – дым и пьешь – отрава.

С единицы до шести

кости прянут из горсти:

выигрыш ложится влево –

приступает к жизни дева.

 

Вторая игральная песнь хора, общая

 

Первая кость

падает – так

из гроба гвоздь

первый – пуста,

кинув, ладонь.

Ход повторим –

мертвую тронь

шансом живым.

По столу стук –

третья вались

смерти из рук –

жизнь, возвратись!

Вот четверок

плохо упал –

скок да подскок –

ну же… сыграл.

Во пятерых

чувствах разброд –

с чувством игры

только везет.

Счетом их шесть,

чисел моих, –

ставя, что есть,

выиграл их.

 

Танатос

Что ж, твоя взяла. Ее

забирай – три дня проспит,

день четвертый оживит,

разрешится забытье,

вновь возьмется за житье.

 

Из ямы на сцене поднимается труп Алькесты. Геракл берет его на руки и уносит.

 

СТАСИМ 4

 

 

Корифей

Хитрец Сизиф ходил от смерти, ратовал

с проклятой, успевал своими хитростями

вернуться к солнцу яркому из тьмы глухой –

и вот он пойман, камни рушит тяжкие

с вершины роковой, мостя разбитыми

дорогу для побега, руки мощные

готовит для борьбы; на волю выйдет он

в час добрый – стать вернется, мышцы, кости, кровь,

суставы восстановятся, взыграет дух,

свободой пьян. Догонят ли на этот раз,

не важно: сколько ни вяжи, ни бей его,

а не смирится, а добьется, выживет.

 

Один из хоревтов предстает в личине Сизифа.

 

СТРОФА 1

 

Хитер царь Сизиф –

хаживал день-деньской

в шелках, то в грязи,

но завсегда живой.

 

Сизиф

Сменою поколений

не дразни меня, жизнь, оставь

самого за сына, за внука

землю топтать,

дышать.

 

АНТИСТРОФА 1

 

Хитер царь Сизиф –

схвачен, а не смирён,

и в самом раю он жив,

и адом он зря клеймен.

 

Сизиф

Наследство мое – всё мне,

они голодают пусть;

мое единственное

дело – себя сохранить:

чужой век наяву,

как свой, проживу.

 

СТРОФА 2

 

Легкоживущие,

равнодушные ко всему,

кроме этой нелепой и злой,

кроме этой суетливой жизни,

с ее наслаждениями и страданиями.

Легкоживущие,

с вами мое сердце.

 

АНТИСТРОФА 2

 

Жизнь снисходительна к немногим –

прощает неведенье,

отгоняет болезни,

золота нетрудового вдоволь

и любовных ласк,

нет никакой опустошенности поутру.

Те, к кому щедра и пристрастна жизнь,

с вами мое сердце.

 

ЭПИЛОГ

 

 

На сцене стоят Адмет и Геракл, с ними закрытая покрывалом женщина – Алькеста.

 

Геракл

Принимай, окончена работа:

 

(сдергивает покрывало)

 

опустела свежая могила,

яму закидай землею новой

и родящей, чтоб цветы да травы

заступа следы от взгляда скрыли,

ей не говори, где место было.

 

Что стоишь? Иди к ней – узнаешь ли?

 

Адмет подходит к Алькесте, но натыкается на ее невидящий, неузнающий взгляд.

 

Алькеста (как бы в полусне)

Смерть вся прошла –

будто пустой

сон, свет ночной,

как не со мной.

 

Чем я была

в мертвом краю?

Не узнаю

душу свою.

 

Зеркало мне,

смерть, покажи,

плат подвяжи,

руки сложи.

 

Трепетом в кость,

память, явись,

бывший в крови

страх оживи.

 

(Снова застывает неподвижно.)

 

Адмет

Лучше б я сошел владенья смерти

обживать, она бы тосковала

день-другой о муже, я б вернулся –

зажили б, как прежде, даже лучше:

я бывал в походах, и возврата

женщина ждала, такая доля

у нее – нас ждать и дожидаться.

 

Геракл

Смог бы ты простить, вернувшись к свету,

женщину, оставшуюся плакать

на краю могилы; щеки в кровь и

черная на тело ткань, стояла

обезмужев – смерть преобразила

мертвых – чуть, живущих – что есть силы;

смог бы ты ее, вернувшись к свету,

всю узнать на глаз, на слух, на ощупь,

по дыханью в трудный, наивысший

час любви, супружества, простил бы

холод слез, печали? Как чужая

оказалась здесь, в твоей постели,

по рукам пошедшая, – вдовою

и осталась бы вдова, на горе

и на радость клявшаяся мужу.

 

Адмет

Не простит она последней жертвы:

жизнь ее, что мне принадлежала,

не моею стала, раз в уплату

за мою пошла, – теперь свободна

будешь ты, Алькеста, нам с тобою

тесно станет в доме. Та, другая,

кем была ты раньше, до могилы

заревнует, жить нам не позволит.

 

Появляется Аполлон.

 

Третья торжествующая песнь хора, аполлоническая

 

Невинные девы, мы пеньем своим

пресветлого бога приход возвестим;

прекрасным и страшным божественным ликом

мы ослеплены, мы пьяны болью дикой.

 

Аполлон

Где радость, смех? Исполнил обещание

я, данное на радостях, – отнял Алкид

у смерти ее цену, дважды выиграл

сегодня ты.

 

Адмет

Отягощенный опытом

предсмертия, как стану жить? Родителей

я потерял, поскольку смерть не выбрали,

жена стоит чужда мне, смотрит в сторону,

поскольку жизнь я выбрал.

 

Аполлон

Но жива она,

мила тебе по-прежнему, ты муж ее

и ценишь жертву – ваш скрепился ныне брак

вторым кольцом; ее ты знаешь: нежная,

ни словом ни полсловом попрекнуть тебя

она не сможет.

 

Адмет

Страшно, страшно, господи,

доселе неприступные законы мне

переступить, жизнь обменять на смерть, вернуть

потерянное; меры нет делам моим,

сверх всяких сил даешь; терплю я радость ли

великую, великое ли горе пью –

еще не понимаю. Страшно, господи.

 

Аполлон касается Алькесты, и она окончательно оживает.

 

Алькеста

Мой милый, мой возлюбленный…

 

Адмет

Жива?

 

Алькеста

Жива.

Прижми меня, целуй.

 

Адмет

Скажи, что было там?

 

Алькеста

Не спрашивай – согрей своими ласками,

гони остатки боли страстью бешеной.

Возьми меня.

 

Аполлон

Живите, дети, счастливо.

 

(Берет лиру и под ее легкий перезвон начинает.)

 

Заживете долгой, легкой жизнью,

праведной, не вспомните день горький

смерти вашей: нет рубцов на теле,

тления следов на сердце нежном

нет; течет бурливо, своевольно

жизнь, изнемогает под напором

сил благих; жить – так не знать о смерти

ничего, и смерти не осталось

позади, лишь бытие сплошное.

 

(Отступает от Адмета, обращается только к Гераклу и хору.)

 

Так один, другой от смерти ходят,

пролагают тропки, ставят вешки,

хитрецы и сильные, – немного

их пока, но дело прирастает

очевидным нищей попущеньем:

руки ее хилы, извернуться

просто – ходишь-бродишь жив под солнцем,

и таких все больше, время вышло

смерти безраздельного господства.

Кто-то вынут из круговорота,

не увидит пропастей Аида,

на земле останется навечно.

 

Это я свидетельствую, солнца,

жизни сильный бог, – смеюсь над смертью,

я лучей бессмертье расточаю

над землей, на радость человеку.

 

Геракл

Белым камнем отмечу начавшийся день –

день возврата, день солнцеворота,

прибывающих сил, золотых светлых дней,

отступающей, трусящей смерти.

 

Теплой кровью наполнятся жилы, пройдет

смерти оторопь, смоются раны

ключевою водой – в сердце радость и боль,

соревнуясь, торопят биенье.

 

Возвращается зренье усталым глазам,

пустоту, наготу, ада вечную тьму

наблюдавшим сквозь сон, – наблюдают теперь

листья сада, восставшего к свету.

 

Теплым шепотом слух наполняется – день

расцветающий, нежный, весенний

легким шорохом трав, звонким посвистом птиц

обещает нам долгое лето.

 

ЭКСОД

 

 

Четвертая торжествующая песнь хора, аполлоническая

 

Мы видели бога, его и поем,

мы видели бога, теперь не умрем,

мы стаей летим, недоступные смерти,

в пространстве меж твердью и призраком тверди.

 

Закончен, прощен бывшей смерти позор,

отняли добычу, смерть – пойманный вор.

Просторы земли, искаженные светом,

бессмертьем полны, обновленьем одеты.