Они и Мы

Они и мы

I

Мягкими языками, сапогами кожаными
По засыпающей брусчатке улицы
Двумя простыми прохожими
Идут домой и сутулятся.
Под острыми крышами шпилей,
Каменными волнами моря
Идут уставшие или
Со спесью шагают двое.
Домой идут  головотяпы,
Хозяева плах и виселиц.
Первый – обычный растяпа,
Второй – шитый кляуз листьями.
– Послушай, – усталым голосом
Говорил палач первый небритый,
Перебирая волосы,
– Как это – быть убитым?
Мы рубим и рвём на части,
Обагряясь по локоть в кровь,
Скажи, какое есть счастье
Убивать под приказом вновь? –
Фонарщик проходит мимо,
Будит бабочек свет в колпаках,
Косясь двум пугливо в спину,
Без вины окунаясь в страх.
Первый заводит снова:
– Знаешь, мне страшно спать,
В ночи самую тёмную пору
Приходят ко мне рыдать.
У ног, изголовья и окон
Бестелесные тени тех,
Кого рукой твёрдой безокой,
Убивал, на себя брав грех. –
Минуты молчанья туманом,
Кареты проехавшей стук.
Второй: – Я скажу без обмана,
Ты глух, друг, и даже, глуп.
Мы – инструмент в руках Бога,
Мы – плеть венценосной семьи,
Одна у нас только дорога,
Нету у нас семи.
Тебе приказали – ты делай,
Не вздумай перечить и ныть,
Ты самый палач умелый,
Зачем же себя губить? –
В небе чёрном ткацкими пальцами
Тысяча тысяч дыр.
Луна засаленным лацканом
Встаёт с городских могил.
– Ты знаешь, – чуть слышно первый,
– Я казнил и своих друзей,
Королю был собакой верной,
Моё сердце поди разбей.
Но старость на плечи садится,
И я слышу их голоса,
Мне оттого и не спится,
В поволоке пред мной глаза.
Я казнил стариков и женщин,
Я казнил оборванцев босых,
Был предо мной  повешен
Мой же единственный сын.
Он тоже приходит ночью
Немым укором со стен.
Порву, может, круг порочный,
Если вдруг стану тем,
Кто сеет и жнёт полями,
У кого есть зерно и скот.
Я в набитой трупами яме,
Червем ищу я вход. –
Блеск ножа в подворотне мгновенье,
Уверенья отдать и молчать,
Крыс у канав шевеленья,
Второй взялся вновь отвечать:
– Послушай, дружище, и вспомни
Скольких секли мы врагов,
В скольких пускали корни
Жаровен злых языков.
Сладкое чувство мести,
Они умоляли, да…
Не было в свете чести,
Чтоб нас охладить тогда. –
Второй разразился смехом,
Вороной, лишённой глаз.
Дома сотрясались от эха
И вторили каждый раз.
– Так что, дружище, будь верным,
Не то мы погоним прочь,
Ты станешь вовсе не первым,
К кому мы явились в ночь.
Короне будь верен делом,
Карай на кого падёт суд,
Не то к эшафоту белым
Тебя самого отнесут. –
Улыбка от уха до уха,
Щербатый убийцы рот,
Назойливой липкой мухой
Впивается в плеч разворот.
И первый, срывая объятья,
Переходит в высокий крик:
– Я больше не стану проклятьем
Мёртвых или живых.
И новой не стану болью
Никому из живущих здесь,
По собственной своей воле
Не стану их души есть.
И нету руки, которой
Заставит меня губить,
Быть на расправу спорым,
Проще – меня убить. –
Улыбка пропала второго,
Чуть опустивши взгляд:
– Что ж, ты умоешься кровью! –
Смолью глаза кипят.
С рукава соскочила бритва,
Широкой осоки лист,
Хрипом сорвав молитву,
Самой старой из крыс.
– Говорил тебе, друг мой старый,
Не нужно тебе было ныть.
Ты стар и такой усталый,
Жаль, пришлось самому сгубить.
Будь на твоём, палач, месте,
Не снился б безликий строй. –
Обтёр о покойника бритву
И молча побрёл домой.
Под мачтами колоколен,
Фонарей горбатых, сквозь сад,
Свернув пару улиц вскоре,
Так не взглянув назад.

II

Густой туман с болот ладонью
Ложится на поля и на леса,
Чуть рассветает в мареве и вскоре
Уйдёт стекла неслышная роса.
Лампады свет в невидных чёрных стенах
Осветит двух людей, из рта кудрявый пар, –
Мужчину в напряженьи лицом белым
И ту, что разжигает в нём пожар.
Холодными стопами онемея,
Сжимая нежно чёрствые ладони,
Она целует щёки, губы, шею,
Как будто  бы его уже не тронет
И сердце острым ноет в отдаленьи,
Недоброе предчувствуя уже.
Последние прощанья и прошенья:
– Любимый, будь прошу настороже. –
Кивок скупой ответом будет,
Его ждёт долгожданная работа,
Уходит в лес седой не к людям,
И ремеслом была ему всегда охота.
По узким скрытым мшистым тропкам
Пора часов на цепкие  капканы,
Пока не станет чавкать склизлым топко,
Пока не взрежет остро выкрик рваным.

Огнями пылает, бессильно рычит,
Бьётся лисица рыбой пленником суши.
Человека завидев, она лишь шипит,
Скаля пасть, прижимает уши.
Лапа и хвост перебиты стали зубами,
Разрывая мясо и белую кость.
Она смотрит в лицо живыми глазами,
Ей ещё не знакома злость.
Короткий удар дубинкой,
И от зверя осталась ветошь.
Лисицу закинут за спину,
И лисятам не встретить лето.
Охотник направится в чащу,
Болт кладя в блестящее ложе,
С самострелом в руках всё чаще
Замирает, дичь чувствуя кожей.
За лесом, должно быть, светает,
А может, и кончилось утро.
В глубине леса солнце тает,
И лапники шепчут будто.
Болт пробил брюхо сонной белке,
Уронив тихо кулем на хвою.
Косого сломал, как ветку,
Чувство страха: – В лесу нас двое. –
Толчок в спину ужасной силы,
Слюны и рычания звуки.
Еле успел отмахнуться,
О когти разрезав руки.
Чёрный огромный демон
В обличии чёрной волчицы,
Хищник проходит мимо,
Хищник желает скрыться.
Охотник, ведомый злостью,
Истекая к травы листам,
Сверкая рукой-змеёй костью,
Бежит по её следам.
Пару раз настигает зверя
На выстрела бич расстояние:
– Поганое волчье племя! –
Забег ярости негодования.
Волчице пробита лапа,
Тащится еле от воплей
Человечьей кричащей пены,
Слюны красной в жадных хлопьях.
Зверь чуть живой от гонки
Падёт на поляне без сил,
Живые глаза у волка –
Вот чем ловца взбесил.
С сомкнутых кистей рябины
Сюда же войдёт человек,
Росчерком бледно-синим
Издавши победный смех.
С волчицы седою листвою
Слезет чёрная мёртвая шерсть,
Обнажая лицо под собою,
Без одежд кочененья твердь.
Лицо, чьё ещё этим утром,
Целовал пред уходом ловец.
Под ножом подёрнутых мутным
Замерла сразу пара сердец.
Губы трясутся плачем,
Впившись в тело чуть тёплое пальцами,
Он поймёт, что такое значит,
Быть насквозь пробитыми зайцами.
Обнимая нагое тело,
Пропитавши мох тёмно-алым,
Засыхая на коже белой,
Злости узором кары.
Их растащат голодные звери,
Хруст и рык скроет тёмным леса.
Так не взошедшим солнцем
Цвет поменяет роса.

III

Бородат, толстоват, кряхтит,
Хмелем разя качается.
То в ноги, то в небо глядит
На звёзды, луну-красавицу.
Бубня несвязное в нос,
Спотыкаясь, колени пачкая.
Отдуваясь смеётся. Полз
По дороге с морскою качкою.
Забрано синим небо,
Сумерек  с лаем пёс
Поля убирая хлебом,
Солнца листы унёс.

В своё село не дошёл,
Спьяну свернул не туда.
Рубахи скрипит каждый шов,
Сыплет крошками борода.
Лента дороги всё вьётся,
Не слышно оград домов.
О кочки мысами бьётся,
Труб не слыхать дымов.
Меж холмов, обнимавших тропку,
Огонёк засверкал в ночи.
Волоча еле пьяные ноги,
Усмехаясь в усы урчит.
Ни села, ни деревни, ни города,
Одинокий трактир у обочины.
На раскрытых воротах вороны,
Дверь из грубых досок сколочена.
Мужик слышит смех и чоканья,
Облизнувшись, толкнул ногой.
Его тут же сгребают в локти,
Торопясь от дверей долой.
Лица вокруг только добрые,
Воздух прошит кислой брагой.
По плечам его хлопают дробно,
В улыбках сверкающих рады.
Так тепло и уютно в зале,
Мужик снова пьёт и пьёт.
Лично двора хозяин
Ему из кувшинов льёт.
И можно остаться на ночь,
Вот так да. Это лучше, чем
У дороги морозить кости,
И спину ломать зачем.
Дурака раскидало по стулу,
В кружках мутных уставлен стол.
Но слышит сквозь ватные гулы
Не только привычный звон.
Уставившись крепко в пойло,
Он не смотрит вокруг да около.
Но вместо шагов проходящих –
Всё чаще и чаще цокот.
Вот так вот – это диво пьяных,
И внимание не обратя,
Достаёт из-за пояса кошель –
Заплатить. До сна уходя.
Самолично хозяин щедрый
Принимает монеты из рук.
Только его ладони
Покрывает чернейший пух.
Ногтей вместо – кривые когти,
Хозяин стоит и ржёт.
Мужик, упираясь в локти,
Голову вверх и вот –
Перед ним в чёрном грязном мехе
С улыбкой игл зубов
Заливается в глупом смехе,
С головы острых пара рогов.
Бледнея в сипящем страхе,
Со стула чуть падая на пол,
Соловелым безумным взглядом
Осматривает всю хату.
За столами сидят мирно черти,
Обивают себя хвостами.
Лакают кислое пойло,
Языками шипя хлыстами.
Секунда и тихо стало,
Провернувши головы все,
Заскрипели промеж столами,
Идут к мужику, точно в сне.
Онемели от ужаса руки,
Неуклюже упал на зад.
Черти всё тянутся ближе
И глазами его едят.
Дикий крик страха, плача, боли,
Потерявши сознанье упал.
А очнулся к утру он в поле,
И трактир в никуда пропал.
Трясётся и водит взглядом,
Трава как трава да кочки.
Только кошель валяется рядом,
На рубахе закуски крошки.
Затылок отбит о землю,
Дрожа, озираясь порой,
Не молвя и слова в ужасе,
Он с похмельем пойдёт домой.

Автор публикации

не в сети 3 года

Azrogh11

Комментарии: 1Публикации: 7Регистрация: 30-06-2021