Часы громко оттикивают минуты, или, может, уже часы. Хожу по комнате, шаркая старыми тапками в такт минутным стрелкам. В голове так же серо и слякотно, как на улице за окном: зима забрасывает землю неизрасходованным мокрым снегом, не обращая внимания на календарный апрель.
Заглядевшись в окно, не заметил, как потерял по пути тапок. Возвращаюсь, цепляю его ногой на прежнее натоптанное место и продолжаю шаркать по истертому паркету. Сажусь в кресло, вытягиваю ноги и… ничего не происходит! В голове тишина. Ни одной стоящей, и даже просто обыкновенной, мысли. Единственное, что крутится на бесплотном языке мозга: «Как же замучил этот комар!». И вправду, надоедливый попался. Кружит надо мной продолжительное время, раздражает писком и шуршанием крыльев. И это в разгар весны! Вот ведь комары пошли…
– Ну, уж коли решил меня есть, так давай смелее, – недовольно фыркаю ему вслед, а в ответ доносится лишь привычное попискивание. Разве что не слышно, как у него в животе бурчит от голода.
Упустив из виду мелкого кровопийцу, невольно остановился взглядом на газетной вырезке, облаченной в рамку, на стене. Моя первая заметка. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать, сложно вспомнить возраст, но очень ярко помнится чувство, с каким я вырезал мамиными маникюрными ножницами эту маленькую (и, надо признать, никчемную) заметку из районной газеты, куда я напросился на практику. Бумага постарела вместе со мной. Серо-белый оттенок газетного полотна сменился на желтый. Буквы размякли и будто присели на строку отдохнуть.
А тогда, насколько я могу припомнить, был летний день, и я, окрыленный доверенным мне заданием редакции, бодро стоял на автобусной остановке в ожидании транспорта до совхоза. Но бодрость и окрыленность спустя полтора часа ожидания иссякли, оставив вместо себя разочарование и обиду. Но на мою радость вдруг появился грузовичок, который направлялся в тот самый коровник, где успешно повысили удои молока, тем самым создав одну из тем для газеты.
Отказавшись сесть в кабину, я решил воплотить свою мечту и прокатиться сзади, как показывали в старых фильмах про войну, где бравые солдаты практически на ходу заскакивали в кузов, закуривали самокрутку и пели песни, вдыхая попутный ветер. В реальности все оказалось не так красиво: по ухабистой дороге машину бросало из стороны в сторону; она то подпрыгивала на кочках, но ныряла в ямы, и я, конечно же, вместе с ней. Пустые бидоны из-под молока грохотали крышками и перекатывались, пытаясь то вмять меня в деревянный бок кузова, то раздавить ногу, а то и вовсе вытолкнуть за борт.
Через сорок минут езды, после преодоления шаткого деревянного моста над лесной речкой, мы сделали небольшой привал у дороги. Пока я ел свои припасы в виде куска черного хлеба и пакета молока, водитель смолил сигарку и с лукавым прищуром рассказывал байки по поводу того, сколько таких вот молоденьких корреспондентов затерялось в местных лесах в поисках сюжета для газеты. А я ел. Просто ел, изредка улыбаясь в ответ, чтобы не обидеть рассказчика. А вокруг кружились большие лесные комары (кто о чем, а я все о них, родимых). Но тогда они добрее что ли были, или менее голодные, но пока я перекусывал свой хлеб, меня они так и не покусали. Лишь кружили вокруг и тихо попискивали о чем-то своем.
Еще спустя пятнадцать минут мы прибыли на пункт назначения. «Коровник как коровник», – подумал я, и тут же наступил в большую кучу навоза. Тогда я очень пожалел, что надел сандалии. Под громкий хохот тружеников совхоза я прыгал на одной ноге к колонке, чтобы смыть позор. А после познакомился с дояркой, чьи контакты дали мне в редакции. Приятная женщина. До сих пор вспоминаю веселый огонек у нее в глазах, белый платок на голове и красные-красные щеки. Она рассказывала, что с недавних пор в столовой каждый день стали выдавать на завтрак пышные сдобные булки, от которых женщины (по понятным причинам нежелания становиться такими же пышными) отказывались, но чтобы добро не пропадало, решили дать попробовать коровам. А им они настолько пришлись по вкусу, что, видимо, с радости, повысились и удои.
Затем я с умным видом сделал пару снимков доярок и коров на фотокамеру, которую с огромным трудом выпросил накануне у отца. Попрощался с коллективом одного из самых крупных коровников в наших краях и отправился в обратный путь на том же грузовичке. Но теперь уже в кабине водителя, поскольку быть раздавленным наполненными до краев бидонами мне не захотелось. Довольный собой, я вновь выслушивал байки водителя и ел теперь уже булку, которую мне дали напоследок в столовой.
По приезду домой, я сразу принялся за статью. С воодушевлением описал все, что узнал, запомнил и успел ощутить. С нетерпением ожидал выхода газеты и… с ужасом обнаружил, что из трех страниц моя статья усохла до трех абзацев заметки, где были только сухие факты: что за совхоз, какой коровник, сколько голов в стаде, какие удои были, какие стали, к каким будут стремиться. И все! Ничего из описания природы, характеров рабочих, удивительно осмысленного взгляда коров в загонах. Все было нещадно вычеркнуто. Но зато под заметкой стояла моя фамилия. И гордость моя не знала предела.
«Новые рекорды удоя» – гласил заголовок той заметки. И я улыбнулся. Ну скажите на милость, кому это интересно? Сейчас подавай разгромные статьи на предвыборную тематику; разборки в криминальных кругах с подробным описанием средств убийства и фотографиями изуродованных тел. Особая радость – сплетни: кто, где, с кем, чем, сколько, зачем… и не важно, правда это или вымысел. Главное – наслаждение. Грязное, унизительное, грубое.
Да и отношение к журналистской братии изменилось. Если раньше достаточно было сказать, что ты – журналист, и все двери становились открытыми, а люди были готовы к разговору; то теперь проще сначала по-дружески, словно невзначай, пообщаться и лишь потом объявлять о своей деятельности. Живой разговор заменили переписки по интернету или сухие отписки по факсу в виде безжизненных пресс-релизов, созданных отделом по связям с общественностью.
Темы тоже все больше сводятся к негативной стороне жизни. Вот и теперь передо мной лежал листок с очередной темой в номер: «Соседи избили старушку за любовь к бездомным животным». Мой ум всячески противился влезать в эту грязь, отвлекаясь то на бегущую стрелку часов, то на жужжание назойливого комара. Кстати, о нем! Вот снова слышен вой его неустанно машущих крыльев. Приближается. Но, едва присев ко мне на руку, вновь набирает высоту и удаляется вглубь комнаты. Я вздыхаю и направляюсь к стене, на которой одиноко висит, слегка покосившись, тот самый первый день в журналистике.
Снимаю рамку и осторожно, чтобы не развеять сантиметровый слой пыли по всей комнате, достаю клочок газеты с заметкой об удвоившихся удоях на давно несуществующем коровнике почти вымершего совхоза им. Ленина нашего района. На обоях остался белесый след под висевшей рамкой, будто кто-то случайно уронил туда немного света. Хотя откуда ему взяться – несмотря на апрель, солнце выходило из-за туч лишь пару раз, едва успев растопить половину скопившегося за зиму снега.
Взяв вырезку с заметкой, я вновь вернулся в свое кресло. Пока зачитывал устаревшие строки своей первой работы, комар уверенно приземлился мне на ногу и с жадностью вонзился хоботком в кожу, довольно всасывая мою кровь.
– Решился все-таки, вампир? – и я звонко шлепнул газетной вырезкой по месту дислокации уже порядком наевшегося комара. На бумаге расползлось алое пятнышко и остатки крыльев.
Шаркая старыми тапками, отнес в мусорное ведро заметку с отпечатанной на ней тенью раздавленного насекомого. А в голове после долгого молчания, наконец, появилась мысль – пора на пенсию. Довольно улыбаясь, собираюсь на улицу. Тем более что снежный дождь закончился, и высоко в небе показалось слабое, но уже весеннее солнце.
Автор публикации
