Книги стали серовато-жёлтыми и всё равно подорожали.
Помнится, когда-то давно, будто уже в прошлой жизни, бабушка, ставшая совсем старенькой, переезжала из своей двухкомнатной квартирки, где прожила почти всю свою жизнь, в большую, пятикомнатную, к старшей дочери. Тогда всей семьёй они собирали бабушкины вещи, пока то охала и ахала, цепляясь за каждую статуэтку, а Лиза вместе с мамой разбирала её книги. В их семье как-то было принято читать, причём читать много: дома вдоль стен нависали над маленькой Лизой циклопические шкафы, хранившие за стеклянными дверцами бесконечные миры, а отец, пока не потерял работу, покупал Лизе любую книгу, какую бы та ни захотела. Детские толстые энциклопедии, невероятно цветные, обо всём на свете, от радуги и динозавров до принципа работы двигателя внутреннего сгорания и архитектуры пирамид Древнего Египта, сменились постепенно прихотливым научными талмудами, подробными и оснащёнными острыми, точёными схемами. Цветные иллюстрации теперь посматривали украдкой только между листов чужих грёз, приоткрывая секреты очередного фэнтезийного мира. Ну и, конечно, из анатомического атласа.
Так вот. Книг у бабушки тоже имелось много, и перевезти все не вышло бы. Да и куда их поставить? Своих полно, многое повторялось, но бабушка цеплялась за каждую воинственным зверем, даже когда мама, устав от уговоров, кричала, дескать, на этой серой туалетной бумаге ни буквы не видать, такую только на помойку выкинуть осталось — даже нищей библиотеке стыдно сталось бы отдать. Бабушка скандалила в ответ, а Лиза рассматривала те самые книги раздора. И правда: ничего не прочитать. Истлевшие буквы забирали вереницы писателей, стирали героев, разрывали сюжеты, пропускали мысли — и от книги оставалась разве что грязно-коричневая, покрытая какими-то серыми пятнами, громко хрустящая обложка.
В конце концов, разумеется, сделали по-маминому и большую часть книг, свернув шпагатом, вынесли на помойку. За это бабушка не разговаривала с мамой несколько дней, а когда ходила, шаркая, по квартире, что-то ворчала недовольно. Мама раздражалась, вздыхала, а Лиза деликатно пряталась за наушниками, словно бы ничего не происходило вовсе. Уж чему-чему, а быть тихой, не показываться на глаза, когда даже дышать дома становится тяжело и как-то неправильно, молчать и прикидываться ветошью Лиза научилась безукоризненно.
Бабушка умерла через семь лет после переезда, а книги её так и остались на полках. Иногда Лиза до сих пор вспоминала почему-то те самые стопки, перевязанные наспех бечёвкой и сиротливо ютящиеся у ржавого, покосившегося мусорного бака, и на глаза наворачивались слёзы. Глупости какие-то… Жизнь продолжалась, а Лиза взрослела. В девятом классе вошла полноценно в состав школьной газеты, откуда вскоре и вылетела — из-за статьи, в которой критиковала администрацию школы, сделавшей особый упор на спортивные достижения в ущерб академических успехов. Заметка вышла язвительной: Лиза не стеснялась капать ядом на то, как мальчиков-спортсменов носили на руках и обсасывали со всех сторон, в то время как Лизу и её подруг, победивших на городском научном фестивале и выигравших грант на свою разработку, проигнорировали. Их никто не стал поздравлять, администрация сделала вид, будто ничего не случилось такого, а разозлённая Лиза посмаковала ситуацию, старательно удобрив обвинениями. Что закономерно, её вызвали к директрисе, и она (Лиза до сих пор помнит её выражение лица) сказала: “А я всё это время думала, что ты хорошая девочка”. Лиза с ней не согласилась — и не согласна до сих пор. Хорошие девочки — это смелые девочки, которые не молчат, которые говорят о том, во что верят, и которые не боятся.
Стоит ли удивляться, что школу, элитную языковую гимназию, пришлось сменить? Лиза дотянула злополучный девятый класс и на всю старшую ступень ушла в обычную школу, где работала её тётка, обладавшая нравом настолько скверным, что при всём желании никто бы не полез к девушке с её фамилией. Потому Лиза начала делать, что хотела — готовиться к экзаменам. Поступила, вон, в итоге после всего этого в местный кулёк на библиотекаря, а через год забрала документы и ушла на желанную журналистику, пусть и лежала душа немножко к другому — к возвышенному, к художественному, к прозе. Однако литературный институт остался глупой несбыточной мечтой. Закадычная подруга так попыталась поступить на кинорежиссёра сразу после школы, и там, среди взрослых, смотрелась недавняя школьница откровенно странно, а приёмная комиссия, сдерживаясь в выражениях, объяснила, что не в том возрасте абитуриентка ещё, чтобы мир показывать через кино. Должен ведь быть опыт, чтобы творить. Что может рассказать автор, и не важно, писатель или режиссёр, если жизнь не видел? Подруга тогда жутко расстроилась и поступила в театральное училище — стать актрисой, но снимать короткометражки и заливать их на ютуб не прекратила. Подписчиков набрала.
Лиза же продолжила писать в стол и нашла работу в местной газете — так, скорее уж стажировку в духе “принеси-подай-поставь запятые-исправь отступы”. Потом начали доверять “серьёзную работу”, и наконец Лизе самой надоело, что карьера её такими темпами зайдёт в тупик.
И вдруг в жизни возникла снова Светка — написала вк и предложила попить чаю.
Со Светой Лиза не общалась ещё со времён университета: та ушла с журналистики на третьем курсе и исчезла загадочно с радаров. По слухам, прошла-таки в литвуз, публиковалась в толстых журналах и даже какую-то премию урвала за особо остросоциальную повесть, вызвавшую ожесточённые споры на ридеро, куда впоследствии выложили работы-победительницы. С чего той вдруг захотелось встречи, ведь особо тесно они никогда не дружились, Лиза не вполне понимала, однако спрашивать напрямую не стала — не хотела разрушать так глупо тайну. На воскресный полдень как-то планами Лиза не обзавелась, поэтому ничего двигать не пришлось: в назначенный срок она собралась и, закрывшись от мира музыкой, вышла из дому.
Кафе полнилось посетителями: стоило только снять ковидные ограничения, как все массы, желающие выпить, наконец, свежего кофе в любимом месте, ломанулись оккупировать столы и стулья. Благо, что Света место забронировала: помахала рукой из угла, а Лиза устремилась к ней.
Обниматься не стали.
— Давно не виделись! — улыбнулась широко Света, помешивая ложечкой густой облепиховый чай с апельсином. — Всё так же и работаешь в своём “Обозревателе”?
Лиза вздохнула — и отвлеклась на заказ зелёного травяного чая и ежевичного эклера к нему.
— Я оттуда ушла полгода назад, — неохотно отозвалась, наконец, она. — Немного… не сошлись с редакторкой в характерах и взглядах.
— Расскажешь, что случилось?
— Нет, — Лиза покачала головой. — Ты уж прости: не люблю вспоминать.
— Ничего, — улыбнулась Света. — Твоя жизнь — твои границы.
Принесли ежевичный эклер, посыпанный щедро фисташкой.
Света посматривала задумчиво, и Лиза, перехватив её взгляд, недоумённо приподняла брови.
— Я хочу основать свой литературный журнал, — проговорила Света. — Не торопись отказываться так сразу…
Лиза кашлянула в чай.
— Пока и не думала. Продолжай.
— Я уже очень давно об этом думаю, — голос Светы сбился, а глаза её засверкали. — И давно думаю о том, что случилось с литературой в нашей стране. Где вот искать эту самую литературу? Может, в изданных книгах? Те, которые кто-то одобрил и распечатал щедрым тиражом в три тысячи копий так, что в каждый город не достанется хотя бы по три штуки? Но мы все знаем, — она горько усмехнулась, — как сейчас издают книги. В основном ведь ждут кого-то из-за рубежа — ну, чтобы там дали какого-нибудь Пулитцера, чтобы хайпануло, чтобы точно продалось. Или взять какого-нибудь тиктокера с многомиллионной аудиторией, и не важно, что он составлять буквы в слова не научился. Аудитория-то есть! Понимаешь? Книгоиздание из искусства давно стало деньгами. Может, тогда поискать литературу где-то ещё?
— В литжурналах? — аккуратно предположила Лиза, ломая эклер вилочкой.
Света, будто только и ожидая этого слова, расплылась в улыбке:
— Ладно, допустим, они. Ну, там-то явно знают, что такое литература, правда? Особенно эти старые, толстые литературные журналы, где лихорадочно мечтали когда-то публиковаться все начинающие писатели. Опубликовался в “Пламени” — и точно стал литератором, частью писательской тусовки! Точно валидировался и можешь говорить, что ты теперь настоящий-пренастоящий писатель! Вот только кто стоит во главе этих самых журналов? Ты думала когда-нибудь? Почему от этих журналов ничего не слышно толком?
— Ну, может, их слишком много… — не слишком уверенно предположила Лиза. — И в итоге читатель не особо знает, что выбрать? Да и найти подходящий журнал тяжело. Печатают всё-таки разных авторов, а чтобы понять редакционную политику, нужно заморочиться.
— Отчасти ты права. Но есть более фундаментальная проблема — нет больше у литжурналов никакого веса. Является ли толстый журнал гарантией качества для читателя? Может ли читатель быть уверен, что редактор этого самого журнала, про которого он знает примерно ничерта, даст ему что-то действительно достойное? А для автора? Что получит автор? Известность? Деньги? Что? Ничего он не получит — только красивую строчку в творческую автобиографию, на которую никто не посмотрит, когда попробует, отчаявшись, податься на какого-нибудь там сценариста романтических визуальных новелл, где важнее картинка и порно.
— Не все визуальные новеллы такие! — возмутилась Лиза. — Есть очень даже хорошие образцы, с крепким драматическим сюжетом и развитием персонажей…
Света закатила глаза и фыркнула:
— Ты поняла, о чём я, Лиз.
Лиза поджала губы.
— Нет уже в редакторах Некрасовых, которые покажут нам Пушкиных и Толстых. Вот в чём проблема! — Света попыталась было взмахнуть руками, но вовремя остановилась. — Вот, “Пламень” пресловутый, например. Его главреду семьдесят шесть лет, на своём посту он уже почти тридцать лет. Какой последний автор вышел из “Пламени”, можешь мне сказать так сразу?
— Богдан Павлович, — через несколько минут нашлась с ответом Лиза. — Ещё Виктор Майский.
— Тридцать лет, Лиза. Тридцать.
Какое-то время они обе молчат: Света деловито попивает чай, опустошая постепенно чайник, а Лиза тоскливо ковыряет эклер. Натяжной какой-то диалог у них получался — или просто не к тому Лиза готовилась?
— Хорошо, — вздохнула, наконец, Лиза. — Что ты предлагаешь?
— Онлайн-портал для всех и издание бумажного журнала впоследствии. Молодую редколлегию с активной позицией. Писательское бесстрашие.
— И сколько вас?
— Уже восемь.
— Я ничего не обещаю…
— Кроме как подумать?
Лиза кивает задумчиво.
А через несколько дней, к вечеру субботы, сообщает, что выйдет в понедельник.
Как и следовало ожидать, никакой офис начинающий “Пламень” не снимал: не по карману, да и принципиальная позиция Светы такова, что вкладываться в памятники капитализма (а именно так она называла небоскрёбы и прочие “офисные” здания) она не намеревалась. Поэтому собирались по-простому — на квартире у самой Светы, где девять человек разместились вполне неплохо.
Команда выходила следующий: два айтишницы, одна из которых — не просто джун джуном, так ещё и самоучка, а вторая — что-то около крепкого миддла, намеренного расширить портфолио, начинающая дизайнерка, нынешняя журналистка в лице самой Лизы, газетная верстальщица, три литераторки и даже игровая сценаристка. Кого-то Лиза смутно узнавала — видела на чьих-то фотках в инсте, кого-то — видела впервые. С одной девушкой, оказалось, даже пересекалась на литературном семинаре прежде.
Света прокашлялась, привлекая к себе внимание.
— Что же, у нас пополнение! — она улыбнулась широко. — Прошу любить и жаловать, Лиза Солнцева, журналистка, мечтающая стать прозаиком. Расскажешь о себе немного? Сама понимаешь, тимбилдинг и прочие порождения менеджмента двадцать первого века.
Сердце заколотилось до боли быстро, норовя пробить грудную клетку изнутри, а ладони стали холодными, липкими и влажными. Лиза вытерла руки о джинсы украдкой.
— Не люблю долгие самопрезентации, — постаралась сдержать нервные нотки в голосе она и почти даже не соврала, — поэтому скажу просто, что в литературе предпочитаю антиутопию, научную фантастику и сюрреализм. Всё остальное не так уж и важно, в общем-то.
— Надо будет устроить конкурс антиутопических рассказов, — тут же заметила Таня, что-то планомерно черкая в блокноте. На стенографию не похоже, а вот на тревожные каракули, которые выводишь во время тяжёлых разговоров — вполне. — Хотя что надо сейчас написать такого, чтобы получилась антиутопия, а не совершенно обыкновеннейший реализм…
— Так и умер киберпанк! — нашлась с ответом Лиза.
Никто не посмеялся, но две девушки даже приуныли. У Светы дёрнулся глаз, а Лиза прикусила язык посильнее, но не до крови.
— Вернёмся к нашим баранам, — торопливо перевела тему Света, — и конкретно к нашему будущему порталу. Уже собран прототип, и я нашла сорок шесть человек для тестирования. Что касается финансов, то краудфандинг идёт вполне недурно: мы собрали уже семьдесят три тысячи двести два рубля. Я нашла типографию, в которой согласились запустить нас как пилотный проект, как только соберём первый выпуск, и договорилась с неформатным книжным магазином. Ну, думаю, тут все были в “Пере и ноже”?
— Я не была, — подала голос Ксения, программистка-джун. Нервная она какая-то девушка: постоянно поглядывала в сторону, подёргивала плечом, как будто у неё тики, и стучала пальцами по коленям, и сидела так, будто кол проглотила.
— Потом сходим тогда вместе.
Ксения открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же его закрыла — только кивнула.
— А может, на грант какой-нибудь податься?
— Какой, например?
Женя покопалась в телефоне:
— Вот, например, от росмолодёжи. Есть направление, как раз посвящённое искусству. Мы бы вполне смогли пройти… и потенциально получить денег. Только, наверное, понадобится грамотный финансист, который сможет рассчитать проект, и я даже знаю одного хорошего человека из финансового университета.
Однако Света так, похоже, не считала:
— Я не хочу просить денег у государства. Это хорошо не кончается. Один раз примешь подачку, которая не решит твоих проблем, так ещё и добавит каких-нибудь новых. Чего стоят только одни отчёты…
И вздохнула так тяжело, как будто сама когда-то сталкивалась с таким.
— Но я бы всё-таки подумала на твоём месте, Свет, — отразила Женя выпад стоически. — Нам просто так не выплыть. Печать нынче дорогая, интерес к литературе объективно угасает: всё-таки она уступает другим формам досуга. И очень серьёзно уступает.
Лиза аккуратно пролистывала графики и расчёты. Кое-что она понимала в бухгалтерском учёте: приходилось вникать в детали, когда оказалась помощницей в специализированной на экономике газете, и Женя скорее права. Деньги, к сожалению, не растут на деревьях, их не выдают просто так, а собственных их средств вряд ли хватит на что-то серьёзное и вразумительное. Отчитаться по гранту, опять-таки, они вполне смогут, да и рабочий прототип есть — это всегда… ну, почти всегда плюс. Водила когда-то Лиза знакомство с людьми, у которых на руках был прототип, но рядом с неведомыми идеями и красивыми обещаниями высокотехнологичного они проигрывали. Почему? Спросить стоит у конкурсных комиссий.
— Может, проголосуем? — обведя притихшую команду взглядом, робко предложила Лиза. — Сделаем опрос в конфе. Это было бы справедливо.
Света посмотрела так тяжело и многозначительно, что Лизе даже поплохело на секунду:
— Допустим, — и тон её потяжелел. — Займёмся этим позже.
Правда ведь занялись — потом.
— Есть ещё вопрос по продвижению.
— Ну, самые популярные соцсети — вконтакте да одноклассники. Я бы сейчас не сильно парилась над раскруткой телеграм-канала или условной инсты, куда совсем не почитать заходят. Скорее всего, можно будет сделать просто автоматическое дублирование новых публикаций на нем… — протянула глубокомысленно Ксения. — Вот что, ну, собравшимся среди нас писательницам интересно? Как вы вообще пришли на платформы, где публикуетесь? Что могло бы привлечь? По-хорошему, нам бы устроить полноценное маркетинговое исследование с большими фокус-группами…
— Я могу запустить среди своих гугл-форму, а там разберёмся, — предложение последовало от Светы незамедлительно. — Сделаем разведочный анализ, так сказать.
— Меня в своё время на продамане привлекли конкурсы, — неловко призналась Лиза, как будто говорила о чём-то настолько постыдном, что в приличном обществе лучше не упоминать. — Призы там, правда, очень не очень, но конкурс янг эдалта был концептуально прекрасен. Ещё бы не абсурдные запреты, так и вовсе великолепие бы вышло.
— Кстати, а это имеет смысл. Конкурсы и возможность напечататься привлекают авторов.
Заговорила до того молчавшая Настя:
— У меня есть паблик вк на сто пятьдесят человек, где мы раз в две недели проводим баттлы. Обычно работы присылает пять-семь человек в среднем, лица в основном одни и те же. Могу попробовать сделать там вброс, а потом заманить аудиторию в “Пламень”.
— Я буду благодарна, Насть.
На том и разошлись работать.
“Перо и нож” заинтересовались, а маленькая типография, где работала их газетная верстальщица, Настя Лимонова, неожиданно согласилась напечатать пробный первый тираж — как только он будет сформирован, конечно. И даже по немного сниженной цене! Света так и сияла от восторга, что удалось сэкономить чуть-чуть, и на радостях принялась за вторую краудфандинговую кампанию, нацеленную именно на физическое издание журнала. Работа над порталом подходила к логическому завершению, и к моменту открытия выкладывающихся авторов насчитывалось два десятка. И близко не объёмы приснопамятного автор.тудей, но и специфика у них другая. Работало всё без багов — уже отлично. Ксения прямо-таки сияла, когда добавляла новый проект в резюме, и тут же набросилась на телеграм-бота, чтобы дублировал новые публикации.
А Лиза написала заметку в своём блоге. Это немного, но зато это честная работа, и после той заметки посещения резко выросли. Конверсия, правда, оставалась небольшой, но нагрузку портал выдерживал — и то вперёд, как сказала Ксюша.
И всё шло хорошо, пока…
— Так чем мы сами будем принципиально отличаться от “толстых” журналов? Как мы сможем стать гарантом того, что именно у нас читатель найдёт что-то действительно стоящее? Всё-таки наша редколлегия пока не самая, скажем так, мастистая.
Света даже замолчала на несколько минут, обдумывая ответ:
— Пока ничем, — только и сказала она. — Доверие надо завоёвывать постепенно. Дать первый годный тираж, прорекламиться, захватывать внимание постепенно, но всегда держать планку.
— И насколько это реализуемо? — никак не унималась Женя. — Мы ноунеймы. Мы никто. А вес приобретается годами. Ни у кого из нас, ну, кроме, может, Лизы с её бложиком, нет стабильной большой аудитории.
Лиза следит, как тяжело выдыхает Светка, как сжимает на мгновение кулаки, но после, резко вдохнув, берёт себя в руки:
— И что ты предлагаешь?
— Нам бы кого-то с аудиторией. Буктьюбера, может, какого-нибудь.
Светка скептично вскидывает брови, и Лиза, в общем-то, её хорошо понимает.
— Терзают меня смутные сомнения…
И даже дышать стало тяжелее, как будто лёгкие сжало крепко холодыми пальцами.
— Может, прекратим лучше этот спор и оставим его на потом? — и Лиза почти сразу поняла, что её дипломатический ход не удался.
Уже к концу вечера Женя вышла из команды.
***
Как оказалось, отбеливать бумагу не научились за столько лет.
Лиза внимательно рассматривала новенький номер — первый по счёту, выполненный на как будто бы крафтовой бумаге, цвета не то слоновой кости, не то древесной сердцевины. Как ни назови, а всё равно — совсем не белая; и, проведя пальцами по обложке, Лиза снова вспомнила бабушкины книги. Старенькие, изжелтевшие, с поплывшими строчками. Почти хрупкие — кажется, сдави посильнее, и отвалится корешок, а страницы рассыпятся прихотливо по полу.
Нет, это не то. Совсем не то. С другой стороны, всегда можно вовремя прокричать, что это ретро, эко, крафт, а то и всё сразу — вот только теперь все будут такими же. А раньше было предметом для гордости, мол, поглядите, какая у нас бумага необычная, как будто пропитанная корицей или кофе.
Лиза вздохнула.
Света очень хорошо уловила этот вздох.
Какое-то время они обе молчали, лениво пролистывая первый выпуск. Вышедший, но не принёсший никакого удовольствия.
— Как думаешь, будут цензурить?
Опубликовали первым номером они повесть, мягко говоря, сомнительную, но заинтересовавшую либерального читателя.
— Самоцензура зачастую эффективнее официальной, — заметила Света сдержанно, но не без горечи. — Просто вспомните, что случилось, когда началась борьба с пропагандой того самого среди несовершеннолетних. Главное — поставить на обложку восемнадцать плюс и говорить погромче, что, дескать, ничего не боимся и пишем на скользкие темы. Да и… — Света ненадолго замолчала, помешивая давно остывший чай. — Книжный рынок не так влиятелен, чтобы его кто-то боялся. Какое кому дело, что там писаки накалякают в своих книжечках? Опять, небось, бахнут кипу макулатуры про попаданцев, магические академии и прочую шелуху, в которую можно нырнуть и забыть, что снова в шесть утра едешь на работу, а вернёшься только к одиннадцати вечера. Литература стала эскапизмом, а не высказыванием. Никто не страшится писателя с затупленным пером и таким же страхом перед миром, как у ищущего передышки от непрекращающегося кошмара читателя. Никто не страшится тех, кто ищет не правды и обличения, а панического бегства.
— Но не все же…
— А я и не говорю, что все, — Света вздохнула. — Но многие. И их достаточно, чтобы создать значительную массу.
И снова обе замолчали, глядя на совсем не белые страницы.
Автор публикации
