Муки издателя

В наше легковесное время вполне просто можно стать кем угодно.

Президентом, Принцем, Генеральным, Генералом, Полубогом, Богом, лишь бы было желание и финансовые возможности.

Мой друг надумал издавать журнал.

Что ж, желание — как желание. Хотя немного и странноватое для пожарного, ибо мой друг прежде был Генеральным Президентом пожарного кооператива, состоящего из троих инвалидов.

Не откладывая в долгий ящик своего желания, друг, повязав галстук на футболку, пошел в издательство.

Генеральный директор издательства, плохо соображая после очередной утомительной избирательной кампании, подписал договор на издание семейного литературно-изобразительно-скульптурно-музыкально-театрального журнала на льготных для обеих сторон условиях.

Купив авторучку с чернилами и пером, друг пошел в писательскую организацию.

Там его встретили радушно.

С распростертыми объятиями и огромными тяжелыми папками с гениальными романами.

Отобрав пять папок посимпатичнее с зелеными и желтыми тесемками, друг вернулся к себе в офис.

В первой папке был роман про деда Кузьму, который, почуяв в воздухе весну, кряхтя сполз с печки и, сунув костлявые синие ноги в старые подшитые валенки, вышел на крыльцо. Окинув взглядом озимь, дед Кузьма понял, что зябь закондыбилась. И он…

«Гениально, — подумал мой друг, дочитав через месяц последнюю 3005-ю страницу романа, — дам в первом же номере. Если не уберется, допечатаю в следующих».

Взял вторую папку.

Там был роман про бабку Маню, которая, почуяв в воздухе зимнюю стужу, натянув на тощее тело плюшевую жакетку, спустилась с печки и, сунув немытые ноги в валенки с галошами, вышла на крыльцо.

Окинув взглядом сквозь снежную пургу озимь, бабка Маня поняла, что зябь полностью закондыбилась. И она…

«Неплохо, — подумал мой друг, дочитав на второй месяц последнюю 2867-ю страницу романа, — дам, пожалуй, в ближайший номер, свободный от первого романа».

Открыл третью папку.

Там был роман про рубаху-парня Федора, который, почуяв осеннюю слякоть, надев на нечесаную голову картуз с пуговкой, спрыгнул с печки и, сунув свои волосатые ноги в стоптанные кирзачи, выскочил на крыльцо. Окинув веселым взглядом сквозь унылый осенний дождь озимь, рубаха-парень Федор понял, что зябь под листом уже начала кондыбиться. И он…

«Да, — сказал себе мой друг, — дам после бабки Мани. В последующих номерах», — и развязал желтенькие тесемочки четвертой папки с пятитысячностраничным романом.

В нем деревенский пьяница и дебошир, бывший баянист сельского сгоревшего клуба Платон почуял привоз в местный магазин темно-бурой бормотухи. Он вынул из своих трясущихся синих губ замусоленный окурок и упал с печки. Ударившись головой о задубевшие от грязи ботинки, Платон, охая, откатился на крыльцо. Там, пронзив мутным взглядом поспешно выстроившуюся очередь у родного магазина, он понял: что- то скоро закондыбится… Либо зябь, либо озимь. И он…

Закрыв последнюю пятитысячную страницу этого серьезного романа, мой друг издатель задумался и в задумчивости развязал зелененькие тесемочки последней, самой объемной папки.

В нем голопузый мальчуган Ванятка, огласив избу ревом, проснулся и, поняв, что на улице наступило лето, кубарем скатился с печки. Выскочив на крыльцо, он, подпрыгивая на одной ноге и засунув палец в ноздрю, весело и громко свистнул. Ему было наплевать, что перед его озорным взором лежала озимь. Ему было абсолютно все равно, что зябь вот-вот закондыбится. Ваня был еще маленький и глупенький, и не знал, что перезакондыбившаяся зябь летом это…

«Эх Ваня, Ваня!» — подумал мой друг издатель. И хотя интрига с закондыбившейся зябью в этом романе раскрывалась по-новому, мой друг прекратил чтение пятой увлекательной рукописи.

Он завязал зелененькие тесемочки на папке. Сложил все пять романов в рюкзак и понес их назад в писательскую организацию.

Там его совершенно неделикатно обозвали жуликом, советовали не переступать больше порога писательской организации.

С этим, правда, и отпустили.

В издательстве же вообще не заметили его отказа от взаимовыгодного договора. Там получили новый сверхприбыльный заказ на листовки внезапно начавшихся новых местных выборов. И, естественно, уже никому не было дела до моего «закондыбившегося» друга.

Теперь он опять работает в своем пожарном кооперативе. Иногда он рассказывает между пожарами своим друзьям пожарным содержание прочитанных им романов в период его же издательской деятельности.

Правда, когда повествование доходит до голопузого Ванятки, у моего друга дрожит голос, а у его слушателей инвалидов мокнут глаза — всем становится жалко глупого Ванятку, не знающего, как важна для нас, людей, зябь, перезакондыбившаяся в начале жаркого лета.