Знаменный распев

ОСМОГЛАС. ФРЕСКА ПЕРВАЯ

ГЛАС ПЕРВЫЙ

Глас Богоявления: самый торжественный, высокий

– Тропарь Кресту «Спаси, Господи, люди Твоя»

Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.
Вознесыйся на Крест волею, тезоименитому Твоему новому жительству щедроты Твоя даруя, Христе Боже: возвесели нас силою Твоею, победы дая нам на супостаты, пособие имущим Твое оружие мира, непобедимую победу.

***

Спаси, Господи, люди Твоя.
Обочь снеговея. Обочь жнивья.
Я, босая, по снегу – вдаль.
Всех люблю. Ничего не жаль.
Платье ветер развевает, дырявый мешок.
Отверстья для рук. Прогалы для ног.
Рваные раны. Надрезы, кровь.
Иди вдаль. Богу не прекословь.
Мотайся, исподнее на ветру бельё.
Господи, благослови достояние Твоё.
Я твоё достоянье. Твой хлеб и хлев.
Твой, Господи, знаменный распев.
Ты мною поёшь – на звезде, на стерне,
Победы на сопротивныя даруя мне.
Ты рот открыл – а я звучу,
Излетаю из Твоей груди, подобно лучу.
Ты меня держишь, службы свечу.
Я иной судьбы не хочу.
По снегу бреду. За мною – вода
Вешняя, ледоходами – талые города,
За мною люди, толпа вопит,
Девчонка малая плачет навзрыд,
То ли Мiръ, а то ли война,
А я иду, зима ли, весна,
А я иду, буря рвёт мой мешок,
Впереди идет возлюбленный Бог,
Ты иди, иди, мой распятый Господь,
Я поющий дух Твой, теплая плоть,
Твое рубище, Твой, зажатый в кулак,
Обол, динарий, ржавый пятак,
Ты одною мной Свой мыт заплати,
Ты меня держи в кровавой горсти,
Ну и что, стигматы, вперёд иди,
Я поющая птица у Тебя на груди,
Вознесыйся на Крест, воздымись, горький дым,
Даруя щедроты Твои живым,
Возвесели нас силой Твоей,
Иду за Тобой, слышу вопли людей,
В меня швыряют камни, снежки,
Пули, бомбы, копья, плевки,
А я все иду, иду за Тобой,
Пот и слёзы блестят над губой,
Кровь и звёзды текут по лицу,
На смерть иду, а может, к венцу,
Победы на супостаты дая нам,
Иду за Тобой, Тебя не предам,
Иду, оружие Мiра Твоё,
Ноги босые колет жнивьё,
Иду по следу, путь огнём спалён,
Непобедимая победа, нешвенный хитон,
Иду, развевает ветер мешок,
Всяк одинок, и Ты одинок,
Но я иду, иду за Тобой,
Я берег Твой, Твой зимний прибой,
Я вьюга Твоя поперёк лица,
Я за Тобой пойду до конца,
Я за Тобою – след во след…
Господи, а смерти не было и нет.

***

Подземный гул.
Он встал внезапно предо мной.
Я растерялась и не знала, что сказать.
Глядела на него. В отрепьях и смешной.
Малютка. То ли Авель, то ли Ной.
Ладошку протянул. Пойдем со мной, шепнул,
так дождь идёт стеной.
Так воссияет благодать.

Малютка-сын, погибший век назад.
А может, тот, кто явится на свет
Через века. Идём, сказал, века стоят,
А мы идём. А смерти больше нет.

Да как же нет, я молча закричу,
Она вокруг, мы страшно тонем в ней,
Вопим, орём, горим, подобные лучу,
Тьмы тем отчаянных, во тьме, огней.

А мальчик крепко за руку меня
Схватил. Как больно! На века – ожог.
Идём, твердил, на смерть ведь нету сил,
На ход вперед – да, есть, ну, шаг, ещё шажок.

Ещё движенье. Мы идём куда,
Хотела я спросить, да в горле ком.
Хрустит ледовая разбитая слюда
Под сапогом. Полынь – под языком.

Он, мой сынок, мальчонка, поводырь,
Ведёт меня, и я за ним иду
Послушно, будто в полночи Псалтырь
Читаю, будто вою на звезду,

Как пёс, лицо дождями ветхих слёз
Закрашено, замазано… запрет
На остановку, возвращенье… Ты Христос
Младенец?.. мне открой секрет!

Куда ведёшь меня ты, проводник?..
Я и сама дойду туда, где хор
Летит, заоблачный, где плачет каждый лик,
Читают нам Последний Приговор,
А мы живём последний малый миг,
Им наслаждаемся, клянёмся и вопим,
Им молимся, он выдох наш, язык,
Наш Бог, о, все мы завтра будем с Ним…
Куда ж сегодня мы с тобой бредём,
Мой мальчик лучеокий, Ангел мой?

И шепчет он: под снегом и дождём
Иди вперёд, к рыданию, домой.

Его ладошку сжала крепко так…
Синайская Луна… Фаворский свет…
Он – впереди, немного, чуть на шаг,
А я – за ним, за Временем вослед.

– Тропарь Богоявлению «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи»

Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение: Родителев бо глас свидетельствоваше Тебе, возлюбленнаго Тя Сына именуя, и Дух, в виде голубине, извествоваше словесе утверждение. Явлейся, Христе Боже, и мир просвещей, слава Тебе.
Явился еси днесь вселенней, и свет Твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих Тя; пришел еси и явился еси, Свет неприступный.
Величаем Тя, Живодавче Христе, нас ради ныне плотию крестившагося от Иоанна в водах Иорданских.
Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять.

***

Во Иордане крещающуся Тебе, Господи…
Ныряю в ледяной изумруд…
Такая смиренная, вчера ещё гордая,
Ибо ведаю: все умрут.
Родителев глас угас мимо нас,
А где голос наш пребудет,
Когда пробьёт последний час,
Латунью в зимней полуде?..
А Твой Родитель… вон, голубь, летит
Над вьюжною иорданью…
Да что ж так под левым ребром болит,
Колотит, крутит дыханье…
Стою меж людей у лесного ключа.
Он бьёт серебряной лавой
Из гор сугробов… вода, свеча,
Пылает солнечной славой…
Полдень! Возлюбленного Сына Тя
Именую… горя в помине
Нет… мерцает, ко мне летя,
Дух, в виде голубине…
Слава, небо, вода и свет!
Бьёт ключ среди поколений,
Чей визг в пеленах, кто морщен-сед –
Явися еси днесь Вселенней!
Я около сердца воды стою…
Округ – хороводом – сельчане…
Стою у Крещения на краю,
Водой в нечерпанном чане…
О, пейте меня! Вбирайте меня…
Глотайте, пролейте жадно
За пазуху, в рот… на снег… на огня
Язык, бормочущий жарко…
Я просто стою, Водосвятье звенит,
Деревья инеем-пряжей
Обверчены… снегирь на ветке висит…
А люди ко мне – стражей…
А люди, наряжены в праздника честь…
Себя тащат тяжкой поклажей
Старухи, деды… им жизни весть
Лоб – смерти елеем мажет…
Девицы в тулупах… молодки в платках,
Расписанных солнцем: слепну…
По снегу – розы, яркие, страх!..
Так вышиты велелепно
Белее савана, красней знамён,
Узорчатей небосвода…
Идут ко мне из седых времен
Военной песней народа…
И шепотом над вертепом святым,
Над Мiромъ-малюткой уснувшим…
Клубятся во мраке, кадильный дым
Всем нынешним… всем минувшим…
Идут ко мне… балясы о чём,
Не слышу… ведь пенье птичье
Людскую молвь заглушит ключом
Журчащим, облак обличьем…
А люди-люди – в накат ветра!
Меня – с собой сопрягают!
А люди-люди больней костра
Меня – собой – обжигают!
Морозны, яблочны выгибы щек!
В меха закутаны выи!
Идут по земле – небосвод далек! –
А там, в небесах, не вы ли?!
В меня кидают крики снежков!
Молитовки мне бормочут!
Ах, люди, вот ваша и вся любовь –
От полудня до полночи!
Кто в нежной, рваной обноске бредёт…
А вон и батюшка в ризе…
Парчовый праздник… сорожий лёд…
Что ж плачу я, как на тризне…
А люди-люди кучней, тесней
Ко мне, одинокой, жмутся!
Я в кружке – вода ваша, средь огней…
Пролиться… и не проснуться…
И только под зимним солнцем застыть
Водой, из Времени бьющей,
И только обнять всех и всех любить,
И плакать песней зовущей,
И только стоять на Мiру большом,
И болью – мороз по коже,
И только черпать, черпать ковшом
Сребро, Живодавче Боже!
И только слёзы великие лить
О каждом, кто живёт-умирает,
И только из кружки – неба испить
У врат Водосвятного Рая.

– Тропарь Успению «В рождестве девство сохранила еси»

Царице моя преблагая,
Надеждо моя, Богородице,
Приятелище сирых и странных Предстательнице,
скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице,
зриши мою беду, зриши мою скорбь,
помози ми яко немощну, окорми мя яко странна.
Обиду мою веси, разреши ту, яко волиши:
яко не имам иныя помощи разве Тебе,
ни иныя Предстательницы,
ни благия Утешительницы,
токмо Тебе, о Богомати,
яко да сохраниши мя и покрыеши
во веки веков.
Аминь.

***

Царице моя Преблагая
стою пред Тобою нагая
тряпицей судьбу не прикрыла
крыла не открыла
Надеждо моя Богородице
каменья оклада играют в друзы грудятся
Ты в небесной пречистой горнице
кормишь кормишь радость снежною грудью
кормишь кормишь солнечной грудью горе
Приятелище сирых и странных Предстательнице
сама Ты странница на вьюжном просторе
с шеи Твоей порванные бусы лунами катятся
молоко Твое Богородице брызгает звёздами
валит снегом безумным из-под мощного купола
Сыночка ко древу прибили гвоздями острыми
а ничья вина до сих пор не искуплена
Ты моя во жажде Поительнице
ты моя в пустыне Водительнице
воззри на мя человечицу несчастную
скорбящих Радосте обидимых Покровительнице
зриши мою беду зриши скорбь многогласую
помози мя ибо вервием злобы замотана
окорми мя ибо голодна по ласке закатной
подыми мя вверх ибо небо зовёт меня
пускай в нём утону не вернусь обратно
обиду мою разреши яко волиши
стою горько плача меж зверем катом и вором
ибо не имам кроме Тебе иныя помощи
ибо стою во церкви пред иконой Твоей
яко на льду лабрадоровом
на черном льду в синих огнях во сапфировом пламени
Твои очи длинные сливы косят в меня иными планетами
чудотворный образ Твой ярче победного знамени
плывет кораблём над всеми страстями смертями обетами
благая Утешительнице лишь Ты Богомати царская
в Мiре сём тонущем в войнах железных воющих
Ты горишь с иконы нагрудною птицей-цатою
Ты плывешь с иконы ледоходною волей-Волгою
токмо Ты Богомати сохраниши мя и покрыеши
и обнимеши мя будто я земля
вся кругла молочна травна серебряна
во дверь собора открытую ветр налетает порывами
я стою на коленях мне холодно замёрзла царевна
я такая древняя о моя Богородице
я сегодня ревмя реву грех мой из-за пазухи выну
а назавтра слышишь на дворе распогодится
и во веки веков помолюсь и спою и бормотно выдохну
этот глас этот час лампадное стекло острое битое
это после взрыва храм уцелел
барабан и апсиды предивные
это я пою Тебе ирмос Твой кондак позабытый
по знамёнам-крюкам по иным векам где ещё родимся мы

В рождестве девство сохранила eси,
во успении мира не оставила eси, Богородице,
преставилася eси к животу,
Мати сущи Живота,
и молитвами Твоими избавляеши
от смерти души наша.

***

в Рождестве девство сохранила еси…
не проси бессмертия, не проси.
не проси славы: похвалы – ничто.
руки вдень во старое, военное пальто.
не проси богатства, никогда не проси.
ни сокровищ, ни яхонтов на небеси.
лишь огромные, с землю величиной, облака
плывут… не дотянется сиротская рука.
не проси отмщения, не проси.
во успении Мiра не оставила еси,
Богородице… лоб прижми ко стеклу.
холод, голод. Игрушкой – ты – на полу.
сотни войн водят вокруг тебя хоровод.
эта вечная жизнь. Краткий живот.
до мгновенья, когда родишься опять,
никого из милой родни не сыскать.

Божья Мать Ты нас всех вчера родила
а сегодня время сгорело дотла
а назавтра время – под брюхом овцы
Агнец Божий ножи начала концы
Тайной Вечери тысячи тысяч огней
довоенный кагор из стакана пей
из стакана граненого Божию Кровь
День Победы не надо тяжелых слов
так в военном пальто за столом сиди
гаснут планки орденские на груди
гаснет крестик медный под ветхим бельем
Богородице выпьем и ещё нальем
всех помянем кто сгиб в последнем бою
всех кого на старых снимках люблю
а превыше снимков – икона Твоя
на краю любви на краю бытия
Ты накинь Покров
не оставь еси
…не проси бессмертия не проси

– Догматик “Всемирную славу” (на восемь гласов)

Всемирную славу, от человек прозябшую и Владыку рождшую, небесную дверь, воспоим Марию Деву, безплотных песнь и верных удобрение. Сия бо явися небо и храм Божества; Сия, преграждение вражды разрушивши, мир введе и Царствие отверзе: Сию убо имуще веры утверждение, Поборника имамы из Нея рождшагося Господа. Дерзайте убо, дерзайте, людие Божии; ибо Той победит враги, яко Всесилен.

***

…Всемирную славу от человек прозябшую
Долго долго я пою
В столпе сугроба насквозь озябшая
Долго долго я стою
В кудрявой шубейке в бараньей шубёнке
В вытертом детском восторге стою
А мать кричит как птица тонко
Стегает криком жизнь мою
Ремнём меня высечь за все хорошее
За то чтоб не пела на всех языках
На Ангельских Божиих
Не сыпалась порошей
С небес
Не носила облака на руках
Девчонка в сугробе насквозь промерзла
Чем заколдована звёзды ночь
Зенит сыплет огнь светло и грозно
Стоит в сугробе неслушная дочь
Снег в катанки по щиколотки набился
Одного роста я и сугроб
А Мiръ – блаженный а Мiръ – не убийца
А Мiръ – неведомый Господень Гроб
Кто встанет из гроба навек воскреснет
Не знаю когда не знаешь молчи
А я пою недетские песни
Ребенок в сугробе в огнистой ночи
И мать
И санки
И вопль мороза
И ярость – в дёгте – радуги звёзд
И песни безумье
И лютые слёзы
И выгнут времени мощный мост
И мать меня перевозит на санках
С берега на берег великой реки
А дома – гости а дома – гулянка
А катанки царские мне велики
И там над столом мерцает икона
Над рюмками над бутылями над
Скошенным потолком небосклона
Где звёзды уже не вернутся назад

МОЛИТВА О ДЕТЯХ
Господь мой Вседержитель, всея судьбы устроитель, Ты один ведаешь всю глубину наших сердец, Царь Небесный, Отец; все грехи наши держишь в ладони и все благодеяния; принимаешь наше горячее, слёзное покаяние; зришь Ты и чад наших, малых деток несмышленых, восходящих россыпью звёзд на ночном небосклоне. Воззри же на них, малых детей! Обними, ведь Мiръ людей всё лютей и лютей… Спаси и сохрани их, Господи, от главного ужаса – взрослой войны! Дай зреть им ромашковые, васильковые сны… Дай им расти без печали и боли, вдохнуть широкий ветер и волю, но дай почуять на вкус боль и печаль, пусть несчастных, страждущих им будет жаль, ибо без мрака нет самоцветной награды, без страданья нет в Мiре чистой отрады! Вразуми детей наших сияньем Твоей неизречённой Истины! Не дай услышать им взрывы и выстрелы… Укрепи их нежные души… спаси и благослови… не остави детишек, Отче, без Твоей великой любви…

– Ирмосы канонов Св. Пасхи «Воскресения день, просветимся, людие»

– Воскресения день, просветимся людие: Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни, и от земли к Небеси, Христос Бог нас преведе, победную поющия.
Христос воскресе из мертвых.
Очистим чувствия, и узрим неприступным светом воскресения Христа блистающася, и радуйтеся рекуща ясно да услышим, победную поюще.
Христос воскресе из мертвых.
Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир, видимый же весь и невидимый: Христос бо воста, веселие вечное.

***

Воскресения день, просветимся, людие!
Я Мiръ ваш безбрежный несу вам на блюде –
Беспредельный, бессчётный, бесстрашный, бессмертный:
Упованный, упорный, безумный, безмерный.
Вся толпа, да, под куполом мощным и грозным –
Замалёванным синью святой, многозвёздной,
Каждый лик то в потоках солёных рыданий,
То улыбкой горящий во мраке преданий…
Люди, люди! Округ изумлённо толпитесь.
А вас солнечно вяжут сиянием нити –
Тот полярный уток, тот – в зените – мафорий,
Серафимы крылатые в чёрном просторе…
Я во храме стою! Среди вас, дорогие!
Всяк одеждой окутан – сердца лишь нагие,
Дорогие, стучат обречённою кровью:
Колыбельным левкасом – к небес изголовью…
Всяк мне дорог, хотя никого тут не знаю!
Человек или зверь, или роза шальная
Запредельного снега, посмертного лика,
Вспоминального века, последнего мига!
Всяк мне близок – слепым волосёнком на коже,
Кто со мною стоит?.. именую Тя, Боже!
Ты вот в этом, в ушанке замурзанной, старце –
А в кармане – бутыль – для сугреву – что Святцы…
Ты вот в этой лукавой, две коски, девчушке –
Тонких русых кудряшек сосновые стружки:
Привела её бабка под купол за ручку –
Ах, смертельно больную, любимую внучку…
Ты вон там, далеко, у планетной апсиды,
Все кометами вспыхнут немые обиды –
Тихо крестится, плачет мужик бородатый,
Будто завтра, в метели, идёт во солдаты…
Да мы все, о, мы все во солдаты уходим!
Мы ревём при народе! Блажим при народе!
А расстреляны – вспыхнем безвинным весельем,
Неприступным, победным костром Воскресенья!
Вы не бойтесь, мои легкокрылые люди!
Непомерно-грядущее мёртвых разбудит!
Вот катит из-под купола – раннею ранью –
Так давай же обнимемся, до задыханья!
Всяк из нас хоть во Пасху – и любит, и верит!
Всяк из нас хоть во Пасху не помнит потери!
Вот монахиня рядом тихонечко плачет –
Обнимаю её всей душою горячей,
Так притисну к груди, жизнь мою удалую,
Троекратно, прощально и встречно целую!
Вы родные мои! Ледоходные льдины!
Вы пройдете, растаяв – а непобедимы!
Я девчонка, юница, старуха меж вами –
Обнимаю вас крепко огнями-руками!
Осенённо крещу вас кострами-глазами!
Обливаю слепыми дождями-слезами!
Вы собор мой, ночной, незабвенный, суровый,
Праздник мой, налетающий снова и снова,
Купол мой, раскрывающий Рая ворота,
Стон и смех мой, звезда золотого полёта!
И, пока мощный хор нам гремит Аллилуйю,
Я тебя обниму, я тебя поцелую –
Мой Пасхальный, погибший в пылающих войнах,
О, воскресший мой Мiръ, так улыбка спокойна,
Мой скуластый, в поту, седина и ушанка,
Уходящий в бессмертие с нищей гулянки,
Ну же, шаг лишь ко мне деревянной ногою,
Пуст рукав, пусть я буду твоею рукою,
Твоей памятью, светлой водою ирмоса,
Твоей заметью северной, белые косы,
Бормотаньем твоим и спиртовым дыханьем,
Всем забвеньем твоим, всем твоим вспоминаньем,
Видишь, дед, обняла тебя крепко, навеки –
Крепко небо! Целуемся мы, человеки.
И никто нас на куполе том не напишет.
И никто не поднимет нас выше и выше.
Стой себе на земле, обнимайся с родными,
Бормочи, умирая, любимое имя.
Повторяй, воскресая, предвечную ноту
В лучезарном кондаке большого полёта!

…и во храме пред тем стариком на колени
Я встаю, посередь заревых песнопений,
Многоликого хора, толпы моей кровной,
Деревянная церковь, тяжёлые бревна,
Лучезарная роспись, рекой льется фреска,
Мой ты бакенщик, бедный рыбак, где же леска,
Обвяжи нас, Господь, Твоей сетью насущной,
Я лишь рыба Твоя, во народе плывуща,
Я лишь свечка Твоя, блюдо паникадила,
Я сандалья Твоя, я с Тобою ходила
Вдоль по нашим снегам, по чащобам печальным,
Дай мне нынче во храме кулич Твой Пасхальный,
Кус мне радости дай, что для всех, для народа,
Для любви, для ее непостижной свободы.

– Ирмос канона Рождеству Христову «Христос раждается, славите»

– Христос раждается – славите! Христос с Небес – срящите! Христос на земли – возноситеся! Пойте Господеви, вся земля, и веселием воспойте, людие, яко прославися.

***

Мой род и род. Как всё, как все, прейдет.
Мой древний род, во время уходящий.
Мой солон рот. Опять иду в поход –
За днесь любимым, вечно настоящим.

О, божество, мой Род. О как же ты силён.
Из тыщи лиц. Палит их смех, и слёзы
Текут по ним, в ночь родов, похорон,
В ночь войн и во грядущие морозы.

Мой род… Я вижу сотни, тысячи фигур.
Я зрю толпу, затылков миллионы.
Они идут, тьма умников и дур,
Тьмы тем юродивых, пророчеством спалённых.

Мой род… Катает тесто на столе,
О, на доске, в муке, святая бабка
Моя… Очки на лоб… читала на земле
Акафист Ксенье Петербургской, ёжась зябко.

Мой род… Отец мой. Палуба стальная корабля.
Ещё не живописец, не художник,
А штурман-рулевой. Вдали земля.
Неравный бой. И он, ещё безбожник,

А имя Бога шепчет… на губах
Мальчишьих – имя – пламенем победы…
И палуба кренится. И во льдах –
Мой призрак – Время – страшною торпедой.

Мой род! Ах, тётки в ситчиках мои
На танцплощадках, и баян играет…
Ещё не знаете вы – от любви
Кто воскресает, кто и умирает!

Мой род во мне рождается – Христос:
Пока жива, пока шепчу словами
Вас всех… вся изойду лучами слёз,
Раскатанная тестом между вами,

Печённая блином и беляшом,
Вся выпитая грозной рюмкой водки,
Забыта в зимней баньке я ковшом,
Я вбита, гвоздь, в сапожную колодку,

Снарядом всажена в орудие войны –
Да чтобы победить!.. и порвана струною
В моём рояле, чтобы видеть сны,
Чтоб всё сыграть, что деялось со мною…

Мой род… я лишь твой алый, талый рот…
Да старческий уже… в морщинах-сетях…
Кривится он… о счастии поет…
О том, чего не будет уж на свете…

Но и о том, что только лишь придёт!
О том крылатом Ангеле, что снидет
И раскатает тесто, и замрёт
Над белою мукой, и вдруг увидит

Над колченогим кухонным столом
Меня – с очами византийских списков,
А дома нет, пошёл давно на слом,
А океан нахлынул слишком близко,

На стёкла окон – бешенством снегов,
Волнами вьюги горестной и кроткой…
Родные, вот она и вся любовь,
Всё масло, соль, равнина сковородки…

– Ирмосы воскресного канона «Твоя победительная десница»

Твоя победительная десница боголепно в крепости прославися: та бо, Безсмертне, яко всемогущая, противныя сотре, Израильтяном путь глубины новосоделавшая.
Едине ведый человеческаго существа немощь и милостивно в не воображся, препояши мя с высоты силою, еже вопити Тебе, Святый: одушевленный храме неизреченныя славы Твоея, Человеколюбче.

Сплю
Мне бы проснуться
Просыпаюсь – тоже во сне
Мне бы навек очнуться
Травой взойти на стерне
Сплю
Сама себе зеркало
И отражаю себя
Во сне где горько и весело
Проснись
Уже не судьба
Сплю
Молитву печальную
Тихо во сне бормочу
Безумный путь чужедальний
Пройти уже не хочу
Сплю
Пречистой иконой
Гляжу на себя самоё
Нет кона и нет закона
Метель свивает бельё
Ведай Едине несыть
Мор и наледь и глад
Ведай Едине немощь
Нищих у Царских врат
Во сне горит всё что было
И всё что будет горит
По давнему нежному пылу
Смеюсь и плачу навзрыд
Сама себе я молитва
В зерцале ниш и апсид
Сама себе буря-битва
Средь леса чужих обид
Я небу нет не чужая
И дом обращается в храм
Сплю
И сном отражаю
Всё что неведомо вам
А вы так легонько походя
Да загляните в меня
Поделим с вами поровну
Язык святого огня

ГЛАС ВТОРОЙ

Глас Исхода: кроткий, благоговейный

– Тропарь Нерукотворенному образу «Пречистому Твоему образу покланяемся, Благий»

Пречистому Твоему Образу поклоняемся, Благий, просяще прощения прегрешений наших, Христе Боже: волею бо благоволил еси плотию взыти на Крест, да избавиши яже создал еси от работы вражия. Тем благодарственно вопием Ти: радости исполнил еси вся, Спасе наш, пришедший спасти мир.

***

Ах, обнять бы всех!.. времена на смех
Не поднять… таковы неисходные…
По дороге идти между мук и утех…
Поминая шаги Господние…
Ах, да смейтесь вы!.. не сносить головы.
Хулиганила, непотребничала,
Во грехах, что гуще черной травы,
Все валялась – пьяной царевною…
Ах ты путь мой, путь!.. Вот возьму на грудь
Я тебя, мой путь, – истомилася!..
Так мне больно, путь… отдохну чуть-чуть…
Дай забвения сладкой милости…
Шире руки раскинь!.. Вьется синь-полынь
Да по ветру – вьюгой серебряной…
Я кричу: отзынь!.. визг: на кичку сарынь!..
Глотку жгу напевами древними…
Да, я древняя вся! И живу не прося!
И живу, на ветру скитаючись!
Утром щиколки мне целует роса…
Плачет тучею небо усталое…
Ах, иду-иду!.. Сколько раз в году
Вы в меня – то снежки, то булыжники?..
А мою ли песенную страду
Не услышите, вы, чернокнижники!..
Я и солнечных книг, я и лунных книг
До пяти смертей начиталася…
А ко мне щекой снег седой приник,
В лучезарной, холодной жалости…
Ах ты снег мой, снег!.. Может, ты человек!..
Лишь под коркою льда блестящего…
Да и я человек!.. Да и Мiръ – человек!..
До конца своего… настоящего…
Да и Бог – человек!.. не умрёт вовек…
А умрёт – воскреснет… под пыткою…
Вот он, свет мой, свет из-под тяжких век!
Век, зашитый белою ниткою!
Вот погибель моя!.. А танцую я!..
Шире, шире руки раскинула!
Эх, народ-народ!.. вся моя семья!..
Серебристый мой ствол осиновый!..
Иглы сосен-пихт!.. я – живая пищаль –
Вдоль по рельсам, да по серебряным!
Мне канатом – сталь! Ничего не жаль!
И ни верности… и ни ревности…
Образ Твой Пречист… Боже, палый лист…
Боже, светишься весь прощением…
Там, за далью рельс, Ты для всех воскрес –
Из кадила времен каждением!
Наважденье мне… ах, гореть в огне…
Я согласна, в мешке-моем-рубище –
Вдоль по рельсам идти, Боже-Боже, прости,
Всерыдающей и вселюбящей!
Я устала молчать! Я хочу кричать!
На весь мир Твой, Боже, неистовый,
И босою стопой прожигать Твою гать,
Мчаться по ветру медными листьями!
Я согласна всем – да, всем! – умереть!
Каждой кошкою, каждой мышенькой…
Всем родиться! Всеми глотками петь!
Не споёшь всего… не надышишься…
Ах бы, жить да жить!.. Целый век иль два!..
Что за шум за спиною?.. поезд ли?..
Ах, задавит… и пусть… я останусь жива
С нежным, Живым в помощи, поясом…
Ах, сомнёт – и пусть… и не обернусь…
Голова не гола – свечусь кикою…
Не мешок – парча… низка перлов-бус…
А рубины с плеча – земляникою…
Не руби мя сплеча!.. я ж твоя свеча…
Я ж ещё погорю… не гаси меня…
Дикий, смертный гудок… как жизнь горяча…
Только пламя… ни воли… ни имени…
И на рельсы сребряные так упаду,
Распластаюсь… снега узорные…

…задавили бродяжку… загасили звезду…
Безымянную… беспризорную…

– Тропарь Крестителю и Предтече Иоанну «Память праведнаго с похвалами»

Память праведнаго с похвалами, тебе же довлеет свидетельство Господне, Предтече: показал бо ся еси воистинну и пророков честнейший, яко и в струях крестити сподобился еси Проповеданнаго. Темже за истину пострадав, радуяся, благовестил еси и сущим во аде Бога, явльшагося плотию, вземлющаго грех мира и подающего нам велию милость.

КРЫЛЬЯ

В темном зеркале сквозишь меж нами –
Ясный Ангел, иже херувимы.
Память праведнаго с похвалами –
И рубин горит неопалимо
На жизнёшке малой, безымянной,
На живой уде для рыбы старой…
Ты не куришь, ты не пьёшь. Как странно.
Праведницей дышишь ты устало.
Ты прошла военным перелеском,
Крематорьем дымного вокзала.
На рыбачью тоненькую леску
Бусами грехи ты нанизала.
Крылья, то пошитые из марли,
То из бархатистой завирухи,
К ёлке, к торжеству, руками мамы,
Молодой, красивой, не старухи.
Ёлка блещет, мировое древо,
Царскою росой Сеннахирима,
Жадным жарким ожерельем Евы,
В тёмном зеркале плывущей мимо.
Чернь волос и радужек агаты.
На груди – заморские кораллы.
Жизнь ещё не бита, не распята,
Жизнь ещё от смерти не устала.
Крылья, вы изрядно износились.
Облупились яркие игрушки.
Ёлка, разреши мне, сделай милость –
Выпью нынче я винца из кружки:
Той таёжной, той тюремной, битой,
Губы ржавью обожгутся красной,
Через край любови позабытой,
Горько воспомянутой, напрасно.

Крылья, Маккавеев диких пламя…
Перья, перламутровы и гибки…
В тёмном зеркале сквожу меж вами
Шестикрылой звёздною улыбкой,
Черным плавником Левиафана,
Отблеском оружья Михаила,
Пяткою менады, нежной, пьяной,
Нила синей кровеносной жилой,
Чешуёй геннисаретской рыбы,
Рвёт чудесный лов святые сети…
В тёмном зеркале застыну глыбой
Боли и любви – за всё в ответе.
Ты мне плюнь в лицо, во отраженье.
Ты разбей мое стекло в бессилье.
Я парю. Бесследное движенье.
Выдох, вдох. О счастье дышат крылья.
Не обмажешь грязью. Не обрежешь.
Не исколешь копьями-словами.
Я дышу, дышу все тише, реже.
Зеркало в ночи горит крылами.
Но, коль подойдешь, лицо придвинешь –
Отражу тебя я до испода
Вод Чермных, до вечного помина,
Вечевого ропота народа,
До тончайшей дудки, слёзной, навьей,
Слева – Гамаюн, а Сирин – справа,
До великой славы и бесславья,
До пера, что вырвано кроваво.
Губы рыбами плывут… вспухают…
Слёзы заливают их огнище…
Отразись!.. ты шепчешь: я другая!..
Ты мерцаешь призрачно и нище…
Светишься ты скулами, щеками,
Ты бормочешь песни и обеты…
Ты горишь и плавишься веками,
Веками, закрывшими планеты…
Ты к зачатью чистое движенье –
Возрыдаешь, от любви косея…
Ты всего лишь страсти отраженье –
Детское отчаянье Медеи…
Так гляди, гляди в свое бездонье,
В пропасть, где младенческая зыбка…
В тёмном зеркале, Армагеддоне,
Проведу по Времени улыбкой.

– Тропарь субботы, всем святым и усопшим “Апостоли, мученицы и пророцы”

Апостоли, мученицы и пророцы, святителие, преподобнии и праведнии, добре подвиг совершившии и веру соблюдшии, дерзновение имущии ко Спасу, о нас Того, яко Блага, молите, спастися, молимся, душам нашим.
Яко начатки естества Насадителю твари, вселенная приносит Ти, Господи, богоносныя мученики; тех молитвами в мире глубоце Церковь Твою, жительство Твое, Богородицею соблюди, Многомилостиве.
Помяни, Господи, яко Благ, рабы Твоя, и елика в житии согрешиша, прости: никтоже бо безгрешен, токмо Ты, могий и преставленным дати покой.
Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная.

ВОЙНА

Виверны, аспиды, единороги…
Певца Алконоста слеза скупая
Клеймит светилом, Венерой строгой…
А ночь войны валит, наступает.
Орут олени. Трубят тритоны.
Немые гарпии корчат рожи.
А ночь войны течёт с небосклона,
Уж ливнем хлещет в тугие кожи.
Гудят Олоферновы барабаны.
Вопят дудуки Исуса Навина.
Содрав медный шлем, седой и пьяный,
Спит царь – пастухом во мгле овина.
Несчастных, таинственнейших и кротцых,
Нас влёт бьют – павлинами и глухарями.
Апостоли, мученицы и пророцы
Гремят в Давидовы бубны костями.
На чёрном ветру, полном перлом-крупкой,
Железные глотки свои разымут
И вдаль блажат, а яблоки хрупки
Глазные, слезятся, от лука, от дыма.
Война. Она василиска древнее,
Жесточе пламенной мантикоры.
Схвати её, поборись-ка с нею,
Она человек, а не мандрагора.
Она всего лишь небес саламандра,
Красотка с горелой, скошенной мордой,
Уродка-эринья, коса-Кассандра,
Летящая пулей гневной и гордой,
Звенящая мрачным тимпаном кольчуги,
Горящая – в звёздах – пожаром Трои…
Война. На своя возвернулись круги
Вожди, изветренные изгои.
Изюм пересыпать в ладонях. Зубами
Отсечь кус походной лепешки пресной.
Назавтра сраженье. Назавтра пламя.
Господним Телом – псалом воскресный.
Господней Кровью – в любви признанье.
Господней стопою – мечи и латы.
Отдать последнее целованье
Химерам, горгульям, чудищам клятым.
И шлем начищен. И мощны копья.
Мы – нападаем? Мы – защищаем?
Слетают звёзд холодные хлопья.
Мiръ необещаем, невозвращаем.
Мiръ просто жуй, запивай ключевою
Струей из фляги, а лучше дамасским…
Война. Опять от тоски завою.
От дымной и злобной посмертной ласки.
От петли на шее – змеёй горячей.
Горн рубит ветер. Смеются сроки.
И только в зените стоят и плачут
Апостолы, мученики и пророки.

МОЛИТВА О ДРУЗЬЯХ
Пресвятая Владычица Богородица, всепетая стократ, защити моих милых друзей от гибели и беды! Простри над ними осенней любви златорунный плат… пусть полотнище то на ветру времен полощется, поверх ржавой распри и враньёвой вражды… Осени их крылами голубиными слепящих, Твоего сердца, лучей… Зажги им во храме горькой судьбины паникадило в сотню свечей… Друзья мои пусть вкусят бессмертное счастье ласки Твоей! Заботы великой Твоея… Да, смертны все мы, не возьмём себе жизни взаймы… но поёт под куполом ясных небес для моих любимичей – Твоя ектенья! Богородице Дево, Твои напевы… возьми в пригоршню друзей моих жизни, согревай их легчайшим дыханьем, облегчи им, когда час пробьёт, с Мiром святым расставанье… люби их, жалей… небесными очами, слёзными ночами навеки согрей…

– Богородичен «Преблагославенна еси, Богородице Дево»

Преблагославенна еси Богородице Дево, воплощшим бо ся из Тебе ад пленися, Адам воззвася, клятва потребися, Ева свободися, смерть умертвися, и мы ожихом. Тем воспевающе вопием: благословен Христос Бог благоволивый тако, слава Тебе.

***

Бурное море моё, поёт справа и слева…
Снежное море моё, холодит тело рубаха…
По морковному хрусту летят стопы, на устах – напевы,
А лик закинут к небу без злобы, без страха!
Ох, наслушалась я небылиц про себя за век мой!
Ой, наслышалась я клеветы подмётной!
Бегу по снегам босиком, вижу вдали нежный брег мой –
Рассветный брег снежно-алой зари бесплотной.
Мя языком вырывали из колокола, в реке топили.
Мя похищали – а я опять на свободе!
Мя мазали грязью – а я во славе и силе
Опять пела грозные песни свои при народе!
Опять на младом снежку сидела и пела!
Опять певчие птахи изо рта моего излетали –
Мороз Пожирателю снов насквозь прокалывал тело,
А мя, яко Херувима, щадил, без тоски и печали!
Ползла изо всех проходных дворов многоглавая Гидра,
Брела Айравата по улице зимней, бивни топыря…
Меня убивали – а я, очами нагими
Снега сжигая, зубами блестя, плясала на пире!
Застыл ледовый дворец… конькобежцы сняли
Коньки… зашвырнули их за сугроб, за вереть…
Бурное море метели! Верещу в одеяле
Младенцем! Яблочны щеки! На колени валится челядь!
Ах, эта бродяжка, лишь миг назад… глянь-ка – ребёнок царский!
Да вырастет, вымахнет древом, всё одно расстреляют…
Меня бичевали – а всякий удар – подсказкой,
А всякая плеть – во благо, и рана живая!
Да я, мои зимние люди, давно уж сплошная горячая рана!
И это – веселье! И это мне – радость, праздник и воля!
День солнечный, холод, сегодня я встала рано,
Бегу по граду, плюнь ты вослед мне, что ли!
Застынет плевок на лету – жемчужиной нежной!
Застынет во взмахе кулак, для битья воздетый!
А я на снег воссяду боярыней снежной,
И брызнут от лика, от кики лучи великого света!
Да я уж нездешняя! Как бы вам это… тихо…
Слепым шепотком… чугун-молотком… рассыпаны гвозди…
Кровь на снегу… не пожелай врагу ни лешего лиха,
Ни лютого крика, родимой могилы возле…
О, пусть все живут!.. Хоть пять минут… хоть столетья…
А я уж небесная! По облакам пробегаю.
Свисти! Улюлюкай! Каменья швыряй! Я – ветер,
Я снег и солнце, и мёртвая я живая!
Бурная бездна, вздымай Посейдоновы вздохи…
Бурное море моё, пой мне гимны справа и слева!
Я бегу по вьюжной воде Альтаиром, слепящим сполохом.
Преблагославенна еси моя Богородице, Дево.

– Ирмос канона «Грядите, людие»

Грядите, людие, принесем хваление Богу, прославляющему угодника Своего и показавшему того во всех искушениих непреодоленна, и воспоим Ему песнь: славно прославися. Навед враг всезлобный на господина твоего, блаженнаго князя Бориса, смерть окаянным братоубийцею, и тебе с ним восхоте погубити, но ты, спасен от злых, воспел еси: слава Богу о всем, буди Имя Господне благословенно.

***

Грифон, Симург… ирбис злится в пятнистой снежной парче…
Всё Время, люди, индиговой птицей сидит у меня на плече.
Я глажу его. Я ему шепчу – о нет, не суровый приказ:
А ласку, а сказку, и кровью косит икряной круглый глаз.
Медвежий Молох, серебряный мох, скалит пасть сатир,
Мохнатый фавн, ссутулился гном, ах, опоздал на пир,
А звери и птицы все уж сидят за обширным столом,
Звенят бокалами, пьют и едят, такой чертолом,
Носы и хвосты, нефтяные крыла, и спицею – клюв
Пронзает века, убрус у виска, рассыпается туф,
Чертополох прорастает огнём сквозь каменных туч пласты,
Ты спой мне, Время, о том, о сём, голосистое ты,
Ты мне прочирикай, все иероглифы пробормочи –
От пенья сирены до струй Иппокрены, до ифрита в печи,
До дымного джинна, тоской одержимого по объятью живьём,
До крупа кентавра, хребта динозавра – драконом зовём,
Плывя на плече моём по-над землей на ковре всех ветров,
Ты спой, расскажи, что там будет со мной, лишь криком, без слов!
Народы, герои в ладье уплывают, в широкой ладье…
Чирикай мне, Время, как баба рожает нам жизнь или две,
Одну – на земле, а другую в зените, вот ворожба,
А Парки плетут одинокие нити, ажуром – судьба,
Пчелиным гуденьем, арахновым бденьем, тафтой паутин,
Что слышу, что вижу за чуть внятным пеньем, за мышцами спин,
За строем ежовым штыков лихолетных, заводом войны,
За свалкой задворок, за голодом корок, за снами Луны,
Что вижу, что чую, что въявь осязаю, и дыбом власы,
Рождает Царица Того, Кто мне снится, Чьи – звоном – весы,
И скользкое тельце упорной кефалью – из звёздной икры…
Заморской печалью!.. запечною жалью… так стоны остры…
И эти рожальные, дальние вопли… всё бьют в потолок
Хибары, пещеры… отверзи ми двери… входи, Царь мой Бог!
Ты в Мiръ стрекозиный, роскошный и нищий, ворвался копьём!
Ты станешь на блюде священною пищей, казнящим серпом!
Кровавым куском опалённого мяса… где теста кругляш?..
Грядущая Пасха… великая ласка… её не предашь…
Громадным глотком ледяного кагора, надрезами вен,
Горячечным ветром слепого простора и зрячих измен,
Колен преклонённых, и уст воспалённых, и слёз, солоней
Царя Соломона неведомых копей, и смерча сильней!
Вот – Бог мой, любимый! Сегодня родился! А завтра распнут!
Уже не инкубы-суккубы, кыш, мимо, умчитесь в закут,
Сгинь, ты, Медуза Горгона, сгори, Минотавр,
Рассыпался рог твой, подножие трона, твой век миновал!
Чудовища вы, на землице и в тучах, птичьё и зверьё!
Протянет напиться из рук могучих тебе, вороньё,
Протянет вкусить – ломтём в голодуху – любови пирог:
Поверх всезнанья, зренья и слуха, меж тающих строк,
Дорог, начертанных киноварью, коварных когтей,
Меж гари беззвёздной войны и свары безумных детей:
Мы долго и больно тот свет ожидали, тот Агиос Фос,
Что – визгом младенчика в одеяле пылающих роз,
И тает Господь, улыбаясь и плача, лучом уходя
Во мрак панихидный кафизмы горячей, в сиянье дождя,
В мерцанье снегов… потерпи хоть немного… страданья не вем…
Грядите, людие, хваление Богу днесь принесем.

– Богородичен Догматик

Прейде сень законная, благодати пришедши: якоже бо купина не сгораше опаляема, тако Дева родила еси и Дева пребыла еси; вместо столпа огненнаго праведное возсия Солнце; вместо Моисеа Христос, спасение душ наших.

***

Голос твой соловьем звенит и пусть собаками облаяна
якоже бо купина не сгораше опаляема
да и собака то человек в лае заходится напрасном бешеном
возьми кусок из руки ты бедолага лохматая лешая
возьми мою белую кость погрызи ну раз так-то захлебываешься
сама во свой лай кандальный заковываешься
сама своим лаем гордишься и упиваешься
всеми четырьмя лапами в железный лед упираешься
ты ж собака моя родная глаза бездонные
давай тебе песню спою про то как прейде сень законная
благодати пришедши на колени валюсь перед мордою
перед клыками когтями смертями я ведь не гордая
давай собака вместе полаем вместе оно сподручнее
вместе все спорится и разъятое и обручное
и рожальное и рыдальное и ростральное и расставальное
и разымчивое и переимчивое и небесное-беспечальное
ах ты ангел собака да крылышки Бог тебе не приделал шерстистые
лай ты лай на ветру страдай одиноко неистово
да я ведь с тобой брешу над судьбой смеюсь над усталостью
над рыжею шкурой над жизнию-дурой над сонною старостью
и ты собака стара лай хоть до утра
а я тебе вторю на четверенечках
а утром лай оборвется пора
и нас разгрызет время семечками
и выплюнет шкурки шерсть кожу ошурки
а лай зазвучит нежной песнею
и две беспризорки две полудурки
за гаражами любви сторожами воскреснем мы

– Величание

Величаем Тя, Живодавче Христе, и чтим образ Твой святый, имже нас спасл еси от работы вражия.

Мы все друг другу – ой, зеркала…
Отражаемся сотни раз…
Цепь бесконечности так светла.
Не узнаём мы – нас.

Мы все друг другу – ох, двойники…
Всё люди, а конский храп…
Медвежий стон, вой волчьей тоски,
А человек так слаб.

Мы все друг другу – одна еда.
Ты глубже зубы вонзи.
Ты думал – один?.. а ты – стада.
Копыта тонут в грязи.

Не мясо жарим, а бытиё.
Не рыбу варим, а смерть.
В котле времен стираем бельё:
Надеть его не посметь.

И только там, на последней черте,
Спохватываясь: дураки!.. –
Величаем Тя, Живодавче Христе,
В тени Твоей стоя руки.

Дрожа, молясь у тьмы, у черты
Страданья – любовью одной:
Чтим образ Твой, образ святый,
А небо – синей стеной.

Бормочем: останься со мной… со мной…
Останься с нами… не брось…
А свет относит нежной волной
Ветер Твоих волос.

***

Величаем тя, Живодавче Христе…
Я томлюсь о красоте! Я живу в красоте!
Я так жизнь люблю, как ребенок – ель
Разнаряженную; корабельную колыбель.
Каждый день мне – праздник. Мне праздник – хлеб,
Даже черствая корка, соль судных судеб.
На меня в подворотне разбойник – прыг!..
А я ему – лунный отчаянный лик!
А я ему – Солнце, а я ему – Луна,
А я ему бормочу: жизнь-то, дурень, одна…
А он мя валит на снег, да на спину – ногой:
Что, вопрошает, правда не будет другой?..

Да мне все равно, что там будет, ТАМ!
В хороводе кручусь! Самоцветы – к перстам!
Вышиваю шагами строчки-стежки
Вдоль больницы последней… вдоль застылой реки…
Это праздник, ты слышишь! Я лишь самоцвет.
А кому мя дарили – того не было и нет…

Я с ручонки скатилась. Осколков сверк.
Я, нефрит зеленый, в бане разбилась навек.
Живодавче, я знаю: праздник быстро сгорит.
Улетит. Истает. Заплачет навзрыд.
Колесом укатится за смерть, за любовь.
Мя жгут Костромой посреди снегов.
Вокруг мя так пляшут – снега визг да хруст!
Вдовой соломенной плачу… огнем небесным утрусь…

А и что?.. захотела из праха восстать?!
Ах ты жадина, небом скрадена, тебе исполать!
Вишь ты, в праздник Весны тя дотла пожгли,
А желаешь – колесом – по ободу земли!
Ах ты песня… мало тебе, что всем Мiром поют…
Что тобою плачут, укрывшись в закут…
Ах ты солнечный пирог, густо масленый блин…
Ты на Красной Горке – акафист один…

Я пляшу-пляшу, да и задохнусь.
Я дышу-дышу, да вдруг упаду: и пусть!
Упаду – ликом вверх – руки вразлёт –
Лазурит-праздником – небо! Крестом – самолёт!
Изгрызли мя! Искурили мя!
А Господь из туч: кто тут валяется голомя?..
Ах, царевна моя, нищебродка моя!
Воробьиная кика! Снеговеи белья!

И вдохну я до дна красных лёгких – звёзды все!
Поцелую облако в парчовой красе!
К небесам васильковым ручонки взмахну!
Праздник!.. Господу заору: не пойду ко дну!
А вскочу, усопшая, живая тотчас!
Живодавче, неужто эх-раз-ещё-раз?!..
Эта жизнь золотая… лалом вышита по швам…
Неужель – на груди в горсть сгребая – да сызнова раздам?!

Всю до кости. До пуговицы. До жемчуга. До гвоздя.
До морщины. До пули. До можно, где нельзя.
До пяти рыб – в голодуху последнего торжества.
До боли, где всхлип – святей, чем слова.
До колечек вдовьих на леске,
где в золоте слёзной ряски – озеро-лик
Чудотворной… всю, до вечности,
так дико похожей на миг…

Ах, небо мое! Танцую! Птичкою на Кресте!
Люблю тя, жизнь, целую – на позабытой версте!
Люблю тя, Господи Живодавче, чистейший небесный ключ!
Люди, мне в праздник подайте злато меж чёрных туч!
Господи, сажай мя на санки! По синему снегу кати!
Докатимся спозаранку до злой развилки пути…

И там мы с Тобою спляшем. Во праздник мя не убьют.
Твой праздник велик и страшен! Огнище – на пять минут!
Жила всю жизнь красотою! Всю смерть буду ею жить!
Земля под Твоей пятою – парчовой молнии нить…
Я так Тебя обливаю слезами бродячей любви.
Я так Тебя обнимаю, пожаром вышиваю: живи!
Хоть Ты без того бесконечен… неуязвим, невредим…
Вцепляюсь Тебе я в плечи… вьюсь подле Тя, тайный дым…
Бесслышно, бесстыже, бескоже, безбольно Тебе бормочу:
Спаслись мы от смерти, Боже, – гладь оком живую свечу…
Жемчужины две на нитке. Подшитый огнём сарафан.
Тряпицы. Утварь. Пожитки. Дома уходят в туман.
Лишь празднуют волю души, на площади призрачной той,
Где музыка тише, глуше, где серебро под пятой,
Мерцают, танцуют, вьются, мотают туда-сюда
Монеты, чайники, блюдца, гаремы и города,
Сапфиры птицы Гаруды, железо пьяных машин,
Густые хрипы простуды, хрусталь поминальных вин,
Дождем обмотаны, ели в колючках сребряной тьмы,
Солгали б, да не успели, не взяли пляску взаймы,
Не наняли вольный праздник рабом, слепым батраком,
Не стал гордый Мiръ – отказник от войн, что лежат ничком,
А я Тя, любовь, примечаю затменным Солнцем в толпе,
А я Тя, любовь, величаю, соль жемчуга на губе,
Пляши, протяни мне руки, ломай ледяное жнивьё,
На злую ночь, на разлуку, хоть, знаешь, не будет её.

– Кондак второй

Неизреченнаго и Божественнаго Твоего к человеком смотрения, неописанное Слово Отчее, и Образ неписанный, и богописанный победителен, ведуще неложнаго Твоего Воплощения, почитаем, того лобызающе.

ПОЛЕТ

Всегда и здесь. Везде и вновь. И в первый раз.
Возьми, плыви. Не прекословь. Здесь и сейчас.
Вот этот Мiръ, подвздошье дыр, подводье нор,
Я здесь, сейчас, промежду глаз вопит мне хор.
Я Третий Глаз, у неба я лежу во лбу,
Горизонталь, волос печаль, ветла в гробу.
Ожгут ветра. Допрежь, вчера. Здесь Рай и Ад,
Лоб в лоб – с полночи до утра – улыбки яд.
Крыла размах… вот дикий страх – крылом махать…
Лететь, любить, проклясть, простить, и снова вспять.
Мне тыща тысяч голосов рвет сердце в пух
И в прах, и в клочья, на засов сажает Дух.
Дышу. Крылами так машу! Устала плоть.
Я только Дух, ломлю за двух, не проколоть
Меня ни бритвой, ни иглой. Заточка, меч,
Граната, бомба – все долой. Не стоит свеч.
Лечу. Дышу! И вижу всех. Люблю стократ.
В морозе неба – белый мех, планет парад.
Дышу. Восхищена! Гляди! Восхищена.
Горят закатные дожди. Душа одна.
Мой Мiръ бушует и вопит, и глух и нем,
Отсюда – ох, потрясный вид, мясной Эдем,
Разъято тело на куски, и нотный стан,
Гармошка ребер, от тоски в дымину пьян
Баян он музыкой упился он – орган
В зенит он музыкой молился всем богам
Последний мой во облацех седой полет
Последний мой горячий цех и скошен рот
Целуй же воздух за гроши крыла вздымай
Лети чуди ори дыши пером стегай
Все безвоздушье между звёзд мешки угля
Полет последний в полный рост а где земля
Она валяется дрожит скользит растёт
Плавучий шар морей пожар калёный плот
Жара отрава рек узлы песчана сеть
А горы – сахаром из мглы их можно съесть
Из чаши выпить костяной – синь-океан
Маши крылами надо мной любовь-буран
Гляди ты Космосу в глаза не струсишь коль
Лети рыдая и сквозя крича: доколь
Пошире крылья распахни глаза разверзь
Ты не питон ты не тритон ты луч и твердь
Рисунок грозных облаков меняет цвет
Крыла жужжат спадет наряд брызнь голый свет
Вот ты бесстрастна и гола а что ж ревёшь
Сжигает вечный огнь дотла ребячью дрожь
Воочью зри великий Взрыв безликий Прах
Летишь глазами так вопишь цветок в руках
Подземно пчёлами жужжим внутри могил
А кто ты кто ты Серафим в соцветье крыл
А кто ты кто ты сонмы букв и знаков и
Царапин-ран и пыток-мук допрежь любви
Парят крыла перо и пух громадный взмах
А кто ты кто ты птица Рух последний страх
Я первый – в небесах – побег дитя зерна
Пшеничных звёзд я человек я здесь одна
Кричу хриплю о где же Бог навзрячь навзрыд
Мiръ подо мною одинок он бок круглит
Сияет кровью и слезой святой войной
Как страшно люди над грозой лететь одной

***

Ты мой маленький, щеник мой, гриб-боровик,
Ты ведёшь через жизнь мя, прекрасен твой лик,
Ты ведь Ангел, кудрявый ты мой Ангелок,
Видишь, алым окрасился нежный Восток,
Ты ведешь мя, мой свет, через Ад, через Рай,
Ты мне шепчешь неслышно: тётенька, не умирай,
Ты такая ведь добрая… знаю, грешна,
Кто не грешен, а жизнь драгоценна, одна…
Он мой маленький Данте, рыбацкий костёр,
Через реку мой брод, мой святой Христофор,
Мой младенец Христос, Мiръ не зрю я от слёз,
Нежный шёпот, мой ландыш, сквозь осень пророс,
Он качается, тает позолотой икон,
Знаком ИХТИС, ладьёй, где индиговый звон
С колокольни над ясной закатной рекой,
Он ведет мя, он мне в руку вцепился рукой,
И послушно за ним я иду, я молчу,
Жги, мой Ангел последний, надежду-свечу,
Нам осталось гореть, нам осталось идти
Лишь вперёд, жизнь сжигая в горячей горсти,
Ты веди мя, мой Ангел, туда лишь, вперёд,
Где никто, о, никто никогда не умрёт,
Ну а я, так и быть, я согласна, умру,
Улечу я листвой на осеннем ветру,
Золотого сиянья у небес не отнять,
Ты веди мя, мой сын, свою бедную мать,
Я покорно молчу, я иду за тобой,
Повторяя кондак пересохшей губой,
Повторяя тропарь кровеносной душой,
Повторяя любовь обожжённой рукой.

ГЛАС ТРЕТИЙ

Глас Небесной Радости: бурный, как море

– Кондак Рождеству Христову «Дева днесь Пресущественнаго раждает»

Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит: ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Oтроча младо, Превечный Бог.

***

Поливаема земля вся, насквозь, чернопламенными дождями…
Дева днесь Пресущественнаго раждает.
Выплывает будущее из груди – ночными гордыми лебедями…
И никто из нас не знает, что будет с нами.
Я давно песнею людей и себя вопросила:
Что ж там будет-то с нами?.. под корень подкосят?..
И в незнании том – великая сила,
И земля вертеп Неприступному приносит.
Крыла облака на весь зенит простирают;
Ангели с пастырьми славословят;
А я то ли праздную, то ль умираю,
То ль у трона Богородицы – секира наизготове.
Сторожу. Уже, ветхая деньми, не рожу младенца!
Выпитою чаркою опрокинута младость.
Лишь разрежу ножом ладонь, и единоверцу –
Кровью – на снегу: ТЫ МОЯ РАДОСТЬ.
Волсви же со звездою путешествуют… ах, спастись бы!..
А может, спасемся, коли кондак сей затвердим…
Постоим у радужной ели на льду сладкой жизни,
На краю ойкумены, на кромке небесной тверди.
Кому сейчас надобны словеса изветшалы?..
Бабкино-кошкино-запечкино бормотанье…
А ты Звёздную Мать, яко дитенка, закутай в одеяло,
А ты упаси Ея от сожженья, проклятья, закланья.
А ты, нищий, положи-ка Ея, Царицу, рядом –
На сон грядущий… когда огнь с неба, и рыдать трудно…
Нас бо ради родися Oтроча младо,
Превечный Бог – для нас, чад сиюминутных.
Откинь верблюжий углышек… приклейся устами
К горячей смуглой щеке, лесным намалёванной богомазом…
И жимолость глаза целуй… что там будет с нами,
Сынок тебе скажет. Нам всем. Однажды и сразу.
И все повалимся пред Ним, в рубищах, скользких атласах,
Робах, мантиях, голяком – на живые колени-кости!
И рванём на груди рубахи, обнажая дымы и мясо,
Плоть, душу и дух, на пирушке последние гости!
И кто хохочет, кто хнычет, кто блажит заполошно,
Кто от восторга на вихревом ветру торосом стынет, –
Всё равно! И всё досягаемо. И всё невозможно.
И лишь кондак Рождеству – на сухих губах слаще крови,
Горше полыни.
И я его пою-бормочу, надсадно ору,
Хрипло воплю, раззявив рот отчаянный, занебесный:
Ибо лишь так, только так я заткну живой любовью
Эту гиблую угольную дыру
Во звёздном ветхом мешке, над мировою бездной.

– Тропарь священномученику Пантелеимону «Страстотерпче святый»

Стpастотеpпче святый и целебниче Пантелеимоне, моли Милостиваго Бога, да пpегpешений оставление подаст душам нашим.

***

Тебе Богом дана эта земля – её повоюй!
Ты её расстреляй с корабля потоками струй
Лютых стрел! Ты не пел её гимны – учи!
Стань дрожаньем сиротской её свечи!
Слышишь ты… не молчи…

Захвати её силой. Мужчин – мечом
Порази. Её дев неси за плечом,
На загорбок взвали, и тащи туда,
Где солёная, слёзная плачет вода,
Где в огне города.

А детей и скот ты добычей бери.
Этот стингер, он жжёт её изнутри,
Этот шаттл, ножом-крылом режет вдоль
Море, вопли и соль,
Всю чужую юдоль.

А любовь – тож набег! Всяк войною спалён!
Ниневия, Ассирия и Вавилон!
Ты крылатых быков на закланье кидай,
Пусть твой жертвенник кровью зальется в край,
Что стоишь-то? Стреляй!

Как стремглав подчиняешь святые края!
Вот, мой царь, все первейшая радость твоя!
Вся услада последняя! Зевы могил!
Зри лежащих, недвижных… о, ты их убил.
Счастье! Ты победил!

Боязлив, малодушен… серей, чем мышь,
Перебил тьму народу… ты просто мстишь.
Пережёг тучи туч пеших сириян…
Потерял счет казням, от крови пьян…
Чу, труба… Иерихон… туман…

Ах, война, прегрешенье, зловещий марш!
Ритуал Голиафа, полночный фарш,
Мясорубка и крики, и копий лес,
И с зенита – кровь – стеною, отвес,
И не жди чудес.

Рукопашная. Парни с размахом плеч.
И друг другу под ребра вонзили меч.
Ты стоишь и глядишь, во жужжанье стрел.
Ты приказ им отдал, будто песню спел:
Им не быть – повелел.

Наступи на шею ему, врагу!..
Попирай!.. Повесь его на суку!
Сладко так рыданье народа испить,
Оборвать пуповины кручёную нить.
Навсегда – отомстить.

Ты стоишь. Округ головы – дымы.
На тебя взираем безумные мы,
Все в кровище, лохмотьями – камуфляж,
За спиной – гора Фавор, вечный страж,
Что молчишь… вождь ты наш…

И внезапно откуда-то, будто плот
Наплывает живой, весь живой идёт
Человек, и держит крепко в руке
Свет, он рвется на мировом сквозняке,
Гаснет, гибнет в тоске.

Ближе, ближе. Нет, то не светильник! Сосуд
Красной глины. Так снадобье к ранам несут.
Так к далёким странам плывут ладьи,
Чтоб спасти, чтоб в горсти унести
Боль и стоны твои.

Ближе, ближе! Подходит он вгрань и вплоть.
Тихо шепчет: меня вам послал Господь
Из иных пламён, из глухих времён,
Развернул плодом из ночных пелён,
Я один. Утомлён.

О, ты волен сто раз меня, царь, убить.
Я тебе никто. Разреши, дам пить,
Наложу повязки на раны нам –
Насекомым, людям, птицам, зверям,
И богам, и царям.

Как тебя зовут? А тебя… в ночи
Средь в крови убитых – живой, не молчи!
Я хочу твое имя навеки знать!
Повторить, и любить, и плетью стегать,
И с тобой – умирать!

…и стоял пред царём царь грядущих лет,
Паренёк кудрявый, худой, на просвет,
Тот военный скелет, тот святой обет,
Тот в ладони зажатый предвечный свет,
Все изрезаны камнем босые стопы,
Удивленно идут от судьбы до судьбы,
Тот бродячий лекарь, курчавый врач,
А вокруг во шлемах – солдаты – вскачь,
Кто лежит бревном, кто хрипит навстречь,
Кто орёт, воздетый на вертел-меч,
А он все стоял, все стоял-молчал,
Древний шепот голодный, начало начал,
Пантелеймон-целитель, пришед к царю:
Нам войну подарил?.. тебе Мiръ подарю –
Целый Мiръ, царёк, у твоих он ног:
Плачь, живи, ты в нем живи, одинок.

– Воскресная стихира «Твоим Крестом, Христе Спасе»

Твоим Крестом, Христе Спасе, смерти держава разрушися, и диаволя прелесть упразднися: род же человеческий верою спасаемый, песнь Тебе всегда приносит.

***

Тайна Двойного. Ждут имяреки.
Рек Авраамы, Мелхиседеки.
Я одинока. Я созерцаю.
Чай кипячу. Заварю. Наливаю
В чашку немого, глухого фаянса.
Тихо пою запредельные стансы.
Тихо и тайно, до смертного часа –
Горечь-кондак моего Осмогласа.

Мы раздвоённые. Мы – двойниками.
Переплетёнными насмерть руками.
То мы друг другу – проклятия-письма.
То умираем от боли на тризне.
В зеркало наше глядимся – друг в друга.
Не исчезаем из зимнего круга.
Чёрный ли, белый. Поделен, расчерчен.
Ирода блюдом в танце заверчен.

Думал – один ты?! Нет! тебя двое.
Дай я ту тайну тебе приоткрою!
Ты только мнишь, что родил, чего нету:
Это уж было, шаталось по свету!
Это уж грызло в харчевнях, тавернах
Мясо и кости, мечтало бессмертным
Стать, и бросало на плечи, на спину
Всё лучезарье зари соловьиной…

Неповторимо дышать ты грозился?
В зеркале яростном ты отразился!
В зеркале старца, калеки, соседа,
В миске латунной чужого обеда.
Знают тебя наизусть. О, до тверди
От преисподней. От жизни до смерти.
Буквицы, знаки твои повторяют –
О, демеством одичалого Рая…

Ты, мой октоих, красны знамёна!
Мошки-крюки, полнозвучное лоно!
Плод я лишь твой, моя вечность седая.
В ладанном храме стою и рыдаю –
Певчая, клирос под выгибом синим,
Шёлковой вьюгой пророческих скиний,
Зеркалом купол меня отражает.
Так меня заново небо рожает.

Ну же! Гляди в меня! Глаз не опустишь!
Не отвернёшься! Грехи все отпустишь!
Видишь, твоё я подобье, двойное
Горе, как больно… то было со мною
Или то будет?.. Смеешься ты люто,
Царское Время. Нет часа, минуты.
Есть только зеркало: ты ли то, я ли –
Нас повязали, в конце ли, в начале.

Тихо заплачу моей ипостасью:
О, лишь Твоим Крестом, Христе Спасе,
Смерти держава дотла разрушися,
Прелесть диаволя вмиг упразднися:
Вешней грозою катит с небосклона
Род человеческий, верой спасённый,
Верой спасаемый, старой и ветхой,
В небо лазурно распахнутой клеткой,
Я вылетаю, я пьяная птица,
Мне довелось зазеркалью присниться,
Мне посчастливилось вымолить слово –
Нежную, бедную Тайну Двойного –
Перед стеклом, пред иконною рамой,
Лаской озёрной, алмаз-амальгамой:
Ряской затянутой, нежным движеньем,
Смутным, дрожащим, ночным отраженьем,
Крепом, нет, саваном-снегом укрытой,
Родов пелёнкой, шинелью убитой,
Слёз пеленой, дождевой, шелестящей,
Страшным грядущим, святым настоящим.

МОЛИТВА О ВРАГАХ
Господи Исусе Христе, Сыне Божий! Спаси, сохрани и помилуй наших врагов. Шепчи Ты им на ночь, морозом по коже, Твой речной и полынный молитвослов. Прости Ты их за ненависть, змеиную злобу, за глухую месть, за слепую войну. Они на свет рождены, чтобы во счастие плыть, а зрят судьбину одну – бить, бичевать, убивать, повернуть лёгкий ход Твой, по суше-водам-небесам, Боже, вспять. Помилуй Ты их, прости! Тяжко им крест чугунный нести. Всякого из них пожалей, приголубь… тёплым дыханьем повисни у губ… нежной молитвой по щеке погладь… и тогда сгибнет ненависть вдругорядь, и обернёт враг к Тебе, Господи, поновлённый лик – всё равно, Господи, навек иль на миг…А может, враг-то, он и есть друг, только не тянет к тебе дрожащих рук… а чистит оружие… а вяжет плеть… и молится, как ты: о, только б не умереть.

– Богородичен Догматик

Како не дивимся Богомужному рождеству Твоему, Пречестная? Искушения бо мужескаго не приемши, Всенепорочная, родила еси без отца Сына плотию, прежде век от Отца рожденнаго без матере, никакоже претерпевшаго изменения, или смешения, или разделения, но обою существу свойство цело сохраншаго. Тем же, Мати Дево Владычице, Того моли спастися душам православно Богородицу исповедающих Тя.

***

Мати Дево Владычице…
Всяк человек в колени Твои зареванным ликом тычется.

я не знаю куда мне дальше идти
и я вижу далекий путь
я небесную птицу держу в горсти
выпускаю я как-нибудь

волчий сиверко сердце валил наповал
и к жилью – по снегу ползла
да ведь каждый так вот так выживал
каждый так же горел дотла

это облако яблоко укусить
я-то разве уже в Раю
по натянутой – шаг
не порвется нить
на ветру я еле стою

балансирую нежно руками машу
это крылья
идите вы врать
это путь не дыши да я не дышу
дай мне воздух поцеловать

под ногами – ветер
и ветер – вокруг
и сияет над головой
не разнять прозрачных призрачных рук
не забыть твой голос живой

ГЛАС ЧЕТВЕРТЫЙ

Глас Всепразднственный: то радость, то печаль

– Тропарь Рождеству Христову «Рождество Твое, Христе Боже наш»

Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся. Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока. Господи, слава Тебе!

***

Я сегодняшняя. Я мгновенная.
Я под небом – о, неизменная.
Да оглядываюсь: грудничок во мгле –
Это ж я, я, крошенька, на земле…
Я росла-росла, да и выросла!
Я ждала-ждала, да и вылетела –
Клеть открыли, и – в Мiръ пылающий
Запорхала я, благословляюща!
Прославляюща, снежком пущена –
Над кондаков священными кущами,
Над ирмосами, полиелеями,
Всепрощающа и жалеюща!
Вся зверями злыми излюблена,
Вся слезами текуща, изрублена
Оговорами, лживой клятвою, –
А звучаща зарей троекратною!
Всех врагов незримо целующа,
Не душой вживую торгуща –
Душу всем отдающа: молитеся!
Насыщайтеся, упоитеся!

Рождество Твое, Христе Боже наш!
Воссия Мiрови свет разума…
Ты ж меня ещё не родишь, не дашь
Во ладошку – дитячьей радости!
Ты ж летишь один! Я ж горю одна!
В небесах Ты, а я – в заснежии…
Изойдет зима! Налетит весна!
Хлынет в лик безумьем, безбрежием…
Ты рождён! Ты не умер! Ещё не распят!
Ты Младенчик… смеётся Пречистая…
Колесо катит… не пойдёт назад,
Через вопли, снега неистовые…
Я зову Тебя. Я люблю Тебя.
Я пою Тебя – Бога меж людьми!
Ты один – в небеси – вся моя судьба:
Ты звездами мя осыпь, обними…
Половина хитона красная,
Половина хитона синяя…
Задрожала улыбка радугой,
А висок заискрился инеем…
Умирать нам всем… всё бы ничего…
По Тебе одному плачу-маюся…
Рождество Твое, Христе Боже!.. о,
Над вертепом низко склоняюся…
И Мария, в лоскутьях, парят власы
То ль из лыка, а то ли из кружева,
Мне глядит в лицо, будто на часы
Ледяные: сыплются стужею,
И Младенец, гусеница времён,
Чуть шевелится под лампадою,
Тихо так, в бинтах кровавых пелён
Возлежит под Мiра громадою.
И я молча, рядом, в огнях стою,
Во метели, с коровой бумажною,
Шерстяную овцу шепотком зову,
Вся полночная и бесстрашная,
Вся застыла на холоду Рождества,
Вся лоскутная и заплатная, –
Все забыла Тебе любови слова:
Осмогласные, необъятные.

– Тропарь Божией Матери «Богородице Дево, радуйся»

Богородице Дево, Радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

***

Я прощаю Времени мои раны.
Я прощаю Времени его копья
И ножи его: так вонзались странно,
Норовили к сердцу, а то к изголовью.
Я прощаю детям жестокие пытки
Беззащитных – и визги за гаражами.
Я прощаю лжи бесконечные свитки,
Где её палимпсест вопит под руками.
Я зверям прощаю скрежет зубовный,
Крючья хищных когтей и голод извечный:
Вы – пожрать мя?.. а я вам – песней любовной,
Бестелесной добычей, зарёю встречной.
Я прощаю птицам и клюв, и клёкот:
В небе чистом, будто дитяти дыханье,
Слышу лишь голубей рыдающий ропот,
Вижу крыл Благовещенских воздыманье.

Я прощаю людям все плётки, пули,
Все бичи, все зенитки и все снаряды.
Палачи и герои навек уснули,
А дивися, новые пялят наряды.
Человек убивает вновь человека,
Все равно, дальний, ближний ли, неизвестный
Иль родной, забудь, он враг либо лекарь,
Иерей, бормочет стихиру над бездной.
Тяжело простить бандита, убийцу.
Тяжело? А ты возьми да попробуй!
Эти каменно-тяжкие, твердые лица,
Все в щетине, над грубой тюремной робой.
Я прощаю. Убил. Ну, а если матерь,
Да, твою? Иль отца твоего? Иль брата?
Сдёрни, криво крича, ты с посудой скатерть,
Перебей на счастье, до первой расплаты.
Вы не верите? Верите так, вполсилы?!
Не по нраву вам любви угощенье?
Я прощаю вам, люди! Давно простила.
…вам, беда, наплевать на моё прощенье.
И шепчу я всё невнятней и тише,
Полоумная сеть узлы вяжет больно:
Богородице Дево, радуйся, слышишь,
Просто радуйся, только радуйся, только……..

– Тропарь святителю Николаю «Правило веры и образ кротости»

Правило веры и образ кротости, воздержания учителя яви тя стаду твоему яже вещей истина; сего ради стяжал еси смирением высокая, нищетою богатая. Отче священноначальниче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим.

***

Чем ближе к святому – тем тише шаг.
Празднуй, возвеселися, душа.
Свечи в паникадиле, как в пироге.
Одна свеча тает в руке.
Праздник, напрасна давняя боль,
Снег сыплет на раны раннюю соль,
Никола зимний, так, на него
Отец опочил, пой ему демество,
Никола вешний, а на него
Отец родился – моё торжество!
Празднуй, святитель ты Николай,
Отца ты увел за руку в Рай,
За руку, пробитую пулей на дне
Войны ледовитой, въявь ли, во сне,
Она контрактурой весь век сведена,
Палитру держал, подносила жена
Упрямую рюмку, на вилке кусок
Военной тушёнки, последний глоток,
Последняя пайка, последней слезой
Омочен ржаной, празднуй, Рай воспой,
Я так свято верю, что он в Раю,
Я древний тропарь одичало пою,
Стою в соборе меж дивных людей,
Николин праздник, возьми и владей
Моим ты сердцем, в артерьях дорог,
В прожилках веры, вдоль-поперёк,
Никола вечный, крестами хитон
Слепяще-белый – навеки клеймён,
Твоя икона, на леске – под ней –
Сто перстней златых, пчелиных огней,
Людские дары, тебе исполать,
С пальца сдернуть, на нить нанизать,
Игрушки, сласти, лакомый кус,
Все ближе иду, назад не вернусь,
К тобою наряженной ёлке твоей,
Златая птаха поёт меж ветвей,
Кровавая плаха, повинный мыт,
На нитке страха якорь висит,
Торпедой пробит корабельный бок,
Всяк одинок, и ты одинок,
Ты мой малеванец, смугл, гололоб,
Военный танец, Господень Гроб,
Отец, а похожи с Николой вы,
Такой же лысый шар головы,
Такая ж кудлатая седина,
Такая ж улыбка, моя весна,
Такая ж пустынная смуглота,
А кровь в холстину любовью влита,
Отец, почему ты не стал богомаз,
Ты всех святых малевал бы с нас,
А мы бы шли к тебе, как на парад,
А мы б у мольберта вставали в ряд,
Скуласта натура, глаза горят,
В торосах-крестах ледяной наряд,
Ещё шаг, ну, ближе, ещё, ещё,
Кольца звенят, сквозняк, горячо,
Горячо сердцу, поздно, давно,
Празднуй бессмертье, ведь есть оно.

– Богородичен Догматик

Иже Тебе ради Богоотец пророк Давид песненно о Тебе провозгласи величия Тебе Сотворшему: предста Царица одесную Тебе, Тя бо Матерь ходатаицу живота показа, без отца из Тебе вочеловечитися благоволивый Бог, да Свой паки обновит образ истлевший страстьми, и заблуждшее горохищное обрет овча, на рамо восприим, ко Отцу принесет, и Своему хотению, с небесными совокупит силами, и спасет, Богородице, мир, Христос, имеяй велию и богатую милость.

КОЛОКОЛЬНЯ

Предста Царица одесную Тебе!
На смертном одре,
на ярой гульбе,
на пыльных пустынных руинах времён –
торжественный колокольный звон.
То я звоню, баба-звонарь!
Звонарка, знахарка, с нарядами ларь,
живой да крепкий сундук костяной:
открой меня – что там было со мной!
Ох, крышка дубовая тяжела:
то глотки вопль, то плеск весла,
то пламя, где в печи горят тела –
а я выжила, на ветру ветла!
Постыдно нынче в колокол бить.
Презренно нынче друг друга любить.
А только скалиться на дружку друг,
А только не прятать красных рук!
Ладони в крови… опричной войны…
А может, просто от мороза красны!
Схвати же вервие! Раскачай язык
Чугунный! Воздень солнечный лик!
Вон там, внизу, твой бедный народ…
Собрался он вдругорядь в поход!
Последний поход!.. секиры-бердыши…
Да бочка с порохом… не дыши…
Моя колокольня, гляди, высока!
В подбор мукомольный вцепилась рука!
В канат корабельный, в рыбачию сеть,
В тугую кручёнку – казнённым висеть…
Все бью да бью в перекрестье огня,
А ветер с размаху – бьёт в меня!
Звонарка, себе господарка, глас
Пылающий, медный, на миг, на час,
Мимо котла – да прямо в нутро,
Мимо зла – да прямо в добро!
Гуди ты, моё добро, гуди!
Отчаянья-злобы ничуть не щади!
Громадной музыкой ложь пробей!
Греми, кричи меж талых людей!
Вопи, ори меж людей-ручьёв!
Забыли буквицы Господних слов!
А пусть этот колокол, мой набат,
Ненависть никогда не вернёт назад!
Гуди, мой воздух: по небу круги!
По воде, где сгибли друзья и враги!
По снегу, где мёрзли волки и псы!
По веку, что щурится на часы!
Ах, сколько осталось?! Да чёрт ли в нём,
Во времени тающем, талом моём!
Теки, мой великий звон, плыви!
Народ, не вынесешь моей любви!
Качается колокольня… тяжелый крен…
Летят кирпичи… боль, трава и тлен…
И крохотные – там – фигурки – внизу:
Звонарка! не успеть отереть слезу!
Звони ты! Звони! Лови небо ртом!
Твой ветер вопит! Твоим языком!
Твоим народом твой ветер орёт!
Да мощный звон – он и есть народ!
Крепче, крепче в верёвку вцепись!
Вот так бьёт в колокол вечная жизнь!
Вот так бьёт в колокол утлая смерть –
Плыви, лодчонка, больно глядеть…
И напоследок – от души размахнись!
Яростно ударь! Вокруг оглянись!
Далёко – под тобою – земля твоя:
Озера, реки, выгиб жнивья!
Овины, хлевы… во поле стога…
Моря… пески… заливные луга…
Бегут со знамёнами… ползут во грязи
Малютки, минутки… ты их спаси…
Ты их люби… их ночи и дни…
Ты ими молись… ты по них звони…
А и что тебе бешено, невнятно кричат?!
Что ты никогда не вернёшься назад?!
Ну и не надо! Заката пожар!
Размах – впотьмах – последний удар!
Последний колокол звонит по судьбе!
…предста Царица одесную Тебе…

***

Как тяжело глядеть воглубь
И видеть всё насквозь, до косточки, до жилы.
Всё знать, что будет. Ты пророка приголубь,
Пока мы здесь-сейчас, пока мы живы.

Пророк, для чуда он разверзнет рот,
Плодом воспыхнет в мощных Райских кущах.
…пророк, во срок как всё, как все, умрёт,
Провидя грозный праздник свой грядущий.

Как он, глаза я закрываю – и
Пытаюсь зреть иные окоёмы…
Не вижу ничего опричь любви –
Ни во соборе, ни в Содоме.

Как все орут… свиваются в клубки
Змеиной злобы… языки раздвоены,
И жалят, и кусают – от тоски:
Так от тоски вдруг вспыхивают войны.

Как лбами все сшибаются… вопят…
На сто веков вперёд нам ненависти меты…
Пророк, он больше не придёт назад.
Он всё нам спел. Поцеловал планету.

Не разгадаю Времени письмен.
Не обласкаю клинопись перстами.
Не поднимусь с затёкших я колен
Пред образами, что горят над нами.

Дрожу. Слеза разрежет горечь губ.
Пророчий лик все обречённей, ближе.
Мне тяжко, невозможно зреть воглубь.
Но я гляжу. И не скажу, что вижу.

МОЛИТВА О ВЕЛИКИХ ДУШАХ
Богородице Дево, честнейшая Херувим, да разыдутся печали Твои, яко дым, призри на великие души, что в Мiръ Иной навеки ушли. Они теплятся на краю небес и земли. Они с Богом, с Ним, Сыном Твоим… о, славнейшая без сравнения Серафим… Великие души! далёкие!.. досягнуть до них не всякий смертный сможет. Лишь только молиться за них одиноко, любовно, до дрожи. Богородице Дево, да Ты же одна помнишь святые их всех имена. В небесах, в мощной воинской синеве, в красной, златой закатной траве, вечная их весна… Святые жили меж нас. Ломали насущный хлеб на столе. Они творили добро на всей грешной земле! Перечислить всех поимённо?.. не хватит ни тайных рыданий, ни лоскутного небосклона… В молитве сквозят, плывут меж нами. Пылает их чистое пламя. Обними их незримо всематеринскими, вселюбящими Твоими руками…

– Ирмос канона Богородице «Отверзу уста моя»

Отверзу уста мои, и они исполнятся Духа, и слово изреку Царице Матери, и явлюсь светло торжествующим, и воспою радостно Ее чудеса.

***

Праздник, это праздник, пусть на полчаса!
На столах навалена всей земли краса:
Персики пушистые, вина – южный зной,
Вспыхнут перевитою сладкою струёй!
Хрустали гранёные! Олово, латунь,
Рюмки, чаши сонные, блинная ладонь!
Чокаемся, хлопаем друг друга по плечам:
Здравия желаем дням ли, ночам!
Это праздник Времени! О!.. догадка жжёт.
Хочу слово выдохнуть, да замолк мой рот.
Глотку перехватывает рыболовный прут,
А вокруг – распятые радостью – поют!
Вносят торт на блюде!.. тесто вдруг косит
Головой отрубленной… виноград висит
Кистию бессильною… звон созвездий чист…
Золотыми листьями… ропотом монист…
Ах, пирог возлюбленный! Где мой острый нож!
Пополам разрубленный, нынче не уйдёшь
От насквозь пирующих, жарко-жадных ртов,
На тебе жирующих, рыбонька-любовь!
Ихтис, первозванная!.. на краю взошла,
Лодкой бездыханною ляжет вдоль стола,
Носом осетровым – с заката – на восход:
Рюмки полны крови – веселись, народ!

О, замри, веселие! Карнавалий, встань!
Грянет Воскресение сквозь оклада скань.
Встаньте все, бокалом пусть задрожит душа:
Бог идет! Окончен Путь! Невесомый шаг…
Бог идет с улыбкою к вашему столу.
Бог подцепит вилкою рыбную стрелу.
Ему – табуреточку: мол, садись, пируй
С нами… ну, со встречею… под свиванье струй…

Тихо! Тихо! Встанет Он под высверки ножей
Над столом безумным, над сгибаньем шей
В ожерельях зрячих и слепых камнях,
Очами, косящими в факелах-огнях!
И замрёт неистовый Валтасаров пир,
И молчанье чистое вытрется до дыр,
И в ночи хохочущей, страшной тишине
Молвит Он тихонечко, ветром по стерне,
Скажет Он раздумчиво, медленно, как снег
Падает под тучами с поднебесных век,
Выдохнет Он песнею, музыкой огня:
– Завтра все воскреснете. Празднуйте – Меня.

Смолкли железяки все. Смолкло всё стекло.
За столом притихшим Время потекло.
И текло пьянее пьяного вина,
Дрожало сильнее, чем острая струна,
Плакало все громче, безутешней вдов,
Плакало огромней, чем в ночи любовь,
Подставляй стаканы, чашки и бокал,
Он пришел так рано, никто и не ждал,
Он пришел внезапно, как и говорил,
Нынче или завтра, с крыльями, без крыл,
И на пир явился, на безумный пир,
И за нас молился, за безумный Мiръ,
Пьяное застолье, рыбы-хрустали,
За терпенье боли да за соль земли,
И сидели, смертные, все мы как один,
За судьбу ответные, за пиры годин,
За кусок ржаного, рюмочку накрыть,
За имя святого, что всю жизнь носить,
Да в лицо глядели, счастливы, Ему,
Пока не истлели, не ушли во тьму,
Да шептали песнею на исходе дня:
“Завтра все воскреснете. Помните – Меня”.

– Ирмос воскресного канона «Моря чермную пучину»

Моря чермную пучину невлажными стопами древний пешешествовав Израиль, крестообразныма Моисеовыма рукама Амаликову силу в пустыни победил есть.

***

Я всего лишь меж Мiромъ и Мiромъ – войны человечьей пламя.
Перейди моря чермную пучину невлажными, милый, стопами.
Древний ты, ох какой древний, древнее себя ты не знаешь,
Кора изветшалых, хожалых деревьев,
ноги-корни у них – земляное крепкое знамя.
Древний ты, а что ж ты плачешь, ведь чем древней, тем дурей,
Тем сильнее ты время означишь, а я вот она, се, стучу у дверей,
Я тоже безумна, бесследна, безбровой натурщицей Богу для малеванья служу;
Каплей Его весенней крови теку по кисти, по радуге, по ножу.
Руки раскину крестообразно –
эх, вот так Иоанн-апостол велел себе вытесать гроб!..
Милый, а не гляди столь бесстрастно, глянь сычом, исподлобья: стоп!..
Шаг зависает, шея косая, огнь пронзает копьём
Нашу святыню, златую пустыню, где дрожали, обнявшись, вдвоём.
Восток многосветлый!.. крик многодетный… растеряна мать, вопит…
Войною – звёзды, лучистые гроздья, солёные… плачу навзрыд…
Виноград солон, зелен… ветрами излизан… растоптан в смольный, венозный сок…
Меж Мiромъ и Мiромъ – черные дыры, войны назначенный срок…
Езекииль, хмельной Нострадам… Даниила – ко львам… пророков войско валит…
Дымится, клубится… летят колесницы… и насмерть распахнут зенит…
Меж Мiромъ и Мiромъ… меж гробом и пиром… а что меж войной и войной?..
Мя истребиша… все глуше, тише… нежней, священней со мной…
Я Царствия сопричастница… счастья согласница… в дыму на колени валюсь:
В цвет неба ночного хочу перекраситься… одеться в грозную грусть…
Меж Мiромъ и Мiромъ – война оголтелая; в крови родной ли, чужой, вчера,
Сегодня ли, завтра… погибнет тело… а душа поёт до утра!
До полночи влажной… до казни отважной… а гвозди – зажмёшь в кулаке?..
Гляди же, мой древний, – твоя царевна уходит, душа, налегке…
И вьётся призрак-плащ за плечами, и тихо, распята, болит стопа –
Невесомо, отчаянно, как в начале, где криком сияла судьба.

***

Мой мальчик, детство, за руку держись,
Ты послежизнь, а может быть, дожизнь,
Мое зачатье, как со звёзд слеза,
Я помню, может, помнить-то нельзя,
Мои ты роды, я рождалась, ты стоял
У ложа матери, древняный плыл причал
Во тьме мiров, меж комнат и домов,
Под потолками, где спала любовь,
Где обнимались люди, в смехе ли, в слезах,
Где Мiръ расцвёл, и высох, и зачах,
И вновь явился радугой на свет,
Под Райский яблочный, прозрачный ход планет…
Моя ты смерть, меня ты ждёшь в Раю,
Мой свет, ты там собрал мою семью,
И все так ждут меня, мою земную боль,
А я иду в рыданье за тобой,
Моя ты жизнь грядущая, парча
Великих облаков, моя свеча,
В руке моей иной меж пальцев свет
Сочится, мальчик, дай ты мне ответ,
Когда, когда мы в вешний Рай придём,
Мы так устали, вьюгой и дождём
Иссечены, всей Адовой пургой,
Я больше в Ад ни вздохом, ни ногой,
Веди мя, тихо за тобой иду,
Мой мальчик, снова счастья я ищу
Во прошлом, будущем, да мне уж всё равно,
Мой свет, ты мне открытое окно
Туда, туда, где завтра будем мы,
Где не занять рыдание взаймы,
Где только ты, любовь, лишь ты и Бог,
Он, как и ты, любим и одинок.

ГЛАС ПЯТЫЙ

Глас Поклонения: плач о грехах, и качается распев, как на волнах

– Заупокойный седален «Покой, Спасе наш, с праведными рабы Твоя»

Покой, Спасе наш, с праведными рабы Твоя, и сия всели во дворы Твоя, якоже есть писано, презирая, яко благ, прегрешения их вольная и невольная, и вся яже в ведении и не в ведении, Человеколюбче.

***

Бряцаю на арфе, счастлива без меры:
Бичуют – а возлетаю во сферы!
На дождь осенний кошусь в окошко:
Терпи, терпельница, ещё немножко…
Ведь праздник – вот он! за поворотом!
Лучами рушу замки-заплоты,
Бряцаю на арфе руками-лучами:
Каковы испытанья у мя за плечами!
Мя яростно гнали, мя крепко били,
Мя пышно, притворно, придворно любили:
Прилюдно чмокали, да льстиво льнули,
А ночью лили патроны-пули!
А я молитвой смиряла троны,
А я пред битвой – клала поклоны.
И нынче – счастье, певчее утро!
Испод души горит перламутром!
Ах, лилии-арфы подводны струны!
Далек мой поезд, рельсы чугунны,
Почили стоны мои, скандалы,
Пощёчины, что мне жизнь раздавала…
Золотный рокот жил – под ладонью:
Кто рядом жил – стал медью-латунью,
С кем ела-пила – давно на погосте,
Не утешайте, я счастлива, бросьте!
Вот моя родина! Ея палаты
Корабельны, хвойны! Час расплаты
Мя миновал! Изникла жалость!
Музыка, арфа только осталась…
Ледники, пожары канули в Лету…
Бряцать на арфе, пусть без ответа,
Великое счастье – сгорели обиды:
Лишь голос, во власти царя Давида!
Мои вы псалмы на пороге Рая!
Виват, судьбина! Виват, благая!
А пальцы дрожат, а струны рокочут:
Виват, моя жизнь… уходить не хочет…

– Воскресный тропарь «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим»

Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим. Почто мира с милостивными слезами, о ученицы, растворяете? блистаяйся во гробе ангел, мироносицам вещаше: видите вы гроб, и уразумейте, Спас бо воскресе от гроба.

***

Господи помилуй. Господи прости.
Крест позеленелый я держу в горсти.
Медный крест нательный – у губ, у лица.
Время беспредельно, не видать конца.

Вот он, Крест железный. Ты висишь на нём.
Деревянный. Снежный. Ранящий огнём.
Я слаба. Мне муки Твоей не снести.
Крестик Твой, как руку, я держу в горсти.

Боже, я грешила. Вот, едва дышу.
Для судьбы постылой отпуста прошу.
Я твой исповедник, ливень слёз отвес.
Ты же мой Священник превыше небес.

Исповедь велика. Мука велика.
За сияньем лика тянется рука.
Господи, целую руку я Твою –
На краю любови, смерти на краю.

– Богородичен Догматик

В Чермнем мори неискусобрачныя Невесты образ написася иногда. Тамо Моисей – разделитель воды: зде же Гавриил – служитель чудесе. Тогда глубину шествова немокренно Израиль; ныне же Христа роди безсeменно Дева. Море по прошествии Израилеве пребысть непроходно; Непорочная по рождестве Еммануилеве пребысть нетленна. Сый и прежде сый, явлейся яко человек, Боже, помилуй нас.

***

Явлейся яко человек, Боже…
Морозом-жемчугом пройди по коже…
Да чтобы волоски все дыбом встали…
На злом ветру, больничном одеяле…
Пожалуйста, не умирай, счастье…
Пожалуйста, не уходи, сила…
Я буду бормотать часто-часто,
Взахлёб и в лоб: люблю… и любила…
Ты жизнь моя… дыхания нету…
Дышу зрачками тьмой лепестками
Дышу во тьме обрывками света
Хожу душой босыми кругами
Летят вдаль волосы вдоль подушки
Не обещали горя в полночи
Склонись и как дышу я послушай
Как я гляжу гляди во все очи
Запоминай замкнут не откроют
Забросят ключ в текучее пламя
Не плачь запомни мя вот такою
Глаза блестят и щёки – кострами
И слышу я как ты трудно дышишь
И я гляжу тебе в глаза тоже
Прости люблю и наклонись ниже
Явлейся яко человек Боже

МОЛИТВА О МIРЕ
Господи Боже наш, Исусе Христе! Летящий над землёю в небесной пустоте! Воззри на наш Мiръ, изломан, избит, как сердце Твое о нём, калеке, болит! Как можешь, Господи, наш Мiръ обласкай. Не дай нам испечь войны железный каравай. Не дай… дай… да мы только и делаем, что просим Тебя о том, о сём… а может, иная у нас судьба? Иное сокровище мы в сердце несём?.. Господи!.. да не дай, а только возьми: возьми мою жизнь меж иными людьми! Возьми моё счастье, а только дай всем, кого на земле не зрю и не вем! И пусть я жизнью моею за Мiръ заплачу! Жги с двух сторон меня, одинокую свечу! Да только всех, всех, всех, мой Боже, спаси… на земле… под землёю… да и там, в небеси…

***

Я ночьми душу жгу мою, живую свечу.
Над людьми душу жгу мою, молюсь да молчу.
Прости мя, кто может.

Вот люди, люди, люди идут предо мной,
Таково медленно, снова бредят войной,
Угрюмо, солдаты, тёмной стеной,
Лишь лики горят вапой золотой.
Прости мя, кого обидела.

Боже, мучим Ты был сильнее мя.
Боже, на Кресте плыл Ты в полымя.
Разразилась гроза на исходе дня.
Прости мя, кого больно ранила.

Люди, люди. Они взирают на мя.
Будет, будет молонья Последнего Дня.
В перекрестье зраков дрожу. Дрожит земля.
Прости мя, кого убила.

Ты прости, младенец убитый мой.
Прости мя, любимый, бесноватый немой.
Ты в дрожанье музыки вернулся: домой.
Твой надгробный камень – за тою горой.
Прости мя, кого забыла.

Люди, люди… Стойте! Хотя б на миг!
Затыкаю ладонию длинный крик.
Вы идёте по мне. Я ваш материк.
Рукописный, пречистый ваш патерик.
Прости мя, кого шла мимо.

Люди, лю… Человек! Столь бедный на вид.
На плече у него птичка сидит.
Со плеча у него птичка – в полёт,
И чирикает, плачет всю ночь напролёт…
Прости мя, кто завтра умрёт…

Ах ты матинька, птичка, голубка моя!
Я крылами моими повторяю тебя.
Я и клювом, и зобом воркую, теку
Тайной музыкой, что суждена на веку…
Прости мя, кто нынче уходит.

Моя птиченька, нищей согласна я быть.
Птица-радость, согласна в геенне – любить!
Прости мя, кто хочет родиться…

Ты же видишь: я только птица, как ты.
Певчей глоткой киплю у последней черты!
Люди, люди, вы мимо моей маяты…
Мимо птичьих песен шальной красоты…
Я такая ж, как вы… от версты до версты…
Где снега и снега… где кресты и кресты…
Прости и помилуй мя, Боже.

ГЛАС ШЕСТОЙ

Глас Покаяния: скорбь, печаль

– Воскресная песнь по Евангелии «Воскресение Христово видевше»

Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному. Кресту Твоему покланяемся, Христе, и святое Воскресение Твое поем и славим: Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем, имя Твое именуем.

КЛЮЧИ ОТ РАЯ

На море на Иордане
На острове Буяне
На лезвии, на грани
Стояла я хуже пьяни
Валялась в грязи-канаве
Каталась в бесславье-славе
Топтали меня ногами
Топили – вода кругами

На море на Иордане
Смарагдом во медной скани
Торчала я и сияла
Дрожала я красноталом
Ребёночка я рожала
Его на руках держала
А вымахал – облак превыше
Летит грозою над крышей
А я на него взираю
И от любви умираю

На море на Окияне
Средь нотописи воздыханий
Средь липкой лжи восклицаний
Средь истины порицаний
Ключей скрипичных басовых
Под сенью звёздного крова
Стояла я не дышала
Мерцала лилией шалой
Дрожала розой увялой
В виду девятого вала

На море на Окияне
На острове Вспоминане
На острове Забыване
Стояла я растеряня
Стояла я расставаня
Превыше всех упований
Превыше всех умираний
Колено Бога Живаго
Кровило убитым флагом
А губы всё отпивали
Полынь из чаши Грааля
А глотки всё отпевали
Полей далекие дали

На море на Иордане
Среди пустынных страданий
Стояла седая дева
Рожала свои напевы
Мотив младенческий нежный
Заматывала в ризы снежны
А добрым людям шептала
Вы пойте всегда сначала
Вы слушайте милые люди
Не пяльте хвосты павлиньи
Ходите во белой остуде
Во пчёлах медовых скиний
Вы ересь не бормочите
Живя или умирая
Не режьте Божии нити
Не киньте ключи от Рая

А я уже потеряла
А мне прощения нету
Бреду за Петром и Павлом
Ищу ключи по белу свету
Иду за Лизой Татьяной
Иду за светлым Володей
Качаюсь горько и пьяно
На ветру при народе
Ах люди меня пропустите
Ко Господу моему ближе
Мне нечем Рай отворити
Собака ладонь мне лижет
Шли-прошли Петры-Павлы
Утекли Тани-Вани
Гамаюны Фениксы павы
Соловьи в кружевах рыданий
А может сама я люди
Тот Райский ключ обронила
Несла на широком блюде
Евфрата Ганга и Нила
А вы на меня не смотрите
Мне Вегой в ночи повиснуть
Мне нечем Рай отворити
Мне нечего в кулаке стиснуть
Пустите меня пустите
Зане все отверсты двери
Простите меня простите
За Райскую эту потерю

– Тропарь Святому Духу «Царю Небесный»

Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.

***

Ах какая темнота по окнам шастает
Полоумная полночная осенняя
Я стекло ладонию прожгу ненастное
На осьмой ли тыще лет от Сотворения
На осьмой ли тыще лет от Сорыдания
Тьма в окно мое мохнатым брюхом ломится
Я себя отдать согласна на заклание
Мною проклинают пусть и молятся

Ах какая темнотища неотвязная
Дождь царапает стреху мышиной сыростью
Нынче ночью грянет Суд давно предсказанный
А я в чистое во всё не облачилася
Где сорочка-то моя стираная-глаженая
Где платок мой старушонкин уши белые
В ворот влезу заоконный встану стражею
Фонарем за гранью света за пределами

Света круг в дожде плывет ладьёю горбится
Сам Господь стоит во круге света с Матушкой
С ясноокою Царицей Богородицей
Из окна в меня глядит глазами мальчика
Незабвенного блокадного замученного
Виселица – пропасть под ресницами
Души грешные – по шуйцу-Его-рученьку
Души верны – под пронзённою десницею

Навалились на стекло несчастны грешники
Норовят разбить – и стать моей державою
Ах ночные ах безвидные кромешники
Головни горят – я кочергою ржавою
И шепчу я пересохше: “Богородице
Твой подол расшитый серебром волочится
Жизни всей повдоль спаси их плачут-молятся
Пожалей Царица в Мiръ ведь не воротятся”

И так тихо обернула тихо-медленно
К Сыну лик зело жемчужный изумрудовый
“Ты мой Сыне брег скалистый мой изветренный
Неужель прощенье таковое трудное
Ты прости бедняжек гололобых грешников
Покрести их нежно реющим двуперстием
Беспилотных безвоздушников безбрежников
В беспредельности вопящих во безвестии”

“Ох родная моя Мати Преблаженная
Я бы рад поднять бы всех да из гееннушки
Всю толпу во пламя Ада посаженную
Вечну жизнюшку – из вечной смертушки
Да гляди – уж ест огнище локти лица их
Ест власы и рты разодранные лающие
Ну давай же Матушка Владычица
Вдругорядь за них на Крест взойду пылающий”

Я склонила слух что вымолвит Пречистая
Что ответит Сыну непокорному
“Пытку не снесу Твою неистовую
Казнь Твою не вынесу повторную
Что ж гони в геенну души грешные
Выгорят дотла в ночи заплачут ли
Только помни: и во тьму кромешную
Падают лучи Твои горячие”

Два лица горели через ливневый
Мрак то Мать и Сын зерцало голода
Я прижалась мокрой горькой липкою
Огненной щекой – к стеклянну холоду
Так стояли троицей – острожники
Вопияли грешники: “Какие ж мы
Дети вам коль мы сарынь безбожники
Голь убийцы без роду без имени
Научите нас коль вы Отец и Мать
Не рожайте нас на свете вдругорядь
Где добро нам где любовь сыскать”

Две ладони ко стеклу притиснула
Мать и Сын в мои глядели омуты
Длилась ночь и смертию и жизнию
На любовь и ненависть расколота
И шепнула я за Богородицу
Словесами грешникам кровавыми
“Мы ж учили вас – сердца колотятся
Это ваша грамота корявая
Музыка бегущая оленями
Ектенья табачная дымящая
Ночь дождя шумящая осенняя
Деревами на ветру кричащая”

– Стихира «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси»

Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем Тебе славити.

***

Моя детонька, моя птиченька,
Ты за пазухой все чирикаешь.

Моя душенька, моя пташенька,
Золотинками не украшена…

Ярким суриком не залеплена,
Сердце – пламенем, крылья – трепетом.

Ты поёшь-поёшь, невеликая,
На меня беду не накликаешь,

На меня беду – ой, накликает
Та сова-сова мертволикая.

Не щебечет – ухает яростно.
Мне пророчит под ноги ямину.

Заклинает меня лютым пением,
Перечеркивает забвением.

Ах забвение ты, забвение,
Пустота громадного тления!

Жар костра, где горят пергаменты,
Пляшут буквицы в алом пламени.

А сова бормочет: во гроб я твой
Не воткну свой крик либо плач немой,

Будешь ты лежать, восковущая,
Не поющая, не зовущая!

Твою боль сожгут!
Твою ночь спалят!
Твою песнь исплюют, изрубят стократ!

Прелопатят! Зароют! Запамятуют!
И ни дождичка… и ни замети…

Что ж ты, птиченька моя вещая,
Что ж ты сердцем моим не трепещеши?

Утешай мя, рулады раскидывай
Над позорищем, над обидою,

Надо злобой совьей, безвестною
Свиристи мне трели небесные:

Нет, сова, твоего забвения,
Только птичий хор, Воскресение!

Ах, и яростные, и кроткие –
В небеса поплывут все лодкою,

Во обитель твою, моя царская,
Моя птиченька, моя Райская,

Там под яблоню сядем и так вдвоем
О покинутом Мiре с тобой споем,

О врагах наших – ныне прощаеши,
О грехах – ныне отпущаеши,

Птичка нежная, нежней зяблика,
На ладонь мою скатись яблоком,

А с ладони скатись в траву-изумруд:
Все воскреснут, так пой, когда все умрут.

– Погребальная стихира «Зряще мя безгласна»

Зряще мя безгласна, и бездыханна предлежаща, восплачите о мне братие и друзи, сродницы и знаемии: вчерашний бо день беседовах с вами, и внезапу найде на мя страшный час смертный: но приидите вси любящии мя, и целуйте мя последним целованием: не ктому бо с вами похожду, или собеседую прочее; к Судии бо отхожду, идеже несть лицеприятия: раб бо и владыка вкупе предстоят, царь и воин, богатый и убогий в равнем достоинстве: кийждо бо от своих дел, или прославится, или постыдится; но прошу всех и молю, непрестанно о мне молитеся Христу Богу, да не низведен буду по грехом моим, на место мучения: но да вчинит мя, идеже свет животный.

***

Возрыдай, подруга, по забвенью.
Не надейся, что навеки гласы,
Зеркала, и стоны, и мгновенье
Страсти, и подённые приказы.
Очень страшно с телом разлучаться
Дышащей душе. Я не скрываю,
Что боюсь. Четьи-Минеи, Святцы,
Все святые; я одна живая.
Возрыдай, подруга! Ты грешила
Неприкрытой ненавистью-злобой,
В сердце мне вонзив, острее шила,
Заклинанье, умерла я чтобы.
Мне стихом о близкой смерти пела.
Мне лежать скорей в гробу желала.
Экое плачевное то дело:
Проклянут – а ты начни сначала.
Всё забыть… А может, это благо?
Всё простить… ладоней гаснет пламя…
Возрыдай, подруга, по отваге,
Что на Соловках, на Валааме!
Баста. Мне твоих проклятий хватит.
Мне от Мiра сладко удаляться.
Я напялю матушкино платье,
Захвачу в котомку соль и Святцы.
Я в миру летала ярче сойки!
Люди плыли вкруг меня огнями!
Алость вин, пожары и попойки,
Свадьбы – снеговыми лебедями!
Похороны, красный жгучий штапель
Гроба – средь зимы, гусино-белой…
На морозе медью, звонче сабель,
Трубы-тубы – без конца-предела…
Зри, подруга, Серафим бесплотный
Ту вдову обнял, как бы царевну…
Возрыдай, подруга, по голодным
Ртам, что пайки алкали тюремной!
Поглядись ты в зеркало стальное,
В зеркало железное, в утробу
Времени, что там стоит, за мною,
Обочь тайны счастия и гроба.
Думаешь, мою открыла тайну?
Думаешь, сжила меня со свету?
Ненависть пугающе случайна,
И уходит молча, без ответа.
Помириться? Дымным наважденьем…
Дети разве мы – сплести мизинцы…
Возрыдай, подруга, по забвенью:
Сколько помнить, столько и молиться.

МОЛИТВА О ВЫЖИВШИХ В БУДУЩЕЙ ВОЙНЕ
Богородица… упованье моё… Грянет, грянет последнее бытиё. Богородица, Царица Небесная, наклонись над грядущею бездною! Все вопли услышь со дна Мiра. Все стоны и хрипы последние. Никогда не стояла Ты за кровавою такою обеднею. Лишь Сын Твой возлюбленный её нам тихо предсказывал – битву безумную, многосмертную, многоглазую… Наклонись! Руку лилейную протяни. Люди Твои плачут и умирают. Люди сами направились в Ад, мимо Рая. Мы, люди, забыли о Тебе, Пречистая, у неисцелимого зла во плену, и о Сыне Божием… и слепили, скалясь, себе игрушку-войну, на диавола люто похожую… Ты спаси, Богородица, сохрани всех нас, кто остался жив! А мы Тебе, Матушка, споём на старый мотив знамёна родного, святого напева: преблагославенна еси в час последний земной лишь Ты, Богородице Дево.

– Ирмос «Житейское море»

Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве.

***

…Ты не ешь скоромного.
Не молися чуду.
Все меня запомнят.
Все меня забудут.

И в норе укромной.
И на стогнах лютых…
Все меня запомнят.
Все меня забудут.

На тюрьмы полатях,
Во Эдемских кущах
Буду я лежати,
Трубы Судной ждуща.

Плача, умирая,
Жалок голос, тонок:
Раю ты мой, Раю,
Я же твой ребёнок…

Жизнь – великим чудом.
Смерти ход огромный.
Все меня забудут.
Все меня запомнят.

– Богородичен Догматик

Кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево? Кто ли не воспоет Твоего пречистаго Рождества? Безлетно бо от Отца возсиявый Сын Единородный, Тойже от Тебе Чистыя пройде, неизреченно воплощься, естеством Бог сый и естеством быв Человек нас ради, не во двою лицу разделяемый, но во двою естеству неслитно познаваемый. Того моли, Чистая, Всеблаженная, помиловатися душам нашим.

***

Кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево?
Кто ли не воспоет Твоего пречистаго Рождества?

…Горе, горе – справа и слева.
Боль, боль – вылетает из рукава.
Горлица, ласточка, белая лебедь…
Кости оденутся белым пером…
Замять, замять… снегом лечат,
Горьким, высоким белым костром.
Время звенит великой поломой.
Вывихи, переломы все сращены.
Мы до безумной больничной истомы
Шли и дошли полями войны.
Зри, Пресвятая! Мор этот, язва –
То ль наказание, Божий бич,
То ли небес – по нас – рыданье,
Нежный, кромешный Пасхальный кулич…
Мы от одной лишь мысли пьянеем –
Нежный день прожить на земле.
Боль обрывается. Что за нею?
Ты перед нею – навеселе…
ты качаешься пот простуда
благословенный Божий жар
тихо бормочешь: я больше не буду
тихо плачешь: возьми мя в дар
а я где-нибудь под лавкой лягу
кошкой щенком завтра вчера
только дай мне Мати отвагу
только дай дожить до утра

***

Уведи мя мальчик мой милый нежный мой проводник
От земли где пылают могилы где войны Адский лик
Уведи ото лжи заржавленной ты шепни мне: люби
Моё сердце свечою оплавленной так горит над людьми
Крепче крепче в руку вцепляйся тяни всё вперёд
Мой последыш наследник царский синий мой ледоход
Уведи мя от хвори дикой от египетской казни той
Что горит воспалённым ликом давит душу пятой
Ты веди мя веди за собою во смарагдовый дивный Сад
Заживу я жизнью другою меж лисят и волчат
Мандарины сбирать в корзинку песню сладкую петь
Забывать про мои поминки разбивать золотую клеть
Жизни очень мало осталось избичуют её дожди
Мальчик мой возымей ко мне жалость от судьбы уведи
Улыбаешься ты бестревожно пот на пухлой губе
И ведёшь мя по бездорожью и ведёшь по судьбе
И оглянешься лишь однажды сквозь кудрей золотую нить
Когда я умирая от жажды слёзы лишь буду пить

ГЛАС СЕДЬМОЙ

Глас Преображения: мягкий, трогательный, утешающий

– Тропарь Преображению «Преобразился еси на горе, Христе Боже»

Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху, да возсияет и нам, грешным, свет Твой присносущный молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе.

ТРАВА

Зелёный бархат молодой травы.
И шёлк вина, и россыпи халвы,
И праздничным ожогом – поцелуи,
Пожатий плеск, неуловимых рук
Колёса, грозы встреч, дожди разлук,
Пророчьих молний золотые струи.

Я лишь узор цветочный на ковре.
Еси преобразился на горе
Фавор. Узор по вороту хитона
Огнём пылает. Кровью. Халцедон
И яспис, и чужой Армагеддон –
Не град, не гром, не пламя с небосклона.

Ступай по мне. Ромашкой под пятой
Усну. Немного так, вот так постой –
Пусть тайный ветр холстину развевает.
А обочь – Илия и Моисей,
Атлас зари, и бархат жизни всей,
И тихо так дрожит нога живая,

И давит нежный цвет Твоя стопа…
А смерти нет. От счастья я слепа.
Притиснута к земле, червям, арахнам
Пятой горячей, крепкою Твоей,
А Ты… глядишь на лики всех людей:
Без горечи, без памяти, без страха.

Гвоздика я. Примятая трава.
Иди по мне то тяжко, то едва
Ступай, сладчайшим ветром Елеона,
Айя-Софии медною ладьёй,
Слезами Лии, Евы ли седой,
Троянской тьмой охотничьего гона,

Рыданьем взрывов, поясом дымов,
На виселицу вновь ведут любовь,
На столб кровавый в виде буквы ТАУ,
На поношенье, на позор, на вид,
Ещё Твой лик во бронзе не отлит,
Крылатой фреской не горит со славой,

Ещё на тихой исповеди не
Дрожит епитрахиль в Твоем огне,
Не жжёт костром затылок, скулы, шею,
И люди не клянутся лишь Тобой,
Как днём Последним, Судною трубой,
Лишь о Тебе, единственном, жалея.

Я лишь трава. Примятая полынь.
Ступай по мне! Меня Ты не покинь.
Вомни меня в святой, родной суглинок.
Вот час зачатья вылепил гончар.
Вот час прощанья – выше всех начал,
Всех хороводов, свадеб и поминок.

Колышусь я, тепла, нежна, мягка…
Иди по мне. Все дни и все века.
Иди ко мне, палящей и зовущей,
В цепях орущей, во любви нагой,
В казнящих пущах попирай ногой
Седой емшан, в веселых Райских кущах.

И здесь, в Раю, колибри обочь нас,
Лазурный махаон, павлиний глаз,
Златые арфы стонут и хохочут…
И только я, примятая трава,
Люблю едва, живу, дышу едва,
Твой дикий шёлк, постель Твоей полночи.

Твой чужестранский, Гефсиманский сад…
Там мандарины, яблоки висят,
Трава бормочет… голос мой все глуше…
Никто в ночи не выйдет на парад.
Никто, Ты знаешь, не придёт назад
Из тех краёв, куда уходят души.

Снимаю я зелёное бельё.
Землей смешаю костевьё, живьё.
Раздам недужным, немощным и нищим.
И вижу я – сквозь зимнее жнивьё –
Зарей – Преображение Твоё:
Язык свечи, надмирное огнище.

О, подожги траву сухую, мя!
Все плавни, луговины, зеленя,
В узорочье моем цветочек малый!
И пламя пусть – на небеса – стеной!
Огонь – то путь, и Ты в огне со мной,
И я инакой доли не желала.

Пожгут мя?! Ещё гуще отрожусь!
Испепелят?! В подземье отражусь,
В поднебесье, смарагдовом зерцале!
На пальцах, на устах горда, горька,
Солёна, льдяна, иней у виска,
Лишь радужки… слезами… замерцали…

– Тропарь блаженной Ксении Петербургской «Нищету Христову возлюбивши»

Нищету Христову возлюбив, сейчас ты наслаждаешься Бессмертной Трапезой, обличив безумие мира своим мнимым безумием, крестным смирением ты приняла силу Божию.

***

Нищету Христову возлюбивши а туман-бархат в распадках иззелена-жёлт
Кулик болотный голодный не емши не пимши плясицу мя стережёт
Уж ли бережет-стережет а юбчонка пламенем мечется алый атлас дыряв
Красен плёс боль красна весь в крови ночной ледостав
Как на улицах ледяного Царского града казнящим колесом покачусь
Руки-ноги вверх-вниз от слюны утрись шею не тяни дурень-гусь
Я лишь Ксенья деткам веселье бабкам сплетня снадобье мужикам
В боку колотьё страданье твоё скраду никому не отдам
Нищета тонкой музыкой плещется шепчет струится изарбатом
Густо расшитым перлами да хрустальным крестом
Не!.. я не пьяна просто пришла расплата за прежде сейчас и потом
Не… я диаволу не жена
Мой муж Царю-батьке служил вот евонный военный мундир
А муж и жена одна сатана одежонку ево изношу до дыр
Всю жизнёшку ношу люблю не дышу а иногда юбку бабью пялю шелковый стог
И красным подолом мету подворотню мгу версту собачий на снегу рыжий клубок
Нищета Христова мое верное слово я всё тише невнятней ево хриплю
А вы всё одно разберете на льду реки на заплоте на куполе шиле шпиле: ЛЮБЛЮ
Да люблю бархат мой заболочен поверх обочин а ты ручонки позолотой раскинь
В Мiръ да в войну в холщовую тишину в парчового льда полынь
Да во траву упади да милости не жди от людей ой их плеть больно жжёт
А ты рот ширше разевай в толпу песню горбушкой швыряй
Пущай песнь тя сироту бережёт-стережёт

– Воскресный тропарь «Разрушил еси Крестом Твоим смерть»

Разpушил еси Кpестом Твоим смеpть, отвеpзл еси pазбойнику Рай, миpоносицам плач пpеложил еси, и апостолом пpоповедати повелел еси, яко воскpесл еси, Хpисте Боже, даpуяй миpови велию милость.

***

Не стало тебя. И мне не посметь
К тебе прикоснуться.
Разрушил еси Крестом Твоим смерть.
Не сможешь вернуться.

Горящий лик. Сияюща длань.
Грудь хрипло дышит.
Когда же глас тебе скажет: восстань!
Восстань, душе, что спиши?

Кого косит горе. Кого борет хворь.
Кто гибнет в пожаре.
Кто, жалкий, один, поет будто хор,
В любовном угаре.

Одна, за столом, под иконой моей,
Шепчу всех безвинных:
Фома, Иван, Петр и Андрей,
И ты, Магдалина,

Михаил, Яков, Валерий, Глеб,
Борис, Вероника,
Кто пред уходом оглох, ослеп,
Кто весь вышел в крике,

Лев, Анна, Марина, Федор, и ты,
Никола Военный,
Что честь отдал у последней черты,
Последней измены,

Тамара, Нина, Валя, Марго,
Мои дорогие,
Как жить на земле без вас нелегко,
Все годы другие,

Реву, идет уж который рассвет,
По небесам колобродит,
Всё врут, что смерти на деле нет,
А вот она, входит,

Сияет окно, золотая клеть,
Слёзная низка…
Разрушил еси Крестом Твоим смерть –
А вот она, близко.

МОЛИТВА О ВРЕМЕНИ
Господи Боже мой… молю, не дай забыть мои детские годы. Из детства, смеяся, играючи, вышли народы. И в детство, плача, вопя и скорбя, себя возвернули, как трудники-пчёлы в улей. Господи, видишь Ты там, в снежном тумане, мою круглую шапку-ушанку… я в ней в сугробных дворах – колобок, чужестранка… да нет, я, в шубёнке зайчиной, всему тут родная, снегам и созвездьям, и всё мне родное… Господи, а я всегда чуяла: стоишь Ты у меня за спиною. Молю, не оставь, не прерви нить, не забросай землей и каменьями реку, что тихо течёт, за годом год, внятна всякому человеку, равно же и неведома, ибо никто из нас не знает, ни дитя ни родитель, что же Время такое, – а может, к нему, к нему, как к Тебе на иконе, Спаситель, прикоснуться устами, рукою… Господи Боже… все больше ознобной дрожи. Все быстрее бежит река. Светится инеем-льдом у виска. Дорога была далека, а нынче радость Твоя близка – ближе синего купола, ближе безумного больничного потолка. Господи Боже! Я пред Тобою бескожа! Я пред Тобой беззащитна, рыдальна! А сколько ещё брести чужедально… Господи, дай Ты последних мне сил… никто Тебя так никогда не просил… Дай мне, дай, протяни с улыбкой последнее моё Время – чтобы песнею возлететь, снежной голубкой, очиститься перед Тобой, перед всеми.

– Богородичен

Мати убо позналася еси паче естества, Богородице, пребыла же еси Дева паче слова и разума, и чудесе рождества Твоего сказати язык не может, преславну бо сущу зачатию, Чистая, непостижен есть образ рождения; идеже бо хощет Бог, побеждается естества чин. Темже Тя вси Матерь Божию ведуще, молим Ти ся прилежно, моли спастися душам нашим.

***

моли спастися душам нашим
моли спастись
моли испить благую чашу
моли чтоб не порвалась нить
луча
мы все висим на нити
тончайшей
отраженья для
в небесном зеркале храните
что завещала вам земля

ГЛАС ВОСЬМОЙ

Глас Вечности: небесные тайны, блаженство души

– Заупокойный тропарь «Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй»

Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй, и полезное всем подаваяй, Едине Содетелю, упокой, Господи, души раб Твоих: на Тя бо упование возложиша, Творца и Зиждителя и Бога нашего. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

***

Днесь со мною будеши в Раю.
Так сказал, я ныне повторю.
Лазарь, инда вышел из пелён,
Ангелами в небеса взнесен.
Небо. О, блаженны небеса.
Мне б туда – на миг, на полчаса.
Заглянуть – и тут же бы уйти:
Землю неба подержать в горсти.
Из чего она, небес земля?
Облако, всё звёздами пыля,
Пролетает, тает в вышине.
Я гляжу. Я плачу обо мне.
Я гляжу. Я плачу о себе.
О других – молюсь, соль на губе.
Соль – ножом – рыданья поперек.
Царствия Небесного висок
В инее колючем, ледяном.
Я согласна, чтобы стала сном
Эта жизнь. Остра она, больна.
Я ее люблю. Она одна.
Да и я одна. Нас двое. Нас,
Зренье неба, острый глаз и глаз,
Глас и глас, отверженный тропарь,
Мы бормочем вместе, как и встарь,
Мы поем дуэтом, я и жизнь,
Жизнь, ты крепче за меня держись,
Руку я сильней твою сцеплю,
Я тебя прощаю и люблю,
Неужели вечно будем там
Мы ходить-бродить по облакам,
По векам, босыми по огням,
Босиком зайдем во звёздный храм,
И легко Он, босый, перейдёт
Холод плит, небесный ледоход,
Подойдет поближе и шепнёт:
– Что, юродка, миг тебе как год?
Что, родная, век тебе как прах –
Житие во тучах-облаках?
Я шепну: прости мне боль мою…

Днесь со Мною будеши в Раю.

– Тропарь Пятидесятнице «Благословен еси, Христе Боже наш»

Благословен еси, Христе Боже наш, иже премудры ловцы явлей, низпослав им Духа Святаго, и теми уловлей Вселенную, Человеколюбче, слава Тебе.

***

В Раю сияют золотые яблоки
Горит во снеге неба санный след
А на земле грызутся в лютой ярости
Народы коих не было и нет

Народы кои есть зело сражаются
Кольчуга о кольчугу грудь о грудь
Стрела ли бомба мина пламя палица
И молятся чтоб выжить как-нибудь

Не ведаю языков я двунадесятых
Я Райским яблоком вкушаю речь
Родную
Я скольжу по древней наледи
Какой мне меч мне лишь пирог испечь

А вы мои Апостолы великие
С огнём под потолком наискосок
Округ стола вы засияйте ликами
Возьмите всяк дымящийся кусок

Ещё ведь не война мои родимые
Вы слышите ведь Мiръ а не война
И словеса плывут неисследимые
Туда где лишь любовь горит одна –

Над жадной и железной смерти раструбами
Над свистом пуль огнём из-за угла
Над пирогом ах с яблочками Райскими
Во весь размах последнего стола

– Кондак «Взбранной воеводе»

Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Те раби Твои, Богородице; но, яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: Радуйся, Невесто Неневестная.

ПИР

Скажи, печалимся изрядно,
Утешиться не знаем как,
Жизнь именуем безотрадной,
Зажмем страдание в кулак.
А праздник наш вокруг летает,
Зеленоглазый махаон,
А праздник мимо пробегает –
Велик его победный гон.

Скажи, такие мы печальцы,
Скажи, такие мы глупцы –
Натянем бытие на пяльцы
И шьем начала и концы,
И снова горе вышиваем
По насмерть раненной канве,
А праздник наш, неназываем,
Парит в осенней синеве!

Ревем белугой при народе,
Торговый отмыкаем ларь,
Рыдая, Взбранной воеводе
Поем серебряный тропарь!
На исповеди горько плачем,
Слеза ожжет скулу и рот,
Епитрахилию горячей
Нам батюшка слезу отрет.

Да что ж мы жалимся и хнычем,
Отчаянники, слабаки,
От новых распрей, новых стычек
На расстоянии руки,
На расстоянии соитья
Иль пытки ржавой, костяной,
А праздник золочёной нитью
Скользит и реет за спиной.

И так захочется сияний,
Вина, и радуг, и огней,
Превыше тайных покаяний,
Объятий огненных родней,
Надеть тряпицы, сплошь расшиты
Смарагдом, перлом, серебром,
Понять: мы нынче не убиты,
Мы выпьем и еще нальём.

Ямайский ром, мускат, и водки
Тяжелая немая ртуть,
Накрытый стол – ведь это лодка,
И выплывем мы как-нибудь!
Мы устремимся без печали
В те занебесные моря,
Где нас любили, целовали,
Струилась ризою заря.

Там тихо сгибнуть нет охоты.
Там – громкою душой кричать.
Там бормотать: ну что ты, что ты,
Ты лишь сургуч, любви печать
На этих облаках парчовых,
На той скатёрке снеговой,
На том зените, что половой
Всё сыплет, вьюгой зерновой…

Наш пир – не просто гул обеда,
Не просто выпить-закусить,
Ты загляни в лицо соседу:
О чем жалеть? О чем просить?
Воздушный океан насыщен
Парами хлеба и вина,
И всякий друга здесь отыщет,
Пока пылает жизнь, одна.

И всякий здесь отыщет Бога,
На ослепительном пиру,
А Он – всего лишь путь-дорога,
Покою Он не ко двору.
Ты выпей с Ним за всё родное,
Ударь стаканом о стакан.
Вопьётся зелье ледяное
В живое сердце, как жакан.

Твой Бог глядит на пир отрадный.
Твой Бог узрит слезу и смех.
В Него не верят – ну и ладно,
Зато Он верит – да, во всех.
В лицо тебе Его улыбка
Речною чайкою летит,
Ползёт мгновение улиткой,
И свет со тьмой навеки слит.

Звёзд и людей в великой бездне
Густым-густо, полным-полно.
На празднике том неизвестном
Сидим века и пьем вино.
И Он на трапезе палящей,
И Он на вечере мирской
Сидит меж нами, настоящий,
Сидит и пьет вино с тоской.

Он, человек, во Время послан
На вздоха миг, на пять минут.
А завтра пировать уж поздно –
Нагрянут, схватят и распнут.
Но эту казнь, и в тёрне темя,
И Крест в тумане лет и зим
Мы, удивительное племя,
В великий праздник превратим.

И всяк из нас, как Он, захочет
Воскреснуть на исходе дня!
И всяк восстать, как Он, в полночи
Желает языком огня!
Неисследим, неисчезаем,
Лучом любви сквозя из тьмы,
Он смотрит ясными глазами,
Как пьём, едим и плачем мы.

Он смотрит: друг… налей стаканы…
Селедки жирненькой подрежь…
Кто нагло врет, что мы, брат, пьяны?..
Да просто в боль пробита брешь…
Давай не верь клыкам злословья,
Ломай душистый каравай,
Давай помянем Мiръ любовью…
А Ты… что смотришь?.. наливай…

– Заупокойная стихира «Плачу и рыдаю»

Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, безславну, не имущую вида. О чудесе! Что сие еже о нас бысть таинство; како предахомся тлению; како сопрягохомся смерти; воистинну Бога повелением, якоже писано есть, подающего преставльшемуся упокоение.

***

Я сама себе – что клеть: твёрдая, стальная.
Егда помышляю смерть, плачу и рыдаю.
Худо на душе моей. Тёмно, бессловесно.
Скорбных Ангелов светлей, наклонюсь над бездной.
Я спокойна, я нежна. Что ж так сердце тянет
Гирькой вниз, на тину дна… кто меня вспомянет?
Утомленно пролистну бедные бумаги:
Все сокровища – ко дну, горько, без отваги.
То пергамент… то шелка… то телячья шкура…
Воск медовый… на века, под крыла авгура –
Эти чудо-письмена, эта горе-взятка
Горсткой боли, ох, смешна, сыплется украдкой
Богу в тёплую ладонь, что избичевали…
Демества седой огонь, киноварь печали…

Я спокойна. Я тверда. Я тяжеле камня.
Что ж я плавлюсь, как руда, таю под руками?
Что ж реву я, вот позор, исхожу отчаяньем
И одна воплю, как хор, в церкви под свечами?!
Хор! Я, Боже, просто хор! Мне так легче выплыть
Из пещеры – на простор! Легче сердце вынуть
Из горячечной груди – сумасшедшим маком,
Через молнии-дожди – кинуть на бумагу!

Прочь ты, смерти торжество, панихиды стоны!
Я пою вам демество глоткою спалённой.
Я согласна всё вам петь: Рождества кондаки,
Пасхи солнечную весть, царственные знаки!
Песней разбиваю клеть. Песнею спасаюсь.
Песней побеждаю смерть! И грешу, и каюсь!
Песней плачу и люблю, возжигаю пламя,
И, подобно кораблю, песнь плывёт меж вами!

Мой сияющий ирмос! Мой кондак горящий!
Мой, в росе дрожащих слёз, бедный стих ледащий…
Поднимаюсь, вся в слезах, крик мой над землёю,
Руки ввысь, а тело – прах, Дух, пребудь со мною!
Вдоль подола боли – смех кроветворным кантом.
Подниму ладони вверх мощною Орантой!
Всё уж было на земле у меня в судьбине:
И пожар во детской мгле, и мольба о сыне,
И та гибель – в первый раз! – смертушка-юродка;
На пороге – пробил час – возлежащий кротко
Парень: все ходил-ходил ко вдове-соседке…
Та больница, где без сил, будто птички в клетке,
Пели, крепко обнявшись, древних две старухи…
Сетки панцирные, жизнь, плачущая глухо…
Всё промчалось: и любовь, первая, шальная,
Яд завистливых врагов – беззащитных, знаю,
Клятвы радостных друзей – до поры, до срока,
Где не площадь – Колизей, где так одиноко…
Разве одиноко мне?! Я же хор, ты слышишь!
Я звучу, дышу в огне, я взлетаю выше,
Выше, выше, тонкий глас, регент руку тянет –
Пойте, люди, здесь, сейчас, завтра вас не станет!
Пойте, люди, вы любви золотую славу!
Повторите все мои голоса кровавы!
Бормочите все подряд кличи, вздохи, стоны –
Зрите, ноты как горят зимним небосклоном!
Солнце! Солнце так звучит – свет держу руками!
Солнце! Солнце так звенит – царствами, веками!
Солнце, музыка моя, пляшет-колобродит,
На исходе бытия – песнею восходит!

Вот она, моя стезя! Вот – моё спасенье!
То, о чём и петь нельзя – счастье, откровенье!
Вечный знаменный распев из горячих глоток –
На полмира тот посев, и восходит, кроток!
Мои ноты прорастут! Вмиг заколосятся!
На засовы не запрут! Не запишут в Святцы!
Я стою среди земли, средь лесного храма,
И вблизи, и там, вдали, я пою упрямо –
Именами каждый миг свято называю,
Каждый стон и каждый крик – нотой выпеваю,
Каждый взор и каждый лик – выпиваю счастьем,
Мне младенец ли, старик – дивное Причастье,
Хлебом я пою, вином, страстно, тайно, строго,
Явью я пою и сном, и путём-дорогой,
Я пою, пою, пою всеми голосами,
Я стою, опять стою под судьбы часами,
Мне до смерти это – петь мимо лжи и лести,
В сажу полночи глядеть, в россыпи созвездий,
В Бога Господа лицо, во лучах, во славе…
…Боже, умирать легко, Ты лишь не остави.

– Ирмос “Воду прошед, яко сушу”

Воду прошед, яко сушу, и египетскаго зла избежав, израильтянин вопияше: Избавителю и Богу нашему поим. Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя, яко зол душа моя исполнися и живот мой аду приближися, и молюся, яко Иона: от тли, Боже, возведи мя.

***

Назначено Ад и Рай пройти
Смиренной мне, безвестной мне…
Иду по земле – и сжимаю в горсти
Всё, что люблю, на ладонном дне.
Всё, что храню – так крепко держу!.. –
Что отпускаю птахой: лети!.. –
Всё, что кровью течет по ножу,
Всё, что алмазом нашла на пути.
Рай. Он так рядом. Его – вдохни.
Ад. Он так близко. Его – не трусь.
Все сочтены мои ночи и дни.
Полем к лицу прижимаю убрус.
Платом – синь реки – на главу.
Храма?.. мою?.. уж не разберу.
Небом родным напослед живу,
Гордо стою на родном ветру.
Я лишь земля. Я в горсти несу
Реки, озёра мои, моря,
Лося, волка, бегущу лису,
Лодки, дымы, корабли, якоря.
Грохот железных слепых возков.
Хохот застолий. Плач панихид.
Я, земля, испытую любовь –
Сердце подземно, страшно болит.
Я в небесах лазурных качусь.
Шорох листвяных одежд за спиной.
Адом ли, Раем – великий груз:
Ты, человек, куклёнок смешной.
Адский – в алых сполохах войны.
Райски нежный – на ложе любви.
Снятся мне человечьи сны.
Ты не убей себя, ты живи.
Ты, человек мой, не умирай.
Гибель пьянит сильней, чем вино.
Всё ты пройдешь, и Ад и Рай,
Но лишь меня обнять суждено.
Бог, Он с небес видит всех нас.
Я по дороге бреду. В кулаке
Жизнь зажала.
Живи лишь раз –
Слезою реки – на моей щеке.

– Херувимская песнь

Иже Херувимы тайно образующе и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение. Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми.

***

Плещется море Летейское… от мгновения до мгновения…
Всякое ныне житейское отложу попечение.
Я и слепая вижу узор на небесном ковре, несчастье врачующий:
Иже Херувимы, Херувимы мои, тайно образующе…
Дай же мне, дай… нет, не дай ничего, нынче я не желающа…
Вы Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе…
Я ведь не Ангел, парить над войной, да никогда им не буду, не надобно,
Я соли щепоть, прах земной, сыпучий песок под танковой надолбой…
Я ведь не Ангел. Те, кто гнал-стрелял, вслед вопил, те давно уже умерли.
Те, кто грязью мазал, псами травил, утонули в житейском ужасе.
А я всех простила: другого выхода нет, есть только прощение,
Спасенье от жгучепламенных бед, на круги любви возвращение.
Забвенье, да, лишь оно, есть только дожди и забвение,
Да это, тонкое веретено, счастья не жди, вечернее пение…
А я счастлива! Счастлива так, что вам и не снилося!
Всю жизнь за грош-пятак проголосила на клиросе,
Всю жизнёшку целовала-клялась моим строчным пением,
Моим демеством, моим кровным родством с колокольным Временем!
Забвенье мое… ты счастье мое… всё забвением помню я.
Ты пенье мое, всевластье мое, моя музыка огромная,
Мои прокимены, полиелеи, кондаки, мои партесы громадные,
Мои ледоходы, мои буераки, овраги мои безотрадные!
Мои обрывы… река широка… а радость – распятая, Аримафейская…
О, рядом – гляди, достанет рука – плещется море Летейское…
И нынче я Херувим, Херувим… и рот разеваю на фреске в безбрежности,
И песнь улетает, вьётся что дым, тает облаком снежности,
И это моя Трисвятая песнь, такая немая-несчастная,
Чудесная, неневестная, многосердая, многогласная,
Такая праздничная, о, музыкою мя обними, такая счастливая,
Лечу и кошу меж Ангелами, людьми плачущим оком-сливою,
Лечу, и от счастья реву, младенчик, царица, черница, старуха, матушка,
Да лишь потому, что живу, живу, мои Херувимы, Богом хранимы, ребятушки…

МОЛИТВА О РОДЕ
Господи Исусе Христе и Богородице Дево, дорогие родные, сияйте в небеси высоко, далёко!.. Всё равно ближе вас нет никого. Мой Род весь во мне – до рока, до срока: ему пою предвечное Демество. До третьего, до четвертого, до пятого колена Род мой помню. О нём умилённо молюсь. Я в Роду моём – лишь песня, изменна и неизменна, за спиною крылами встающая Русь. Ничего не боюсь. Ничего не страшусь. Я в Роду моём – ратница мелодий, словес. Раскатилась озёрами – изумрудами бус. Запылала алмазами – звёздной вьюгой небес. Род мой, ты лодка, а я весло; я плыву в тебе с берегов земли в заоблачный плёс; ты жив во мне, ты мною бредёшь тяжело по снегам, по камням, то в царский зенит, то во пропасти скос. Знаю радости слёз сладчайший вкус!.. Мрак не сожжёт на старом фото луч родного лица… Мой Род, я уже ничего не боюсь: я молюсь, чтобы поступи твоей не видали конца. Мои прадеды. Деды. Бабки. Тётки, дядья. Кумач. Плакаты. Выстрелы. Пайки военной зимы. Вот она, мой Род, вся радость моя – лики всех моих святых наплывают из тьмы. Так встаю на молитву, правило утреннее, живой выдох-вдох. Повторяю малой жизнёнкой Рода вечное бытиё. Это снова зима. Время сходит с ума. Ледяной на окне, алмазный мерцает чертополох. Так молюсь: где сокровище твоё, там и сердце твоё.

– Богородичен Догматик

Царь Небесный за человеколюбие на земли явися, с человеки поживе: от Девы бо чистыя плоть приемый и из Нея прошедый с восприятием; един есть Сын, сугуб естеством, но не Ипостасию. Темже совершенна Того Бога и совершенна Человека воистинну проповедающе, исповедуем Христа Бога нашего: Егоже моли, Мати безневестная, помиловатися душам нашим.

***

со круженья головы, с грандиозной выси
Царь Небесный за человеколюбие на земли явися!
а не каждый же из вас к Нему припадает
а не каждый же из нас за Него страдает
плачет-жалится по Нём площадями всеми
от Него светло как днём а от нас лишь темень
вот настал последний день ведь и впрямь последний
ах Царю Небесный лень нам идти к обедне
влом нам совершать обряд некогда и негде
койки серебрятся в ряд тихо плачет некто
койки тихо так стоят в госпитале страшном
белый снеговой наряд и вино и брашно
нынче кто от нас ушёл мне бредово больно
под ногой качнется пол распахнется штольней
ах Царю Небесный я не могу молиться
люди вся моя семья лица лица лица
хрипло лёгкие гудят кашель наизнанку
спирт разбавь судьбою брат голою гулянкой
лоб в ладони урони плачет мир проклятый
и на смерть кладет огни ветхою заплатой
все мы Боже все больны звёзды наши вежды
нету нашей в том вины только есть надежда
только этот дикий крик матери над телом
в небесах плывущий Лик мимо за пределом

***

Сынок мой малый, весь в лоскутное завёрнут одеяло,
Тебя к себе я больно прижимала,
Кормила грудью во толпе и на безлюдьи,
В жарище Адовой, в погибельной остуде.
Сынок мой малый, вымахал ты каланчою средь людей,
Ко мне прижмись, и обними, и пожалей,
Ведь на земле не вечна я, и праздничная скатерть
На тряпки порвана, и плачет Богоматерь
В углу во красном, тихо мироточит
Поодаль площадей, дорог, смертей, обочин,
Ты поцелуй меня, хочу я видеть внуков,
А далеко ты, на краю земли… на вечную разлуку
Уехал… улетел орлом на крестовидном самолете…
То ль в Аппалачах, Андах ты пропал в походе…
А может, ты на Марсе, на Венере…
Ты жив! воспоминаний отворяю двери
И вижу: мы стоим на берегу, а пристань –
Дворец берёзовый, а ветер жжёт, неистов,
А ты в рубахе тонкой, паутинной,
А я взираю сверху вниз на сына:
Ты маленький, тебе то ль шесть, а то ли восемь,
Холодный день на Волге, плачет просинь,
Сберётся дождь, давай домой, мы до грозы успеем…
Простор приварен к сердцу вечным клеем…

Ты мой большой, далекий… молишься на языке незнамом…
Воспоминай свою почаще маму…
Ах, кто со мной, ты снова стал малюткой,
Ты в кулаке сжимаешь незабудку,
Другой ручонкой жмёшь мою морщинистую руку –
На боль мгновенную, на вечную разлуку,
И тащишь мя вперёд, опять мы в путь пустились,
Скажи, куда идём, мой Ангел, сделай милость,
Сынок мой, мазаный блинок, моя потеря,
Мои распахнутые в будущее двери,
Женись, роди наследников… я плачу,
Сжимаю жизнь руки твоей горячей…
Мы вместе всё равно, веди меня, мамашу,
В широкий Мiръ, что густо населён и страшен,
В широкий бой, где счастья не услышат,
Где правнуки мои огнями мне в затылок дышат,
Лоскутным кукол обнимают одеялом,
А жизнь мелькнула, будто не бывала,
И только Ангел, сын мой, в синеве небесной
Несет игрушкой мя над угольною бездной,
Лоскут кровавый, алый, изумрудный, синий…
Спасибо, Сыне…
А Царствие Небесное я на руках сшивала,
Пока жила, любила, выживала,
И небеса широкие струились на колени
В виду времён, сражений, воплей, песнопений,
Лоскут лазурный, грозовой, седой… так молния внезапна…
Сынок, ты знаешь, я умру не завтра…
Увижу внуков, правнуков… о да, ещё увижу…
Мой Ангел, поцелую дай, дитя моё… ну, ближе, ближе…

***

Я выхожу на эту улицу.
На эту, эту, да, ещё
Мою. Вот дерево сутулится.
Метель рыдает горячо.

Я выхожу. Ночь за воротами.
Иду, иду к моей родне –
Она окладами, киотами
Встает: устала спать на дне.

Потонут времена безвестные.
На свет явлюсь я ещё раз.
Пылая, зазвучит над бездною,
Любим, горящий Осмоглас.

Его же пела – о, Морозова,
Боярыня, моя родня,
Везома в розвальнях берёзовых,
Медвежья шкура – для меня.

Вослед за ней, ея двуперстием,
По следу санному, по мгле
Тяжёлой, синеве доверчивой,
По исчезающей земле –

Иду, все гласы повторяючи
Не ртом, а сердцем, впопыхах,
Младенца робости и радости
Неся на горестных руках,

Прощая всё до крохи, малости,
Не веря: завтра мы умрём,
Летя от старости до младости
Кондаком тем, тем тропарём,

Плывя от ярости до нежности
Догматиком, пробившим лёд,
Далматиком, рыбачьим неводом,
Где по водам – небесный ход.

И тихо губы так шевелятся,
Лучисто, чисто, в забытьи;
Так знамена бегут по лествице,
Так письмена горят: ЖИВИ,

Поют артериями, венами…
Воск ночи… Вьюжно, без следа…
Изменчивая. Неизменная.
Боль: ныне, присно и всегда.

ДЕМЕСТВО. ФРЕСКА ВТОРАЯ

Песнею распотешу вас малиновою, птичьею, зело зимними фьоритурами изукрашенной. А то и посконной, железной, опричною, суровым, на ветру, стягом башенным. Я творила мои деяния – непотребная, невеждная раба Божия!.. – а нынче Демеством на покаяние иду по Времени, инда по бездорожию. Отцу да Сыну, каюсь, не весь век поклонялася. На чужедальнее, дрянное веселие зубёшки скалила. А вот оно, житие, – было-было да тихонечко истончалося, да душа с телом незримо расставалася, да то мне на ухо не наборматывала, мя не печалила. Ах, паутина судеб!.. Арахна тя вяжет усердно, со крыши крыльца гирькой свешивается. О, полынный мой хлеб, горчащий жёлчию рыбною… Я сама себе – в небеса – злачёная, шаткая лествица, во Иаковом сне живая, не погиблая… А эта музыка… што она?.. она во мне гудит, изначальная. Она таково же сильнейше гудела красною печью и при моём рождении. Да што там – при зачатии, я зрела ево, беспечальная, как зрит хозяин зерно в повети, голубя в клети, хворое наваждение.
Вся внешняя хмарь, людие мои, ничтоже суть. Я тихо бредуща к обрыву моему, а сама то в Эфесе, то в Афинах, то во Стольном Граде живая, невредимая. Везде живу, да всех люблю, побивают мя как-нибудь, а я лишь утрусь: боевой я гусь! – да и мимо, мимо я… Узнала-уведала слишком поздненько я, што в Мiре есть и тля, и прельщенье-пагуба, што проклинают иные горлышко соловья, обламывают твои кровеносные ветви-паветви…
А то любовь, мои милые, слух склоните, моё Демество, то мои крыла, перо к пёрышку, разлетаются! Вширь и вдаль, ничево не жаль, влет и ввысь, громче молись, твоё торжество, – да в колодец лица моево не глядите, ведь не святая я! Не со скиптром в руке! Не с нимбом златым на башке! Не на арфочке нотой душонка играется! А тает мой велий слух, а пою-восклицаю за двух, а жизнёшка моя на ныне и присно и во веки веков – разымается…

Было дело – робёнком кудлатым жила. Всё по улкам каталась, созвездьева мгла. Всё салазки визжали по морковному снегу полозьями. А шубёнка – кочан!.. а орала я по ночам!.. то музыка мне глотку жгла мотивами грозными… Солнце во мрак претекало, и во кровь – Луна, и у матери я моталась одна, и в полудне в зените зрела я звёзды чернеющи… адаманты – потом! и потом суп с котом!.. это зелье из ложки, над бредом и жаром реюще…
Не желала бы я моё детство вернуть, да ведь всяк из нас пускается в путь от той печки, што дровами топится, а книжонкой – в войну, инда клонит ко сну, враг-то жив, да Господь не даёт озлобиться… Нет! всё вру! детство, дом мой на слом! вспыхни ты Демеством! Мне пропой всех пропойц напевы дурманные! Спит отец на дне хором под хором икон… на столе голова… дремлет, водкой спалён, а я зрю, зрю сны ево пьяные…
А затменье Светила?!.. мы видали тя, небесная городьба: во сугробах стояла голь-голытьба, лица голые к небу закинула, сквозь копчёное грязь-стекло мы видали: оно во Тьму ушло, опосля себя само изо Тьмы – Светом вынуло… Завопила детва! То-то радость жива! Прорастает травою сквозь сребряные противни-наледи! А я прыгаю выше всех, и поверх сугробов летит мой птичкин смех! Сквозь бычий пузырь, чрез телячий Псалтырь бедной, нищенской памяти – разгляди ты мя, бредущу голомя, хлебом военным летящу – одним на всех…
Я заблудша звезда. Я собой не горда. Вот лечу-лечу, а вдруг в мя выстрелят? Я во главе шествия вставала не раз: громок глас, меток глаз! Громче всех голосила, неистово! Вот однажды плыла Волгой-рекой, на закате злачёной, непомерно баской, а лодчонка к расшиве нашей осетром приклеилася, жерехом; а тут бысть великая Тьма, да мы все чуть не спрыгнули с ума, да на стрежне якорь швырнули, не доплыли до берега… Заслонила Солнце Луна. И помыслила я: жизнь одна, што же люди сами противу себя бесятся? То друг друга – в тюрьму… вдругорядь на войну… оттого гладно-хладно им, невесело… И взмолилась я на палубе той: дай насытиться нам красотой! Дам нам, Боже, любовию насладитися! Не исцелю взглядом ли, рукой, не пребуду святой, ни царицей морской, да вы напевы мои, может, людям через годы – сгодитеся…

Солнца знамение нежной глоткой пою я. Аллилуия, Аллилуйя! Дальше, дальше бегу по распеву я… Солнца мне не остановить. Вяжу, вяжу луча ево нить. А враги наступают, их тысящи. А Силы Бесплотные возглашают напев, вон они, во звездах, Орел, Змей и Лев, и справа Господь, и замерла слева я… Славословье моё – вот моё бытие! Песни – воробьями летят меж святынями! Я от музыки с ума сошла. Я на музыке ела, на музыке спала. Я рояль мой гладила, била ли, не упомнить уж… сонмы огненных душ надо мной махали звёздными крыльями… Я молила родню, все сильней день ото дня: ах, вы музыке учите меня! Буду петь-играть вам, душеньку тешить, не пожалеете! Не восплачете о сожжённых напрасно годах!.. Снарядили в путь меня. Слёзы – ландышами – в очах. Прощевай, лети-лети, соловеюшко…
И во Стольный Град полетела я! Обняла мя там вся моя семья: нежнострунные арфы, скрипочки нежнобокие, дудки – слёз им не жаль, и громадный рояль, струны – рыбами, море – глубокое… Вами сыграю Мiръ-Войну! Не пойду я ко дну! Расстреляют-убьют – возвернусь, хоть на пять минут! Хоть на десять снежных минуточек! Ноты плыли подобьем – за уткой – уточек… за гусыней – гусят… вот смеху-то… а плыла я – за человеками?.. ой, за звуками… ой, за нотами… за сияющими заплотами…
Это царство моё… государство моё… тот Престольный Град… не вернуть назад… куполов нотный ряд… скрипки ключами горят… вьолончели жалятся… льются слёзы меж пальцами… с висков капает пот… музыка, древлий плот… перевези мя на тот брег, страдалица…
Это царство любви… да не слышите вы… уши, очи замыкаете ладонями плотно вы… Красный Кремль весь гудит!.. там наш Царь сидит… над землёй нашей неисходною… Отец, Сын, Дух Святый… а ты кто ж такой, богатырь?.. каково к скоморохам-то – властным регентом?.. неисследно так… непотребием… да не правдою, а лжою ржавою… над терпельницею-державою… Ах ты, Царь ты, Царь… Я звучащий твой ларь. Я неслышная твоя музыка. Не услышишь мя никогда. А мне орут: какие твои года!.. покичишься ещё жалью-мукою… Над доской застынешь, разлетишься блинной мукой, напечешь блинов горелой тоской, да нажаришь постных оладий – там, вдали, за рекой… новый Царь – там, за тьмой… в окоёмном том непроглядии…
Царство, это ведь Бог! Да не затвержен урок. Да все хохочут, глумятся над Боженькой. Сколь церквей снесено. Сколь колоколов на дно… мя туда ж норовят, тюремку, остроженьку…
Непостижна я сама себе. Ненавистна всякой гульбе-ворожбе. Распоследняя да пресущная. Алчущему – горбушка насущная. Вам воздати, преступники, не могу: прощаю моему врагу, как Исус на Кресте прощевал разбойнику. Вы простите, што не всегда весела, што часто примолкшая, грустная, да то по ушедшему печалуюсь, по дорогому покойнику. Ты, Царь земный, не отверни лица: Господа Царствию нет конца! Давай шепчи: да будет воля Твоя, Отче наш! Я-то верую, с тем и умру, ребятушки… А жемчуг на груди, речной маргарит, мне о счастии призрачном говорит, не выдашь и не предашь, – так пущай стану на Времени моём лишь стежком, лишь заплатушкой…

Во Граде Первопрестольном таково часто родину воспоминала еси… Не проси, слышишь, бессмертия, не проси: вот оно, уж при жизни тебе, грешной, дадено – неоглядные дали, сребрится река, холодны ея богатые рыбы, песчаны холодны бока, а сколь по ней ищо не поплавано, вод-земель не оглядено… Отец питьё хмельное в себя вливал из горла, а матерь моя такова праведница была, за иных молилася, больных уврачующе, страху Божию бабка учила мя, и однажды смерть упала предо мною плашмя – увидала я за столом Бога пирующа. На странице ломкой, жёлтой старой Библии сей… увидала, от счастия враз окосей, ты, ребёночек, ты, дитёночек… да запомни: Тайной Вечери круглый пирог, всяк не одинок, только Бог одинок, а тя в жизнь вынимает из смерти пелёночек… Да гляди: Святой Вечери ягненок на блюде, да вино разливают упрямые люди, а один, бородатый, очи светят, опять один – то в жарище несносной, то в лютой остуде, посреди родов, похорон и годин… Я застыла над страницею, глядела на Бога: Он взирал на мя счастливо-строго, будто из окна за решёткой острога, а я пред Ним выловленная из речки сорога, дитёнок безрогий, ну гляди, погляди же ищо немного на лик Ево, Время мимо движется, недотрога, нежное, предвечное Демество… А на блюде ягнёнок лежал, все рёбра насквозь, жареные ножонки – копытами врозь, мёртвые глазенки незрячие – наискось, и я не сдержала ребячьих слёз, слезами залилась, земной крохотный гость… И што же, што же, што же, што ж?! берёт Апостол кухонный нож, и мясо режет, как Времени ход, а Бог на Крест себя волокёт… А Бог Крест на Себе волокёт! За Ним и мимо – течёт народ! Влачится, гогочет, лишь пальцем ткнуть: это, плюют и скалятся, последний Твой путь! Эти гравюры… всё дальше ползли… листала, рыдала, на краю земли… а тут матерь притекает: ревёшь опять?! Отдай же Книгу! рано боль сыскать! Рано в страданье таковое глазеть – ищо намучисся, изловит сеть! Ищо тя, рыбу, ударят по башке веслом… крюк из губы выдернут… отскоблят чешую над котлом…
Все звери и птицы, мучились когда, все были мне – спицы под вздох, под ребро. А Время было мне святая вода: я пила ево и училася творить добро. А как было, молвите, творити ево? неслышимо, невидимо? или прилюдно? я видала, как спасатели – спасеньем кичились, хвальбу дарящих слыхала… А мои крюки, пути и знамёна пелись детскою глоткою многотрудной, а мне подкупольной музыки все мало было, мало, мало… Все мало было подберёзовой и поднебесной, подснежной, подзвёздной мне музыки, сумасшедшей! И росла я девчонкой слишком доверчивой, чересчур нежной, ни кожи ни рожи, беззащитна, совсем без кожи, то и дело смешно рыдая над жизнию ветхой, прошедшей…
А музыке выучившись, я взяла да и вышла впервые замуж. Та, коей монахиней быть суждено – взяла да в брачну постель увалилась… И нас, там, на нищенском ложе, укрывала колючая заметь, густые снега валили, Большой Медведицей в небеси таяла милость. Ах, милость моя, любовь, сколь тя есть неиссчетно!.. Ищо не ведала, сколь твоих знамён воздыму, разберу вслепую дрожащих знаков… Ах, мне бы стать, родная, небесной, бесплотной, штоб не биться рыбой об лёд, штобы просительной ектеньёю не плакать…
А любовь мою, как мёртву скотину, однажды я увидала погибшей: когда на пороге кухоньки муженёк мой, Орфей, агнец заблудший, в руце нож держал, да на мя так взирал, што умерла б я тогда лучше… Он скатился с ума. Ево поглотила тьма. А я на свету, на виду осталась. И жизнь мою я б тогда отдала задарма – да не возымел никто к судьбе одинокой жалость. И стояла я во Времени, прожитом на треть! И шептала: лучше б мне умереть! А не той, не любови моей, одинокой скотинке… Убредали люди в туман, то красавцы, то страшней обезьян, и по них, остановя дых, я справляла, справляла поминки…
А потом… што потом? Баба я, мне не быти попом. А ушла б служить во храм с наслажденьем. Вот веселие – в праздник Двунадесятый у налоя стоять, петь возлюбленной Богородице исполать, да следить в окно, пока не темно, за весенних листьев рожденьем… Мой рояль! чёрный мой плот! Или белый, кто разберёт. Выгребаю, руки-вёсла бросаю, вонзаю в музыки океан, и от музыки моея кто трезв, кто пьян, а я, людие, не играю – я музыкой – выживаю… Вот! живая! Бога живаго зрю! Все округ умирают – а я в ноты-букашки смотрю. О, рояль, моё Демество, да ищо орган! Деревяшки липнут к ногам… педаль жму, все жму… забываю… ни сердцу, да ни уму… только там – над ночными чернозёмными мануалами – увидать златую зарю… Гул безумный. Рваного сердца гуд. Я играю тех, што завтра умрут. Я играю всех, ныне живых, живущих. Счастливы дьякон, игуменья, иерей. Я ж стою, всё стою у дверей – у теремных, у тюремных, у храмовых, у бедняцких, тихо стуча, хрипло зовуща. У монастырских врат стою: на тебе, монастырь, возьми же судьбу мою! Не желаешь?.. черства, што ль, слишком я на зуб твоей трапезы?.. ночь и боль… я в Мiру живая обитель, перекатная голь, в зимнем Царском поезде – подмышкою книжка.
Прошло десять и двадцать и тридцать лет. Я всё слышу голос. Я всё вижу свет. Соблазнялась, што греха таить!.. и грешила… што скрывать? Разве от Бога сокроешь праздник и боль? Наслаждаешься тайно – а Он-то с тобой, колет мешок сердчишка твоего острейшим шилом! Шепот тихий: а ты не греши… не греши… Осеняет Луна равнины души. По снегам одичалым, росомашьим – бочонком катаюсь. Это Волга моя и моя Сибирь. Моё яблоко это и мой имбирь, мой голодный паёк: не отломила несчастному, каюсь, каюсь.
Нет! отламывала! и тянула: ешь! Пробивала кулаком во груди моей брешь! Шкурой-рухлядью по насту ночному пласталась! Побеждала плотску тягу – пытальным огнём. Пела песню о Господе – да, о Нём, все о Нём! Ко зверям-птицам, собакам-синицам имела Божию жалость! В селе б жили – корову бы завела… так доила бы, звонкие вёдра, подойник наперевес… творила творог и сметану… Тьма возлюбленных промчалась, яко ураган. И судьбина сама повалилась к ногам – малеванец, охотник, рыбак, от мя, как от браги, пьяный.
Обвенчались мы в церкви… помню аки сейчас: в руце охапка цветов, храм во сумерках – старый карбас, платье у мя белым-бело – больничная смешная марлёвка… белый плат через лоб – вместо фаты… да, вот эти полевые цветы, цветы, всё ромашки, гвоздики, цикорий синей небесной ковки… А над нами купол таял в дыму. А над нами – несказанное: никому. А над нами гундосил радостно батюшка Димитрий, улыбался беззубо: “Исайя, ликуй!” – испускал сотни, тыщи радужных струй из кадила своево дремучево, из пламенной митры… А потом, совершив брачный корогод, притекли в избу, где хозяева сотовый мёд по тарелкам разложили, по мискам: и был вытащен из темницы-погребицы мрачный сладкий кагор, и на волю отпущен, тоски нашей вор, и Господь с нами рядом сидел, близко, близко.
А до свадьбы – таково тяжко пристало мне! Грудь да лоб пылали, как в последнем огне, вся тряслась, колыхалась трясовицей: и уснула… и забылась… и привиделося, как наяву: я по Волге-реке, ах, по стрежню плыву, а корабль золочёный чудится, негою мстится. Золотые, парчовые пологи спят… или падают… на мне инда Царский наряд… а вода, вся сплошь, в рыбах играющих… и с небес мне глас: ты плыви, плыви! Не снесешь ты однажды земной любви – станешь неба хоругвь, вселюбяща, умирающа! Ты плыви, плыви! Полным холодом живи! Пей да ешь бытие полной чашею! Никого не суди! Прижимай ко груди свет ли, зло, свободная и бесстрашная! Погляди! река и гладка, и сладка, то ль минуту плещет, то ли все века, а настанет час – льдом по горло затянется… Так плыви вперёд! Всё равно, миг иль год, пусть на палубе тя созерцает народ то ли вьялицей, то ли плясавицей! А вон там, вон там, тише ход… вишь, порог ревёт… вся сребряна водица – бурунами… Перевалишь – Бога благодари!.. разобьёшься – так молча умри… чти жизнёшку свою тайными рунами…
Што ж, православные?.. Воздух попробуй-ка взвесь. Обуяла мя злая, яко барс, болесть. Обняла, одела-обула, до савана, до могилы. Почти насмерть к земле придавила мя. И вертелась, как уж на вилах, бедная я, а себя не жалей, не обыми себя утешеньями людскими, постылыми. Жар густел и жёг. Помышляла: вот вышел срок. Собираться пора в дороженьку. Простыню казенну сминала в руке. Зажимала пузырь стеклянный, порожний-пустой, в кулаке. И дрожала Вселенской дрожию.
Все болеют. Все страждут на сей земле. На страдальном все плывут корабле. Тож плыла, не просилась на берег, зело путешествовала. Заявлялась в огне. Пропадала во мгле. И брела, брела по великой земле. И молилась, молилась, яко пред Вторым Пришествием.
Чужака я голубила: родной, ах, ты!.. обманул… лучше б отгрызла персты у руки моей, ласку дарующей, благословляющей… В мя палили, в небес патруль. Помню свист отвратный, длинный тех пуль, тошнотворный, ночь разрезающий.
Я рожала сына. Спасибо, Господь! От мя отрезан был мой живой ломоть, а живот, то у бабы сердце, дело знамо, воздела, яко знамя, распахнута дверца, выпущен орлик на волю, будет жить не тужить, доколе, да разве знаю, я мать шальная, я мать доверчива, в доску древлево храма вбита-вверчена, живу ныне-сейчас, а слышу далекий глас, изо всех времён, из туманных пелён, оттяпываю кус лепешки той, што уста услаждала сожжённой святой, отглатываю той водицы глоток, што глотал Пантелеймон там, где бой жесток, где лечил он израненных поперёк-повдоль, а страдать, куда ж ты денешься, юродская юдоль, вот и сын мой рос-рос и вырос, как когда-то и я, у нево нынче своя дальня семья, а я моталась по свету туда-сюда, и мимо мя неслись холмы-города, мимо мя летели мгновенья-года, и мимо мя плыли корабли затонувших столетий, во звёздной пыли, в реянье всепланетных знамён, и кричали мне приветствия с форштевня и проклятья – с кормы, и неистово махали друг другу мы, ибо темная, дегтярная внизу плещет вода, ибо не увидимся больше нигде, никогда!
Нигде… никогда… ничесоже… на расстояньи руки… мимо, мимо всё, Боже, мои двойники… Вы словеса мои повторяете… они для вас – сундуки и полати… а я на ночь вас крещу… опричь тёплых живых объятий – я вас нежной, безмятежной молитвой прощу…
А знаете, двойники мои, я вами тихо горжусь! Я в ваши зеркала поутру-ввечеру любуюсь-гляжусь: валяйте, твердите вздохи-слёзы мои – а вам не пережить, не выпить моей сладкой любви! А вам моей пижмовой горечи не вглотнуть, не истоптать вдругорядь мой натоптанный путь, не ведать людей моих сокрытых имён: замок… на порог – лишь пущу пламя пламён!

А ково любила, людие, превыше всех, так то скоморохов: стеной стоял от них смех! Колесом, коловратом ходили они, вверх ногами, бодали рогами наши утлые ночи-дни! Давай, плясовой медведь, вволюшку реветь, а я буду на широком полюшке в криву дуду гундеть! На домре, шут, бряцай, на гуслях весну воспевай! На скрипочке, обочь бесславья, любовь наиграй нашу бабью! Пусть слушают мужики… глянь, валенки им велики: с вами не спляшут, да вам вон не укажут! Бубны, бубны бьют, круглей рожи! Все скоморохи – на Царя похожи! А може, они-то и есть подлинные Цари: покрыты златою кожей, Солнце безумствует изнутри! Э-хе-хе, поди да помирай во грехе! Почирикай воробьишкой на стрехе! А я жизнь стисну в объятьях, пред ней напялю самолучшее платье, да ну в обнимку плясать с медведём: нынче живём, а завтра, глядь, умрём! Так почему ж не сплясать от души… эх, бубны, бубны, хороши! Эх, балалайки, громче таратайки – вперёд, вперёд! Эх, вы, шутники-расстегайки, зайки-побегайки, а вдруг воистину никто никогда не умрёт?!
Эту песню мою сто раз перепели, перемазали сажей… и вы туда же… да я всех прощаю… кому вина, кому чаю!.. от души наливаю… из души – наливаю… переливаю из души в душу… готова вас всю судьбу напролёт слушать… а поодаль што брякает?.. систры?.. тимпаны?.. э, братие, да вы уж в дымину пьяны… песню гремите – вензеля язык заплетает… а я тут, рядом стою, подпеваю вам… в руке-рукавице-деснице чайник вина, голая шуйца обморожена одна… не гордая… не святая…
А ведаете ль, яко казнили мя?! Ох, балясы об том точить не пристало… да на колу мочало, а вдруг начну сначала, так уж лучше теперь, а человек бывает и зверь… Оклеветали мя, а потом на человечий суд потащили; и приговор прочитали – утопить мя в Волге-реченьке присудили. Слушаю котячье мяуканье судьи, инда то не со мной. Огнище изнутри прёт стеной. Мiръ дрожит, сиротий голопузый щенок, смешной. А я на суде застыла – не матерью, не женой: застывшей волжскою на морозе волной. А зима крепко на льдяных ногах стояла. Слоем лазурного инея, невесомого, яко летящий голубь, облепляла дома-корабли и сосну на краю земли. Прорубили во льду смоляную прорубь да к ней мя и приволокли. Это тебе не Крещенье! Не Богоявленье! Не Водосвятье! А в чём же, в чём-ить моя вина?! А в том, што ты проповедовала проклятья! Што не хохотала льстиво меж толпы, а жила-брела гордо, одна! Одиноких не любят! Одиноких губят! Да потому, што живущий – в хоре поет! Што хор – это и есть народ! А ты!.. возгордилася, так бает молва: одна взложила на себя крест общево Демества!
И потащили мя к той полынье. И лежала я животом вниз на ледяной траве. И видала пред очами ледяные хвощи. И так бормотала себе: утопнешь, начнёшь сначала, мя ищи не ищи. А тут подошел незнамый брадатый иерей, камень навязал мне на шею, да и отскочил скорей; да рукою махнул: ну, давай тащи, после людского судилища грянет Божий Суд – молись, трепещи!
И схватили мя! И потянули мя по железу снегов – полосою огня! И до проруби чёрной доволокли… а я в небо гляжу и зрю: Глаз Медвежий вдали… Ковш Медвежий нынче мя зачерпнёт. Опрокинет во прорубь, под синий лёд. И уж боле ни цвета, ни света не различу. Ничевошеньки не возжелаю, не похочу. Я лишь только… ах, тише, я только лишь…
…ты мя не слушай… ты слушай тишь…
…эту тишь великую, велий мороз, не вдохнути, забьёт глотку метелью слёз…
И што, спросите? Зрите – пою, жива! Голошу, выпуская птичьи слова! Всё кричу, хриплю… а где ж прорубь та?
…всё метелью укрыто. Ни креста. Ни черта. Ни поминок. Ни памянник на том стихе не раскрыть, где лишь: помилуй мя. Где лишь пропасть: пить.

Отпускали мя, гнали из дома в дом, многое, людие, помню с трудом, дух мой чистый снегами ведом, исповедали мя, елеем мазали, в горах живала в белёной мазанке, в тайге сибирской тряслась на коне, обжигала руки в рыбацком костре, в синем огне, ночевала в скитальных горницах, где домовым-кошакам люди молятся, в голодуху картофель жрала гнилой, благодать бе, Господи, приди на постой, у иконы постой да вечерять сядь, а и кто я Тебе, не сестра, не мать, не жена, я мужу жена одна, он малеванец, холсты малюет, на стенах во Божьем храме пророков брадатых рисует, в ночи мя обымет да таково крепко целует, а назавтра путь, а назавтра бой, ты в котомку хлеба не забудь с собой, готовься, затравят собаками тя, изобьют батожьём вусмерть, не шутя, а то увенчают короной стальной, хохлатой вороной, диадемою ледяной, а запах сурика и левкаса объемлет мя с четырех сторон, то муж мой, разбросавши седые власы, уснул, как закатный спит небосклон, и звезды на нево, обнаженнаго, валятся, катятся планеты, кометы жгут, и падает на дощатый пол моё детское одеяльце, и ево усыпает звёздный кунжут… Новая прорубь казняща да новый ров! не чти челобитную, огнем палящу, власти не прекословь! А я всю жизнь глас воздымала да супротив приказа, насилью вопреки; да я стояла во дымах вокзала, а рельсы горели у самой щеки… Ах, новые времена!.. а я-то, вот расплата, та же самая, одна. Дети, мужья, летописцы, сказочный хищный зверь – все, толпяся, уходят в одну настежь раскрытую дверь. Новые козни, новый погост, новый стучится в морозную дверь позабытый гость, новый поёт Сирин ли, Алконост, и щиплет клювом златым Гамаюн соцветье медных, кровавых струн… и то сказать, забвенье, забвение всем… этово уж не пью, тово уж не ем… тово уж не вем, а точней – всево, да, всево… только и помню, што мое Демество… только и слышу многогласый партес, дремучий кондак, неисходный лес… река в чащобе… дегтярная полынья… во твоей утробе – вся радость твоя…
А там только сердце. Ево дивный ход. Оно – стук да стук: никто… никогда… не умрёт…

Вот мне монастырь. Вот мне острог. Время – мой нетопырь. Я ему – недовязанный чулок. Тяжкие камни. Винный, хлебный дух. Поет, заливается на крыше петух. Всяк дом – святейший. Сарай всякий свят. На цепи злая собака. Окна мёдом горят. Окна текут золотой водой. На крыльцо выбредает хозяин седой. Ах, это мой муж. Не узнала ево. Мне шепчет: ну што, жёнка, пой свое Демество! А я здесь живу-обитаю уж множество лет. А ты-то вот знаешь ли, калика перехожая, ликом святая, – смертушки нет!
Люди, будьте в горе стойки. Преносите муку шутя. Разбейтесь чашкой в попойке. Замёрзшее обогрейте дитя. Три перста, креститися, или два там, Рождество или Рожество – мы все подобны солдатам, как под флаг, встанем под Великое Демество. Однако храните, несмышлёныши, старину! Забвенью не предадите Богородицу лишь одну! А и кто над Нею глумится. Лесным богам кто поклоняется, меж лилий бросается вплавь. Кто Крест любить зарекается в сиянии звёздных слав. А я лишь Богородицына птица, монастырская лишь верста. Мне жизнь моя снится-блазнится, пылающа красота. Щебечу во всю глотку! Набрасывают на мя ловчую сеть… Знаменита – по всему околотку: идут на мя поглядеть! Яко пою неисходно… радугу-радость пою… одиноко и принародно, подобно зяблику и соловью… Подобно волчьему вою, воплю медвежьему… сама себе яму рою, поклонюсь да уйду во тьму… Тараканы и мыши, да за печью сверчки… не ешь, не пей, шепчи тише, кольцо роняешь с руки… Пахнет из чугуна щами зелёными: крапива, весна… Благоухает мощами домашняя церковь одна… Покорись, шепчу, новому Патриарху, архимандритам ево! Сама себе стань подарком… спой новое Демество…
На мя пялили шубу собачью, шкуру грешную, гнали конскими мя плетьми. Зверьком кликали мя, канарейкой потешной значили меж пышными надменными людьми. Они в сафьянных сапогах – а я в чугунных кандалах! Мя целовали в губы, штоб назавтра в Сибирь сослать. А вместо ссыльных страданий под небом сибирским, синеоким – высоким, кедровым, глубже Байкала глубоким, сапфирова благодать!.. – я испытала счастие таковое, што до сих пор в груди несу, соболину красу, никак тайну сию не открою! А муж мой, малеванец мой, тож из Сибири, казак родом; и все ея одну малюет-голубит год от года… толпу ея птичьево, зверьево, человечьево ли народа… всё мою ссыльну шубёнку хранит в уголку, локти латает, да сколь сладкой, терпкой любви суждено на веку, не зрит и не знает…
Мощна богатырша Сибирь… ея забыть – да разве возможно такое?.. А рвётся Времени рыбачия нить, и патроны рассыпаются под рукою, и псы охотничьи, лайки, далече, за облаками-тучами, хвосты на спины лихо закручены, а косточки их, человеку верные, давно уж в землице истлели, а может, хранятся в навечной мерзлоте, во мгле Мiра безмернаго… Забыть! забыть! о, жжётся кроваво клеймо забвения! Воспомнить дражайший миг – всё равно што избегнуть тления; память, край бытия, памятью клянёмся, ласкаем, просим прощения, – а длинна иль коротка память твоя, нет о том известья-оповещения… Забыть! забыть! яко воды испить в жару, в болезни, в обманном, святой лжи, обещании; забыть, забыть и все простить, даже то, людие, што непрощаемо! Забыть… как наслали немоту и слепь… как надели сатанинскую цепь… как плевали в очи, яко недвижной мумии… в затылок – камень остёр… как тащили мя на костёр, да ливень хлынул, залил лютое полоумие… Забыть стократ… как орёт пустосвят… как блажит приговор читающий… как оболгали с макушки до пят… как старухи кричат – заклинающе, завывающе…
Всё забыть! Да память не рвётся, нить. Вот беда, пряжа слишком крепка! От судьбы до судьбы. От виска до виска. Вот река и река, вот рука и рука. Боль великая далека.
Но грядёт опять великая боль. Господи, вот счастье – остаться собой! Так пребыть – во проруби чистой водой, зимним дымом над таёжной трубой, яснослышащей ли, навеки глухой, зрячей или слепой, дарёною ли судьбой, завоеванной ли судьбой, мой Господь, ты со мной, муж родной мой со мной, шуб, шапок хищных не надобно мне, ветер северный свищет в бычьем окне, ветер северный плачет, во поле мёрзнет жнитво, ничево Мiръ не значит без Бога, ничево, все соборные церкви, все пиры и посты от любви лишь ослепли, и дрожим я и ты, повенчанная пара, в кошеве Времени тряско, старость сильней жара и безжалостней волчьей маски, старость забвенная, безотрадная, а память ей кости ломает хрупкие, а жизнь пресладкая, пренарядная, Херувимы многоочитые в ней летают снежною крупкою, Серафимы шестокрыльные да Архангелы огнепальные – все забыли кресты могильные, все помнят всё ребячее, изначальное! Вот и я помню всё это! Мешок игрушек ёлочных! Кашу манную, слаще масла! Пенки молочные, слёзные! Кирпичом на лопатках – ранец, и я бежала, веселая, быстрей собак – во школу, учитися: а наставники угрюмые, грозные! А дома, у плиты, плачет мать: рассыпалась мука, не собрать, раскатились горох и пшено по закоулочкам… Я собираю с полу жизнь! Я шепчу ей: держись, держись, ведь у нас осталася ищо речная рыбка, изюмная булочка! Мать обнимет мя… языком огня… в расставанье не верь… што уйдет она завтра – не ведаю… и кормить буду теперь я одна с руки – сонм печалей-потерь, насыщать их навеки жаркими обедами…
Ах, матинька-мать, тя мне уж не обнимать, не реветь у тя на груди коровищей-дурицей! Да и ты мя уж не изругаешь и заране, и вспять, не ощиплешь безглавой, растопыренной курицей! Ах, матинька-мать… чадам – родителей возвернуть-повторять… их зрачками во Книге Книг ловить рыб-уклеек, юркие буквицы… Ах, матушка, ты прости, лик твой мне сквозь воздух нести, спицу-клубок твой, моток твой в корзинке найдя, точить слезу: как от луковицы…

Вижу всё, што ныне идёт и прейдёт. Вижу земли: их колышется плот непомерный – среди ковра океанского. Вижу: катит толпы снежный ком, налипает новым снежком, испускает вопли опять окаянские. Што за бунт? нишкни! Догорели огни буйные, злокозненные, глава под новой секирою валится… А давай тебе выдам тайну, мы ведь здесь одни: я – свидетель всему, што во Времени варится.
Я свидетель всему, што было тогда. Когда мя не было и в помине. Трисиянно жила. Треблаженно плыла, аки по морю, по безводной пустыне. Виноградной лозой, разлучной слезой, криком брачным, родильным, военным ли – стебль страданья, священья свет… так шептала всем: людие, смерти нет!.. вы запомните тайну сию сокровенную… Ах я, мученица зело! Время прежнее уплыло, ушло, а куда же я память дену? Всех людей вспомню враз. Вижу всё, как сейчас, што тогда, што ныне, неизменно.
Мiръ, меняешься ль ты? Всё теченье воды. Трепещите, люди, диавольска навета коварнаго! Пища, молитва и труд никогда не умрут, а хула канет в ночь, скользко-хитрая, мыловарная…
Я свидетель быту всему! Я все нынешнее к сердцу прижму! Все приму, и смертный бой, и соловьиное замирение! Вижу ныне зарю – надо льдами – встречь январю: чертог свадебный, торжество-Всесожжение! Вижу, как мгновенно люди друг другу шлют блеск и боль, похвальбу обманную… Вижу – на ноже казнящем соль, да и вижу нас с тобой, ты, вражина моя, песнь окаянная!
Да, в лицо, в рожу вижу рыжу хулу: подбрела однажды во пир ко столу, со столешницы братину цап, на корабль мой закинула трап, по нему в жизнь мою перешла… и началися дела! Ой, людие, дела начались!.. хоть вниз глянь, под землю, хоть на небо ввысь… предо мною торчала колокольнею, а округ башки бешеные власы, а глаза тикают, инда часы, мукомольные, престольные, богомольные! Кто мне бесовщину ту подослал, не ведаю: нет, не Бог!.. занесло иными ветрами… я в Коринфе душою гуляла, в Афинах с Гераклитом беседовала, на судьбину мою никак не сетовала, а тут… раз! – в глотку винцо!.. да не отвернёт наглеющее лицо! да мне прямо в глаза глядит, да громче шута площадного блажит: ты, мол, дескать, дьяволица первейшая, старуха гнуснейшая, и песнюшки твои распоганые, и бредешь ты суглобая-пьяная, ты исчезни-исчезни, ты умри-умри, а я буду о празднике том петь до зари! А опосля вдруг состроит умильную мордочку: ах, подруга, подай со стола барскова корочку!.. ты ж велика такова, што твои все слова прямо нынче пред церквою спою на пригорочке!
Слова… слова… ими лишь жива… я свидетель, за всё в ответе…
И хулящу мя, строптиву бабёнку ту сперва молча, очами гнала за версту… а потом, о, потом-то прозрела я! Ведь мне послана она, та безумица, та жена, штоб на земле врага возлюбить успела я!
Больше жизни, крепче смертушки возлюбить! Связать меж собою и им златую нить!
Ах, у всякаво на земле широкой есть враг… он наподобье рока, вцепится, инда рак… да висит на коже, на сердчишке твоём болящем, раскачивается… Протянула к хилой хуле я длань: ну што брешешь, ну перестань, болью всяк за грехи расплачивается! Грешна я сильно, видать, што явилась мне хулы благодать! Это ж счастие – оболганной быть и оплёванной! И раскатанной на калачи, и сожжённой в печи, и в оковы чугунные во срубе закованной…
Ах, хула, на краю бытия! Ты тож мати моя! Ты мя на свет Божий рожаешь страданием! Бей, ищо крепче бей! А восстаю меж людей я Артемис, Фотиньею, Зимцерлою, Мокошью, Ярилом-рыданием…
Кому ж помощи, хула, аще не тебе?! Живи, хула, помирай в гульбе, воскресай в калёных кондаках да виноградных ирмосах! Ты, бабёнка, слаба, яко дитя… ну и жаль мне тя… так люблю тя, што сердце б тебе моё вырвала… Всех нещадно ругать, тащить-воровать, ворожить-кудесить, обольщать лукавиной пучеглазою – всё то, яко Мiръ, старо! Изветшало добро! Рухлядь та молью бита! Украшаться ею заказано!
Ты, хула моя, брось блажить-орать! Ты не войско, не рать. Одинок твой голос: не гневайся! Да не жалься никому во богатом терему, не береди ночи бредовыми напевами! Ты мя боле не обижай: я твой чистый Рай! Твоя слава, хула, грядущая! Да, ты славою станешь, моя хула! Ты того не чуяла, не ждала – да буду гулять с тобою Райскими кущами!
Вижу, как нынче мя опоганили. Вижу камни, и песок, и лёд. Вижу, как Время, младенца оруща, избили, изранили. Я свидетель всему, што ищо придет. Я при жизни не вознесусь, а вижу, как возношуся далече, распнусь на кресте сумасшедших ветров: вот там власы мои возожгутся, што последние свечи, вот там, там я воистину превращуся в любовь. Што, скажете, беззастенчиво вру? Не таковской брехуньей однова породили мя родители! Я жизнь мою в муку измелю, в порошок сотру, да только бы вам, людие, жить на земле устроительно, упоительно…
А ты, хула, моя бешеная, косматая вражда! Полно за мной по пятам бежать! Беги в никуда! Там, во бане старинной, парься, берёзовым веником шпарься, может, навеки очистишься, станешь ликом лучистая! А потом, от грязи чиста, ко мне явись: и обойму тя так, как обымают жизнь, как во Праздник обымают чудотворную икону, Пречистую… Ты, видать, моя судьба, и жжёшь огнём не шутя! Я давно, век тому, простила тя! Не кручинься, моя горько-сладкая! А вдвоём, вдвоём мы огненну песнь в лазури споём, заиграем алмазной, сугробной колядкою…

Да и што ж?.. людие, Мiръ на нас обеих стал вдруг похож! Вывалился из кулака острый нож! Чудо велие свершилося, а как, да разве ж ево растолкую? Замиренье вспыхнуло меж нами яростными, благостными, чистейшими пламенами: шагнула ко мне ближе хула – да и сгорела дотла, а я ее обняла и такую – обжигающу головёшку из сгасшей печи… к сердцу прижимала да всё бормотала: молчи, молчи… успели любить, успели забыть, успели простить, успели на землице в ослепленьи да в восхищеньи пожить, ну так дай я тебя расцелую…
Божие чудо!.. самовар блещет полудой!.. вот жизнёшка, то полымя, то остуда, а мне в ухо шёпот, жарким подарком: нет, я не плачу, плакать не буду, – а слёзы-то у ней сами льются, а руки пламенным кругом в объятии гнутся, а мы обе дрожим, кричим-блажим в Божией руце, и вот же она, не хула, а похвала, не гоньба, а судьба! Не зубов клацанье, а светлых очей кладези! И бормочет, прокименом тайный глас бормочет: о, во зле прогорали, испепелялися дни и ночи, о, во слезах горя, сестра, мои времена тонули, мгновенья во сердце вонзались, как пули, а теперь слёзы счастья струятся, – никогда не разбиться, радостью сей никогда не упиться, никогда по снегам лунным вином не разлиться, никогда не расстаться…
Не хула, а сестра! Не зла возжелай, а добра! А зло да добро – ох, оба больно таково жгутся, остро! Старо, как небеса, примиренье, старо, – да сколь свежего, лилейного счастия в нем!.. не забить батогами, не пожечь огнём…
А она обнимает мя, уж не хула, а сестра, да и шепчет: о, как бы дожить до утра, коленки от радости подкашиваются, песнь на уста сама напрашивается!.. Давай же споём!.. Давай: вдвоём!..
И, людие мои, таково чисто запели мы с ней на два гласа, чисто и ясно, и я пела, дрожала и мыслила: нет, жизнь прожита не напрасно, ежели мы с любимой сестрою, вчерашней лютой хулою, а нынче лишь ей настежь сердце открою, измазаны во вчерашних сражений крови, поём – о любви!
Ну што?.. спеть вам ту песнь?.. она, милые, вот здесь у меня, инда дитёнок, под сердцем, здесь…

По льдам лазоревым, по рекам многоруким, многорунным, разливанным, по зеркалам хрустальным, от вина зимнего вусмерть пьяным, по насту, што отразит – метельной заплатой – только праздники наши, ой нет, и наше горе клятое, вишь, слёзы подносят полною чашей! – по намолённым излучинам-притокам, там рыбы вмерзают навек во времён кровеносные тайны-протоки, в воспоминаний снег, там Царь Стерляжий замер, в драгоценной толще застыл, глядит изумлёнными круглыми жемчугами поверх забытых могил – по усыпанным хрусткой порошей дерзким крутоярам – по Кремлям-пряникам, вековым-восковым-ярым – по дымящим трубам, по ранам-оврагам, по столбов-башен железной жестокой расчёске – по знамёнам, штандартам, стягам, безжалостно раскромсанным на шёлковой крови полоски – бегут-бегут, прыгая до небес, мои скоморохи – в шапках с бубенцами-колокольцами, мои зимние пророки! Мои разлюбезные, любимые озорники! Сквозь сугробы растущие крапивы-сорняки!
По льдам сапфировым, там спят корабли, по рекам, застывшим зимнею кикой моей земли, мимо небес печально проплывшей, мимо небес плывущей, всегда-вечно сущей, – бегите ко мне пляской-песней зычной, зовущей! Ах, катитесь ко мне колёсами царскими, златыми… Я каждого расцелую! Каждого повторю имя! Даже ежели имени, Господи сил, не знаю… Да я ж вам мать-сестра, я ж вам родная!
Ах, вот вы и рядом! Мя обступили-обстали! Пляшите бешеным, вольным ладом на снеговом одеяле! На алмазном ковре, на серебряной сковородке, то наглы-дерзки, то нежны-кротки! Катитесь ко мне, румяной, от радости плачущей, по сугробам… Любого из вас люблю – до рожденья, до гроба! Сама кривой-косой кокошник дрожащею дланью в ночи вышивала… А мне жемчуга-яхонтов все мало было, да, мало, мало!
У реки зальделой брала! У свиристелей хохлатых! У ясных рассветов… у военных закатов… У санного полоза, что вдоль по льду – вперёд, не свернуть, это мои розвальни, люди, на холоду, это боярский, опальный мой путь!
Это мой староверский крест! Кованый Аввакумов язык! Дрожь казнящей лазури окрест! Кострища огненный зык! Ну, бегите ко мне, задохнитесь, мешком упадите на снег – мя связали из вьюжных нитей, а я всево лишь человек…
Я всево лишь баба, скоморохи! Бедная баба, сама своя! Нет, я мощи земной корка-кроха, зальделый топор, скол бытия! Вы – народ мой, а я – ваша песня, сегодня, всегда, вчера… а ты што стоишь поодаль, скоморошенька, свет-сестра?!
Подойди ко мне! Издаля на Солнце глядеть не с руки! Беги, вся в огне, задрав Орантою руки – огненные языки! Катись ко мне, Луна моя, Колесница, небесный мой Коловрат, и вместе помчим вперёд, ибо прошлое слёзным лезвием снится, ибо нет дороги назад!
Всё перебежано! Всё переплыто! Копошились нищие пальцы в сокровищах тяжких слепых сундуков… Разбивалось мылом склеенное корыто! Распинали на корявых пяльцах парчовый глазет грандиозных веков! Всё порвано, всё истлело до паутинной жилы… сгорело в полынном пламени дней… Сестра, в небеси ты ярко светила – свети меж земных огней!
Ну, ближе, ближе… бешеная окрошка мошкары-алмазов, буйных снежинок, зеркального льда… Так спляшем, две скоморошки, без танца мы никуда! Схватившись за руки, не зная броду, в шальной и святой хоровод… А сказано ж было народом: никто никогда не умрёт!
Радость в душе великая! Хмель ледяной – через край! Сияй, сестра моя, ликом, косой златою сияй! И пусть балакают, шепчутся, шушукаются, визжат – мороз гладим против шерсти, целуем нагой закат!
Вражду и гнев я забыла! Обману швырнула мыт! Выкрикну в небо звонкой силой: теперь ничего не болит! Теперь я стала – нежные звуки, раскрытые в радость Врата. Стою, на весь свет раскинув руки: свобода! смех! красота! Родная, ты белозуба, а косы волнами, рыжей волею, блаженным островом… Я стрижена коротко, воином, солдатом, царевичем, отроком… Такая уж я баба – сражаюсь!.. а после боя плачу навзрыд… Сестра! мы снова Любовь рожаем! потому так слева болит!
Пляшите вкруг нас, скоморохи, вкруг пляшущих дико сестёр! Пляши! Не отвалятся ноги! Горит сугробный костёр! Алмазный, безумный, белый… жгуче страданья клеймо… Пляши ты, смертное тело! А сердце споёт само!
А сердце вы, скоморохи, услышьте, ухо прижав к дыханью и хрипам эпохи, к расстрельному насту держав… Забыты распри и ссоры. Война выпита вся. До дна. Последним праздничным приговором Любовь осталась одна.
Надо льдом жёлто-медовым, кубово-синим, над малахитом реки летит красиво и сильно – сломаны крылья тоски – а вырос размах Рух-птицы, скань лазурного бытия – одно крыло – ты, сестрица, другое крыло – да я!
Двукрыла Любовь, двусвободна, двувечна! Двуперста, вера и мать! Двуречна и двусердечна! Двурука – весь Мiръ держать! И так стоим на родной зимней дороге, уже навеки вдвоём, смеёмся и плачем, не боги, две бабы, меж явью и сном, меж выдохом, вольным вдохом, меж вечной ночью и днём, и пляшут вокруг скоморохи – на снегу – великим Огнём.

Мы наш Раскол победили. Единое – во славе и силе. Единое есть Бог истинный, чудо творящий в Галилейской Кане; расколотое на жалкую россыпь глядит уныло, обреченною рыбою на кукане. Нас всех раскололи: до горя! до боли! нас в ужас и прах и тлен обратили, живых обрекли могиле!.. но мы, но мы – победили…
Скажи другой: сестра моя! Шепни другому: брат! Протяни им руку на краю бытия. Никогда не вернуться назад. Мы идём только вперёд, и никто, так Господь возгласил, никогда не умрёт, и велик, непостижен наш страдальный, печальный Крестный ход, наш поход по земле, то угрюмо, то навеселе, то в виду всеобщего мора и смерти, то у звонкой, роскошной, вина залейся, знатной пирушки в виду… а жизнь-то у мя отнять посмейте!.. не отымете!.. прочь!.. стою в обнимку с нею, от счастия косею, дрожу на всеземном холоду!
Нам не надо злого Раскола! В любови Мiръ святочно-голый! Нас раскололи, а мы съединились! Нас раскидали, а мы срослися! Молот в кулаки не хватай, хула, сделай милость: предо мною – ты, любовь, да пред любовию – я, любовь… узнаешь наши трисвятые, трисветлые лица?!
Раскололи надвое едину любовь! А может, натрое! А может, на тьму тем острых, погиблых кусков! И бредём мы, безродные, розные, в отрепьях по наледи, закрываемся от ветра крылами лебяжьих изодранных рукавов… от Солнца ярого застимся, щуримся на заречное зарево, о, там великанский пожар, горят палаты бояр, а может, нищие избёнки, странноприимные горе-дома, да как бы нам, людие, от костяной войны, от скелетной ненависти не сбежати с ума…
Нету боле хулы! Есть хвала. Нету злобы! Любовь заместо нея. Так зачем же впереди страшно клубится мгла, и пред ней на колена, яко во храме пред образом, горько падаю я?!

Я свидетель всему. Вижу Свет и Тьму. Вижу часто над затылком в зимней ночи – цветное Сияние: это празднованье дрожащу щеночку-сердцу моему, это превеликое моё покаяние! Завиваются зелёны, бронзовы копья и стрелы, мафории в выси летят и рвутся, и наново вьются, насквозь светятся паутиной, а потом растают, и нет помину, а опосля опять вспыхнут да польются медовой, жемчужной лавой, мантией алой, кровавой! Таково Сияние, знаю, на Севере лучится. Дрожу под ним подстреленною волчицей. Лечу под ним быстрой душою-птицей. Ах, снова, снова играют в зените, средь катышей звёзд, небесных мечей вереницы! И внимаю навроде легкий звон: Бог обо мне промыслил, распахнул небосклон, и зрю, яко на образе Пресвятом, златой горний свет, и улетают вдаль журавли перелётных бед! Ах вы, бедованья перелётные, Серафимы-Херувимы бесплотные! Да где ж вождь ваш, Архангел батюшка Михаил, што по небесам вас крутил-водил? А и вон он, Архистратиг, всею землёю велик, надо мною, во эмпиреях-перлах, плывёт-летит! То его бессмертный хор, бесстрашный ход! Он все тьмы поборет, людие, поцелует там, где болит, а все праздничные светила – разом возожжёт…

А вижу, всё провижу, всё знаю: не казнят мя враз, сперва сошлют. Бросят мя, насельницу Вселенских Времён, в безвременный сирый закут. И не будет простору мне хватать. Буду воздух, яко просфору, голодным ртом ловить, рыба безмолвная; и звезда во лбу моём будет гореть-чадить, негасимая, бессонная. Какова она будет, тюрьмища моя?.. яма, пещера, кирпич или сруб? И будет вся моя семья – лишь песня, и бьется у губ. Уста для песни отверзи!.. она у тебя одна. Струятся слезыньки со ланит на перси, обжигают ладони и рамена. Вас, людие, заточали во темницу когда-нибудь? Там одинок человек, как Бытия в начале; там все вопли внутри и внутри все печали; там всё тише вздымается грудь. Там все страшнее мысленно читать письмена во многоочитой Серафимской Книге, гладить пергамент телячий, яко живую возлюбленную щеку; там принесут тебе пытошные вериги, обмотают ими, и будешь чугунное горе таскать, суждённое на веку. А век весь – в один год, в один день вместится! Эх, черница, подбитая птица… И бумаги у тя нет, и пера писчего нет, так стоны-вздохи лепечи-бормочи, выпускай невесомо на свет, – а они мгновенно исчезнут, никто не услышит, песнею рот истерзан, дождь молотит по крыше…
И што? Велено мя будет посечь аль повесить? То ли год в застенке томить, а может, все десять? А в чём же пред вами, людие, мои властители, повиниться? Была вашею кормилицей, целовала ваши румяные лица… Целовала песнею, ковригой воскресною, жаркими, суриком крашенными устами! За што же во сруб?.. вода, хлеб – мимо губ… а мя ждёт голодное пламя…
Взалкало мя пламя. Сгорю меж вами! А вы округ мя безъязыко столпитесь… Огонь, то не проклятье: златое то платье, парчовое, красно-блескучие нити! Наш Царь нынешний мя казнить попускает – да, я не такая, и я не сякая! Властям неудобна, гостям неподобна, откуль забрела во Время оно? Руки не секите, глотку певчую пощадите, лучше сожгите – до пепла, до тихого звона…
Я только Вирсавья пред Временем моим, царем Соломоном! Я только Мария Магдальская перед белым, вьюжным хитоном Исуса! Белее млека улыбка моя, скула от слёз солёна, очи горят, высокую выю объемлют бусы! Даром што старуха! Час пробьет – обратно рожусь. Стану лилейною девой у сребряного, плывущего в горьком тумане зерцала. И всею младостью, всею забытой радостью ярко во мгле отражусь: смело жила, бессмертия не искала! Всюду-превсюду шла, воздевши длани, одна! А за мной бежали толпы народу, мя не чуя, не видя… одинока берёза, ветла, одинока в морозе жена, облепляет мя, древо живое, иней, пурга ко мне царственно снидет! Всех сожгли, вы же помните! всех пророков пожгли! Авраама, Исайю, Иеремию и Даниила! Всех на вертеле жарили, бичевали, клеймили, пекли, изрубали в куски… это – помните! это – было! Сколько ж надобно нам еще виселиц, крючьев, огня, раскалённых железных прутьев и волчьих кованых зубьев?! Мы жестоки. Без ненависти не прожити и дня! Ну, а вы без любови попробуйте, вышейте златом хоругви!
Я Вселенскую Церковь проповедовать было взялась. Я Вселенскую радость выкричать слабою глоткой пыталась. А меня – взашей! а меня – по щеке, наотмашь! и в грязь! И ногами топтать… где ваша, люди, милость и жалость… Што, всяк из вас, што ль, Олоферн, Понтий Пилат, шедше в Мiръ лишь со злобой там, в подрёберном мраке? Моё Время, вместе со мной, никто не вернёт назад. Што ж вы лаете так без умолку, вурдалаки, рыжие вы собаки?
Вижу день и час, когда возгласят мне: ныне сожжём! А я тихо шепну: ныне отпущаеши, Владыко, рабу Твою по глаголу Твоему с Мiромъ… Люди, люди так вопят, как по сковороде ножом, я Антихриста зрю и зрю Христа, и всё бормочу: жалость, жалость и милость… Только жалость и милость, да, только любовь одна! Ну не может, не может древо добро плод зол творити! Вы пошто раскололись, люди? Ни яви, ни сна, только небо, – а зрите ево отраженье в лохани, в корыте… Вы пошто мя хотите в том древлем срубе сожечь? Што я сделала вам таково бесчестново, чем досадила?
…разве тем, што на полмира – крылами – раскинула гордую жаркую речь, мою Песнь о том, што будет, што есть и што было…

Сруб древняный. Сработан из лиственницы крепчайшей али корабельной сосны. Следы веток спилённых аки бабьи сосцы. Может, бревна дубовые тут плотно друг к дружке уложены, с ободранной корою-кожею, уж никогда не пустят вон побег, человечьей избе служат вовек. Я сама этот сруб. Не инкуб, не суккуб, Мiръ со мной оказался пьян и груб, ну, а я ему – лишь молитву из губ. Вижу. Видеть мне до конца дано. Вижу подслеповатое, льдиной тающее окно. Все то будет – иль было давно? Всё равно. Вьётся вьюжное веретено. Не пророчица. Не святая. Льдиной не хрустну и не растаю. Начнусь ли сначала, немая, малая, нагая, младенцем молочным, беспорочным у бабьей груди играя? Сруб древняный. Палач, плач безымянный. А может, их много, округ бедного сруба моево, нанятых палачей, и бессчетно в кулаках их факелов-свечей, и жгут их, во тьме звёздного вечера жгут, как на службе, с огнём стоят, ни шагу назад, ни шагу вперёд, скоро приказ, эта бабёнка скоро умрёт, вернётся ль обратно, знать бы наперёд, нынче на широкой холодной реке встал намертво лёд, приговорённую душеньку геенна ждет, али Райский Сад подплыл ко срубу, золотой плот, мандариновый грот, межпланетный полёт, а правда ль, што осужденная умела на заморском рояле, на железном драконе-варгане играть?.. нет, люди, она умела лишь умирать…
…умирала – то пела, без края-предела, без раскола-раздела, без труда-дела, пела как дышала, пела как заклинала, пела как молилась… где вы, где вы, жалость и милость…
…палач, поднеси ко срубу огонь. Заплачь. Видишь, Время твое несется прочь, вскачь.
…и блестит в последней улыбке полоска зубов…
…где ты, где ты, любовь…

Пламя вверх взвилось. Звёзды не сдержали слёз. Палач, он ведь тоже трудник, а не грешник, хищник и блудник! Он на службе государевой… гляди, страшное зарево… Я зарево то будто сверху, из поднебесья, вижу. Ближе, ближе, ближе, ближе. Пламя взлетает, машет крылами. Пламя уже повсюду над нами. Мне больно! Кричу в голос!

И тут вдруг, Господи, земля – раскололась.

Раскол зазмеился трещиной жадной, длинной. Я, огнём охвачена, молилась Отцу и Сыну. И Духу Святому, и Богородице Деве, огненным плодом на огненном древе! Раскол шел всё глубже, разламывалась хлебом землица, разымались надвое весь и столица, разрезал незримый Ангел незримым мечом небесную твердь и дымную почву, и мела метель, и стлала постель возлюбленному огню – нынче ночью! Да, вот ночка так ноченька! Распоследняя! Выдалась жарка! Мiръ, я у тя в горстях побыла нежданным подарком, а теперь мя у тя, дружок милый, Господь из рук вынимает нежно, напоследок крестя, напоследок целуя в вихрях невестиных, снежных! О, я невеста лишь нынче ночью! Брачный чертог, осиянный порог зрю воочью! Это зима-кутерьма, и в ней огонь-не-тронь, и внутри мой Бог мя держит – вопреки нечеловечьей муке – на широких руках, оснежённых полях, зальделой речной излуке!
А мощный Раскол все глубже вонзался, все мрачнее шёл, уходил звериным разломом туда, где все страшнее, во преисподние тьмы, во хляби подземныя тюрьмы, петлёй, захлестнувшей земную шею! Кони ржали! Мя Ангелы держали – справа и слева, сверху и снизу, я зрела их лики! Штобы я не стонала, не хрипела-кричала, штоб утишить последние крики! Загасите мя, яко свечу… тако выстанываю им, шепчу… а они мя крепко держат, аки кузнецы – молот…
…а Мiръ мой внизу лежит, расколот…
…и стонет, и вопит – сильнее мя!
…возлюбите бешенство святаго огня…
…возлюбите последнее торжество…
…пойте, людие, Последнее Демество.

И раскололась земля до основанья ея. И раскололась неба синяя ектенья. И раскололись люди, теряя руки-ноги, красавцы и убоги, а мнили, што они Боги, несли наслажденье на блюде, задирали носы, выпячивали груди, а на деле – вот оно, пламя: Раскол под ступнями, перстами, Раскол под ногами, сердцами, под объятьями и венцами, призри на ны и помилуй ны, Господи, Тебе одному верны, Раскол под рекою, горою, согрешили перед Тобою, расколол Ты землю старым ржавым кадилом, могуче она Тебе, грозному, не угодила, да Ты полон любви, Ты же сердце Мiра, Господи, сохрани, прости и помилуй!
Господи, верни нам нас всех, постылых! Господи, умоляем, сотвори все, как было! Господи, может, ищо Мiръ не пребудет Тобою проклятый – хромой, слепой, немой бесноватый…
Господи, штоб Мiръ не умер, кричу, дай горящее сердце открою! Мертвый Мiръ покропи живою водою святою! А может, не люди мы вовсе, а злобные диавола дети, ежели сами себе врём, што – ни за што ни в ответе! А все, што содеем – то факелы огненной казни! Забыли про Воскресения Светлаго праздник! Забыли про супружеску ласку… бескорыстие верного друга… напялили волчьи, лисьи маски… из колдовского не выбежим круга…
А теперь… разбегаются земли, кипятком брызжут моря, рты кричат: всё зря было, зря!.. я, казнимая, последнему хаосу внемлю, да не раз я то в виденьях видала, да не раз просила: начни сначала, ну давай, Господь мой, начнем сначала, ведь земля последних мук не искала, заверни ея снова в ребячее одеяло, укачай, убаюкай, начни сначала, я ж Распятому ноги Тебе целовала, со кровавого льда убийцыно копье поднимала, я с Тобой умирала, с Тобой воскресала, – о, начни же сначала! Изошла из живой земли кровь Раскола. Истекла кровию любовь! Встала босой-голой! Не собаки, не волки мы, не свиньи, не черви, не стрекоза на плече! О, мы люди, Господь, лишь люди, вышивкой на лесной парче! Так прости нас, о, прости, если можешь! Ты пройди нам казнящим морозом по коже, и огнём пройди, и железной плетью – сперва осуди, накажи, а потом обними: мы же дети…

Како тя, Всемiрный Разлом, да остановлю?! Како твою, Вселенский Раскол, змею-трещину наново склею?! Неужто тем, што люблю, лишь люблю, одно лишь – люблю, а другово не умею, не смею?! Дивна моя обречённа любовь для мя самой! Изумлённа моя, осуждённа любовь из груди вылетает! И парит над Расколом, реет, и шелестит ему листьями: возвращайся домой, домой… с разъятой душой съединись, с распятой роднёй обнимись, взахлёб помолись, и я за тя помолюсь, я, бродяжка грешная, не святая…
Раскололся мой Мiръ! На молчащих праведников и орущих поганцев. На бояр надутых да на холопов, што нещадно бьют господа за провинность ногами. На торговцев и малеванцев. На память и забвенье. На голодуху и наслажденье. На возмездие и преступленье. На сраженье и замиренье. На грохот боя, кто рубится под пауком, кто под звездой, кто под крестом, и на сиротскую, макову, юную кровь под бинтом. На целованье-прощанье на страшном распутье и на воровские парчовы лоскутья. На ярую песнь из глотки и на очи, сомкнутые кротко. На веру, што завтра жить не престанем, и надменное отверженье Причастья и покаяний. На людей, што братьев убивают дико и просто – и на пламена над белизною холодных полей, неизречённые, равнодушные звёзды…
Не сыграть на рояле Раскол! Не выколотить стальным кулаком из органа! Это жизни моей крупный грубый помол, а мой Мельник седой и пьяный, а руками, башкою дрожит мой старик Винодел, хлеб-вино навсегда исчезнет… о, не канет! о, никогда! отыди, расточись, разорвися, беда! лучше стану Причастием-песней! Лучше хлеб и вино Господне громко-тихо я вам спою, перед трещиной той, ползучей змеёю, Дары Святые по небу, подобно полоумному соловью, разбросаю из глотки звездами, превыше покоя и боя! Вы, орудья бессмертной музыки моей, златобрюхий кит, океанский рояль, плот-орган сребряный, по морю слёз плывущий, вы валитесь в разлом, в последнюю боль и жаль, и последний вопль ваш – о земных, погибающих Райских кущах!
Не сыграть! Не обнять мою музыку исполать! После страха нынешня – не быть несчастней!
…пусть я стану последней, бесследной музыки мать, лишь, мой Мiръ, не уходи, о, не гасни…

Только шёл Раскол, надвое Мiръ разымая, и Господь по небу шёл, наша судьба немая, мы не видим Ево, мы хохочем над верой, открываем ногою нечестивые двери, поглощаем волчино заморские яства, жадно теша утробу, зрим могильную яму, пялим, трудники, колом встающую робу, у родного гроба плачем, безутешно рыдаем, а завтрашней стыдобы, грядущаго ужаса не ведаем, не знаем, и вот пробил час, нас охотничьим Царским рогом скрутило, вот Раскол, от рождения нам до могилы, выворачиваются потроха и души наружу, о, страдать доколе, а порядок Вселенский я не нарушу, я лишь пою, пою взахлёб, бесполезно, пою у Мiра на краю, истошно блажу над угольной многозвёздною бездной, во срубе ярко горю, косточки во пламени уж истлели, а мой кондак повторю сожжёнными устами, из последних нищих силёночек, еле-еле, а мое Великое Демество шепчу, имеющий уши да слышит, пою, жгу тонкой кровавой глотки свечу, всё нежней, всё потайней, всё тише, а потом закричу – да на весь Мiръ мой, надвое Богом расколот: я так хочу, Боже, я орган Твой, орлан, рояль, златая печаль, крылатый корабль, серп Твой и молот! Я лишь слабая музыка-баба, в обречённом срубе сожжённа! Я лишь блеск ледостава, оврага приречного травное, млечное лоно, я лишь тёплое небо Пасхальное в сияньи предвечной лазури, небо справа и слева, поверх изуверской безумной бури, поверх бесповоротного, бешеного Раскола, небо сверху и снизу, глядит страшно и голо, все яснее, все ближе, поверх отчаянья и надежды, поверх боли и дыма, пока не сомкнулись вежды, пока любимые любимей любимых.

ДВУНАДЕСЯТЫЕ ПРАЗДНИКИ. ФРЕСКА ТРЕТЬЯ

***

Сколько нам, мальчик милый, надо ещё пройти?
Сколько дорог постылых на загривке – перенести…
На площадях-сковородках – сколько казней узреть…
Плакать горько и кротко под похоронную медь…
В Рай ты меня ведеши. Только земля – не Ад.
Не поверни, мой Боже, не поверни назад.
Мы лишь вперёд шагаем, пяткой, голой ступнёй.
Мы, опьянённы Раем, Аду кричим: долой!
Сколько же нам брести вот так в железной нашей зиме?..
Ни за понюх, ни за пятак – живому сгореть в огне.
В горьком жаре молитвы. В зверьем костре войны.
Пламенем боли палимы, снятся о счастье сны.
Как я устала, мальчонка, Ангельчик мой святой!
Плачу тепло и тонко о жизни полынной, простой…
Сколько нам спотыкаться на сизом озёрном льду?
Тихо… воспомню Святцы… читаю, инда в бреду…
Титлов не зрю и точек… рвётся ткань бытия…
Ты мне скажи, сыночек: долго ли мука сия?
Больно так, крепко руку сжал мне. Тесней оков.
Разве назначено муку втиснути в часослов?
Молча вёл обреченну мя – лишь вперёд, вперёд.
Земли разымалось лоно. Вставали воинства вод.
Рушились пылью горы, сахарной головой.
Целовал арфу бора ветра голос живой.
Шли в сердцевине взрыва. Вспышка слепила зрак.
Дух колосился нивой. Веры мерцал маяк.
И так отвечал Ангел-странник мне – через сто веков:
“Радость – печатный пряник: съеден – и был таков.
Горечь – огню приправа, тракта вьюжного вой.
Жизнь – не яд, не отрава, а Солнце над головой.
Только Райское Солнце в царской оправе льда.
Нежной овцою, кротцей, бреди, любовь, в никуда.
А там, за ветхим заплотом, другу молись, врагу,
Там, за поворотом, яблонь, цветуща в снегу.
Снова чудо Господне, Божия благодать.
Больно, горько сегодня – завтра зла не видать.
Воссияют Завета ветхие письмена.
Для объятия Света плоть уже не нужна”.
И я глядела: светились на темени – кольца кудрей.
Мой Ангел. На паперти милость. Шёпот Царя Царей.
Мой херувим запечный, горбушка, солью свята,
Холщовый мешок заплечный, паломников красота.
Он вёл меня через страны, курганы, рельсы и сны.
Он вёл меня без обмана на свет полночной Луны.
И я отражалась, плача, идя по судьбе, тоске,
В его затылке ребячьем и в каждом его позвонке.
Крепко сжал мою руку, и я, шагая во тьму,
На радость и на разлуку улыбнулась ему.

МОЛИТВА О ЗАБЛУДШИХ ОВЦАХ
Господи, спаси, я заплутала… и другие заблудились рядом со мной… Нас было много, не начать сначала… тьма восстала дождливой стеной… и мы расползлись, рассыпались, разбросались зёрнами, пуговицами оборванными, содранной чешуёй… Мы потеряли путь! Обняла нас усталость… Обвила нас к себе жалость скользкой змеёй…
Господи, мы всего лишь заблудшие овцы – да, Отче, Пастырь Добрый, овцы твои! Старец ли, юница, жена ли, отрок – все взыскуют, Боже, Твоей любви. Да только сами-то… не ударили палец о палец… грешили пьяно… жгли время в дым… Забыли, как надо кричать: Осанна!.. – когда вспыхнет Небесный Иерусалим… Мы шьём и порем! Мы врём и каемся! Сыр-в-масле катаемся – иль варим гниль… Бичуем праведников! С убийцами знаемся! Мы заблудились, Господи, истёрлись в пыль! Мы овцы заблудшие… мы хотели, как лучше… мы потерялись… мы разбрелись… Шепни мне, Господи: тебя прощаю… от края до края… молчи… молись…

***

Я-то пекла-пекла да на кухоньке пироги
Я-то прала-прала да на реченьке бело белье
Вышла в ночь да тамо не видати ни зги
Я-то пела-пела про судьбу всё про нее
Я-то в путь далекой снарядилася пошла-побрела
Семь железных сапогов не хитро износить
Семь рубах на плахе ветра сожечь дотла
Сохранить от них на память единую нить
Семь языков ведала а может семь-десять и ещё семь
До семисот семижды семи раз прощай своему врагу
Прощевай родна сторонка не вернуся совсем
Инда с небес вернусь жемчугами росы в стогу
Инда возвернусь птичьим криком
зверьим следом вомнусь в песок
А пока иду-бреду и конца-краю нет пути
Ты только не покинь Свою скиталицу Бог
А мне всё равно долго коротко ли идти
Счастье – лишь ход на восход
ход поёт ход мощно звучит
Ход зимний хор радужный лёд птичий лёт
Ход да пусть меня Господи обымут горе и стыд
А ход к Тебе и немыми устами шепчу: вперёд
Это только губы Бог косноязычны корявы слепы
Они лишь музыкой вдохом времена страшные зрят
Иду и губами незряче леплю на кромке судьбы
Мгновенный отчаянный заревой звукоряд
Иди-иди хожалка живая в помощи жалкой
жужжи снежная прялка бреди-бреди
Видишь там под горой баба на речке стирает бельё
Пусть тебя скрутят ветра посекут дожди
Иди ход это память и забытьё
Ход Боже это народа всего во одной мне многокровное бытиё
Ветер бьёт в лицо отразится весь мир в слезе на щеке
Я иду а после умру а после воскресну во Имя Твоё
И никто не вспомнит усталую бабу с корзиной белья
на быстрой реке

РОЖДЕСТВО ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней: из Тебе бо возсия Солнце Правды, Христос Бог наш, и, разрушив клятву, даде благословение, и, упразднив смерть, дарова нам живот вечный.

Под руки Анну на родильное ложе ведут…
Вздох повитух… мечется ночь огнём…
чуткий слух ловит изморщенных уст бормотанье…
Иоаким поодаль стоит. Берег его страдания крут.
На жену взирает вынутым сетью златозелёным линём,
дрожащим козлёнком пред Пасхальным закланьем.

Ах, моя Анна, ах, жёнушка, Анна моя,
Как же тебя я молил, как же тебя лелеял,
Чтобы, древо сухое, мне родила, на краю бытия,
Розу, тюльпан, дышащу солнцем лилею!

Вот уж на жёсткую, будто стальная равнина, постель легла…
Руки поверх одеяла… молчит, таково кротко и ясно смотрит,
Что и без слов понятно: жизнь ты смиренно переплыла,
И вот оно, вот от него синеоки ключи,
хмельное последнее море.

Роды – то море. По воде, аки посуху, не пройти.
Выгнулось тело,
живот белопенной волною вздыбился мощно, внезапно.
Ты не хотела!.. а надо. А Время не удержать в горсти,
Лишь под него возлечь, как под тягость ярма,
под воздаяние, наказанье.

Лишь лечь под него, под Время безумное, как в ночи
Под горячего, ну, заплачь, возжелавшего тя супруга,
Раскидать руки-ноги, замки все отворить, и прочь ключи,
За окном то пустыня, то ливень по крышам скиний,
то вечная вьюга.

Вечная вьюга кровати! Метаться туда-сюда,
Вдруг замирать, Иоаким глядит на тебя, будто
Ты парфянский павлин, скифский меч, Золотая Орда,
В мороз – укрыться от слёз – баранья шкура, горская бурка.

Вечная крови позёмка! Так липнет к ногам,
Так алым знаменем вьётся-течёт, прожигая сугробы, гробы,
Царские баржи, наганы-винтовки, скорлупки-детские-лодки,
Ну же, Анна, рожай, не уйдёшь от судьбы,
Той, что высоко, с иконы во храме, взирает больно и кротко…

Всё же единовременно, ты знаешь, всё здесь и сейчас,
И никогда больше, ты пойми, только ныне,
И Херувимы-твои-Серафимы, и военный приказ
На избиенье младенцев, и ночное пыланье скиний,
Всё в одном чане, все пространства и все времена,
Все плещутся жидким бериллом воды в повитушьей лохани,
И Время одно у тебя, солнце, и ты у него одна,
Средь всех его песен, расстрелов, дыханий, проклятий и покаяний…

А повитухи снуют, сколько там осталось минут,
Кто там таранит, головёнкой нежной вперёд,
мой свет сумасшедший, ещё не Божий,
Муж и жена ещё не знают, что они не умрут,
И младенец их никогда не умрёт,
не сгинет палым листом в распутице и бездорожьи…

Звёздной кожей окутана, эмпиреями плечи укрыв,
Пройдёт их взрослая девочка легчайшей, пуховой стопою
Мимо небесной музыки,
где мотив и мотив
Звучат, лучами сплетясь, обо всём, что будет с тобою…

Ну же, рожай! Тебя так же когда-то мать родила!
Так же небо звёздным млеком брызжет во изарбате-лазури!
…так Анна рожает Марию-дочь,
сверкающу, как на солнце ветла
Под ветром, на морском берегу,
В виду мокрого снега, солёной бури.

И, горбатый от боли ея, утыкает лик в ладони Иоаким.
Он весь содрогается, бьётся влёт подстреленной птицей.
Он плачет один, у моря Снегов, о том, что же будет с ним,
Он молится о любви – о чём же, о чём же ещё молиться.

***

Ковыляю я, бреду, о камни спотыкаюсь.
Тихо бормочу-шепчу: каюсь, Господи, каюсь.

Близ избы остановлюсь – там жена рожает.
Крик услышу, помолюсь: може, полегшает.

А и кто это, и кто там во Мiръ является?
Снегом заметается, кровью омывается?..

А не ведаю-не знаю, средь осеннего тумана:
То рожает Божию Мать дочь Матфана, Анна…

А хоша б одним глазком поглядеть в окошко!
Да родильницу узреть, да и дочерь-крошку…

Да застыла у крыльца, спину жжет сума:
Таково долго брела, кабы не спятить с ума,

Белы поля назади, белы поля впереди,
А ты все бреди, милостыньки от людей не жди,

А и кто подаст, у того золотой глаз,
А и кто не подаст, так пусть потом, не сейчас,

Так пусть не потом, так пусть никогда,
Гляжу вдаль, а там блестит вода,

Нежная чеканка первого льда,
Иду по мосту шаткому, иду в никуда,

А за мной – из дверей – несется громкий крик:
Славьте дитя скорей! Воссиял новый лик!

…потом Ея намалюют на широких полях образов…
Споют Ей войска песен, прошепчут толпы слов…

А я-то, я всё буду так же идти,
Ремень сумы дорожной сжимая в горсти,

Моляся за весь Мiръ обочь тяжкого хода,
Между людьми не зная ни рода, ни брода,

Не ведая, светло иль темно, собою меся осеннюю грязь,
Зная лишь одно: нынче Божия Мать родилась.

ВОЗДВИЖЕНИЕ КРЕСТА ГОСПОДНЯ

Крест возносится, и демони прогоняются, разбойник Едема убо врата отверзает, смерть умерщвляется, и ныне пуста явися, Христос величается. Тем веселитеся вси земнороднии, клятва разрушися.

Возноситься… падать смело… падать больно со высот…
Всё метаться утлым телом по предместию невзгод.

По задворкам, по заброшкам, по упрямым чердакам.
Занесёт меня порошей. Занесёт во Божий храм.

Каменный корабль, в дух дыма, в заберег печали врос.
Тыквы куполов и дыни, и притвора дивный скос.

Притворяйтесь, что вы Божьи, плачьте из последних сил!
Сброшу платье Мiра кожей, чтоб Господь меня простил.

Нет. Грешна пред той Иконой на колени я вставать.
Зрю иные батальоны, зрю иную благодать.

Новых войн идут солдаты. Всё ряды, ряды, ряды.
Всех убьют. Видать, так надо. Молчаливы. Не горды.

У Николы возрыдаю. У Луки иных времён.
Крест суровый воздвигаю – из меня сработан он.

Растопыриваю руки. Мученик, молись, виси!
Под ногами – смерти люки, над затылками – венцы…

Я – твое живое древо. Слышишь шум моих ветвей?!
Не Лилит я и не Ева, не кормилица зверей!

Я стою в пустынном храме, ноги прямо, руки врозь,
Я как черненькая курочка с седым жнивьём волос,

А вокруг полиелеи, а вокруг мя ектеньи,
А вокруг мя Литургии незакатные слои!

Ах, пошто, раскинув крылья, не могу-могу взлететь?!
Пойте! трогаю в бессильи демества златую сеть!

Разорву судьбу кондаком! Ночь стихирою взорву!
Шире, шире руки, страхом полнюсь… Крест я – наяву…

Крест, ведь, людие, он мертвый! Это древо, постучи
Кулаком темно и мерно, в холода сожги в печи!

Крест, ведь, людие, он твёрдый! Твёрже стали! Что алмаз!
Вот крестом седая тётка встала, людие, меж вас…

Крест… ведь это я… как больно… Господи… зачем Ты так…
Господи… не буду больше… наведи на мя Твой зрак…

И повисните на жизни, все живые, на моей –
Все, кого приговорили к лютой казни средь людей,

Все, ко мне приколочёны тяжким ржавым гвоздевьём,
Ненавидящи, влюблённы, в одиночку ли, вдвоем,

Прянет мощною толпою, робко никнет ко Кресту
Тьма, на свет волчино воя, грязь, проклявши чистоту,

Клевета, ударив правду и наотмашь, и тишком,
Радость, мандарином Рая, и тоска, к ребру ножом,

Все ко мне и льнут, и липнут… я ж кричу, немая, в ночь:
Я страданье ваше, люди! от меня бегите прочь!

Лучше буду я сиротий, жгучий Крест сама себе,
Руки раскидав в полёте, как плясунья во гульбе,

Лучше я в родных замёрзну, в умирающих полях,
Звёздной полночью морозной, при зальделых ковылях!

Больно!..
…от любови больно в этой жизни завсегда.
Тяжким звоном колокольным прожжены мои года.

Храм. Сажусь я прямо на пол, на гранитную плиту.
Не стыжусь я выть и плакать, подносить ладонь к лицу.

Утирать огонь шелками, слышать вьюги призрак-визг,
Никакой не Крест, а девка, вся зарёванная вдрызг.

Просто баба, уж старуха, надо мной смеётся клир.
Завывает завируха, крестит снегом бедный Мiръ.

Иерей вздыхает рядом. Шепчет: Господи, спаси.
Чадо, детонька, отрада, до конца свой Крест неси.

ПОКРОВ

О великое заступление печальным еси, Богородице Чистая, скорая помощнице, спасение мира и утверждение, милости пучина, Божия мудрости источниче, миру покров, воспоем, вернии, светлый омофор Ея хваляще неизреченно: обрадованная радуйся, с Тобою Господь, подаяй миру Тобою велию милость.

Успеть бы огонь из груди выбормотать горечью…
кто там друзья, кто враги…
Воздохня пред Владыкою Господом, накинь платок да свечку зажги.
Эта свечка – в виде сердечка. Ах, милая, что ж словесами жжёшь,
Что ж вся трещишь, как зимняя печка, катишься, что медный грош.

Я тебя не хочу ни в чём винить. Ты мимо бредёшь. Ты сама себя повини.
Всяк грешен, аз есмь многогрешна тож. Превращаю душу в огни.
Измочалена, издырявлена, исчёркана ветром вдоль-поперёк –
А единою песней восславлена: песнь во мраке поёт мне Бог.

Ах, Царица Небесная… синевы осенняя сила… да я сама себя повиню.
Сколько раз в году я грешила! Сколько раз на дню!
Ах, моя родная душа, да ведь нету души родней…
Как, когда и где, не знаю, обнимемся, не дыша, ты добеги, успей…

Покров Богородицы. Очи всезрячие. А ланиты белы как мел.
Знать, замёрзла… Ей люди плачутся, текут рекою в Ея придел.
А на улице буйство золота! На ветру – отчаянны дерева!..
А жизнь моя, о Пречистая, расколота на безмолвие и на слова.

На рыдания – и хохотание. На мои слёзы, чужие смешки.
На восстание и заклание живущего – жалости вопреки.
Ах, подруженька! Ах, лисиченька! Ах ты волченька!.. ах, сова…
Нет, брось, ты соловеюшка-птиченька, и солнечна твоя голова…

Ты мой Агнец. Мои ты праздники – и люблю, и дышу едва:
По снегам, по траве – без боязни: от Пасхалии до Рождества.
Мы, подруга, русские люди! Бабы русские, вот беда!
Ты мне боль тащишь на иззолоченном блюде –
я тебе праздник: хлеб, вино – навсегда.

Мя ты охаяла… довольно. Успокойся!.. а впрочем, нет,
Живи как знаешь… я привыкла: больно, тучей траура застится свет.
Благодарна тебе, целую твои руки, твое бешено-бурное сердце,
И Покров Богородицы, осень святую, на плечи наброшу: согреться.

О, Превечная Богородице! Каково под платом златым тепло…
Люди за друзей и врагов молятся. Клеветы разобьется стекло.
И стекают тихие слёзы на вороний, средь ледяных веток, грай,
На Вселенские наши морозы, на шкатулку бедную, дощатый сарай.

Можешь ядом изойти неистово. Можешь колючку-ругань вязать.
А ликом – повтори-ка Пречистую! Повтори, баба, Божью Мать!
Отзеркаль Ея взор звездноокий! Отрази Ея уст огни!
Оботри ты пред Ней мокры щёки, в покаянии тяжко вздохни…

Я простила тебя. Простила. Ох, не надо, не надо слов.
Я на волю так отпустила батогами забитую любовь.
Всё, что было – всё лишь во благо. Хоть кричи, а хочешь – молчи.
Пеплом улетает бумага из раскрытой настежь печи.

Вижу лунный купол Иного Времени. Занесённую вижу косу.
То Покров мой, и я меж всеми моё сердце в ладонях несу.
Всё, родная, всё только будет!
…мёрзнет лилия в озере чистой души.
Мы всего лишь бабы. Всего лишь люди.
Распри умерли. Радость, дыши.

И настанет тот день осенний… или зимний… в жару-дыму
Всех отчаянных песнопений – всей душой тебя обниму.
Расставанием всем. Любовью. О, всем завтра и всем вчера.
И воссяду у твоего изголовья – мать ли, дочь ли, подруга, сестра.

За тебя я буду молиться, чтобы от света – ни шагу назад.
А ты будешь, будешь мне сниться… кружевной Богородицын плат…
Мы из сердца страданье вынем, мы заплачем: о, что слова?..
И вино Галилейское за здравие выпьем в праздник нежного Покрова.

Божья Матерь, всевидица, ступи на паперть, о, накинь омофор Твой на нас, сестёр.
Божья Матерь, вот снега скатерть, вот берёзовый малахит-костёр!
Вот весь Мiръ пред нами, всё наше время… так не потеряем ни часа, ни дня…
Под Покровом Твоим. Под кровом. Под сенью. Под летящим крылом огня.

ВВЕДЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ ВО ХРАМ

Нескверная Агница, и Чистая Голубица преведеся обитати в дом Божий, яко Непорочная, пронареченная быти Мати Божия.
В храм законный входы совершает Храм Божий, Небесная Скиния, из Неяже нам сущим во тьме Свет возсия.
Младенствующи плотию, и совершена душею, святый Кивот в дом Божий входит, воспитатися Божественною благодатию.
От всяких искушений и бед душевных, свободи ны притекающия к Тебе, Всепетая, Твоими мольбами, Мати Христа Бога.

Эту крохотную девочку
Сквозь потоки моих слёз-дождей
Веселой детскою припевочкой
Запомни, прошу, меж чужих давних людей!
Кто в митрах, кто в накидках, кто в плащах…
А она-то маленькая, как праща…
Ты за ручку её возьми, возьми…
Поковыляет, малютка, чрез ночи и дни,
За метелью побежит, от удара колокола задрожит,
А парчовый древний сарафанишко на ней
Жарче храмовых огней,
Жарче паникадила горит…

Ты за нежную ручку её веди, веди!
Коли встанет-замрёт – ты её подожди!
Жди… круглое лунное личико обернёт,
Крылья улыбки, очей полёт,
Да она ж просто птичка,
Красотка-невеличка,
И ты ей шепни: ну, дитя, давай же пойдём вперёд…

Вот он, храм! Ах, девчонка!
Громадный ковчег пустой.
…нет, изба. И родитель там плачет твой.
Нет, отец твой, малютка, умылся святой водой,
А теперь по льдяному озеру бредёт, брадатый, седой,
Поскользнулась на льду твоя матерь, его жена,
Да валяется-кричит, Времени не нужна,
А собачий тулуп на ней штопаный,
а в кармане рыбья блесна,
А карбас вмёрз в заберег, и звенит тишина,
А ты зришь, прищурясь, любимых вдали,
На краю инакой земли.

Дети видят всегда, всегда Мир Иной.
Дети знают всё, что там случится с тобой.
И со мной.
Они маленькие, весёлые пророки.
Исполняются сроки.
А эта девочка? По зеркально-тревожному льду
Входит во храм, застылый на ином холоду,
Во храм сосен-елей в метельном бреду,
И за руку вводят её туда раз в году,
А что такое год, как не скорбный отчёт
Изжитых мгновений, так длинно Время течёт,
Молочной струёй,
Хмельною рекой,
Счастием и тоской,
Иноземная речь да родная речь,
Озеро ледяное в оправе кедров-чёрных-свеч,
Озеро, и старик тот, снег ему льётся в рот,
тот, в костре пурги, протопоп,
По льду гусём ковыляет и всё крестит лоб,
А вон детки его бегут, вместо хлеба жмых,
И ты там снуёшь, девчонка… скользишь меж них!

…Ты везде, Богородица! Ты везде!
На санном пути, в ледяной борозде,
На стрекозиных страницах тяжелых книг,
Кровью страдальца – под крюками вериг!
Ты везде, Преблаженная, всюду Ты,
О, малютка предивной, неземной красоты,
Доченька моя нерождённая, тонкие персты,
Матерь моя опочившая, на кладбище кресты,
Родовица, во земле спящая, и Новаго Века черты,
Превыше судьбы, преглубже маяты,
Тебя за руку держим, и сквозь человечий бедлам
В последней надежде вводим во храм,
В неубитой надежде, в вере святой,
В любви, обрызганной живою водой,
И горит ладья храма неистовством свеч,
Под ветром соснами гудят пенье и речь,
Архиерей выходит Тебе навстречь,
И поёт тихо, панагия лучиста,
Слёзы ль, пот на губе:
“Ей, гряди, Пречистая, слава Тебе”.

РОЖДЕСТВО ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА

Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи слава Тебе.

Павлинья радуга свечей, и Лира – всем несчастным,
И Лебедь тянет шею к югу, и ложится на крыло…
Ты знаешь, Ты однажды станешь – Добрый Пастырь,
И будет так тепло, и будет так светло.
И побредёшь, скользя по припорошенному насту,
Едва за воздух удержась на чёрном льду,
Овечка на плечах Твоих заблеет страстно,
Охотница Артемис в облаках дрожит на холоду.
Ещё Ты крохотный. Ты золотая кроха.
И вкруг Тебя – Орёл, и Лев, Вол,
И человек, ему то хорошо, то плохо,
Он от судьбы ушёл, и он к судьбе пришёл,
И вот судьба, набиты сеном ясли,
И звон колоколов, откуда, не пойму,
Пустынные Цари подходят без боязни,
Роскошные дары – на ветхую рогожку, на кошму.
Павлин клекочет на плече у смуглого Таора.
Принц Мангалурский, он не знает Твой язык,
Да сам Ты, гусеничка звёздного простора,
Не шепчешь символов, рождаешь тонкий крик.
Не складываешь рот в печатку рокового знака,
Не ловишь зраком россыпь звёзд в дыре окна –
Хрустальное то, хрупко-хищное созвездье Рака,
А Мать над Новорожденным от радости пьяна…
Какая ночь! Какое воссиянье! Света кромка
Вокруг тюрбана и короны странника-Царя.
Священная корова так вздыхает громко,
Гудящим воздухом по-человечьи говоря.
Орёл, и Лев, и Вол – Цари степные, чабрецовы боги.
Волхвами притворились лишь они,
Чтобы людскую жизнь прожечь, лить слёзы при дороге,
Монетами считать святые ночи, дни.
Младенчик!.. Ты лежи, лежи, раскидывай ручонки.
Выпрастывайся из пелён, ножонками сучи.
Ты слышишь, как скулит полынно-горько, тонко
Собака пастухов в израненной ночи,
Истыканной навершиями звёздных копий,
Исколотой иголками заоблачной швеи,
Исхлёстанной плетьми ветров… и плачут кони,
То значит – тихо ржут во сне, во забытьи.
Цари молчат, стоит во тьме Иосиф,
Лежит Мария, пламя будущих держав,
Идёт зима, а снега нет, как будто осень…
Лежит, Сыночка крепко ко груди прижав…
И я стою, стою, как бы во храме,
Прощай, картонный призрачный вертеп,
Прощай же, смоляное небо в золочёной раме,
И покаянное вино, и брачный хлеб,
Я так ловлю всей плотью и душой родные реки
Пустынные, текущие всезвёздною молвой,
Мы просто боги, просто человеки,
С песочным Временем, с душой живой,
И не возьмешь её, не затолкаешь в торбу
Походную, не вздёрнешь на крыла –
Лежит Ребенок в яслях, плачет тонко,
И плачу с ним, как будто не жила,
А только лишь сейчас, да, вот сейчас родилась,
Вертеп по улице серебряной плывёт,
Такое Рождество, ах, Боже, сделай милость,
Пускай никто в войне грядущей не умрёт,
Мы ходим все по наледи, по краю,
Детей рожаем, шепчем старикам: живи, живи!..
А я, а я, мой Добрый Пастырь, умираю –
Да, только от любви, всегда лишь от любви.

КРЕЩЕНИЕ ГОСПОДНЕ. ХОД НА БОГОЯВЛЕНИЕ В ВАСИЛЕ

Иoрданския струи Тебе источника прияша, и Утешитель в виде голубине схождаше. Приклоняет верх, Приклонивый небеса. Зовет и вопиет брение Зиждителю: что ми повелеваеши, яже выше мене? Аз требую Твоего крещения. О безгрешный Христе Боже наш, слава Тебе.

Валенки в инее… Сердца все вынем
В тесной, к источнику шествующей толпе.
Вечно, всегда, присно и ныне –
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

Я – со всеми в медленном ходе.
Боль неисходна. Печаль велика.
Прижимаю к тулупчику, при народе,
Бидон старинный для молока.

Лица мимо плывут, загораются,
Вспыхивают, исчезают: мороз
Накрывает их кружевною вьялицей,
Ледяным подзором непролитых слёз.

Но нынче… ах, радуются, как все ликуют!
Батюшка машет кропилом в выси.
Водосвятье сельское. Крылами целует
Меня – голубка белая в небеси.

Ах, снежный голубь, ах, нежный ветер!
Господи, как же блаженна я средь вас –
Люди, единственные на свете,
Жарко живущие здесь и сейчас!

Я вам – во служенье. Вы мне – в даренье.
В шали пуховой старуха поёт:
“Иорданския струи…” Богоявленье
Светлосияющее, по снегу ход

Невероятного, родного народа,
Каждый в толпе – своей жизни святой,
Крест купели, синие воды,
Небо индиговое, как под пятой

Ангела, будто бы все мы, гурьбою,
Дивно клубяся, морозом дыша,
По небу широкому идём за Тобою,
Ныне крещаемым, и голубка-душа

В дымной лазури парит над нами,
Валит изо ртов пар, из ноздрей,
Словно мы лошади, и везём пламя,
Везём в телегах пьяненьких рыбарей,

Ряженых в радуги коров и козляток,
Диких зверей, приручённых птиц,
Век живой воздушен и краток,
Ангел взирает из-под ресниц

На толпу, что важно течёт рекою
К бьющему середь леса ключу,
Я с бабкиным бидоном, с убитой тоскою,
Сердцем от радости громко кричу,

Вот он и батюшка со щёткой кропила,
Брызги серебряные летят
Мне в лицо, это Божья сила,
Летит тропарей белокрылый ряд,

О, Херувимы, о, Серафимы,
Вы мои вздохи, мои года,
Вы мои сельчане, вы мимо, мимо,
Вы в моем сердце, о, навсегда,

Это сияние, неистленье,
Этот сквозь иней радужный луч,
Праздничный ход на Богоявленье,
Лес кружевной, Супротивный ключ,

Я подставляю сосуд под рокот
Войн, перемирий, счастья, беды,
Я подставляю жизнь под ропот
Синей, холодной, святой воды,

И я во снег встаю на колени
Перед иконой, чья в жемчуге скань –
Здравствуй, Крещение из Крещений,
Радуйся, родимая иордань,

Радуйся, Бог наш, Господь Вседержитель,
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе,
Только живите, люди, только живите,
Все, кто со мною идёт в толпе,

Кто изморщенный, кто румяный,
В катанках теплых, с кистями платках,
В нежном забвении, в памяти ранах,
Ныне и присно, и там, в веках.

СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Да отверзется дверь небесная днесь: безначальное бо Слово Отчее, начало приим под леты, не отступль Своего Божества, от Девы яко Младенец четыредесятодневен, Материю вольне приносится в церковь законную: и Сего на руки приемлет старец, отпусти зовый раба Владыко: ибо очи мои видеста спасение Твое. Пришедый в мир спасти род человечь, Господи слава Тебе.

Я шла по льду, и на руках ребёнка
Несла я моего, несла, несла –
В безумный Мiръ, по заберега кромке,
В виду карбаса, якоря, весла;
Ступала, спотыкалась и шагала,
Летела, крепче тельце ко груди прижав,
Притиснув вопль конца, и лепеты начала,
Венчание на Царство, ночь держав,
Сверкающие в пальцах брачные бокалы,
Стаканы в подворотне, чтоб швырнуть,
Разбить у ног… я лучшей доли не искала,
Она взяла мя в плен и потянула в путь,
И вот бреду, и к сердцу прижимаю
Все голода тиски, все дыбы канонад,
В виду иной вражды слепая и немая,
А надо всё вперёд, и никогда назад,
По улицам, где не вздохнуть от смога,
По лязганью всех войн, по ульям всех трущоб,
Шепча себе: не падай, о, ещё немного
Преодолей, забудь и пир, и трон, и гроб,
О, Мати, не рыдай Мене, во гробе сущу,
Так выстонет мне Сын тот выдох мощевой,
Иди по заберегу, мёрзлым тальникам, алмазным кущам,
Пусть лютый колотун дымком над головой
Седой висит, рыбацким табаком, неутолимым нимбом,
Мороз мандорлой, шубой инея обнимет телеса,
Орел белёсыя пурги летает низко,
На дальнем берегу невнятны голоса,
А жмурься, ковыляй, бреди, ещё не вечер,
Младенец твой уснул, в мехах жара, тоска,
Ему твой лоб, щека – отчаянные свечи,
Горящие у тьмы, у неба, у виска,
Иди, прозрачный лёд голубизною тонок,
Он голубем парит, опасен и крылат,
Как сладко дремлет Мiръ, твой снег, ребёнок,
Не возвращайся никогда назад,
Там, впереди, метельной мошкарой толкутся люди,
Они так ждут тебя, ты песню им пропой,
На ледяном всевидящем, Эдемском блюде
Неси себя, дитя, крик вольный над толпой,
Звенящий систрами, кимвалами и арфой,
Киннором пламенным, и балалайкой, и
Гармошкою, жалейкой и кифарой,
Всем, что взахлёб поёт в рыданьи и любви,
Визг смерти, вопль роженицы, стон битвы,
Неистовое, пьяное “ура!”,
Иди, тебе ни мантии, ни митры,
А только зимний ход, до ночи, до утра,
До прошлой гибели, до будущаго века,
До всех богов и после всех людей…
Иди… сегодня обещали много снега…
Ни озера, ни хижин, ни полей
Не видно…

…всё валит, и засыпает тропы,
А я иду, сын дремлет на руках,
Перебредаю войны и сугробы,
И воскрешённых во разъятых пеленах,
Всех Лазарей дрожащих мимо, мимо,
И мимо хризантем, Иаира дочерей,
Вдовиц Сарепта обочь, забываю имя,
А помню лишь одно: иди, иди скорей,
До храма донесу, там ждет великий старец,
Древнее только снег, он пышен, чист и бел,
Я распахну тулупа меховые ставни,
Войду в огнистой лавою рыдающий придел,
Ко мне шагнёт старик, из рук ребёнка вынет
И будет так стоять, без слова, без числа,
И буду так молчать, живой тоской навылет,
Смиренна и светла, я сердце родила
От бессердечья обезумевшему Мiру,
На плечи шаль ползёт, мех валится с плеча,
Чадит в ночи святая плошка с жиром,
И я стою, горю, горчайшая свеча,
Огонь летит и рвётся, догораю,
Превыше всех судеб, прощений и обид,
И пламя вбок и вверх, от края и до края,
И спит ребёнок, о, пока ребёнок спит…
А снег сребром валит, всё гуще, всё сильнее,
Всё полог падает, сияющий в веках,
И я стою одна, и тихо пламенею
Пред зимним стариком с ребёнком на руках.

МОЛИТВА НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Тихо… больше ни шагу вперёд. Стойте! За руки возьмитесь все. Стой, не ступай дальше, многокрылый народ. Время больше не свищет в твоём колесе. Время застыло. Сгрудились ночи, дни, года в толпу молчащую часов и минут. Впереди – обрыв. Куда вы, куда! Замрите. Берег безумия крут. Молитесь! Я за вас молюсь, как могу. Да, за каждого. И совокупно – за всех. Сердце мое – другу, владыке, врагу бьёт и бьёт поверх усладных утех. Да уж нету нынче друга, врага. Не делятся люди на овец и козлищ. Перед нами – пропасть. Воет пурга. Царский Мiръ стал внезапно горек и нищ. Боже, Господи!.. и, Богородице, Ты, о Царица Пресветлая, взойди во зенит! Мы застыли – все – у последней черты. Мы собою Времени заплатили мыт. Люди, люди!.. любимые!.. не надо туда. Разобьётесь! Бог не склеит сосуд земляной, речной… и бормочет вода, и поёт нам песню про Страшный Суд. Может быть, он праздник. А может, беда. Гулко бьёт под ребрами последний час. Вы замрите, люди. Не ступайте туда. О, Господь, Богородица, спасите нас.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

В Назарет ныне град пришед, град Тя одушевлен Царя Христа Гавриил лобызает, вопия Тебе: радуйся, Благословенная Богорадованная, приимеши во утробе Твоей Бога воплощаема и Тобою человечество на древнее блаженство за благоутробие призывающа. Благословен чрева Твоего Божественный Плод безсмертный, подаяй миру очищение и велию милость.

ЛИЛИЯ

Я ухожу от чашек на столе.
От фонарей в полночной дикой мгле.
От призрачно горящего экрана,
Где всё болтают, всё клекочут, всё…
Катится каждодневья колесо.
Я ухожу. Не поздно и не рано.

Я вовремя опомнилась, мой люд
Любимый. Твердо знаем: все умрут.
Да только нет, не я, не я… Не я ли?
Не я ли, мой Господь, волью сей яд
Во Твой кувшин, где пьют, едят, галдят,
Пасхальну Агнцу кости обсосали…

Очухалась. Расписан мой фронтон,
Апсиды все; там аспид, злой питон,
И яблоня, и голизною Ева
Слепит Адама, обнимает за
Плечо, и льнёт, и так глядит в глаза
Светло, любовней Райского напева.

Очнулась. Мною ваш расписан храм.
Я в ночь уйду, к себе, к иным ветрам,
Себя на прочность звёздами проверю.
На мощь косноязычия. На твердь
Лба, кулака. И на любовь и смерть:
Собой, собой их глубину измерю.

Пойду. Куда? Идти уж нету сил.
Веди меня, архангел Гавриил.
Я за тобой. За лилией твоею.
Цветок ты крепко держишь. Так держал
Окурок во дымах, во мгле зерцал
Морских, отец, на палубе косея

Среди орудий, выстрелов, смертей.
Веди меня во царствие детей,
Всех нерождённых, на войне убитых.
Зажми, как факел, лилию в кулак.
Она горит в ночи, как белый флаг.
Вослед иду, невидима, забыта.

Веди меня в горящий Назарет.
Веди мя в Вифлеем, его уж нет,
Где на мечи насаживал младенцев
Чудовища-царя латунный полк,
И рыскал меж домов небесный волк,
И некуда от смерти было деться.

Да от нее не деться и теперь.
Не спрятаться. Открой вот эту дверь.
Я за тобой войду, тиха, незрима.
И девочке, что там прядёт, в углу,
И кошкой льнёт ко хлебному теплу,
Вручи символ весны неутолимой.

Ей протяни сияющий цветок.
И я беззвучно крикну: с нами Бог!
Тебе Его родить! А мне – склониться
Перед Тобой, пускай не видишь, нет,
Как плачу, как даю любви обет,
Как в лилию желаю превратиться.

Что стоит, Гавриил, тебе? Ни дня
Без радости. Ты обрати меня
В мерцанье лепестков, в тягучий стебель,
Чтоб я благоухала, чтоб жила
Лишь миг один, чтоб обнимала мгла,
Безверие, забвение и небыль.

Блаженство тронет твой печальный рот.
Мария тихо лилию возьмет
Из рук твоих. Поймают легкий ветер
Девичьего дыханья – лепестки.
Дрожу. Сияю. Плачу от тоски.
Я лилия твоя. Одна на свете.

Я лилия твоя. Я лишь цветок.
Увяну завтра. Сгину. Выйдет срок.
Ты видишь, я навеки одинока.
Прижми меня к груди. Клади у ног.
Мне всё равно. Родится завтра Бог.
А я уйду. Но я прославлю Бога –

Святою снежной лилией долин,
Полетом над безумьем лбов и спин
В архангельской пурге, в ночи безлунной,
Над адским градом, кузнями пустынь,
Я лилия, меня Ты не покинь,
Целуй, гляди мне в лик золотострунный,

Меня до дна, пьянящую, вдыхай,
Ласкай, любуйся, зраком осязай,
И трогай сердцем, как вино губами;
И все страданье, что стерпела я,
Истает на сиянье острия –
Луча звезды, рыдающей над нами.

ВХОД ГОСПОДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМ. ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Радуйся и веселися граде Сионе, красуйся и радуйся Церкве Божия: се бо Царь твой прииде в правде, на жребяти седя, от детей воспеваемый: осанна в вышних, благословен еси, Имеяй множество щедрот, помилуй нас.

***

Ах, управьте, управьте мя, мой Господь, жарко сверкающий во полночных ризах, да Богородица Царица, радуйся в огневицах палящих! Поддержите мя, по миру летящу, сверху и снизу, да не возжелаю я дерзостно тяжких крыл настоящих! Крыла у птичек, крыла у синичек, крыла у Ангелов, юных и ветхих деньми, да ведь летать по небу, такой давний обычай, а ты усердней молись, в половицы уткнись коленьми. Нынче праздник такой – распрощайся с тоской: Вербное нынче Воскресенье, веселие птичье!
Все во руках пучки вербы тащат… шествую, яко на парад, от батюшки просфорой принять благословенье! Увидать желанное, живое виденье… Когда-то давно, вижу, как пью вино, Исуса верхом на осляти! Он скачет-трясется, а народ округ смеется, ветви пальмовы бросает любви ради!
Да всё на свете белом ради любви! Я живу, и ты, брат, живи. Времена прейдут – я спою о тебе, брат, былину. Как гнал ты меня! Как жёг печатью огня! А нынче ненависти твоей нету и помину. Да што ж это в Вербное Воскресенье стряслося с тобой? Пот да слёзы блестят над губой… Што мне бормочешь? Песню, молитву? Надо склониться… да слушать невмочь… недавно ты мне вопил: вон! прочь! Захлопывал предо мною калитку…
Што ж это нынче с тобой? С твоею судьбой? Видать, ты сменил гнев на милость? А все в кулаках прутики вербы несут, и пускай грянет трубой Страшный Суд – наша ненависть нам, милый, приснилась…
Вошёл, вошёл Исус наш Господь во град Иерусалим! На осляти въехал… и завился дым за копытами смешного ослика, за огненным красным хитоном… Ну же, звоните разом, колокола… Жизнь прогремела грозою, прошла… смехом неистовым, слезою влюблённой…
Вербное Воскресенье, радуга-дуга! Весна идет в бой на зиму-врага! Бой не кончен! Только не мой он… немой… навеки безгласный… Ты, братец, держи-ка вербочку, домой пушистую неси… пощады ни у кого не проси… лишь Господу нашему молитву возноси не напрасно…

***

Сияющая верба
В стакане на столе.
Любовь моя и вера –
Сегодня на земле.

Сияющая верба
Под небом голубым.
Я знаю: я не вечна.
Растаю, аки дым.

Сияющая верба.
Возьми ее, возьми
И понеси доверчиво
Меж Богом и людьми,

По улицам шумящим,
Во тьму или во свет,
К той жизни настоящей,
Которой больше нет.

ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДНЕ

На горах святых зряще Твое вознесение Христе, сияние славы Отчи, воспеваем Твой светообразный лица зрак, кланяемся страстем Твоим, почитаем воскресение, славное вознесение славяще: помилуй нас.

***

Земля младенцами опять населится
от Воскресения до Вознесения
ах всех зверей убьют все люди вырастут
все птицы нам споют страданье выпоют
мученье высвистят ах соловеюшкой
опять война идет за снеговеями
я в четырёх стенах судьба зеркальная
от смерти спасена не зарекалась бы
никто не знает что взвопят по радио
то ли в убежище то ль Богородице радуйся
я зрю правдивое я вижу лживое
я вижу как мертвы как снова живы мы
как снова молимся как снова любимся
как на развалинах опять целуемся
как врём и врём опять что жаждем мiра мы
как Мiръ мигает нам в отрепьях дырами
а я тебя люблю мой человеченька
паникадило-моё-многосвеченька
горишь и вьётся дым медовым вервием
стань пред иконою на веки вечные
молись за общее наше спасение
сегодня помнишь праздник Вознесения
тоска двунадесятая и боль двунадесятая
Он улетает ввысь к инакой радости
а мы все здесь стоим дрожим под выстрелами
нас обнимает дым дыханьем призрачным
нас обнимает огнь руками неистовыми
а на меня с иконы – очи пристальные
глядят мне в сердце глядят мне в душеньку
ах Боже Господи меня послушай-ка
да мимо мимо Он в зенит возносится
тимпан болит-звенит а Мiроносицы
идут-идут в ночи а Богородица
всё видит как реву да при народе я
лицо все залито и громко всхлипываю
кондак звучит в ночи мольбами-хрипами
а Он возносится к немым созвездиям
в иную музыку во тьму-безвестие
в любовь всеобщую во все объятия
во все дыхания мы их истратили
во всё биение иного времени
ах грудничок мой родничок на темени
и я стою свечу держу как палицу
не плачь себе шепчу не плачь рыдалица
таков земной удел боль безответная
а Он уж улетел в обитель светлую
так пусть хоть Он один средь нас не мается
и в небе нежном том навек останется
с улыбкой на устах рубцами-стигматами
один презревший страх меж нами щенятами

ТРОИЦА ЕДИНОСУЩНАЯ

Вся подает Дух Святый, точит пророчествия, священники совершает, некнижныя мудрости научи, рыбари богословцы показа, весь собирает собор церковный. Единосущне и сопрестольне Отцу и Сыну, Утешителю, слава Тебе.

детское становится враз недетским в чёрной воде скользит блесной
санный путь становится крестным одной шёпотом молитвой сплошной
старые руки на кухне держат за деревянный хвост чугун сковороды
старые веки слепые вежды дым зимы застилает следы
снова стряпни моей коммунальной детский запах горелый пирог
снова страдание изначально дышит хоругвью дальних дорог
семь железных башмаков износи на здоровье семь крапивных рубах издырявь
может музыкой станешь любовью святым ароматом иссохших трав
живая ожог плащаницы кровавой жар Пасхального серебра
живое блюдо тебя со славой в народ несут завтра вчера
ты плачешь сегодня а время – Троица Бог Отец Бог Сын Бог Дух Святой
идёшь босиком тропа снегом колется январь слепит бородою седой
идёшь июнем зелёны березы Троицын день Духов день
роса на щеках озёрные слёзы звёздный венец в виду деревень
веник вяжи дверца бани открыта обожги кипятком ночи и дни
россыпь даров малахиты-нефриты в шайку окуня до дна окуни
радугой – брызги Троица жизни живи умри восстань свежим листом
снова родись снова плачь на тризне снова застынь оловянным крестом
снова шелести на юру безумной берёзой косы зелёные расплети
слава Духу Утешителю сладкие слёзы свеча исплаканная – в нежной горсти

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Твоего, Христе, пришествия непостижимаго трепетни бывше апостоли древле, ниц на землю падше, Божественней Твоей дивляхуся силе: солнца просияв светлее, Блаже, неизреченною силою Твоею.

Они восстали надо мной,
Три солнца в тишине ночной,
Три вспышки – радугой-дугой,
Три света:
Трисветлый снеговой хитон,
Далматик синий, нежный сон,
И плащ – огнем кометы.

Разверсты печью небеса.
Мой сон навек, на полчаса.
Готова спать я
Хоть вечность, только б видеть их
Во небеси, да, всех троих,
Вне диких распрей всех земных,
Войн и проклятий.

Я видела до жизни вас,
Да, до того, как родилась,
До осознанья
Себя; забвения себя;
До лютых корчей, где судьба
Плывет сквозь крики и гроба,
Через молчанье.

Да… зренья не было тогда.
Вились подолами года
В зените звёздном:
Исус, Илья и Моисей
Над возрыданьем жизни всей,
Над роком грозным.

До-жизнь, какая ты, преджизнь…
Преображение, держись,
На все безумье наложись
Ты поцелуем.
Торжественный, любимый Бог!
Шаг на небесный Твой порог,
Как, невесом, цветёт цветок,
Непредсказуем.

Метель – хитона край – ловлю…
Ко рту прижму… Тебя люблю…
Так это дерзко, во хмелю,
Что мне осталось:
Преображаться и любить,
Преобразиться в шёпот: пить,
В гайтана порванную нить,
Рыданье, жалость.

Преобрази меня – в меня,
В язык предвечного огня,
В косноязычье
Великое, как ужас Твой –
Креста и звёзд над головой,
Как Ты в Эммаусе, живой,
Как песни птичьи.

И птицей я Тебе – спою.
Преобрази Ты жизнь мою
Во вздох печали.
Во смерть – её набормочи
Нагаром, сажею свечи,
А Воскресенье – намолчи:
Во тьме, в начале.

Ты вынь меня из забытья,
Из мрака, из небытия,
Где спят кондак и ектенья,
Роди планетой.
…они восстанут надо мной,
три солнца в тишине ночной,
три полноты над пустотой,
три света.

УСПЕНИЕ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

В Рождестве девство сохранила eси, во Успении мира не оставила eси, Богородице, преставилася eси к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша.

Ну давай вдвоём подойдем к Ея ложу. К Ея одру.
Ты тихонько ступай, как по наледи, по бездорожью,
заслоняйся, как на ветру,
Ладонью – от света Ея лица, Ея круглого чистого лика, серебрянее Луны.
Нам наблюдать торжество конца. Мы это зреть должны.

Милая, милая, о, сестра… В знак скорби косы ты распусти.
Всё наше время, нынче, заутра, вчера, нательным крестом ты зажми в горсти.
Ты молитвы шепчи. Гори ярче свечи. Я тебе пламенем подпою.
Мы с тобой лишь пара берёзовых дров в печи. Лишь два дыхания – на краю.

А слушай, сестра… что, Она, старая, молодою умела ходить по воде?
По синеокой гряде… по облачной борозде… сразу нигде и везде…
Сын навек унаследовал Ея сердца жар, Ея великий рассветный дар,
А сейчас она тает в воздухе, как на морозе пар, как отпылавший пожар.

Давай ближе шагнём… ночь, а светло как днём… кто стоит здесь, незримый, рядом с огнём?..
О сестра, лица укрыты слёзным солёным ковром… давай ляжем рядышком с Ней и уснём…
Я, ты знаешь, всю жизньку-жизнёшку шла и шла к Ней, да вот довелось опоздать.
Спаси мя, крепче хватай ладошку, вместе у ложа, ничесоже творити, будем стоять.

Это Успенье. Забвенье?.. горенье ли, тленье… сомненье… а где Воскресенье?..
Шаг, ещё шаг… и Она к нам идёт – по небесной воде: тихим смехом в даренье.
Нам навстречу. А мы-то застыли. А Она – крошечной птичкой, душою крылатой –
Взлетает с ладони распятого Сына: не плачьте, навек затянулись любовью стигматы.

Маленькою, ребячьей фигуркой
с ладони еловой воскресшего Мальчика, чуда чудес,
веткой колючею, жаркой,
Рождества игрушкой шагает:
то ли в слезах дитёнок, то ли звезда с полночных небес,
то ль корзина зимних подарков,
то ли судьба у Нея другая,
Вытяни руки, сестрица, может, ты Ея, небесную бабочку вечную, вдруг поймаешь,
А душа улетает, порхает, счастливо, велико, беспечно, улыбка слепая, немая.

Зрячая. Видит всё. О как же Она нас всех видит насквозь,
до просвеченных старостью рёбер!
Врущих, жрущих и пьющих, наготой клеймящих мороз,
щедрых-ласковых, чаще недобрых,
Бешено мчащихся, страстно и жадно, по перемычкам и сочленениям улиц,
Лгущих, безумных, всеядных, осознающих внезапно общую страшную участь.

Гляди!.. Она к нам идёт по воде. Этому Сын у Нея научился, я верю.
Легче гусиного пуха ступни, разыдутся легче ладоней небесные двери,
И хлынет вода на все наши дикие города, на все наши пустыни и веси,
Она по воде идёт навсегда, легче больничной марлевой взвеси,

Горят, пламенеют ступни, это на дне и в зените огни, Она огнём по водам ступает,
Она каждому шепчет: люди под звёздами не одни, ты святой, да и ты святая,
Все вы сироты, глазницы страданием вырыты,
преподобные, равноапостольные, мученики, страстотерпцы,
Ни Мне от вас, ни вам от Меня уже никуда и вовеки не деться,

А Сын Ея у одра навытяжку, как солдат, застыл, провожает Ея глазами,
А вода под ногами Ея все течёт, течёт святыми людскими слезами,
И стоим мы обе, ревём: Успеньё!.. исполать… вот мы успели…
Успели друг друга любить. Понять. Простить и обнять.
Пред вселенским воем метели.

И Она к тебе идёт по лазурной, лебединой воде –
иди и ты к Ней, не бойся, иди же!
Ступай осторожно, нигде и везде, всё тесней, стремительней, ближе,
Всё медленней, тише, и всё осторожней, синь поёт у стопы,
и всё нежней, любовней, и всё бездыханней,
И замри, встань и застынь – на гребне единой судьбы,
на волне отпевания, покаянья, сиянья, прощенья, прощанья.

МОЛИТВА О СТРАШНОМ СУДЕ
Когда, Господи Боже, явишься Ты на землю со славою, и небеса разойдутся завесой, и Ангелы вострубят, – тогда вострепещу я, былинка малая, Боже правый, ляжет под ноги реки огненной плат. Разогнутся, улитками свёрнуты, древние свитки. Вспыхнут книги, умрут во пламени, восставшем в зенит. Мiру явятся тайны, знаки, златые слитки, что земля-старуха в кованом сундуке хранит. Тогда, Господи Боже, избави мя от сомненья! Упаси мя от неугасимой боли огня! Я приму смиренно, родной, забвенье и тленье – только в орущий Ад не ввергай Ты меня! Каюсь, каюсь в грехах, Господи, что на земле совершила! Каюсь, Господи, плачу, Тебя люблю! И людей люблю, и буду любить до могилы, до Суда Страшного, что подобен небесному кораблю! Страшный Суд! Он, Господи, не ужас, а праздник! Гром и молния, потоки света, и синь… и кровавы знамёна… в одном котле варятся свадьбы, поминки, войны, крестины, казни… О, прижми мя к сердцу, Господи! О, не покинь! Обними Ты весь Мiръ-мой-народ, поцелуй трикраты, Страшный Суд, последняя Пасхальная благодать! Все мы, люди, хотим не хотим, на Лысой Горе распяты… о, Ты дай мне, Господи, над каждой душой – возрыдать…

ПАСХА ГОСПОДНЯ

Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав.

Мы так долго ревели, кричали, хрипели, орали и пели.
Мы коряво клялись. Ничего никогда не успели,
Всё на завтра всегда. Это завтра – зачем оно надо?
Ни судьба. Ни любовь. Ни правда. Ни смерть. Ни награда.

Мы так долго медными лбами бились в камни и в клети.
Старикам, нам блазнилось: ах, Господи, мы ещё дети,
И успеем мы всё… В ночь катит Колесо… Не успеем и мы оглянуться,
Переедет. Легко. Перережет лицо. Не проститься уже. Не проснуться.

Мы так долго, так глупо… расплата… о, Боже, юродива, что ли,
Я на деле… вот всем и вокруг виновата: ни чести, ни власти, ни воли,
А лишь обида и боль, тащу за двоих, на обиженных воду бочонками возят,
Лошадь, пот на губе, ругань-жмых, я везу по судьбе во телеге – чужих,
а родные о том не попросят.

Мы так долго с тобой воевали, монашка моя, имярек, моя ты родная.
Ты земелька-земля, ты камчатный мой снег, я поминок роднее не знаю,
И роднее крестин, ах, Отец-Ты-Дух-Сын, и родней величаний-венчаний,
Да, семья это царство, дитя – государство, война – она хуже отчаянья.

Мы так долго… любовь! Где ты, где ты, любовь!.. – так орала я, глотку надсаживая.
Упоительных мне не надобно слов, себя рыбой на леску насаживаю,
На кукан ловчих дней, на звенья огней, на Страстной Пяток у Распятья,
Пусть по-детски картонно оно, близ кануна расписное вино,
пусть бумажны цветы в алтаре, как на выцветшем ситцевом платье.

Мы так долго друг к другу шли и шли, спотыкаясь, то кущей, то пущею,
Бормотали проклятья… а где же объятье? Коль ждать – ожиданье распнет тебя, ждущего!
И внезапно вспыхнула Пасха. От Огня Благодатного я всею жизнию застилась.
Да не убереглась. И дрожала облачной пахтой – от мощи любви. От ее небесного зарева.

Мы так долго с тобою бежали – обе босые, сердца колотятся –
в ту церковку на обрыве, безвестную,
То ль Ильи Пророка, то ль Рождества Богородицы, голубино летящую, почти бестелесную,
И не каменную, а пламенную, а быть может, как Крест, деревянную,
И стремилась, летела я, Магдалина, распевная-знаменная,
от созерцанья воскресша Учителя пьяная,

Бездыханная, упованная, умилённая влага невидящих вежд,
растерянно руку тянущая
К легчайшему колыханью Его одежд, что как верба тонкая, тающая,
Облака в зените над теменем, костёр, в ночи догорающий,
Паутины подзор, на рассвете росные перлы слёзно теряющий…

– Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшёл к Отцу Моему!..
И узрела я, как ты бежишь, как во сне, во свет, а может, во тьму,
И ты успела, и ты, ахнув, Его увидала там, за моею спиной,
Мы так долго начинали сначала, что мне чудится – то не со мной,

А с кем-то другим, так долго, неистовым наваждением,
над блаженной башкою радуга, алый исход,
Это наше с тобой страстное хождение по перекрестью прозрачных вод,
Это наша с тобою битва, человечья наша вражда,
Это счастье наше, молитва, безвинный путь в навсегда,

Мы так долго шли поутру на заре по росистой траве,
Мы так долго сияли сиренью-гроздьями в торжественной синеве,
Мы так долго ждали, это наша нежная Пасха, сбылась, пришла наконец,
И стоим, без тоски-без печали, двуликая сказка, на лбу терновый венец,

Все обмазано детским клеем Распятье,
размалёвано ветхой болью, кровью вспыхнет краплак,
Этих рук обожжёт пожатье, из-под тёрна косящий зрак,
Мы так долго бежали, ни выдоха-вдоха, но вот мы тут, Пасхальною плачем свечой,
И стоим во цветных сполохах, и наш берег крут, и от слёз нам так горячо,

Ищем руки друг друга, прощенья просить, и ещё попросить, ещё раз,
Вот как Он со Креста, друг на друга косить светлым небом сияющих глаз,
Соль бежит по щекам, режет пламя скул, и – за ворот, и сердце жжёт,
Мы так долго ждали, а Он уснул на три вечных дня, и проснулся, и вот

Перед нами горит, в киноварных пятнах старый картон, мироточит, льёт аромат,
А свечою Пасхальной весь мрак спалён, никогда не придет назад,
Мы так долго, и вот, обниму, давай, и ты тоже прости, обними,
Перед тем, как уйдем в великую тьму, станем Ангелами, значит, людьми,

И трикраты целуемся, и ещё, надо трижды по три, трисветлый Пасхальный звон,
Мы так долго жили, что жизнь, от зари до зари, превратилась в бескрайний стон,
И застынем свечными слезами, обнявшись, так долго, вчера, это завтра, не с нами, нет,
Клирос-Феникс, задыхальные колокола, до слёз, до утра, Благодатный Свет.

И объятия эти! Пасхальные! Кровные! Сестринские! Бездонны зрачки!
А в руках – охапки цветов: слепящие, деревенские, то ли маки, а то ли жарки,
Руки жгут, душу жгут, это жгут весенней радуги на кровоточащей руке,
Это алый стигмат, и снова – трикрат – поцелуй: на устах, на горячей щеке,

На всей жизни здоровой-больной, сверкающей то лазурью, то сукровью-ржавью,
то детскою рисовой россыпью конфетти,
На всей смерти, бредущей сутуло, совсем одной, её спаси-помилуй-прости,
На судьбе, на голом её плече, мы так долго то мчались к ней, то от нее убегали,
На Пасхальном святом куличе в хороводе огней, мы так долго его выпекали,
Обними, поцелуй, мы так долго себя воскрешали ледоходной, сверкающей Волгой,
Нежной мартовской синью, небесной сизой полынью, не плачь, Мiръ тёпел и зряч,
так долго мы ждали великого чуда, никогда не забуду, так больно, так долго…

***

Долго вёл меня мальчонка
Между облак, между туч.
Завивались кудри тонко.
Вспыхивал забытый луч.

Над расколотою бездной
Крепко за руку держал.
Так мы шли с ним, занебесным,
Вдаль, к началу всех начал.

Вот – порог переступили.
…под ногами, горяча,
Бездна славы, бездна силы,
Шестикрылая парча.

Нежно обернулся, тихо.
Задохнулась во слезах.
Золотая соловьиха,
Пой теперь на небесах.

И вздохнула я так глубко,
Так свободно и легко.
Звёзды снеговою крупкой
Посекали мне лицо.

Молча плача у порога,
Предстояла я в Раю
И протягивала Богу
Песню бедную мою.

ОБЩАЯ МОЛИТВА

Ну, давайте прижмёмся друг к другу в тёплой тьме намолённого храма.
Он широк и безбрежен, как родная земля иль река.
Кто-то в дальней толпе, у притвора, тоненько вскрикнет: “Мама!..”
Это малый ребенок. Жарко ему. И шубейка ему велика.
Это я воскликнула! Это детство маму зовет. Это плачет старуха.
Это каждый из нас, тёплый, страждущий и живой,
То кричит, то смеётся, то рыдает тихо и глухо
В храме сумерек, шевелящихся золотой свечною травой.
О, давайте тесней придвинемся… правда, странно,
Что мы завтра все – о да, все-все-все!.. – умрём…
Что не встанем по грому будильника, затемно, рано,
Чашкам-плошкам молясь пред кухонным алтарём…
О, вся Божия утварь, вся бабья крабья посуда,
Расползается, разбивается на мильоны кусков…
Не собрать, воедино не склеить осколки! О, где ты, чудо?!
Сколько детских могил… сколько юных седых висков…
Мiром Господу, о, помолимся! Я так больше молиться не буду.
Хотя буду, буду, конечно, коли Бог даст жизни ещё –
Мне лукошко её протянет, отчистит тусклую её полуду,
И затеплятся губы во мраке свечой, солёно и горячо…
Люди, ближе! Да я сама к вам, милые, больней притиснусь и ближе.
Я сама без вас – просто снулая рыба, отброшенная щепа.
В пряной, нежной тьме храма я лица сквозь радужный ливень вижу,
Через слёзный дождь, от молчаливой вашей любви слепа.

И восстанет Молитва – до небес, столбом пламени, столпника жестом:
Эти вскинуты обе руки – всего народа, навеки и навсегда –
К сини кубовой купола, к золочёной окладовой жести,
К этой радости преблаженной: счастье, скорей сюда!
Мы устали брести сквозь снега и огни! Мы безумно устали!
Мор и глад нас косит… настали последние дни?..
О!.. не верим… мы столько лет шагали людьми из стали,
Были – гвозди крепкие, а теперь… спаси-сохрани!

А теперь мы нежные, мы трепещем неистово осенним ветром,
Жмёмся мы тесней друг к другу во старом храме, нас много так,
Мы – людское море, молчаливое, без берегов, без ответа,
Просто бьющее волнами в каменной смерти кулак!
Просто вместе вот это, единственное, выдыхаем:
О, помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей… –
И колышемся мы Живым в помощи пламенем – от края до края,
От судьбы до судьбы, что все драгоценней, больней и страшней.
Ну, давайте так взмолимся, чтоб Господь нас услышал –
Нас, навек ли, на час дерзко вброшенных в Мiръ, вот сюда,
Чтобы мы проросли Богородичной травкой, шептали все тише
О любви… чтоб горели над теменем храма, в полночи звезда…
О, теснее и ближе! Из-за слёз уже ничего не вижу.
Только чувствую жар ладоней, локтей, лбов, щек и сердец,
Только Бог нами всеми, огромной толпою во храме, тихонечко дышит,
И мы – лёгкие лишь Его, от хриплой хвори свободные наконец…
Мiромъ Господу мы помолимся! А как же еще молиться!
Все заштопаем чёрные дыры пламенем, вечным огнём!
Мы – бессчётные люди, рыбы, звери, змеи, букашки, птицы,
Все к Твоим кровавым ногам в неисходной молитве прильнём!
Да, в молитве этой последней, горячей, слепой, незабвенной,
Зрячей, зрящей всё насквозь, через все пространства и времена,
Посреди родимой, великой, ромашковой, васильковой Вселенной,
Потому что родина, люди, навеки у нас одна,
И одна любовь, хотя вот она вам, растащите, рвите на части, делите,
Я всего лишь один из Христовых хлебов, коими всех Он кормил
Посреди Войны, середь Мiра, и рыбы рвали ловчие нити
Средь родильных пелён, в виду изумрудного дёрна свежих могил,
Я стою в толпе посреди моего нерушимого храма,
А быть может, меня-то в нём, срок придёт, отпоют,
И услышу под куполом: в широкой толпе, там, на краю, кто-то крикнет: “Мама!..” –
И воздрогну: это мой ребенок, а жизнь уместилась лишь в пять минут,
Это мой забытый, мечтаемый, избиенный, на юру казнённый младенец,
Богомаз-мой-умелец, мой геройский меч-кладенец,
Мой Роман Сладкопевец, мой царь Давид, иных времён песнопевец,
Ну давайте всем мiром помолимся, это ж ещё не конец,
И прижмёмся теснее, и крепко обнимемся, сестры и братья,
Если так обнимемся, нас не возьмёт никакая беда,
Это общей молитвой к небесам возносится позднее наше объятье,
И оно не закончится, не разомкнётся, люди, уже никогда.