Несколькими годами раньше
Итак, двадцать второго декабря 2017 года в своем загородном доме в Серебряных Ключах, что под Тулой, генерал-лейтенант Владимир Борисович Пореченко всю сегодняшнюю половину рабочего дня был занят исключительно тем, что чрезвычайно внимательно читал старую, я бы даже сказал, древнюю книгу в толстом кожаном переплете. Затем он поднял трубку телефона и произнес в нее только:
– Максим? Давай ко мне!
– Ты в Бога веришь, Максимушка? – как-то совсем по-дружески и медоточиво произнес генерал после того, как Максим Петрович Степанов, полковник тех же самых войск, вошел в его рабочий кабинет.
– Нет! – глядя тому прямо в глаза, произнес коротко Максим Петрович.
– Врешь! И правильно, я думаю, делаешь. Но – врешь. А теперь давай-ка, давай – вторая попытка.
– Не знаю, Володь! Не знаю, правду тебе говорю. Учили вроде одному, а на деле…
– Вот, вот, на деле! А тут еще этот пророк. И учти, не только он один. Вот, гляди! Пророк! Целитель! Дрема! Весь набор! Как тебе это? И в скором будущем! В скором! Молчишь? Хорошо! Смотри теперь, какой расклад: мы с тобой перед Ним, – генерал указал в потолок, – чернее черного, я думаю. И не отмоемся, видимо, вовек! Так что, какую сторону выбрать, у меня лично сомнений нет. А у тебя?
– Я тоже не сомневаюсь.
– Вот именно! Понимаешь, я считаю, что тогда, раньше, Он мог бы победить. Почти наверняка… нет – сто процентов! Но сейчас, когда у нас есть такое, о чем и подумать страшно, и будет, похоже, не оно одно, еще неизвестно: кто кого! А мы вовремя-то и подсуетимся! Прочел? Давай, давай, дорогой, посиди у себя, покумекай, а к утру мне записочку на стол. Ну, и я начну потихоньку. Есть тут одна задумка, да и люди недавно подходили. Деньги, Максим, и деньги немереные! Понял?
– Да. Город, значит?
– Город. И место указано, видишь? Так что начнем. А я еще кое к кому загляну. Есть на примете. … ну, чего стоим? Вперед, товарищ полковник!
… Так, в тиши кабинета, в захолустье, стало известно о строительстве Города где-то на бескрайних просторах нашей страны, на ее степях, полях, окраинах. И хотя там, пока что, на этих самых полях и окраинах, все еще стояла первозданная тишина, все еще щелкал весною соловей, все еще текли хрустальные струи, пели райские птицы, но уже был разбит строительный лагерь, весьма оперативно размечено и определено все, что надо было разметить и определить, завезена строительная техника – и пружина новостройки, могучая и неостановимая, была взведена.
Максим Петрович видел, вернее, слышал, а еще точнее – кожей чувствовал эту готовность, эту напрягшуюся пружину, такую почти физически осязаемую, готовую развернуться во всю свою мощь в любой момент. И ему было триста раз начхать и на окружающую его благодать, и на проживающих в округе деревенских жителей, и на Российские власти, между прочим. Так что местным оставалось только слушать, как работают кирки и мотыги, да скрипят оси у тачек. Впрочем, позже к этим патриархальным звукам присоединились также и рев моторов, и долбежка копров, и шумы прочих строительных механизмов. Работа шла полным ходом, и местный тракторист Сема мог бы поклясться, что видел фигуры крепких, очень низкорослых людей, одетых в плотную, грубую кожаную одежду. Хотя, я думаю, врал наш Сема по пьяному делу, вот и привиделось невесть что впотьмах…
А тем временем, день за днем все росло и росло ограждение вокруг лагеря, охватившего площадь очень приличного города, а скоро и вовсе не стало видно ни работающих, ни самого лагеря, ни живущих в нем.
Потом к стройке потянулись люди, шедшие и ехавшие не спеша, но, похоже, точно знавшие, зачем и куда они идут. Они были одеты в спецовки и комбинезоны, выдававшие в них строителей, они шли пешком, катили перед собой тачки с нагруженным на них инструментом, они ехали на автомашинах, грейдерах, экскаваторах, тракторах. И тогда строительство вырвалось наружу! Город стал необыкновенно быстро расширяться и за какой-то месяц с половиной приобрел и машинный парк с очень приличными дорогами, и железнодорожную сеть с вокзалами, и аэропорт! С этого момента дело пошло еще быстрее: люди прибывали не единицами и десятками, а сотнями, не семьями, а небольшими поселками. И в рост этот не то еще лагерь, не то уже город пошел быстрее, стали подниматься крыши домов, и подъем их был неудержим – за ночь чуть ли не по три-четыре этажа прибавляли они, а снизу в это же время трудилась группа отделочников, суетившихся днем и ночью. Здания вставали, будто из-под земли, поднимаясь к небу на пятнадцать-двадцать этажей. И красоты эти здания были необыкновенной, поскольку строители не жалели ни металла, ни дерева, кое-где было видно даже сусальное золото, а серебро присутствовало вообще сплошь и рядом.
Кстати, всякий смог бы войти в гостеприимно распахнутые ворота Города, и всякому там находилось и приветное слово, и еда, и крыша над головой. Если ты приезжал с семьей, то и семье твоей и тебе отводили не квартиры уже, как холостякам, а коттеджи, как правило, в пригороде, двух- а порой и трехэтажные, с лужайкой вокруг и полным уютом внутри недалеко от лужаек и озер, от боров и березовых рощ, сохраненных с большим тщанием и любовью. Понятное дело – ты подписывал какие-то бумаги, какие-то деньги ты становился должен, но цены были такие смехотворные, а сроки долга такие громадные, что странно было и подумать эти бумаги не подписать.
– Берите все, – кричали плакаты на улицах, – почти даром, почти за так! Берите все, что Вашей душе угодно! Никто в нашем Городе не останется обделенным!
И вправду, почти за бесценок жители Города покупали дорогие украшения и меха для женщин, сверкающие машины для мужчин, редкостные игрушки для детей. Работы в городе было навалом, зарплаты выдавались такие, что мир российский ахал от зависти, люди Города жили до такой степени хорошо, что остальное население страны бросало насиженные места и рвалось в него, лишь бы оказаться за заветными воротами. И нельзя также было сказать, что в Город не принимали, или принимали по большому конкурсу. Отнюдь! Туда попадал почти любой, кто хотел и мог работать, кто мечтал жить на полную катушку. (Москвичи, не забудем, в том числе).
Всем взрослым жителям Города днем предоставлялась работа, высокооплачиваемая, по интересу, выбранная для Вас специальным трудопсихологом, работа от души и для души, а вечером – казино, рестораны, бары. Для одиноких – лучшие, прекраснейшие женщины мира, одна из которых наверняка выберет вас сама, для семейных – уютные уголки, позволяющие на час или два забыться вдвоем среди роз и каштанов, среди вечной весны и благоуханных цветов. Увеселения всех мастей ждали на каждом шагу искателя приключений.
В городе, без сомнения, были вполне приличные заведения, в том числе и для семей, и для детей, и для мужчин, и для женщин. Но клубы и кружки по интересам заканчивали свою благопристойную работу в девять вечера, после чего зажигались огни над весьма не пристойными заведениями.
Да-да, там встречались и такие уголки, посещать которые состоятельный буржуа не мог себе позволить по причине не престижности таковых, мягко говоря. Однако мужчины, втихую от женщин, почти
ежевечерне пробирались туда, оглядываясь и вздрагивая поминутно, но все же шли, твердо веря, что его правоверная давно уж видит сладкие сны. А в то же время эта самая супруга, которой по правилам надлежало бы спать, тихонько кралась в свой запрещенный приличиями уголок, нисколько не сомневаясь, что любимый ее муженек давно храпит с газеткой биржевых новостей у телевизора. И, конечно, их детишки, оставшись дома одни, без зоркого родительского догляда, в сладкой истоме включали телевизор на той самой программе, которую детям смотреть нельзя было ни под каким видом, но они их, конечно же, смотрели, пока родительское недреманное око было занято лицезрением иных картин. Я при случае расскажу вам, своим любопытным друзьям, и о тех заведениях, и об этих, и о программах по телевизору, и о многом другом, но не сейчас. И не потому, чтобы я был уж таким поборником морали – вовсе нет! – но время, время! – нам так мало отпущено, господа мои, того тонкого и хрупкого, убегающего и сквозящего мимо, эфирного и неуловимого, что зовется временем, что я не хочу даже останавливаться на таких пустяках. Пробежимте же мимо этого, такого желанного, отложимте его на сей раз до тех, лучших, времен, когда за чашечкой доброго турецкого кофе, которое так славно готовит мой верный Альфред, мы сможем об этом и поговорить, и обсудить все до мельчайших подробностей.
Но не сейчас, говорю я, потому что Город рос, разрастался как на дрожжах, и, надо сказать, не требовал от жителей никаких признаний в любви и лояльности, почти никаких клятв и заверений, почти никаких договоров! Нужно было всего лишь одно – по достижении трех лет жительства в Городе принести присягу его Президенту, получить Малую орденскую ленточку на рукав, продолжая служить верой и правдой своему новому Отечеству. Делов-то всего! Да на такого, замечу я, благодетеля рода человеческого, народ готов был работать и без всяких орденских ленточек, а уж с Орденом!.. И люди служили! Они ходили на работу днем, а вечером – в казино и рестораны, в дома свиданий и на зрелища, они вставали при первых звуках незатейливого, но прекрасного гимна, приложив руку к сердцу, сдерживая невольные слезы гордости и счастья. Многие через год или два уже были награждены большим нарукавным орденом, а кое-кто – и наголовным знаком величия, украшенным тремя бриллиантами среднего достоинства на приличном, замечу я, золоте. Все эти медали и регалии были разработаны, без сомнения, лучшими ювелирами мира и носить их считалось и большой честью, и, не будем скрывать, не меньшей выгодой.
Почти все свое время человек посвящал работе (с весьма приличным заработком, как я сказал) и семье. И слух о сказочном Городе ширился и рос, как цунами, и мало кто не просто хотел, нет – мечтал попасть в этот город, и мало кто уже явно или втайне не собирал чемоданы, готовясь переехать туда, желая там жить и работать.
Автор публикации
