Согласно Всемирной Организации Здравоохранения, каждый четвертый-пятый житель планеты страдает психическим расстройством, но, в силу личных убеждений и неосведомленности, отказывается это принимать…

Глава 1

Мне снова приснилась Рози

Я с дрожью в теле срываюсь с кровати

Глубокий вдох

Глубокий выдох

Вдох

«Ее иссиня-черные кудри сплетаются между тонкими пальцами, которыми она нежно проводит по моим губам. Отдаленно слышу ее смех. Такой сладкий смех… Такой родной… Такой… О боже…»

Выдох

Осенняя прохлада врывается через окно, которое я уже никогда не закрываю, чтобы не задохнуться от бурлящих мыслей. Мощеная дорога поблескивает под светом уличных фонарей, одиноко стоящих у тротуаров.

Смертельная тишина возвращает к отрывкам сна.

«Она смотрит на меня тем взглядом, которым молча молят о помощи. Она смотрит на меня своими потускневшими глазами и вопит прямо в лицо, прямо в мое бессовестное, безразличное лицо: «Помоги мне!»

Застывшие губы кривятся в болезненной улыбке.

«Спаси меня!»

Половина четвертого утра – то самое время, когда пора варить кофе, зажигать сигарету и досыпать остаток дня в каше из необдуманных мыслей. Кошмары настигают в одно и тоже время – когда ты наиболее уязвим. Когда тебя можно высосать целиком. А я сейчас как нажива на крючке…

«Я люблю тебя, – говорит она, – я так сильно тебя люблю.»

Кофе разливается на плиту, с шипением отскакивая от горячей конфорки. Снова придется вычищать все до блеска. Потрачу полжизни на то, чтобы исправить свои косяки. Хоть бы раз был повнимательнее. Хоть бы раз включил мозги и начал замечать вокруг себя вещи.

«Она проводит руками по моей спине, тянется к шее и спускается под блузку, неразборчиво шепча под ухо непристойности.»

Мурашки ползут от сердца к пяткам. Слишком горячий глоток. Странно, но я обжигаюсь обо все, что люблю, когда оно становится важнее собственной жизни, когда я стремлюсь завладеть этим, словно спешу на опаздывающий поезд.

Сигаретный дым струится ее силуэтом, пританцовывая до полного испарения. Я смотрю на эту крохотную обертку бумаги и табака: люди придумали бомбу замедленного действия, облачили в символ удовольствия, а я, как последний кретин, купился на это. И я сейчас не только о сигаретах.

«Ты ведь тоже меня любишь, правда? – говорит она. – Ты ведь любишь меня?

Она хочет услышать нечто большее, чем «да», но я замолкаю в предательском оцепенении.»

Холодные наушники погружают в холодные слова музыки и силой выталкивают меня из комнаты.

You’ve done

Me wrong

For a long

Long time…

Единственное, чему я рад, что никогда не забуду ее лицо. Я вижу ее каждую ночь, я вижу ее в каждом прохожем. Это лицо стало несметной частью моей жизни. Даже если мне отстрелят половину башки, это будет не та половина, в которой хранится она. Даже если мне отрубят половину тела, это будет не та часть, на которой остались ее прикосновения. Даже если мне вырвут глаза, это будет не тот орган, которым я ее помню.

But after all

You’ve done,

I never changed

My mind.

 «Ты ведь тоже меня любишь, правда? – говорит она. – Ты ведь любишь меня?»

My love will never die…

«Не знаю, – шепчу я в ответ…»

Глава 2

Зачем мы существуем и рождаемся на свет, если нам все равно когда-нибудь станет больно, причем так невыносимо, что смерть покажется даром судьбы?

Некоторые вещи настолько абсурдные, что уж лучше бы они вовсе не существовали, чем добивали меня своей неопределённостью.

Как, например, беспроводные наушники за 200$, которые теряются быстрее, чем мелочь в карманах. Или продовольственный кредит на ненужные вещи, которые ты так сильно желаешь приобрести, что готов заплатить в разы дороже. Кстати говоря, я бы отнес кредитоманию в раздел «расстройство привычек и влечений», но боюсь, знакомые не поймут намека. Или, на худой конец, любовь…

Она улыбается, обнажая чувства в крохотной ямочке на щеке, сжимает розовые губы, чтобы сдержать смех, и снова проигрывает улыбке…

Какого черта я вообще об этом думаю?!

Когда уже изобретут технологию по безоговорочному контролю мыслей? Может, тогда нам всем станет чуточку легче жить? Если бы я был физиком-инженером со знанием программирования, я бы давно уже это сделал.

Но я не физик,

не инженер

и не программист.

Я всего лишь человеческое тело, навзничь раскинувшееся на полу квартиры с дымящей сигаретой между желтыми пальцами. Я всего лишь битый час вдыхаю трехнедельную пыль и закрытыми глазами изучаю формы бесформенного потолка. Да-да, он бесформенный. Квадрат – уже не форма, это простая банальность. Боже, чтоя несу…

Ground control to major Tom,

Your circuit’s dead, there’s something wrong

Шорох под дверью становится громче. В замок неумело вставляется ключ. Три поворота, и луч света, преодолев стену пыли, падает на мое недовольное лицо, мгновенно схватывающее в воздухе улыбку.

А вот и еда.

– А вот и еда!

Пятидесятикилограммовый мешок с костями с грохотом вваливается внутрь, разнося по прихожей мою обувь и пакет с едой.

– И-извини, не рассчитал.

Теперь он законсервирует в памяти эту нелепость, как, впрочем, и любую другую, и каждый день, глядя на старую баночку корнишонов, будет плакаться о своей никчемности. Но только не при мне. К сожалению. Я бы не прочь его послушать.

Все в порядке, говорю я нависшей надо мной тени, снимая наушники, не стоило разбрасывать обувь где попало.

– Только перестань так стоять.

– Хорошо.

Белая свободная рубашка закатана до локтей, джинсы запачканы какой-то неизвестной мне субстанцией, а волосы, как обычно, стоят непреклонным дыбом. Если в общем, то выглядит он в точности, как Дев Патель.

Мой Приятель. Да, его зовут Приятель. По крайней мере, так он представился в день нашего знакомства, и кто я такой, чтобы выпытывать его настоящее имя? Если люди утаивают свою жизнь, должно быть, не просто так. Не стоит насаждать своими требованиями и подозрениями. Это, как минимум, ущербно.

– Я принес тебе немного сандвичей.

Он усаживается рядом со мной, скрещивая свои исхудалые ноги, как пластиковые соломинки, с мерзко выпирающими коленными чашечками, которые вот-вот вылетят по обе стороны моей комнаты.

– О-они остыли, потому что я шел пешком.

– Ты в курсе, что я дал тебе дубликат ключей не для того, чтобы ты привозил мне еду?

Слова сопровождаются безобидной усмешкой, чтобы случайно не задеть его чувства.

Уж слишком он встревожен. Следы пота под мышками напоминают растекшуюся тушь девочек по найму, перевыполнивших план.

– Т-ты очень плохо выг-глядишь.

Я знаю.

– Чем ты болеешь?

Ничем.

Он неуверенно вытягивает палец и рисует на пыльном полу бесконечность. Точнее его знак. Затем несколько кривых кругов.

– Ты что-то еще хочешь сказать? – спрашиваю я, иначе он никогда не решится.

– Только не з-злись…

Зачем люди говорят то, что, по их мнению, разозлит или обидит собеседника? Целомудренная игра в спасителя? Что за отстойное поведение? Зря я спросил. Лучше уж заткнись, Приятель. Чувствую, мне это не понравится, и разговор будет недолгим.

– Ты что… тебе что, снова снилась Рози?

Меня начинает тошнить.

Бинго, мать его! Всегда выпаливает какую-нибудь ерунду. И как только этому гавнюку удается так безобидно говорить о важных для меня вещах? От него ничего не скрыть. У этого парня какая-то развитая чуйка на сокровенные мысли.

Не твоего ума дела, кретин. Я бы сказал так, будь бесчувственным животным, но на деле Приятель услышал молчание, которое обычно раздается от меня, стоит кому-то перейти черту дозволенного.

– Т-ты выглядишь уставшим.

Все в порядке.

– Когда ты ел последний раз?

Все в порядке.

– С-сколько ты спишь?

В такие минуты желание кого-нибудь пристрелить превращается в навязчивую идею. Жужжание Приятеля, прерывистый свист ветра и шум строительных работ под окном – настолько никчемный оркестр, что режет слух, как ни крути.

Я просто жду, когда он замолчит.

Это случится совсем скоро.

Всегда случалось.

– Уже почти полгода, Алан, и…

Как бы упорно он ни старался, ему еще ни разу не удавалось говорить со мной больше тридцати секунд и вряд ли удастся.

Навязчивость – его самый большой кошмар.

А ты ведь помнишь.

Кошмары настигают нас, когда мы наиболее уязвимы. Когда нас можно высосать целиком.

И вот он сидит в моей комнате, на расстоянии вытянутой руки от своего лучшего друга, и дергает челюстью в надежде преодолеть свой упорный страх. Кусает тонкие губы и нервно сжимает пальцами черные глаза.

Социофобия. Рубрика «Фобические тревожные расстройства» F40.1 в Международной классификации болезней 10-го пересмотра.

– Я ля-ляпнул лишнего, да? Т-ты злишься?

Все в порядке, говорю я, чтобы успокоить разбухающее от волнения тело, заполняющее все пространство вокруг.

– Просто не открывай больше эту тему.

Я притягиваю шуршащий пакет и под урчание живота достаю холодные сандвичи с мясом, больше напоминающим резину.

– Никогда.

Глава 3

Приятель – не самый плохой парень.

Нам было по двадцать лет, когда мы познакомились, поэтому эту дружбу длиной около года можно назвать чем-то вроде настоящей.

Дружба, в общем-то, очень сложная вещь. Но сложнее, когда твой друг страдает психическим расстройством.

Клуб, как и все вычурные заведения, имел итальянское название «Ла Вилла» и уносил в мир пьянства, разврата, полуголых девушек на сцене, потных студентов и незапланированного секса в кабинке туалета под всеобщий ажиотаж.

Сейчас обломки здания переданы местным органам власти, которые не особо хотят брать на себя ответственность что-либо строить на месте сгоревшего клуба, а точнее на пепле своих жителей, и ждут появления какого-нибудь заинтересованного бизнесмена.

Ничего удивительного. Частая мировая практика массовых расстрелов и поджогов. То ли терроризм, то ли «Патологическое влечение к поджогам», иначе пиромания, F63.1.

Аль-Каида, наверное, локти кусала за упущенный шанс.

В общем, басы били по перепонкам так, что я, вдоволь напившись, поплелся на задний двор покурить.

И примерно в это время возле меня каким-то образом вырос Приятель.

Я взглянул на его трезвое лицо,

кивнул,

протянул сигарету

и повернулся обратно смотреть в даль.

– К-как тебе здесь нравится?

«Как тебе здесь нравится»! Этот обдолбанный социофоб даже не додумался выучить реплики под стать нашей эпохе.

Я сказал, что мне не с чем сравнивать, поэтому пусть он отвалит от меня. На самом деле, последнее я удержал в себе.

От него так и разило вонючей неуверенностью, и я спросил:

– Никогда раньше не был в клубах?

– Нет.

– Я тоже.

– Ясно, – ответил он и сделал затяжку.

Я его задел. Я это позже понял, и слава Марсу, что не в тот вечер, иначе моя совесть тут же задушила бы меня.

Короче говоря, я уже и не вспомню этот пьяный спонтанный диалог во всех деталях, но наш разговор затянулся на несколько часов, точнее мой монолог, а на утро мне пришло сообщение на почту о встрече в какой-то заброшенной части города между рядами заводов. Хотя это вряд ли можно назвать сообщением, скорее «прошение никчемного». Видимо, я напился, как свинья, раз уж оставил этому маньяку свои данные. В общем, терять мне было нечего, вот я и пошел.

Как выяснилось, он хотел открыть редакцию и выпускать собственный журнал, и искал человека, который был готов придавать его мыслям красивую словесную форму, и этим человеком оказался я. Скорее всего, наболтал ему по пьяни всякую чушь, а он купился.

На самом деле, мне не очень-то и хотелось связываться с таким нервным, помешанным социофобом.

Никакой поэзии в их жизни нет.

Но тогда, проучившись всего год на факультете журналистики, сидя дома без степени и возможности продолжить обучение, я грезил мечтами о всемирной славе, видел себя знаменитым журналистом, печатающимся в самых престижных газетах и журналах, вот и согласился.

Он переоборудовал первый этаж своей двухэтажной квартиры на одной их заселенных улиц в редакцию журнала, поставил два рабочих стола, купил груду бумаги, перенес всю лишнюю мебель наверх, купил вывеску и написал на дверном стекле «ОТКРЫТО 25/7». Попросил старого знакомого с факультета компьютерных технологий и прикладной математики, такого же зажатого в себе очкарика, создать ему забесплатно сайт, где разместил наш электронный журнал и еще несколько важных элементов вроде опросника по интересующим вопросам, окошка с предложениями по улучшению работы сайта и содержанию журнала, структуры нашей «организации», информации об открытых вакансиях и прочее.

Я в эти дела не лез, держался подальше от любой ответственности и ждал первой темы для первой статьи.

Он и сейчас проворачивает все сам под выдуманным именем через электронную почту. Сомневаюсь, что кто-либо, кроме нескольких родственников и друзей знают о его существовании.

А вот владельцем редакции считают меня. К сожалению.

В конечном итоге, понеся небольшие убытки, мы вырвались на рынок, заняли там скромное место со скромной долей, но нашли своих потенциальных читателей, удержали постоянных покупателей и стали самой что ни на есть настоящей редакцией с настоящей историей. Наняли парочку фрилансеров, рожающих статьи с нечеловеческой скоростью, и приостановили свои амбиции. Симбиоз утилитарного предпринимателя и журналиста выстоял на плаву.

С тех пор прошло около года. Вот и вся история.

Глава 4

Мы все – психические больные люди.

Это проявляется в определенном месте, в определенное время и с определенными людьми.

Если ты – социофоб – сидишь целыми днями в пустом офисе и работаешь через электронную почту под вымышленным именем, никто и не догадается о твоих приступах.

Но если тебя заставят публично продемонстрировать функции какой-нибудь ручной пылеуборочной машинки в аудитории на сто пятьдесят человек, тут уже не скрыться.

«Он такой странный»

«Господи Иисусе, почему он стонет?»

«Предлагаю выпереть этого маньяка из нашего коллектива! Я отказываюсь работать с ним за перегородку!»

Вот так все и проясняется.

Мы все не маньяки, пока не появится человек, которого нам захочется убить.

Мы все не наркоманы, пока не станем зависимы от снотворного или пилюли с приятным «послевкусием сознания».

Мы все не нимфоманки, пока не попробуем вкус секса.

Мы все не алкоголики, пока нас не заставят выпить залпом бутылку домашнего вина.

Мы все нормальные, пока нам удается убеждать в этом себя и окружающих.

Мистер Моэм высказывал тоже самое.

Только в отношении художников.

И несколько в ином ключе.

Ну неважно.

– Твой заказ пришел две недели назад. Где ты, черт возьми, шлялся?!

Я смотрю на эту красотку за торговой стойкой пункта-выдачи заказов с «Амазон» и улыбаюсь во все зубы, как полоумный дятел.

– Ты что, чем-то накидался?

Ее впалые изумрудные глаза в обойме синяков испепелят за считанные секунды, а острые скулы порежут как бумага.

Стремительно и больно.

Сара.

Свет моих очей в этом сером городе, говорю я, ты снова спасаешь мою задницу.

– Твоя жирная задница последний раз увидела мои подаяния. Ты живешь в десяти минутах ходьбы, Алан. Попроси своего шныря, уж если на то пошло.

В углу помещения сидит полуживая старушка и сонно дожидается своего заказа. Я бросаю на нее жалкий взгляд и радуюсь, что мне не приходится смотреть за таким мешком песка, как моему Приятелю-шнырю.

Сара.

Она даже не смотрит на меня.

Такая уж привычка.

Когда люди придумали ложь, глаза остались единственным доказательством нашей непорочности, говорит она. И чтобы не разочаровываться в своих близких, я предпочитаю принимать иллюзию правды, нежели выискивать ее.

Я снова растягиваю улыбку и замечаю под ее толстым шерстяным свитером, укутанным шарфом, фланелевую рубашку.

Я обожаю тебя, Сара.

– Пошел в жопу, Алан! Если администратор хоть раз заметит недостачу, меня выпрут быстрее, чем ты успеешь скрыться, и тогда я тебе все кишки вырву. Понял?!

С 8 утра до часу дня она подрабатывает помощницей няньки в детском саду за ее домом. А затем становится за стойку в своей выученной манере – полу боком с вытянутой кверху тонкой куриной шеей – и раздает старикам и подросткам заказы вроде туалетного гольфа или кукол-эксгибиционистов.

И всегда с улыбкой.

– Тебе своих все-таки стало мало? – Усмехнулся я и сразу же отвернулся от летящей пощечины.

После смены она дает уроки английского тринадцатилетней Жанне Д’Арк, мечтающей вступить в армию обороны Израиля и отвоевать ее права на Палестину. Огненная девчонка.

– Ты кретин, Алан, когда-нибудь я тебя убью.

Не успеешь, думаю я.

– Гавнюк.

Я сделаю это раньше.

После занятий она читает сказку своей младшей сестре. Только не эти серии страшных историй Братьев Гримм, которые люди, прикрываясь моралью, превратили в продукт розовой фабрики «Единорог». Она говорит, что ужас можно познать самому, а учить стоит в первую очередь добру.

Она достает со стеллажа за спиной обмотанный пищевой пленкой кирпич и швыряет на стойку с напускной обидой, утыкаясь длинным носом в монитор компьютера.

Уложив сестру, она садится за Канта и всегда засыпает в середине главы.

– Виноват, Сара, увидимся.

Я сгибаюсь сбоку через стол, целую ее впалую щеку и, пританцовывая под музыку из колонок, вылетаю на улицу.

Вдох.

Выдох.

Мышцы рта побаливают от этой чертовой улыбки.

Я спускаюсь по лестнице и спешу домой.

Да, погода довольно прохладная для сентября, но не настолько, чтобы надевать свитер и рубашку в обогреваемом помещении.

Ей холодно.

Снова.

На шуршащей пленке еще остались отпечатки ее тонких дрожащих пальцев, которыми она тянулась к полке. Наверное, поэтому я не тороплюсь открывать заказ.

С кирпичом под мышкой я зажигаю сигарету, обороняясь от надоедливого ветра.

Вдох.

Алан, – шепчет она, откидывая с плеч свои пружинистые кудри – подойди ко мне

Выдох.

Алан, – говорит она, – кажется, у Сары проблемы

Кажется, у Сары проблемы! А у тебя их не было, Рози?! У тебя ведь тоже были проблемы, мать твою! Тоже были! Ты хоть слово сказала о них?!

Я бросаю окурок и злостно топчу его полминуты. Прохожие оглядываются, как стервятники, в ожидании следующей выходки. На лбу у каждого читается «псих», а на лицах – потаенный интерес к этому «психу».

Я льстиво улыбаюсь и иду дальше.

Все в порядке дамы и господа, небольшие осложнения в работе нервной функции. Пациент совсем скоро вернется в привычное вам состояние.

Улыбчивое и мирное.

Кажется, у Сары проблемы.

Только слепой не заметит проблемы Сары.

Исхудалое тело, постоянный озноб, синяки под глазами и выпирающие ото всюду кости.

Ричард Мортон сказал бы «скелет, только покрытый кожей».

Анорексия.

Поправочка.

Нервная анорексия. Поведенческий синдром, связанный с физиологическими нарушениями и физическими факторами, как заявляет МКБ-10. Рубрика «Расстройство приема пищи» F50.0.

Глава 5

Когда ты учишься в университете, особенно на факультете журналистики или филологии, и лектор спрашивает:

– Как вам тот фильм?

Или:

– Как вам та книга?

Или:

– Как вам то мероприятие?

Самые обиженные по жизни выкрикивают самыми первыми и продолжают перекрикивать остальных до тех пор, пока все не замолкают в раздраженных конвульсиях.

Как ни крути, а уважение всегда уступает эгоизму.

Каждый жаждет публики и внимания.

Каждому хочется показаться особенным в глазах лектора и, если повезет, занять его сторону против всей аудитории.

И совсем немногим хочется остаться услышанным хотя бы в стенах университета.

Сара говорит, что такие выскочки, обычно, не имеют право голоса ни в семье, ни среди друзей. Поэтому они отыгрываются дискуссиями в доступных для них местах.

Гребаные сплетники.

Больше всего охреневают иностранные студенты, приезжающие по программе обмена и первые несколько дней испытывающие такую концентрацию стресса и эмоционального расстройства, что сразу же бегут к псевдо-университетским психологам.

Сакральные ценности крошатся как руины, и какой-нибудь нигерийский мальчик, филлипинская девочка или британский джентльмен получаются клеймо в виде культурного шока – рубрика «Расстройство приспособительных реакций» F43.2.

Поэтому я всегда молчу.

Наблюдаю со стороны за стаей горластых коршунов, охотящихся за местом у кафедры, и ясно понимаю, что не хочу оказаться в их числе.

Я прихожу домой и высказываюсь на бумаге.

Так я остаюсь уверенным, что никто меня не перекричит и не закроет мне рот на полуслове.

Так я остаюсь уверенным, что не обижу ни одну ничтожную личность в эпоху радикальной толерантности, когда права имеют все и не имеет никто.

Так я остаюсь уверенным, что могу посвятить целый день обдумыванию текста, а не заикаться в припадочном поиске синонимов к слову «хорошо».

Трусливо и самонадеянно.

Но мне плевать.

Спорить с Билли намного приятнее, чем с людьми.

Если Билли что-то и не нравится, он просто высыхает, без криков и словоблудия.

Билли, к слову, мой кактус.

Самый хороший мальчик на свете.

Почему мы не можем купить еще один кактус?

Потому что я не хочу

Но я-то хочу, Алан, он не займет много места

Нет, Рози, давай сначала с одним разберемся, а потом купим другой

Ты ужасно вредный человек

Ты узасно вледный целовек

Прекрати

Плеклати

Алан!

Ты просто обаяшка. Иди ко мне. Не переживай, купим мы тебе кактус, только чуть позже

Обещания. Кто их вообще придумал? Попытка оттянуть время. Но какова вероятность, что ты вообще выполнишь то, что пообещал? Какова вероятность, что ты действительно захочешь этого? Какова вероятность, что ты просто не бежишь от обязательств?

Я думаю об этом, глядя на черную кожаную обложку заказанного на «Амазон» толстенного дневника и нервно докуривая третью или четвертую сигарету.

You leapt from crumbling bridges watching cityscapes turn to dust…

Дым превратил мою спальню в убежище арабских кальянщиков и пропитал каждый атом дешевым табаком.

Filming helicopters crashing in the ocean from way above…

На самом деле, пропитывать особо нечего. Рабочий стол, стул, напольная вешалка и диван. Но воздуха мне все равно здесь не достает, даже когда я не курю.

Дневник лежит на столе передо мной в теплых пробирающихся сквозь тюль лучах солнца и, скорее всего, мечтает провалиться сквозь землю.

Я собираюсь написать в нем книгу.

Она прыгает мне на шею и восторженно целует все лицо, сжимая в объятиях так сильно, что я слышу хруст позвоночника. Она смотрит в самое сердце моих глаз и ласково шепчет, что гордится мной и каждым моим шагом

Самое нелепое, что я могу сделать, – написать книгу.

Самое нелепое, что я могу сделать, – не написать книгу.

Она шепчет: «я так сильно люблю тебя, что готова задушить!» Она хватает мою шею, приоткрывает рот и касается возбужденными губами моей щеки…

Вашу мать! Вытащите кто-нибудь ее из моей головы,

выкиньте,

потеряйте,

сожгите…

Какого хрена она от меня хочет?

Отчаяние сваливается как снег на голову, и все твои попытки спрятаться под вуалью смирения тоже, что дожидаться, пока сугробы растают и очистят дорогу.

С отчаянием надо бороться, надо сметать хлопья обратно на небо, иначе останешься погребенной заживо сибирской мумией.

Я соврал.

Мне нужна Рози.

Мне очень нужна Рози.

Мне так сильно нужна эта чертова Рози.

Я не успел сказать ей всего, что хотел.

Я всегда молчал.

Алан, – говорит она, – скажи что-нибудь

Я молчу

Алан, – повторяет она, – ну же, скажи что-нибудь, не молчи…

Я молчал.

Я молчу.

Я всегда буду молчать.

Я знаю только, что мне нужно написать книгу.

О ней. Обо мне. О Приятеле, о Саре и обо всем, что я чувствую.

Когда ты хочешь сделать что-нибудь необычное, ты не можешь внятно объяснить причину. Это просто приходит и все.

Как, например, владелец джаз-бара, наблюдая игру в бейсбол, вдруг понял, что может написать книгу, и сразу получил престижную японскую премию.

Или волонтер в хосписе, который искал новых друзей, стал посещать курсы писательского мастерства и через пару лет выпалил шедевр минимализма.

Ты не можешь объяснить то, что чувствуешь.

Ты просто чувствуешь и все.

И я чувствую, что это единственная возможность пронести нашу с ней любовь через века.

 

В среду бары практически пустуют. Нет ни очередей, ни левых людей. Я просто подхожу к охране, пожимаю руки как старым друзьям и прохожу внутрь.

Если посчитать, сколько денег человек тратит на коктейли за всю свою жизнь, то окажется, что он проебал однокомнатную квартиру в центре невзрачного города.

Но у каждого свои приоритеты. Кто-то проебывает деньги, а кто-то людей.

– Я тебе наливать не буду, – говорит мне бармен.

Омар. Тридцатипятилетний арабский мальчик, тусующийся в барах с рабочей визой в кармане.

– Почему?

– Шутки шутишь? Хочешь повторить то, что было в прошлый раз?

– Я не помню, что было в прошлый раз.

– Ты устроил переполох, и какая-то свора мужчин чуть не избила меня.

– А ты тут причем?

– Как? Ты им только повод дай избить араба, даже не задумаются.

Коктейли он готовит отменно. Вот только с головой проблемы, как в принципе у всех нас.

F42.0 Преимущественно навязчивые мысли или размышления о всемирном заговоре против арабов.

– Омар, людям плевать на вас, людям на всех плевать, налей мне лучше.

– Как обычно?

– Угу.

Пристанище одиночек, расползшихся по углам. Я наткнулся на этот бар совсем недавно. Теперь он скрашивает мои вечера, когда их не скрашивают друзья.

Все очень просто, дамы и господа. Не знаешь, куда деть свои мысли, тогда найди, куда деть себя.

Джин-тоник залпом проносится в желудок, и я требую второй. Третий, затем четвертый, пятый… И вот уже тяну какую-то брюнетку в туалет.

Музыка оглушает. Я ничего не слышу, только чувствую ее ласковые руки. Мы стягиваем друг с друга вещи, и я, наконец, нагибаю ее перед раковиной.

Сексуальное поведение выполняет огромный ряд функций. Но никто, почему-то, не говорит, что половой акт заглушает поток мыслей. Секс дает понять, существуешь ты или нет. Живой ты или нет. Психотропное лекарственное средство для больных депрессией. По идее улучшает настроение, уменьшает тоску, вялость, апатию, тревогу, беспокойство, раздражительность и эмоциональное напряжение, повышает психическую активность, нормализуют продолжительность сна и аппетит. Правда, я так и не нашел нужный мне рецепт.

Но пока она стоит на коленях, трудно определить хоть какой-либо рецепт.

Мне будет стыдно за это утром. Но утром я найду, чем занять себя. А пока можно и «повеселиться».

Глава 6

Когда я пробуждаюсь и начинаю осознавать действительность, она сидит у края кровати и нежно проводит рукой по моим ногам

Лежа на спине, я тянусь к ее кудрям, свисающим до самого пояса, и дергаю локон как пружинку. Рука с тряском падает на одеяло. Она ухмыляется и снова откидывает волосы с плеч. Ее ладонь раскрыта и выпрямлена как стручок

Родная, говорю я ей, ты встала очень рано

Ну же, Алан, – шепчет она, – вставай. Уже светает, нам пора

Она останавливается в дверном проеме, больше выглядящем как рамка бесценного портрета. Моя персональная Мона Лиза. Она зовет к себе рукой

Нам пора на крышу. Нам нужно встретить рассвет. Ты обещал мне, помнишь?

Будильник трещит уже двадцать с лишним минут. Я откидываю руку на лицо так, что мои глаза смотрят во внутреннюю сторону локтя.

Вдох.

Выдох.

Моя грудь вздымается и опускается, и я бросаю мимолетный взгляд в сторону. Пустота. И слышен только мой шепот.

How long you would wait for me?

How long I’ve been away

The shape that I’m in now, you’re shaping the doorway

Make your good love known to me

Но в дверном проеме остался только ее теплый след и мои жалкие несбывшиеся надежды.

Нам нужно встретить рассвет.

То, что мы делали каждое утро – встречали гребаный рассвет. Я до этого никогда и не смотрел ни на рассветы, ни на закаты. А с ней вдруг понял, что в них сокрыто все, что мне нужно, – ее взгляд. Я не высыпался, мое лицо раздувалось, как у алкоголика, в мешках под глазами мог уместиться детеныш кенгуру, но каждое утро я сидел рядом с ней на краю крыши и смотрел, как облака медленно тонули в рассветных красках.

Мне в общем-то было все равно на эту романтическую дребедень, но я расставлял приоритеты. И Рози всегда стояла во главе списка. Как ты Землю ни крути.

Или мне так только кажется?

 

Приятель снова поднимается наверх.

Когда он это делает, то застревает там на все сутки.

Спускается вниз только при необходимости, заговаривает со мной только при необходимости, обедает при людях только при необходимости. А наверх не пускает никого даже при острой необходимости.

Наша работа не стоит того, чтобы раздувать из нее такое большое и важное дело, думаю я. Но чем больше значимости он вкладывает в каждый журнал, тем больше смысла для него имеет дальнейшее существовании организации.

Вещи имеют ровно столько смысла, сколько значимости ты в них вкладываешь.

Смысловая теория вещей.

Тем более, у него там от голода стонет бабушка – набожная старушка, до сих пор убежденная, что я послан Приятелю самим Господом, чтобы очистить его душу от того демона, который отдаляет его от людей и зовет к себе в преисподнюю.

Каждое утро она во все горло читается молитвы иконе и просит простить ей те грехи, которые она никогда в своей жизни не совершала.

Каждое воскресенье Приятель отвозит ее в церковь, где она исповедуется до умопомрачения и потери сознания от голода и жажды.

Навязчивая идея очищения.

Псевдо-аскетизм ради псевдо-спасения.

Я бы назвал это «Обсессивно-компульсивным расстройством», рубрика F42, и запрятал бы ее в психушке, чтобы она перестала развешивать повсюду иконы и кресты и превращать Приятеля в божьего раба.

Для этого я и дал ему дубликат ключей. Чтобы он мог спастись от этого давления в любое время дня и ночи.

Она очень милая, – говорит Рози и растягивает перед моим лицом сияющую улыбку, – оставь ее в покое. Пусть утешается своим Богом. Тебя же не загребают в психушку из-за меня

Молитвы раздаются в самый нужный момент, когда я сосредоточенно редактирую статью:

«Человек, который продает лицо»

«Житель австрийского города Инсбрук разместил свою фотографию во всех интернет-сайтах, предварительно разделив маркером лицо на «арендные» зоны и подписав цену за каждую из них в долларах за месяц.

Самой дорогой частью оказался лоб стоимость в 50.000$!

Несколько порно-сайтов и сайтов казино уже выразили желание сотрудничать с молодым предпринимателем.

Свое решение мужчина объяснил желанием накопить деньги для строительства музея, посвященного его любимой породе собак – сенбернару…»

Я был в этом городе. Инсбрукский университет участвует в академической мобильности студентов.

Дерьмовое место.

Я провел там полгода своей студенческой жизни. Крохотное поселение в центре Австрии, непримечательное, практически несуществующее в масштабах современных промышленных гигантов.

Не удивительно, что мужчина решился на такой шаг.

Жизнь там роскошью не балует.

С другой стороны, люди настоящие психопаты. На что они только не идут, чтобы заработать денег, словно все только на этом и строится.

Всемирная организация здравоохранения не рассматривает деньги как психоактивное вещество вроде барбитуратов, опиоидов, каннабиоидов или банального алкоголя. Денежная зависимость не ставится в один ряд с барбитуризмом, алкоголизмом или наркоманией. Она даже не считается причиной диссоциального или эмоционально-неустойчивого расстройства личности.

Синдром зависимости от денег. Почему нет?

В народе это называют скупостью.

Как, например, у этого подонка Пола Гетти, отказавшегося отдать выкуп за своего внука с имеющимся на тот момент состоянием в несколько миллиардов долларов.

Он знал, что за этой кражей последуют новые, поэтому боялся потерять все состояние, выкупая у похитителей всех членов семьи.

Или, о боже, Генриетта Грин – величайшая скряга в мире, из-за жадности которой ее сын лишился ноги и всю жизнь проходил с протезом.

Но они не могли обратиться к врачам и вылечиться от жадности. Да и не хотели.

Деньги вытесняют людей.

Жадность вытесняет человечность.

Разве это не психическое расстройство?

Она лежит на горячих камнях перед просторами моря. Изредка поглядывает на облачное небо и дышит так… Расслабленно и тихо

Мои пальцы так и тянутся к этой грациозной шее, к этим пухлым губам, груди, животу и ниже…

Ты просто помешал на сексе, Алан

Потому что это секс с тобой. Я помешан на тебе

На мне? Скорее на моем теле. Скажи честно, милый, не будь у нас секса, это долго продлилось бы?

Что?

Отношения

Ну… конечно

Ну да

Не понимаю, почему ты об этом думаешь? Нам ведь хорошо вместе. Мне нравится твое тело, а тебе мое. Почему бы и не заниматься сексом, когда это доставляет одни только удовольствия

Потому что жизнь крутится не только вокруг секса и денег, Алан

А как же романтика, Алан, да? Ты это сейчас спросишь?

Она усмехается. Мы знаем друг друга наизусть

А поездка на море не считается романтикой? Ты ведь давно хотела, и вот я все устроил

Что ж, спасибо тебе…

Молитвы становятся еще громче.

Ну его на хрен! Я выключаю компьютер, оставляю Приятелю записку, забираю свои вещи и сваливаю с этой исповедальни.

К черту это бабушенцию с ее религиозными сдвигами. С меня хватит!

 

При виде меня какой-то бомж, раскинувшийся прямо у входа в редакцию, начинает читать старые военные стихотворения, написанные еще при Наполеоне.

Противоречивость в людях как инстинкт самосохранения в мире контент-личностей.

Я так люблю Шелли и Рождественского, Алан! Когда-нибудь у меня появится возможность получить у них автограф, мы будем сидеть до самого утра под звездным небом и говорить о поэзии

Он тянет рифмы, как будто пытается поймать меня ими на крючок, замечает мое безразличие, возвращается в прежнее положение и, глядя на небо, серебристое от грозовых туч, вздутое и тяжелое, шепчет еле слышно:

– Свобода.

Я грустно усмехаюсь.

Извращенное представление о жизни еще не сама жизнь. Некоторые люди превращают крайности в оправдания своих поступков, но произносят это так, что не верится не только мне, но и им самим.

Холод незаметной поступью возвращается на улицы города, притягивая за собой этот знакомый осенний запах сырости, дыма и опавшей листвы. Моросит. Но пойдет ли дождь?

Я не знаю, куда мне идти.

Я чувствую, как силы предательски покидают меня. Сколько я спал? Три часа? Четыре?

Легкое головокружение.

Легкая дрожь.

Легкая тошнота.

Легкая усталость от жизни.

Я хочу спать, но не хочу. Я хочу есть, но не хочу.

Я стою под козырьком редакции, докуриваю сигарету и, видимо, жду первых капель дождя.

– Прошу прощения, – говорит мне бомж, – не могли бы вы поделиться сигареткой? Я уже три дня не курил, горит все внутри.

Он хватается за горло, искривляя лицо в страдальческой гримасе, чтобы усилить эффект. Бюджетный вариант театральной постановки.

«Синдром зависимости от табака», думаю я, F17.2.

Я оставляю ему всю пачку и продолжаю стоять как в землю вкопанный.

Толстый слой грязи, пота и пыли обнажает его довольную желтую улыбку. Толстыми пальцами он рьяно шарит по разорванным карманам, и разочарование морщинками расползается по лбу.

– А зажигалки не найдется?

От него несет хуже, чем от мусоровоза. Не отворачиваясь от перекрестка, я протягиваю ему зажигалку и прошу оставить ее себе, а в ответ слышу двести благодарностей.

Я поддерживаю его зависимость, подкрепляю расстройство топливом. Потому что кто я такой, чтобы лезть в его жизнь? Кто мы такие, чтобы вмешиваться в чужую жизнь? Мы сами создаем себе проблемы, и мы сами должны их устранять.

Я хочу уйти отсюда и не хочу одновременно.

Алан, ты только посмотри, как красиво капли бьются о землю! Ты только посмотри, милый, как будто на них наложили спецэффекты!

Сначала полюби то, что ты не в силах изменить, а уже потом изменяй то, что не нравится

Поэтому я люблю ходить под дождем

Ты можешь вызвать себе такси, но я пойду пешком

Тучи ширятся в сторону дома.

Well you look like yourself

But you’re somebody else

Only it ain’t on the surface

Well you talk like yourself

No, I hear someone else though

Now you’re making me nervous

Мозг раздувается до таких невероятных размеров, что череп готов расколоться на крохотные осколки, чтобы выпустить поток этих совершенно несвязных, запутанных, излишне затейливых, болезненных мыслей. Это уже не подтверждение твоего существования, а скорее ноша твоего ума.

Я пойду пешком.

Холодные капли просачиваются за воротник. Неприятное чувство. Я натягиваю капюшон и двигаюсь вперед.

Я пойду пешком.

Раздраженно выдыхаю скопившуюся злость, вытираю мокрые глаза и иду, наконец, в эту чертову психиатрическую больницу.

Глава 7

Одиннадцать часов утра.

Я успел встретить трех попрошаек и четырех алкоголиков, один из которых сломал дверь автобуса, пока пытался затащить в него свою жирную вонючую задницу.

Пришлось выйти и идти дальше пешком, потому что дожидаться следующего автобуса на остановке – последнее, чем мне хотелось бы заняться.

И все из-за какого-то пьяного мужика.

Маленькие города тем и плохи, что люди здесь не лучше куска говна, но образ вокруг себя создают непомерно величественный, словно владеют всей человеческой землей.

Теперь я иду вдоль старой дороги в самой глуши на окраине города. За спиной остаются обветшалые хижины, в которых не то, чтобы людей, а даже животных жалко оставлять.

Если ты хочешь увидеть лицо города – прошу в самый его центр.

Если ты хочешь увидеть лицемерие властей – прошу сравнить этот центр с окраинами.

Just as it was, baby

Before the otherness came

And I knew its name

The love, the dark, the light, the shame…

Слегка накрапывает. Рядом тянутся тонкие ряды незатейливых сосен. Даже вместе они выглядят так одиноко, что становится не по себе. Стволы у них такие темные, словно их обмазали дегтем.

Последний раз я видел такие в лесу недалеко от кладбища, в котором захоронили дедушку. Пока его опускали под землю, а мама навзрыд рыдала на плече отца, я думал о том, что люди высосут смолу, добудут все сосновые почки, экстракты и эфирное масло для лекарств, а затем отправят их на древесину, и так по кругу.

Пока мы хоронили дедушку, я думал о производственном цикле сосны.

Просто потому, что мне было все равно, умер он или нет. В свои шестнадцать лет я знал его ровно две недели.

Нелюдимый угрюмый человек, который сторонился добра и человечности как ливня. Как бы я не старался подточить эти острые углы и отыскать его душу, у меня не выходило. Так он и остался в памяти как бесчувственный демагог.

Жестокие люди меняются только ради кого-то или чего-то. Но даже родные дети не заставили его пойти на такой «безрассудный» шаг как добродетельность.

Короче, эта драма привела к тому, что я принял его смерть без слез и сожалений.

Мог ли я плакать?

Должен ли был?

Конечно, нет.

К черту все эти мнимые правила этикета. Полный отстой.

Наша человечность к человеку зависит только от степени привязанности. Человечество может гурьбой вымирать где-нибудь в странах третьего мира

или в поселениях, лежащих недалеко от горячих точек,

голодать,

разбиваться на самолете,

взрываться от очередного теракта и прочей бесчеловечной ерунды.

Кто-нибудь из твоих близких заикнется об этом? Может, упомянет невзначай после просмотра новостей, вздохнет и бросит жалкое, горькое «бедные люди».

Стоит ли говорить о том, как долго и нудно твоя мать будет страдать над могилой своего дяди, скажем, или отца? Сколько ведер придется купить, чтобы собрать каждую каплю слез, падающую с горящих пухлых щек?

Все зависит от степени привязанности.

Это доказано опытом.

Люди соберутся.

Люди поплачут.

Люди разойдутся.

Вот и все. Вот и все похороны.

Остается только пожелать трупу терпения, пока его будут пожирать черви и всякая подземная живность.

Вдох

Я, на самом деле, полный кретин.

Выдох

Заставляю себя думать, что мертвые люди – всего лишь вещи, всего лишь гниющие трупы, в то время как некоторые из этих трупов превратили мою жизнь в настоящий ад.

Алан, мне кажется, ты чокнулся, – смеется она, – может стоит записаться к психологу или стразу к психиатру?

Может быть и стоит.

К нему-то я и иду не самым ровным и не самым уверенным шагом.

Такое волнительное и нервное состояние, что встреться мне на пути лось, я и глазом не моргну.

Продолжу, как и сейчас, глубоко вдыхать прохладный воздух и тонуть в собственных нескладных мыслях.

Боже, Алан, ты просто псих, как я тебя люблю!

Заткнись, заткнись, пожалуйста.

Если тебя упекут в больницу, придется выделить местечко и для меня. Буду как жены декабристов, милый. И мы войдем в историю

Она смеется так, словно надеется, что это обязательно произойдет, и мы действительно войдем в историю

Но разве мы и так не вошли в историю? Только потому, что сумели родиться?

Недостаточно. Нас должны запомнить

Я тебя помню. Я тебя запомнил. Этого недостаточно?

Гребаный мыслительный потоп разворачивается в моей пустой отмороженной голове. Я тону, тону, тону.

Все строго по рецепту. Два раза в день после приема пищи. К размышлениям можно добавить курс сожалений, страданий и запить все слабым раствором депрессивных настроений. Правда, есть противопоказания, необходимо проконсультироваться с врачом.

К черту все.

За густыми кронами деревьев уже виднеется золотистый купол церковной постройки, а за ним и крыша самой больницы.

Она, правда, больше напоминает частный загородный дом, нежели медицинское учреждение.

Раньше я этого не замечал.

Раньше я вообще многое не замечал…

Например, эти прекрасные темно-зеленые шторы, выглядывающие из окон первого этажа.

Или разные оттенки облицовочного кирпича.

Две прямоугольные колонны у крыльца.

Фонарик над дверью.

Покрасневшие глаза, которые она прятала от меня.

Молчаливость.

Бессилие.

Просто вид на больницу загораживали кованые распашные ворота.

Просто с ее лица никогда не сходила улыбка.

Странное это место. Здесь я всегда чувствую себя как на шатких брусьях. С одной стороны, тебя укрывает ужасающая тишина, с другой – беспокойные сгустки мыслей. Одно движение – и твоя задница застревает в том, из чего тебе не выбраться, как бы долго ты не продолжал сюда приходить.

And the sights were as stark as my baby

And the cold cut as sharp as my baby

And the nights were as dark as my baby

Half as beautiful too

Пока я вторю словам песни, автобус так бесшумно и незаметно проезжает за спиной, что в следующую секунду я с сожалением тушу выпавшую из рук сигарету. Изнутри выглядывает только макушка водителя. Еще бы. Мало кто доезжает до этой остановки.

Возможно, никто, кроме меня.

Он поспешно разворачивается перед лавочкой, называемой остановкой, и вновь уезжает в город, словно его и вовсе здесь не было.

И я снова остаюсь с самим собой.

Глава 8

– Не рановато ли? – приветствует меня доктор, как только я миную охрану.

Никогда не поймешь, рад он моему появлению или нет. Стоя на крыльце в своем до тошноты отутюженном халате, он нагло усмехается моей походке.

Неровно мощеная камнем дорожка то и дело подставляет мне подножки. Какая ирония. Церковь построить – построили, а люди до сих пор ломают себе ноги об выступы.

Рад вас видеть, господин доктор, сколько лет, сколько зим?

– Я думал, ты уже не выйдешь в люди.

– Надо было кое-что обмозговать.

Шлейф приторного одеколона впивается в ноздри. Я с трудом удерживаю рвотный позыв, когда он приглашает меня войти. Когда-нибудь он признается, что не стоит переусердствовать с этой приманкой для самок.

Эта больница была построена в конце 90-х на стыке распада и возрождения культур. Не знаю, что это тебе дает, но факт довольно забавный.

Пока здесь проводился поиск территории, и разрабатывалась примерная схема здания, мир сотрясала крупномасштабная новость о распаде СССР. Пока здесь закладывался фундамент, на Востоке, в Сомали, разворачивалась гражданская война. Пока здесь возводились тонкие стены, Азия страдала от финансового кризиса. Пока здесь проводилась меблировка, по миру проносились волны протестов антиглобалисткого движения. Пока здесь что-то создавалось, где-то в мире что-то обязательно разрушалось.

К этому должна быть подобрана красивая теория. Но черт с ней, с этой красотой.

– Интерьер здесь довольно сдержанный, – замечает доктор. –  Медицинское учреждение оно не напоминает, но и хоромами царя не назовешь. Первый этаж занимают просторная гостиная, – мы останавливаемся в коридоре, откуда доктор заглядывает в гостиную, чтобы поприветствовать нескольких собравшихся пациентов.

Я замечаю персидский ковер под небольшим лакированным столиком, окруженным простеньким диваном и креслами. На стене висят знакомые картины. В углу незаметно дышат растения. Одно из них похоже на пальму Ливистона. Встречается на территории Юго-Восточной Азии, Австралии и даже Африки. Черт его знает, как эта информация отложилась в моей памяти.

Чувствую, как психи, прервав свои развлечения, настороженно изучают мой профиль. Стремные ребята. Ужасно напрягают меня своим напряжением.

– За ней – закрытая кухня с особым доступом для персонала. Пациентам туда не попасть, слишком много колющих и режущих предметов. Справа – игровая, за маршевой лестницей – столовая. Оттуда – выход к пристройке для персонала. Наверху расположены палаты, тридцать абсолютно одинаковых комнат. Рядом с ними в самом начале коридора – мой кабинет. Думаю, нам там будет удобнее всего поговорить.

Доктор двигается к лестнице, и я, провожая взглядом удивленные лица психов, все-таки задаю вопрос:

– Почему здесь так мало света? Разве это не вредно для пси… пациентов?

– У моих пациентов расстройство психики, а не зрения, тем более, согласно…

Вдох

Я поднимаю глаза.

Темные запутанные кудри, свисающие до самого пояса. Иссиня-черные глаза, бегущие по моему вспотевшему лицу.

Не может быть. Не может быть.

Пружинистый локон на пухлой щеке, подпрыгивающий в такт каждому шагу.

Ледяной океан чувств сносит меня.

Легкое скольжение рук по перилам. Вздернутый нос. Надутые губки.

Мерзкая тошнота подступает к самому горлу.

Она касается моего плеча и, подпрыгивая на последней ступеньке, с легкостью пера опускается вниз.

Кажется, мое сердце с грохотом скатывается по лестнице к самим ее ногам, бесшумно ступающим по голому паркету.

Она замечает мой пристальный взгляд, хмурит лоб, машет длинными ресницами и исчезает за стенами гостиной.

Выдох

Алан, прекрати так на меня смотреть! Ты меня смущаешь, это неприлично!

Алан, ты… – По комнате раздается ее звонкий смех. – Ты сумасшедший. Хватит, я сказала. Ты меня слышишь?

– Ты меня слышишь? Алан! Алан!

– Твою мать!

Я не замечаю, как произношу это вслух. Да еще и с таким тревожным удивлением, словно снискал появление самого Господа Бога.

– Прости, что ты сказал?

Я, наконец, отзываюсь на голос, доносящийся со второго этажа. Доктор стоит у края лестницы и, вскинув брови, впивается в мой обалдевший вид

Простите, господин доктор, кажется, у пациента полетела крыша. К сожалению, медицинская страховка в таких ситуациях не действует, но мы постараемся провести скорейшую реабилитацию.

– Я подумал, что там… – мямлю я, – эта девушка… да неважно, – отмахиваюсь я, – просто показалось.

Дрожь в коленях не позволяет сдвинуться с места. Я стою в полном оцепенении. Как будто из-за угла на меня выскочила свора бешеных собак.

Я делаю усилие, опираясь о перила. Один раз. Второй. Третий. И, наконец, поднимаюсь по ватным ступенькам на второй этаж.

Наплыв галлюцинаций.

Замечательно, но это вряд ли то, о чем я думаю.

«Острое полиморфное психотическое расстройство без симптомов шизофрении», иными словами, бред и галлюцинации – F23.0.

Глава 9

– Ты неважно выглядишь, – замечает Доктор, усаживаясь за стол.

Кабинет обставлен темным деревом, скорее всего венге. Массивный рабочий стол, прикрывающий темно-зеленое кожаное кресло, и такого же материала диван под окном. Единственное, что добавляет немного света – белоснежный тюль и светлые корки книг, заполняющих стену за спиной Доктора. В общем, сдержанно и тускло. Какое-то царство тьмы, ей богу.

Я неважно выгляжу?

Все в порядке.

– Не хочешь выпить?

Он достает из шкафчика под книжными полками графин с виски и два гравированных стакана.

Последний раз, когда я пил чистый виски, подушкой мне послужил облеванный мною же унитаз. Я лежал в ванной Сары и просил ее убить меня тупым кухонным ножом.

Нет, спасибо. Сейчас только полдень.

– Это помогает трезво оценивать вещи.

«Психические и поведенческие расстройства, вызванные употреблением алкоголя», клиническая характеристика – синдром зависимости, F10.2.

Он вмиг осушает полстакана, и я чувствую, как спирт радостно проносится по его пищеводу, разрушая резистентность эпителия. Теперь мы на шаг ближе к любой приставучей инфекции.

– А еще забыться на время от того, что не давало тебе сегодня спать.

К обеду синяки должны были пройти. Но ладно, забей.

На таком задумчиво-недоверчивом лице морщины еще точнее и безжалостнее подчеркивают возраст.

Дряхлая кожа.

Обвисшие скулы.

Вечно слюнявые губы.

И эта мерзкая тонкая куриная шея, дергающаяся каждый раз, когда он делает глоток.

Если бы я его не уважал, я б наверняка сказал «фу».

– Слушай, Алан, ты впервые зашел ко мне в больницу. Стоило бы подумать об этом.

– Артур, я не плакаться пришел.

– Вряд ли у тебя еще остались слезы. Выпей.

Виски чуть не разливается в руке, но я успеваю донести до рта и почувствовать жгучий свежий вкус.

Как он вообще пьет это дерьмо? Мерзость, напоминающая мочу. Наверное, пытается согреться, ведь окно распахнуто так, словно на дворе стоит жаркое лето. «Старики не чувствуют холода». Так, вроде, объясняла мне мама, почему дедушка отказывался включать отопление в доме, пока не наступали мертвецки-холодные дни. На самом деле, я уже позже допер, что он просто экономил.

Я замечаю под левой рукой Доктора проигрыватель виниловых пластинок. «Pioneer». Модель «PLX-1000».

Рози бы с ума сошла от такого подарка.

Теперь Кирилл Рихтер и его «Дух времени» не покидают мою голову.

Алан, сходим на концерт? Я знаю, ты не выносишь классики, но хотя бы один раз, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Рихтер редко здесь появляется. Пожалуйста

Я засыпаю на таких концертах, малыш, мы можем выбрать что-то более подвижное?

Алан, ну пожалуйста, это ведь не сложно

Она строит глазки, и я невольно поддаюсь. Первоклассный манипулятор

Так, надо сосредоточиться. Я пришел сюда за делом.

– Я знаю, ты с ней часто виделся в последние дни.

Он вертит в руке фирменную ручку и испытующе смотрит мне прямо в глаза.

– О чем вы с ней говорили?

– О моих пациентах.

И все?

– Конечно, нет. О ней, о тебе, о людях.

И что она рассказывала?

– Я не знаю ничего, чего не знал бы ты, Алан. Я бы сообщил, если бы учуял неладное.

Опушка леса, который простирается на десять с лишним квадратных километром. Единение с природой. Да уж, господин Доктор, неплохо вы придумали – увезти своих здоровых больных подальше от людского мира и лечить их скудными пейзажами. Природа-терапия.

Вряд ли это поможет.

На их место обязательно придут другие.

Город полон психами.

Их настолько много, что даже мы с вами претендуем на какой-нибудь вычурный диагноз.

Что я здесь делаю? Зачем я сюда приперся? Пытаюсь вытрясти из него то, что не знал даже я сам.

Куда скатилась моя жизнь? В какой момент она превратилась с скопище бесследно исчезающих дней, которые я отрываю от памяти как кость от мяса? В скопище неинтересных встреч и пустых разговоров. Когда щелкнул выключатель? До Рози или после нее? И кто этому виной?

Ничего не знаю.

1Q84 с одной лишь разницей в том, что я пока еще не вижу вторую луну на небе, ни зеленую, ни какую-либо другую.

Полный бред.

– И где она сидела?

– Обычно, она облокачивалась о подоконник и подолгу смотрела на лес. Я включал проигрыватель, и мы молча думали о своем.

Я должен был догадаться. Однажды в такой позе я и застал ее.

Что ты здесь делаешь?

Разговариваю с твоим отцом

Я не знал, что ты приезжаешь к нему

Зачем тебе это знать?

В каком смысле?

Ты занят работой, я бы не хотела тревожить тебя по пустякам

Но ты ведь ходишь к нему как моя девушка, да?

А как кто я еще могу к нему ходить?

Как пациентка

Алан, он психиатр, даже ты невольно его пациент, не переживай. Просто профессиональный интерес, я хотела сделать пару фотографий леса

– Она разговаривала с самими пациентами?

– Конечно, нет.

– Конечно?

– Да. У этих людей вовсе не язва желудка, и даже не рак. Они страдают психическим расстройством, Алан. К ним нельзя подпускать прохожих. Ты, возможно, знаешь, как надо общаться с человеком, у которого эмоционально неустойчивое расстройство личности?

F60.2. Нет.

– Или, например, как вести себя рядом с пациентом, у которого диагностирована специфическая изолированная фобия?

F40.2. Нет.

– А может ты когда-нибудь встречал шизофрению, биполярное расстройство, нозофобию или ОКР?

Нет.

– Именно об этом я и говорю. Она ни с кем не говорила. Но… я обещал не задавать лишних вопросов… Но зачем ты это спрашиваешь?

Плечи прижимаются к шее и тяжело встают на место.

– Я понимаю, чем могут быть заняты твои мысли, – звуки тянутся где-то на самом отшибе, я с трудом различаю слова, – ты сейчас находишься в промежуточном состоянии, Алан, но тебе пора научиться расставлять приоритеты. То, чем ты занимаешься, в народе называют самобичеванием.

– А в психиатрии?

– Навязчивыми мыслями.

Обсессивное расстройство.

F42.0. «Преимущественно навязчивые мысли или размышления».

Дышать у окна становится легче. Может, я все-таки зря пришел? Может и не надо начинать то, что я не смогу закончить? Это палка о двух концах. Моя жизнь – палка о двух концах. Что бы я ни сделал, как бы я ни поступил, знать наверняка исход никогда не получится.

– Просто попробуй поговорить со мной.

Он шумно поднимается с кресла, делает пару неуверенных шагов и застывает посреди кабинета как призрачное тело. Если бы не шорох занавесок, я бы наверняка слышал волнительное биение его старого сердца. Теперь перегар чувствуется еще сильнее. Алкоголь спасает его…

– Ты поймешь, чего ты хочешь, только когда сможешь разложить все по полочкам.

Воздуха. Я хочу воздуха. Иначе я задохнусь в собственных мыслях, которые вертятся и вертятся в моей разбухшей голове, и которые не понять никому из вас. Никому, кто вечно критикует мои действия и мою жизнь. И даже вам, Доктор, не понять до конца моих чувств. Даже вы, Доктор, беспомощны, когда речь идет о любви…

– И я могу тебе в этом помочь. Просто поговори со мной.

– Не хочу.

– Чем ты сейчас занимаешься? Чем заполнен твой день?

– Ну… ничем особым. Я просыпаюсь, завтракаю, иду в редакцию, гуляю по городу, иногда хожу по барам.

– О чем ты думаешь, когда не занят всем этим?

– О разном. К чему все эти вопросы?

– Есть какая-то определенная мысль?

– Нет.

– Ты думаешь о Рози?

Иногда мне кажется, что она гуляет по мощеной тропинке дворика, что ее пружинистые кудри подскакивают при каждом шаге. Иногда мне кажется, что она смотрит под ноги, трясет головой и следит, как отражаются ее волосы.

– Да.

– Часто?

– Все, хватит. Мне это уже не нравится.

– Знаешь, человек в среднем проживает около 24000 дней, это…

Он достает телефон и включает калькулятор.

– Это 576000 часов или 34560000 минут, что не так уж и много, как хотелось бы. И вот я трачу 15 минут своей жизни, чтобы просто объяснить тебе, что эти 180 дней, 4320 часов или 259200 минут уже не вернешь обратно, Алан. А теперь представь, что каждый год ты будешь лишаться ровно половины выделенных тебе дней. Ты, пережив средний возраст, проживешь только его половину.

Возможно, его слова должны были каким-то магическим образом подействовать на мое представление о жизни, но, к сожалению, я не почувствовал и толчка в груди.

– Последнее, что я могу тебе предложить, – продолжает он настойчиво, – это море. Я не устану повторять, что смена обстановки пойдет на пользу. Отдохнешь, соберешься с мыслями, возможно, подумаешь о переезде.

Как же легко звучат чужие слова. И как же легко о них споткнуться.

Мне уже пора. Рад был повидаться.

– Не зайдешь к маме?

Я качаю головой и открываю дверь.

– До встречи.

– До встречи, и обязательно подумай над моим предложением.

Глава 10

Я просыпаюсь.

Или нет?

Я проснулся или я все еще сплю?

Такая расплывчатая жизнь перед глазами. Как я могу быть уверен в том, что она настоящая? Возможно, я до сих пор нахожусь во сне. Возможно, все, что со мной происходит, – всего лишь неудачный кошмар, растянувшийся на несколько ночей. Чья-то злая шутка, чей-то опрометчивый розыгрыш. Как я на это надеюсь…

Мне не хватает воздуха. Это чувство… Оно сдавливает мне горло. Эта гребаная любовь…

Комната словно уменьшается в размерах.

Я закрываю глаза. Она должна уйти. Должна уйти.

Невыносимо тяжело – находиться рядом с ней и не иметь возможности прикоснуться даже к ее крохотной руке.

Я знаю, что она не настоящая. Я знаю, что она – всего лишь продукт моей разыгравшейся фантазии.

Но если она есть здесь, возможно, она существует в самой Вселенной?

Принцип голограммы «все в каждой части».

Если представить, что Вселенная – это огромная голограмма. И Рози, сидящая сейчас на краю моей кровати, – часть этой голограммы. Значит она – часть Вселенной. Значит, она где-то существует. По-настоящему…

И снова. Снова внутри меня что-то болезненно ноет. Что-то невыносимо сильное. Совершенно непреодолимое.

Что стало бы со мой, не имей я смелости плакать в одиночестве?

Я скатываюсь на пол. Как хорошо. Всеми фибрами чувствую остуженную реальность.

4:15 утра.

Где-то неподалеку должны быть сигареты. Думаю, от них я откажусь только после отравления никотином.

Сигареты после секса.

It’s so sweet, knowing that you love me

Though we don’t need to say it to each other, sweet

Knowing that I love you, and running my fingers through your hair

It’s so sweet…

Это так мило. Это так мило – знать наизусть ее любимые песни, когда это не имеет совершенно никакого значения.

Раннее утро.

Сигареты.

Кофе.

Музыка.

Всеобщая романтика превратилась к натянутый кошмар.

Алан, смотри!

Стена в гостиной увешана полароидными снимками стариков. Повсюду мерцают белые гирлянды

Сначала она теребит сережку в ухе, затем скрещивает руки на груди и нервно покусывает нижнюю губу

Как тебе?

Она спрашивает, как бы невзначай, но с превеликим волнением, которого не может скрыть

Красиво

Красив?

Она смотрит на меня, затем на стену, затем снова на меня

Да. Они красивые

Красивые…

Она повторяет это слово несколько раз, но с каждым разом все тише и тише

Понимаешь, я хотела отразить в них нечто большее, чем красоту… Например, любовь…

В них очень много любви, Рози

Правда? Ты правда это видишь? Честное слово?

Конечно

Нет, ты мне врешь. Конечно, ты мне врешь

Зачем мне врать, глупышка? Иди сюда

Я крепко прижимаю ее к себе, чтобы передать всю любовь, которую она пыталась найти в этих снимках

Она выдыхает скопившуюся тревогу и совсем исчезает в объятиях

Конечно, я ни черта не видел. Даже гребаной красоты не нашел ни в одном несчастном снимке. Но я не мог сказать ей этого. Ей было важно знать, что она способна пробудить в людях самые сокровенные чувства всего одной маленькой серией фотографий.

Мог ли я сказать ей правду?

Должен ли был?

Конечно, да.

Конечно, должен был.

Она мне верила, а я ни разу не удосужился быть искренним и честным.

Какой же кретин.

Вибрация сталкивает телефон со стола, я вздрагиваю и неохотно тянусь ответить.

Сара. Какого черта так рано?

– Ты так жалуешься, как будто я тебя разбудила. Поднимай свою задницу и веди ее в «Лавку», я подойду к 8 часам.

– Разве тебе не надо в детский сад?

– Сегодня воскресение, гений.

– Какого… Совсем недавно был четверг.

– Да, представляешь, всего три дня назад.

Столько сарказма

– И все ради тебя. Короче, ты будешь или нет?

– А у меня есть выбор?

– Не глупи. Если не хочешь, я тебя заставлять не буду. Что мне делать с таким трупом в 8 утра?

Сара, я тебя обожаю.

– Я буду.

– Я не сомневалась. До встречи, неудачник.

Сара, ты самое настоящее искушение в моей жизни – искушение сиюминутной, одномоментной жизни. Почему же я не могу поддаться этому искушению?

Ты находишься в промежуточном состоянии, говорит Доктор. Я нахожусь в заторможенном состоянии, господин Доктор. Вы даже представить не можете, какое оно вязкое, зыбучее. Утонуть в нем проще пареной репы. А выбраться сложнее, чем из зеркального лабиринта.

Да пошло оно все.

На плите ни черта нет.

В холодильнике ни черта нет.

Зато в голове полным-полно каши.

Плевать.

Позавтракаю в «Лавке».

Глава 11

Говорят, что в жизни даже случайности закономерны. Но вот вопрос: кто составляет эти законы? Покажите мне этого кретина, и я объясню ему, что такое справедливость.

Погода просто омерзительна. Свирепый ветер не дает возможности закурить. Остается пойти дождю, чтобы вконец свести день в помойную яму.

Я иду под марш Хозиера, и меня разрывают на части его вопли.

Если меня попросят выбрать одного-единственного исполнителя, которого я буду слушать всю оставшуюся жизнь, это определенно Хозиер

А если попросят выбрать одну-единственную песню?

Определенно «Take me to church»

Почему?

Она о любви

Они все о любви

Нет. Она по-настоящему о любви

«Она по-настоящему о любви». Ты хотела сказать, она о настоящей любви. Но не сказала. Как и многое, что должна была сделать, но не сделала. Почему?!

Наступит ли такой момент времени во Вселенной, когда я смогу остаться наедине не с мыслями, а тишиной? У некоторых людей есть одна замечательная функция – отстранение от действительности. Когда им удается уместить весь мир в мусорном мешке и выбросить этот мешок куда подальше. К вопросу о гребаной справедливости – почему я не один из таких людей?

Если думать об этом, если думать о справедливости больше минуты, можно свихнуться.

«Несправедливость расползается по миру, охватывая все возможности и условия и разбрасывая их самым произвольным образом. Несправедливость воцаряется в семье, развивается в обществе и растет в мире как необходимость, поддерживающая и оправдывающая знаменитую теорию естественного отбора.»

Не могу вспомнить, чьи это слова, да и никогда уже не вспомню, наверное.

Слишком много мыслей для восьми утра. Остановись, пока они не стали вытекать и сносить прохожих. Тебя в том числе. Для своих мыслей ты всего лишь прохожий, который понятия не имеет, как себя с ними вести.

Эти магазины вокруг не дают мне покоя. Кажется, в каждом отражении я вижу ее черные кудри. Кажется, что сейчас она напишет и попросит купить молоко на обратном пути. Кажется, что я вернусь домой с кипой продуктов, когда она будет развешивать по дому фотографии. Мы приготовим ужин и ляжем спать. Кажется, что я вернусь в прошлое…

Она уже сидит внутри. Любимое место у витражного окна. С легкой отдышкой и увесистой кипой вещей на себе.

– Ты опоздал.

– Кафе открылось три минуты назад.

– Ты опоздал.

Я целую ее впалую холодную щеку и сажусь напротив. От нее тянет потом и усталостью.

– Не будь такой занудой.

– Иди в жопу, чувак, на мои похороны ты тоже опоздаешь?

– Не обещаю, что вообще смогу прийти на них.

– Еще лучше, не придется краснеть из-за твоей непунктуальности.

На столе полупустой графин воды. Она успела выпить пол литра за три минуты. Я бы подумал про обезвоживание, если бы не знал, что она просто утоляет голод. Неплохо. Бьет все свои рекорды.

– Сделай заказ.

Я оборачиваюсь к официанту и прошу принести двойную порцию тостов с курицей, черный кофе и стакан для воды. Вид у него, конечно… Доброжелательным его не назовешь.

– Ты уже сделала заказ?

– Нет, меня тошнит. Хватит и воды.

Я откидываюсь на спинку стула.

– Черт, Алан, не смотри так на меня.

Как?

– Как полный кретин. Я не голодна. Мне насильно запихивать в себя еду? Вы раздражаете меня, когда просите есть.

– Я что-то сказал?

– Да.

Разве?

– Для этого не обязательно открывать рот. Ты все сказал глазами.

– Ты снова не смогла осилить подъем в районе завода?

Ты ведь всегда злишься, когда не достигаешь цели, любовь моя.

– Все этот гребаный ветер. Завтра точно поднимусь.

Мне нравится, как она кусает губы. Так сильно, что они обливаются кровью и становятся единственным ярким пятном на лице. Настолько ярким, что я еще не научился отрываться от них.

– Короче…

– Ваш кофе, – говорит сухо официант, – ваш стакан. Тосты будут готовы через пару минут.

Я выплываю из мыслей и смотрю на Сару.

– Ты скажешь сегодня что-нибудь?

– Алан, не беси меня, я пытаюсь настроиться.

– Ты настраиваешься в двух случаях…

Отпив отвратительно-горький кофе, я собираюсь перечислить случаи, но она останавливает меня рукой.

– Короче…

Томный вздох.

– Поужинаешь со мной в пятницу?

Родители опять устраивают прием.

– Пожалуйста…

Проводить вечер в компании ее семьи и убежденно доказывать, что мы поели пять минут назад и совсем не голодны. Наверное, самое странное и глупое, что я когда-либо делал в своей жизни.

– Я не справлюсь со всеми одна. Все эти кретины сведут меня с ума своими тупыми вопросами. Я не могу общаться с людьми, ты же знаешь.

И поэтому не имею права бросать тебя на поле боя, любовь моя. Вена на лбу судорожно пульсирует. Дело явно не в людях. Она даже представить себе не может, как хорошо я ее знаю.

– Сара…

– Алан, не смей отказывать мне!

Какая она красивая в моменты переживания и беспомощности. Вторая сущность Сары мне нравится так же, как и первая. Пронзительная искренность. Потрясающе.

Если я брошу ее, она выпотрошит меня при первой же возможности. И расстроится. Кто я такой, чтобы расстраивать ее?

– Хорошо, я приду.

Она улыбается и разваливается в кресле.

– Я знала, что ты меня не кинешь.

You leapt from crumbling bridges

Watching cityscapes turn to dust

Filming helicopter crashing in the ocean from way above.

– Это «Apocalypse»?

– Хер его знает, я такое не слушаю. Послушай, а ты работаешь в пятницу? Может, сго….

Got the music in you baby, tell me why

Got the music in you baby, tell me why

– … цветы, чтобы она меньше злилась? Что скажешь?

Я киваю.

– Кайф, с тобой вообще приятно иметь дело. А, я еще хотела у тебя узнать кое-что по поводу вашей редакции. Спроси у своего шныря, вам не нужны новые кадры? Есть один парень, он типа заканчивает журфак…

Your lips, my lips, apocalypse

Your lips, my lips, apocalypse

– … что сам решит этот вопрос, но я все же замолвлю за него словечко. Как он вообще узнал о вас. Короче, его сестра ходит в мой…

Come on and haunt me, I know you want me

– … и я сказала, что мы с ней очень похожи, потому…

Sharing all your secrets with each other since you were kids

Sleeping soundly with the locket that she gave you clutched in your fist

– …ну и вот. Что скаж…

– Выключите музыку!

Сара вздрагивает и разливает на себя воду. Официанты что-то шумно и недовольно обсуждают, и музыка больше не тянется над моим ухом и не топит меня воспоминаниями.

– Эй! Что с тобой такое?

Она вытирает со штанов, с футболки, кресла и небрежно бросает салфетку обратно на стол.

– Что за херня, Алан? Ты в порядке? Ты вообще меня слышал? Обычная песня, что ты на нее так от… Постой, постой.

Опершись локтем, она нагибается через весь стол и смотрит на меня – впервые – с испугом и подозрением.

– Чья это песня?

Вдох

Выдох

– Cigarettes After Sex.

– Твою мать. Ты что, серьезно? Ты что… ты слушаешь ее песни? Тебе что, мозги вышибли?

Сара, не надо, пожалуйста.

– Посмотри на себя. Из-за одной песни ты побледнел как… как труп.

Ты ничего не понимаешь.

– Я понимаю все лучше тебя. Ты превращаешься в жалкого, ничтожного нытика. Слушаешь ее песни? Что еще ты делаешь? Хранишь ее фотографии? Перечитываешь переписки? Ходишь под окнами ее дома? Алан, это клиника.

– Будешь рассказывать мне о клинике?

– Конечно. Ты похож на безумца. Очнись уже!

– Очнуться от чего, Сара? Тебе хоть раз в жизни приходилось выбрасывать из жизни прошлое? Ты знаешь, как тяжело забить эту сраную дыру?

Она вздыхает. Спокойно и тихо. Полные разочарования глаза проходятся по моему лицу и отворачиваются к окну.

– Я вот что тебе скажу… Ты своими же собственными силами загоняешь себя в могилу, откуда никому из нас тебя не вытащить.

Конечно, она права. Конечно, она права! Сто раз права! Двести! Миллион! Она всегда права! И я это понимаю. Но понимание не всегда ведет к принятию. И что бы кто ни говорил, оторвать Рози от сердца равно оторвать с ней и сердце.

Прости меня, Сара. Я облажался.

– Простите, ваши тосты немного подгорели…

Как и все в моей жизни.

– Мы приготовим вам новые, но нужно будет подождать.

Я поднимаюсь, следя за непоколебимым профилем Сары, бросаю на стол пару купюр и смотрю на уставшее лицо официанта.

– Научитесь улыбаться. Хотя бы для приличия. До свидания.

Глава 12

Эти фрилансеры выводят меня из себя. Высокомерные индюки, которые придают своему статусу такое большое значение, что с трудом умещаются в комнате.

Да и вообще, появится у человека какая-нибудь работа, и с этого момента значимость собственного эго взлетает до небес. Будь ты хоть топ-менеджером, хоть дворником.

В нашем мире выполнение общественной функции – уже не норма, а самое настоящее достижение.

Но профессионализм у этих выскочек не отнять. Приходится мириться со всеми нюансами.

Главное – оставаться вежливым. Что бы ни случилось, надо оставаться вежливым. Нельзя портить людям день только потому, что у тебя испорчена жизнь. Это несправедливо.

Мне на самом деле, все равно, когда вы отправите статьи, говорю я им. На следующую неделю мы набрали уже свыше десятка, так что время у вас есть.

– А темы?

Я поднимаю брови. Что значит, темы?

– Хотя бы приблизительно.

Заявленных тем нет. Пишите обо всем, что интересно. Новости почитайте, что-нибудь популярное, но не прожеванное, составьте какие-нибудь рейтинги или типа того. Короче, что за тупые вопросы? Делайте все, как всегда.

Сообщение от Приятеля.

*Скажи им про собрание*

Какое на хрен собрание? Ладно, надо признать, что фрилансеры не так сильно треплют мои нервы, как Приятель. Постоянно приходится заботиться о нем, как о приемном сыне.

– В общем, в конце недели будет общее собрание. Надо обговорить кое-какие моменты.

– А почему не сделать это сейчас?

Потому что ваш босс – социофоб с высоким уровнем тревожности – еще сам не знает, что с вами обсуждать.

– Потому что сейчас я спешу. На этом все. Увидимся.

Наконец-то они уходят. Никаких раздражающих голосов. Никаких раздражающих лиц. Никакого раздражения. Только пульсирующая в ушах тишина напоминает о своей ценности и тиканье часов тревожно торопит мысли.

Я предупреждаю Приятеля, что не задержусь, и уже готовлюсь собрать вещи, как вдруг стеклянные книжки оповещают о посетителе.

– Доброе утро.

Облизанная кверху светлая прическа. Прямая осанка. Приподнятый подбородок.

– Мне нужно видеть Алана.

Клетчатый серый костюм. Белая водолазка.

– Я от Сары.

Облегающие штаны. Сжатые скулы, высокомерный взгляд. Что за примерный служитель церковного магазинчика?

Я нехотя облокачиваюсь о стол. Расслабься, Алан, пять минут, и он отсюда свалит.

– Она сказала, что вам нужен журналист.

Не нужен.

– Вам стоит взглянуть на мои тексты.

Нет, не стоит.

– Вы вряд ли встречали кого-то более талантливее, чем я.

Встречал.

– Вы даже не дадите испытательного срока?

Штаб заполнен до краев. В мире не происходит так много событий, чтобы нанимать каждого прохожего журналиста.

– Не нанимай нового работника. Просто обнови штаб. Не сомневаюсь, что здесь есть заржавевшее звено.

Он проводит кончиком языка по зубам и самоуверенно ухмыляется.

Я не в настроении объяснять тебе банальные вещи, так что, будь добр, выйди и закрой за собой дверь.

– Ты не имеешь права разговаривать так с человеком, который не работает на тебя.

Люди – самое необъяснимое явление во Вселенной. Общаться с некоторыми из них порой просто невыносимо.

Сейчас голова взорвется.

«Нарциссическое расстройство личности», F60.8.

И это только после двух минут общения. Я бы сделал успешную карьеру в психиатрии.

Убежденность в собственной уникальности.

Ожидание хорошего отношения.

Завышенное мнение о своих талантах.

Любое психическое расстройство имеет причины. Но мне всегда было интересно, с какими причинами сталкивается каждый отдельный человек.

Например, этот.

– Я не должен перед тобой распинаться. Это моя редакция. И если я сказал – нет, значит, нет.

– Не стоит делать поспешных выводов о людях. Так можно крупно ошибиться. Например, в моем случае ты уже ошибаешься.

– Ты считаешь себя крутым журналистом, да?

Он кивает.

– Но что-то я не вижу выстроившейся за тобой очереди главных редакторов, тянущих тебя к себе в штаб.

– Потому что мне не нужны эти неудачники. Я либо ни на что не рассчитываю, либо – на самое лучшее. Доедать объедки – не моя прерогатива.

Думаешь, унижать конкурентов – залог успеха на собеседовании? Думаешь, такое поведение когда-нибудь будет приветствоваться?

– Уверен. Я не унижаю конкурентов. Я говорю, как есть. Тоже самое делаете и вы.

К чему он клонит?

– Вы тоже пишете, как есть. Вне всяких рамок приличия. Чистосердечные комментарии. Или ты думаешь, что есть иная причина, по которой вы так быстро заняли четверть рынка?

Он медленно проходится по комнате, разглядывая углы, и садится за рабочий стол Приятеля, дотошно изучая взглядом каждый предмет. Понятия не имею, что он делает, но даже не подумаю вмешиваться. Если начнет принюхиваться к вещам Приятеля, как страховой агент в поисках денег, я не удивлюсь.

– Первое образование я получил на экономическом факультете, профиль – маркетинг. Очень универсально. Расширяет кругозор как ни что другое. Всем бы советовал туда поступать, но я не раздаю советы. Когда рынок достигает точки пресыщения, входить в него стоит только новаторам. Не будь у вас такого откровенного контента, вы бы вылетели в первые полгода работы. Современные СМИ предпочитают печатать нравственную ложь, поэтому и читатели у них настоящие притворщики, а статьи настолько двусмысленны, словно они работают на два фронта. Это низко. Их никто не любит. В любой кризисный период они могут потерять больше половины своих «приспешников». А вот у вас читатели с очень высокой лояльностью, несмотря на то, что их меньше, чем у лидирующих журналов.

Красиво говорит, с этим не поспоришь. Начинаю стыдиться, что нагрубил ему. Как же легко заставить меня замолчать – начать говорить о том, в чем я совершенно не разбираюсь.

– Думаешь, эти слова оправдывают…

Он делает жест рукой и прерывает мня.

– Я никогда ни перед кем не оправдываюсь. И сейчас я не оправдывался. Я высказал свое мнение. Суть ораторского мастерства заключается в умении правильно подбирать слова. А у тебя, видимо, с этим проблемы. Но ты не беспокойся, это…

Черт подери, как же в этом крохотном теле умещается такое громадное эго? Я хочу прервать его льющуюся в бездонный котел болтовню… но! Что это?! В окне мелькает знакомый женский силуэт и ускользает в мчащуюся толпу. Ее кудри равнодушно проводят по плечам прохожих и совсем исчезают из виду.

Рози…

Рози!

В следующую секунду я вылетаю из редакции и мчусь вслед бежевому пальто.

Где она?! Где?!

Она не могла далеко уйти. Встречная толпа выталкивает меня на тротуар. Солнечные лучи отражаются обо все зеркала и слепят мне глаза. Гребанная погода! Зачем мне сейчас ваше солнце!

Рози должна быть здесь. Должна! Она должна быть здесь! Где она?

Я сворачиваю с улицы и лечу в сторону сквера. Она всегда здесь проходила. Должно быть она идет на ярмарку. Точно! Сегодня же ярмарка! Да! Рози! Боже, наконец-то я ее увижу. Столько времени прошло. Черт! Тошнота подступает к горлу. Кажется, я сейчас потеряю сознание. Что она со мной делает…

Я пробегаю целый квартал за пару секунд, пересекаю сквер в одно мгновение и…

Площадь пуста. Никакой ярмарки нет. Я стою посреди пешеходного перехода и не вижу вокруг себя никого, кроме озверевших водителей.

Грохот сердца оглушает меня, и мир вдруг превращается в беззвучный кинофильм с очень паршивыми рейтингами.

Рози!

Никто не отзывается.

Рози!

Тишина в ответ!

Кажется…

Я снова облажался.

Глава 13

Oh, be my once in a lifetime

Lyin’ on your chest in my party dress

I’m a fuckin’ mess, but I

Oh, thanks for the high life

Билли умирает.

Он пожелтел и покрылся какими-то черно-коричневыми пятнами с гнилью. Возможно, когда я пересаживал его, то допустил ошибку. Очередную.

Теперь ему уже ничего не поможет.

Ни вода, ни солнце. Ни колдовство, ни мои пустые обещания позаботиться о нем.

Мне остается сидеть и наблюдать, как гниль полностью поглотит его.

Кактус – самое неприхотливое растение, и даже с ним я не справился. Даже здесь я облажался. Снова.

Общество потребления – место, в которым ты кажешься себе всемогущим божеством жизни, а по факту оказываешься заржавевшей всепоглощающей машиной, которая не придает значения ничему, что через нее проходит и умирает. Будь то продукты, машины, цветы или люди. Все одно. На все наплевать.

You know that I’d just die to make your proud

The taste, the touch, the way we love

It all comes down to make the sound of our love song…

Я лежу на полу и вглядываюсь в небо за окном. Очень тихо. Никакого шума. Никакой суеты. Мир словно застыл, остановился, притормозил.

Он устал. Однозначно. Точно также, как люди устают от жизни, мир устал от самого себя.

А может, это я вижу его таким? Может, я смотрю на него через призму собственной жизни? Как, впрочем, и все на свете люди.

Может, поэтому он такой истасканный и мрачный? И если изменится моя жизнь, то и мир внезапно станет ярче?

Слишком просто, чтобы понять, но невыносимо сложно, чтобы принять.

Отчаяние…

Къеркегор описывал состояние отчаяния исходя из личного опыта, совершенно не подозревая, встречалось ли это чувство другим людям. Это позволило ему ввести различие между субъективными и объективными истинами.

Иными словами, объективные истины отбираются посредством наших субъективных истин.

Не знаю, зачем я сейчас об этом думаю, но… Хочется слиться с мебелью, закрыться и забаррикадироваться… шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса…

Рози…

На фоне заката плывут темно-серые клубы дыма – первые осенние костры. Небо обволакивает тьма.

Тебе бы это понравилось. Ты бы лежала рядом и терпеливо провожала взглядом день. Ты бы ни в чем больше не нуждалась. Мое совершенство… Я готов подарить тебе часть, нет, всю душу, только вернись ко мне, пожалуйста, вернись…

Я устал курить. Устал прятать одно расстройство за другим. Тем более, у меня это плохо получается. Я просто хочу уткнуться в твою шею,

вдыхать аромат твоих волос,

обнимать твою тонкую талию,

целовать твои губы,

слушать биение твоего сердца.

Я хочу хотеть тебя. Тебя. И только тебя.

Я люблю тебя

Не надо меня любить

Почему?

Я этого не достойна

Ты достойна всего, что пожелаешь

Значит, я не буду желать любви

Малышка, ты просто устала, иди ко мне, полежи, отдохни немного

Это не она устала, Алан. Это ты устал. Это ты не захотел продолжать разговор. Безмозглый кретин.

Теперь пожинай свои гнилые плоды. Смори на гнилой отпечаток своего прошлого. Как на Билли, который доверился тебе и встрял.

Что может быть больнее тоски по человеку? Наверное, только одно – тоска по человеку, который тебя предал.

Нет, нет, нет…

Тоска по человеку, которого ты любил, но который предал тебя. А если точнее – которого ты до сих пор любишь.

Что значит, предал? Это не предательство, это ее выбор. Она ничего не обещала и ни в чем не клялась.

Но она не подумала о тебе. Не подумала, как больно тебе может быть.

А ты о ней думал? Всякий раз, когда она нуждалась в тебе, ты разве думал о ней?

Откуда ты мог знать? Она молчала! Она всегда молчала. Неужели ты должен был читать ее мысли?

Конечно, должен был! Конечно, ты должен был. Ты называл ее любовью всей своей жизни, но стоило ей закрыть рот, как между вами вырастала высоченная дамба. Вот и все. Вот и все, что оставалось от вашей близости.

А-а-а-а-а-а-а-а-а! Хватит!

Ебучие мысли. Как же их много! Бесконечные ряды слов в моей голове устраивают настоящий шабаш. Я и не думал, что они доведут меня до такого состояния, когда каждый атом будет напоминать мне о ней. Каждый гребаный атом!

The taste, the touch, the way we love

It all comes down to make the sound of our love song…

Это просто безумие. Надо отвлечься.

Приготовить себе ужин. Сварить макароны, бросить на сковороду пару зубчиков чеснока, бекон, помидоры. Залить все сливками, довести до кипения и смешать с макаронами. И еще немного тертого сыра. Да. Именно этим я сейчас и займусь.

Главное встать. Сделать усилие и встать.

Сигаретный дым обволакивает мое лицо, как шелк. Честное слово, я чувствую его прикосновение, словно бы он стал неотъемлемой частью моей жизни. Интересно, в каком состоянии находятся мои легкие? Проживу ли я еще хотя бы десять лет?

Странно, что мне все равно. Мне правда все равно, умру ли я скоро или нет. Наверное, потому что смерть, в первую очередь, – избавление. От всего. Даже от самого себя.

Это дарит надежду.

Боже, какую надежду? Какую надежду можно подарить человеку, который не способен подняться на свои ватные ноги и состряпать даже самый незамысловатый ужин?

Я безнадежен.

Моя жизнь безнадежна.

И весь этот мир крайне безнадежен.

Расскажи о своей семье, почему ты перестал с ними общаться?

Зачем тебе знать это?

Хочу узнать тебя поближе

Ты знаешь меня до самых костей

Еще ближе

Ну… Я родился в самой обычной семье. Мама, папа и сестра. Мама – домохозяйка, папа – банковский служащий, а сестра – старший надзиратель. Жили мы как все обычные люди. Они занимались своими делами, я – своими. Я вырос и все… Пришлось уйти из дома и идти по жизни одному

Проходит время. Ничего не происходит. Она молчат, как истукан, словно с попкорном в руках ждет продолжения фильма

Мне больше нечем тебя порадовать. Все, что мог, я уже рассказал. Перестань смотреть на меня так, словно я обманул тебя. Последнее, что мне хочется – лезть в дебри своей собственной жизни

Тишина разрастается до неимоверных размеров, поглощая каждый вздох, и кажется, неловко здесь становится только мне

Она вглядывается в мое взволнованное лицо, и я понимаю, что прокололся. Она не верит

Глава 14

Когда говоришь людям фразу «с точки зрения психологии», особенно если это касается людей в возрасте, в большинстве случаев, они реагируют, как настоящие ослы.

«Это ваша психология! Что это за наука такая?!»

«Ты что, хочешь намекнуть, что я псих?»

«Ой, вот только не начинай своими умными фразами здесь разбрасываться»

Последнее, обычно, исходит от твоих ровесников, объем знаний которых умещается в диапазоне от футбольных правил и основ make-up’а до новых музыкальных чартов и служебных сплетен.

Я бы причислил это к рубрике «Фобические тревожные расстройства» – F40.2 «Патологическая боязнь знаний», если бы это было возможно.

А вообще, я заметил одну очень конченную черту людей. Заключается она в том, что мы всегда, всегда и всегда боимся оскорбить тех, кто знает меньше нас.

Эти «высокоинтеллектуальные» уроды, как пиявки, высасывают сострадание всякий раз, когда появляется намек на сложный философский вопрос.

Кто-то открывает тему о влиянии капитализма на духовную составляющую человека. Очень уверенно и очень красиво высказывает свою позицию и ждет тебя.

Ты вдруг невольно ссылаешься на Фромма и модусы «бытия» и «обладания», а затем перескакиваешь на Айн Рэнд и ее философию «разумного эгоизма». И вот вдруг бросаешь взгляд на собеседника в надежде обратно втянуть его в диалог.

А он ничего не понимает. Ты видишь в его глазах полную растерянность. Ему стыдно, что он не знает всех этих теорий.

А тебе, как полному кретину, становится стыдно, что ты вообще их упомянул.

Но вы оба делаете вид, что все в порядке.

И вот здесь ты начинаешь ограничивать себя, чтобы не оскорбить его незнание, и быстренько закрываешь тему.

А потом это ограничение превращается в неотъемлемую часть любых встреч. Чтобы случайно не оскорбить того, кто тупее тебя.

Это все мораль, дамы и господа. Однобокая, узкая и крайне непригодная мораль.

Ограничение себя во имя другого.

Гребаные зачатки альтруизма.

Терпеть не могу эту интеллектуальную порнографию. Лучше вообще ни с кем уже не общаться.

– Не думала, что ты придешь, – говорит мне Сара, протягивая бокал шампанского. На ней висят широкие классические штаны и шелковая блузка, которые в тандеме выглядят как паранджа. Что ж, не самый удачный образ для семейного ужина, но в любом случае, она прекрасна.

Я не хочу, спасибо. Разве я мог тебя подставить?

– После того, что случилось в кафе…

На что мне обижаться? На правду?

Она улыбается, оставляет на щеке след от красной помады и ведет меня в гостиную. Приглушенный свет, зажженные свечи. Такого я еще не видел. Чересчур романтично для семейного ужина. Хозяйка превзошла саму себя.

Армия же аристократов уже собралась за столом в ожидании запеченной утки.

С этими людьми я провел ни один званый ужин, что уменьшает мои шансы остаться незамеченным. Самое унылое общество, в котором мне приходилось находиться. В прошлый раз мы, кажется, обсуждали паранормальные явления, которые происходили с родственниками умершего в течение сорока дней после его смерти. Все протекало вполне безобидно, но мне хотелось отстрелить себе мозги, чтобы не слушать этот бред.

– Посидим полчаса и свалим с преисподней.

Думаю, ее шепот доносится до каждого из гостей, но ее это не особо волнует.

– Алан, какой приятный сюрприз, дорогой, хорошо, что ты нашел время и пришел.

Мама Сары. Миссис Кросс. Самая милая женщина из всех, кого я когда-либо встречал. Если, конечно, она не притворяется, как делают все милые женщины, которых я встречал.

– Как твои успехи, сынок?

Ее отец. Мистер Кросс. Самое мягкотелое и доброе существо на планете. Просто представьте типичного сорокалетнего клерка в полосатой рубашке и длинных штанах, и вам все станет ясно.

Боже, я обожаю этих людей. Они словно случайно попали в реальность из какого-нибудь драматического романа современности.

Все замечательно, мистер Кросс.

– Ты уж прости, что у нас не получилось зайти к тебе после…

– Папа.

Сара качает головой и продолжает неприятно скрести пустую тарелку вилкой.

Все в порядке, мистер Кросс.

– Может, вы как раз и решите нашу дилемму? – Спрашивает с того конца стола одна из гостей с заметно дергающимся глазом.

– Так сказать, незаинтересованное лицо.

Дилемму? Очередную гребаную ерунду, которая тревожит вас по ночам? Ну что ж, давайте.

– Да, дилемму. Мы тут спорим, почему в стране такая низкая политическая активность. Почему люди не ходят на выборы?

– Думаю, им просто все равно.

– Все равно?

– Да, кто хочет тратить время, когда все фальсифицировано?

Они молча переглядываются по сторонам, и я понимаю, что должен был сказать совершенно другое. Ну что ж, если вам не нравятся мои ответы, то вы тогда не задавайте вопросов.

– А как дела с журналом? Я читаю все твои статьи. Должен заметить, что многие из них довольно смелые. К вам не поступают никакие жалобы?

– А о чем вы пишете?

Обо всем.

– Это что же, даже на запретные темы?

– Интересно, что по-вашему «запретные темы»? – Брезгливо выдает отец Сары.

– Все мы знаем, что не стоит обсуждать в открытую.

– Это прошлый век, сейчас не только можно, но и нужно открывать компрометирующие темы, иначе мы всегда будем оставаться в неосведомленности.

– Начнем с того, что в СМИ должна быть определенная цензура, – доносится еще один голос.

Вот и все, говорю я Саре. Стоит мне появиться, как все обсуждают мой журнал.

Хотя… Кажется, это все, что есть сейчас в моей жизни. Что им еще обсуждать?

– Кстати говоря о журнале, что за херня произошла с тобой? Мне Эрик сказал, что ты в конвульсиях выбежал из редакции и не вернулся.

Кто такой Эрик?

– Алан, блядь, ты в своем уме? Парень, который к тебе приходил, брат девочки из моего садика.

Точно-точно. Я уже и забыл о нем. Ничего, я просто… А-а-а-а, неважно. Я сейчас не объясню.

– Это же никак не связано с Рози?

Я качаю головой под шумные споры собравшихся. Конечно, нет.

– Ну-ну.

Она не верит. Это же Сара. У нее чутье на ложь. Особенно, если это касается меня.

Она еще долго пожирает мой профиль, словно силой мысли хочет заставить меня заговорить, пока, наконец, повара не приносят утку. Гогот гостей прекращается, и все стремятся оттяпать себе кусок пожирнее. Руководство по затыканию ртов:

начните говорит о том, в чем человек совершенно не разбирается;

принесите ему еду.

На самом деле, не очень-то и весело. Со стороны это выглядит ущербно и мерзко. Никогда не думал, что прием пищи может вызвать такие нелепые ассоциации. Словно я вернулся в детство, когда папа включал по телевизору канал про животный мир, и я внимательно наблюдал за тем, как львы охотились на зебр или антилоп, а затем жестоко разрывали их на части. Для себя я сделал вывод, что смотреть за рыбами куда приятнее, чем за львами или людьми.

– Как он тебе?

Кто?

– Какого хрена, ты меня никогда не слушаешь? Эрик. Как он тебе?

Сообразительный, но чересчур высокомерный.

– Ой, Алан, какое это имеет отношение к журналистике? Главное, чтобы он статьи писал хорошо. Возьми его, не пожалеешь.

– Знаешь, я не могу поверить, что такой парень, как Эрик, мог попросить у тебя помощи.

– Он ничего не просил у меня. Я же говорила, я сама решила замолвить за него словечко.

– Зачем?

– Просто…Он напоминает мне тебя.

– Что? Этот приторный нарцисс напоминает тебе меня?

– Да. Только за одним различием. Он возвеличивает себя, а ты опускаешь. Тебе стоит поучиться у него.

– Сара, нарциссизм – это психическое расстройство.

– С чего ты взял?

– Международная классификация болезней. «Нарциссическое расстройство личности», F60.8. Это формируется с самого детства.

Обхватив шею руками, она наклоняет голову и какое-то время смотрит на свою пустую тарелку, как будто размышляет о чем-то внезапно назревшем.

– Что за бред.

– Ты что теперь психиатр?

– В этом несложно разбираться.

– Мне кажется, для этого нужно хоть какое-нибудь образование или хотя бы опыт. Ну ладно, а твой шнырь? Он ведь тоже страдает психическим расстройством?

– Да. Социофобия. Рубрика «Фобические тревожные расстройства» F40.1.

– А шизофрения?

– Смотря, какая именно. Вообще шизофрения это F 20, но она может подр…

– Ебать, Алан! Ты что, знаешь наизусть классификацию психических заболеваний? Откуда? Нет, подожди. Зачем? О боже! – Она прикрывает рот рукой и переходит на шепот. – Ну конечно… Зачем же еще? Это все Рози.

– Нет.

– Не пизди. А что еще? Случайно запомнил?

Что мне ответить? Я не хочу ей врать. Но и правду говорить не получается. Я чувствую такой стыд за свое поведение, потому что понимаю, каким нелепым оно кажется. Какой же идиот.

– Мы еще поговорим с тобой об этом.

Сара, я люблю тебя больше своей жизни, но я не стану говорить с тобой об этом.

– Почему?

Потому что.

– Я просто хочу помочь тебе, не больше.

Мне не нужна помощь.

– Нам всем нужна помощь.

Эти мысли уходят в пространство и теряются где-то под потолком. Есть слова, которые нужно говорить, независимо от того, слушают тебя или нет. До кого-то они обязательно доберутся.

– Почему же тогда ты не позволяешь помочь тебе?

Она молчит. Молчание. Молчание. Молчание. Сара, скажи же что-нибудь. Ненавижу это чувство. Будто ты произнес вслух то, что знали все, но не осмеливался говорить никто.

– Алан, дорогой, – дожевывая мясо, обращается ко мне ее мама. Платье даже самого маленького размера висит на ней, как мешок, но она совершенно не стесняется открывать свои плечи и страусиную шею. Еще одно отличие от Сары, не считая морщин и роста, – хотя бы ты ответь мне.

Да, конечно.

– Зачем твоя подруга горбатится на двух работах и снимает себе отдельное жилье, если мы можем обеспечить ее сполна?

– Мама, прекращай, это тема не для обсуждения за столом.

– Давно ты переехала от родителей?

– Полгода назад, дядя.

– Девочка хочет самостоятельной жизни, почему бы и нет?

– Потому что мне сложно следить за ее питанием.

– Тебе не надо следить за моим питанием.

– Ошибаешься, Сара. Если я не буду следить за твоим питанием, от тебя даже костей с кожей не останется.

– Ну все, хватит, мы сегодня собрались, чтобы посидеть в приятной обстановке.

Мистер Кросс выглядит очень нервным, когда начинает спорить с ней. Дрожащий голос, дрожащие руки. Ясное дело. С женой он всегда согласен, но дочь свою любит больше.

– Со мной все нормально, мама, давай поменяем тему, пожалуйста. Я думаю, гостям уже скучно.

– Тогда почему ты не ешь?

– Мы совсем недавно поужинали, – выпаливаю я свою подготовленную реплику, – честное слово. Как видите, моя тарелка тоже пуста.

– Алан, я знаю, ты просто защищаешь ее и…

– Нет. Я люблю Сару не меньше вас, поэтому говорю правду.

На этот аргумент у них никогда не бывает возражений. Жаль только, что на самом деле, я вру. В любом случае, лучше быть с Сарой заодно и периодически кормить ее, чем ругаться и терять контроль над ее жизнью.

– Хорошо, что твоя сестра сегодня у бабушки. Подумала бы лучше о ней. Она ведь берет с тебя пример…

Сара бьет ладонями об стол, встает и, вежливо прощаясь, выходит из гостиной. В точности, как в фильмах.

С точки зрения психологии, во всем виноваты вы, мистер и миссис Кросс. Но я вам об этом не скажу, потому что слишком сильно люблю свою подругу.

Приятного аппетита.

Хорошего вечера.

До свидания.

Глава 15

I have loved you for the last time

Is it a video? Is it a video?

I have touched you for the last time

Is it a video? Is it a video?

Брось сигарету, Алан. Ты выкурил полпачки. Хватит. Не нервничай, пожалуйста.

Вдох

Понимаешь, Алан, это тяжело объяснить. Я не могу объяснить. У тебя никогда не было такого, что… что ты вдруг внезапно терял интерес ко всему вокруг? Завтракал, принимал душ, смотрел какой-нибудь фильм и вдруг хотел просто исчезнуть в эту секунду? Лечь под одеяло и запереться от мира? Как сбой в системе, который ты не можешь устранить, потому что не знаешь, как. Просто живешь с этим тревожным чувством в надежде однажды избавиться от него. Понимаешь? Понимаешь, Алан?

Выдох

Ветер неприятно щекочет шею, окружая со всех четырех сторон. Приближается то время года, когда дышать становится намного легче. Словно с каждым вдохом у тебя отнимают не только тепло, но и все эти дурацкие мысли. Я готов остаться в нем навечно.

Теперь я понимаю, Рози… Теперь я все понимаю… Но есть ли смысл в том, что ты понял, если опоздал с этим?

I have loved you for the last time

Visions of Gideon, Visions of Gideon

And I have kissed you for the last time

Visions of Gideon, Visions of Gideon

Этот холод греет меня.

Эта серость, эта тишина вокруг…

Темные запутанные кудри, свисающие до самого пояса. Иссиня-черные глаза, бегущие по моему вспотевшему лицу

Пружинистый локон на пухлой щеке, подпрыгивающий в такт каждому шагу

Ледяной океан чувств сносит меня

Легкое скольжение рук по перилам. Вздернутый нос. Надутые губки

Мерзкая тошнота подступает к самому горлу.

Она касается моего плеча и, подпрыгивая на последней ступеньке, с легкостью пера опускается вниз

Кажется, мое сердце с грохотом скатывается по лестнице к самим ее ногам, бесшумно ступающим по голому паркету

Она замечает мой пристальный взгляд, хмурит лоб, машет длинными ресницами и исчезает за стенами гостиной

Первая встреча произошла в больнице отчима, когда она привезла ему свои картины.

А на следующий день ты просто взял и позвал ее на свидание в этот темный, заросший парк вдали от городского шума.

Надеюсь, она все еще помнит, как мы кормили голубей и следили за белками.

Леденящая душу тишина расползается по сухой земле, обходя строгую прямоту стволов и поднимаясь до самой макушки деревьев

– Вы все еще ходите сюда?

Она появилась из неоткуда. Призрачное тело с увесистым темно-коричневым корги на руках.

– Мы знакомы?

– Я живу в доме напротив этой скамейки.

Ее оживленный взгляд не говорит мне ни о чем абсолютно. Кто она такая, и что она хочет от меня.

Щекочущий ветер проносится по телу колющими мурашками, небрежно оставляя за собой сардоническую усмешку.

Раздается треск сухой ветки под ее ногой, и вслед за этим гробовую тишину нарушает стая птиц, рассекающих воздух тяжелыми взмахами крыльев.

– Я видела вас здесь каждую среду и субботу с кудрявой девушкой невысокого роста. Вы мне запомнились. И где она сейчас?

Хотел бы я узнать, почему мне всегда приходится иметь дело с такими людьми.

Мое воспитание не позволяет грубить людям, но почему их воспитание позволяет лезть не в свое дело.

Американские горки. Когда ты скатываешься вниз на большой скорости и жутко сосет под ложечкой. Ты также сидишь в вашем с ней парке и надеешься, что она появится вдали, присядет рядом и положит свою уставшую голову на твое плечо.

Но на деле ты просто слушаешь незнакомую женщину, режущую тебе прямо по сердцу.

– Я знала, что встречу вас. Накрапывает, стоило взять зонтик.

– Сначала полюби то, что ты не в силах изменить, а уже потом изменяй то, что не нравится.

– Где-то я это слышала.

– Если честно, вы меня пугаете.

– Я просто хотела узнать, как у вас дела.

– У меня все прекрасно, спасибо.

– Нет-нет, у вас.

– Что вы имеете в виду?

– У вас с этой девушкой.

– Вам не кажется это ужасно неприличным спрашивать про чужие отношения?

– Вам ведь самому хочется о них рассказать.

– С чего вы взяли?

– Не зря же вы приходите сюда каждую среду и субботу в одно и то же время.

– Мне нравится проводить здесь время.

– Даже без нее?

– У меня нет выбора. Я вряд ли когда-нибудь смогу вновь посидеть здесь с ней.

– Вы с ней расстались?

– Да… мы с ней расстались.

– Вы сожалеете?

– Конечно.

– Чувствуете вину?

– Да.

– Все еще любите ее?

– Да.

– Вам бы к врачу сходить.

– Зачем?

– Вид у вас немного болезненный.

– То, чем я болею, вылечить нельзя.

– Что же это?

Теперь парк теряет прежнее значение и становится беспощадным поборником душевного приступа…

– Извините, я пойду. Приятно было познакомиться…

Хоть мы и не знакомились.

 

Омар, как всегда, не в настроении.

Он занимается мазохизмом, работаю в таком притоне, как этот бар. Но у каждого свои тараканы в голове.

– Однажды ты наткнешься на статью о моей смерти, – говорит он, когда я подсаживаюсь за барную стойку.

– Скорее всего, я ее сам и напишу, приятель.

– Что тебе налить?

– Без разницы, на твое усмотрение.

Я закуриваю и отбрасываю зажигалку в сторону. В выходные это место кишит людьми. «Вам бы к врачу сходить». Вот мой врач, дорогая.

Невзрачные девицы, притворно стоящие у бара и ожидающие каких-нибудь смелых пикаперов. Бар – не то место, куда стоит идти, чтобы просто выпить и поговорить о жизни. Здесь тебя обязательно затащат в постель, польют грязью, разденут взглядом и оттрахают так, что ты никогда об этом не забудешь.

Поэтому половина девушек смотрит мне прямо в лицо и ждет, когда я решусь и потяну кого-нибудь в туалет.

– Ну и, кто на этот раз? – спрашивает бармен, протягивая коктейль.

Если захочешь спать с другими, обязательно сообщи мне об этом

Что за бред ты несешь?

Я хочу знать до того, как все покатится к чертям собачьи

Рози, с чего вообще такие мысли?

Я просто предупреждаю

– Не знаю, я еще думаю.

Играет какая-то дерьмовая музыка, я прислоняюсь к барной стойке и пытаюсь сообразить, сколько времени нахожусь здесь.

Эрик?

Мигание стробоскопа на несколько секунд освещает дальний угол, где за столиком сидят два парня.

Эрик и какой-то тип, облизывающий его губы.

Нет. Здесь не будет сноски из МКБ-10, потому что гомосексуализм – не психическая болезнь. Но я не могу оторваться от них как от величайшей картины Рембрандта.

Вот так встреча.

Он замечает меня, но даже не шелохнется.

Кто б сомневался.

Я отворачиваюсь к Омару и продолжаю с ним тревожную беседу о его скорой смерти от рук радикалов.

У всех свои тараканы в голове.

– Знаешь, ты главное не отворачивайся, – шепчет мне Омар, если это можно назвать шептанием, – но на тебя глазеет один гей. Это очень странно, очень странно. Мы же ничего такого не сделали, да? Ты же не оскорблял их, да?

Остынь, приятель, он мой знакомый.

– Это хорошо, это очень хорошо.

На самом деле, Омара здесь никто не трогает. Люди любят его за дружелюбие и вежливость. Но его параной не оставляет в покое даже меня. Особенно в те дни, когда мне как раз и нужен покой.

– Теперь он идет к нам, он идет к нам, – его глаза бегаю по бару, а губы так быстро движутся, что не разберешь и слова.

– Два секса на пляже, – говорит знакомый голос и бросает купюры на стол, – без сдачи.

Ты меня преследуешь?

– Я расслабляюсь. А ты, видимо, запиваешь тяжелый рабочий день?

– Типа того. Ты же не станешь протягивать свое резюме?

– Я не такой глупый, чтобы делать это в клубе. Ты ужасно недооцениваешь людей вокруг себя.

Его приятель не сводит с меня глаз.

– Я не проигрываю, Алан, мама меня не этому учила.

– А чему же?

– Что я слишком хорош, чтобы бросать начатое на полпути. И с этим не поспоришь.

Он берет напитки и кивает.

– Хорошего вечера.

И тебе всего хорошего, жертва маминых представлений и ожиданий.

Глава 16

Люди достигли пика в своем творческом развитии. Воображение перестало приносить плоды еще в прошлом десятилетии, поэтому продукция культуры теперь напоминает просроченный товар по акции, за которым выстраивается очередь посредственной толпы. Создается эффект спроса. На самом деле, это аффект от кретинизма.

Сначала они сокращают количество цветов на картине,

затем количество слов в книгах,

количество смысла в песнях, фильмах, стихах…

Упрощают все до скелета, восхищаются, поклоняются и сидят с голой задницей в поисках новых идей. А когда идеи не появляются, на свет рождаются ублюдские книги вроде сказок для взрослых и такие ублюдские фильмы, на которые я трачу время раз в месяц в компании Приятеля и Сары.

Кажется, расцвет наблюдается только в порноиндустрии. Да и следить за ней теперь стало нудно до тошноты.

Уничтожение сакральных ценностей – первый шаг на пути к полному разрушению цивилизации. Когда мы закопали цензуру, жизнь перестала нести хоть какой-либо интерес, как если бы ты заранее знал содержание книги или фильма. Прав был тот мужик за столом, СМИ должны иметь определенную цензуру, они должны интриговать, а не разоблачать. Жизнь должна интриговать, а не утомлять. Интрига, тайна, вопрос – движимые интереса, а интерес – движимое прогресса.

Мы потеряли первое, поэтому и встряли на последнем.

Я думаю об этом, пока главная героиня драматично читает заезженную пластинку о любви. Убогое представление режиссеров и, к моему великому сожалению, многих писателей.

Тривиальная концепция успешной драмы – плаксивый монолог о готовности жертвовать и прощать, после которого пара дает отношениям второй шанс.

В жизни так не бывает.

Я стучусь в спальню. Очень тихо, чтобы случайно не разбудить ее. Никто не отзывается. Скорее всего, она спит. Мне нужно увидеть ее. Мне нужно извиниться именно сейчас. Я открываю дверь и тихо, на цыпочках пересекаю комнату. Очень холодно. С открытого окна раздается шум ночного города. Укутанная под одеяло, она неслышно сопит, пока на щеках поблескивают слезы. Как долго она плакала?

Я смотрю на ее макушку и не решаюсь дотронуться. Я просто лежу и шепчу самому себе: «Мне так стыдно за то, что я сделал. Я люблю тебя. Очень сильно.»

Она шевелится под одеялом, поворачивается ко мне лицом и внезапно тянется обнять. Она меня прощает

Так мы и лежим с ней до самого утра. Безмолвно. В объятиях

Вот как бывает в жизни. Ты просто молча прощаешь человека. Ты иногда даже не знаешь, сколько раз успел облажаться и сколько раз тебя простили. Ты не кричишь об этом всему миру и уж тем более своей половинке.

И после ссоры любовь не крепнет. Каждый раз она дает крохотную трещину, которую ты поначалу не замечаешь также, как и свои косяки. Это бомба замедленного действия. В какой-то момент она обязательно взорвется. Как ружье Чехова.

Жаль, что понял я это слишком поздно.

Нам обязательно досматривать это, спрашиваю я.

– Осталось немного, – шепчет Приятель и кивает на Сару, – п-потерпим.

– Меня начало тошнить с того момента, когда она села в машину к незнакомому парню с репутацией бабника и поехала с ним к озеру в лесу или где это там было. Это же такой бред. Он мог сделать с ней, что угодно, например…

Сара подрывается с места и выходит из комнаты. Через минуту она протягивает нам с Приятелем по бутылке холодного пива.

– На, заткнись и пей, дай мне досмотреть этот гребаный фильм.

Слишком рано начинает темнеть. Под окном пустая детская площадка, за углом – полицейский участок, через три квартала – детский сад и школа. Самый безопасный район, который можно было найти, достался Саре. Никогда не понимал, зачем ей жить на отшибе мира только, чтобы быть ближе к полицейскому участку?

Хотя…

Преступность и ненависть друг к другу – синонимы современности. Сейчас можно получить пулю в живот даже из-за цвета глаз. Настоящее ублюдство.

Сколько можно курить, спрашиваю я себя. Но пока Сара с Приятелем увлечены фильмом, я только этим и могу себя занять.

Эта старушка не выходит у меня из головы. Паранойя? Галлюцинации?

«Вы расстались?»

«Да… мы расстались»

Атлас расправил плечи и все рухнуло на мою голову.

Сара сидит на полу, скрестив ноги и сгорбив спину. Так она выглядит еще худее.

Каждый контур ее тела, словно нож, больно тычет в сердце. Сколько лет мне понадобится, чтобы понять, что именно привело ее к такому состоянию?

– Он даже не слышит меня.

– Вы мне?

– Да, фильм давно закончился, я рассказывала Приятелю про Эрика, а он оказывается ничего не знает.

Эрик… Если бы Эрик пришел во второй раз, я бы рассказал все. Но он не появлялся с того дня.

– Может быть потому, что он не хочет быть навязчивым?

– Нужно уметь добиваться своего, а не прятаться дома из-за каких-то предрассудков.

– Ты разговариваешь, как засраный капиталист. А как насчет человеческого фактора?

Если честно, мне так плевать на этого Эрика. В моей жизни есть вещи поважнее, чем забота о благополучии высокомерного гея-нарцисса.

– Мы возьмем его, – Приятель опускает пустую бутылку на пол и трет покрасневшие глаза.

– Зачем он нам?

– М-мы всегда искали ж-ж-журналистов, а-а-а он сам хочет устроиться именно к-к нам. Почему бы не дать ему шанс? С-Сара говорит, он хорошо пишет.

– Он пишет охренительно.

Интересно, она догадывается, что он чертов гей. Много ли она о нем знает? Не свернется ли это в какую-нибудь очередную взрывчатку? Стоит ли мне об этом рассказать?

Нет.

Я ничего не знаю, кроме его ориентации, а это ровным счетом ничего не значит.

– Он не самый лучший собеседник, – продолжаю убеждать я, зная, что с Приятелем они точно не найдут общий язык.

– Главное, чтобы работу делал, да ведь?

– Как скажешь, босс, – усмехаюсь я, – твое слово – закон. Как дела с Кантом? – Спрашиваю я Сару, чтобы переключить внимание.

– Все еще хорошее снотворное. Как дела с бессонницей?

– Все еще не отпускает.

Таблетки перед сном уже не помогают.

Книги уже не помогают.

Ничего уже не помогает.

Каждый день просыпаюсь в одно и тоже время. Каждое утро.

– Я тут подумал, – натяжной потолок отражает размытый силуэт двадцатитрехлетнего парня, сидящего на подоконнике десятого этажа у настежь открытого окна, – ведь не бывает такого момента времени, когда все стабильно, да? Не бывает такого, чтобы жизнь остановилась и вместе с тем притормозила тебя. Не бывает такого, чтобы ты ни к чему не стремился. Всегда есть какая-то дыра, которую нужно заполнить. Какая-то пусть и маленькая, но проблема, которую нужно решить. Почему? Почему так получается?

– Жизнь – это процесс, Алан, нет никакой конечной станции, где ты можешь отдохнуть.

– В-вообще-то есть, – Приятель двигает меня к стене и прикрывает окно на форточку, – называется «смерть».

Я слышу неуверенную усмешку, затем он садится обратно на диван и, обняв подушку, упирается взволнованным взглядом в ковер.

– Мне так кажется.

– В любом случае, – Сара присаживается рядом и делает затяжку, – все будет хорошо.

Нежная материнская рука касается моего лица, и я ощущаю неистовое желание прильнуть к ней и утонуть в объятиях.

– Жизнь все еще продолжается. Не будь такой тряпкой. Я не хочу проводить сеансы психотерапии, Алан. Ты уже взрослый мальчик. Найди в себе силы справиться с этим.

Она права. Если не найти успокоение в самом себе, все покатится к чертям собачьим.

– Мы все когда-то будем счастливы, иначе в чем смысл всего этого дерьма? На хуй тебе твоя жизнь, если ты ею недоволен? Либо ты счастлив, либо на смертном одре будешь жалеть, что не прикончил себя раньше, выбросившись хоть с этого окна.

Приятель забирает пустые бутылки и скрывается на кухне.

– Ты видишь смысл жизни в счастье?

– Почему нет? Это самая оптимальная позиция, потому что ты можешь назвать счастьем что угодно – работу, любовь, деньги, детей, путешествия, одиночество и так далее по кругу. Дай сигарету.

Она прикуривает, сморщив лоб, и оглядывается на улицу.

Странно. Я не вижу в этом взгляде того счастья, о котором она говорит.

– Любовь?

– Да, Алан, именно любовь.

– Вот только не всех она считает достойными.

– Все будет заебись, – шепчет Сара так неуверенно, словно хочет убедить в этом саму себя, – просто поверь в это.

– Вопрос в том, когда?

– Когда ты перестанешь об этом думать. Я тебе клянусь, Алан, ты получаешь что-то, когда перестаешь об этом думать. Гребаная Вселенная, в твоем случае – Бог, – обращается она к Приятелю, когда тот устало опускается на диван, – работает именно таким образом.

Интересно, она следует всему, что рассказывает мне? Или же это отвлеченный образ, абстракция, сон, который ей необходимо кому-то поведать, но который не имеет ровно никакого значения в ее собственной жизни?

– Но ты же… ты же не думаешь ни о чем плохом?

Я понимаю, о чем идет речь, но жду, пока она произнесет это сама.

– Ты же не думаешь о том, чтобы… ну чтобы наложить на себя руки? Ты же не думаешь об этом, правда?

Думаю ли я об этом? Конечно, да. Хочу ли я этого? Не знаю…

Я качаю головой и поворачиваюсь к освещенной улице. Все. Слишком сложно, чтобы говорить об этом напрямую.

Она бросает недоверчивый взгляд и делает затяжку. Если бы я мог дать Саре свои лишние килограммы, я бы не задумался ни на секунду. Уличный свет подчеркивает изгибы ее тела, о которых знаю только я. Мешковатая одежда, в которой она прячется, не может скрыть то, что выдают глаза.

Все ее жизнь – жутко неудачная попытка быть той, кем она не является.

Если бы я знал, что с ней произошло… С ними…

Неподвижное тело Приятеля всегда вызывает во мне двойственные чувства. Возможно, смерть избавила бы его от многих проблем.

Так можно сказать и обо всех нас, на самом деле, но он словно бы устал жить.

Сначала смерть родителей. Затем смерть дедушки. Смерть собственной личности. Осталось потерять бабушку и веру в Бога, чтобы, наконец, уйти самому и не терзаться сомнениями.

Мне кажется, что я потеряю их совсем скоро. Но почему?

Если бы я знал…

Если бы…

Глава 17

Самое страшное наказание, которое может понести человек, – это всегда за преступление, которого он не совершал.

Мы все наказаны за тех, кто осмелился прикоснуться к нашей душе и запятнать ее.

Это жизнь.

А это мера ее справедливости.

До чего же дерьмовое положение.

Она мне говорит: «ты не мог бы убрать из угла гладильную доску? Я хочу передвинуть туда книги»

Что? Все свои книги? Их же не меньше тысячи, ты до вечера будешь возиться с ними

Да, знаю

Малыш, тебе нечем заняться? Давай лучше пойдем прогуляемся, пока на улице солнце

Я не хочу гулять, Алан. Я просто хочу переставить книги

Зачем?

Мне уже надоело смотреть на одну и ту же картинку. Я хочу что-то поменять. Ты можешь хотя бы один раз не задавать лишних вопросов, а просто помочь мне?

«Я хочу что-то поменять…»

Это был звоночек.

Явный намек на то, что пора обратить внимание на жизнь, которая ее окружает, и понять, почему она хочет ее поменять.

Надо признать, что смотреть на вещи намного проще, когда они в далеком прошлом. Сейчас все становится предельно ясным, не то, что пару лет назад.

Человеческие отношения сами по себе такая невыносимая штука. Порой наизнанку выворачивает от того, насколько все запутано, индивидуально и неясно. Не знаю, как у других, но у меня не всегда хватает терпения находить подход для всего и всех.

Это ведь каким бдительным дятлом надо быть, чтобы знать, у какого именно дерева и что именно лечить.

How could I ever know you

When you are miles and miles away?

How could I forgive myself?

How blind and scared I was

Oh, empty note

Shadows of my past

Made it through the end

Oh, empty note

Shadows of my past

Made it to the end

Почему ее нет здесь? Почему я не могу обнять ее? Почему я засыпаю один и просыпаюсь один? Почему? Почему я позволил этому случиться?

Смертельно страшно проснуться однажды и понять, что ты бесповоротно потерял человека.

Первые несколько ссор ты всегда переживаешь спокойно. Человек разворачивается, хлопает дверью, исчезает на пару часов и вновь возвращается обратно.

Ты знаешь, что он вернется. Он ведь всегда возвращается.

В этом и есть закон подлости. Ты будешь уверять себя в том, что человек вернется, даже когда он бесследно исчез.

А потом внезапно придет осознание.

Это сейчас меня ничем нельзя удивить. Я принимаю вещи как данность, а к новостям отношусь с необычайным безразличием.

Но полгода назад потрясения вселенского масштаба свалили меня с ног. И я вдруг понял, что был слеп. Или притворялся слепым… Уже и не знаю…

Гребаная цепная реакция.

Стоит начать размышлять о чем-то одном, как тебя сразу же затягивает в водоворот и топит, топит, топит…

Эта… Эта несоразмерная ни с чем ублюдская тревога.

Знаешь эту тревогу, которая растет где-то в груди, неприятно сжимает сердце и словно бы выталкивает наружу кишки? Тревога, от которой в горле непробитый ком, а глаза на мокром месте? Тревога, которая отдергивает твою руку каждый раз, когда ты хочешь взяться за дела. Вот это чувство, которое ты испытываешь, оставшись наедине. Когда взгляд застывает на неприметной детали гостиной, а улыбка тает в тени надвигающегося вечера, и ты понимаешь, что больше не можешь терпеть свое одиночество. Тебе обязательно надо встретиться с людьми. Обязательно надо расписать свой день с семи утра и до поздней ночи, чтобы вернуться в пустую квартиру и упасть бездыханно на кровать. Проснуться и вновь пуститься в этот социальный котел спасения, даже если в нем не будет того человека, которого ты видишь в каждом прохожем.

Эту тревогу не выплакать, не переспать, не переждать, не проигнорировать, не притупить.

Она просто душит своей силой. Просто высасывает из тебя все живое, что есть.

И все, что ты можешь делать, – это просто ждать.

Ну что ж. Терпения тебе, мой друг.

Просто постарайся не двинуться психикой.

Oh, empty note

Shadows of my past

Made it to the end…

Рефлексия – это, конечно, замечательно, но Приятель терпеть не может опоздания. Точнее их не может терпеть его бабушка. А я должен уважать того, кто платит мне деньги за пару никчемных статей, которые мне удается родить. Храни ее Господь со всем ее состоянием.

 

Бездомный, развалившийся под дверью редакции, явно ждет смачного пинка под зад. Это своего рода игра. Я знаю, если я выгоню его, он появится здесь на следующий день. Ему не страшна грубость. Он сталкивается с ней каждый день. Возможно, ему это даже нравится – чувствовать себя жалким и обвинять жестокость мира в своем бедственном положении.

Рози сказала бы, что он играет в одну из игр Эрика Берна. Безотказно следует предписанному сценарию.

Хотя, по ее мнению, мы все играем.

Все человечество. Целиком и полностью.

Психически неуравновешенный сброд, который не может найти себе место.

В этом есть доля правды.

А еще я думаю, что ему нужна человечность. Наверное, поэтому я ничего не предпринимаю. Потому что не знаю, сколько во мне человечности… И смогу ли я чем-нибудь ему помочь.

Свет внутри выключен. Входная дверь закрыта. Я дергаю пару раз за ручку, стучу по окну, пишу Приятелю, что стою под дверью редакции и вижу, наконец, как он торопливо спускается вниз.

– И-извини, что пришлось вызвать, точнее, что тебе пришлось выйти в свой выходной.

Неприятный запах ударяет в ноздри, словно где-то под лестницей умерла мышь. Бред какой-то.

– Дома все равно нечего делать. Почему дверь была закрыта?

Он успевает добежать до середины лестницы. Нехотя останавливается, хоть и старается изо всех сил скрыть свое нежелание. И нервно сжимая перила, поворачивается ко мне вполоборота.

Он не обязан отвечать, а я не должен спрашивать. Но каждый раз получается так, что я интересуюсь, а он отчитывается.

– Я был занят с бабушкой. На у-улице много людей. Не хотел… Понимаешь? Они м-могли что-то украсть.

Конечно, могли. Твое спокойное психическое состояние, балбес. Можешь даже не продолжать. Я вижу, как твои костлявые ноги рвутся наверх. Пора бы уже убрать табличку 25/7. Совсем неуместно.

– Там, на почте, – кивает он в сторону своего стола, – поможешь, пожалуйста, разобрать?

– Конечно. Для этого я и здесь.

Он уже хочет уйти, но не знает, как правильно это сделать. Бедный мой Приятель. Кажется, еще пару минут такого тесного и личного общения, и его хватит паническая атака.

Вдох

Выдох

Приятель

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на такие пустые переживания.  Но разве ты можешь что-то с этим поделать? В этом вся и проблема. Ты ни в чем не виноват, но именно тебе это все и расхлебывать.

– Как бабушка себя чувствует? – Спрашиваю я, чтобы скрасить тишину.

– Н-неважно. Она приболела. Я ей сейчас очень н-нужен. Она правда болеет.

– Пусть поправляется. Не переживай за почту. Я все разгребу, босс. Иди к бабушке.

Он разворачивается, и я понимаю, что ничего не выглядит так жалко, как зависимость.

Скажи это себе, Алан.

Как ты назовешь свою зависимость?

Приятель, подтирающий задницу бабушке и скрывающийся за монитором компьютера.

Эта бедная старая женщина, продавшая душу Богу.

Сара, избегающая калорий.

Твоя мать, дезинфицирующая каждый кубический метр воздуха.

Бомж, заглядывающий внутрь в надежде угоститься сигаретой.

Ребенок, тянущий пальцы в рот.

Фотомодель с прилипшей к руке камерой.

Тридцатилетний клерк, заглядывающий в кабинки примерочных.

Чем ты лучше?

Чем их зависимость отличается от твоей?

Кому интересна степень, характер и продолжительность, если сама суть неизменная?

Если все мы – психически неуравновешенный сброд, который не может найти себе место.

Пора взять себя в руки и заняться делами. Эти нескончаемые мысленные дискуссии порядком заебали меня.

– Тук-тук.

Узнаю этот смачный голос, пропитанный беспринципной твердостью. Стоит ли поворачиваться? Может, он заметит, что я его игнорирую, и сам захочет уйти?

– Что-то у вас слишком темно. Я включу свет.

Все еще не хочу на него смотреть. Откуда у меня такая мерзкая предвзятость?

– Сегодня, на удивление, хорошая погода, я решил прогуляться и…

– Зачем тебе это надо?

Бумаги летят через стол, и я начинаю прожигать взглядом его каре-зеленые глаза. Безучастные, спокойные, но весьма заинтересованные вспышкой моего гнева.

– Я отказал тебе при первой встрече, даже не пообещал подумать. Я не отвечал ни на одно твое сообщение и даже не читал твои тексты, которые ты присылал на почту. Я же объяснял – у нас нет свободных вакансий. Что ты здесь делаешь?

– Я ведь уже объяснял.

Руки с пульсирующими венами прячутся в карманы брюк. Он опирается спиной о перила. Соблазн выпустить пар слишком велик. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не бросить в него стул.

– По-твоему, я сворачиваю на полпути, потому что какой-то несостоявшийся журналист отказал мне в работе? Ты меня недооцениваешь.

Снова это вычурное представление. Он расхаживает вокруг столов, разглядывает мебель и стены, как впервые, останавливается посреди комнаты и бросает на меня осуждающий взгляд.

– Я не стану пресмыкаться перед тобой. Это низко. И совершенно несвойственно для меня.

Так зачем же ты меня осуждаешь?

– Ты даже не потрудился прочитать мои тексты. Мало того, что ты очень многое потерял, так еще и проявил крайнее неуважение. Где твое воспитание? Сомневаюсь, что тебе было бы приятно на моем месте. Возможно, пойми я настоящую причину твоего отказа, мне самому не захочется прозябать здесь жизнь. А пока я тебе просто дам один маленький совет: не стоит пренебрегать ценным трудовым ресурсом по причине переполненности штаба. Нецелесообразно. И крайне непрофессионально.

– Твое высокомерие начинает раздражать меня.

– Так вот в чем причина, – усмехается он и церемонно присаживается за мой стол, – тебя беспокоит, что я уверен в себе и в своих способностях.

– Это не уверенность, это самомнение.

– Неважно, как это отражается на работе?

– Слушай, я знаю таких, как ты. С вами невозможно разговаривать. Вы слишком озабочены своей личностью, чтобы отвлекаться на других людей.

– А у тебя наверняка огромный опыт общения с такими, как я, да?

Рози, это же твоя сестра, ты не можешь просто так взять и перестать с ней общаться

Ты же перестал общаться со своей матерью?

У меня были на то причины

У меня они тоже есть, почему ты их не учитываешь?

Какие? Тебе просто не нравится, что она постоянно думает о себе

Нет, Алан! Как ты не поймешь?! Мне не нравится, что она постоянно забывает обо мне! И она никогда не будет обо мне думать, пока я не стану хоть чуть-чуть ближе к ее уровню. Она считает меня представителем низшего класса, думает, что лучше меня, умнее, талантливее, красивее. С ней невозможно общаться. Она слишком озабочена своей личностью, чтобы отвлекаться на других! А ты слеп, как осел, если не видишь этого! Разуй глаза, пожалуйста, и хоть раз согласись со мной в том, в чем сам не уверен

Мы же не можем бросить ее на произвол судьбы

Так эти люди и добиваются успеха: либо их жалеют, либо им подчиняются. А первое равносильно второму

– Таких, как ты, либо жалеют…

– Либо?

Либо расчленяют и закапывают недалеко от завода, чтобы все сточные химикаты быстренько разъели никчемную тушу. Такие, как ты, только разрушают жизни близких. На большее вы не способны…

– Либо что? – повторяет он нетерпеливо.

Какой же я кретин! Не даю парню шанс только потому, что он навевает плохие воспоминания. Вот и причина моей предвзятости.

Боже, Рози, что же ты со мной делаешь…

– Либо запоминай, – я собираю разбросанные листы и складываю их обратно на стол, – любая критика будет восприниматься тобой не иначе, как спокойно и осознанно. Мне плевать, какого ты о себе мнения. Если мне что-то не нравится, я об этом говорю прямо, так что приготовься усмирять свое эго. Запомни – я твой босс, а не приятель. Писать можешь на любые темы. Никакой цензуры, никакой сдержанности, никаких рамок. Периодически надо присутствовать на общих собраниях, аванс выплачивается 15 числа каждого месяца, зарплата в конце месяца. Есть оклад и есть премиальные за опубликованные статьи, которые оцениваются как количественно, так и качественно. Твоя задача – любить свою работу. Только тогда не возникнет никаких проблем. Вопросы?

Я вижу его сжатые скулы. Острые, как бритва. Хладнокровный взгляд и тяжелое дыхание. Грудь вздымается так, словно готова взорваться.

Я его задел. Кажется, ожидается пушечный выстрел. Однако он невозмутим, как удав, что больше всего меня и раздражает.

Интересно, как он ведет себя в постели? Такой же невозмутимый? А может податливый как кастрированный кот?

– Посмотри статьи.

Хруст пальцев, стук туфель о паркет, шум с улицы и тревожный звон стеклянных книжек над дверью.

Вдох

Выдох

Алан

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на такие пустые переживания.

Ты ничего плохого не сделал ему.

Но ты говорил с ним, как с куском дерьма. Он не заслужил такого отношения.

Пора приучать его к жизни с простыми людьми, иначе его светлая голова окоченеет на вершине своего нарциссизма.

Ты ему не мамочка.

Именно поэтому я не гублю его, а спасаю. Хоть кто-то же должен этим заниматься.

Нашелся герой. Лучше бы за собой присмотрел.

За собой уже поздно… Рози все сделала…

Скрип лестницы тонет в тишине, и рядом со мной вырастает Приятель.

Тянет потом. Перенервничал, бедняга.

– Это был Эрик. Теперь он у нас работает

– Угу.

– Не знаю, правда, зачем он нам.

Надеюсь, у него хотя бы неплохие статьи. Чертов нарцисс.

– П-посмотри его статьи.

– Сейчас?

– Нет-нет. Когда захочешь. Он п-просто нам нужен д-для этого.

Я открываю первую статью…

Вторую…

Третью…

– Что скажешь? – Спрашивает меня Приятель, спрятавшись за перила.

– Что я могу сказать? Это очень хорошие тексты, очень. Давно ты их прочел?

– К-как только он отправил.

– А почему не сказал мне?

– Ты же не хотел их читать, вот я и не говорил.

До меня доносится судорожное биение его сердца. Еще немного и он свернется в свой безопасный асоциальный кокон.

Пока этого не произошло, думаю, самое время задать вопрос, который я тяну за собой, как хвост, уже который месяц.

– Ты прочитал все его статьи, и ты наверняка знал, что он был у нас, но не спустился вниз. Я никогда не спрашивал, но почему ты ни разу не появился перед работниками?

Мой вопрос встретило задумчивое молчание. Кажется, он сам не знает ответа и пытается высосать из пальца что-нибудь приемлемое, что-нибудь простое, что не заставит его потом краснеть перед зеркалом каждый раз, когда эта сцена будет разыгрываться в его голове  как неудачная комедия.

Его взгляд прожигает пространство, в котором мне нет совершенно никакого места. Непереносимое напряжение.

Боится.

Боится, что не воспримут всерьез. Боится насмешек. Это страшнее всего на свете.

Твое состояние страшнее всего на свете, Приятель.

Люди, которые сделали это с тобой, – страшнее всего на свете.

Глава 18

Все что я делаю – сплошная рутина. Дом – издательство – дом.

Я застрял в какой-то удушающей петле. Не ощущаю ни время, ни пространство. Как будто прозябал поворот. Не успел свернуть. И теперь либо ехать в неизведанном направлении, либо выезжать на встречку.

Я даже не могу закрыть глаза. Рози всегда начеку. Мое одиночество – ее обитель. Раньше все было наоборот.

Wish that you would hold me

Or just say that you were mine

It’s killing me slowly

Мерзкий дождь. Льет как из ведра. Мерзкий ветер. Вся улица теперь завалена мусором. Мерзкая осень. Поскорее бы она исчезла со всей своей мерзкой меланхолией.

Дело ведь не в осени, правда?

Дело в тебе самом, кретин.

Мир вокруг тебя – отражение твоих мыслей.

Мир вокруг тебя – это ты сам.

Сигарета трясется между пальцами. Я весь в пепле. Все горит внутри и тлеет. Чувствую себя искомканным куском дерева в центре лесного пожара.

Представим на минуту, что она сейчас перевернется на другой бок, закинет руку за голову, начнет сопеть и через секунду потягиваться, сползая в низ кровати.

Представим на минуту, что я ринусь к ней под одеяло, обхвачу руками крохотное тело и потянусь к нежным полуоткрытым губам.

Представим на минуту, что я медленно сниму с нее все вещи и так же медленно войду.

Представим на минуту…

Нет. Пожалуйста. Нет. Успокойся.

Есть вещи, которые лучше не представлять, о которых лучше совсем не вспоминать.

Это самое настоящее насилие, Алан.

Дверной проем, к которому она недовольно прислонялась каждый раз, когда ждала меня по утрам.

Стол, на который она запрыгивала, чтобы самозабвенно допивать свой зеленый чай.

Бесчисленные ряды рубашек, которые висели здесь, теперь обнажили пустоту… дома, жизни, души…

В моей жизни творился настоящий пиздец, пока она не появилась в ней. И пиздец продолжился, когда она ушла… Все, что происходило с ней, казалось сказкой. Вот только Андерсена я не очень люблю.

Сегодня встреча с Сарой. Надо выглядеть естественно и совсем не подавать виду. Совесть мучает от того, что я не могу быть с ней полностью. От того, что я всегда частью своих гребаных мыслей нахожусь в другом месте с другим человеком.

Кажется, я начинаю предавать всех, кто рядом, ради человека, который предал меня.

Я делаю это неосознанно. Возможно, и она того не хотела.

Да к черту все это. Я обвиняю человека   в том, что он от меня ушел, когда надо винить себя, что позволил этому произойти.

Моя жизнь напоминает сопливую драму. Как я до этого докатился?

“Страдание – личный выбор каждого”. Кажется, это был Мураками. Кажется, он знает толк в жизни. Хотя кого я обманываю? Жизнь основана на опыте. И ты никогда не будешь знать ее наверняка.

Философ недоделанный.

Надо позавтракать.

Надо поговорить

О чем?

О нас

Нет, Рози, не начинай, я знаю, чем это закончится. Каждый раз, когда мы говорим о нас, мы не приходим ни к чему, кроме ссоры. Это ненормально

Ты предпочитаешь молчать?

Я предпочитаю не ссориться

Молчать, чтобы не ссориться

Чего ты добиваешься?

Любви

Что ты несешь? Разве я тебя не люблю?

Есть определенная цепочка событий, которая всегда ведет к определенному исходу. Разумный человек прослеживает эту цепочку уже на стадии зарождения. Но я, к сожалению, далек от разумного человека.

 

– Я не понимаю, почему родители постоянно покупают мне кучу всякого дерьма. Они думают, что знают меня, когда тратят деньги на бесполезные для меня вещи. Создается иллюзия заботы. Потому что, если бы они действительно заботились обо мне, то покупали бы мне то, что я хочу, а не то, что хотят они.

– Твои родители любят тебя

– Мои родители любят меня. Но любви не бывает достаточно, понимаешь? Она необходима, но не достаточна.

Сара, как всегда. Облаченная в плед, она сосредоточенно вбивает уйму цифр в рабочий компьютер и, наверное, умирает от скуки. Да, здесь мертвецки скучно. Даже в морге, кажется, будет повеселее.

Любовь. Недостаточная, но необходимая часть жизни. Звучит уж очень сентиментально. Хотя все сентиментальное отчасти правда. Душевные переживания человечества умещаются в сентиментальных изречениях писателей, а я начинаю говорить как законченный романтик.

– О чем ты думаешь?

Она перебирает полки с поступившим товаром.

– О любви.

Вот бы и в моей голове перебрать все полки и расставить все по местам.

– Не заполняй голову ненужными мыслями.

Я готов даже заплатить за это.

– По-твоему, любовь – ненужные мысли?

– Алан, да! Меня тошнит, когда люди начинают трещать о любви. Сентиментально, скучно и бесполезно. Давай хотя бы ты не будешь этим заниматься.

Как скажешь.

Сара не знает, что такое любовь. Иногда она о ней говорит, но… Плохо это или хорошо, решать не мне. Но она явно лишена чего-то очень важного.

– Тем более твои мысли о любви всегда перетекают в мысли о Рози. А это – худшее, что может произойти.

– Ты – бестактна.

– Я – прямолинейна. Все мы знаем, чем это заканчивается. Приступы депрессии и желание умереть возле моего унитаза.

И что мне на это ответить?

– Разве я не права?

– Права.

Впрочем, как и всегда, Сара. Но важно ли всегда говорить правду?

– Важно, чтобы не позволить человеку сойти с ума. Да, Алан, я не позволю тебе опустить руки. Чего бы мне это не стоило. Даже если ты сам захочешь смыть свою жизнь в унитаз, я спущусь в канализацию и вытащу тебя оттуда.

– Ты же не хотела проводить сеансы психотерапии?

– Ты безнадежен.

Она слишком добра. Я этого не заслуживаю. Возможно, заслуживаю. Я не знаю, черт возьми. Я уже ничего не знаю.

– Здрасьте! Дайте мне заказ.

– Номер заказа пожалуйста или фамилию.

Я никогда не буду доволен своей жизнью. Уже никогда. Так есть ли тогда в ней хоть какой-то смысл? Но неужели из-за отсутствия смысла я готов лишить себя жизни?

Опять эта густая каша в голове. Варится уже который год. Вопросы. Вопросы. Вопросы. От них никуда не убежать.

– Я же сказала “нет”. Что непонятного в моих словах?

– Я знаю вас. Вы всегда говорите “нет”, когда на самом деле хотите сказать “да”.

– Что это значит? По-вашему, девушки всегда готовы отдаться мужикам?

– Девушки слишком большого мнения о себе. Я уверен, не будь здесь людей, – он оглядывается из-за своего толстого плеча и бросает на меня довольный взгляд, – мы бы уже с тобой развлекались в примерочной. Ты просто набиваешь себе цену, красотка.

– Какого хрена?! Ты забрал заказ? Тогда вали отсюда ко всем чертям.

Секунду назад я и не думал лезть в разговор, но Сара… Она застыла с выпученными глазами, словно увидела перед собой самого дьявола.

– Тебя никто не просил влезать.

– Послушай сюда, я хватаю его за грязный, вспотевший ворот рубашки и подвожу к примерочной, – хотел развлечься в примерочной? Давай развлечемся. Либо ты сейчас уходишь, либо я разбиваю твою жирную голову об это зеркало, кретин.

Искусство ведения переговоров у людей, страдающих социопатическим расстройством личности (F60.2) заключается в двух основных шагах. Шаг 1 – угроза. Шаг 2 – избиение. Меня смело можно назвать психопатом.

– Все, все, герой, успокойся. Это же просто шутки.

Омерзительная, грязная улыбка садиста.

– Я бы и не подумал ее обидеть. Она просто приняла все близко к сердцу, да красотка?

Я неясно выразился, а?!

Пять секунд, и его пятки сверкают на скользкой лестнице у входа. Трусливый подонок.

– Ты в порядке?

Она кивает в пространство и вновь прячется за стойкой.

Настоящий ублюдок.

– Забей, Алан, очередной долбаеб. Типичное поведение.

– И много здесь таких?

– Достаточно.

– Почему ты не уйдешь?

На секунду она поднимает голову, и я замечаю спокойную еле заметную улыбку. И в этой улыбке нет абсолютно никакого желания существовать.

– Сколько можно бояться? Надо воспитывать в себе стойкость. Не только нам, никто ведь не застрахован от этого.

– Но вы под большей угрозой.

– Потому что ваши друзья не могут держать свой член за ширинкой? Возможно.

В ней умещаются все контрасты мира. Грубость замещается спокойствием, а резкость – сдержанностью. Что-то мне все это не нравится.

 

Как не нравится то, что она все еще сидит на этой скамейке и ждет меня.

– Добрый вечер, – говорит она своим милым, безобидным голосом.

– Здравствуйте.

– Я думала, вы не придете. В прошлый раз вас здесь не было.

– Я был занят.

– Чем вы были заняты?

Лежал дома и смотрел на потолок.

– Присаживайтесь.

Корги дружелюбно двигается в сторону и уступает мне место.

– Я был груб в прошлый раз?

– Конечно, нет, что вы. Вы отреагировали как нормальный, здоровый человек. Согласитесь, было бы весьма странно, начни вы рассказывать всю вашу с ней жизнь.

– Просто я не люблю, когда начинают говорить о ней.

– Почему же?

– Потому что на занимает очень важную часть в моей жизнь.

– И что же, после расставания вы ни с кем больше не проводите время?

– Ну…

– Можете не говорить, такой молодой человек, посещающий бары, вряд ли сможет устоять перед красавицами.

– Откуда вы знаете?

– Я достаточно долго живу на этом свете, чтобы знать такие бытовые вещи. Мой муж сделал бы тоже самое, если бы я умерла. Хорошо, что он умер раньше.

– Эти бары… и девушки… это совсем не то, что вы…

– Вы не знаете, что я могла подумать. Давайте не строить ложных догадок. Причины, по которым люди поступают тем или иным образом, давно уже расписаны в книгах. Каждый из нас знает, чего он хочет.

Я бы так не сказал, дорогая. Мы слишком молоды, чтобы разбираться в своих желаниях. Да и возраст тут не при чем.

Обстоятельства. Обстоятельства. Обстоятельства.

Миру нужны люди с твердыми яйцами, которые не потеряют себя в стрессовой ситуации.

– Знаете, – она вдруг прерывает свое молчание, – когда я наблюдала за вами, когда вы сидели здесь или же прогуливались вдоль улицы, душе всегда становилось очень тепло. Как жаль, что сейчас вы не радуете меня.

Кому-то было бы приятно осознавать, что они приносят людям радость. Мне же все равно. Нужна ли мне чужая радость, когда у самого внутри тлеющие поля. Да и как мы ее приносили? Как мы с Рози могли приносить кому-то радость?

– И что же, совсем нет никаких шансов, что вы вернете отношения?

Я качаю головой.

– Как жаль.

– Не все стоит возвращать. Это как наступать на одни и те же грабли.

Но интересно, как бы это было? Что бы мы сказали друг другу, если бы снова встретились? Привет? Как дела? Прости, что разрушил все, что ты строила годами? Прости, что разрушил наши жизни?

– У вас все было плохо?

– Я бы так не сказал, просто были проблемы.

– У нас с мужем тоже все было не ладно. Постоянно ругались. Потом он умер, и ко мне вдруг пришло осознание этого… конца… Чувствовать вину за смерть любимого человека… Я, честно признаться, ужасно невротичный человек. С тех пор, как я осталась одна, меня окружает постоянная тревога. Не понимаю я этого…

Тревожное расстройство неуточненное. F41.9

– Он покинул меня и, кажется, отомстил за все мои выходки…

Он покинул ее и оставил вечную память о себе.

– Вы никогда не жалели, что не умерли вместе с ним?

– Конечно. Конечно, я жалела. Никто не хочет чувствовать боль потери. Но лучше заглушить эти мысли покупкой собаки или поездкой на море, чем совсем сойти с ума.

– Сойти с ума?

Она кивает и берет своего корги на руки. Он нежно прижимается к ее груди и закрывает глаза, словно готовится ко сну.

– Здесь очень спокойно, – говорит она, – какой и должна быть старость. Спокойной, размеренной и тихой. Хотела бы я…

Она замолкает и поднимает голову к небу. Сквозь ветвистые кроны деревьев можно разглядеть пышные, грязные облака.

– Хотела бы я вернуть все назад и никогда его не встретить.

– Вы его не любили?

– Я его любила и ненавидела.

Она его любила и ненавидела. У всех есть что-то, что они любят и ненавидят. И хуже всего, когда это – ты сам.

Глава 19

Ты видишь себя причиной или жертвой?

Ты хочешь страдать или извиняться?

Будь честен с собой, приятель.

Будь как чистый лист бумаги, который лежит перед тобой на столе. Отрекись от мыслей и реши для себя, кем ты являешься и что ты из себя представляешь. Перестань цепляться за прошлое. Не будь ты таким ослом.

Она проводит рукой по столу и упирается на свободный краешек

Даже раскаты грома не способны нарушить невозмутимость ее лица

Она – само совершенство, и мне выпал шанс лицезреть это совершенство каждый божий день

У тебя здесь красивый вид, – говорит она, изучая редакцию

Ты так думаешь?

Да, грустный, но красивый

Я не хочу спрашивать, почему грустный. В последнее время ей грустно от всего на свете

Ты большой молодец, Алан. Попав сюда, я начинаю гордиться тобой еще больше

“Спасибо”? Или “я знаю”? Что мне ответить на такой сожалеющий тон

Как думаешь, у меня все получится?

Ты о чем?

Обо всем

Конечно, почему у тебя не должно получиться?

Не знаю

Она надевает пальто, открывает зонт и выходит из редакции

Молча, тихо и очень уверенно

В ту секунду для нее не существует ничего вокруг, в том числе и я

Дождь стучит по окнам так, словно пытается пробраться в голову. Смертельная тишина в редакции утомляет. Хочется выбраться наружу и погрузиться в шумный рокот природы и людей. Почувствовать себя частью человеческой суматохи, почувствовать себя живым, человеком, умеющим чувствовать, ощущать и воспринимать. Но я все еще сижу на месте. Может, я и вовсе не хочу быть частью этого мира?

Эти капли, которые бьются о стекло, они так похожи на кровь. Но плотность воды намного меньше плотности крови. При температуре 37 градусов плотность воды составляет всего каких-то 993,3 кг/м³, в то время как плотность крови может достигать значения от 1050 до 1062 кг/м³. Поэтому вода стекает в разы быстрее.

На самом деле, кровь далеко не красная. Все зависит от взаимодействия гемоглобина с кислородом или углекислым газом. В капиллярах да, она практически алая. Слишком много кислорода. В венах цвет становится темно-красным за счет насыщенности углекислым газом. Когда в башку попадает свинцовая пуля, вытекает именно темная жидкость, потому что задеваются не только капилляры, а все, что может быть в твоей пустой голове. Когда кровь стекает по затылку, она начинает свертываться и становится еще темнее, а затем вовсе превращается в черные сгустки на рубашке твоего любимого человека. Черная жидкость, в который ты утопаешь, придерживая мертвое тело на руках. Вот так.

Все не так-то просто в этом мире.

– Алан…

Я слышу голос со второго этажа.

– Алан…

Нет. Я туда не поднимусь. Ни за что. Приятеля нет в редакции. Наверху только его полоумная бабка. Я даже не осмелюсь встать со стула.

– Алан…

Господи. Отстань от меня. Я просто сделаю вид, что ничего не слышу.

– Алан…

Какой-же отвратительный протяжный голос.

– Алан…

Ладно.

Вдох

Выдох

Это все лишь чокнутая верующая, которая даже не может ходить. Она слишком стара, чтобы нанести мне какой-то вред.

Почему я не думаю о чем-то хорошем? Она ведь может просто захотеть воды. Или попросить книгу с полки. Всякое бывает.

Скрип лестницы заставляет ее замолчать. Я поднимаюсь с надеждой, что не вторгнусь ни в какое личное пространство Приятеля. Я так не хочу задеть его чувства. А это, наверное, самое простое, что можно сделать – задеть чувства социофоба.

Ощущение, будто я лезу не в свое дело.

Ручка двери ужасно холодная.

Главное, не подавать виду, что тебя потревожили, Алан. Будь вежлив. Чувства людей имеют ценность.

Захламленная комната. Книжные шкафы по обе стороны. тянутся к самому окну. Закрытые жалюзи мешают проходу солнца. Иконы и кресты в каждом удобном уголке. Их настолько много, что невозможно проглядеть. Напряженная пугающая обстановка. Напоминает убежище бедствующих католиков.

– Здравствуй.

Нельзя так делать, черт подери! Она сидит в кресле в самом дальнем углу комнаты, тонущем под тенью книжных полок.  Дыхание почти не чувствуется. Тело замерло в оцепенении. Не будь открыты глаза, я бы подумал, что она мертва.

– Вы меня звали?

Я подхожу ближе, но стараюсь держать дистанцию.

– Да, он скоро придет, так что у нас мало времени.

Мало времени. Хорошо. Это становится запутаннее, страннее и пугающе.

– Мне осталось совсем чуть-чуть, я это чувствую.

Голос ее ужасно дрожит. От старости ли или от боли?

– Приятель очень хороший мальчик. Он смотрел за мной с самого детства. Мы всегда были вместе, и я боюсь оставлять его одного.

Сейчас она попросит, чтобы я присмотрел за ним, когда она умрет. Я пообещаю, что не брошу его и бла-бла-бла. Какое клише.

– Я ненавидела своего сына… я ненавидела свою невестку. Они были ужасными людьми. Животными, монстрами! Я была счастлива, когда Господь избавил нас от этого бремени и отправил их к Дьяволу. Я была безмерно благодарна ему и верна с тех пор каждую секунду. Они не были достойны жизни. Они не были достойны этого славного мальчика.

Она делает жест дрожащей рукой, чтобы я подошел ближе. В тусклом свете я замечаю ссадины и свежие раны на белой морщинистой ладони. Что бы это могло значить?

– Они его избивали, – шепчет старуха, – жестоко. Однажды они сломали ему ногу.

Поэтому он хромает… Мать вашу, зачем она рассказывает мне это?

– «Ты – неудачник, ты – полное ничтожество. Ты – чудовище, которого никто не полюбит. Лучше прячься в своей комнате и никогда не выходи оттуда»

Яростный рот брызжет слюнями, она гневно наклоняется вперед, будто пытается передать весь ужас того времени. Кажется, ей совсем плохо. Кажется, я понимаю, почему Приятель не знакомил меня с ней.

– Он ни в чем не виноват, – она откидывается на спинку кресла и сжимается как губка, – он не виноват. Мой мальчик…

Уходящая жизнь не оставила ей ничего, кроме боли, которую она пытается заглушить неистовой безусловной верой. Глаза пусты как дно колодца. Единственная ее отрада – Приятель, которого она бросает в том жестоком и ограниченном мире, созданном его родителями.

– Один он не справится. Я не буду тебя ни о чем просить. Это твой долг. Как человека. Спасать разбитые сердца. И когда-нибудь будет спасено твое.

Боюсь, вы ошибаетесь, дорогая. Мое сердце давно уже разбито. И я не вижу, чтобы кто-то пытался его спасти.

– Есть тут кто?

Эрик.

Я молча прощаюсь с бабушкой и покидаю ее мрачную обитель. Она даже не шелохнется. Лишь провожает меня грустным, но уверенным взглядом. Она прекрасно понимает, что я не брошу ее внука. Удивительная старуха.

А я проснусь на следующее утро и пойму, что это был сон. Всего лишь разыгравшаяся фантазия психически больного человека.

«Зрительные галлюцинации». R 44.1.

Или, если повезет, «Острое полиморфное психотическое расстройство без симптомов шизофрении». F23.0.

Приятель проносится мимо меня с удивленно-испуганным взглядом. Он влетает в комнату, а я ошеломленно продолжаю смотреть на закрытую дверь.

Вот черт! Вот черт! Ну надо было мне туда подняться? Черт! Надеюсь, все обойдется. И для меня, и для нее, и для него.

– Что ты там делал? – Спрашивает снизу Эрик.

Развлекался с бабушкой Приятеля.

– Неважно. Что ты тут делаешь в такую погоду?

– Выходить из дома в грозу – особое наслаждение.

Как всегда, в своем манерном репертуаре. Эрик напоминает тот тип людей, которых слишком много в помещении, но которых никто при этом не знает по-настоящему.

– Хочу поработать. Резкий рост акций американских нефтяных компаний. Было бы интересно выяснить подноготную главных директоров. Почему здесь всегда выключен свет? Я же могу сесть за этот стол? Он всегда пустует.

И правда. Понятия не имею, почему Приятель решил поставить себе стол внизу. Куда логичнее было бы сделать это рядом с бабушкой. Им настолько редко пользуются, что пыль обволокла уже каждый квадратный сантиметр.

Я молча киваю и сажусь на свое место. Не хочу раскрывать и рта.

– И часто ты зависаешь в этом баре? – спрашивает он.

Когда становится невыносимо сидеть наедине с мыслями.

– Когда как.

Не сложно догадаться, что у него вертится в голове. Смятение? Неловкость? Возможно, удовлетворение.

– На самом деле, мы с ним не встречаемся. Это мимолетное увлечение. Свободные отношения – это отношения будущего. Возьми на заметку.

– Слушай, – начинаю я, – меня не волнует то, что я увидел. Совершенно все равно. Давай работать.

Мне правда совершенно все равно, как ты к этому пришел.

Он приподнимает голову и тяжело вздыхает. Мы продолжаем работать в тишине.

«Он не виноват… Мой мальчик». Конечно, он не виноват. В чем он может быть виноват? В том, что родился? Всегда было интересно, зачем такие люди рожают детей? Последствия некачественной контрацепции? Или садистская нужда власти? Ни то, ни другое, в любом случае, не оправдывает их.

Если бы можно было запретить всякому шлаку рожать детей, я бы задал всего один вопрос: «где подписать?»

– Психологическое насилие, – говорит вдруг Эрик, – неудачники, стремящиеся к власти. Неудачники, создающие новых неудачников.

Мой текст. Что он делает на столе у Приятеля?

– Эмоциональное давление со стороны близких людей, приводящее к посттравматическому стрессовому расстройству. Что это? Как это? И почему это появляется?

Нет абсолютно никакого желания затыкать ему рот.

– Это твое? – Спрашивает он, держа лист за самый край.

Я молча киваю.

– Я часто видел такие статьи в журнале. Они все твои?

Я снова киваю.

– Почему ты берешься за психиатрию?

Я киваю, хоть это и не уместно.

– Куда исчезла твоя разговорчивость?

Надо ему ответить, Алан. Все-таки тебе с ним еще долго работать.

– Мир полон психами, Эрик. О них нужно говорить чаще, чем о стремительном росте акций американских нефтяных компаний.

– И ты считаешь, это должны делать мы?

– Если не мы, то кто? И если не сейчас, то когда? «Ты выглядишь неопрятно, не стоит подходить ко мне на мероприятии». «Я не хочу, чтобы ты так часто проводил время с друзьями, ты совсем забываешь о нас, а мне ведь так одиноко дома». «Молчи, не открывай рот, пока я не скажу тебе, ты только и делаешь, что позоришь меня». «Мой дорогой, ты же не хочешь проиграть и опозорить маму, верно? Ты должен сделать все, чтобы победить». «Ты постоянно сидишь в своем телефоне, неужели он интереснее меня?». «Мне кажется, что тебе стоит больше уделять внимания нуждающимся, а не думать только о себе». «Мне не нравится твой брат, ты не будешь видеться с ним, он разрушает наши отношения». И это первое, что пришло в голову. Каждое слово имеет цену. Каждое действие имеет цену. Люди не роботы. С ними нельзя обращаться так, словно у них нет чувств, словно твои слова пролетят мимо ушей и не будут ничего для него значить. Будучи психически больным, ты воспитаешь психически больного ребенка, который в будущем воспитает такого же психически больного ребенка.

Свет за его спиной вдруг рассекает редакцию теплом и тишиной. Дождь прекратил. И этот внешний покой вызывает у меня трепетные чувства, сравнимые лишь с болезненными воспоминаниями о ней.

Ты не понимаешь, Эрик, но мы все тесно переплетены между собой.

– Я не эксперт в области психологии и психиатрии, но я уверен, что у тебя большие проблемы.

Конечно, Эрик. Мои проблемы обнажены как пыль под этими яркими лучами.

– Тебе нужен психотерапевт.

Нам всем необходимым психотерапевт, потому что у нас у всех были родители.

Глава 20

«Сколько можно бояться?»

«Потому что ваши друзья не могут держать свой член за ширинкой?»

Насилие – самое худшее, что может произойти с живым человеком. Но оно есть. Оно существует, и его не искоренить.

Всемирная организация здравоохранения приписывает психические расстройства только жертвам насилия. Насильники зачастую являются преступниками под алкогольным или наркотическим опьянением. Никто не говорит «расстройство сексуального предпочтения, связанное с неконтролируемым желанием засовывать свой причиндал во все возможные щели». Их просто сажают в тюрьму. Хорошо, что там знают, как обращаться с такими подонками.

Но с другой стороны – психи не виноваты в том, что они психи. Они всего лишь продукт человеческой деятельности, который не смог противостоять давлению. Чего-угодно. Ненависти, любви, безразличия, жестокости и всего остального.

Мне кажется, наши отношения зашли в тупик

Что ты такое говоришь? Какой тупик?

Мы редко проводим вместе время, редко выбираемся куда-то, мы все время сидим дома и занимаемся своими делами, я ощущаю себя на 80 лет, мне очень скучно

А куда бы ты хотела выходить?

Куда угодно, хотя бы кофе попить

Ты же знаешь, я не очень люблю все это – сидеть на месте и пить кофе

Разве любовь – это не желание радовать своего партнера, даже если самому что-то не нравится

Мне кажется, это немного эгоистично. Не говори такие грустные вещи. Я тебя очень сильно люблю. Я и жизни своей не могу представить без тебя. Пожалуйста, давай мы молча досмотрим фильм

Она встает и уходит на кухню. Ничего страшного, это нервы. Когда успокоится, тогда и поговорим

Дети на площадке похожи на муравьев. Они скатываются по горке, не имея представления, что будут также скатываться на протяжении всей своей жизни. Интересно, что с ним произойдет? Обрушится ли на это рыжего парнишку родительская ненависть? Пострадает ли этот десятилетний толстяк от окружающего давления? Превратится ли эта девочка в болезненную алкоголичку, когда от нее уйдет муж? А этот парень на качелях вдали от всех, какова вероятность, что он не сдружится с наркодилером от скуки и постарается добиться успеха?

Мы только и делаем, что губим друг друга…

Я собираюсь в парк.

Я знаю, что она будет там.

От волнения я чуть не закурил здесь, на детской площадке. Голова перестает генерировать информацию.

Вдох

Выдох

Оставаться в трезвом уме не так-то просто, когда ты не пьешь. Все вокруг превращается в сборную солянку.

Ты мало что понимаешь.

Нельзя так пристально смотреть на ребенка.

Что ты развалился как пьяница? Сложи себя.

Не рассматривай этих женщин.

Прикрой рот.

Список табу при выходе на детскую площадку. Карманный справочник «правильного» поведения.

Чтобы различного рода радикалы не приписали тебе все сексуальные отклонения, которые значатся в МКБ-10.

Такова мода, дамы и господа. Толерантность превыше здравого смысла. Ты рассуждаешь об относительности, а они о правилах.

Но правило порождает исключения. Не ради усложнения, а потому что понимает свое несовершенство. Правило порождает исключения ради собственного существования. И здесь очень важно не путать их.

И как они только бегают в этих куртках? Инстинкт самосохранения у детей совершенно отсутствует. У меня отмерзли пальцы на руках, а они готовы еще несколько кругов сделать на этой горке.

 

Она сидит на той самой скамейке перед стаей голубей. Плечи медленно поднимаются и опускаются в такт дыханию. Я вижу, как ее морщинистая сухая рука легко бросает крошки хлеба к птицам. Корги смирно сидит у ее ног и даже не думает напасть на птиц.

– Сезанн не любил своих родителей. Он пропивал все свои деньги, чтобы в случае его смерти им ничего не досталось, – говорит она, как только я подсаживаюсь рядом.

Наверное, я должен что-то ответить.

– Интересно, правда?

– Весьма.

– Почему мы можем не любить своих родителей? Отсутствие должной любви к нам. Почему у них может отсутствовать любовь? Нежелание иметь детей. Почему они имеют детей? Традиции. Знаете, в книге «Ешь. Молись. Люби.» рассказывается, что в прошлом с буддистами одного монастыря жила кошка, которая во время молитвы всегда мешалась под ногами. Им приходилось привязывать кошку к дереву, пока они не заканчивали молитву. И так продолжалось изо дня в день. Они искали кошку, привязывали к дереву, молились и отвязывали животное. Постепенно начали появляться новые монахи, которые тоже перед молитвами привязывали кошку к дереву. Они, правда, не совсем понимали, для чего это делается, но всегда послушно выполняли требования. Вскоре кошка состарилась и умерла. Естественный процесс. Но буддисты уже не могли молиться без кошки. Им пришлось отыскать новую кошку, привязать к дереву и начать молитву. Яркая иллюстрация того, что традиции, уместные в одно время, в другое совершенно бесполезны.

Она говорит так безучастно, словно разговаривает сама с собой. До боли знакомое чувство, когда я перестаю существовать для того, для кого раньше вызывал невероятный интерес.

Ее теплая рука касается моей и в сию секунду меня сбивает волна тревожного чувства.

Птицы внезапно улетают, и перед нами остается грязная мощеная дорожка, обсыпанная крошками.

– Сегодня паршивая погода, – говорит она то ли мне, то ли своему корги.

«Паршивая». Впервые слышу такое от нее. Кажется, ничего хорошего ждать не придется.

– Голуби куда-то разлетелись, Лорду не сидится на месте, и вы совсем скоро уйдете.

– Мы все совсем скоро уйдем.

– Да… Ведь когда умер мой муж, я купила себе собаку, которая тоже скоро уйдет. Я думала, что смогу возместить утрату, но нет…

– Вы были счастливы с ним?

– Не бывает такого момента времени, когда все стабильно. Ты никогда не можешь чувствовать себя полностью счастливым, или полностью грустным. За долгие годы жизни я в этом убедилась.

– Что мешало вам быть счастливой тогда?

– Тогда моя жизнь была слишком печальной, и мешала этой печали любовь.

– А сейчас?

– А сейчас все та же любовь мешает счастью.

– Ваша жизнь ужасно напоминает мою.

– Наша жизнь напоминает жизнь более половины населения Земли. У всех одинаковая система чувств, Алан. Мы все одинаково любим, и мы все одинаково страдаем от любви.

– Несправедливо…

– Несправедливо никогда этого не почувствовать.

Корги вырывается из рук и рвется в глубь стареющего парка за голубями. Она даже не рыпается. Рука проходит по обвисшей щеке и вновь опускается на колено.

– Самое главное – слышать своих близких. Ищите подтекст, Алан. Вы ведь писатель.

Ты же писатель, Алан! Но в тебе нет никакой романтики. Я не понимаю этого. Как ты мог так внезапно очерстветь?

Что ты несешь? Как я очерствел? Что я сделал на этот раз? Точнее не сделал? Это уже четвертая ссора за неделю. Думаешь, это нормально?

Я пытаюсь решить проблему. Я завожу разговоры, потому что мне не все равно. Я могла просто встать и уйти, если…

Так почему ты не уйдешь, если тебе все не нравится? Почему ты просто не уйдешь?

Потому что… я не знаю… я люблю тебя…  я так сильно тебя люблю…

Ком в горле мешает ей выговориться. Кажется, она сейчас заплачет

Ты ведь тоже меня любишь, правда? Ты ведь любишь меня?

Она хочет услышать нечто большее, чем «да», но я замолкаю в предательском оцепенении

Конечно, я тебя люблю. Конечно…

Почему ты не ушла, Рози?

Почему ты не ушла, как эта женщина вслед за своей собакой.

Почему ты не ушла тогда, когда еще любила эти отношения?

Почему ты дождалась момента отвращения?

Глава 21

Никогда бы не подумал, что чувствовать знакомый аромат духов и не видеть рядом нужного человека оставляет такой неприятный, жгучий след.

Символы, символы, символы…

Мы используем их, чтобы придать нашей жизни, а лучше сказать – личности – перманентный характер.

Есть люди, которые используют один и тот же аромат на протяжении всей жизни. И узнав его в толпе, ты не будешь думать о том, кому он принадлежит, и ты не будешь думать о флаконе или производителе.

Ты всегда будешь вспоминать того самого «знакомого» и удивляться, почему его здесь нет.

Ведь это его аромат.

Аромат тех самых вечеров, которые вы проводили в объятиях.

So far from who I was

From who I love

From who I want to be

Тот самый аромат, который сносил тебя с ног каждый раз, когда ты упирался ей в шею.

So far from all our dreams

From all it means

From you here next to me

Аромат, который как будто бы говорил: «ты никогда не будешь одинок, я здесь, я рядом».

Аромат, который успокаивал.

А теперь он стал ароматом, который сносит твою психику…

Как же это все-таки наивно.

Думать, что мы будем жить вечно.

Думать, что что-то вообще может быть вечным.

В рамках вечности мыслят только безнадежные романтики.

Неужели так сложно провести со мной время?

Мы и так видимся почти каждый день. Проще уже съехаться

Дело не в том, сколько мы видимся. Дело в том, как мы видимся. Когда у тебя какие-то дела в моем районе, когда тебе скучно одному ездить куда-нибудь, когда тебе удобно приехать ко мне. Но почему-то, когда я этого хочу, ты всегда занят

Не ври, не всегда. Иногда бывает, что у меня не получается вырваться

Вырваться от чего, Алан? Ты весь день просто торчишь дома, иногда ходишь в редакцию и все. От чего ты хочешь вырваться? От своего нежелания?

К чему весь этот разговор?

К тому, что ты законченный эгоист, который не может и на секунду подумать об удобстве других людей. Вот к чему

Все сказала?

Да, мне уже тяжело дышать

Хорошо, успокоишься, напиши или позвони

Я собираю вещи и ухожу

Я здесь не был ни разу за все три года. Отчим приглашал, но я всегда находил отговорки, чтобы не появляться в одном доме с мамой.

Свет в окнах горит только на первом этаже. Совсем приглушенно. Скорее всего, это он.

Хочется бросить эту поганую сигарету, влететь внутрь и упасть навзничь на холодный пол. Плакать, плакать, плакать…

На деле, я просто пересекаю двор по мощеной дорожке, и уже стою у вдоха.

Постучать или уйти? Что я ему скажу? То, что не можешь сказать другим людям.

А если он не поймет?

Ты бы не пришел к нему, если бы он мог не понять.

Стучу и слышу шарканье ног. Громоздкое тело прислоняется к двери, а затем поспешно открывает ее.

Да, Доктор, это я, собственной персоной. Ваш никчемный пасынок.

Он молча приглашает меня войти, и впервые я проникаю в логово этого божества. Вычурная обстановка, ничего не скажешь. Сразу видно, что мама приложила свою руку к этому место.

Большой двухэтажный особняк по сравнению с моей двухкомнатной квартирой. Неловкость расползается внутри, и я спешу все прояснить.

– Я хотел поговорить, но не хотел тревожить тебя в больнице.

– Пойдем.

Он ведет на кухню, которую можно было бы использовать для хранения какого-нибудь клада. Настолько она большая.

Стакан с виски на барном столике объясняет, почему он все еще не лег спать.

– Когда ты работаешь с психическими болезнями, со временем становится трудно сладко засыпать, – объясняет он, заметив мой осуждающий взгляд.

– Почему ты вообще решил стать психиатром?

– Детские проблемы с папой.

– Серьезные?

– Весьма.

Я даже не думал об этом.

– Самое ироничное, что я прекрасно понимаю, почему именно делаю то или действие, совершаю тот или иной выбор.

– Мне кажется, многие это понимают, просто не хотят признаваться себе в этом. Яркий пример – моя мама.

– Да, возможно, ты прав.

Конечно, я прав. Я прав всегда, когда это касается не меня. И я буду прав, если предположу, что ты настолько сильно зависим от своей профессии, что даже в жены выбрал психбольную.

– Так, о чем ты хотел поговорить?

И тут меня начинает трясти.

Здесь можно курить?

– Давай выйдем на веранду.

Прохладный ночной воздух остужает мое сознание, и я с сигаретой во рту смело усаживаюсь в кресло.

Звездное небо всегда привлекает мое внимание. Разбросанные по всей вселенной камни, которые возможно отжили свой век. Но узнаем мы об этом совсем не скоро. Все еще будем думать, что эти люди живы.

– Как думаешь, она могла чем-то болеть?

Томный вздох и взгляд вдаль.

– Алан, я ее не лечил, я не знаю, что у нее могло быть на душе. Я ведь даже не знаком с ее детством. А все коренится именно там.

– Бывает ведь, что все хорошо, но потом резко жизнь переворачивается с ног на голову.

– Нет. Это глупости романтиков. Жизнь человека – это тесная взаимосвязь влияния прошлого и настоящего. Понимаешь, все, что происходит в нем, копится, и копится, и копится… А затем происходит какое-то событие, которые переполняет чашу, и случается перемена. Но это событие не причина. Причина – вся жизнь.

– А если мы говорим о насилии?

– Рози ведь не подвергалась насилию?

– Нет, конечно, нет! Я бы знал об этом.

– Нет, Алан, насилию с твоей стороны.

– Что? Ты как вообще о таком мог подумать? Я ее и пальцем не трогал.

– Я не про физическое насилие.

– Артур!

Я тушу сигарету и встаю. Прощаюсь с Доктором и спешу уйти. Мама – последний человек, которого я хотел бы видеть сейчас рядом.

– Куда ты? Мы даже не поговорили.

– Да я уже не хочу, – отвечаю я и бросаю взгляд на дом.

– Зачем ты тогда пришел?

– Не знаю, – отвечаю я, – я правда не знаю, ноги сами ведут…

Ноги сами ведут к тебе, словно ты дашь мне ключ, подсказку, что-нибудь, что распутает меня из этого порочного клубка. Словно ты поможешь вылезти из этой ямы.

– Знаешь, – он делает шаг вперед, – мама тоже хочет с тобой поговорить.

– Нет.

– Ты не можешь всю жизнь обижаться на нее.

– Я не обижаюсь на нее, Артур. Я просто делаю вид, что ее нет. Точно также, как и она всю жизнь притворялась, что нет меня.

– Она сожалеет.

– Я тоже сожалению, что не смог позаботиться о Рози. Но знаешь, в чем проблема?

– В чем?

– Уже поздно.

 

Ты не умеешь любить, Алан, говорила она мне. Поэтому ты думаешь, что я не люблю вас с сестрой. Ты просто не знаешь, что такое любовь. Ты просто не знаешь, что такое любовь… Ты просто не знаешь, что такое любовь…

Хорошо, – я цепляюсь ладонями в дрожащие колени и продолжаю, – маму я совсем не знаю. Мы никогда не разговаривали, никогда не гуляли по парку с мороженым, никогда не ходили в кино и никогда не делали все, что делают нормальные семьи. Я не знаю, что рассказать о ней. Она как бы была, но ее как бы и не было. После смерти дедушки, которого она любила больше жизни, мне тогда было шестнадцать, она превратилась в назойливого ипохондрика, и мы с сестрой полностью потеряли с ней связь

Ипохондрия. F 45.2, рубрика «Соматоформные расстройства»

Отец с утра до поздней ночи торчал на работе. Выходные он предпочитал проводить с друзьями. Я не скажу, что он был плохим. Нет. Он был никаким, а как по мне, это намного хуже. Ему просто было все равно на нашу жизнь. Все, что он давал нам – деньги. На любовь или заботу у него не хватало сил. Спустя пару лет, мы узнали, что его, оказывается, потянуло к азартным играм. Поэтому, когда я поступил в университет, у нас совсем не осталось денег. Все сбережения были потрачены, депозиты оказались пусты, мамины украшения пропали. Он даже машину свою продал. Следующим шагом следовал бы залог на дом

Патологическое влечение к азартным играм. F 63.0, рубрика «Расстройства привычек и влечений»

Пришлось бросить университет и найти подработку. Сначала это была работа официанта, потом оператор колл-центра, промоутер и все, что попадалось под руку. Без диплома мало куда берут, как оказалось. И вот я зарабатывал деньги, пока сестра пыталась выхаживать «больную» маму непрерывно в течение двух лет. Поэтому ни у меня, ни у нее не было ни друзей, ни свободного времени, ни желания жить. В один день, когда мама отказалась пускать отца домой и давать ему денег (он тогда окачивался то ли у коллег, то ли в каких-то мотелях), он остался на улице, ввязался в драку и под состоянием аффекта раскрошил голову молодого парня. Его осудили на десять лет. Родители развелись. Мама нашла себе нового ухажера, как ты можешь понять – врача, который оказался более близким другом, чем настоящий отец. Потом я познакомился с Приятелем, и мы основали с ним редакцию журнала, тогда я и нашел нормальную работу, от которой не хотелось вскрыть вены. Когда все наладилось, если можно так сказать, сестра уехала во Францию изучать филологию, она получила стипендию в Сорбонне, больше я с ней не виделся. И связь мы тоже не поддерживаем

Почему? Она же тебе ничего не сделала?

Просто потому, что это бесполезно. Мы были привязаны к дому и этим двум больным людям. Вся наша совместная жизнь была пропитана таким едким дерьмом, что его не отстирать даже за целую вечность. Наше расстояние – дамба для воспоминаний. Стоит нам встретиться, и эти воспоминания хлынут как водопад и затопят все, что находится по ту сторону дамбы – в нашей настоящей, реальной жизни, которую мы, черт знает, как смогли построить. А этого не хотим ни я, ни она

Говорить или думать о том, в каком состоянии мы пребывали первые двадцать лет жизни, и как переживали все эти ублюдские события, не имеет смысла. Это не объяснить даже на пальцах. Этого и не хочется объяснять. Вот. А потом я познакомился с тобой… И все изменилось к лучшему…

I’m giving you a nightcall

To tell you how I feel

Я вижу силуэт Сары на подоконнике.

I’m gonna drive you through the night

Down the hills

Сигаретный дым, приоткрытое оно. Сейчас ей точно нужен кто-то рядом. И мне… Мы нужны друг другу. Мы нужны людям. И нам они тоже нужны.

I’m gonna tell you something

You don’t want to hear

I’m gonna show you where it’s dumped

I have no fear

– Что-то случилось?

Она пропускает меня внутрь и спешит закрыть дверь на все замки. Даже не знаю, за чем я сюда пришел?

Нет, ничего не случилось, проходил мимо, решил зайти.

– А где ты был?

У отчима.

Конечно, она удивляется. Весь с отчимом живет моя мать, и единственный вопрос, который она может задать мне «как все прошло?»

– И… как все прошло?

Как обычно.

– Как обычно, я с ней не виделся.

– Сколько раз ты уже попадался на этом?

Если бы я понял, о чем ты, то, наверняка, смог бы ответить на вопрос.

– Ты можешь назначать ему встречи, но всегда едешь в больницу, теперь и домой, а потом боишься встретиться с ней. Может, тебе стоит поговорить с ней, чтобы не приходилось быть в бегстве?

– Я не особо хочу с ней разговаривать.

– Когда-нибудь придется.

Пусть лучше это будет поздно.

– У тебя есть выпить что-нибудь?

Вино, сухое, красное, смачно разливается по бокалам. Сара включается телевизор, и ее выбор останавливается на каком-то старом черно-белом фильме. Знаю только Мэрилин Монро.

– Артур предлагает уехать. На море. Говорит, мне станет лучше.

– Я думаю, он плохого не посоветует.

– Но какова вероятность, что он прав?

– Пока не проверишь, не узнаешь.

Сара напоминает мне буддистского монаха, который озирает мир с высоты птичьего полета и всегда знает, что ответить. Всегда знает и понимает.

– Ты не разговаривала с родителями после ужина?

– Конечно, нет. Я перестала тратить себя на эти пустые встречи. Ими ничего не исправишь.

Ее родители. Они прекрасные люди… Но даже у прекрасных людей бывают ошибки. Даже хорошие люди порой совершают плохие поступки, потому что не знают разницы между добром и злом. Да и кто вообще это знает?

– Помнишь, ты говорила мне, что любви не бывает достаточно?

Она делает глоток и кивает.

– А что еще нужно?

Ее лицо утопает в задумчивом выражении, она вертит в руках бокал и смотрит пустым взглядом в экран телевизора.

– Наверное… понимание.

Она откладывает бокал в сторону, и я ее пальцы спешно прикуривают сигарету. В ее доме всегда можно курить. В ее доме всегда можно пить. «Никогда не знаешь, какой день последний, и что с тобой будет завтра. Пейте и курите, болваны, разрешаю».

– Я больше не вижу смысла, понимаешь? – Шепчу я ей. – Я не понимаю, что мне делать.

В этот момент, когда свет от телевизора подчеркивает ее профиль, мне хочется прильнуть к ее тонкому, но теплому телу.

Я так и делаю.

Она тушит сигарету и обнимает мою уставшую голову.

Я люблю тебя, Сара.

Я знаю, Алан.

Никогда не обижай ее, Алан, она – лучшее, что могло произойти с тобой

Зачем ты это говоришь?

Затем, что я вижу, как неравнодушна она к тебе

Сара?

Да, и речь здесь не о любви. Она ищет в тебе что-то, и ты должен дать ей это, она – настоящее чудо

Ты – настоящее чудо, Сара.

Я поднимаю голову и смотрю в ее зеленые глаза.

Так говорила Рози.

– Правда?

Я киваю, и меня переполняет желание… желание прильнуть не только к телу, но и к губам. Алкоголь или усталость? Секунда, и я робко целую ее пухлые губы. Трогаю за шею и медленно опускаю руку к груди. Чувствую, как она теребит мои волосы. Я хватаю ее за талию и тяну к себе. И она вдруг отталкивает меня и поднимается с дивана.

Извини, извини, извини.

– Нам не стоит этого делать.

– Извини, я… я поддался эмоциям.

– Я знаю, чему ты поддался. Давай ты лучше пойдешь домой спать.

Да, ты права. Ты, как всегда, права.

Я растерянно ищу олимпийку, пока Сара не приносит ее с кухни. Слегка касаюсь ее руки и от полнейшего стыда вылетаю из квартиры.

Что же ты со мной делаешь, Рози…

Глава 22

Парк практически оголился. Октябрь высасывает из него всю жизнь. Даже это обжигающее солнце не помогает.

Я стою через улицу рядом с антикварным магазином. Прямо чувствую, как Рози открывает своей ладошкой дверь и в сотый раз за месяц заходит внутрь. Груда книг и мусора перекочевала с тех пор ко мне, и захламила нашу жизнь.

Как бедность захламляет гордость, и этим людям приходится выходить на улицы и продавать остатки своей души.

Ее там нет. Уже который день. Кажется, часть моей истории подходит к концу.

Жестокость этого мира заключается в том, что он отворачивается от нас, когда нам катастрофически плохо. Всемирная организация здравоохранения рассматривает не столько болезни, симптомы и лечение, сколько причины и профилактику этих болезней.

Почему так не работает с чувствами?

Почему не существует Всемирной организации защиты и охраны чувств?

Она бы наверняка классифицировала все душевные боли, распределила по разделам и прописала всю процедуру лечения.

Что, если тебя не волнует, как лечить алкоголизм или как избавиться от навязчивых мыслей?

Что, если ты хочешь знать, как не страдать от одиночества? Или как перестать чувствовать себя ненужным? А может, ты просто заебался собирать осколки сердца каждый раз, когда тебе его жестоко разбивают?

Что делать, когда ты все еще любишь, а тебя уже нет?

Как быть? Нет-нет. Правильнее спросить – как жить?

Change is a powerful thing

People are powerful beings

Trying to find the power in me to be faithful

Change is a powerful thing

I feel it coming in me

Maybe by the time this song is done

I’ll be able

To be honest, capable

Of holding you in my arms without letting you fall when I don’t feel beautiful

Or stable

Maybe it’s enough to just be where we are because

– Тебя подвезти?

Окно машины опускается, и на улицу вылезает светлая голова Эрика. Не ожидал услышать этот снисходительный тон в таком далеком углу города. Его губы что-то спешно бубнят, но я с трудом могу разобрать слова.

Что?

– Говорю, тебя подвезти?

Я сажусь в машину, и мы едем к выезду из города. Так будет быстрее, говорит он.

– Ты ведь живешь где-то у редакции?

Да.

Здесь пахнет свежим, дорогим запахом. Утонченность и простота – то, как я могу описать Эрика, который расслабленно ведет машину. Я бы и не подумал, что когда-нибудь буду сидеть бок о бок с таким, как он. Что когда-нибудь меня будут связывать отношения с таким, как он. Что я вообще буду знать такого, как он.

– Ты слишком далеко забрел от своего дома, – говорит он.

Прогуливался.

– Тебе больше нечем заняться, кроме как гулять по всему городу?

Даже не знаю, как воспринять твои слова.

– Воспринимай их прямо.

Тогда да, больше нечем.

Вы вылетаем на трассу и проезжаем мимо крупных мебельных магазинов, мотелей и забегаловок, сдирающих с людей тройную стоимость порций. Цифра на спидометре достигает 190, но в салоне царит тишина и спокойствие.

Хорошая машина, замечаю я, твоя?

– Нет, это машина отца. По всем документам она принадлежит ему. Когда он сидит дома, машина достается мне. За исключением тех случаев, когда матушка встает на дыбы и запрещает мне куда-либо ездить.

У вас матриархат?

– К великому сожалению, отец не смог удержать бразды правления в своих руках.

Я не нахожу, что ответить и поворачиваюсь к окну. Вид становится намного приятнее – зеленые и черные поля, деревья вдоль обочины и за редким случаем заправки.

Мы несёмся на 200 между рядами машин, и я понимаю, что впервые у меня внутри не щемит, не сосет под ложечкой и я даже не хочу никого остановить. Мы просто скользим по трассе, пока я смотрю в окно, а Эрик легонько постукивает указательным пальцем по рулю.

И даже, если бы, мы сейчас разбились, я бы только поблагодарил его.

 

Здесь очень холодно.

Когда мы сидели с Рози в четыре, пять или шесть утра, мне всегда было тяжело дышать. Духота не оставляла в покое. Даже зимой, даже в минусовую температуру. А сейчас здесь очень холодно. Я отсидел свой рассвет, и продолжаю смотреть на горизонт в поисках хоть какого-нибудь знака.

Надеюсь, хоть что-то даст понять, что делать дальше. Куда деть свои чувства, которые мешают жить. Как встроиться в прежнюю колею.

Интересно, страшно ли стоять на краю шестнадцатиэтажного здания? Может, это поможет? Может, это и есть знак?

Я тушу сигарету об бетон и осторожно поднимаюсь на ноги. Выдыхаю страх перед сорокаметровой бездной. Ветер пробирается под куртку. Так холодно и так свежо.

Что мы чувствуем перед смертью? Человек, который хочет уйти из этой жизни, всегда чувствует умиротворение. Человек, который хочет жить… Что чувствует он?

Я обидел Приятеля и оскорбил Сару. Все разваливается прямо на глазах. Я разваливаю свою жизнь прямо на глазах.

Что ты хочешь больше всего на свете, малыш?

Чтобы реальность соответствовала ожиданиям

Или чтобы ожидания были близки к реальности?

Нет, я никогда не перестану желать лучшего. И мне жаль, что, получив худшее, я не могу от этого отказаться.

К чему ты клонишь?

К тому, что этот мир должен подстроиться под меня, а не я под него.

Я никогда не мог дать тебе то, что ты хотела. Но ты все равно была рядом со мной. Что же я такого натворил?

Я пододвигаюсь чуть ближе к краю.

Что же я сказал?

По сантиметру вперед…

Что же я не сделал?

Еще шаг и пустота…

В чем же я облажался?

Сара звонит. Я чуть не срываюсь с края и вовремя сдерживаю свое тяжелое тело. Мы не разговаривал с ней после того самого случая, мы даже не обменивались сообщениями. Я спускаюсь обратно и достаю телефон. Интересно, о чем она хочет поговорить. Это словно бы встретиться лицом к лицу со своим постыдным прошлым. Как же неловко.

– Ало?

– Алан… Ты дома?

– Эм… Нет.

Раздается всхлип в трубке. Затем доносится затяжной вздох. Я понимаю, что за этим не последует предложение прогуляться и выпить чашечку кофе.

Сара делается попытку, но не произносит ни звука.

Я жду, любовь моя. Жду, пока ты сообщишь мне самую прискорбную новость за последнюю неделю. Жду, когда она уже выйдет на первой странице свежего выпуска.

Ну же. Что произошло?

– Бабушка… Бабушка Приятеля умерла сегодня ночью.

«Мне осталось совсем чуть-чуть, я это чувствую».

«Приятель очень хороший мальчик».

«Это твой долг, как человека. Спасать разбитые сердца. И когда-нибудь будет спасено твое».

– Он сжег редакцию утром, Алан.

Он сжег редакцию.

Он сжег редакцию.

Приятель. Этот славный, безобидный парень сумел набраться сил, чтобы сжечь редакцию.

Его любимую редакцию.

 

Если бы я не наткнулся на того самого бездомного, то никогда бы не нашел палату Приятеля.

Я стою у двери и жду, когда доктор разрешит мне войти внутрь. Рокот работников вокруг, смешение неприятных запахов. Не думал, что снова появлюсь в этих длинных лабиринтах беспомощности и тоски.

Последний раз, когда я здесь был, меня окунали в нашатырный спирт. Не самое приятное чувство.

Неконтролируемый страх все чаще и чаще вздымает грудь, которая норовит ухватить побольше воздуха…

С Приятелем все хорошо. Я вижу перевязанные ладони и ноги. Небольшие ушибы. Он быстро оправится.

Открывается дверь, и мне разрешают ненадолго войти.

Ты совсем с ума сошел, Приятель!

Наверное, стоило уже выкрикнуть это.

Застывшие слезы на щеках. Его пленительно доброе сердце, потерявшее последнего близкого человека.

– Я не хотел.

Он протягивает мне скомканный листок бумаги.

– К-когда уйдешь, – говорит он мне.

Я киваю.

– Ты в порядке?

Он кивает.

– Меня с-спасли.

– Кто?

– Т-т-тот сам-мый бомж.

Так вот, почему он здесь. Недооцененный герой моего романа.

– Слушай, Приятель, я соболезную твоей утрате, но… не знаю, о чем ты можешь думать, но мы с Сарой все еще здесь, и мы позаботимся о тебе. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким. Потому что ты не одинокий.

По щекам скатываются слезы. Беззащитный ребенок, который потерялся в мире взрослых.

Возможно, ему сейчас хотелось услышать что-нибудь другое, но я должен был донести это до него.

Заходит медсестра и просит меня покинуть палату.

Я еще зайду. Я буду ждать тебя дома, Приятель.

Не задерживаюсь, прощаюсь молча и выхожу в коридор.

Бездомный сидит на полу и озирает меня исступленным взглядом. Хочу пристроиться рядом с ним.

Алан, пожалуйста, давай поговорим

О чем? Я устал разгребать твои сомнения. Сколько можно заебывать меня? Сколько можно ходить по кругу и обсуждать одно и тоже?

Тебя совсем не беспокоит, что это проблема не решается?

Какая проблема?! Какая проблема?!

Я не чувствую твоей любви!

И что мне сделать, по-твоему?! Что мне, черт возьми, сделать, чтобы ты ее почувствовала?!

Я замахиваюсь, но вовремя сдерживаю свой пыл

Если бы можно было описать страх, я бы показал на ее глаза

Не секрет, что он не решался отдавать записку. Она ужасно помята. От нее так и несет неуверенностью.

«Я не могу общаться с людьми. У меня не получается. Никогда не получалось. Я не могу найти с ними общий язык. Мы будто говорим на разных языках. В людях очень много предвзятости, высокомерия, что ли, снобизма. Я всегда буду недостаточно хорош для них. А как можно не бояться людей, которые заранее оценивают тебя как свою жертву. Им вечно не хватает, и они вечно голодные. Все привыкли говорить о героях, которые покоряют мир, а я один из тех, кто прячется в их тени, потому что это единственное место, где нам комфортно. И если ты захочешь оставить меня, я пойму. Но мне будет очень одиноко. Потому что я потерял всех, кого мог.»

Он всю жизнь хотел быть журналистом. Хотел общаться с людьми, брать интервью. Он всю жизнь мечтал заниматься тем, на что не способен от природы. Просто потому, что родился в этой семье, получил такое воспитание, попал в такую школу. Просто потому, что все события его жизни приложили все усилия, чтобы он не смог встать перед камерой и сказать пару слов.

Разве это справедливо?

– Не справедливо, – хрипит бездомный.

Голубизна его глаз сияет на грязном морщинистом лице.

– Как тебя зовут?

– Дэвид.

Алан, очень приятно. Сухая пыльная рука сжимает мою. Я на миг ощущаю себя прямо здесь, в больнице, сидящим возле бездомного мужчины после того, как он вытащил моего друга из пылающего здания.

Что не так с моей жизнью? Где я совершил ошибку, за которую приходится расплачиваться таким образом?

– Как ты оказался на улице?

– Та, работал на стройке, потом какой-то кризис в отрасли наступил, всех поувольняли, меня в том числе. А я что, я-то необразованный, считай из рабской семьи, ни денег, ни знаний, только стихи читать умею. Работу так и не смог найти. Жена ушла, дочь вслед за ней. От этого и спился. А дальше, сам знаешь, не к добру все ведет. Умер бы, и то попроще было бы. Но видишь, живу, как назло, а самому руку поднять не получается. А молодые такие, – его палец указывает на палату Приятеля, – не должны умирать. Вам жить надо. Особенно ему. Кормил меня часто, пускал поспать по ночам. Добрый парень, да вот судьба у него грустная.

Ангел во плоти. Лишь бы не тянулся больше к небесам.

– У всех у нас грустная судьба, приятель, – говорю я, – все мы не на своем месте.

Надоест жить на улице, говорю я, для тебя всегда найдется место у меня дома. Я каждый вечер прохожу мимо здания редакции. Буду ждать тебя. Может, и работу тебе найдем.

Он спешит поблагодарить меня, но очень скромно, словно воспринимает мои слова как вежливость, а не как правду.

– Нет, это именно моя благодарность тебе. И не за спасение Приятеля.

– А за что?

– За то, что продолжаешь жить…

Коридор становится узким и бесконечно длинным. Это мерзкое чувство тошноты и головокружение, как только я поднимаюсь на ноги. В глазах рядит.

Рози, не кричи, у меня в глазах рядит, голова болит и кружится и вообще

Не кричать? Мне просто стоять в стороне и смотреть, как ты зависаешь в клубах последние несколько дней?

Я пытаюсь расслабиться, малыш

Не трогай меня

Ты ведь сама отказалась идти со мной

Потому что это настоящий блядушник

Блядушник? Ты где таких слов понахваталсь?

Алан, ты мне противен, не трогай меня, иди спать

Она отстраняется, и я с трудом удерживаюсь на ногах

Ты ничего не понимаешь, я просто хочу разбавить свою скучную жизнь

С каких пор она стала скучной?

Сам не знаю, как-то вот внезапно вышло

Хочешь сказать, что тебе со мной скучно?

Нет, ну… не совсем, что ты снова начинаешь? Как что, так сразу проблема в нас

Может, потому что проблема действительно в нас?

Если бы проблема была в нас, мы бы уже давно не встречались, не начинай

Не начинай, не начинай. А когда мне можно начинать?

Если это о нас, то никогда. Давай закроем тему

Эта рутина доведет нас до ручки

Если она кого-то и доведет, то только тебя

Она пожирает меня разочарованным взглядом, хватает куртку в прихожей и вылетает на улицу. Психует не по-детски. Ладно, успокоится и вернется

Глава 23

Ее накрывают крышкой гроба и опускают в яму. Все так тихо и медленно. Не хватает только траурной музыки на фоне.

Ее накрывают крышкой гроба и опускают в яму. Все так тихо и медленно. Не хватает только траурной музыки на фоне

Я уже порядком подзаебался от этих похорон. Сколько можно терять людей? Есть ли хоть какой-то лимит?

– Ты в порядке?

Я слышу, как Сара подбадривает Приятеля. Нелепо, но трепетно. Не у всех получается найти общий язык с такими, как он. Но все, к счастью, стараются.

– У него никого не осталось? – спрашивает у меня Эрик.

Наверное, он единственный, который был здесь не к месту. Я даже удивлен был увидеть его рядом с Приятелем. Не думал, что в его темном сердце могут храниться какие-либо теплые чувства.

Я качаю тяжелой, уставшей головой.

– Не знаю, что делал бы я, если бы мои родители умерли.

– Тебе было бы больно, как минимум.

– Ты ведь знаешь меня, мне редко бывает больно.

– Какими бы странными не были твои родители, Эрик, они все равно остаются твоими родителями.

– И это говорит человек, который не общается со своей матерью.

Ах, сукин сын.

– Когда она умрет, обещаю, что буду плакать. А пока что рано.

– Не обнадеживай себя.

– Ты категоричен.

Он категоричен. Он точно также категоричен, когда говорит о своей властолюбивой маме так, словно пытается излить в этой комнате всю ненависть. Он также категоричен, когда рассказывает о страданиях своего отца. Если бы он был таким уж разборчивым в психологии, то наверняка знал бы, что любое его слово дает мне возможность узнать о его детстве и жизни намного больше, чем он того хотел бы.

Да и болтал бы поменьше.

Нам всем пора уже замолчать.

 

Омар несет нам напитки. Каждый раз, когда собирается какая-нибудь компания со мной, он всегда превращается в официанта.

Раб собственных страхов. Сколько же ему нужно было услышать и увидеть, чтобы начать пугаться каждого малолетнего сосунка. Общество делает невозможное – превращает людей в тряпье.

Ничего не бодрит после похорон как выпивка в шумном баре.

– И где он теперь будет жить? – Спрашивает Эрик.

Мы с ним нашли квартиру недалеко от меня. Теперь там.

– Откуда у него деньги?

Он слишком богатый, чтобы такое спрашивать.

– А дело с поджогом он замял теми же деньгами?

Именно.

– Почему он не с нами?

Потому что здесь одни аморальные насильники. Вот поэтому.

– Пойду ручки помою, – говорит Сара.

Недавно она уволилась с Амазон. Прислушалась ко мне или приняла решение сама, не знаю. Но все к лучшему. Незачем терпеть такое отношение к себе.

Эрик внимательно провожает ее взглядом и затем упирает его в дальний угол. Там сидит тот самый парень, который облизывал его лицо.

– Он тебе нравится? – спрашиваю я, чтобы избежать всех обходных путей.

– Мы с ним просто спим, между нами нет обязательств.

– В какой-то момент ему это обязательно надоест

– Я знаю

– Тогда почему ты с ним?

– Потому что мне с ним хорошо.

– Тебе с ним хорошо… Ты не боишься все испортить?

– Я просто не хочу совершить ошибку отца.

Мать у него – помешанная на Интернете истеричка, у которой подгоревший рис, разбросанные вещи и грязная посуда – атрибуты хозяйства.

Отец – помотанный жизнью работяга, отдавший право голоса во избежание докучных конфликтов.

Она – властолюбивая фригидная сука.

Он – доброжелательный уставший семьянин.

Мимо нее не пролетит и муха.

А его не интересует ничего, что за пределами его собственной жизни.

Так и зарождается матриархат.

А затем из-за таких ошибок, как их семья, страдает детская психика.

– Я не хочу повторить судьбу отца, – говорит мне Эрик.

Конечно, ты не хочешь. Ты же не осел.

– Моя мать – нечто. Она удивительная женщина.

Конечно, она удивительная. Ее выходки стоят сцены в самых топовых театрах.

– Я не хочу, чтобы так было.

Конечно, ты не хочешь.

Конечно, ты не хочешь жениться по ошибке на стервозной простушке, которая обвела тебя вокруг пальца, родить двух детей и провести всю жизнь в стенах офиса, хоть и на любимой работе.

Ты все правильно делаешь.

Ты – властолюбивый собственник с намерением покорить себе мир, а к 30 годам оставить потомство – все правильно делаешь.

Ты все правильно делаешь, когда закупаешь книги стопками, пока они не успели подорожать, потому что так бы делал твой отец,

Ты все правильно делаешь, когда учишься обходить законы, чтобы однажды не встрять в моральной ловушке.

Ты все правильно делаешь, когда держишь на расстоянии парня, с которым хочешь провести жизнь.

Но каждый раз, когда он опускается перед тобой на колени, открывает рот и делает смачный глоток, в твоих глазах искрится самодовольство вкупе с наслаждением, а он становится на шаг ближе к тебе.

Каждый раз, когда он просит что-то взамен, ты делаешь вид, что тебе это не нравится, но радостно подтверждаешь свои догадки о том, что «все они продажные и мелочные», как, впрочем, и твоя мать.

Каждый раз, когда он хвалит принятые тобой решения и законченные проекты проектов, ты кончаешь от мысли о том, что становишься похожим на отца.

Ну а когда речь заходит о твоих могущественных размерах, он становится бесспорным королем. Он доказывает, что ты – мужчина, что ты не стал той тряпкой, в которую хотела превратить тебя мать.

Он читает тебя как открытую детскую книгу.

Он знает все о твоих потаенных страхах и желаниях, о твоих сценариях и о твоих мыслях.

Он просто играется, как если бы проводил эксперименты для Эрика Берна.

Этому есть два объяснения – либо ему скучно, либо он тебя любит.

Но тебе хорошо. Вот что самое интересное – он играется с тобой, а тебе с ним хорошо.

Все чересчур запутанно, но я не стану сомневаться, если скажу, что и ты его любишь.

Вопрос только в том, что окажется сильнее – твоя любовь или детские страхи?

Но ты все правильно делаешь. Не совершай ошибок отца. Совершай свои ошибки, чтобы их не совершали твои дети.

Просто помни, в какой-то момент его Ребенок устанет играть в эту игру, ему это все надоест, и, когда ты найдешь себе новую «продажную сучку», тогда ты и совершишь ошибку отца.

Потому что такого, как ты, уже никто не полюбит.

Это твой последний рейс, друг мой.

И кажется, ты его жестко проебываешь.

– Что ж, все ясно.

– Что тебе ясно?

Все, что не ясно тебе самому, дружище. Что ты совершенно не имеешь понятия, что такое любовь.

Сара возвращается и падает на диван.

Все это очень странно.

Прошло уже полгода. А я веду себя так, словно распрощался с жизнью.

– Здесь слишком много парней, – язык Сары заплетается от того количества алкоголя, которое она сегодня осушила.

Рози подсаживается ко мне и гладит по щеке

– Ты что, фригидная?

Бабочки в животе просыпаются, и я приоткрываю глаза

– Иди в задницу, придурок.

– Нет, правда, у тебя хоть когда-нибудь был парень?

Проснись, милый, мне нужно тебе кое-что сказать

– Я ведь не плохой человек? – Спрашиваю я, как только затихает музыка.

Алан, я так сильно тебя люблю

– Что?

– Я ведь не плохой человек?

Так сильно, что не могу справиться с этой любовью

– Нет, конечно. Откуда такие тупые мысли, болван?

Ведь я всегда буду любить тебя сильнее, чем ты меня

– Иногда кажется, что именно поэтому Рози и ушла.

Не говори такое, малыш, я очень сильно тебя люблю

– Алан, я брошу в тебя бокал, если ты не перестанешь так думать.

Пойдем встречать рассвет?

– Кто такая Рози?

Глава 24

Я провожаю Сару до дома.

В лифте воняет мочой, опять какие-то пьяницы нашли себе убежище.

Спирт вызывает негативные изменения в префронтальной коре, которая отвечает за способность самоконтроля нашего поведения, поэтому такие аморальные существа и расстегивают ширинку где попало.

Она спьяну снимает одежду и надевает пижаму.

На ней лишь майка и шорты. Впервые я вижу ее тело. Впервые я понимаю всю серьезность проблемы.

Ее теплые объятия не скрывают дрожи. Я прижимаю еще сильнее тонкую талию и молча веду в гостиную.

Шаг за шагом.

Вдох

Выдох

Заполненная пепельница. Пропахшая комната. Должно быть, она выкурила три пачки сигарет перед тем, как встретиться с нами.

Сара. Свет моих очей. Что же ты делаешь со своей жизнью.

– А у Приятеля, оказывается, есть яйца.

Усмешка на секунду раскрывает морщины, и она вновь упирается взглядом в пол.

Усмешка на секунду раскрывает морщины, и она вновь упирается взглядом в пол

У тебя все хорошо, малыш?

Угу

Может, мы посмотрим какой-нибудь фильм

Не хочу

Погуляем?

Нет

Может мы все-таки поговорим?

Я не хочу разговаривать, извини

Сара лежит на моих коленях и осторожно проводит пальчиком по штанам.

Интересно, о чем она сейчас думает.

Слышу ее шепот.

– Мне было семнадцать…

It’s not true

Tell me I’ve been lied to

– Я встречалась с мальчиком. Никто не знал об этом. Я не хотела, чтобы кто-то вообще знал. Но я так сильно любила его. Точнее, я думала, что любила его. Ведь когда по-настоящему любишь, тебе не приходится чувствовать постоянную тревогу в груди.

What the hell did I do?

– Я шла домой после учебы. Это было вечером, и я проходила как обычно мимо детской площадки и гаражей.

Oh-oh-oh

– Он сказал, что встретит меня, потому что там всегда темно.

Пожалуйста, Сара, замолчи… Не продолжай. Я не хочу слышать то, что ты собираешься рассказать мне.

– Я подошла к гаражам и увидела его там с друзьями. Они были слегка пьяные.

You didn’t mean to say “I love you”

I love you and I don’t want to

– Он начал обнимать меня, целовать. Мне было так некомфортно и противно, что я оттолкнула его. И, конечно, ему это не понравилось. Он продолжил трогать меня, только уже грубее. А его друзья просто стояли и смотрели. Ни один не остановил его. Ни один.

I wish we never learned to fly

– Я помню, как страшно мне было. Я слышала «посмотрите на нее ножки, посмотрите, какая у нее сочная грудь» и прочие похабные вещи.

Maybe we should just try

To tell ourselves a good lie

Она делает глоток.

– В какой-то момент они все окружили меня, облапали и начали раздевать. Алан, я орала как резаная. Я так громко орала, но никто не пришел на помощь. Я продолжила орать, даже когда они бросили меня на землю…

Maybe won’t you take it back

Say you were tryna make me laugh

And nothing has to change today

You didn’t mean to say “I love you”

– И в тот момент, когда с меня начали стягивать юбку, я потеряла сознание. Больше ничего не помню.  Когда я проснулась, никого не было рядом. Юбка висела на коленях, трусы стянуты.

Я чувствую слезы на своих руках, чувствую дрожащие плечи, биение сердца. Менясейчас вырвет.

Oh-oh-oh

The smile that you gave me

Even when you felt like dying

– Я встала. Привела себя в порядок. И пошла домой. И впервые в жизни я решилась кому-то об этом рассказать.

There’s nothing you could do or say

I can’t escape the way, I love you

I don’t want to, but I love you

– Я не знаю, что произошло в тот вечер. Я не знаю, изнасиловали меня, или испугались. И это, наверное, хуже всего… Я не знаю…Я… Я знаю только то, что моя нормальная жизнь остановилась в 17 лет.

Любое психическое расстройство имеет причины. А это причина Сары. И если бы я знал, кто поступил так с ней, я бы нашел каждого из них и раскрошил их черепа об бетонную стену, чтобы извилины вывалились наружу.

Моя девочка. Она прижимается к колену, а я еще крепче обнимаю ее иссохшую талию. Здесь не нужны слова. Я слышу, как она плачет, я чувствую всю боль, разъедающую нутро.

– Алан, спаси себя, пока не поздно. Спаси себя сам, если не разрешаешь нам.

Тебе хоть раз в жизни приходилось выбрасывать из жизни прошлое? Ты знаешь, как тяжело забить эту сраную дыру?

Вот что я сказал ей в то утро в кафе. И я чертовски сожалею о своих словах.

Кортизол разлетается по организму, и я испытываю сильное эмоциональное потрясение.

Я чертовски сожалею, что не могу помочь всем людям, страдающим в одиночестве осенними вечерами.

Я чертовски сожалею, что в таком развитом мире есть место насилию, жестокости и ненависти.

 

Мы сидим так уже третий час. Она слегка похрапывает. Я глажу ее по голове. Ощущение пустоты и бесконечности.

Я не хочу разговаривать

Я хочу что-то поменять

Алан, давай поговорим

Как тебе мои фотографии?

Ты меня любишь?

Я не хочу мешать тебе

Делай, как считаешь нужным

Я не заслуживаю любви

Мне скучно

Я слишком много у тебя прошу

Алан…

Все в порядке

Я не хочу разговаривать

Ну конечно… Конечно…

Когда человек чувствует, что его разлюбили, самая адекватная защитная реакция, которая может сработать у него, – притвориться, что ему все равно. Притвориться, что он чувствует себя прекрасно, что он совершенно не страдает, что у него есть, кем заменить потерю. Самая адекватная защитная реакция – не позволить опустить себя, не позволить проявить к себе жалость, сохранить к себе уважение.

И он не бывает в этом виноват.

Он просто не чувствует то, что чувствовал раньше.

Он просто чувствует себя ненужным, но не хочет это признавать.

А дальше все само собой скатывается в огромный снежный шар и заваливает отношения, которые строились годами.

Почему он чувствует себя ненужным?

Низкая самооценка?

А вдруг ты натворил что-то, что послужило поводом для сомнений? Вдруг между вами произошла какая-то ссора, какой-то разговор, что в нем сработал переключатель.

Может, все-таки стоит чаще говорить людям о своих чувствах и доказывать их поступками?

Что хуже – потерять на время гордость или навсегда любовь?

Я не хочу, чтобы она увидела меня, когда проснется.

Я не хочу смущать ее.

Я просто несу ее на кровать и закрываю за собой дверь.

Добрых снов, Сара.

Я тебя люблю.

Глава 25

Ты никогда не бываешь виноват в том, что тебя бросили.

Ты никогда не бываешь виноват в том, что бросаешь человека.

Душа – самое хрупкое вещество во всей Вселенной.

Ты никогда не будешь знать, что в ней происходит, даже если она принадлежит тебе.

Так холодно и жарко одновременно. Не хочу вызывать такси. Хочу просто пройтись и осознать, в какое дерьмо я встрял.

Такая пустота внутри, что хочется упасть здесь и разрыдаться.

Что произошло? Что же тогда произошло, черт возьми? Я теперь никогда не узнаю, что произошло. И всю свою гребаную жизнь буду ходить с этим давящим грузом.

Приятель, Сара, Эрик, Рози, Омар…

«Причина – вся жизнь».

 

Он сидит у окна редакции, точнее у обломков того, что раньше было редакцией. Взволнованный, с возбужденным взглядом. Сидит и смотрит по сторонам. Ищет меня.

Наверняка, в голове проскальзывают плохие мысли. Наверняка, он думает, что я больше не появлюсь здесь. Как же легко разбить человека – дать ему надежду и разочаровать. Но невыносимо сложно починить расколотое сердце.
– Не замерз? – спрашиваю я.

Он практически подскакивает и радостно улыбается.
– Совсем нет.
– А я вот замерз. Пойдем уже домой.

 

So far from who I was

From who I love

From who I want to be

Часы показывают половину седьмого. Из окна кухни вываливается сигаретный дым.

Я поднимаюсь на крышу.

So far from all our dreams

From all it means

From you here next to me

Вот здесь. Каждый день. Как в последний раз.

Она присаживается рядом и обнимает мою руку

Любовь всей моей жизни

Любовь, которую я не смог сохранить

Сегодня он непривычно кровавый, говорит она. И утро непривычно тихое

Затишье перед бурей

So far from seeing home

I stand out here alone

Am I asking for too much?

Чувствую, как меня накрывают пледом.

– Холодно же, – говорит он сонно и присаживается рядом, – ух, высоко. Тебе нестрашно?

And if you take my hand

Please pull me from the dark

And show me hope again

– А тебе?

– Мне терять нечего. Умру, и никто не вспомнит.

– Ну уж нет, я вспомню. Не поступай так со мной.

– Хочу спросить кое-что.

– Валяй.

– В комнате, в которой я спал, там такие красивые фотографии висят на стене. Такие… ну очень красивые. Это ты их сделал?

– Нет.

– А кто?

– Моя девушка.

– Ох, у тебя есть девушка. Она, наверное, прекрасный человек. Тонкая душа, все красиво сделала, с такой, как сказать, любовью. А где она сейчас?

– Она?

– Да.

We’ll run side-by-side

No secrets left to hide

Sheltered from the pain

– Она умерла…

Слова как ком в горле. Острые. Еле выдавишь.
– Она застрелилась прямо передо мной в нашей спальне. Я думал, мы сейчас пойдем встречать рассвет как обычно. Но она подсела ко мне с каменным лицом, спросила – «ты же меня любишь, правда?» А затем раздался выстрел. Пам. И ее мертвое тело лежит у моих ног.

Слезы остужают мое горящее лицо. Вторая сигарета. Третья. Заменяю одно расстройство другим. Я слишком слаб, чтобы взять свою жизнь в руки. Я не она.

Ненавижу тебя, Рози. Ненавижу…

– О, Алан, я соболезную… это…

– Понимаешь, это случилось полгода назад, но я не могу выбросить ее из головы. Не могу понять, почему она это сделала, и виноват ли я? Понимаешь… Я все еще люблю ее.

И… Мне кажется, что она забрала с собой и мою жизнь.

Непроглядное облако тумана, надвигающееся с безучастным упорством, за мгновение окутывает наши хрупкие тела.

Горизонт расплывается в слезах. Рассвет скрывается за тучами, в это утро я впервые чувствую себя не только разбитым, но и вывернутым наизнанку одиночкой.

Эпилог

Волны пенятся и бьются о заросший мхом причал, так осторожно, плавно, почти бесшумно, словно боятся отпугнуть смотрящего. Вода такая тёмная, плотная, казалось, загляни немного глубже и тебя унесёт русалка в свой мрачный подводный мир…

Скорее всего, мне именно этого и хочется, поэтому я опускаю голову до тех пор, пока не касаюсь носом холодной поверхности и не чувствую соленый, немного кисловатый запах моря. Зеленая гладь тянется пару метров, а затем перетекает в небесно-голубой оттенок, отдающий местами глубоким синим и даже лазурным.

На берегу пусто и тихо. Время близится к рассвету, на горизонте вырисовываются розоватые отблески солнечных лучей. Чайки пролетают с таким небрежным безразличием, словно утверждают свою власть, останавливаются в паре метров и озирают тебя тупым взглядом, а затем улетают, чуть не касаясь лица своими острыми крыльями.

Очень тихо… Кажется, весь мир застыл в сонном ожидании нового дня. Слышно только море, отдаленно и прерывисто.

Я закрываю глаза и чувствую, с какой силой и скоростью растут и крутятся в голове приевшиеся мысли, от которых нет покоя даже вдали от дома. Хочется заставить себя застыть в одном мгновении, когда голова пустая и легкая… Хотя бы на одно мгновение… Но волны снова бьют о причал, напоминая… О чем? О жизни? О моем существовании? О неизбежности мысли…

Я откидываюсь на спину и небрежно прикрываю глаза рукой. Вслушиваюсь в шум моря и думаю, думаю, думаю… Волнительно, печально, неуклонно, самозабвенно…

Согласно Всемирной Организации Здравоохранения, каждый четвертый-пятый житель планеты страдает психическим расстройством, но, в силу личных убеждений и неосведомленности, отказывается это принимать…

«Любовь» стоило внести в международный классификатор болезней и указать рубрику F 63.9 – «Расстройство привычек и влечений неуточненное».
Тогда нас было бы проще спасать.