Прекрасный

Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Mеня;

блаженны невидевшие и уверовавшие.

Ин. 20, 29

 

Нина приехала в Москву рано утром. Город открывался ей постепенно, поезд шёл через пригород и спальные районы к одному из вокзалов. «Эти дома — огромные каменные глыбы», — думала она, глядя на многоэтажки.

Чистый утренний свет бил в окно, перед которым сидела Нина, слепя её и заставляя жмуриться. Девушка любила такой свет, и с восторгом смотрела на то, как он очерчивает яркие контуры убегающих назад зданий. «Свет преображает всё, даже их», — пришла ей мысль. Солнечные лучи стелились по поверхности земли, отбрасывали блики на стёкла и стены неказистых строений, мимо которых проезжал поезд. Нина любила утренние часы, в них казалось ей что-то волшебное, какое-то рождение нового мира.

Наконец, поезд подошёл к вокзалу, тяжело, громко скрипнул в последний раз и встал. Тут же захлопали открывающиеся двери; торопясь, из них выходили приезжие. Худенькая девушка с небольшим чемоданом появилась одной из последних. Она шагнула из душного поезда на перрон и остановилась. Запахи угля, сигарет, пыли в утреннем холодном воздухе резко ударили в нос. Вокруг всё говорило, бурлило, шумело, куда-то двигалось, спешило, бежало. Нина стояла среди толпы, пытаясь понять, куда ей идти. Ей предлагали такси, но она твёрдо отказалась. До открытия метро было ещё минут тридцать, и она решила пройти пешком до следующей станции и так скоротать время. Она пошла по ступеням наверх и вышла из здания вокзала в яркое майское утро.

Есть люди, ищущие совершенства в том, что они любят, но Нина была из тех, кому нужно немного: солнечный блик на стекле, любопытный маленький балкончик, старенькое окошко с ветхой рамой — и сердце её замирало от восторга. Улицы сменяли одна другую, позади оставались переулки, площади, скверы. Люди шли Нине навстречу, и она, смущаясь, с любопытством заглядывала им в лица. Вот какой-то полный рыжий молодой человек пронёсся мимо на самокате. Птицы громко пели в ветвях деревьев за оградой. Солнце слепило глаза. Вдруг Нина засмеялась, сорвалась с места и устремилась вперёд.

Алекс стоял на набережной Москвы-реки, опираясь о парапет. Перед ним, на другом берегу, возвышались стеклянные причудливые глыбы. Восходящее солнце отражалось в них, окрашивая небоскрёбы в бледно-розовый и золотой. Холодный ветер дул с реки и трепал ярко-рыжие волосы Алекса. В такой ранний час здесь было пустынно, и молодой человек мог некоторое время побыть наедине с рекой, ветром, небом и миром людей.

Он любил это место. Жёсткий ветер давал Алексу ощущение суровой свободы и осознание собственной силы, рождаемое в сопротивлении его порывам. Молодому человеку казалось, что здесь он лучше всего чувствует, что действительно существует. Небоскрёбы напоминали ему о том, что он сам более реален и жив, чем они. «Они — лишь творение человеческих рук, сделанные из металла и стекла, — думал Алекс. — А я — творение гораздо более могучих рук, с живыми плотью и душой. Они — прах, а меня оживотворяет Бог».

Недалеко от небоскрёбов стояла крошечная церковь. Каменная, она, казалось, противостояла стеклянным строениям, как будто духу мира сего. Однако и церковь, и высотки были на другом берегу, а Алекс стоял на этом. Он мог казаться маленьким и незначительным по сравнению с ними, но сам он знал, что это не так. «Как же много правды здесь», — прошептал он, думая, что во всём мире не нашлось бы места, более точно говорящего и о нём самом, и обо всём вокруг. «Для Тебя никакие огромные дома, ни красивые храмы не могут быть дороже простого человеческого существа, — думал он. — И ничто не может разлучить меня с Тобой».

Солнце поднималось, ветер гнал облака. Наступал новый день.

— Ты надолго к нам? — спросила Марта, наливая Нине чая.

— На неделю, — ответила та, скромно улыбаясь; она не хотела никого стеснять своим длительным пребыванием.

Сёстры сидели за столом друг напротив друга. Между ними стояли две миниатюрные фарфоровые фигурки, которые Нина купила на барахолке несколько лет назад. Солнышко светило в окно, весенний ветерок колебал занавеску, вышитую Мартой. Марта, старшая, с любопытством рассматривала лицо своей младшей сестры, которую она не видела почти год. Строгие и обычно немного грустные черты лица сейчас как-то особенно утончились, глаза потемнели и углубились.

— Ты как-то изменилась, — заметила она, — не болеешь?

— Нет, — сказала Нина, смущаясь от такого внимания к своему здоровью.

— А Бердяев как поживает? — вспомнила сестра о её диссертации: может быть, это было причиной изменения Нининого лица?

— Бердяев хорошо, — улыбнулась та, произнеся «хорошо» твёрдо и медленно, с той особой интонацией, которая была неплохо известна её сестре. Так Нина обычно говорила о том, о чём могла бы долго рассказывать, но застенчивость мешала ей, и она заключала все свои мысли и чувства в этом одном «хорошо».

— Что делать тут хочешь?

Нина не ответила, задумчиво рассматривая фарфоровые фигурки. Марта знала и этот приём: когда младшая сестра совершала какой-то странный поступок, она никогда не пыталась придумать ему объяснение, просто оставляла всё как есть. Так было тогда, когда она принесла домой маленького бездомного котенка, или тогда, когда двенадцатилетним подростком стащила книжку из магазина.

Однако, помолчав, Нина всё-таки ответила:

— Мне библиотека нужна для Бердяева, — сказала она, и Марта удивилась про себя такому изменению, но больше расспрашивать не стала и только протянула ей корзиночку с печеньем.

— Хочешь ещё?

— Не откажусь, — улыбнулась Нина и вдруг сменила тему: — Знаешь, я вчера в поезде видела такой закат: небо большое-большое и розовое, золотые облачка… А ты не думала никогда, сколько мы теряем, потому что не знаем, какой он — мир? Ведь мы видим только маленький его кусочек.

— И ты приехала в Москву, чтобы мир посмотреть? — улыбнулась, довольная своей догадкой, старшая сестра. — Странная ты у нас: всё мир смотришь да диссертации пишешь.

— Диссертацию, — уточнила, смеясь, Нина. — Одну. Пока ещё не написала.

Марта ничего больше не сказала, а, усмехнувшись причудам сестры, встала из-за стола и принялась мыть посуду. Нина допила свой чай и отправилась разбирать чемодан в ту комнату, куда её поселили.

Крошечная, похожая то ли на келью, то ли на клетку, это была та самая комната, в которой Нина жила, пока училась в университете. Здесь были только кровать, стол со стулом у окна, который купили специально для неё много лет назад, и громоздкий платяной шкаф, занимавший значительную часть комнаты. На выцветших полосатых обоях над кроватью Нины висели два натюрморта, вышитых Мартой, — с сиренью и розами. Книг в комнате не было, но зато половина чемодана Нины была занята ими.

Уже целый год прошёл с тех пор, как Нина в последний раз жила в этой комнате. Она присела на кровать, вспомнив, как готовилась к экзаменам в аспирантуру, не вылезая из книжек. Но теперь, когда она уже не была так погружена в чтение, что-то встревожило её. В углу на обоях выделялась светлая полоска: там несколько лет висела полочка с её иконами. Обои пожелтели, а то место, которое закрывала полочка, так и осталось светлым. Нине стало немного не по себе, и она вышла из комнаты, так и не разобрав чемодан, и попросила у Марты разрешения поселиться в гостиной.

Алекс любил метро: здесь тоже, как на той набережной, было много правды. В метро у всех свои пути, каждый едет куда-то по своим делам, никто не докучает пустыми «как-дела» и не отвечает такой же пустотой. Здесь всем понятно, что все друг другу чужие, и в этом Алексу тоже казалась какая-то правда: ведь все на самом деле друг другу чужие.

Так, после шести часов экзамена, усталый, с букетом оранжевых гербер, подаренных студентами, он трясся в вагоне подземки. В рюкзаке была читалка, в которую он недавно закачал несколько книг и читал их попеременно, но Алекс просто присел на свободное место и закрыл глаза.

На следующей станции в вагон вошла девушка, погружённая в книгу, и села напротив. Она, скорее всего, чем-то болела: её лицо казалось почти прозрачным, и рука, переворачивающая страницу, была такой же бледной и тоненькой. Во всём остальном девушка казалась совершенно коричневой: волосы, глаза, плащ и шарф. Даже обложка её книги, и та была коричневой. Иногда девушка переставала читать и, задумавшись, глядела прямо перед собой, не видя ничего. Она совершенно не замечала, что сидящий напротив рыжий молодой человек, весь покрытый своей рыжестью: веснушками, кудрями и даже держащий в руках рыжий букет, с затаённой улыбкой смотрит на неё.

Этот-то рыжий букет был первым, что вернуло коричневую девушку в реальность. «Герберы», ‒ констатировала про себя она, а потом подняла глаза на того, кто держал букет, и чуть не вскрикнула.

‒ Алекс! ‒ воскликнула девушка, просияв от восторга.

‒ Нина! ‒ засмеялся рыжий. ‒ Сколько лет, сколько зим! Ты надолго здесь?

‒ На неделю, ‒ широко улыбаясь, крикнула она сквозь шум подземки.

Следующая станция была та, на которой Нина должна была делать пересадку.

‒ Может, встретимся ещё раз, пока ты в Москве, ‒ предложил Алекс. ‒ Посидим в каком-нибудь кафе, поболтаем.

Из темноты за окном вагона стремительно вылетела «Тверская». Времени обмениваться телефонами не было, но Нина сразу же вспомнила про «Циферблат».

‒ Отлично, тогда в «Циферблате», завтра в шесть, ок? ‒ уточнил Алекс.

Нина счастливо кивнула и встала, зажимая пальцем нужную страницу в книге.

‒ Слушай, и ещё, ‒ протягивая ей оранжевый букет, сказал Алекс с улыбкой.

 

Придя в себя от восторга встречи, Нина стала рассматривать подарок. Ей всегда нужно было некоторое время на то, чтобы с чем-то познакомиться. Не важно, с чем – с цветами или с людьми.

Первыми подаренными ей цветами были нарциссы. По крайней мере, в памяти Нины они были первыми. Букетик из трех жёлтеньких цветков, колокольчики которых были украшены оранжевой каёмочкой. Сейчас она могла бы сказать, что они были так похожи на неё саму «тогдашнюю», смешную и причудливую. А потом была сирень: они с бабушкой ходили рвать её с кустов за домом и ставили в огромную вазу на столе, и букет становился каким-то олицетворением простой провинциальной роскоши, в которой они жили. Так было и со многим другими цветами, и с людьми было то же самое. Нина медленно приближалась к ним, рассматривая их, пытаясь понять, кто они.

Но вот с герберами она встречалась только раз и то мельком. Яркие огромные бутоны – если можно так называть цветок, напоминающий большую оранжевую ромашку – они казались Нине несколько искусственными, каким-то недавно выведенным сортом. «Такие цветы не дарят девушке, ‒ подумала она. – Они мужские. Интересно, зачем Алекс вёз их с собой? Ну, точно не для того, чтобы их кому-то подарить, иначе он бы мне их не подарил. Наверное, их подарили ему…»

‒ О, бедняжки! – воскликнула она, исполнившись состраданием к цветам. – Вы же передаренные. Как это неприятно – быть передаренным.

Идущая мимо женщина удивлённо на неё покосилась.

После этого открытия Нина ещё некоторое время негодовала на Алекса. Однако на тот момент её мучил другой насущный вопрос: она не знала, что делать с этими цветами. Она не могла выбросить их, ведь они были от друга: это было бы то же самое что выставить на улицу маленького котёнка, которого тебе подарили на день рождения, не спросив тебя. Но рассказать сестре о том, что её старый приятель подарил ей их в метро, было просто невозможно. Нине казалось, что лучше вообще не приходить к сестре домой, чем увидеть её лукавую улыбку или услышать любопытствующие вопросы. Поэтому нужно было срочно что-нибудь придумать.

‒ Ой, какие герберы красивые! – воскликнула Марта, увидев Нину с букетом. – Кто подарил?

‒ Никто, ‒ нахмурилась Нина. – Сама купила. Ты же знаешь, что я люблю цветы.

И постаралась побыстрее проскочить мимо испытующего взгляда Марты в гостиную. Марта улыбнулась про себя, сделав вид, что поверила этой легенде. Старшая сестра знала, что Нина любит розы.

Для гербер нашлась ваза, узкая и прозрачная, напоминающая цилиндр, без всяких украшений, как любила Нина. «Они пришли сюда тревожить меня, ‒ решила девушка, глядя на оранжевые цветы на столе. – В них столько света, но они отравлены воспоминаниями…»

‒ Я лучше поставлю их здесь, Март, ‒ сказала Нина, вдруг появившись в дверном проёме с вазой гербер в руках, так что старшая сестра, чистящая картошку, вздрогнула от неожиданности.

‒ Ну, поставь, ‒ пожала плечами та, ещё больше удивляясь.

«По крайней мере, тут они будут меньше меня тревожить», ‒ подумала Нина.

 

Впечатлённый встречей с Ниной, Алекс, задумавшись, стоял перед дверью своей квартиры. В руке у него была связка ключей, один из которых был совсем маленький. Алекс с каким-то странным вниманием долго смотрел на него, будто вспоминая, откуда он, потом вдруг сделал резкое движение в сторону лестницы и стал уверенно подниматься. На двенадцатом этаже он нашёл чердачный люк, выбрал из связки маленький ключ и повернул его в замке.

Пыхтя, Алекс выбрался на крышу. Ветрено было там, холодно. Светлый диск стоял над горизонтом и золотил нежно-розовые облака, разлетевшиеся во все стороны. Внизу шумел город. Здесь, на крыше, Алекс был невидим никому, кроме Бога. Он думал, что и тут тоже много правды, потому что только Бог может по-настоящему видеть нас. Для других мы невидимы, мы ускользаем, мы непознаваемы.

Дома у Алекса было мало икон, и он редко молился перед ними. Теперь он смотрел в небо, потому что в его представлении небо было живым символом громадного и всемогущего Бога, и через этот символ он познавал Бога и Его присутствие лучше, чем через иконы. Когда Алекс хотел увидеть лик Христа, то вставал перед иконами, которые висели над изголовьем кровати. Господь и Богородица, написанные его другом, отцом Сергием, по заказу самого Алекса, смотрели него и улыбались. Священник, принимая заказ, сказал, что никогда ещё не видел никакой иконы улыбающегося Христа.

Молодой человек присел на крышу и начал молиться про себя, глядя в небо. Он благодарил за внезапную встречу с Ниной, желал ей всяческих благ, просил Бога о возобновлении и продолжении их отношений. Вдруг появилось какое-то странное желание ‒ двигаться, и Алекс уже чувствовал, что всё ликует и подпрыгивает в нём, поёт и куда-то летит. Некая беззвучная песня всё больше и больше захватывала его, и он уже не мог сидеть на месте. Молодой человек вскочил и стал танцевать, как умел. Алекс не был танцором, но сейчас он был уверен, что его видит только Бог, и Ему он доверял.

Алекс танцевал долго, и потом, устав и запыхавшись, сел на крышу. Теперь ему хотелось курить, но некоторое время назад он твёрдо решил бросить, поэтому не носил с собой сигарет.

Ветер свистел, солнце садилось. Алекс медленно встал и пошёл домой. Открыв дверь, он услышал с кухни громкий женский голос:

‒ Ал, это ты? Ты опоздал, мы с отцом уже ужинаем.

‒ Прекрасно! Сейчас присоединюсь! ‒ крикнул Алекс в ответ.

Оставив рюкзак у входа, Алекс зашёл в ванную. Полноватое веснушчатое лицо с карими глазами и высоким лбом отразилось в маленьком старом зеркале над раковиной. Молодой человек посмотрел на себя внимательно. «Интересно, что она подумала обо мне, ‒ произнёс Алекс. ‒ Скорее всего, заметила, как я растолстел». В свою очередь, он вспомнил лицо Нины, которое он успел рассмотреть, пока она задумчиво глядела сквозь него в вагоне метро: как сильно она изменилась, похудела и побледнела. Молодой человек вздохнул.

‒ Ну где ты, Ал? ‒ снова донёсся тот же голос из кухни, так что Алекс даже вздрогнул.

‒ Иду я! ‒ гаркнул он.

В маленькой кухне за столом сидели полный престарелый мужчина с кудрявыми, но уже седыми волосами, Михаил Соломонович, и маленькая худощавая женщина Зоя Александровна.

‒ Привет, пап, привет, мам, ‒ пожал Алекс руку отцу и чмокнул мать в щёку.

‒ Здравствуй, дорогой, ‒ сказала она, и с иронией добавила, ‒ вижу, ты в хорошем настроении, даже мать поцеловал. Ну рассказывай, что случилось.

Она пододвинула ему тарелку с супом.

‒ О, что случились, ‒ смеясь, сделал большие глаза Алекс, присаживаясь. ‒ Вот что случилось. Я встретил в метро однокурсницу, Нину Иванову. Помнишь её?

‒ Ниночку? Конечно, помню, как не помнить, ‒ возмутилась вопросом Зоя Александровна, как будто речь шла о девушке из соседней квартиры. ‒ Такая скромная, умненькая девочка… Чем она сейчас занимается?

‒ Вот это я завтра узнаю, ‒ отозвался Алекс, быстро глотая суп. ‒ Мы с ней в «Циферблат» пойдем, там и пообщаемся.

‒ Нина… Это которая Нина? ‒ задумчиво спросил отец, не торопясь отпивая чай из чашки.

‒ Ну та худенькая шатеночка, которая как-то у Ала на дне рожденья была, ‒ ответила за сына мать. ‒ Ну, ты помнишь её, Миша, она нам так увлечённо рассказывала про Аристотеля и этого, другого, я уже забыла… Григория как-его-там…

‒ Паламу, ‒ подсказал Алекс. ‒ У неё дипломная была по Аристотелю и Паламе. Лучше всех защитилась.

‒ Умница, умница, ‒ закивала Зоя Александровна, и вдруг, остановив взгляд на тарелке мужа, воскликнула, ‒ ах, Миша, ты что не доел второе? Я так старалась, готовила…

Она ещё что-то говорила, но Алекс уже не слушал её. Он вспоминал Нину, какой она была в студенчестве. Стройная, с прямыми тёмными волосами, которые она собирала в хвост, и изящным лицом, она обладала строгой красотой античной статуи. Когда на занятиях они садились недалеко друг от друга, Алекс часто видел её в профиль: высокий лоб, греческий нос и твёрдый подбородок. Застенчивость придавала ей некоторую отрешённость, которую другие часто принимали за гордость. Алекс любовался Ниной, и ему нравилось общаться с ней, но не посмел бы завести с этой девушкой отношения. Нина не впускала в свою жизнь никого.

Но вдруг сегодня у него появилась надежда. Эта встреча в метро, это горячее и эмоциональное приветствие так ободрили его, что он не мог не подумать, что на этот раз всё может быть иначе. Алекс хотел с одного маху перешагнуть через весь завтрашний день, чтобы оказаться вечером с ней в «Циферблате».

‒ Ну а студенты твои как сегодня? ‒ улыбаясь, спросил Михаил Соломонович, выведя сына из задумчивости.

‒ А, студенты, ‒ вздохнул Алекс. ‒ Ох, лучше не спрашивай, пап. Это ж заочники. С ними сразу всё понятно.

 

Солнышко светило сквозь пыльное стекло и золотило потрёпанные корешки книг. Нина медленно двигалась взглядом от книги к книге, от полки к полке. Она не искала какую-то конкретную книгу, но от волнения и восторга боялась пропустить что-нибудь важное и стоящее. Книги были для неё как люди: каждая новая встреча изменила в той или иной степени её жизнь, и не важно с кем была эта встреча – с живым человеком или отпечатком его личности на бумаге. Нина сильно волновалась: какой будет встреча в этот раз.

Нину не пугали старые или неизвестные книги. Она не цеплялась за знакомые имена и названия, но, набравшись духу, бросалась навстречу неизвестным художественным мирам. Книги пахли пылью, бумага пожелтела. На полях кто-то оставил заметки карандашом, а кто-то другой, поувереннее, – ручкой. В одной книге была закладка, сплетённая из цветных ниток, в другой – новогодняя открытка, так и не подписанная, или засушенная полевая ромашка, а в третьей – просто обрывок старой газеты, ‒ как будто частички душ предыдущих читателей, которые остались в книге. Нина разглядывала книги, открывая первую попавшуюся страницу и прочитывая пару строк. Это был её метод. «Большего и не нужно, ‒ думала она. – Если человек тебе не интересен, ты узнаешь это с пары фраз». Но у Нины было и другое правило: за один раз покупать только одну книгу, и именно ту самую, которая понравится первой. Нина не умела общаться в компании и предпочитала разговоры тет-а-тет. Так, она не могла читать две или три книги одновременно.

Поднеся палец к губам и едва дыша, девушка обводила взглядом корешки книг. Цвейг, Грэм Грин, Борхес, Кундера, Макдональд, Бредбери… Макдональд? Нина впервые встречала эту фамилию на обложке, и из-за простоты она показалась ей странной для писателя. Достав с полки толстый фиолетовый томик, она прочитала: «Донал Грант». Название было под стать фамилии автора – такое же невнятное и ни о чём не говорящее. Нина нахмурилась. Она не боялась второсортной литературы, потому что порой и среди песка ей попадались крупицы золота. Девушка открыла первую попавшуюся страницу. «Он проснулся с такой ясной головой и почувствовал такую неожиданную бодрость, как будто накануне, подобно Иакову, заснул у подножья лестницы, ведущей в Небеса. Вокруг проносился лёгкий ветерок, словно сотканный из неоформившихся мыслей, и с каждым вздохом Доналу казалось, что Бог заново вдувает в него дыхание жизни», ‒ прочитала она и задумалась. Эти слова отозвались в её душе неясной печалью, смешанной с восторгом и тупой, старой болью. Они обещали ей многое, но встречу с таким художественным миром можно было сравнить с неожиданным воспоминанием несбывшейся и давно позабытой мечты. Нина стояла, замерев с раскрытой книгой в руках, мысленно взвешивая решение – покупать или не покупать её. Потом захлопнув том и прижав к себе, она пошла к кассе.

 

Встречи с людьми Нине давались сложнее, чем встречи с книгами. К людям она дольше привыкала, чем к цветам. Незнакомые люди – это же не книги, которые ты можешь прочитать сразу, за одну ночь. Люди – не цветы, которые стоят перед тобой, раскрывшись, и ничего не содержат в себе, кроме невинной красоты. В людях всегда остается что-то непрочитанное, неизвестное. Да, Нина боялась неизвестности. В ней чудилась опасность.

Алекс не был неизвестным человеком, но за восемь лет многое могло измениться. Когда Нина вспоминала своего старого друга, каким она запомнила его с той встречи в метро, ‒ сильно пополневшего, с заметной сединой в рыжей копне волос, она с сожалением осознавала, что это уже другой Алекс. Кроме того, Нина предполагала, что он ещё очень крепко связан с тем миром, который она покинула много лет назад и куда страшилась возвращаться. Это тревожило её больше, чем возможные новости о том, что Алекс женился, у него трое детей, и он успешно занимается бизнесом. Те чувства, которые были у Нины к Алексу, когда они учились вместе, уже давно побледнели и увяли, но воспоминания, которые её друг мог всколыхнуть, были гораздо более болезненными и нежелательными. Поэтому, пока Нина ехала в метро к «Тверской», где они собирались встретиться, её тревога нарастала и дошла до того, что у неё стали дрожать руки.

Выйдя из метро, Нина вдруг с испугом осознала, что не почти помнит, где находится «Циферблат». Ещё хуже было то, что она не уточнила адрес, ведь за время её отсутствия он мог измениться. Она стояла, беспомощно глядя по сторонам, как вдруг её окликнул знакомый голос.

‒ Алекс! ‒ обрадовалась она.

‒ Надеюсь, ты не заблудилась? ‒ спросил он, улыбаясь.

Нина кивнула:

‒ Почти.

‒ Ну тогда я вовремя пришёл, ‒ улыбнулся Алекс.

Нина глядела на него и чувствовала, как волнение медленно проходит: её старый друг выглядел успокаивающе таким же, как раньше. Он всегда хорошо осознавал достоинства своей внешности и ещё в студенчестве носил зелёный цвет, который прекрасно шёл к его ярко-рыжим волосам. И теперь на нём было тёмно-зелёное пальто, которое придавало его карим глазам изумрудный оттенок. Пополневшее лицо Алекса уже не было столь симпатичным, как раньше, но таким он был ей более приятен: много лет назад она не могла смотреть на него без смущения.

Алекс повёл Нину по Тверской, и они остановились у какого-то подъезда. Вывеска «Циферблат» на двери казалась совсем не заметной.

‒ Это в твоём духе, ‒ продолжал шутить Алекс, когда они прошли внутрь и поднимались на второй этаж, ‒ выбрать кафе, которое вообще не кафе.

Нина засмеялась.

‒ Я всегда любила «Циферблат», ‒ сказала она. ‒ Там так уютно, и чувствуешь себя как дома, ‒ но подумав, поправила саму себя, ‒ вернее, как в доме твоей мечты.

‒ А где ещё ты чувствуешь себя как дома? ‒ спросил Алекс с любопытством.

Нина задумалась. Они открыли «циферблатную» дверь.

‒ Наверное, в библиотеке рано утром, когда нет посетителей, ‒ ответила Нина, когда они вошли. ‒ Я работаю в библиотеке.

‒ Ты библиотекарь! ‒ воскликнул Алекс. ‒ Ну и дела.

Перед приёмной была очередь. Алекс предложил сначала выбрать часы.

Сбоку от двери стоял старый шкаф с кучей самых разношёрстных, но не работающих будильников. На каждом из них была табличка с именем.

‒ Ой, я всегда так любила выбирать часы! ‒ обрадовалась Нина.

‒ Выбери и теперь, ‒ предложил Алекс.

Нина долго рассматривала будильники и в итоге остановилась на маленьком, изящном, но очень ржавом, по имени Акакий Акакиевич. Алекс улыбнулся: Нина совсем не изменилась. После регистрации они и Акакий Акакиевич отправились на поиски столика: в антикафе «Циферблат» в тот вечер было полно народу.

‒ Так ты сказала, что ты работаешь в библиотеке, ‒ возобновил разговор Алекс, после того как они приготовили себе по чашке чая и сели за столик на балконе над приёмной.

‒ Да, я библиотекарь, ‒ улыбнулась она застенчиво. ‒ Уже несколько лет. Я долго искала работу у нас в городке, и это всё, что я смогла найти, ‒ извиняющимся тоном добавила она.

Алекс молча мешал сахар в чашке, сам не замечая, что недовольно нахмурился.

‒ Но мне там хорошо, ‒ продолжила Нина более оживлённо. ‒ Там можно читать. Я и диссертацию там пишу.

Её друг улыбнулся, и Нина успокоилась.

‒ А диссер у тебя о чём? ‒ спросил он.

‒ Творчество и свобода у Бердяева, ‒ просияла она.

Алекс взглянул на неё, подняв брови, так что Нина воскликнула:

‒ Ты тоже занимаешься Бердяевым?!

‒ Нет, ‒ улыбаясь, он покачал головой. ‒ Просто я его много читаю. Он мне близок сейчас. Может, ты знаешь, я же давно защитился, у меня Пеги был, его политическая философия.

‒ Пеги! ‒ воскликнула Нина и засмеялась. ‒ Я помню, как ты его любил. Даже отсканировал для всех к экзамену всю его книжку, а её так почти никто не прочитал, ‒ под «почти» была скрыта, конечно же, сама Нина, потому что она-то Пеги прочитала.

‒ Да, ‒ улыбнулся Алекс. ‒ Я его и до сих пор люблю. Добрый мечтатель, любил старую христианскую Францию. Впрочем, и умер за неё… В диссере я пытался продолжить Пеги в отношении к России, написал свою собственную христианскую политическую философию, но меня, кажется, то ли не поняли, то ли недооценили. Тяжело я защищался…

Нина встревожилась, но не могла понять, то ли от упоминания трудной защиты Алекса, то ли от чего-то ещё. Но Пеги не был ни православным, ни даже католиком; он был романтиком, поэтому вроде бы нечего было беспокоиться.

‒ А сейчас? Чем ты сейчас занимаешься? ‒ решила сменить тему Нина.

‒ Я препод, старший преподаватель, веду античку и русскую религиозную философию. Вот, только вчера у заочников экзамен принял… Ничего не знают… ‒ усмехнулся Алекс.

Нина озорно хихикнула.

‒ Ну а ещё, в храме помогаю в алтаре и веду курс по подготовке к крещению, ‒ добавил он.

Девушка внутренне содрогнулась. Ей казалось, что они подошли к какому-то краю в их беседе, за которым был обрыв.

‒ А я теперь в церковь не хожу, ‒ произнесла она, пытаясь говорить спокойно.

Нина занесла ногу над пропастью.

‒ Не ходишь в церковь? ‒ удивлённо произнёс Алекс. ‒ Почему? Ты ведь была такой… благочестивой?

‒ Я… не хочу об этом говорить, ‒ прошептала она, проглатывая ком в горле.

Алекс покачал головой, осуждая самого себя за быструю и неосмысленную реакцию.

‒ Да, да, не нужно, не нужно! ‒ воскликнул он. ‒ Если об этом неприятно говорить, тогда и не нужно. Зачем копаться в прошлом? Я так рад тебя видеть, и мне всё равно, ходишь ты в церковь или нет.

Нина снова стояла на твёрдой земле.

‒ Спасибо, ‒ с облегчением вздохнув, сказала она и слабо улыбнулась.

‒ Расскажи, как ты там живёшь, что делаешь, ‒ предложил Алекс.

‒ Ну, я тихо живу, ‒ начала Нина, отпивая из своей чашки. ‒ С мамой и котом Полосатиком. Есть киты-полосатики, а у меня вот, кот, ‒ улыбнулась она. ‒ Милый такой, ленивый, толстый и полосатый. Ещё я цветы выращиваю на балконе. Розы, разных сортов, но в основном английские. Мама там вместо меня за ними сейчас ухаживает.

Алекс смотрел на её осветившееся лицо, представлял этого кота и розарий на балконе и радовался полноте этой простой и незамысловатой жизни, которая была у его подруги.

‒ Мама, правда, не довольна, что на неё возложили эти обязанности, ‒ продолжала Нина. ‒ Но ведь это всего на неделю, уже в понедельник я буду дома. Я в воскресенье уезжаю.

«Воскресенье ‒ это Пасха», ‒ подумал Алекс.

‒ Ты сюда по делам? ‒ спросил он.

‒ Да, мне нужно было в Ленинку и с научником встретиться. Вчера я уже была в библиотеке, а сегодня говорила с научником.

Алекс спросил, кто её научник и в каком совете она будет защищаться, и они ещё долго обсуждали университетские темы. Религии больше не касались.

‒ Ты лучше расскажи про себя, ты же ничего почти не сказал! ‒ воскликнула Нина, замечая, что они больше говорят о ней, чем о нём.

Алекс усмехнулся: да, действительно. Часто, расспрашивая собеседника, он увлекался и забывал сам что-то о себе рассказывать.

‒ Ну, я живу не то чтобы с шиком, ‒ сказал он, сортируя информацию, чтобы не говорить ничего о церкви или Боге, поскольку понимал, что Нина не захочет это слушать. ‒ Вкалываю в университете, терплю тупых и ленивых студентов. Они не такие приятные, как твой кот, эти ленивые студенты. Они пишут на меня доносы завкафу, мол, я слишком строгий, заставляю их читать много сложных книжек, двойки ставлю и т. д., и т. п. Я, в целом, уже привык. Завкаф смеётся надо мной, говорит, что боится оставлять меня своим преемником.

‒ Кто там завкаф теперь? ‒ поинтересовалась Нина.

‒ Кучкин, античку вёл, помнишь? Старый, седой такой, выпендриваться любил.

‒ А-а, Кучкин, ‒ засмеялась девушка. ‒ Помню, смешной он: Диогена в бочке изображал.

‒ Да, да, этот Кучкин теперь завкаф. Я ему ассистировал пару лет: вёл семинары по античке, а он лекции. Мне такое студенты выдавали после его лекций, обхохочешься.

Нина развеселилась.

‒ Ну а сейчас ты сам серьёзный лектор, да?

‒ Да, «серьёзный» лектор, ‒ усмехнулся Алекс и, имитируя голос одного из своих студентов, пропищал, ‒ Александр Михайлович, можно войти?

 

Книга Джорджа Макдональда оказалась «классической» неизвестной книгой, именно в том смысле, как Нина определяла для себя неизвестные книги. Она была немного неказисто написана: автор был слишком многословен, особенно в начале, и это делало вступление ужасно скучным, хотя потом сюжет пошёл быстрее и ритмичнее. Темы и вопросы, которые поднимались в книге, слишком специфические, могли быть актуальными только для узкого круга читателей. Поэтому, думала Нина, книга и осталась неизвестной. Она просто была скучна и непонятна массам.

Прочитав «Донала Гранта» за ночь, она, со смутными и встревоженными чувствами, стояла у окна и встречала рассвет. Пропасть опять широко разверзлась перед ней, но солнце уже всходило над бездной, освещая мирную долину внизу. Свежий утренний ветерок обдувал её лицо. Надежда и мечта укрепили и вооружили Нину, и пропасть отчаяния уже не имела над ней такой могущественной власти.

Марта и её семья жили на двенадцатом этаже, а окно гостиной, где ночевала Нина, выходило на восток. В просветах между густыми слоями тёмно-синих облаков постепенно розовел восточный край неба, но солнца не было видно. Внизу город ещё лежал в тени. Нине было тесно в квартире, она попыталась открыть окно, чтобы впустить в комнату весенний утренний мир, но оно было всё ещё заклеено с зимы, поэтому, оставив попытки, она присела на краешек кровати.

Несмотря на то, что книга была написана неказисто, те несколько фраз, которые Нина прочитала в магазине, не обманули её. «Донал Грант» пробуждал в ней те же печаль и восторг одновременно.

‒ Эта книга пришла тревожить меня, ‒ тихо сказала она самой себе.

Девушке не хотелось спать. Мысли и чувства неслись вперед с невообразимой скоростью, стремясь навстречу неведомому откровению. Казалось, это откровение было где-то здесь, рядом, словно за стеной. Стоит только протянуть руку.

 

Нина и Алекс ещё долго болтали в «Циферблате» и расстались поздно, обменявшись телефонами. Алекс ехал к себе и думал обо всём услышанном. Он был разочарован встречей, ведь так и не узнал, чем живёт Нина. Казалось, она не хотела впускать его в свою сокровенную жизнь, а он, чувствуя это, не задавал вопросов. Алекс многим хотел и планировал поделиться с Ниной, особенно тем, что касается его веры и размышлений, но вышла лишь приятная болтовня двух старых друзей, которые не виделись восемь лет.

Однако её странная ремарка, что она не ходит больше в церковь, сильно взволновала Алекса. Потом, Нина ничего не рассказала о своей семье, кроме того, что живёт с мамой. Очевидно, она не замужем, но, возможно, у неё есть уже молодой человек. Алекс ехал в метро и размышлял обо всём этом, сдвинув брови, не замечая никого вокруг.

Он приехал домой и, не чувствуя голода, сразу прошёл к себе. Родители уже готовились ко сну; он только кратко поздоровался с ними, но ничего рассказывать не стал. Уже стемнело. В комнате все предметы: стол у окна, два кресла, кровать, стеллажи книг ‒ становились наконец-то самими собой ‒ серой и полой материей, которая лишь указывает на реальность, но не обладает ей до конца. «Вещи лишь знаки», ‒ думал он и верил, что та реальность настолько важнее и больше вещей, насколько вся наша земная реальность больше букв и слов в книге. Алекс обречённо думал, что его разговор с Ниной в «Циферблате» так не коснулся той реальности.

Открыв окно, Алекс впустил в комнату холодный майский ветерок с терпким, сильным ароматом черёмухи. «Имена тоже знаки», ‒ подумал Алекс. Имя «Нина» в его представлении очень шло его подруге именно потому, что оно было совершенным знаком: Ни-на, короткое с повторяющимися «н», оно, милое, нежное, смешное, было именем ребёнка, а с другой стороны, оно не имело короткого варианта, поэтому даже маленькую девочку могли называть полным именем. «Нина ‒ серьёзный ребёнок, взрослый ребёнок», ‒ заключил Алекс. Своё имя представлялось ему совсем другим: броское, яркое, придуманное матерью, профессором английской литературы, как вызов всем русским именам, как будто всему русскому вообще; его имя указывало на то, что он здесь чужак.

Вдруг Алексу захотелось помолиться о Нине, и он встал на колени перед иконами над кроватью, прося Бога о том, чтобы Он помог ей. Молодой человек чувствовал, что его подруге нужна была какая-то помощь, но был бессилен понять какая. Алекс долго молился о мире и радости для Нины, но, почувствовав себя усталым, решил, что пора спать. Завтра была Великая Среда, и он хотел попасть на утреннюю службу.

Но проснулся Алекс не от будильника, а от телефонного звонка в полшестого утра. Звонила Нина, но он не смог ответить, с трудом выкарабкиваясь из тяжёлого сна. Она позвонила ему тут же ещё раз.

‒ Да! Нина? ‒ с тревогой произнёс Алекс.

‒ Привет, прости, что разбудила, ‒ услышал он в трубке тихий голос Нины.

‒ Всё нормально, ‒ ответил он, напрягая внимание и пытаясь проснуться. ‒ Что-то случилось?

‒ Нет, всё хорошо. Просто мне очень нужно с тобой поговорить. Это касается веры.

 

В метро, на пути к Алексу, сильно волнуясь, Нина вдруг вспомнила свою детскую молитву. Когда ей было лет десять-двенадцать, летним вечером, Нина любила вылезать на тёплую крышу бабушкиной дачи, сидеть там и разговаривать с Богом просто, как с другом. Она бы с уверенностью могла сказать, что Он был там, на той крыше, будто сидел рядом или парил в воздухе. Она воображала Бога стареньким дедушкой, который носил большую шляпу, и в руке держал посох, и был похож на волшебника Гендальфа. Ветерок шумел в ветвях яблони, которая росла рядом с домом, а в воздухе пахло травами и цветами…

Это воспоминание сменилось другим. В шесть лет она нарисовала фломастером улыбки у Христа и Богородицы на бабушкиных старых иконах, потому что не могла смотреть на их серьёзные и грустные лица. Бабушка ругала её очень сильно, грозила ремнём, но Нина смотрела на неё таким невинным взглядом и с искренним выражением непонимания, что же она сделала не так, и старушка сдалась и списала всё на детскую глупость. Нина грустно улыбнулась этому воспоминанию…

Алекс открыл ей дверь, уже побритый, в брюках и рубашке, и поздоровался тихо: родители ещё спали.

‒ Привет, ты читал «Донала Гранта»? ‒ сразу спросила она.

Вопрос не удивил Алекса: он знал, что Нине было свойственно порой задавать внезапные вопросы.

‒ Это одна из моих самых любимых вещей, ‒ просто ответил он. ‒ Ну что, проходи.

Алекс, тихо ступая, провёл её в свою комнату. Войдя, Нина ахнула: огромная стена книг предстала перед ней, от пола до потолка, от окна до дальней стены.

‒ Они все твои? ‒ приглушённо воскликнула она.

‒ Да, все мои, ‒ смущённо улыбнулся Алекс. ‒ Философию собирал в основном на развалах, а художка почти вся из бабушкиной и дедушкиной библиотеки.

Нина посмотрела на него с нескрываемым благоговением и замолчала на некоторое время, отведя взгляд и рассматривая книги. А потом вполголоса сказала:

‒ Я прочитала «Донала Гранта»… и… я хочу жить так же, как этот герой.

Алекс грустно улыбнулся.

‒ Я понимаю тебя, ‒ сказал тихо он. ‒ Это не легко ‒ жить, как Донал Грант, но с другой стороны, наш сознательный выбор каких-нибудь вещей имеет огромную силу… Впрочем, присаживайся, ‒ добавил он, указывая на кресло, и сам сел в соседнее.

‒ У меня нет никакой силы, ‒ вздохнула Нина, садясь в кресло. ‒ Мне кажется, что трачу все силы на то, чтобы убежать от смерти… Но у меня есть… мечта, и она в том, чтобы жить ‒ так, как этот герой: также свободно и творчески… С таким же миром в душе, уверенностью в своих силах и в присутствие…

‒ Прекрасного, ‒ добавил Алекс.

‒ Прекрасного, да, ‒ повторила она.

Девушка смотрела прямо в его открытое и честное лицо, как в открытое окно, за которым всходило солнце. Они без слов поняли друг друга. По щекам Нины текли слёзы, но она даже не всхлипнула.

‒ Прекрасный здесь, ‒ провёл Алекс рукой вокруг. ‒ Тебе нужно только поверить в это.

Нина отрицательно покачала головой.

‒ Я не могу: я ничего не чувствую. Мне кажется, Его нигде нет.

‒ Его не надо чувствовать, ‒ сказал Алекс с улыбкой. ‒ В Него нужно верить. Ты хочешь чувствовать и видеть Его, как святые отцы, созерцавшие божественный свет. Но ведь это Его дар, а я тебе говорю, что можем сделать мы сами: просто верить. Однажды я понял, что это в моих силах, и мне это очень помогло. Вера ‒ эта сила, действие.

‒ Ты пелагианин! ‒ засмеялась Нина тихо.

‒ Да, а также обновленец в прелести, ‒ иронизировал Алекс. ‒ Это я уже слышал много раз. Но никакие обвинения в ереси ‒ ни серьёзные, ни шуточные ‒ не могут разубедить меня в том, что я открыл для себя. В древности вере учили до крещения. Готовившимся к крещению рассказывали о Боге: какой Он великий, прекрасный, и как Он нас любит, и что Он сделал ради нас и какие дары нам дал. Веру в людях воспитывали, а сейчас думают, что она сама собой как-то должна зарождаться. Веру нужно воспитывать и укреплять.

Нина смотрела на него недоверчиво.

‒ Но ведь вера всё-таки Божий дар, ‒ возразила она.

‒ Кто спорит? ‒ отозвался Алекс, рассматривая корешки книг на полках. ‒ Только она не даётся сразу ‒ целиком и полностью. Её нужно возделывать, как поле или огород, а в церкви большинство людей так и живут с детской верой.

‒ У меня сейчас совсем нет веры, ‒ сказала Нина.

‒ У тебя есть мечта о вере, ‒ улыбнулся Алекс. ‒ Это может быть началом.

‒ Но мечта кажется совершенно недостижимой, ‒ вздохнула девушка.

‒ Конечно, если ты хочешь прыгнуть из своего состояния в святость. Ты же сама знаешь, что в неё не прыгают. Макдональд, когда писал «Донала Гранта», всё-таки святость изображал.

Они стояли в тишине некоторое время. Алексу всегда всё в Нине казалось хрупким и тонким, а теперь ещё более беззащитным и слабым. Её лицо со следами слёз было совсем белым и почти прозрачным, так что казалось, что она всего лишь явившийся ему бесплотный дух, который растает в воздухе, как только солнечные лучи коснутся его. «Но я могу дать ей всё», ‒ подумал Алекс, как вдруг Нина заговорила:

‒ Мне кажется, что Его нет, я не могу никак соприкоснуться с Ним. Что-то отделяет меня от Него, как стена или клетка. Как будто я в какой-то тюрьме или темнице. Мне кажется, Он где-то есть, но так далеко от меня, в месте, которое мне совершенно недоступно. Я не могу дотянуться до Него… Раньше я могла делать что-то, чтобы приблизиться к Нему, что-то для Него. Я постилась для Него, молилась, причащалась… Но теперь не могу…

‒ Но почему? ‒ тихо и осторожно спросил Алекс.

Нина посмотрела на него, вдруг всхлипнула и разрыдалась. Солнце над её долиной заволокли тучи, и тёмная бездна снова открылась перед ней. Алекс, ошеломлённый, испуганно глядел на неё.

‒ Нина… ‒ произнёс он, робко дотрагиваясь до её плеча. Нина плакала, вздрагивая всем телом. Алекс бросился к столу, заглядывая во все ящики в поисках бумажных платочков, как вдруг скрипнула дверь.

‒ Ал, что тут такое происходит? ‒ послышался обеспокоенный голос Зои Александровны, и в дверях появилась она сама, прикрывая ворот ночной рубашки. Увидев Нину, она вздрогнула и воскликнула:

‒ Ах, Ниночка, вы здесь! Какой сюрприз! Какая ранняя гостья! Почему вы плачете?

‒ Мам, Нина не может сейчас говорить, ‒ отодвигая мать обратно за дверь, твёрдо произнёс Алекс. ‒ Оставь нас одних, пожалуйста.

‒ Ал, только смотри, не обижай Ниночку! ‒ пригрозила пальцем Зоя Александровна и скрылась.

Но Нина уже не плакала, лишь бессмысленным взглядом смотрела на ножку старого письменного стола. Алекс присел рядом, внимательно и заботливо наблюдая за ней.

‒ У меня была депрессия, ‒ прошептала она наконец. ‒ Я до сих пор лечусь… Мне нельзя концентрироваться на грехах. Даже вспоминать.

Алекс сразу понял, что она имела в виду. Он давно заметил, что православные ежедневные молитвы или правило подготовки к причастию ‒ это длинный список покаянных молитв, древние авторы которых говорят Богу либо о своих грехах, либо о своём недостоинстве. Внимательно читая их каждый день и старательно готовясь к причастию один раз в неделю, человек невольно погружается в тонкое, едва различимое уныние, которое усиливается еженедельной исповедью, а также общим тоном православных проповедей и аскетической литературы.

‒ Я всегда общалась с Богом посредством церкви и традиции, ‒ слабо продолжала она. ‒ Но теперь я не могу даже думать о церкви и одновременно не бояться, что депрессия усилится.

‒ Нина, ‒ сказал Алекс ласково. ‒ Бог простил твои грехи. Он любит тебя.

Нина посмотрела на Алекса с мольбой и надеждой. В её карие глаза попал солнечный свет, и они засияли золотом, и уже ничто не напоминало в них две тёмные бездонные пропасти, которыми они часто были последние несколько лет.

‒ Он может и хочет говорить с тобой просто так, вне церкви и православных духовных практик, ‒ говорил Алекс. ‒ Ты пробовала когда-нибудь сказать Богу о том, что чувствуешь? Обо всей этой ситуации и о депрессии?

‒ Я молилась Ему об исцелении, ‒ ответила Нина.

‒ Может быть, ещё раз попросить Его, чтобы нашёлся какой-то способ для тебя общаться с Ним, ‒ предложил он. ‒ Поговори с Ним, Нина. Будь с Ним честной, расскажи всё как есть. Он обязательно поймёт тебя, ведь Он не хочет тебе зла.

 

Вечер накануне Великого Четверга Алекс провёл в храме, молясь и думая о разговоре с Ниной. Сказать, что ему было жаль её ‒ значит ничего не сказать. Казалось, его сердце вместило в себя какую-то огромную долю Нининой печали, так что было тяжело дышать. Однако, он был несказанно рад, что настолько богат и может дать Нине очень многое, если только она захочет это принять. Алекс благодарил Бога за ту веру, которую Он ему дал и помог её укрепить и воспитать. Он благодарил Бога за свою жизнь и свободу, за твёрдость этой жизни, которая, как крепость, построенная на скале, неподвластна унынию. Он понимал, что в силах сделать Нину счастливой, и эта мысль окрыляла его.

После службы его окликнул молодой кудрявый священник в смешных круглых очках. Алекс улыбнулся и помахал другу.

‒ Ты куда пропал? ‒ спросил отец Сергий. ‒ Я тебя ждал утром.

‒ Вот, одной девушке нужно было срочно поговорить о вере, ‒ ответил тот, всё еще переживая Нинину грусть.

‒ Ага, понятно, ‒ сказал священник. ‒ Хочешь, я тебя подвезу?

Алекс согласился.

‒ А девушка та, она ‒ кто? ‒ когда они сели в машину, поинтересовался отец Сергий.

‒ Моя однокурсница по университету, она приехала на несколько дней. У неё депрессия и кризис веры.

‒ Как же её угораздило так? ‒ спросил священник.

Алекс задумался. Он и сам много размышлял об этом в этот день.

‒ Я помню её ещё с университета, ‒ произнёс он. ‒ Мы почти одновременно пришли к вере. Много читали всякой религиозной философии, Булгакова, Флоренского, Бердяева… Потом святых отцов: Паламу, Каппадокийцев, Симеона Нового Богослова, «Лествицу»… Других, менее значимых… Какие-то проповеди, поучения, ну всё как всегда… Только я, сам знаешь, лентяй и всё критикую, а она ‒ отличница и ко всему очень серьёзно относится. Она стала очень традиционной православной. Я даже помню, что чуть-чуть побаивался её, ‒ добавил Алекс с усмешкой. ‒ Она много молилась, читала полностью утреннее и вечернее правила, три канона и правило к причастию. Всё время молилась Иисусовой молитвой по чёткам, постилась строго, ходила на каждую всенощную, причащалась каждое воскресенье…

‒ Ну да, классическая неофитка, ‒ заметил отец Сергий.

Они проезжали по Большому каменному мосту. Рябь на Москве-реке блестела медью заходящего солнца. Город за рекой был розовато-золотым.

‒ Она вообще по жизни очень организованная, ‒ продолжал Алекс. ‒ Я бы так никогда не смог. Никогда не понимал, зачем нужно всё это соблюдать.

‒ Это по твоей ограниченности ты не проникся нашей традицией и культурой, ‒ засмеялся отец Сергий.

‒ Да какая это традиция? ‒ удивился Алекс. ‒ Парадигма это, мыслительная парадигма плюс религиозные практики, которые обусловлены конкретным периодом в истории церкви.

Отец Сергий поморщился.

‒ Ой, не говори при мне, пожалуйста, эти свои умные слова, ‒ замахал он рукой на Алекса. ‒ Парадигма, парадигма… Так и до протестантов недалеко.

‒ Я же не говорю, что нужно всё реформировать, ‒ ответил тот. ‒ Я просто хотел бы, чтобы в церкви могли найти место также и те, которым не близка такая традиция и культура.

‒ Да, в том, что ты говоришь, есть свой резон… ‒ отозвался отец Сергий. ‒ Так что с той девушкой?

‒ Я до сих пор не понимаю, ‒ произнёс Алекс, покачав головой. ‒ Она уехала после окончания университета. Я только сегодня утром узнал, что у неё депрессия и что она не может поэтому ходить в церковь. Всё ей там напоминает о негативе ‒ грехах, недостоинстве…

‒ Ну, это мы можем, ‒ усмехнулся священник. ‒ Этого у нас в церкви ‒ лопатой греби. Жаль только, что она не увидела там что-то положительное.

Алекс покачал головой.

‒ Это не легко, ‒ вздохнул он, ‒ если ты принимаешь всерьёз всё, что написано в аскетических книжках и что говорят на проповеди, или если ты внимательно читаешь правила.

‒ Да, ‒ согласился отец Сергий. ‒ Ну а разговор ваш ей как-то помог, как ты думаешь?

‒ Не знаю, ‒ ответил Алекс задумчиво. ‒ По крайней мере, она смогла хоть как-то выговориться. Мне кажется, ей там, где она живёт, и поговорить-то об этом не с кем. Ну и потом, я посоветовал ей помолиться Богу о том, чтобы Он помог ей.

‒ Правильно, ‒ согласился священник. ‒ Так и надо: вместо того чтобы давать им советы, отправлять их прямо к Богу, пусть они там сами вдвоём разберутся.

Алекс рассмеялся.

‒ Знаешь, а из тебя получится неплохой священник, ‒ заметил отец Сергий. ‒ Может, попробуешь в семинарию поступить?

‒ Отец, не говори ерунды, ‒ фыркнул Алекс. ‒ Ты же знаешь, что я не люблю попов, и семинаристов не люблю. Ты ‒ единственное исключение.

‒ Алекс, ты страшный человек, ‒ сказал отец Сергий, и некоторое время они ехали молча. Потом вдруг священник спросил:

‒ Слушай, а что эта девушка… Может, тебе… Нет, прости, это, конечно, не моё дело, ‒ тут же прервал он сам себя.

‒ Нет, всё нормально, ты всё правильно понял, ‒ улыбнулся Алекс. ‒ Мне она нравится, я всегда мечтал об умной жене. Я бы хотел ещё, чтобы ей стало лучше, чтобы она выздоровела и нашла Христа, может быть, и не в православной церкви, а как-то по-другому, по-своему. Жалко, что она уезжает через три дня.

‒ А знаешь, что? ‒ значительно произнёс отец Сергий. ‒ А ты ей сделай предложение. Вот, до её отъезда. Она уедет ‒ ты будешь жалеть.

‒ Ну, это слишком быстро, ‒ смутился Алекс.

‒ Быстро ‒ не быстро, а если обстоятельства такие, то что? Я своей жене сделал предложение на следующее утро после знакомства. Она ‒ художник, выпускница Суриковского. Они с подругами приезжали к каким-то девушкам из нашей иконописной. Мы потом все вместе чай пили. И я смотрю: вот милая девушка, красивая, неглупая, приятная. А они уезжали уже на следующий день. И я всю-ю ночь молился преподобному, а потом пошёл и перед её отъездом сделал ей предложение. Она, конечно, была в шоке. Но мы телефонами обменялись, ну и поженились после трёх свиданий. Так что хватай и беги!

Алекс много раз слышал подобные истории быстрых, но счастливых браков, однако всегда относился к ним с некоторым скепсисом и боязнью, a сейчас чувствовал себя совсем неловко.

‒ Ну, вы, конечно, экстремалы, ‒ усмехнулся он, не подавая виду. ‒ Но мы с Ниной вряд ли на такое способны.

 

Утром в Великий Четверг Алекс снова отправился на службу. Причастие в этот день было для него подобным участию в той, древней, тайной вечери с Христом и апостолами. Подходя к чаше в дымном серовато-синем храме, он верил, что он такой же ученик Иисуса, ничуть не меньше, чем они, и что это один и тот же вечно длящийся пасхальный ужин.

Затем Алекс вошёл в обычный будничный день, который, однако, уже сиял изнутри ожиданием Пасхи. Он читал две пары по религиозной философии, а затем нужно было писать абстракт на конференцию. Вечером его ждала ещё одна служба, на этот раз встреча с распятым Христом. В тот день молодой человек много думал о Нём и о Нине в перерывах между университетскими обязанностями. Алекс хотел позвонить ей в тот же вечер после богослужения.

…Служба двенадцати Евангелий, на которой читалось двенадцать отрывков о страстях Христовых, окончилась скорбной вереницей верующих, целующих тёмное, коричневое распятие и зажигающих от лампады свои светильники. Потом светильники медленно тянулись к выходу из храма и разбредались по домам. Алекс сидел на скамейке у стены и не хотел уходить. Мир и скорбь, воцарившиеся в его сердце, не терпели шума, который ждал его за порогом церкви. Кроме того, он хотел побыть ещё немного с распятым Спасителем, не убегать, как ученики, но поддержать Его и соприсутствовать Ему в Его страданиях.

Через некоторое время, когда вереница прихожан и напряжённая скорбь в сердце Алекса стали рассеиваться, он машинально открыл телефон и вздрогнул, увидев сообщение: «Я хочу помолиться. Ты можешь встретиться сейчас?» Это писала Нина. Он тут же ответил: «Приезжай ко мне через час. Я тоже туда еду». У него была идея. Порывшись в рюкзаке, Алекс нашёл связку ключей, самый маленький из которых открывал чердачный люк.

Когда Алекс приехал на Киевскую, ещё не выходя из поезда, увидел знакомую хрупкую фигурку в тёмно-коричневом пальто. Нина, видимо, тоже заметила его рыжую шевелюру в вагонном стекле и помахала рукой.

‒ Привет, ‒ подходя к ней, улыбнулся Алекс. ‒ Пойдем. Я помню, ты как-то очень давно рассказывала, что в детстве общалась с Богом, выбравшись на крышу. Мне кажется, я могу сделать кое-что для тебя в этом отношении.

 

Люк распахнулся, и холодный ветер с мелким, уже начавшимся дождём рванул внутрь, на Алекса и Нину. Они были так высоко, небо над их головами было тёмным, низким, обложенным ворчащими облаками. Алекс немного огорчился, мельком заметив испуганное лицо Нины: он думал, что сама идея забраться на крышу приведёт её в восторг. Однако Нина только присела на корточки, почувствовав, что у неё кружится голова. Алекс присел рядом.

Она ничего не говорила, словно не могла вымолвить ни слова. Дождь усиливался, и Алекс уже начал думать, что его предприятие проваливается. Но вдруг Нина тихо сказала:

‒ Ты можешь помолиться первым?

Он не ожидал этого вопроса. Вообще Алекс редко молился при людях, и даже на курсах подготовки к крещению, которые он вёл, ему было нелегко начинать молитву перед занятием. Сейчас же у него не было выбора. Нужно рассказать Богу о чём-то важном для него, подумал Алекс, чтобы подвигнуть Нину на откровенность с Ним.

‒ Да, конечно, ‒ ответил спокойно он, стараясь скрыть свою крайнюю неуверенность, затем неуклюже встал на колени и взглянул в небо.

‒ Мой Прекрасный Бог, ‒ начал он, преодолевая себя и стараясь говорить громче, чтобы девушка могла его слышать, – я не вижу Тебя; Ты как солнце за этими тёмными облаками! Но я верю, что ты здесь, рядом, несмотря на то, что я не вижу Тебя и никак не чувствую. Но однажды придёт день, когда мы увидим Тебя, и радости нашей не будет конца. Дай нам Твою радость и Твой мир! Мы ‒ просто обычные люди, но наши имена написаны у Тебя на ладони! Ты помнишь нас и любишь нас. Ты даровал нам великие дары: Ты сотворил нас свободными, Ты даёшь нам бессмертие и вечную жизнь. Слава Тебе за великие дары Твои! Слава Твоей любви и Твоему дару свободы! Ты любишь нас такими, какие мы есть, Ты любишь нас свободными…

Алекс молился и благодарил. В какой-то момент он перестал думать о том, что Нина слушает его, потом он совсем забыл о ней, продолжая говорить к Богу, как если бы он был с Ним один на один.

‒ Я всегда удивляюсь Тебе, Господи, как велика Твоя любовь ко мне. Ты принимаешь меня таким, каков я есть. Я курю, осуждаю, злюсь, но Ты прощаешь меня и даёшь мне жизнь, и жизнь с избытком. И Ты дал мне новую жизнь, Ты дал мне полноту этой жизни и радости!

Алекс замолчал, но не потому что окончил молитву. Его трясло от холода, и начавшийся дождь сильно вымочил его. Только через некоторое время, он смог расслышать в шуме дождя тихий женский голос. Нина молилась.

‒ …Боже, освободи меня от правил, которые я уже не могу соблюдать!..

Голос Нины оборвался, вместо него Алекс услышал негромкий всхлип. Но через мгновенье она заговорила опять.

‒ Зачем Ты закрыл меня в этой клетке? Выпусти меня! Выпусти меня! – услышал Алекс тихий горячий шёпот, который становился всё тише, а потом и вовсе еле различимым.

Она опять замолкла, были слышны только её тихие всхлипы. Алекс не смел не только обернуться и посмотреть на неё, но даже шевельнуть рукой.

‒ Дай мне жизнь, Боже, ‒ произнесла Нина. ‒ я… я хочу любить, Боже!

Она разразилась рыданиями.

‒ Я ненавижу Тебя, ненавижу! Я хочу жить! – вдруг закричала она сквозь рыдания, а затем замолкла надолго. Волнуясь за Нину, Алекс осторожно обернулся.

Девушка стояла на коленях, наклонив голову и обхватив лицо руками, которые сильно дрожали.

‒ Нина, что с тобой? – встревоженно спросил Алекс, наклонившись к ней.

‒ Что Он теперь со мной сделает? – слабо произнесла она, не поднимая головы.

‒ Ничего, ‒ пожал плечами Алекс. – Я думаю, Он понял тебя. Он же понимает нас лучше, чем мы себя. Давай, я помогу тебе встать. Пойдём выпьем чая.

 

Чай пили в комнате Алекса, потому что он не хотел подвергать Нину нападению Зои Александровны, которая, из кухни заметив вошедшую девушку, сразу же воскликнула:

‒ А, Ниночка, здравствуйте! Вы опять к нам? Проходите, поужинайте с нами. Расскажите нам что-нибудь философского, про Аристотеля и этого, как его… Гришу… Гришеньку… А то Ал обычно ничего не рассказывает.

‒ Здравствуйте… ‒ вздохнув, едва слышно произнесла Нина, но Алекс прервал её громко:

‒ Мам, у нас с Ниной серьёзный разговор, а философское она тебе в следующий раз расскажет.

‒ Ну, как знаете, ‒ махнула рукой Зоя Александровна, картинно отпивая чай из чашки.

Алекс отвёл Нину к себе, а потом пошёл на кухню.

‒ Что у вас случилось? ‒ спросила Зоя Александровна, внимательно глядя на сына.

‒ Ничего, ‒ невозмутимо ответил тот, наливая чай в две чашки.

Зоя Александровна слегка улыбнулась и не стала больше спрашивать. Она-то материнским сердцем чувствовала, что у её сына с этой девушкой роман. Со снисходительной улыбкой, Зоя Александровна наблюдала, как он наливает кипяток в чашки: руки его дрожали. «Ну какой же Ал ещё мальчик, хоть уже и тридцать лет», ‒ подумала она и усмехнулась.

Когда Алекс вернулся в комнату, он увидел, что Нина стоит перед его иконами.

‒ Они улыбаются! ‒ обернувшись, радостно прошептала она.

Христос и Богородица приветливо и кротко улыбались ей.

‒ Да, они тебя любят, ‒ подтвердил Алекс и подвинул кресло, чтобы Нина могла сесть напротив икон, и подал ей её чашку.

Нина глядела на них и думала о том, как сама разрисовала бабушкины иконы. Она опустилась на кресло перед улыбающимся Христом и замерла, не произнеся больше ни слова. Алекс нашёл плед для Нины и укрыл её. Она только поблагодарила и снова погрузилась в размышления, а может быть, в молитву.

Он сам сел поодаль, чтобы не мешать ей, а просто соприсутствовать. Нина чувствовала себя уставшей и замёрзшей, но на душе был странный, давно уже позабытый мир. Здесь, в комнате, полной книг, было уютно, тепло и тихо. Только за окном всё ещё шёл дождь.

Алекс смотрел на Нину с нежностью и старался не думать о том, что через два дня она уедет. С другой стороны, он никак не мог последовать совету отца Сергия, не только из-за своей осторожности, но и потому что видел всю неуместность говорить о своих чувствах сейчас, когда Нина занята совсем другим.

Они просидели в тишине около часа и просидели бы больше, если бы Алекс не посмотрел на часы.

‒ Уже поздно, ‒ заметил он, прервав молчание.

Нина вскочила с кресла.

‒ Сколько время?

‒ Около двенадцати, ‒ отозвался её друг.

‒ Мне нужно срочно к сестре, ‒ всполошилась она.

‒ Ты можешь остаться у меня. В гостиной пустой диван.

‒ Она совершенно этого не поймёт. Что я ей скажу? Подумает ещё что-то неприличное, ‒ воскликнула Нина.

Алекс только пожал плечами.

‒ Ну смотри. Я провожу тебя, ‒ сказал он.

В метро они ехали молча. Алекс не хотел прерывать размышлений Нины, которые ей сейчас были так нужны. Они заговорили только, когда подошли к подъезду, где жила Марта.

‒ Спасибо тебе, ‒ сказала Нина, ‒ что помог мне и что проводил.

‒ Тебе тоже спасибо за доверие, ‒ ответил Алекс. ‒ Кстати, я хотел проводить тебя на поезд. У тебя, наверное, сумка тяжёлая. Во сколько к тебе приехать в воскресенье?

Нина смущённо улыбнулась.

‒ Можно, наверное, в четыре, ‒ тихо произнесла она, и посмотрела на него. В её глазах двумя маленькими звёздами в ночи отразился фонарный свет. Тёмных пропастей уже не было. Алекс обнял её на мгновенье и отпустил.

‒ Пока, ‒ сказал он. ‒ Я приеду.

‒ Спасибо, пока, ‒ отозвалась Нина.

Добираясь обратно домой на такси, Алекс видел перед собой эти две звезды в тёмных глазах Нины, словно два маяка, дающих ему надежду и указывающих путь.

 

Алекс провёл Страстную Пятницу и Великую Субботу в напряжённом ожидании двух встреч: с Воскресшим Христом и с Ниной. Он досадовал на себя, что желание встретиться с Ниной было больше, чем с Богом, но не смел позвонить ей и пригласить её куда-нибудь до отъезда. Он решил отдать это время Богу, потому что сам хотел проникнуться пасхальным духом и Нине дать время для встречи с Ним. Алекс решил не приглашать Нину даже на пасхальную службу, считая, что время для этого ещё не пришло. Но порой на него накатывались грусть и отчаяние, словно девушку, которая ему нравится, забирают от него. «Кто забирает? ‒ подумал тогда Алекс. ‒ Ведь всё в моих руках».

Он встретил Пасху в храме. Крестный ход тянулся через тёмный парк, освещённый редкими фонарями. Было уже холодно и зябко. Протяжное пение колебалось в воздухе, то смолкая, то рождаясь снова, близко или далеко. Крохотное пламя тоненькой свечки в руке Алекса дрожало на ветру, и ему казалось, что этот огонёк ‒ это сам дух Нины, который пыталась угасить тьма мира сего. И он старался укрыть его от ветра, как укрывал Нину всеми своими молитвами.

Воскресение уже было здесь, затаённое, спрятавшееся где-то в тёмной ночи, словно эта ночь была той далёкой ночью, когда восстал из мёртвых Богочеловек. Парк был похож на сад, где был гроб Иисуса. С напряжённым радостным волнением Алекс думал, что и он сам скоро встретит Воскресшего. Вспоминая историю своего обращения, он чувствовал, что Христос воскресил его самого. Бог дал ему жизнь с избытком, и теперь Алекс хотел только разделить её с той девушкой, которая всё ещё борется со смертью.

Алекс приехал к Нине ровно в четыре. Две сестры встретили его в прихожей.

‒ Знакомься, Март, это мой однокурсник, Алекс, ‒ сказала Нина, смущаясь. Алекс никогда раньше не видел эту полную женщину в халате, и про себя удивился, насколько разными могут быть сёстры: Марта всё-таки была старше Нины на пятнадцать лет.

‒ Здрасте, ‒ произнесла старшая сестра и смерила рыжего Алекса испытующим взглядом. Алекс приветливо улыбнулся, поздоровался, потом взял у Нины чемодан, и они отправились.

‒ Как ты? ‒ спросил Алекс, когда они вышли из подъезда.

‒ Я ‒ хорошо, ‒ ответила Нина улыбаясь. Солнечный свет снова озолотил её глаза и ресницы.

Алекс улыбнулся: он так же, как и Марта, отлично знал это твёрдое Нинино «хорошо». В метро Алекс достал из рюкзака большой альбом.

‒ Смотри, я хочу тебе подарить вот это перед отъездом, ‒ сказал он. Нина с любопытством взглянула на книгу.

‒ Это так называемые enclosed gardens ‒ домашние алтари, которые делали для себя фламандские монахини. Они плели цветы из ниток и украшали ими коробку, куда ставили скульптуры Христа и святых. Из-за этого алтарь получался образом райского сада. Мне кажется, эти монахини знали, что Бог, Он ‒ Прекрасный.

Нина улыбнулась и приняла подарок. Весь оставшийся путь они ехали молча. Алекс просто радовался присутствию Нины, но не хотел покушаться на её задумчивость.

Когда они приехали на вокзал, Нина, казалось, ещё больше погрустнела. Алекс уже чувствовал этот холодный ветер, ветер расставания, и у него тоже всё как-то холодело и сжималось внутри.

‒ Давай быть на связи, ‒ предложил он Нине, ‒ обменяемся почтой, скайпами.

‒ Давай, ‒ сказала она и слегка улыбнулась.

Они занесли чемодан в вагон, и Нина написала свой электронный адрес и скайп в записной книжке Алекса, а тот на выдранном из этой же книжицы листке написал свои. Девушка бережно спрятала листочек к себе в карман.

До отъезда осталось несколько минут.

‒ Хочешь, я приеду? ‒ вдруг спросил Алекс. ‒ Сессия кончится, и я приеду к тебе на весь отпуск.

‒ Да, хочу, ‒ ответила она, глядя в зелёные глаза друга. ‒ Я буду очень ждать.

Алекс обнял Нину и быстро поцеловал её в щёку. Нина взглянула на молодого человека ещё раз и шагнула в вагон. Потом она появилась в окне, быстро маша ему рукой. Алекс подумал, какая же она красивая сейчас, грустная и красивая.

Поезд тронулся. Алекс стоял на перроне и махал ему вслед. Ветра уже не было, и в его сердце воцарился мир. Он отдал Нину Богу, и верил, что Бог вернёт её ему.

 

***

 

Нина приехала в свой город ранним утром, ещё до рассвета. Небо слегка светлело на горизонте, ветра совсем не было. Молчаливый и сонный, город пах влажной дорожной пылью, как после дождя или обильной росы. Тихо было в нём, Нина слышала только собственные шаги и пение птиц. Она шла медленно, желая ещё немного побыть одной перед тем, как её встретит мама со своей обычной шумной заботой. В чьём-то дворе росла большая старая черёмуха, одетая в белый цвет. Нина остановилась под её ветвями, нависшими над оградой. «Невеста», ‒ подумала Нина то, что отвечало её теперешним мыслям.

Все тридцать шесть часов, пока Нина ехала в поезде, она много раз вспоминала и передумывала всё произошедшее с ней в Москве. Она много раз пересматривала альбом, подаренный Алексом, размышляя одновременно и о подарившем, и о фламандских монахинях, и о Боге. Ей казалось, что дух Алекса воплотился в этих чудесных фотографиях, в плетёных фантастических цветах, изящных фарфоровых фигурках, такой же удивительный, как они сами и как его чудесные рыжие волосы. Она вспоминала улыбающееся веснушчатое лицо Алекса со смешными ямочками на щеках, высокий лоб и ласковый взгляд зелёно-карих глаз. Это странное предложение приехать к ней на весь отпуск… Нет, так не делают друзья. «Но мы не друзья больше, ‒ размышляла она. ‒ Тогда кто мы?» Давно погребённые, её чувства к Алексу воскресали, но не в своих, а в преображённых телах. Они были глубже, взрослее и чище, чем много лет назад. Нина больше доверяла своему теперешнему располневшему и подурневшему другу, чем тому красивому и амбициозному юноше, каким был Алекс в студенчестве. Как седина ослабила яркость его волос, так же время смягчило резкий характер, сделав его более внимательным и сострадательным к другим или, по крайней мере, к ней.

Две безумные мечты владели теперь Ниной. Одна из них была подобна этой черёмухе в белоснежном одеянии, а другая ‒ этому ещё не наступившему дню, который с минуту на минуту захватит Нину своим светом и жизнью. Они были о человеке и о Боге, трудно отделимые друг от друга. Она не мыслила встречи с одним без встречи с другим. Эта книга, «Донал Грант», зародила в Нине мечту о великом и прекрасном Боге, но каковым же было её удивление, когда она обнаружила Донала Гранта в своём старом однокурснике. Будущая жизнь с Алексом предстала перед ней как возможность жизни с тем Прекрасным Богом, которого она узнала через книгу Макдональда. Нет, она ещё не верила в такого Бога, боясь впасть в ошибку, потому что такой взгляд на Него казался ей очень нетрадиционным, почти что неправославным. Но мечта о такой вере уже стояла у порога её сердца.

 

Вечером Нина увидела Алекса в скайпе, но из-за непонятной неловкости они оба долго говорили о пустяках. Девушка поймала кота и представила его своему другу, потом унесла ноутбук на балкон и показала розы. Но когда Алекс спросил, понравилась ли ей книжка, которую он подарил, и как Нина себя чувствует, она совсем смутилась и замолчала.

‒ Я не могу говорить, ‒ тихо произнесла Нина, осторожно оглянувшись. В другой комнате её мама, седая полная женщина в халате, смотрела сериал.

‒ Давай я тебе буду писать, ‒ тут же предложил Алекс. ‒ Я буду писать тебе каждое утро.

С того дня началось лето, и Нине казалось, что началось новое лето в её жизни. За окном пел и сиял мир, зелёный и цветущий. «Я тебе свидетельствую о том, что Бог Прекрасный, ‒ писал Алекс. ‒ Он сотворил тебя и меня свободными разумными существами; не есть ли это доказательство того, что Он ‒ самый любящий и добрый, ведь чтобы сотворить существ, которые могут выкинуть всё, что угодно, и принимать их свободными и не отнимать у них эту свободу, ‒ сколько любви нужно иметь?» «Я бы хотела, чтобы Он принял меня такой, какая я есть, но я не могу поверить, что это возможно», ‒ отвечала Нина. «Почему это невозможно? ‒ удивлялся Алекс в следующем письме. ‒ Он ‒ добрее всех людей на земле. Неужели те, кто принимают тебя такой, какая ты есть, добрее Бога?» «Никто не принимает меня, ‒ вздохнула Нина. ‒ И мама, и сестра, например, всегда хотели, чтобы я была такой, как они». «Я принимаю тебя, Нина, ‒ отвечал Алекс. ‒ И не хочу, чтобы ты стала другой». Вспыхнув, Нина закрыла лицо руками.

«Посмотри вокруг, Нина. Посмотри на свои розы: если Бог сотворил такую красоту, разве не прекраснее Он Сам Своего творения? Иначе как бы Он мог сотворить это? Или людей ‒ иногда мы встречаем прекрасных людей, неужели Бог не прекраснее их? ‒ читала Нина и тихо плакала.

«Мой тебе совет, ‒ писал Алекс, ‒ если у тебя есть Евангелие, читай его и смотри на Христа, ведь только через Него мы можем узнать о том, каков Бог. Спрашивай текст: что здесь говорится о Боге? Что Он делает? Почему? Какой Он? Как проявляет Он свою любовь к людям?»

Евангелия у Нины дома не оказалось: она раздала все свои православные книги, когда начала лечиться от депрессии. Раньше, сосредоточенная только на себе и на своей духовной жизни, она всегда читала Евангелие, чтобы извлечь из него какую-то духовную пользу, так что благая весть превращалась для неё в обличительную или наставительную книгу. Вместо того, чтобы радовать и вселять надежду, Евангелие терзало Нинину чуткую совесть: сама она не могла исполнить заповеди Христа, но не верила в то, что Он может помочь ей в этом.

Когда Нина пришла к вере в Бога десять лет назад, она много читала о том, как правильно понимать Евангелие, и могла бы рассказать, что Христос совершал чудеса, потому что обладал божественной природой, а хотел пить или спать, потому что в то же время был и человеком. Нина думала, что Христос исцелял людей и прощал им грехи, потому что Он был Богом, а ведь это естественно для Бога ‒ исцелять болезни и прощать грехи. Она верила, что Христос ‒ Бог, но не верила в то, что Бог может любить.

На следующий день Нина нашла Евангелие в библиотеке и углубилась в чтение. В такие утренние часы тут всегда было тихо. Ни души вокруг, только шкафы с её молчаливыми друзьями, за обложками которых было множество разнообразных миров. В то утро Нина путешествовала по Палестине вместе с Иисусом и его учениками, из Галилеи в Иудею, потом обратно, и ещё раз в Иудею. Она видела, как Он исцеляет слепых, паралитиков, больных проказой, и размышляла, что же чувствовал Сам Христос, когда видел их здоровыми. Нина не могла вообразить ничего, кроме улыбки, озарявшей Его лицо.

Вдруг скрипнула дверь. Оторвавшись от книги, Нина подняла глаза. На пороге, с чемоданом в одной руке и букетом белых цветов в другой, стоял Алекс и радостно смотрел на неё.