В сиротском доме мы пытались дружить,выживать вместе было проще и умирать наверное не страшно. Так нас утешала баба Шура, воспитатель. Она ко всем относилась одинаково, даже к тем детям, чьих родителей расстреляли, или репрессировали. У неё были большие гладкие ладони,я помню. Шура научила нас чувству коллективизма и товарищества. Странно, что в трудные моменты жизни эти чувства идут бок обок.
Машка Титова могла пить любую жидкость,даже мыльную воду. Милка ела снег, говорила, что он утоляет чувство голода. Я тоже пробовала. Снег казался мягким на вкус,таял свежестью на губах, отдавал ранним осенним морозом. Очень хотелось уехать отсюда, туда где в небесах радуга после летнего дождя и нет войны. Нам хотелось бегать и прыгать как раньше, но мы шатались от слабости, напоминали беспомощных стариков и старушек.
Мы прижимались к друг другу, как испуганные котята, озирались по сторонам. Нужно ехать, все этого хотели. Словно находили в подобных мыслях глоток упоительной свежести первого снега, живительный глоток надежды.
Я тру ладошки, прикладываю их к окну и на стекле остаются следы. Желание жить то появляется, то пропадает. Мне двенадцать. А на вид можно дать не больше восьми. Как и многим, здесь присутствующим. Отчаянно тру ладонями мокрое стекло, кажется там виднеется силуэт бабушки с пирогами. Вот же она идёт и мама на скамейке во дворе, ждут меня. Бабушка смеётся и машет мне рукой. Я готова бежать, лететь ей на встречу. К ним. Родным, которые волей судьбы остались где-то там, за поворотами времени, в водовороте судьбы.
В здании сиротского дома разместились около двух сотен воспитанников.Жили по несколько человек в комнатах. Когда звенела сирена, уходили в подвал. Для тех, кто был помладше это напоминало своеобразную игру. Малыши не понимали всех масштабов катастрофы. Да им наверное и не стоило понимать всё до конца. Когда понимаешь, жить сложнее. Когда пережидать бомбёжки приходилось уже целый день, нас переселили в подвал окончательно. Жили при свете лучины, днём выходили на балкон и смотрели на горящий Ленинград.