Искусство любви

От автора

В любви, как и в искусстве, не нужно
говорить того, что было сказано другими.
Ромен Роллан

В сейчас уже далеком одна тысяча девятьсот восемьдесят… Впрочем, какая разница, когда началась эта удивительная «жизненная история, похожая на сказку»? Она могла случиться когда угодно и где угодно… А быть может, лучше мы назовем ее «сказочной историей с жизненным сюжетом»? Хотя это и не столь важно.
Гораздо важнее, что эта фантастическая, невероятная история продолжается до сих пор, и ее непредсказуемый сюжет движет вперед не фантазия автора, а живые судьбы конкретных людей, их чувства, желания, их любовь… Только Любовь порождает поступки, о которых будет рассказано в этой повести. Только Любовью можно оправдать удивительные намерения и чудесные действия, непредсказуемые желания и странные метаморфозы. Любовь делает нас старше, если мы молоды, и моложе — если мы стары.
Над Ней не властно время. Как не властно оно над настоящим искусством…

ЧАСТЬ I
КАРМЕЛА

Глава 1
Поселок у моря

Многие города и поселки имеют душу.
Там, где на протяжении сотен лет жили и живут люди, обязательно остаются следы не только их материальной деятельности, но и мыслей, страданий, радостей… И из этого эфира впоследствии возникают элементы нового живого существа — поселения. Оно, как и люди, имеет свою душу. Людские мысли и чувства, прежде разъединенные, кристаллизуются в нечто особое, отдельное от личных существований, и обретают какое-либо внешнее проявление, будь то величественные памятники и храмы города или своеобразная панорама поселка…
Во вновь же отстроенном поселении такой души нет. Она родится много позже, как только наберется «строительный материал» из людских судеб, их жизней и смертей. И только тогда появятся элементы этого нового живого существа, которое будет иметь душу…
Но мы не выбираем место рождения. Мы просто появляемся на свет там, где нам довелось появиться, и это место становится началом координат, точкой, от которой каждый из нас ведет свой личный отсчет.
Кармела родилась в мексиканском поселке Теокуилько, и ее вселенная началась именно там: оси абсцисс, ординат — всё сошлось в Теокуилько. И как знать, не влияет ли место рождения на жанр наших жизней? Не берусь судить, но так уж вышло, что Кармела родилась в стране телесериалов.
…Рыбацкий поселок раскинулся у самого залива, в точности повторяя изгиб береговой линии. Домишки с москитными сетками вместо стекол хаотично возникали из буйных зарослей то здесь, то там, и с высоты казалось, что это и не дома вовсе, а детские кубики, рассыпанные в траве шаловливым мальчуганом…
А на земле… В каждом таком «кубике» бедная многодетная семья проживала свою жизнь. Довольно однообразную на протяжении уже доброй сотни лет, зато такую простую, понятную и неспешную, в отличие от сумасшедшей, непредсказуемой и опасной жизни в современных городах…

Семейство Гальегос ничем не выделялось из общей массы жителей поселка ни в лучшую, ни в худшую сторону: глава семьи — Пако — занимался ловлей креветок в мелководной лагуне, его жена Тересия вела хозяйство, а когда начинался сезон сбора бананов, на несколько месяцев уходила работать на плантацию.
А дети? Дети вели себя так, как и положено детям — я имею в виду близнецов Энрике и Эрнесто. Марта и Асусена были значительно взрослее и уже во всём старались походить на Кармелу — старшую дочь в семье Гальегос.
…Только мать с отцом и видели ее ребенком. Да и то пока не родились другие дети. С тех пор Кармела ощущала себя абсолютно взрослой.
Братья и сёстры были ей, скорее, сыновьями и дочерьми. Когда мать уходила на плантацию, Кармела оставалась в доме за хозяйку. По утрам она «изобретала» завтрак практически из ничего и провожала старших в школу, а затем носила воду, стирала, шила и отчитывала младших за шалости. А вечером готовила на всё семейство бобы с острым перцем, пекла тортилья и чувствовала себя незаменимой помощницей…
Но в этом году мать вернулась с сезонной работы уже через два дня. Она рассказала, что банановые пальмы стоят голые, без листьев, а плоды высохли и сморщились от жгучего солнца. Управляющий объявил, что на работу никого не берёт, поскольку урожая в этом году не будет: ветром на плантацию принесло болезнь под названием «сигатока». Все сезонники вернулись в свои поселки и обнаружили, что цены на бананы выросли уже в два с половиной раза. Казалось, повышение цен, как и сигатока, разносится ветром.

…Тересия занялась детьми и хозяйством, а Кармела осталась не у дел: двух хозяек у одного очага не бывает.
Отцу же помощница требовалась лишь вечером на берегу, а не днем на воде…
Близнецы частенько крутились вокруг Кармелы, зная, что у нее всегда найдется что-нибудь вкусненькое для них. Так оно и было. Кармела не принимала участия в семейном ужине, а забирала свою порцию с собой «на танцы». В условном месте, на заднем дворе у сарая, она, прикусив губу, смотрела, как братишки жадно вгрызаются в тако*, буррито** или энчилада***, — их растущие организмы требовали еды почти непрерывно. Впрочем, эта ее секретная операция не являлась тайной ни для кого.
Но так долго продолжаться не могло. Каждый съеденный ею кусок Кармела, по ее мнению, отнимала у семьи — и ей была почти невыносима эта необходимость брать что-то для себя: брать, а не давать. О, как же стыдно быть лишним ртом! Могла б она не есть, так и не ела бы — жаль, что она не могла…
Впрочем, жаловаться на голод в семье Гальегос было не принято… Да и кому жаловаться? Тересия, вставая ни свет ни заря, чтобы накормить Пако и проводить его на утренний лов, сама поесть, случалось, не успевала; среди дневных забот было не до того, а вечером уже и не хотелось — все мысли были только об отдыхе. И она не жаловалась — просто она безмерно любила своего Пако и своих детей. Боль, голод, усталость и бессонница не вызывали в ее душе смятения и протеста — она не знала другой жизни.
Не было примеров для сравнения и у Кармелы.
Девушка не знала, сколько раз в день едят ее сверстницы из богатых семейств: в Теокуилько таковых просто не имелось. Не знала она также, сколько часов должны спать молодые девушки, чтобы у них не появлялись темные пятна под глазами, и сколько одежды должно быть в ее гардеробе: она не помышляла о нарядах и свиданиях. Прогулки с местными кавалерами, прихорашивания перед зеркалом и хрупкие девичьи мечты были созданы для какой-то другой жизни, для кого-то другого, а в ее жизни для них не нашлось места — и не имело никакого значения, насколько она привлекательна. Это попросту неважно — так к чему об этом думать?
Впрочем, развлечений в поселке было не больше, чем еды в семье Пако Гальегоса. Для девушек — вечерние гуляния с парнями да танцы на пляже под ритмичные мелодии из магнитофона, который сосед Рауль подарил своему младшему брату Педро с первого заработка.
Кармела любила танцевать и двигалась так естественно и грациозно, что к ней невольно притягивались взгляды всех, кто находился поблизости. Как мелодия флейтиста из старой сказки, ее движения очаровывали, звали, дразнили и обещали. Парни не могли оторвать глаз от ее удивительно пластичного тела, и Кармела могла бы их всех увести за собой куда угодно, если бы захотела… Но никто из поселковых красавцев ее не интересовал.
Когда отцу еще не нужно было поднимать руку, чтобы положить ее на голову Кармелы, он рассказал ей историю, похожую на сказку.

…Давным-давно, когда их предки ольмеки только пришли в эти места и строили священные пирамиды, дочь верховного правителя, красавица принцесса, влюбилась в молодого воина Ориса. Бросив отца и мать, она отправилась со своим возлюбленным в страну каучуковых деревьев, на родину ольмеков, чтобы создать род новых правителей. Разгневанный отец обратился к богам, чтобы они покарали его своенравную дочь. И древние боги превратили девушку в гору. А юноша-воин от горя превратился в вулкан и стоит теперь на страже рядом со своей возлюбленной… Иногда он отдыхает и курит свою трубку.
Отец указал Кармеле на высокую скалистую гору. Глаза пятилетней девочки широко раскрылись — над верхушкой горы поднимался вверх столб хорошо заметного на голубом небе серого дыма. Это не сказка, отец сказал правду! Семью бросать нельзя, боги за это наказывают — Кармела запомнила это навсегда.
И Божья Матерь Гваделупская (ее гипсовую статуэтку подарил Кармеле пастор) вряд ли одобрила бы девушку, которая не думает о своей семье. Она уже столько лет стояла на полке над изголовьем кровати Кармелы, что сама, наверное, стала членом ее семьи.
Mozcorra* — так презрительно называли в Теокуилько женщину, которую мужчины интересовали больше, чем ее семья. Кармела никогда бы не получила такое прозвище! Она даже плечами передернула. У Кармелы была семья, и никакой другой семьи ей не надо: ни мужа, ни детей — никого.
Сидя поздним вечером на берегу залива, она прижимала натруженные за день босые ступни к прохладному, отполированному волнами камню. Обхватив колени руками, Кармела поднимала лицо к стремительно темнеющему южному небу и всматривалась в причудливую вязь созвездий, появляющихся из темноты, словно тайные письмена. Отец верил, что древние боги зашифровали этой звездной тайнописью ответы на все вопросы на тысячу лет вперед, и стоит лишь разгадать шифр…
— Прошу тебя, Пресвятая Дева, подскажи мне, что делать, — шептала девушка.
А небеса молчали…
…Но вот однажды она вдруг почувствовала, что знает ответ на свой вопрос. То ли Дева Мария услышала ее просьбу, то ли древние отцовские боги приоткрыли тайну, но решение пришло к ней… Простое, понятное и логичное — уехать!
Например, как соседский Рауль — податься на восток, в Коацакоалькос*, наняться в порт или устроиться на химический завод. Раулю там платят полторы тысячи peso**, а отец Кармелы на креветках и одной не зарабатывал. На химическом заводе — это хорошая работа, что и говорить!
А в Веракрусе*** порт, говорят, еще больше, чем в Коацакоалькосе, и каждый день в него приходит много больших кораблей. Тем, кто работает в порту, платят, конечно, немало. Наверное, даже больше, чем Раулю. Наверняка больше…
— Что ты там будешь делать? — спросил отец, когда Кармела, собравшись-таки с духом, сообщила ему о своем решении ехать в Веракрус.
Пако притянул дочь к себе, обнял ее и поцеловал в голову. Он делал так еще с тех пор, когда ему нужно было низко нагибаться, чтобы дотронуться губами до головы Кармелы. А сейчас ей приходилось наклонять голову, чтобы отец мог чмокнуть ее в макушку.
— А что я буду делать здесь? Рауль зарабатывает там полторы тысячи песо, а у нас на всех едва выходит одна…
— Так то Рауль! Он мужчина…
Их взгляды встретились.
— Нет! — Кармела вздрогнула в его объятиях. — Я никогда не буду заниматься… этим. Ты мне веришь?
Но Пако лишь крепче прижал ее к себе, нахмурился и тяжело вздохнул: весь поселок слишком хорошо знал чудовищную историю, произошедшую в порту с дочерью Серхио Лопеса…
А посему провожали Кармелу как-то невесело; в воздухе витал молчаливый ответ на незаданный вопрос: «Чем она будет заниматься там?» Начальное образование, привлекательное лицо и точеная фигурка предполагали не так уж много вариантов — и это было известно всем.
— Я… я буду приезжать к вам раз в месяц. И привозить деньги, — ее голос дрожал.
Кармеле хотелось, чтобы ее слова звучали уверенно; хотелось, чтобы в глазах родных плескался не немой вопрос, а обещание счастья — ровное и теплое, как пламя свечи. Ей хотелось заглянуть в них и увидеть его… Хотелось убедить семью в том, что у нее всё будет хорошо, что всё удастся и ей обязательно повезет, но… голос предательски дрожал, звенел и срывался.
…Но мать старалась не смотреть Кармеле в глаза, а лишь молча поправляла на ней блузку, совала в руки фибровый чемоданчик, куда были уложены документы, белоснежная юбка, старое, но самое красивое из ее «гардероба» черное платье, теплая кофта, да хмурила брови.
«Как бы нам не пришлось передавать деньги тебе, дочка, — думала Тересия, едва сдерживая слёзы. — Езжай, раз вы с отцом так решили. Сюда вернуться всегда успеешь». Возможно, дочери и стоило уехать, но… Как примет ее девочку чужой город, кто возьмет на работу, где она будет жить? Доверчивый и наивный ребенок… Не обидят ли ее? Ох, Кармела… Тересия тяжело вздохнула, обратившись мыслями к Деве Марии.
Кармелу же больше заботило другое: ее собственные разношенные туфли теперь казались узкими, жесткими и чужими — ноги совершенно отвыкли от обуви.
Девушка долго и крепко обнимала всех по очереди, будто ей предстояло отправиться на край света. Прощание явно затягивалось, а ведь мотор грузовичка Серхио уже давно молотил вхолостую, двигая стрелку указателя температуры в красную зону, — по средам владелец поселковой лавки ездил в Веракрус за товаром. Наконец Кармела уселась на продавленное сиденье, и потрепанный «додж» шестьдесят первого года выпуска довольно резво для своих лет побежал по дороге, вьющейся вдоль побережья залива Кампече.
Солнце, еще недавно темно-красное, поднялось уже довольно высоко над морским горизонтом и с каждой минутой становилось всё белее и жарче. Кармела морщилась, но глаза рукой не прикрывала. Не было желания двигаться. Она словно оцепенела, только сейчас осознав до конца, на что решилась. Пусть трудная, но такая привычная жизнь в маленьком прибрежном поселке со скоростью пятьдесят миль в час уносилась назад, и с такой же скоростью приближались большой портовый город с огромными домами и тысячами незнакомых людей, полная самостоятельность в неполные семнадцать и… сплошная неизвестность впереди.
Кармела крепко сжимала в кулачке свое новое сокровище — маленькую фигурку из гладкого зеленого камня на бронзовой цепочке, которую дал ей отец. Не подарил, а просто снял со своей шеи и отдал дочери.
Справа уже показались стрелы портовых кранов. Они постепенно росли вверх, оттесняя шоссе от моря. Еще немного — и Серхио остановит машину в порту. Дорога закончится и начнется что-то новое. Что?
— Посмотрите, сеньор Серхио, — Кармела протянула водителю «доджа» зеленую фигурку. Это был похожий на кошку зверек, выгнувший спину и вытянувший вперед лапы. — Отец сейчас дал… Правда, красивый?
Коренастый Серхио, не отрывая глаз от дороги, кивнул головой. Грустная улыбка пряталась в его густых усах.
— Береги его, — он провел рукой по усам. — Пако тебе свой талисман отдал. Теперь ты точно найдешь работу.
— Правда? — обрадовалась Кармела. — Вы правда так думаете?
Она надела цепочку на шею.
— Найдешь, — уверенно кивнул головой Серхио. — Ягуар своим всегда помогает…
Он свернул к обочине, остановил машину и показал рукой на большой плакат «Gas» метрах в пятидесяти впереди.
— Ты вот что, Кармела, — Серхио повернулся к девушке и посмотрел на нее внимательно и серьезно. — Если работы в порту не найдешь, ночевать там не оставайся. Возвращайся сюда. Я обратно поеду поздно, ночью почти. Здесь буду заправляться, — его голос дрогнул.
Кармела посмотрела на него удивленно.
— Я обязательно найду работу, — сказала она без тени сомнения. — Мне ягуар поможет… Пожелайте мне удачи, сеньор Серхио!
— Удачи тебе, — Серхио не мог не улыбнуться, глядя в ее веселые глаза, правда, улыбка получилась грустной. — Но всё равно, пообещай мне, что вернешься сюда, в порту не останешься…
— Хорошо, — Кармела пожала плечами. — Обещаю.
Серхио отвернулся, вытер глаза тыльной стороной ладони, стараясь, чтобы Кармела этого не заметила. «Додж» снова тронулся и быстро набрал прежнюю скорость. До порта оставалось ехать еще несколько минут.

«Прошу тебя, Дева Мария, сделай так, чтобы я не вернулась на эту бензоколонку!» — упрямая мысль билась в мозгу Кармелы, вытесняя воспоминания о недавнем прощании на окраине пропахшего креветками Теокуилько.
…Возвращаться в поселок и с утра до ночи работать по хозяйству, лишь бы не чувствовать себя обузой в семье, как-то поддерживать стареющих родителей и… ждать своей старости? Ну уж нет! В Теокуилько никогда ничего не случается. Если юноша или девушка не уезжают оттуда до двадцати лет, то остаются уже навсегда. Они женятся на соседских дочках, выходят замуж за знакомых с детства парней, рожают детей и… ловят и ловят креветок. Усатых креветок со светло-коричневым панцирем, сначала глупо хлопающих своими хвостами, стоит только вытащить их из воды, а затем сворачивающихся гладким, отливающим медью кольцом.
Кармела помогала отцу выгружать корзины. Затем начиналась ее основная работа — девушка сортировала креветок по размеру и качеству. Отборные покупала компания, всё остальное шло в пищу. Улов принимался охотно и в неограниченном количестве; и так же охотно Кармела была готова сортировать его… Но, на беду, двигатель баркаса работал лишь тогда, когда этого хотелось самому мотору, а потому Пако редко удавалось добыть за день больше трех-четырех корзин.
Со временем Кармела поняла: сколько бы отец ни сдавал креветок, всё равно он получит за них жалкие гроши. С ними — пойдет в лавку Серхио. Там купит фасоли, муки, чтобы Тересии было из чего испечь тортилья, и, конечно, возьмет бутылочку пульке*, а то и текилы** для себя, чтобы хотя бы ночью забыть о креветках. Так пройдет вся его жизнь. Так прошла жизнь и его родителей… А как пройдет ее жизнь?
Кармела не хотела повторить их судьбу.

Очнулась она от резкого скрипа тормозов.
— Порт, — сказал Серхио. — Выходи.
Девушка выпорхнула из машины, подхватила чемоданчик и, хмелея от собственной смелости, неизвестности и отчаянной надежды, зашагала вдоль шоссе. Будь что будет — лишь бы удача не оказалась миражом.
Водитель опустил голову на скрещенные руки, лежащие на большой «баранке», и сквозь затертое «дворниками» стекло смотрел на удаляющуюся девушку. По щеке катилась слеза, но Серхио этого не замечал. Восемь лет назад на этом же самом «додже» он привез сюда свою семнадцатилетнюю дочь Адриану и так же смотрел, как она шла в сторону порта, полная радужных надежд. Она тоже не захотела оставаться в родительском доме. Он навсегда запомнил ее прямую спину и уверенную походку. Адриана скрылась за изгибом портовой дороги, а Серхио отправился в город по своим делам…
Через три дня тело Адрианы нашли между штабелями огромных контейнеров, которыми была заставлена вся грузовая площадка второго причала. Тело пролежало на жаре двое суток, и его увезли очень быстро и так же быстро похоронили, записав как неопознанный труп. И только когда Серхио, обеспокоенный отсутствием каких-либо весточек от Адрианы, начал наводить справки в порту, провели следствие и предъявили ему фотографии трупа, найденного на грузовой площадке…
Серхио жил на другом конце поселка и знал семейство Гальегос постольку-поскольку, но сейчас он чувствовал себя так, будто провожал в никуда собственную дочь.

Глава 2
Всё будет хорошо!

Упругой и уверенной походкой Кармела направилась в порт. Всё казалось предельно простым и ясным, будущее ждало ее за поворотом и приглашало отыскать его как можно скорее, а сердце выстукивало: «Всё-бу-дет-хо-ро-шо». Перескакивая через рельсы с пахнущими креозотом шпалами, она едва не потеряла туфли. «И почему в городе не ходят босиком? Это ведь так удобно!»
Порт оглушил Кармелу ровным настойчивым гулом. Внезапно она очутилась почти в самом центре кипучей деятельности людей и машин, которая не прекращалась ни на минуту. Словно ее проглотил какой-то механический левиафан, и Кармела вдруг обнаружила себя в его чреве, где ничто не напоминало ее прежнюю жизнь.
Девушка растерянно крутила головой, пытаясь зафиксировать взгляд на калейдоскопе из множества необычных картин.
Гигантские краны двигались в разные стороны, словно доисторические животные, а с судов долетали всплески отборной ругани; по узкоколейке медленно катился тепловозик, но Кармеле казалось, что это огромная машина, мчащаяся на бешеной скорости. Близко проехавшая фура обдала девушку пылью, заставив ее инстинктивно отпрянуть.
Никто, ровным счетом никто не обращал на нее внимания!
Однако же это не смутило ее; с удивлением и радостью находясь в этом организме, Кармела понемногу стала ощущать себя его частичкой. Порт будто принял девушку, и ей думалось восторженно: «Всё здесь железное и… какое-то настоящее!»
В эйфории она едва не угодила под погрузчик. Лихой водитель уже раскрыл было рот, намереваясь отвесить порцию брани, но девушка опередила его:
— Доброе утро, сеньор. Где здесь принимают на работу?
«Сеньор» сплюнул, ухмыльнулся и неопределенно махнул рукой в сторону неприметных трехэтажных зданий в глубине порта. Кармела не пошла — побежала: «Как я хочу работать здесь!»
…Тяжелая дверь хлопнула у нее за спиной, как выстрел, отделив тягучую, плотную жару от гулкой прохлады кирпичного холла. Девушка осмотрелась: грязные стены, лестница, ведущая наверх, ряд стульев с поднятыми к спинкам сиденьями, стол с телефоном и… равномерный слой пыли, покрывавший абсолютно все предметы. На грязном, затоптанном полу едва угадывался выложенный плиткой геометрический рисунок.
Довольно неожиданно для нее из бокового коридора вышел высокий широкоплечий человек в белом костюме, галстуке и в смешной маленькой шляпе, которая едва прикрывала ему уши.
«Странная шляпа, — отметила Кармела, — под ней даже нос от солнца не спрячешь! Какой прок от такой? Покрасоваться разве что…»
И тут же другая, спасительная и счастливая мысль точно пригвоздила ее к полу: «Святая Мария, да это же хозяин! Только он может быть одет так красиво!»
— Доброе утро, сеньор! — у нее забилось сердечко. — Нет ли у вас…
— Работу ищешь? — маленькие сальные глазки похотливо, но вместе с тем уверенно и привычно «раздевали» и оценивали ее: темные мягкие волосы, чуть длиннее, чем обычно у портовых проституток, немного вздернутый носик, чувственные губы. Густоватые брови вразлет над большими, темными, миндалевидными глазами… Под одеждой угадывалось стройное, гибкое тело; талию подчеркивал тонкий поясок, отделяя искусно вышитую бисером, но застиранную блузку от видавшей виды широкой юбки…
— Я могу помыть пол, убраться здесь… или… — прервала Кармела затянувшееся молчание.
— Мне не нужна уборщица, — «хозяин» изобразил на лице подобие улыбки. — А ты ничего… — Он дотронулся рукой до ее щеки. — Вечером приходи сюда же; спросишь Габриэля Начоса. Пойдешь со мной, заплачу за ночь пару сотен.
Кармела вздрогнула, как от удара; ее лицо залила краска. Слова, сказанные отцу, молнией промелькнули в памяти. Девушка резко вскинула голову, отчего рука «хозяина» повисла в воздухе, и ответила наглецу возмущенным и полным достоинства взглядом. Ноги сами устремились к выходу, а вслед ей донесся самодовольный хохот.
Выскочив на улицу, Кармела решительно направилась вглубь порта. Лицо горело, словно это она только что совершила нечто очень постыдное. Но ведь она же не сделала ничего такого, за что ее могла бы упрекнуть Дева Мария? Не дала ему ни малейшего повода вести себя так безобразно!
Не получив работы, Кармела не была раздосадована. Просто произошла ошибка, и она попала не туда. Но где-то тут обязательно должна быть контора, где принимают на работу! Сейчас она найдет «правильную» контору, и ей дадут работу. Им наверняка нужна уборщица, ведь у них такой грязный пол! Всё очень просто…
Порт обволакивал ее своими звуками и отвлекал внимание непривычными картинами. Всё вокруг двигалось, гремело, стучало, гудело и сверкало под безжалостно палящим солнцем. Шум, от которого порой закладывало уши, вовсе не казался ей какофонией — он, скорее, напоминал странную, непривычную для слуха музыку. Такой же музыкой с детства казался ей шум морского прибоя. Она слушала его, когда сидела на берегу в ожидании отца, и воображала, какие страны можно увидеть, если переплыть расстилающееся до горизонта море. Но то была музыка моря, музыка Природы, а сейчас она явственно слышала музыку Работы.
Покрутив головой, она увидела метрах в ста от себя еще одно трехэтажное здание. Оно выглядело основательнее предыдущего. Вокруг него, разбившись на группы по несколько человек, курили мужчины в сомбреро.
Площадка перед входом выглядела приличнее, входная дверь — солиднее, а вывеска была большего размера; всё говорило о том, что перед ней и есть та самая «контора»!
Однако Кармела, наученная горьким опытом, едва оказавшись в холле, пулей взлетела на второй этаж, опасаясь встретить на пути еще одного нарядно одетого сеньора, который будет предлагать ей заняться непотребством.
Разогнавшись, она смогла бы на одном дыхании преодолеть и двадцать этажей, однако лестница кончилась, и перед ней возник холл; справа стояли кресла, а слева — перегородка, за которой виднелась наклоненная голова мужчины.
— Увы, сеньорита, сейчас никакой работы для вас нет, — пожилой служащий смотрел из-за конторки с сочувствием. — Зайдите через три месяца — на восьмом причале должны открыть столовую; потребуются уборщица и две посудомойщицы.
— Что? — Кармела отказывалась верить своим ушам. — Почему нет? Я могу помыть пол…
Телефонный звонок отвлек клерка от разговора с Кармелой. Отвечая на чьи-то вопросы, он то и дело хмуро поглядывал на девушку, которая не обращала на него внимания, полностью поглощенная осмыслением его ответа.
«Почему он сказал, что никакой работы нет? — недоумевала она. — Ведь ее так много!»
— Это вы заходили в контору на втором причале? — спросил служащий, положив телефонную трубку.
— Да, — кивнула Кармела, плохо понимая, о чём ее спрашивают. — Я.
— Тогда не тратьте время напрасно, — вполголоса посоветовал он. — Работы вам в порту не дадут. Сюда только что звонил начальник второго причала. Он… Вы…
Он говорил еще что-то, но Кармела его не слышала.
«Работы вам не дадут», — повторяла она снова и снова, не понимая, как приспособить эту фразу к себе, к своему настроению. И как быть с ее ощущением причастности к работе огромного портового механизма? «Работы вам не дадут!» — голос продолжал звучать в ушах, почти целиком поглотив ее сознание.
Кармела очнулась только тогда, когда вместо прохлады гулкого конторского коридора вокруг нее непонятным образом вдруг «всплыла» жаркая солнечная улица. Взгляд заскользил по чахлым деревьям, вытоптанной тысячами ног площадке перед конторой и мужчинам в широкополых шляпах, смотревших на нее ленивыми, равнодушными глазами.
Кармела развернулась и, преодолев минутное замешательство, зашагала прочь еще более упругой и уверенной, чем раньше, походкой. Она шагала, выпрямив спину и высоко подняв подбородок, чтобы неуверенность отступила от нее…
Нельзя сдаваться, нужно просто расправить плечи и идти вперед!
Девушка непроизвольно прибавила шагу. На глаза навернулись слёзы — то ли от слепящего солнца, то ли от обиды. И, удивительное дело, — гул порта уже не казался ей таким интересным и привлекательным. Напротив, теперь он давил на уши и гнал ее подальше от моря, в город.

Глава 3
Веселый город

Как и где искать работу в городе, Кармела, разумеется, не имела ни малейшего представления. В поселке работа всегда находила ее сама: она сортировала улов, торговалась с перекупщиками, красила баркас и даже чинила крышу. Кармела сильно сомневалась, что хоть кто-то в Веракрусе ловит креветок, — здесь их, наверное, только едят… Да и таких маленьких суденышек, как отцовское, она в порту не видела — только огромные морские корабли.
За портом начались городские кварталы, одноэтажные дома сменились зданиями в два и три этажа; всё чаще стали попадаться мелкие лавочки, где продавались фрукты, тортильяс, всевозможная рыба и, конечно, креветки. Но Кармела смотрела на это довольно равнодушно, хотя вкусные запахи и щекотали ноздри. Ей нужна была работа, а не еда.
Она двигалась в плотной жаре, раздвигая телом тягучий воздух. Липкий и влажный, он стекал по вискам, щипал глаза, сушил губы и обжигал плечи. Даже ей, привычной к палящему солнцу побережья, городская жара показалась особенной: раскаленный воздух не поглощался землей — он отражался от асфальта и стен домов, из-за чего живому существу находиться в нём было нестерпимо.

Не в силах думать ни о чём, она бродила почти бесцельно, разглядывая дома и убогие витрины маленьких магазинчиков, словно незадачливая туристка, забывшая забронировать номер в гостинице и не знающая теперь, где и как можно арендовать на ночь маленькую комнатушку.
Как-то одновременно на нее навалились жара, усталость, чувство голода и жажды. Зной, словно стена, вставал на пути, не пуская вперед и закрывая дорогу к некой «конторе», где ей могут дать работу. Да, да — ведь именно так и бывает! Рауль рассказывал, что и на химическом комбинате в Коацакоалькосе есть контора, в которой дают работу. Правда, как должна выглядеть та «контора», девушка себе не представляла; однако ей почему-то казалось, что она обязательно найдет ее.
С чувством голода Кармела научилась справляться давно — она просто «приказывала» своему желудку «замолчать», и… он подчинялся. Но что было делать с липким потом, струйками ползущим по вискам и шее, со стертыми пятками и чемоданчиком, который неожиданно стал таким тяжелым, будто она затолкала в него весь дневной отцовский улов?
Наконец, не выдержав, она сбросила обувь и вздохнула с облегчением — босые ступни оказались в родной стихии.
…Неожиданно улица перешла в просторную, замощенную брусчаткой площадь; в центре нее Кармела увидела несколько пустых платформ с поручнями и какими-то ограждениями. А по ее краю кое-где расположились торговцы сувенирами, разложив свою продукцию на расстеленных прямо на асфальте одеялах. Туристы стайками и поодиночке бродили по площади от одного одеяла к другому. На самой большой и многоэтажной платформе в убранстве из пластмассовых цветов красовалась надпись: «Веракрус — самый веселый город в мире!»
Кармела подошла ближе.
— Mecachis!!!! — высокий худой человек в завязанной узлом на животе рубахе из красного шелка кричал на двух девушек в разноцветных халатиках с высокими прическами, украшенными перьями.
— Мне наплевать, что с ней! Вечером она должна быть на четвертой платформе!
Казалось, что просторные халатики девушек развеваются не от ветра, а от его крика.
Внезапно его взгляд остановился на Кармеле. Зрачки моментально совершили движение сверху вниз, отправив в мозг информацию о размере груди, обхвате бедер и прочих параметрах фигуры.
— Танцевать умеешь? — отрывисто бросил он. — Как только стемнеет, начнется шествие. Мне нужна одна bailadora* на четвертую платформу.
— Конечно, — Кармела, улыбнувшись, пожала плечами. — Говорят, что я танцую лучше всех в Теокуилько.
— Начинай! — кивнул он Кармеле.
— Что начинать? — растерялась она.
— Давай! Танцуй! — нетерпеливо сказал человек. — У тебя есть шанс. Фигурка неплохая…
Глаза Кармелы округлились. Она затрясла головой.
— Нет, нет! Мне нужна работа…
El patrono** смерил ее взглядом, полным брезгливой жалости.
— Ну так работай… Танцуй! Я тебе заплачу…
«Он собирается заплатить мне за то, что я буду танцевать?! Но такое бывает только в сказке, а в жизни — деньги платят лишь за тяжелую работу…»
Сожалея, что он не предложил ей покрасить эту платформу или что-нибудь еще в этом роде, девушка тем не менее улыбнулась и схватила свой чемоданчик:
— Я сейчас буду готова, сеньор!
Она юркнула за угол платформы, оглянулась и, убедившись, что ее никто не видит, достала из чемоданчика свое любимое черное платье, в котором столько вечеров танцевала на побережье в Теокуилько. Сбросив блузку и оголив на миг упругие округлые груди, она мгновенно натянула через голову платье, расправила его и сняла старую юбку. Кармела плохо представляла, как можно танцевать в юбке и блузке, которые не повторяют движения ее тела, а развеваются сами по себе.
Ничего более ей не было нужно. Оставив чемоданчик на камнях, Кармела вышла из-за платформы, выпрямила спину и начала щелкать пальцами, чтобы задать себе ритм. Ей приходилось танцевать и без музыки — магнитофон Педро частенько ломался от попадающего в него песка.
Платье как-то само собой колыхнулось, словно приглашая Кармелу к танцу, и она почувствовала, что ее тело готово ответить на это приглашение. Она начала двигаться медленно, постепенно убыстряя темп и забывая обо всём на свете; ей даже стало казаться, что вместо брусчатки она видит море, а вместо чужих людей — своих земляков. Черное платье металось вокруг тела, то обнимая его, как внимательный партнер, то не поспевая за ним, как проигравшая танцевальное соревнование соперница…
К платформе подошла небольшая группа туристов; один из них достал фотоаппарат и принялся жадно снимать.
Человек в красной рубахе угрожающе замахал руками:
— Э-э, э-э, pudu*! — возмущенно воскликнул он. — Ты чего?! Снимай свои лохмотья!
Кармела остановилась и посмотрела на него удивленно.
— Что вы сказали, сеньор?
— Раздевайся! Что у тебя там, под платьем? Покажи, как ты умеешь трясти своими mamas**!
— Что вы сказали, сеньор? — повторила она. — Я могу станцевать еще. Вы правда мне заплатите?
Туристы двинулись дальше — к торговцу, разложившему неподалеку на одеяле выточенные из дерева фигурки индейских богов. Фотограф отстал от них и подошел ближе к Кармеле.
— Это было… очень красиво! — произнес он на ломаном испанском и протянул ей банкноту в двадцать песо. — Вот, возьмите… — турист смотрел на нее, улыбаясь.
— Благодарю вас, сеньор, — вежливо ответила Кармела, зажав банкноту в кулачке.
— Проваливай, бездельник! — замахал на него руками шоумен. — Побереги свои денежки до вечера. Вот, смотри! — обратился он уже к Кармеле. — Они покажут тебе, как танцуют на карнавале!
Отрывистым и коротким словом он подозвал тех девушек, которых недавно осыпал ругательствами. Сбросив халатики и оставшись в одних трусиках-бикини, они начали танец. Движения их были непристойны, да и музыки для такого «танца» не требовалось. Кармела смотрела, как колышутся их груди, извиваются гибкие станы, подрагивают оголенные ягодицы, и с ужасом понимала, что ей предлагали делать то же самое.
А как же слово, которое она дала отцу?!
Кармела на миг зажмурилась и отступила за угол платформы. Подхватила свой чемоданчик и чуть не бегом, едва касаясь пятками брусчатки, ретировалась.

…Почти бесцельно бродила она по улицам, не замечая, что под ногами уже не асфальт, а разбитая брусчатка, где и в обуви-то идти было бы неудобно; черное платье также грустило вместе с ней, печально струясь вдоль тела и уныло хлопая подолом о ноги…
…Этот город населен людьми, живущими по неприемлемым для нее законам. Они готовы заплатить, если она согласится танцевать почти голой на площади перед огромным скоплением народа, но не хотят дать ей возможность зарабатывать честным трудом. Ей предлагают заниматься мерзостью — выставлять свое тело напоказ перед тысячами жадных мужских взглядов!
Кармела передернула плечами. Нет, она никогда в жизни не согласится! Она не станет заниматься этим, сколько бы ей ни заплатили.
«Дева Мария, прости его за неразумность, он просто не понимает, что делает…»
Но в душе ее не было тревоги и разочарования, а лишь грусть и досада: день прошел впустую. Она поверила в чудесную сказку, которая оказалась обманом, а работу так и не нашла.

Глава 4
Еще одна ночь

Ночь налетела, как всегда, почти внезапно, темнота упала сверху плотным пологом, скрыв огни витрин и погасив окна домов. Кармела и не заметила, как вышла на безлюдную окраину, где уже почти не было ни высоких зданий, ни возбужденных карнавалом прохожих, ни ослепляющих фарами автомобилей. Она двигалась по инерции, не понимая, куда идет и зачем. В голове, как заноза, застряла единственная фраза: «Работы нет!»
Босые ноги ощутили привычную податливость песка вместо жестких камней брусчатки, и Кармела понемногу начала успокаиваться. Вглядевшись в темноту, она поняла, что оказалась на пляже. Уловив шелест волн, пошла к морю, загребая ногами теплый песок и с удовольствием чувствуя, что он точно такой же, как в Теокуилько.
Наконец показалась луна и осветила всё вокруг мягким таинственным светом.
Кармела опустила чемоданчик на песок, быстро сбросила платье и побежала к воде. Море бережно подхватило ее тело и принялось мягко ласкать и целовать его тысячами поцелуев, от которых исчезали усталость и мрачные мысли. Ощущение принадлежности необъятной и бездонной морской стихии захватило ее и наполнило необъяснимой уверенностью в том, что всё так или иначе образуется, всё будет хорошо.
…На берегу Кармела разыскала шезлонг под сложенным тентом и удобно устроилась в нём. Обхватив руками чемоданчик, она принялась разглядывать тайнопись созвездий, мерцающих прямо над ней. Они выглядели точно так же, как и сутки назад, — в их тайных знаках ничего не изменилось, а это означало, что ничего не изменилось и в ее планах.
«Завтра я обязательно найду работу! А все деньги буду передавать с Серхио… или с кем-нибудь еще». И тихий ветер гладил лицо, а волны шептались с берегом, пока Кармела, засыпая, размышляла и уплывала куда-то далеко, но никак не могла уплыть, словно лодка, привязанная к берегу…
«Пойду работать уборщицей… Только уборщицей!» — в одну секунду обрывки сонных раздумий сложились наконец-то в такое простое и логичное решение, что Кармела удивилась, как этого не произошло раньше. Дремота рассеялась, мысли стали ясными, острыми и быстрыми и, сорвавшись с места, понеслись вдогонку друг за другом. «Как здорово! Если работать по ночам, то можно немного поспать прямо там, а утром уйти к морю. Значит, до сезона дождей можно обойтись без жилья. Да и наряжаться, обуваться там ведь тоже не нужно…» Она мысленно обращалась к невидимому собеседнику, словно ища у того поддержки. «Это простой, честный труд, за который мне не будет стыдно; кроме того, чистота нужна всем — значит, нужны и уборщицы… Решено!»
…Рано утром еще раз искупалась в море, расцветающем под солнечными лучами, надела ненавистные туфли, улыбаясь, подняла подбородок и пошла навстречу новой жизни.

…Днем опять пришлось разуться — даже ее терпеливая натура не могла вынести такой средневековой пытки.
Уборщиц нигде не требовалось. Совсем.
В организациях, заведениях и конторах все места были заняты. Хозяева же частных домов, случалось, окинув ее долгим красноречивым взглядом, жестами приглашали зайти, но… Кармела с тоской осознавала: увы, сеньорам требуется вовсе не уборщица. Еще явственнее это понимали хозяйские жёны, и девушке приходилось уходить ни с чем, остро чувствуя спиной горячие взгляды хозяев и ледяные — хозяек.
Стемнело. Обессилевшая от усталости, голода и нескончаемой череды отказов, Кармела вернулась к морю. Тяжело опустившись на мокрый камень, погрузила в воду гудящие ноги… Раны защипало от соленой воды, и девушка прикусила губу, едва сдержав тихий вскрик.
Боль усилила закипающую в ней какую-то ожесточенную, отчаянную решимость. «Обойду каждый дом, город вроде не такой большой, а дальше… будет видно. Но домой не вернусь!» И сквозь эту решимость, сквозь это ожесточение боль в стертых ногах казалась не такой острой.

Глава 5
Лаура

Утром третьего дня Кармела оказалась в каком-то странном мире, где всё, что ее окружало, вдруг стало разговаривать с ней на языке еды. Дома вызывали лишь мысль о том, что в них есть кухни, на которых хозяйки готовят вкусный завтрак. Море — в нём водится рыба и… креветки! Горячий песок заставлял вспомнить о горячей сковороде, на которой жарятся тортильяс…
Кружилась голова, мысли текли как-то вяло и путано… Обоняние обострилось до предела.
С двадцати песо, заработанных ею позавчера на площади, Кармела собиралась начать копить деньги для отправки домой. Но сейчас это решение уже не казалось ей правильным. Двадцать песо — это слишком мало, чтобы отправить их отцу, зато четверти этой суммы, наверное, вполне достаточно, чтобы купить себе один тако? Один тако — и всё! И больше она не будет даже думать о еде. Сейчас она найдет какую-нибудь таверну, где продают такосы, и… Дальше она не могла рассуждать, потому что рот наполнился слюной, а в желудке возникли спазмы.
Кармела не смогла бы объяснить, почему она пошла именно направо. Может быть, случайно, а может быть, именно оттуда ветерок доносил едва уловимый запах еды. За пляжем находилась портовая зона, а на краю пляжа, там, где заканчивался песок и начинался асфальт, располагалась таверна. Кармелу охватила некоторая робость, когда она издали увидела кирпичное здание с огромной надписью, причудливо выведенной неоновыми трубками, — «LAURA».
Заведение явно не походило на дешевую забегаловку, а стало быть, и цены там были выше, но Кармелу это уже не могло остановить. Тако, свернутый из двух больших тортильяс, с начинкой из невозможно вкусно пахнущих креветок заполнил все ее мысли. Сколько бы он ни стоил, она в любом случае его купит и съест…
Девушка уже протянула руку, чтобы толкнуть разноцветную стеклянную дверь, как вдруг замерла, сначала даже не поняв почему. Справа от нее висела привязанная к вкрученному в деревянный косяк кольцу плотная картонка с короткой надписью: «Es necesario fregar — 500 peso»*.
Мысль о еде в мгновение ока отошла на второй план. Кармела медленно и внимательно перечитала объявление. Расправила плечи, выпрямила спину, толкнула дверь и решительно подошла к стойке.
— Здравствуйте, сеньор, — она слегка поклонилась. — Вам… нужна посудомойка?
Как ни старалась Кармела не выдать своего волнения, ее голос дрогнул. Но усатый бармен не обратил на это никакого внимания. Он лишь утвердительно кивнул головой и скрылся во внутреннем помещении, расположенном за стойкой, на которой остались скомканное полотенце и пара бокалов — один кристально прозрачный, словно искрящийся от падающих на него косых лучей едва показавшегося над горизонтом солнца, а второй тусклый, еще не протертый.
Девушка огляделась: изнутри заведение показалось ей еще более роскошным, чем снаружи.
…Отливающая черным блеском барная стойка, батарея красивых бутылок на витрине, окутанный паром блестящий агрегат с ручками, зеркала в рост человека, салфеточницы причудливой формы, шелест вентиляторов, шум от немногочисленных посетителей…
Кармела невольно посмотрела на пол. Потертый пластик был еще влажным после уборки.
«Уборщица у них есть. У них, наверное, и посудомойка есть, а объявление снять забыли», — подумала Кармела и вздохнула. На глаза навернулись слёзы: она столько раз обретала и теряла надежду получить работу, что просто устала от этого. Неужели ей опять не повезет?
Наконец откуда-то из недр ресторанчика, дробно стуча тонкими каблучками, вышла холеная женщина средних лет. Она обладала чуть надменной ухоженной красотой, отличающей дам, желающих всегда и во всём оставаться хозяйками положения. Идеально прямая спина зрительно делала ее выше; еще несколько сантиметров добавляли ей царственность жестов и особая проницательность взгляда искусно подкрашенных глаз. В результате собеседники — даже те, кто на самом деле был выше ее по положению на целую голову, — неизменно смотрели на нее снизу вверх, словно школьники на учительницу, и оттого боялись произнести что-нибудь нелепое. Однако тому, кому удавалось заглянуть глубже царственного облика, открывался добрейшей души человек…
Сложив руки на груди, она молча рассматривала Кармелу; из подведенных глаз сквозили изумление и плохо скрываемое любопытство.
— Меня зовут Лаура Эрнандес, — спокойно сказала женщина, но прозвучало это так, словно она напомнила о своем царственном титуле.
Кармела молча кивнула — она не знала, как себя вести, чтобы понравиться хозяйке и получить работу, а поэтому стояла молча, боясь произнести лишнее слово.
Но хозяйка ничего и не спрашивала. Она так же молча смотрела на стоящую перед ней смущенную девушку, стараясь понять, что заставило ее этим ранним утром просить работу в ресторане.
Она была первой за две недели соискательницей места с такой зарплатой.
«Что же привело сюда эту симпатичную девчушку? — размышляла рестораторша. — Сильная нужда? Ссора с родственниками? Страх?»
Она внимательно рассматривала неожиданную посетительницу, но никак не могла взять в толк, каким ветром ее занесло.
Впрочем, нет — Лаура не могла обманывать саму себя — эту девушку нельзя было назвать всего лишь симпатичной: она была по-настоящему красива, но, похоже, еще не подозревала об этом.
Пауза затягивалась; Кармела переминалась с ноги на ногу, съежившись под пристальным взглядом хозяйки, а та не могла решить, стоит ли пробовать еще раз…
И не лучше ли наконец отремонтировать посудомоечную машину?
…Долго на этом месте никто не задерживался. Работа нелегкая, а платить больше сейчас, когда ее муженек Хорхе практически не занимается делами, нет никакой возможности…
Впрочем, почему бы и не попробовать? Несправедливо, конечно, что получать она будет лишь эти жалкие пятьсот песо. Но, с другой стороны, не вечно же так будет продолжаться — Хорхе когда-нибудь образумится, и дела снова пойдут на лад. А это значит, что можно будет повысить зарплату своим работникам, пока они все не разбежались…
Наконец Лаура прервала затянувшееся молчание. Не всё ли равно, что привело сюда этого ребенка? Главное, что теперь у них есть посудомойщица.
— Как тебя зовут?
— Кармела… Кармела Гальегос.
Лаура улыбнулась доброй улыбкой и, еще не до конца веря своему счастью, повела девушку на кухню, по пути выслушивая бесхитростный рассказ. Кармела же не могла поверить своему счастью и лишь боялась, что ее благодетельница передумает.
— …А еще мне негде жить, — пожаловалась девушка.
— Что-нибудь придумаем, — ободряюще отозвалась Лаура, мысленно перебирая ресторанные закутки, в которые можно будет втолкнуть раскладушку.
— Сначала Луис тебя накормит, а потом я покажу, где ты будешь работать.
«А она совсем не строгая, — удивленно подумала Кармела. — Она добрая… Спасибо тебе, Пресвятая Дева. Спасибо за всё».
«Пусть только попробует!» — в свою очередь, подумала Лаура, имея в виду своего благоверного, в котором расчетливость и деловая хватка удивительным образом уживались с какой-то наивной, почти детской верой в сказку. От него жди любого сюрприза — если Хорхе чем-то или кем-то (случалось и такое) увлекался, у него пропадало ощущение реальности. Вот и сейчас: дела идут чёрт знает как, а Хорхе опять всё сбросил на нее, укатив в Мехико на концерт какой-то заокеанской певички!
Ну как взрослый, разумный мужчина может быть таким легкомысленным?!
Лаура хорошо помнила, каким он вернулся из города в тот день, когда увидел в Веракрусе афишу с анонсом единственного концерта той певички в Мехико. Хорхе смотрел жене прямо в лицо, но не видел ее — Лаура могла поклясться Девой Марией! Конечно, Хорхе тут же сообщил, что ему срочно нужно в Мехико: он непременно должен попасть на этот концерт — он не умел скрывать свои желания. И бесполезно было пытаться уговорить его заняться делами… Что уж тут поделаешь — такой у нее муж! Большой ребенок.
Лаура досадливо поморщилась, но детская непосредственность ее большого усатого мужа вызывала у нее, наряду с внешней недовольной гримаской, какую-то снисходительную нежность внутри…

Посудомойная являла собой маленькое и тесное помещение. Но у Кармелы эта крохотная комнатушка, почти полностью занятая чанами и столами, вызвала настоящий восторг — отныне это было ее собственное рабочее место! Как море у отца и плантация у матери. Оно казалось девушке уютным убежищем и вселяло в ее сердце спокойную уверенность в завтрашнем дне. А также и во всех последующих.
— Спать будешь здесь же, — Лаура несколько секунд с сомнением разглядывала узкое пространство между стеной и занимавшей почти треть комнаты сломанной посудомоечной машиной, но всё же кивнула головой. — Я скажу Хосе, чтобы поставил раскладушку.

…Этот монструозный агрегат, рассчитанный по мощности на три таких таверны, Хорхе купил почти шесть лет назад.
Однажды ему в голову пришла отличная идея — избавиться от мойщиц посуды. Все хозяева заведений на побережье платили им мало — шестьсот или семьсот песо в месяц. Таков был негласный уговор. Но и «человеческий материал» за такие деньги был «соответствующий». К тому же Хорхе и не располагал лишними средствами, чтобы повышать зарплату своим работникам. Он предпочитал вкладывать деньги в «модернизацию и автоматизацию производства».
Эту фразу он услышал по телевизору, когда министр экономики говорил что-то о промышленности страны в целом, но Хорхе подумал, что «модернизировать и автоматизировать» его «Лауру» было бы тоже очень неплохо. И тут же сообразил, с чего можно начать: уволить Марию, которая мыла посуду меньше месяца, но уже была замечена пьяной, а затем купить и установить посудомоечную машину. Вернее, сначала купить и установить, а уже потом уволить Марию, но это детали.
Он был так воодушевлен этой идеей, что купил лучший агрегат — немецкого производства! Управляться с машиной вменили в обязанность официанткам.
Красивый заморский аппарат работал исправно, и Хорхе был доволен — главным образом тем, что успешно осуществил свой замысел. Он любил добиваться успеха и всегда стремился к нему, как спринтер на самой короткой дистанции. Длинные дистанции ему не нравились.
…Когда полгода назад машина вышла из строя, оказалось, что починить ее несложно, но для ремонта необходимы детали, которые выпускают только в Германии. Хорхе схватил калькулятор, понял, что дешевле снова нанять посудомойщицу, и… тут же потерял всякий интерес к проблеме «модернизации и автоматизации». Машину накрыли полиэтиленом, Лаура повесила на входную дверь объявление, и… опять началась «текучка кадров», о которой за эти годы хозяева заведения успели забыть.
Посудомойщицы сменяли одна другую, не успев порой проработать и месяца: кто-то из них бил слишком много посуды, кто-то припрятывал между чанами бутылочку пульке и периодически прикладывался к ней, а кто-то уходил сам, посчитав, что семьсот песо за такую грязную работу — не слишком высокая плата. А когда Хорхе неожиданно увлекся этой певичкой и вообще бросил заниматься делами, Лаура вынуждена была снизить оплату до пятисот песо, и… к ним перестали приходить в поисках работы даже пьющие…
Пару недель пришлось привлекать официанток, которые громко возмущались, да и посуду мыли кое-как, и Лаура с ужасом думала о том, что будет, когда они вовсе откажутся от такого приработка. Святая Дева Мария помогла Лауре, хотя та и не просила ее об этом, — Кармела появилась весьма кстати!
Девушка же, в отличие от Лауры, бесконечно возносила благодарственные молитвы: разве можно было даже подумать о том, что такое чудо могло совершиться само по себе?!
«Все деньги можно отсылать родителям — питаться я, наверное, смогу чем-нибудь и здесь, — размышляла счастливая новая работница. — И нарядная одежда тут не нужна, и обувь… И жить я буду тоже здесь!» По всему выходило, что у семьи теперь появились дополнительные пятьсот песо в месяц.
Первоначальное решение искать работу уборщицы теперь казалось ей непродуманным и даже курьезным… Кармела с легкой улыбкой оглядела пустые чаны, словно уверенный в победе полководец — свое войско накануне сражения.
Отец будет ею гордиться.

Глава 6
Хорхе

Услышав знакомый кашляющий звук мотора (двигатель у машины Хорхе был не в лучшем состоянии, чем их бизнес), Лаура заторопилась к воротам. Муженек бережно доставал из багажника картонную коробку с синими полосами и надписью «Panasonic». Увидев жену, он на мгновение замер, но потом вздохнул, захлопнул багажник, взял коробку под мышку и направился к дому.
— Привет, queridа!* — Хорхе, едва касаясь, провел рукой по щеке и шее жены. — Как дела?
Лаура поймала его ладонь и, прижав ее к щеке, заглянула в глаза мужу. Она сразу поняла, что его очень мало интересуют как дела заведения, так и ее личные.
— Как съездил? Ты продлил лицензию? Всё нормально, я надеюсь? — тем не менее спросила она с некоторой подозрительностью в голосе.
Хорхе не ответил — он смотрел куда-то в пространство и слегка поглаживал верх зажатой под мышкой коробки.
— Как концерт? Тебе понравилось? — она переменила тему, но результат был тем же. — Надеюсь, это новый кассовый аппарат? — отчаянная попытка вернуть Хорхе к действительности была заранее обречена: то, что находилось внутри, судя по упаковке, с аппаратом не имело ничего общего.
— М-м-м… Почти… — он заторопился, словно вспомнив о чём-то важном, но вряд ли это были повседневные заботы их бизнеса.
— Ты знаешь… Мы взяли новую посудомойщицу! — крикнула вслед Лаура. — Ты не хочешь поговорить с ней?
Хорхе, не оглядываясь, махнул рукой, что могло означать «потом», «я занят» и «я тебе доверяю, пусть работает».
…Плакать и расслабляться Лаура себе не позволяла и в более трудных ситуациях, но сейчас удержаться от слёз было очень нелегко. Хорхе не видел ее! Он смотрел ей прямо в лицо, но не сумел прочесть на нём абсолютно ничего! А ведь раньше он понимал ее с полуслова, с полувзгляда! Лаура чувствовала: что-то произошло. Но что? И в то же время она понимала, что спрашивать об этом самого Хорхе было совершенно бесполезно. Что он может ей ответить? Что его querida не занимает теперь все его мысли, что появилось нечто, с чем он не может справиться?
Так оно и было. Но почему так случилось? Он не сумел бы ей объяснить, а она — понять.

…Да, это была его идея — открыть ресторан на границе промышленной и туристической зон; он всегда умел найти выгоду даже там, где другие искали долго и не находили. Нужны были деньги — он нашел и деньги! Правда, для этого пришлось жениться на Лауре, но он нисколько не жалел, что его семейная жизнь сложилась именно так. Он даже мог утверждать, что влюбился в свою жену и любит ее до сих пор, — иначе почему ему всегда так тревожно, если он остается ночевать в Мехико или Монтеррее, когда ездит туда по делам и не может обернуться за день?
Деньги на ресторан дал отец Лауры, владелец сети винных магазинов «Peña»*. Хорхе купил здание, расположенное именно там, где, по его расчетам, была самая высокая «проходимость» и туристов, и портовых рабочих.
Открытую веранду, предназначавшуюся в основном для туристов, Хорхе снабдил красивым тентом, защищающим от солнца, но не закрывающим вида на пляж, море и полосу прибоя. На веранде располагались легкие столики и плетеные кресла; а чтобы у разгоряченных посетителей не возникало желания выходить не в двери, Лаура обставила ее по периметру… большими кактусами в разноцветных горшках.
Внутри же помещения Хорхе поставил столики попроще и покрепче, чтобы не шатались от ударов кружек с пивом и крепких кулаков портовых рабочих. Хорхе самому по молодости приходилось работать в порту, и он хорошо понимал, чего хочет после смены уставший грузчик или разнорабочий. Ему совершенно не нужны красоты побережья, прозрачная голубая вода и яхты, скользящие по зеркалу залива. Ему надо почувствовать вокруг себя прочные и надежные стены. Пусть это и не стены его родного дома, но после двух-трех стаканчиков он об этом забудет, расслабится и наконец отдохнет. И, если захочет, врежет с размаху по столу кулаком — просто для того, чтобы привлечь внимание официантки.
Серьезных драк или потасовок между местными в «Лауре» не бывало. Правда, пока туда не заходили матросы… Тогда можно было ожидать чего угодно.
…Хорхе предполагал назвать свой ресторан «Apollo», рассчитывая, что советско-американское сотрудничество в космосе продлится долго и такое название привлечет немало туристов.
Затем можно было бы и о сувенирной продукции подумать, да и в меню что-то из русской кухни включить — например, тонкие и широкие тортильяс из пшеничной муки, которые русские пекут на масле и совсем без перца чили.
Словом, планов было много… Но теща потребовала, чтобы заведение назвали именем ее дочери. Мог ли он отказаться? Мог, конечно. Но тогда пришлось бы отказаться и от идеи открыть ресторан. Да и от брака с Лаурой тоже.
Он не отказался ни от чего. В конце концов, «Лаура» — это красиво и благозвучно; хотя и постоянно напоминает о том, кто истинный хозяин семейного бизнеса Эрнандесов, но уж гораздо лучше, чем дурацкое название «Сомбреро», которым наградил свою забегаловку Мигель. Мало того, этот выскочка и построил ее в форме мексиканской шляпы. В центре у него кухня, а под «полями сомбреро», которые служат тентом, расположены столики… Надо же додуматься!
Друзьям Хорхе предпочитал говорить, что назвал заведение в честь обожаемой супруги и никогда даже не рассматривал каких-либо других вариантов. «Как не рассматривал и других вариантов при выборе супруги», — неизменно добавлял он, если Лаура находилась поблизости. Дальше следовал учтивый кивок в ее сторону, а ответом была чуть снисходительная, приправленная мягкой иронией, довольная улыбка.

Глава 7
Богиня песни

Хорхе закрыл на ключ дверь своего кабинета, хотя знал, что без стука и разрешения никто не войдет; извлек из коробки видеомагнитофон и, не читая инструкции, торопливо воткнул вилку в розетку, подключил провода, вставил кассету…
И Певица* пришла к нему.
Пришла из каких-то неведомых ему земель — из какой-то таинственной страны, где всё так гармонично, что не нужно ничего менять, ибо, вмешавшись, можно только испортить: улучшить уже ничего не получится.
В ней всё было прекрасно — даже не то чтобы прекрасно, а… как-то оправданно, слаженно, уместно.
Идеальная гармония внешности, голоса и наряда производила впечатление какой-то нереальности: она казалась едва ли возможной, едва ли не выдуманной… Скорее всего, ее образ во многом был продуман продюсерами и сформирован стилистами, но сейчас это не имело никакого значения!
Она не была красавицей в классическом понимании — скорее хорошенькая, нежели красивая, но все понятия о красоте теряли рядом с ней силу и смысл, ибо, когда она возникала перед глазами, думалось: «Она и есть красота».
Хорхе не мог отвести глаз, сам не понимая — почему?!
Все мысли его были там, рядом с ней… Она была одновременно понятной и загадочной, близкой и недосягаемой; черты ее лица часто казались Хорхе европейскими, но через секунду он мог бы утверждать, что она родилась по эту сторону океана: в ней не было и толики холодной надменности gringo*, а лишь теплая латиноамериканская естественность и эмоциональность! Она настолько красиво и совершенно доводила до публики немудреные в общем-то композиции, что Хорхе ощущал: его возлюбленная певица пела не из-за денег и славы.
Она пела, потому что не могла не петь!
Хорхе осознал, что эта девушка, эта женщина отныне навсегда вошла в его жизнь… Нет-нет, совсем не как Лаура… Жену он любил и хотел. А от этой певицы он просто не мог оторвать глаз, о ней он мечтал…
Он готов был слушать ее песни снова и снова!
И чем дольше он смотрел, тем лучше понимал секрет ее обаяния. Так ему, по крайней мере, казалось.
…Она не была похожа ни на кого и одновременно походила на всех сразу: на принцессу из сказки и девчонку с соседнего пляжа; на первую любовь и последнюю; на девушку из Тихуаны и девушку с Юкатана; на подростка и зрелую женщину. Но Хорхе тут же понимал, что не только в этом формула ее очарования, проникающего прямо в кровь и, подобно наркотику, вызывающего стойкое привыкание…
Стоит лишь один раз увидеть и услышать ее, как уже не обойтись без ее присутствия в твоей жизни.
Внешность? Хорхе покачал головой. Не только — красавиц много; уж ему ли этого не знать?
Голос? Но и замечательных певиц немало… Пожалуй, главное, что сумел разглядеть в Певице внимательный, чуткий к женским секретам Хорхе, — простота. В ней не было ничего холодного, надменного, бросающего вызов — всего того, что частенько свойственно эстрадным «суперзвездам».
Только безопасность, только женственность. И теплота.
От нее не нужно было защищаться, доказывая свою состоятельность, — ее саму хотелось защитить, оградить от зла.
Мужская мечта, и мечта почти доступная: она была рядом. На лице ее не было маски — она была такой, какой была, и казалась беззащитной и наивной, словно ребенок. На сцене находилась не певица, а воплощенный сон о вечной женственности, греза, обрекающая на душевные муки своей невыдуманностью и безыскусностью…

Можно ли описать мечту? Вряд ли. Но в тот день, когда Хорхе увидел афишу, он понял, что его мечта выглядит именно так: ясный взгляд карих глаз, развевающиеся от невидимого ветра волны волос, сверкающие солнечными бликами, вольный разлет бровей и трогательные ямочки на детских щеках…
Афиша притягивала к себе проносящиеся мимо взгляды — ловила их, словно бабочек, и заключала в себя, незримо ограничивая свободу их полета четкими линиями чуть неправильного, неклассического лица. И взгляды порхали по лицу, повторяя в своем движении его линии, пытаясь вычислить его геометрию, разгадать его тайну, пленившую их и не желающую отпускать.
С концерта Хорхе вернулся словно контуженный невидимым взрывом.
Он будто ослеп от зрелища света и тени, играющих на высоких скулах, оглох от тишины пауз между песнями, а тело парализовало излучением неизвестной природы…
Переводя дух между заключительными аккордами одной песни и вступительными — другой, артистка улыбалась и рассыпала плавные приветливые слова. И слова эти, произнесенные на непонятном, но уже становящемся для него родным языке, прыгали по сцене, будто бусины с порвавшейся нитки, а затем игриво и весело сыпались в зал — к зрителям, к Хорхе…
И легкий голос еще долго звучал над его мыслями, взлетев над ними, взойдя, словно солнце. Оно зажглось в эпицентре его личного душевного взрыва, и именовалось — «Певица».
Но светило это взошло не только над ним.
После концерта высокий чувственный голос неповторимого тембра стал звучать в Веракрусе всё чаще и чаще, пока наконец не проник в каждый уголок. Он доносился со всех сторон, и не так-то просто было спрятаться от него: мелодичные песни звучали, казалось, повсюду и стали частью этого солнечного лета — стали самим летом, брызжущим золотым соком лучей, словно вовремя сорванный сочный апельсин…
В этих песнях была та же гармония, что и в самой певице, и люди желали владеть хоть частичкой этой непонятной субстанции, хоть кусочком… Они покупали кассеты и диски, делая незамысловатую гармоничную музыку фоном своей жизни.
Ресторанчик Хорхе по частоте исполнения этих летних шлягеров был, разумеется, вне конкуренции.
К Певице тянулось всё больше рук, больше мыслей, больше желаний… Она стала кумиром и в Мексике: страна впустила ее, приняла, что не часто случается с европейскими исполнителями. Возможно, это произошло потому, что внешность ее была яркой и необыкновенно выразительной, а в жилах текла кровь сразу нескольких несовместимых между собой наций? Временами она была похожа на чистокровную англичанку, а в определенных ракурсах — типичная француженка; но если приглядеться, то… «Святая Мария! Да в ней больше мексиканских черт, чем в иной мексиканке!»
Южная красота грела латиноамериканские сердца, а женственность не имела национальности. Певицу просто любили — за то, что она похожа на мексиканку, и за то, что она мексиканкой не является, за то, что она мила, и за то, что она — певица…

Глава 8
Посудомойщица

Кармелу все эти события никак не затронули. Она не имела ни малейшего представления о невидимом взрыве, прогремевшем где-то рядом с ней в тот день, когда она получила работу в заведении: ее мир с того дня состоял из посуды, посуды, снова посуды — и только.
«Я мою посуду в ресторане в порту! Это очень хорошая работа! Я совсем не устаю! Здесь много вкусной еды! Я живу в отдельной комнатке! Хозяйка очень добрая! Все деньги я буду передавать с Серхио! Я вас всех очень люблю и скучаю!» — передала она записочку вместе с первой зарплатой.
Всё в ее жизни теперь было правильно и понятно — может быть, нелегко, но правильно…
Дни летели как один. Распорядок ее жизни не подразумевал никаких изменений и был так же прост, как ее работа. До раннего утра девушка мыла посуду, затем купалась в море и дремала в тени, предвкушая, что большой тако, буррито или энчилада уже дожидается ее возле чана, на краешке столика из нержавейки. Она чувствовала, что жизнь теперь идет так, как должна идти; она радовалась каждому рассвету, находя удовлетворение в малом…
«Из лишнего рта я превратилась в работницу — отлично! Немного посетителей, мало посуды — прекрасно! Веселый бармен Хосе принесет под закрытие что-нибудь вкусненькое — великолепно!»
От этого радостного настроя работа у девушки спорилась: тарелки летали в ее руках, словно белые птицы, да и сама Кармела была похожа на птичку, плескавшуюся в воде и разбрызгивающую во все стороны сверкающие капли. Повар Луис, работающий в ресторане со дня открытия и считающийся у семейства Эрнандес доверенным лицом, был очень доволен новой работницей. А посему была довольна и хозяйка.

…Доходность заведения не менялась годами, но последнее время выручка стала ощутимо падать: в порту открыли новую столовую для рабочих, а туристов всё чаще перехватывали «Сомбреро» Мигеля и похожие на нее забегаловки, вызывавшие у Хорхе стойкое раздражение. Он прекрасно знал секреты их успеха в конкурентной борьбе: в большинстве из них можно было без труда приобрести пакетик «травки» или «снять» девочку. Положение день ото дня становилось всё более угрожающим. Если ничего не предпринять, то вскоре Эрнандесы могут разориться… Срочно нужно было придумать, как увеличить выручку, как привлечь новых посетителей и выделить «Лауру» среди конкурентов… Но как, как это сделать, не скатившись до уровня «Сомбреро» и не выбросив всех сбережений на ветер?!
Эта сложнейшая задача требовала от Хорхе максимального напряжения умственных сил, вынуждала задействовать весь его богатый опыт умелого хозяйственника, наконец, привлечь в союзники свойственные ему некоторый авантюризм и бесшабашность, но вместо этого…
Он приобрел, в дополнение к видео, телевизор «SONY», выписав его по каталогу. Одну из лучших в мире моделей, колоссальных размеров! Вещь почти невероятную для мексиканской провинции середины восьмидесятых… И вещь эта — отныне стала для него одной из главных: удобно устроившись в кресле, целыми вечерами ресторатор смотрел записи выступлений своей любимой певицы.
Семья лишилась месячного дохода, а компания маленьких боссов этого портового района — своего давнего и верного товарища.
Отныне поездки Хорхе Эрнандеса в Мехико стали регулярными: в поисках новой информации он скупал видеокассеты, диски, постеры, музыкальные журналы и даже выяснял возможность заказа недостающих из-за границы — ему не хотелось упустить ни крупицы новостей!
Как-то незаметно для себя Хорхе стал не просто поклонником, а… одним из многочисленных фанатов Певицы, одним из коллекционеров, готовых отдать последние деньги за раритетный экземпляр ее следа, оставленного на Земле…
Лауре это, конечно же, было совсем не по душе, однако до поры до времени она смотрела на поведение мужа сквозь пальцы, ибо не считала его опасным. «Пусть делает что хочет, лишь бы не увлекся какой-нибудь реальной женщиной…» — неизменно констатировала она, наблюдая эту фанатскую лихорадку.
И всё же Лаура злилась. «Чем я хуже нее? Ну конечно, эта певичка моложе меня лет на двадцать, но ведь и я очень слежу за собой!» Когда приходили эти мысли, она неизменно подходила к ближайшему зеркалу и, придирчиво вглядываясь в свое отражение, искала у него поддержки. А зеркало говорило: «Ты прекрасна, спору нет, особенно для своего возраста. Но не требуй от меня невозможного».
«Впрочем, раньше за ним такого не водилось… Надо просто подождать, это пройдет само собой», — уговаривала она себя.
Но сумасбродный муж привозил из Мехико всё новые и новые кассеты. К записям видеоклипов добавились концертные выступления и телевизионные шоу. Некоторые видео доставались с трудом и стоили дорого, но это лишь раззадоривало его; тайной мечтой стала поездка в Европу — для посещения музыкальных магазинов.
Несчастный «Panasonic» не знал отдыха: Хорхе смотрел видеозаписи одну за другой. Ракурсы для съемки были выбраны замечательно: создавалось впечатление, что Певица выступает только для того, кто смотрит на нее сейчас, — и казалось, что она рядом, что она близко… Только протяни руку. Ее голос постоянно сопровождал Хорхе — певица всегда была с ним.

…Портовая таверна где-то на побережье мексиканского залива. Массивные столы и стулья. Белый камень, деревянные брусья. Разгоряченная публика: за каждым столом — свои истории, свои страсти… Хохот, крики, стук посуды; в мареве сигаретно-сигарного дыма мелькают официантки…
Внезапно дым усилился и окутал не только столики, но и небольшую сценку; затем он поплотнел, опустился вниз, превратившись в мягкий ковер и… в кристально-прозрачном воздухе вмиг протрезвевшие мачо увидели нечто…
На сцене стояла роскошная певица.
Она излучала какой-то божественный свет, и это звездное сияние никак не сочеталось с внутренним убранством этой таверны, но…
Это был настоящий концерт: артистка работала с той же самоотдачей, что и перед десятитысячной аудиторией, — пела так же искренне и проникновенно! Гремела музыка, и с трудом пришедшие в себя посетители аплодировали «звезде», а она улыбалась сразу всем и — горстями рассыпала бусины приветливых слов…
Появившись из тумана, она и ушла в туман.
Наступило утро.

Эмоциональный и подробный рассказ об этом невероятном сновидении произвел на Лауру сильное впечатление: она поняла, что с этого дня жизнь ее мужа изменится — он будет упорно искать девушку, похожую на Певицу; искать, чтобы та пела в «Лауре» под фонограмму «звезды»…
В отношении бизнеса это была перспективная идея, и — надо отдать должное — идеи Хорхе почти всегда оказывались таковыми. Но для семейного очага — весьма опасная.
Рестораторшу успокаивало лишь то, что задача казалась ей невыполнимой.
Те, кто захочет кривляться под чужую фонограмму, ну никак не будут похожи на эту его «богиню песни»; профессиональной же артистке (ежели Хорхе и отыщет таковую) нужно платить большие деньги, чтобы она согласилась выступать у них хоть какое-то время… Да еще в такой роли!
Но все попытки супруги отговорить Хорхе от этой бредовой затеи наталкивались лишь на глухое раздражение.

Глава 9
Я найду!

Так прошло несколько месяцев. «Богиня песни» покоряла мир. Ей рукоплескали и Европа, и Латинская Америка…
А у Хорхе же… дело ну никак не сдвигалось с мертвой точки!
…Он был достаточно живым и неунывающим человеком, предприимчивым и самоуверенным; присутствовала в нём и некоторая толика циничности: Хорхе Эрнандес прекрасно знал, как, умножая два на два, получить… пять, а то и десять песо. Но, увы, в музыкальной области он был полным профаном — бедовый ресторатор просто не знал, с чего начать.

…Миндалевидные кошачьи глаза, темные брови вразлет, точеная фигурка снились ему, но и только. Он закрывал глаза и видел милое, чуть неправильное лицо, вздернутый носик, высокие скулы, пухловатые губы и ямочки на щеках, длинные стройные ноги, волны волос и блики солнца на этих волнах…
Но лишь множилась коллекция видео да стопка журналов росла на полке, вызывая быстрые неприязненные взгляды Лауры.

— Кармела разбила тридцать тарелок, поскользнулась… — буднично сообщила ему супруга за ужином. Прежде, собираясь за столом, они всегда обсуждали ресторанные новости и проблемы.
— Что? — растерянно отозвался он, продолжая есть. — Кто такая Кармела?
— Посудомойка.
— А-а… Осторожней надо быть… Чёрт возьми, всегда одно и то же! Вычти у нее из зарплаты, — поморщился Хорхе.
— Нет-нет, что ты! Мы и так платим ей гроши, а она так старается, такая умница. Всю зарплату домой отправляет, родителям… К тому же, — улыбнулась Лаура, вспомнив большие лучистые глаза Кармелы, — молоденькая, симпатичная…
Хорхе удивленно посмотрел на жену, аккуратно положив вилку на край тарелки.
— Симпатичная? А где это ты смогла отыскать такую на пятьсот песо?
…Он уже привык к грубо скроенным лицам этих девиц из прибрежных поселков, не нашедших работы в порту или в городе, и не сомневался, что у новенькой посудомойщицы рыхлое, бесформенное тело, лишенное талии; широкий нос с горизонтально разлетающимися ноздрями, низкий лоб, тяжелый, слегка скошенный подбородок да глупые глаза навыкате, в которых невозможно прочитать ничего, кроме желания побыстрее и кое-как закончить работу, дабы улизнуть на танцы к портовым ухажерам.
— Вот! — взвилась Лаура, почуяв слабину. — Ты совсем отошел от дел! Ты когда был последний раз en la cocina?! Всё! Мне это надоело!!! Продавай бизнес и живи como el pobre**! — распалялась Лаура. — Можешь увешать ее портретами весь дом. Над тобой уже смеется даже София!
— Помолчи, женщина!!! — вскипел Хорхе, подпрыгнув на стуле и оттолкнув тарелку. — Много на себя берешь! Я всё вижу и всё слышу, не волнуйся… Вот найду певицу, и у нас будет лучший ресторан на всём побережье!
Лаура лишь махнула рукой — ну что можно возразить на дурацкие речи?..
Однако же эта сцена как-то взбодрила Хорхе. Наутро он решил учинить в заведении тотальную ревизию и даже проверить раскладку продуктов, чего не делал, полагаясь на Луиса, вот уже несколько лет.
Проверка проходила тяжко: Лаура рассказывала ему далеко не всё из повседневных событий. Везде он находил нарушения, а что-то являлось для него таким откровением, что даже не находилось слов. Хорхе становился всё мрачнее и мрачнее, всё отрывистее и резче звучал его голос.
Ревизия катилась по ресторанчику, словно неумолимое стихийное бедствие, вовлекая в свое движение всё, что попадалось на пути.
В посудомоечную он заглянул в конце дня, уже заранее раздраженный тем, что очередную неумеху, как видно, придется уволить.
— Вы разбили тридцать тарелок, сеньорита, — раздраженно начал он вместо приветствия, обращаясь к спине посудомойщицы. — Как прикажете с вами поступить?
Кармела вздрогнула, обернулась и посмотрела на него.
…Хорхе пошатнулся. На мгновение мелькнула мысль о землетрясении, но посуда не звенела и не ползла по столу, как при небольших толчках, изредка бывавших в Веракрусе. Нет, это всколыхнулась не подземная стихия — опору из-под его ног выбил испуганный взгляд миндалевидных глаз. Темные густые брови, немного вздернутый носик, пухловатые губы. Под черным халатиком, резко контрастировавшим со стопкой белых тарелок, угадывалось стройное, гибкое тело…
Казалось, бездна разверзлась под ногами Хорхе… Он привалился к косяку, пытаясь собраться с мыслями. Они кружились как-то отдельно друг от друга, не желая связываться воедино для объяснения того, что выглядело сейчас таким невероятным…
Кармела растерянно захлопала длинными ресницами, не зная, что ответить. Улыбка помимо воли расцвела на ее лице, и в довершение «чуда» на совсем еще детских щеках Хорхе увидел те самые ямочки…
Твердая почва окончательно ускользнула из-под его ног, и он завис между голубым океаном неба и столь же голубым и безграничным морским простором. Посудомоечная, ресторан, пляж и порт, город Веракрус, да и сама Мексика — просто перестали существовать.
Перед Хорхе стояла… его певица, его «Певица», держа вместо микрофона в красных, распухших от воды руках мокрую губку.
Хорхе ощутил, как падает из глубины неба в глубину моря, и ухватился рукой за косяк. «Разве так бывает? Нет… Да нет, это просто… Матерь Божья… Не может быть… С ума сойти… Чёрт побери…» — ураган путаных мыслей метеором пронесся в его голове, обдав тело горячей волной.
— Т-тебя зовут Кармела? — едва обретя дар речи, он всё же старался не выдать своего волнения и говорить спокойно, но ему это плохо удавалось.
— Да, сеньор, — выдохнула девушка и ухватилась за высокую стопку тарелок, словно пытаясь отгородиться ими от хозяина, не сводящего с нее глаз.
— Приведи себя в порядок и приходи вечером к нам домой… — сказал Хорхе и сам не узнал своего голоса, доносившегося из пересохшего горла.
Стопка посуды, за которую держалась девушка, задрожала, верхняя тарелка соскользнула в пустой чан и с грохотом разбилась. Но Хорхе словно оглох — он даже бровью не повел.
— Зачем? — ее сердечко провалилось в пустоту. — Я… я заплачу за разбитую посуду…
Хорхе наконец очнулся.
— Забудь про посуду, — для убедительности он скрестил перед собой руки с растопыренными пальцами. — Я нашел для тебя новое, интересное дело. Приходи, я расскажу, чем ты будешь отныне заниматься…
Лицо Кармелы вспыхнуло. Большие глаза ее стали еще больше, и в них отразилась вся гамма чувств; она нервно сглотнула и попятилась к чану, выставив перед собой правую руку с зажатой в ней губкой.
— Н-нет, я не хочу… сеньор… — тихо, но решительно заявила она и, вознамерившись защищать свою честь до конца, в первый раз взглянула хозяину прямо в глаза. «Все мужчины одинаковы!» — было написано у нее на лице.
Хорхе слегка испугался, что, поторопившись, с самого начала испортил всё дело. Эта дикарка еще, чего доброго, сейчас сбежит, и ему придется разыскивать ее по всему порту.
Он суетливо замахал руками перед своим лицом.
— Нет-нет-нет, это совсем не то, что ты думаешь… милая. Не бойся! Это… гораздо лучше, чем мыть посуду, — скороговоркой выпалил Хорхе и тут же вышел, опасаясь сгоряча наговорить лишнего.
«Лучше уж мыть посуду, — огорченно думала Кармела, извлекая осколки из чана, — чем… Ладно, схожу посмотрю, чего он от меня хочет, но… пусть только попробует сунуться ко мне!» Она хорошо помнила слова Лауры, обещавшей ей поддержку в сомнительных ситуациях.
…Двухэтажный дом Эрнандесов для портовой окраины Веракруса выглядел довольно роскошно. На входе Кармела разулась, однако… так и застыла на пороге, боясь поцарапать своими заскорузлыми пятками зеркально блестевший наборный паркет.
К счастью, вскоре в дверях показалась Лаура — знакомое улыбающееся лицо несколько успокоило девушку.
— Здравствуй, Кармела! — кивнула та, и девушка едва нашла в себе силы ответить.
«Тридцать одна разбитая тарелка, — билась в мозгу навязчивая фраза. — Чем они заставят меня платить за них?»
— Не бойся, дорогая, проходи, — добавила хозяйка; в подкрепление своих слов она взяла Кармелу за руку и повела в гостиную. — А София подаст нам ужин.
И прислуга София, поймав кивок хозяйки, предназначенный уже ей, пошла на кухню, по пути пытаясь сообразить, что же может связывать сеньору Эрнандес с этой перепуганной миловидной девушкой, чье лицо показалось ей таким неуловимо знакомым…
В гостиной их уже дожидался Хорхе. Широко улыбаясь, он взял ее за локоть и бережно усадил за стол, покрытый белоснежной скатертью. София принесла ужин, но Кармела не притронулась к нему. Сервировка и блюда воспринимались ею как шикарные экспонаты, на которые следует лишь любоваться. Кармела держалась настолько настороженно и скованно, что Лауре пришлось буквально влить в нее бокал вина, прежде чем та смогла говорить.
— Посмотри на эти фотографии… — Хорхе вручил ей несколько снимков, где Певица в соответствующем наряде и макияже довольно сильно походила на мексиканку. — Посмотри на эту. Вот еще… Это известная певица. Ты слышала ее песни?
Девушка молча покачала головой.
Откуда ей знать, какие песни поет эта красивая мексиканка?
— Ну посмотри же на нее внимательно: не напоминает ли она тебе кого-то? — Хорхе стал проявлять нетерпение. Но Кармела снова и снова отрицательно мотала головой, жалобно смотря не столько на фото, сколько на Хорхе и тщетно пытаясь сообразить, что же она должна ответить.
Добрая Лаура в который раз поспешила ей на помощь. Она принесла зеркало и с улыбкой протянула его девушке.
«Как же я сразу не заметила этого сходства?» — удивлялась Лаура, а Кармела испуганно смотрела на свое отражение и думала только о том, что совсем ничего не понимает… То есть абсолютно ничего.
Не выпуская зеркала из рук, девушка подняла на Лауру вопросительный взгляд, затем перевела его на Хорхе: «Чего же все-таки хотят от меня эти милые люди?»
— Кармела, да ты же как две капли воды похожа на нее, посмотри! — мягко промолвила Лаура и постучала по зеркалу, приглашая снова заглянуть в него, а Хорхе довольно рассмеялся.
«Я… на нее?!» — взорвалось в голове у Кармелы; она тщетно пыталась постичь смысл этой странной шутки, но любые предположения на сей счет отсутствовали.
«Чего они хотят? Что им от меня нужно? — разглядывая фото „звезды“, она не находила и десятой доли сходства с ней. — Как это вообще может быть?! Пресвятая Дева Мария, кто она и кто я?!» — ее жалобный взгляд словно спрашивал это у певицы, смотрящей на нее большими, непередаваемо прекрасными глазами…
Хорхе же с Лаурой наперебой принялись убеждать ее, что эта сверкающая красавица со сложной прической и множеством украшений похожа на нее, как родная сестра. Наконец и самой Кармеле стало казаться, что определенное сходство между ними действительно есть… И Хорхе, поняв, что девушка заколебалась, поведал ей о своем плане.
Голова Кармелы шла кругом и отказывалась соображать. Из нее хотят сделать певицу?
Из нее?!
Что произошло с этими уважаемыми людьми, раз они предлагают ей такое? Кармела почти не знала Хорхе — но Лаура?! В ее вменяемости она никогда не сомневалась…
— Вы будете платить мне столько же? — лишь смогла вымолвить она, опасаясь, как бы забавы хозяина не помешали ее главной цели — заработать побольше денег для своей семьи.
— Нет! — просиял Хорхе, решив, что Кармела наконец всё поняла. — Ты будешь получать… вдвое больше — тысячу песо для начала, идет? — его глаза довольно блестели. — Посуду больше мыть не будешь, забудь о ней! На твое место я найду другую…
При этих словах Лаура с Кармелой почти одновременно ощутимо вздрогнули, подумав каждая о своем, но, возбужденный успехом своей идеи, Хорхе уже ничего не замечал.
— Давай попробуем немедленно!
— Ты с ума сошел! — глаза Лауры сверкнули. — Дай ей прийти в себя! Иди спать, а мы… посидим, поговорим еще.
— Ну да… Пожалуй, так действительно будет лучше… — вздохнув, нехотя согласился Хорхе. — Но начнем завтра же, с утра!
С его уходом Кармела немного расслабилась и смогла хотя бы притронуться к еде. Лаура еще раз доходчиво объяснила, что и как намерен предпринять ее чудаковатый муж.
Кармела слушала ее с широко раскрытыми глазами, тыча вилкой в опустевшую тарелку; на не умеющем ничего скрывать лице сомнения сменялись то растерянностью, то беспокойством: «Я надеюсь, эти добрые люди не заставят меня танцевать полуобнаженной, как на той ужасной площади?»
Лаура тронула ее волосы, едва касаясь, провела пальцами по щеке. Теплая волна спокойной нежности накрыла Кармелу. Она вспомнила, что точно таким же жестом касалась ее щеки Тересия, когда хотела успокоить дочь. Девушка на миг прикрыла глаза, почувствовав вдруг неимовернейшую усталость, словно она перед этим два дня без сна и отдыха мыла посуду.
— Я лично не допущу, чтобы с тобой в нашем доме произошло что-то нехорошее, — мягко произнесла Лаура, и Кармела, вздрогнув, не сразу поняла, что слышит голос не матери, а строгой хозяйки ресторана, в котором работает посудомойкой… Впрочем, нет, уже не посудомойкой. Если она всё правильно поняла, работать ей теперь вообще не нужно. Она будет петь, танцевать и — получать за это каждый месяц тысячу песо! А за тем, чтобы Хорхе не обманул неопытную девушку, проследит Лаура. Ей Кармела доверяла полностью.
Обескураженная событиями прошедшего вечера, Кармела уже собралась уходить, как на пороге опять появился Хорхе.
— Куда это ты собралась на ночь глядя? — удивленно протянул он — и тут же произнес не терпящим возражений тоном, обращаясь уже к жене: — Пусть София постелет ей в комнате для гостей.
Похоже, Хорхе теперь не собирался расставаться со своей чудесной находкой ни на минуту!
Лауре оставалось только подчиниться, а Софии — застелить постель, сохраняя невозмутимый вид и ничем не демонстрируя своего удивления и любопытства, которое прямо-таки распирало ее изнутри.
…Кармела долго не могла уснуть. Она ворочалась на прохладных атласных простынях, недоумевая, почему ее положили одну на широченную кровать, на которой запросто уместились бы и ее братья-близнецы, и Кармела с сестрами, — в родительском доме им часто приходилось спать вместе, особенно когда близнецы были еще совсем маленькими. Она подложила под спину вторую подушку и села на кровати, обхватив колени руками. События прошедшего дня, прокручиваясь в голове, вспыхивали, меркли и никак не хотели выстраиваться в логическую цепочку. Кармела вспоминала мать, отца, братьев и сестер, словно родные образы могли дать ей добрый совет, в котором она сейчас так нуждалась. Вспоминала дом у самой линии прибоя, поселок, раскинувшийся на берегу залива, воскресные службы в маленькой церкви… И танцы на песке.
…Зажигательная мелодия проникает в каждую клетку, ритм становится пульсом, кружащийся вихрь делает тело невесомым, а босые ноги едва касаются песка… Черное платье темной пантерой крадется, догоняет, бросается на бедра и… вновь отстает, не успевая за огненным темпом движений растворенного в ритме танца тела… Окружающий мир превращается в сверкающий калейдоскоп — блеск заходящего солнца сменяется блеском морских волн и восхищенных глаз Рауля… И нет усталости, голода, огорчений и обид. Есть только танец и песня. И восторженные взгляды.
…Наутро она усилием воли заставит себя подняться с постели. Напьется чаю, чтобы приглушить голод, глубоко вздохнет и… начнет суетиться по хозяйству, понимая, однако, бессмысленность подобной работы: за нее у семьи и можно взять разве что tortillas y mate de coca!
Настанет вечер, она опять наденет свое любимое черное платье и пойдет танцевать, хотя всё тело ломит от усталости, а желудок сводит от голода.
Но это лишь до тех пор, пока не заиграет музыка! Тогда всё исчезнет — и всё начнется заново: родится новый мир, восхищенный ее танцем! И Кармела знает это…
«Но вот теперь… Что будет завтра? Я буду петь и танцевать для богатого сеньора? Что ж… лишь бы платил да не лез под юбку. (Она, еще не познавшая мужчину, так боялась этого!) И все-таки… Может быть, я сплю, а это и есть сон?»
В конце концов она всё же заснула и, хотя проснулась уже через пару часов, чувствовала себя бодрой и свежей, словно проспала часов восемь подряд…
А проснулась Кармела, наверное, от любопытства. Ей не терпелось начать новый день, обещавший быть не похожим ни на один из дней ее прежней жизни.
И обещания начали сбываться с самого утра. Для начала ее ждали ванна и роскошный завтрак. Девушка робела, но втайне наслаждалась новыми впечатлениями, безотчетно пытаясь запомнить их все до мельчайших деталей. Она пыталась сохранить любую минуту этого странного дня — чтобы потом доставать их из потаенных мест памяти, отирать пыль и вдыхать почти неуловимый аромат каждого драгоценного мгновения. Ведь эта сказка не могла длиться вечно…
Но необыкновенный день продолжался: в гостиной стояли огромный телевизор и видеомагнитофон. Красивая мексиканка в сотый раз пела свои хиты: пленка местами уже стерлась, и на изображении «выбивало» строки, а звук «плыл». Девушке же казалось невероятным, что вот так просто, не выходя из дома, можно смотреть любой концерт — и смотреть столько, сколько пожелаешь. Как она мечтала, чтобы рядом оказалась ее семья и увидела все эти чудеса; Энрике с Эрнесто… они визжали бы от восторга!

А Хорхе… О, как же он хотел, чтобы эта ночь прошла для него быстрее! Сон мог бы спрессовать время, превратив его в один миг, но… Открытая бутылка вина так и осталась нетронутой; он курил сигарету за сигаретой, чего раньше в доме за ним не водилось, и смотрел в небо, усыпанное мириадами звезд…
«Я сделаю из нее „звезду“, чего бы мне это ни стоило… Я сделаю ее не хуже… той, иностранной и недоступной, — Хорхе усмехнулся, словно поймал себя на каком-то мальчишестве. — Будет не хуже. Я уверен! А… моя девочка справится, я знаю, только сначала потрудиться нужно мне!»

…Бессонная ночь принесла свои плоды. К утру Хорхе понял простую вещь: без нарядной одежды и косметики Кармела не сможет ощутить себя певицей.
Привыкший не только принимать решения, но и тут же воплощать их в жизнь, Хорхе ранним утром отправил Софию в центр города, дав ей подробную инструкцию, а Лауре, чтобы подобрать макияж для Кармелы, пришлось не единожды просмотреть видео, где лицо Певицы оператор долго держал крупным планом.
Однако это была лишь прелюдия — основные действия намечались позже. Хорхе собирался отвести девушку к лучшему парикмахеру, косметичке и дантисту, а также пошить сценические костюмы, в точности соответствующие нарядам его певицы.
…Преображенная, Кармела не узнавала себя. Прикосновение красивой ткани к ее телу привело ее в детский восторг. Она уже не была индейской девушкой из прибрежного поселка. Глядя в зеркало, она видела персонаж интересной сказки, действие которой разворачивалось прямо у нее на глазах, а вовсе не Кармелу. Она примеряла на себя чужой образ и, хотя еще не стала иной, менялась стремительно. Возможно, сказался генетический опыт предков ее отца — ольмеков, которые частью были изгнаны со своих земель на побережье залива Кампече другими индейскими племенами, частью растворились в пришельцах, приняв их обычаи, образ жизни, начав носить их одежду, петь их песни, верить в их богов…
Девушке дали свернутый в трубочку глянцевый журнал — ничего похожего на профессиональный микрофон в доме, разумеется, не было. Кармела робко и неловко взяла его за середину и опустила руку. Пока в ее руке был именно журнал. В скором времени, однако, ему предстояло превратиться в микрофон.
…Целый день она смотрела записи, нажимая на пульте три кнопки: PLAY, REW и FF — поначалу робко, боясь сломать «серебристое чудо», а потом всё уверенней и уверенней. Кармела вглядывалась в экран, ловя каждое движение певицы, малейший ее жест. Потом вскакивала и бежала к зеркалу, пытаясь точь-в-точь повторить то, что увидела. Пыталась держать свой «микрофон» точно так же, как и она; пыталась, как она, двигаться, как она, улыбаться и… хохотала, глядя на себя. Иногда их движения не совпадали, но время от времени становились почти синхронными — Кармела уже чувствовала, где Певица взмахнет волосами, а где переложит микрофон из одной руки в другую. Неопределенность ушла, а первое напряжение спало: ей уже хотелось пробовать и пробовать, искать и искать, добиваясь сходства.
Хорхе намеревался воочию наблюдать процесс превращения посудомойщицы в объект его обожания, но его присутствие до такой степени стесняло девушку, что он в конце концов понял это сам и удалился.
Он уже перестал сомневаться в успехе своей достаточно авантюрной затеи, когда взглянул в горящие глаза Кармелы, вдохнул запах ее пота и понял, что разбудил в ней ребенка; да чего греха таить — Хорхе и сам в душе был большим ребенком, и… он был благодарен ей! За то, что она согласилась. За то, что у нее получалось, и гораздо быстрее, чем он мог себе это представить; за то, что Кармела сама хотела добиться точного, почти зеркального сходства, став (подумать только!) для него живой копией великолепной, роскошной, потрясающе красивой певицы, по которой сходила с ума добрая часть молодых мужчин в Европе и Азии…

Глава 10
Чудесный мир

Кармела работала, не обращая внимания ни на что другое. Она не привыкла принимать пищу три раза в день и лишь качала головой, когда София приглашала ее к обеду. Да и вечером, устав за день от непрерывных репетиций, порой не притрагивалась к ужину, а мгновенно засыпала, едва голова касалась подушки.
Она уже забыла, что не так давно была безумно счастлива лишь от возможности мыть посуду и получать за это немного денег. Теперь она и не вспоминала о посуде. За внешними изменениями робко, несмело начали формироваться изменения внутренние. Кармела сама захотела попробовать поиграть в эту игру.
«Какое мне дело до капризов богатого сеньора? — думала она, глядя на свое еще не совсем привычное отражение в огромном зеркале, купленном специально для нее. Отражение пыталось поймать и запомнить очередное сложное движение певицы на экране. — Пусть забавляется, лишь бы платил да не приставал!»
Движение ускользало, не давалось, но Кармела, привыкшая всегда «выжимать» из себя максимум, оставляла свое несчастное тело в покое лишь тогда, когда очередной рубеж был покорен.
…Каждое утро всё повторялось вновь и вновь. Певица была гибка и грациозна, но и Кармела была не лыком шита; «звезда» из Европы могла без перерыва отработать два изнурительных концертных часа, но и выносливый организм мексиканки, тренированный танцами на побережье, с такой нагрузкой справлялся играючи.
Часами изучая формулу обаяния «звезды», всматриваясь в Певицу и вслушиваясь в ее пение так сосредоточенно, как не вглядывался и не вслушивался, наверное, ни один фанатично преданный ей поклонник, девушка не могла остаться к ней равнодушной. Этот образ захватил ее: Кармела уже почти влюбилась в далекую, незнакомую ей девушку на телеэкране и стала понимать одержимость Хорхе… Да, в такую невозможно не влюбиться!
Энергетику Певицы передавали даже нерезкие, дрожащие записи.
Кармеле уже хотелось быть не хуже… И даже непонятный язык, казавшийся вначале смешным, «птичьим», отныне не смущал ее; она захотела научиться разговаривать и петь на этой «абракадабре» так же легко, как на своем диалекте испанского…
Что труд артиста неимоверно тяжел, Кармела поняла уже через неделю репетиций, хотя правильнее было бы назвать их тренировками на износ: она уже не отказывалась от ужина — в противном случае у нее просто не нашлось бы сил подняться утром. Девушка и так буквально сгоняла себя с постели — навстречу боли во всём теле и… какой-то солнечной, яркой радости, которую обретала, беря в руки уже затертый журнал. Тот послушно сворачивался в трубочку, а Кармела привычно повторяла заученные наизусть жесты и слова…
В ней сейчас бурлило и выплескивалось наружу всё то, что она недоиграла, недопела в детстве, слишком рано познав нужду и до срока повзрослев. Для нее это была всего лишь игра — захватывающая, прекрасная игра, уводящая ее в сверкающий огнями мир певицы, полный до краев любви и восхищения. Она не думала о том, что будет завтра, — просто вставала утром и погружалась в поток незнакомых слов, чтобы вынырнуть из него поздно вечером и, добравшись до кровати, упасть на прохладные простыни — до нового утра, окунающего ее в новый поток.

Хорхе не знал теперь, каким богам молиться: простая посудомойщица на глазах превращалась в ту, о прикосновении к которой он не смел и мечтать! Но от Лауры не укрылись ни усиливающийся день ото дня блеск в глазах мужа, ни особая задумчивость, поражавшая его в те минуты, когда он наблюдал за репетициями Кармелы.
— Ты доволен? — Лаура хорошо знала, что означает блеск глаз в сочетании с задумчивостью, и не была намерена лишь безучастно наблюдать за развитием событий. — Ты сделал, что хотел… Смотри, как она старается! Похоже, что у нее всё получится…
Хорхе кивнул, не глядя на жену. Вряд ли он слышал, что она сказала. И Лаура поняла это.
— Если ты и теперь не найдешь времени, чтобы заняться семейным бизнесом, я перепишу заведение на себя… И ты знаешь — я смогу это сделать, — Лаура говорила тихо, но Хорхе великолепно расслышал каждое слово и тут же живо повернулся к жене. — Ведь прошло всего пятнадцать лет, — Лаура продолжала неторопливо гнуть свою линию. — Или ты уже забыл, на чьи деньги купил ресторан и кем был до того, как сумел вскружить мне голову? — она многозначительно выгнула бровь.
Удивление на лице Хорхе сменила жесткая усмешка, но продержалась она лишь до следующей фразы Лауры.
— И попробуй только дотронуться до девочки, слышишь?!
Хорхе вздрогнул.
Его взгляд мгновенно стал мягким и даже ласковым. Конечно, он всё слышал и всё помнил… Уж он-то никогда не забывал, что истинные владельцы «Лауры» — его жена и тесть. Но в другой ситуации Лаура сильно рисковала бы, угрожая ему. Кроме денег, на свете есть достоинство, самоуважение, гордость, наконец. Его жена поплатилась бы за одно только упоминание о его прошлом, мало достойном уважения, — водились, водились за ним по молодости кое-какие грешки, о которых не следовало знать властям…
О, как не любил он вспоминать этот период своей жизни!
Нет, только не сейчас — сейчас он согласился бы на что угодно, лишь бы не спугнуть свою мечту, свою «Певицу», по воле судьбы спустившуюся с заоблачных высот прямо к нему в гостиную… К нему в сердце.
В доме Эрнандесов наступило хрупкое равновесие.

К концу второй недели неутомимому организатору этого странного проекта пришлось ехать в Мехико за новыми кассетами, поскольку многие из старых пришли в полную негодность. Оттуда он привез и свежие записи — композиторы «звезды» были плодовиты, а продюсеры — расторопны. Его любимая певица находилась на пике своей карьеры.
Отныне Хорхе уже не требовалось убеждать Кармелу ни в чём — ее голова сама давала задание телу, рукам и ногам, а привыкший много работать организм отвечал ей взаимностью.
Ночью ей снилась Певица: Кармела уже чувствовала ее магнетизм, ее настрой, ее экстаз… И когда камера показывала зрителей, девушка представляла, что это ее зрители, что восторженный огонь в их глазах зажгла она — и ей хотелось стать достойной этого огня!
…Разноцветные лучи прожекторов метались по сцене и зрительному залу, менялись картинки на проекционных экранах, а в глубине бежали буквы, слагающие звездное имя. Густой дым плыл по подмосткам, окутывая ноги певицы и ее музыкантов, — и видно было, что музыкантам нравятся мелодии, которые они играют, нравится сама певица, ее песни, а певице — нравятся зрители, музыканты и даже операторы, снующие вокруг них с громоздкими камерами…
И всё это отныне очень нравилось самой Кармеле — ведь теперь это был ее мир, и она чувствовала себя его неотъемлемой частью. Этот мир звучал по-особенному — наивно и горячо восхищалась Кармела его мелодией; а люди на сцене уже не казались ей существами с другой планеты. Они уже не были чужими. Напротив, ей казалось, что она знает их много-много лет.
Очень хорошие и добрые люди.

…На очередную встречу с Серхио новоиспеченная «певица» прилетела как на крыльях — радостная, счастливая, вся какая-то ожившая, словно светящаяся изнутри. Он был поражен — внешний вид Кармелы, ее глаза говорили о том, что произошло нечто невероятное. Но что? Серхио молча разглядывал девушку и не решался задавать вопросы. А когда Кармела вместо обычных пяти сотен протянула Серхио тысячу песо, тот и вовсе лишился дара речи. Она улыбнулась, пожала плечами и пошла, а он всё сидел, разглядывая через ветровое стекло вывеску бензоколонки.
С хрустом включив передачу, Серхио вырулил на дорогу. Но вместо уходящего вдаль шоссе, едва освещенного ближним светом фар, он видел перед собой счастливые, лучистые, по-детски озорные глаза… своей Адрианы! Время от времени Серхио притормаживал, внимательно всматривался в темноту перед машиной, тер рукой глаза и многозначительно произносил:
— Да-а-а… Порт-то, пожалуй, здесь ни при чём…

— У твоей дочери всё отлично, она такая счастливая, похоже, ей удалось сделать карьеру… в порту, — сообщил он, вручая безмерно удивленному Пако тысячу.
— Карьеру?! — глаза Пако полезли на лоб. — Но она работает посудомойкой… Хотя, возможно, ее перевели в официантки или даже… в барменши?.. О боги, а если…
Весь следующий день он не находил себе места.

Глава 11
Растворяюсь в песне

При изначальной переделке здания под ресторан была сооружена и небольшая сценка; однако она никак не могла соответствовать масштабу того, что запланировал «большой ребенок». Да и само здание, сказать по правде, давно нуждалось в ремонте. Требовались деньги, и немалые. Хорхе опустошил семейную кассу, и Лаура этому не препятствовала.
«Может быть, из этой затеи что-то и выйдет, — думала она, глядя, как горят глаза девушки. — Хм, надо признать, иногда у моего муженька кое-что получается…»
…Но Кармела еще не ощущала себя певицей — она лишь хотела ею стать; она хотела попробовать быть похожей на «звезду», поющую на незнакомом ей языке. Она хотела… нет, не влезть в Ее шкуру, не стать Ею… Скорее, Кармела просто полюбила ее, и ей казалось, что она ее понимает. Кармела хотела быть с ней рядом, хотела, чтобы та сказала по-испански ей, Кармеле: «Я ведь тоже не родилась певицей. Давай, девочка, трудись — отдавай себя всю, и у тебя обязательно получится!» Кармела ощущала себя ученицей этой прекрасной девушки, на которую она так старалась быть похожей и которая стала ей вдруг ближе всех, не считая семьи. Далекая певица казалась ей кем-то вроде взрослой и опытной старшей сестры, хотя их разница в возрасте составляла всего лишь несколько лет.

Хорхе же тем временем развил невиданную доселе активность: здание ресторана отремонтировали, устроили сцену и танцпол. Хорхе сам ездил вместе с нанятым техником выбирать акустические колонки, усилители и микрофон, доводя спеца до белого каления своей дотошностью.
Его глаза светились едва ли не ярче, чем у Кармелы.
Сценические костюмы он заказал в том салоне Веракруса, где обслуживались лучшие люди города; прическу, макияж, маникюр и педикюр Кармеле делали специалисты из телестудии… Перед глазами этих профи находились многочисленные фото Певицы; сеньоры из кожи вон лезли, добиваясь нужного сходства и стремясь отработать изрядный гонорар. Впрочем, работали они с удовольствием — ведь на их глазах и их стараниями сама Певица сходила с глянцевой обложки прямо к ним в студию!
Кармела же, будучи объектом пристального профессионального внимания, чувствовала себя весьма неловко и очень смущалась, когда проворные пальцы вертели ее во все стороны, словно манекен. И всё же ей не терпелось увидеть результат — правда она немного опасалась, что в конце концов окажется недостаточно похожей на Певицу, разочарует Хорхе и…
Но об этом «и» она старалась не думать.

Кармела торопила события, торопил их и Хорхе. Рабочие еще красили фасад, а она уже вышла на сцену, по-хозяйски обозревая танцпол и столики. Здесь она буквально преобразилась — как-то неожиданно даже для самой себя. Она была одна: рядом не было ее звездной подруги, ее наставницы, подсказывающей с экрана, как себя вести, и направляющей ее движения, — зато перед Кармелой была стойка с настоящим микрофоном!
Кармела мысленно попрощалась с истрепанным журналом и благоговейно провела пальчиком по его преемнику — предмету, виденному ею раньше только на экране…
Предмету, который с этого дня обещал стать ее постоянным спутником.
Микрофон был тем мостиком, который соединял ее с Певицей, магическим средством — той самой волшебной палочкой, превращающей замарашку в сказочную принцессу, — и казалось, что стирается грань между ними двумя: «звездой» и посудомойщицей. Кармела уже была готова очутиться в «заэкранье» сама. Теперь ей нужно было лишь отработать грациозный жест, которым предстояло снимать микрофон со стойки, — и она занялась этим немедленно.
Хорхе заказал все концертные наряды, какие видел на записях. Чтобы доставить их из ателье для новоявленной примадонны, пришлось нанимать небольшой фургон.
Для первого выступления Лаура выудила из разноцветного вороха самый роскошный туалет. Блестящей горкой лежали на столе украшения — мода того времени диктовала внушительную бижутерию, и Певица охотно этой моде следовала. Кармела уже и так была вне себя от предвкушения; а то, что всё это великолепие было пошито и куплено специально для нее, и вовсе приводило девушку в такое нужное сейчас ей (и Хорхе!) эйфорическое состояние…
Пышная прическа, искусно подведенные глаза, обилие массивных украшений; широкие накладные плечи, стянутая поясом узкая талия, мини-юбка, туфли без каблуков и — лучезарная улыбка: таков был образ певицы.
Такой предстояло стать и Кармеле.
Теперь всё было готово для генеральной репетиции. Заведение закрыли. Лаура помогала Кармеле наряжаться и делать макияж, София была на подхвате, а «будущая звезда» старалась не вертеться и поменьше смотреться в зеркало. Со стороны это действо походило на подготовку невесты к свадьбе в странах Востока.
Наконец суперфигуру Кармелы облачили в супернаряд, а ее мосластые широковатые ступни — в мягкие туфли-балетки. О Мать Мария, какое счастье, что Певица предпочитала эту обувь! Ноги Кармелы не влезли бы в узкие туфли на каблуке; она просто не смогла бы отработать в них и получаса, не говоря уж о программе целого вечера… В этих же «лодочках» она чувствовала себя будто босой. «Спасибо тебе, моя богиня!» — девушка поцеловала фото. «У тебя всё получится!» — ответили ей глаза Певицы.
…Приготовления были почти закончены, когда неожиданно в импровизированную гримерную зашел Хорхе.
Давно, еще со времен своей бурной молодости, он не испытывал такого потрясения!
Перед ним стояла… известная артистка. И готовилась к выходу на сцену. Задумчиво поправляя наряд и рассматривая свое отражение в зеркале, она щурила искусно подведенные глаза… Всё, что он мог сделать сейчас, — подарить ей цветы и… робко попросить автограф!
На ватных ногах, с колотящимся сердцем Хорхе вышел в зал и присел за столик; Лаура и София позже последовали за ним. Приглашенный техник настроил аппаратуру, включил запись и притушил свет…
Сердце готово было выпрыгнуть из груди Кармелы.
Она с ужасом поняла, что ничего не помнит — ни единого слова, ни одного движения!
Но с первыми аккордами ее тело, натренированное двухмесячными «репетициями», само задвигалось в такт музыке, а текст песни на чужом языке, слившись с мелодией, сам собой слетел с губ. Кармела воодушевлялась всё больше и больше: песни сменяли одна другую, но она не сбавляла темпа, порой не попадая в фонограмму. Она пела не шепотом, и в паузах был слышен ее голос, если она начинала чуть раньше Певицы.
Поставили второй диск. В лучах софитов блестело не только платье — обнаженные плечи, шея и лицо певицы заблестели от пота. И со стороны казалось, что так оно и задумано гениальным режиссером: ведь в «звезде» и не должно быть ничего тусклого и холодного. Пока она находится на сцене, каждая частица ее тела должна светиться и сиять.
…Хорхе понял, что девушка будет петь, пока не упадет от усталости, и сам решил прервать концерт. Он поднялся на сцену и молча обнял ее… Запах разгоряченного тела, смешанный с запахом духов, возбудил его; он провел рукой по влажным волосам Кармелы и ощутил своей грудью ее бешено колотящееся сердечко…
Не было никаких сомнений: он обнимает свою любимую Певицу, словно чудесным образом сошедшую с экрана или на часок заехавшую к нему после концерта в Мехико!..
Хорхе чувствовал себя хозяином мира.
…Восторженные аплодисменты семи человек по шуму не уступали рукоплесканиям полного зала, получившего море удовольствия, — будто только что закончился долгожданный концерт приезжей знаменитости. Лаура растерянно обернулась. Супруги были настолько захвачены представлением, что не заметили, как у них за спиной разместился весь персонал таверны, просочившись на цыпочках из дверей в конце зала.

Глава 12
Звезда побережья

В скором времени перед посетителями предстала совершенно другая «Лаура» — теперь ее по праву можно было считать настоящим рестораном!
Впрочем, само название изначально обязывало открыть именно ресторан, а не обычную пулькерию (надо ли говорить, что теща просто не позволила бы Хорхе сделать из «Лауры» забегаловку), посему заведение было больше, солиднее и представляло собой нечто среднее между таверной и приличным кафе или даже небольшим ресторанчиком. К первой оно относилось по ассортименту блюд, а к последним — по уровню сервиса.
…Здесь было значительно чище и уютнее, чем у конкурентов, да и персонал работал довольно расторопно, что в мексиканских заведениях общепита средней руки — скорее исключение, чем правило. За этим строго следила сеньора Эрнандес, хотя временами держать работников в узде было трудновато: те быстро догадывались о ее доброте, таящейся за внешней суровостью, и, бывало, этой добротой пользовались. Но в вопросах чистоты и сервиса хозяйка была непреклонна.
Что же до остального… Небольшой зал, веранда, кухня, несколько подсобных помещений, скромный штат наемных рабочих — стандартный для подобных заведений набор. Из такого набора была собрана и «Лаура».
Но вот теперь… Наряду с отремонтированным фасадом и залом в ней отныне имелись уютная сцена и новая мебель, профессионально установленная светотехника, аппаратура и — главное…

…Субботний вечер в «Лауре» начался как обычно: в зале собралось десятка три посетителей. Под томные латиноамериканские ритмы лениво двигалась по танцполу молодежь, а frecuentadores* не торопились делать заказы, обсуждая обновленный интерьер. «Что случилось с Хорхе? Мы всё равно не сможем платить ему больше. Не вылетит ли он в трубу? Ведь матросы сюда заходят не так часто, как к Карлосу… Да и девочек он не держит… Да уж не собирается ли он завести их, как у Мигеля в „Сомбреро“?!»
Внезапно мелодия сменилась аккордами самого известного хита Певицы, хорошо знакомого большинству собравшихся…
И тут на сцену легко — не вприпрыжку, по-детски, а именно легко, как настоящая «звезда», — выпорхнула Кармела. Одновременно зажглись разноцветные софиты.
Изящным отработанным движением Кармела взяла микрофон, и… весь зал просто наполнился ею!
Все были настолько поражены ее внезапным появлением, ее видом, ее живым, естественным и, главное, таким искренним исполнением, ее профессиональной, как всем показалось, манерой держаться на сцене, что напрочь забыли про танцы и еду. Затаив дыхание, зал смотрел на сцену, чтобы не упустить ни секунды этого невероятного выступления, чтобы видеть и слышать только Кармелу, ибо пела именно она, а не Певица — и в этом каждый мог себе поклясться. Это была не халтурящая ресторанная певичка, которой всё до крайности опостылело, — это была Звезда!
Идеально подогнанный сценический наряд и со вкусом подобранный макияж создавали неотразимый образ; los obreros del puerto* видели перед собой не певицу портовой таверны, а нечто дорогое, качественное, а посему в принципе недоступное этому захолустью.
«Где ее разыскал этот caballero de industria?»** — недоумевали завсегдатаи «Лауры» и обменивались красноречивыми взглядами: Poderoso caballero es don Dinero* — намекая на состояние его тестя.
…Три часа посетители не отпускали Кармелу со сцены, награждая не столько аплодисментами, сколько одобрительными выкриками. Три часа официантки сновали из кухни в зал как заведенные, а повар еле успевал сдергивать с плиты всё новые и новые блюда — сеньоры и сеньориты в этот вечер востребовали всё, что было на кухне…
Девушка уже почти теряла сознание, когда Хорхе подхватил ее на руки и отнес в комнату отдыха персонала, которая теперь служила Кармеле гримерной. Он бережно положил ее на диван и хотел сказать что-то, но Кармела умоляющим взглядом попросила его удалиться. Ей нужно было побыть одной.
Чтобы вдоволь нареветься… Чтобы спросить у Певицы что-то… Чтобы навсегда проститься с той Кармелой, что приехала из поселка.
…Портовая публика, большей частью никогда не бывавшая в дорогих ресторанах центральных районов Веракруса и не избалованная изысканными зрелищами, валом повалила поглядеть на красотку. Мало кто понимал, что Кармела поет не сама, а под фонограмму, настолько естественно и красиво она выглядела на сцене.
Вскоре ее имя стало известно всему порту.

…Если для европейской певицы сценой являлся мир, то для Кармелы миром являлась сцена этого ресторанчика… Парадоксально, но между тем и другим не было такой уж огромной разницы.
Певица выступала не из-за денег и славы — она пела потому, что не могла не петь. У нее была потребность выходить на сцену и, купаясь в затопляющих подмостки волнах зрительского обожания, становиться чуть иной: словно звезда, она разгоралась от лучей, льющихся на нее извне, и тем ярче светила, чем больше света было в устремленных на нее глазах. Певица и была звездой — не по расхожему определению, давно ставшему штампом, а по сути своей.
Наркотик всеобщего обожания испробовала и Кармела. Быть может, ей достался более легкий его состав, но теперь она тоже узнала, каково это: приковывать к себе восторженные взгляды и вспыхивать миллионом искр от их сияния. Кармела не просто открывала рот под фонограмму — она щедро отдавала свою энергию, выплескивала всю себя без остатка, и ей было абсолютно неважно, кто находился перед ней — с полсотни трудяг или многотысячный зал… И если посудомойщицей она работала, то на сцене — жила, творила, оставляя там частицу себя каждый вечер. Впервые в жизни она трудилась не для того, чтобы выжить, а чтобы жить. Жить своей новой, вдохновенной, искрящейся жизнью.

…Очередной визит на бензоколонку уже с тремя тысячами закончился необычно: Серхио пожелал поехать вместе с ней в заведение, дабы увидеть, каким образом дочь достаточно уважаемого и честного человека зарабатывает такие невероятные, немыслимые деньги. Ибо перед его глазами всё еще стояло неверящее, «опрокинутое» лицо Пако, осторожно забирающего из его рук две тысячи песо…
«Инспекционная проверка» окончилась безмерным удивлением. Серхио лишний раз убедился, что Деве Марии подвластно всё.

И Кармела не забывала каждый день благодарить Пресвятую Деву, но прекрасно понимала, что святая заступница не станет помогать тем, кто себя жалеет. Конечно, ее работа была для нее радостью, а от радости, как известно, не устают, но…
На износ работала и Певица. Ее день был расписан по часам, график гастролей составлялся на год вперед — она знала, чем будет заниматься в конкретный день и час, и, в сущности, не распоряжалась ни своим временем, ни собой… Ее контракт не учитывал ни усталости, ни болезней — такого пункта там просто не было.
Певица объездила едва ли не все страны мира — от Европы до Японии, от Южной Африки до Латинской Америки, но не увидела при этом ни одной страны: они слились для нее в нескончаемый концертный тур, изматывающий и триумфальный.
Ведь ею неожиданно заинтересовался весь мир!
Заинтересовался — и призвал в свои кумиры, даря ей звездное сияние и мечтая заполучить от нее хоть одну искорку звездного блеска…

Кармелой же, неожиданно для самого Хорхе, заинтересовался весь Веракрус.
Отныне перед его рестораном останавливались дорогие машины; из них выходили роскошные женщины в сопровождении солидных сеньоров. Но гораздо больше ресторан привлекал простой публики, и этому Хорхе был рад вдвойне. Тот, кто приехал на «мерседесе», вряд ли вернется, а тот, кто пришел пешком, придет и завтра, и послезавтра…

Глава 13
Мы любим тебя!

Под утро Кармела отправлялась отдыхать в одну из комнаток старой, но достаточно шикарной (в свое время) виллы, где раньше проживал богатый землевладелец. Неудачно играя на зерновой бирже, он разорился, и дом пошел с молотка. Известный в городе владелец сети гостиниц купил его, превратив в некое подобие доходного. И всё было бы замечательно, если б не одна проблема, которая в скором времени, к ужасу Кармелы и Хорхе, встала перед ними в полный рост. Поклонники и фанаты.
…Они выслеживали Кармелу, когда она возвращалась домой, едва держась на ногах и мечтая лишь о том, чтобы скорее добраться до постели; пытались завязать знакомство с жильцами, дабы под разными предлогами проникнуть в дом. А наиболее страстные распевали под окнами серенады дурными голосами, вызывая проклятья у соседей и слёзы у измученной Кармелы.
Однако это, как оказалось, было лишь началом.
В скором времени к числу посетителей «Лауры» добавились поклонники Певицы — ведь большего подарка для них и придумать было нельзя! Загипнотизированные ожиданием, они с раннего вечера занимали места поближе к сцене и появление Кармелы неизменно сопровождали восторженным свистом. Выручки они приносили немного, а вот различных проблем создавали предостаточно. Присутствие рядом столь знакомого и любимого образа сводило их с ума, лишая ощущения всяческих границ. Разгоряченные спиртным, они считали своим долгом подобраться поближе к певице — жадно фотографировали ее, пытались дотронуться до нее, заговорить с ней…

…Ныне в Интернете можно найти тысячи фотографий этой суперзвезды. Но на всех ли изображена именно она?

Подобная ситуация нервировала Хорхе — он никак не ожидал, что популярность Кармелы станет разрастаться с такой пугающей быстротой и неудержимостью; он чувствовал, что теряет над ней контроль. Не ожидал он и того, что популярность Певицы будет расти теми же темпами, но только в иных масштабах…
Хорхе ревновал… ревновал их обеих. Ревновал ко всему миру — возможное и невозможное смешивались в этой фантасмагории, и Хорхе уже почти не отличал Кармелу от Певицы. Он просто считал их своими: они должны были принадлежать только ему! Границы между вымыслом и явью, между допустимым и недопустимым размывал поток происходящих событий, и это грозило стать для него непереносимым испытанием…
Кармела же держалась достойно. Она хорошо чувствовала разницу между собой и Певицей — ей лучше других была понятна их раздельность, независимость их бытия. Но для других это было не столь очевидно.
…Дома ее ждала пачка писем — пылкие, наивные или откровенно грубые, они были адресованы им обеим! А на улице за ней всюду шествовала «группа преследования» из самых активных фанатов. Нигде более девушка не чувствовала себя в безопасности.
В один из дней произошло нечто невероятное: то ли Луна была в каком-то неблагоприятном знаке зодиака, то ли вмешались высшие силы, но публика ни за что не хотела отпускать ее со сцены! Всё уже было съедено и выпито, счетам «за отдых после трудового дня» еще предстояло впечатлить жен этих мачо, но мачо пошли вразнос…
Кармела крепилась, стараясь исполнять медленные песни, однако почти четыре часа практически непрерывного выступления заставили организм запросить пощады. Ей показалось, что держать зал в напряжении ей больше просто не под силу. Лица зрителей слились в единую смазанную маску, а их одобрительные выкрики и аплодисменты вдруг показались ей какими-то отстраненными и даже зловещими… Певица почувствовала, что силы вот-вот оставят ее и она упадет прямо на сцене.
Она закрыла глаза и поклонилась публике в пояс, словно извиняясь за то, что она — человек…
Грохот аплодисментов обрушился на нее, но не ударил, а подхватил мощной волной и заставил резко выпрямиться. Она снова увидела их глаза! И прочитала всё, что было в них написано…
…В гримерной Кармела взяла косметичку, разулась и пошла домой в том же платье. Мягкая темнота обняла тело, а легкий ветерок нежно слизывал пот.
Никто не вышел вслед за ней; быть может, потому, что она покинула ресторан так быстро? Она втянула живот и пошла по округлым камням брусчатки, радуясь неожиданному открытию (нужно уходить моментально после последней песни, тогда никто не увяжется за ней, ведь они не уйдут без расчета). Подойдя к дому, с удивлением отметила, что ни отдых, ни сон ей не требуются. Разве что принять ванну.
На полу валялись вещи и одежда, а окно было открыто.
…Ничего существенного или ценного не украли, просто за неимением такового. Но, к огромному удивлению Кармелы, исчезли юбка, блузка и туфли, в которых она приехала из поселка. Ее недоумению не было предела: кому, ну кому это могло понадобиться?!

Эх, Кармела! Довелось бы тебе пообщаться с любой известной певицей — та в два счёта объяснила бы, зачем фанаты воруют их вещи и насколько сейчас счастлив этот человек!

Находясь в какой-то прострации, она не сразу сообразила, что… «Святая Дева, этого не может быть!»
До полудня Кармела перетряхивала содержимое комнаты — нефритовой фигурки ягуара не было! Ей стало дурно и страшно. Очередное выступление пришлось отложить.
…Вечером посетителей ждало необычное «шоу» — вместо Кармелы на сцену вышел… Хорхе и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, сообщил причину отсутствия певицы.
С тех пор набеги прекратились, но о дальнейшей жизни в комнате не могло быть и речи.
Хорхе решительно заявил Лауре, что Кармела отныне должна жить только в их доме. И даже немного удивился, когда та не только легко, но даже охотно с ним согласилась, — хозяйку тоже смущало, что на какое-то время девушка остается без присмотра. Хотя, по ее мнению, в присмотре нуждалась не столько Кармела, сколько Хорхе — сеньора Эрнандес не поклялась бы, что ее супруг не станет тайком навещать свою подопечную…
Хорхе же действительно хотел видеть свое сокровище круглые сутки: слишком уж большая ценность была в его руках; и когда Кармелы не было рядом, он не мог не чувствовать страха за нее. Будь у него такая возможность, он с удовольствием поместил бы ее в крепкий сейф: драгоценности держат лишь там, не правда ли? Неким подобием сейфа ему предстояло сделать собственный дом и — поместить туда девушку.
Редкий случай — желания супругов совпали! На вилле певица получила уютную комнатку, общий стол и… даже общую с хозяевами прислугу в лице Софии.
Парадоксально, но Лауре опять пришлось вести бизнес самостоятельно. Несмотря на то, что Хорхе отныне целыми днями пропадал в «Лауре», толку от него было чуть — он занимался исключительно Кармелой.
Говорят, что мужчину от мальчика отличает стоимость игрушек: у Хорхе была, вероятно, одна из самых дорогих. Ведь к оригиналу было невозможно даже приблизиться — зато полная копия целыми сутками была в его распоряжении! Он зорко следил за изменением сценического образа Певицы — и у Кармелы оперативно появлялся подобный наряд; коллекция украшений пополнялась сходной бижутерией, а новая прическа тут же опробовалась на ее волосах.
Ехидные критики называли Певицу «поющей Барби», в то время как настоящей, живой «Барби» была Кармела: Хорхе почти непрерывно возился с ней, подкармливая деликатесами, восхищаясь и опекая.
Лаура не знала, как реагировать на это. С одной стороны, ее радовала выросшая в разы популярность заведения, и она уговаривала себя не думать ни о чём другом, но… Помимо растущей поглощенности мужа Кармелой, ее смутно беспокоило то, что девушка стала для него чем-то вроде игрушки, куклы, и что-то во всём этом казалось ей неправильным, неверным… Да, она пыталась оправдать такое поведение отсутствием (из-за нее) у них собственных детей. Да, двадцатипятилетняя разница в возрасте позволяла Хорхе считать Кармелу своим ребенком, но…
Однажды, тщательно подготовившись и подбирая слова, она таки попыталась поговорить с ним на эту тему, но разговор закончился ничем: Хорхе даже не понял супругу.
«В конце концов, быть может, девочка удачно выйдет замуж, и на этом всё завершится», — констатировала Лаура в очередной раз и прекращала внутренний спор, переключаясь на ресторанные дела.
А они определенно шли в гору: от посетителей не было отбоя.
Многие из них попросту ходили «на Кармелу» — помногу раз кряду, как ходят в кинотеатры на полюбившийся фильм… Вдобавок Лаура развесила на стенах фото Певицы и Кармелы вперемежку — эффект превзошел все ожидания.
Интерес к Кармеле рос, как росло и желание обладать ею, растащить ее по кусочкам, по искоркам, погреться в свете ее популярности…
Влюбленную в певицу местную шпану, которая и окрестила ее «звездой побережья», Хорхе разгонял грозной руганью, порой и с привлечением охранника; ухажеров рангом повыше уговаривал и успокаивал, взывая к логике и здравому смыслу. А от сеньоров, имеющих в Веракрусе особый вес и влияние, приходилось порой откупаться. Много хлопот доставил сын директора порта — мальчишке было всего четырнадцать, но он влюбился не по-детски; Кармелу и Хорхе спасло только то, что папаша вовремя отправил отпрыска учиться в Мехико…
Хорхе не подпускал к Кармеле никого, ревниво оберегая даже от пристальных взглядов, а она была ему за это бесконечно благодарна. Неустанное, жадное, жестокое внимание пугало ее — но одновременно к ней приходило понимание: она нужна своим зрителям; они любят ее и ждут. Каждый вечер, каждый вечер!
И… она выходила на сцену каждый вечер, чтобы выдать всё, на что была способна, чтобы выплеснуться без остатка, до самого донышка… Засыпая, а точнее — проваливаясь в черную бездну, она думала только о том, что завтра снова выйдет на сцену, чтобы дарить и получать радость, отдавая всю себя… полупьяным простакам, занимающим зальчик на сотню мест.
Но разве не так же поступала и Певица, даря радость огромным залам? Певица, с которой Кармела уже сроднилась. «Звезда побережья» сама теребила Хорхе: «Нет ли у вас ее нового выступления?» К сожалению, с получением записей возникали проблемы: в мире до эпохи Интернета были совсем другие скорости обмена информацией… Но в тот день, когда Кармела всё же получала кассету, она прижимала ее к себе, словно драгоценный манускрипт, в котором даны ответы на вечные вопросы о любви и счастье.
В этот день ее постель оставалась неразобранной.

В результате Кармела практически полностью преображалась едва ли не к каждой субботе. Выпархивая на сцену в новом наряде и с другой прической, она и была другой! И лишь глаза, изливающие какую-то удивительную лучистую энергию, оставались теми же…
Очень скоро репертуара Певицы ей перестало хватать — внимание нескольких сотен поклонников поддерживать труднее, чем интерес многомиллионной аудитории.
Хорхе предложил включить в репертуар латиноамериканские песни — и Кармела запела на родном языке, пробуя обходиться без фонограммы. Это вызвало новый всплеск интереса к ней: теперь она не просто транслировала чужую непонятную речь, а разговаривала с залом на испанском, рассказывая истории о любви и приглашая петь вместе с ней! Родные ритмы, слитые со звездным образом, вызывали у простодушных зрителей настоящий восторг.
Разумеется, ее голос по силе, красоте и уникальной тембральной окраске не мог сравниться с голосом Певицы, но…
Не имея понятия о тренировках голосовых связок, правильном дыхании и прочих комплексах специальных упражнений, которые у профессиональных певиц отнимают львиную долю времени, Кармела компенсировала это своим набором: трудолюбием, упорством, целеустремленностью, выносливостью, счастьем, эмоциями и… еще чем-то, что отличает людей, беззаветно преданных своему делу.
Несильный, но звонкий и чистый голос Кармелы хоть и не был профессионально поставлен, зато был свободен от всяческих рамок, как морской бриз.
Несмотря на то, что комната Кармелы находилась на втором этаже и дверь туда была закрыта, София от таких вокальных тренировок потихоньку начала сходить с ума, да и Лаура теперь частенько целые дни проводила в ресторане…
А Кармела всё увеличивала и увеличивала время репетиций и в один из дней внезапно почувствовала: у нее получается, она становится настоящей певицей! Фонограмма отныне ей больше не нужна… Нужна только музыка.
И ей хотелось донести эту радость до слушателей — таких же простых людей, как и она сама.

— Сегодня я хочу выступить в своем черном платье…
— Конечно, palomita mia, — Хорхе в последнее время при виде Кармелы лишь улыбался и был согласен на всё. Он уже собирался продолжить, намереваясь, как всегда, выдать очередную порцию комплиментов, но девушка опередила его:
— И босиком… Я…
Но Хорхе перебил:
— Ты можешь больше не спрашивать меня — ведь теперь ты стала настоящей певицей, — его глаза повлажнели. — Ну а я… — он замялся, подбирая подходящее слово, — отныне твой поклонник!
Кармела растерянно улыбнулась. Мир вокруг нее, такой новый, сложный, но такой чудесный, наконец-то поворачивался к ней (подумать только!) лицом, но… обстановка всеобщего восхищения и атмосфера некой слащавости пугали ее — от всего этого ее психика грозила дать сбой… Ей было бы куда комфортнее видеть в Хорхе второго отца — строгого и умного, на которого можно взвалить все свои (в том числе и девичьи) проблемы и который умеет не только восхищаться ею, но что-то запрещать и даже наказывать! В мире шоу-бизнеса такой человек зовется продюсером. Но ни Хорхе, ни Кармела этого не знали.

…Во многом благодаря калейдоскопу ее нарядов у постоянных посетителей уже успел сложиться определенный образ — чудесный, но несколько искусственный: девушка максимально эксплуатировала свое сходство с далекой и прекрасной европейской «звездой».
Она понимала это — но того изначально и хотел от нее Хорхе! И она не подвела его, практически полностью вытеснив Певицу из его сердца…
…В субботу, в положенный час, зажглись софиты и заиграла известная национальная мелодия; но взору посетителей предстала не «Певица», а… какая-то молодая красивая девушка. Распущенные волосы, отсутствие макияжа и украшений… Простое черное платье, широкий подол которого каскадами спускался почти до самых… босых ступней!
Кармела улыбнулась и оглядела зал: «Я такая же, как и вы, — простая девушка с побережья, — говорили ее глаза. — Я люблю вас всех и готова петь для вас, пока у меня есть силы…»
— Я люблю вас! Я… — начала она внезапно, крепко сжав в руке микрофон.
Грохот аплодисментов заглушил ее голос.
В этот вечер прослезилась даже Лаура — настолько искренним и теплым было выступление Кармелы, да еще и в таком неожиданном наряде…

Положение рестораторши становилось сложным: Кармела наивно до откровенности излучала мягкое и ровное любовное тепло, а ее женская энергия выплескивалась, за неимением конкретного адресата, просто в зал — и посетители ощущали на себе это мощное излучение…
Наряды европейской певицы были скорее красивы, чем сексуальны — ее воспитание не позволяло слишком обнажаться на публике. Кармела, разумеется, тоже не была одета вызывающе, но на ее выступления hombres ходили как на сеанс стриптиза — она принадлежала буквально каждому из них, и при этом — никому конкретно…
Лаура всё острее чувствовала, что это не может длиться вечно: женское тепло и нерастраченная материнская нежность Кармелы рано или поздно достанутся кому-то одному. Она даже думать не хотела, что этим мужчиной может оказаться Хорхе… Но когда-нибудь порох вспыхнет, и упаси Дева Мария от того, чтобы раздавшимся взрывом не разнесло в клочья семейный очаг Эрнандесов!
Однако многократно возросшие доходы сдерживали ее порыв нарушить сложившийся порядок вещей. Она искренне восхищалась работоспособностью и красотой Кармелы, но с тревогой ожидала дальнейших событий…
А в том, что они произойдут, Лаура была уверена.

…За год Хорхе весьма упрочил свое не только финансовое, но и общественное положение. Теперь он был владельцем не рядовой портовой таверны, но заведения, где выступала «звезда побережья», и ему стали подавать руку весьма уважаемые в городе люди. Многие приезжали послушать Кармелу из соседних с Веракрусом городов —всё побережье знало и любило свою «звезду». Наезжали поклонники даже из Мехико и, удивляясь поразительному сходству Кармелы с Певицей, снимали ее выступления на видеокамеры.

Однако, несмотря на ошеломительный успех, жизнь Кармелы вне сцены мало изменилась. Удивительно, но певица по-прежнему почти ничего не тратила на себя — наряды ей шили, жилье предоставляли, а к гурманству и развлечениям она была равнодушна… Все свои гонорары она передавала семье, ощущая себя при этом еще взрослее и чувствуя еще большую ответственность за своих братьев и сестер.
…Пако с Тересией пришли в ресторан лишь однажды. Отец поговорил с Хорхе, а мать — с Лаурой. Затем они сели за столик, и всё выступление просидели молча, не аплодируя и не притронувшись к щедрому угощению.
Земляки же старались попасть в ресторан всякий раз, когда в кармане обнаруживалось немного песо да была возможность уехать из города поздним вечером. А раз в месяц приезжал Серхио — забрать деньги — и… оставался на целый вечер. Кармеле уже не надо было ходить на бензоколонку, но это было единственным изменением ее распорядка…

ЧАСТЬ II
НИКОЛАЙ

Глава 1
На крыльях Гермеса

Старший смены мотористов стармос* Хотько был в общем-то обыкновенным матросом, а контейнеровоз «Советская Туркмения» — обыкновенным контейнеровозом…
Зато каждый рейс «в загранку» был необыкновенным!
Во времена СССР всякий, кто побывал за границей — да еще и в капстране, да еще и неоднократно, приобретал недоступный простым смертным статус, покрывался флером загадочности и становился кем-то вроде инопланетянина. Вопросов ему задавали много, но подспудно звучал лишь один: «Скажите, а земля, трава, асфальт там сделаны из того же материала?!»

Николай Хотько родился в Херсоне; мальчишкой, как и все, бегал в порт — ловил моряцкие словечки и жесты. Да и сам лихой портовый дух с детства укреплял в нём не то чтобы страсть к романтике морских путешествий, а скорее зависть к морякам загранплавания. Ведь перед ними открыты двери в «другие миры», откуда они непременно возвращаются с трофеями! В советской молодости Николая импортные вещи представлялись ему и его сверстникам чем-то почти волшебным, бесконечно желанным и неотразимо притягательным. Вожделенная «фирма» приподнимала Колю над толпой, словно крылышки на сандалиях Гермеса, — и он парил в облаках собственной исключительности, взирая на всё, что его окружало, с приятной и легкомысленной высоты.
Когда приобретенный импортный ширпотреб стал перепродаваться, появилось загадочное слово — фарцовка.
Местом сбора фарцовщиков города был «карман» на улице Суворова, возле памятника генералиссимусу. Фарцовка была уголовно наказуема по статье «нетрудовые доходы», но процветала под строгим взглядом полководца, несмотря ни на какие запреты и облавы: слишком сильно было «советское» желание парить над толпой в сандалиях Гермеса.
Попавшись в первый раз, Николай не испугался: в его понимании преступниками были воры и убийцы. А он всего лишь перепродавал вещи и не усматривал в этом ничего особенно опасного и преступного…
Однако в «органах» это занятие несерьезным не считалось, и не на шутку всполошившемуся Хотько-старшему пришлось немало потрудиться, прежде чем биография сына вновь стала «чистой». Ночные кухонные посиделки были пропитаны запахом сердечных капель и тихим звоном стеклянного пузырька, ударяющегося о край граненого стакана. Обеспокоенные родители, связанные в единую команду любовью, страхом и ноющим ощущением собственной вины, вели отчаянный бой с враждебными обстоятельствами и разрабатывали стратегические планы, тонкости которых позавидовал бы сам Суворов. Были подняты и учтены все знакомства, собраны и натянуты ниточки всех связей…
В конце концов на очередном семейном совете был принят окончательный план, который позволял убить сразу двух… нет, пожалуй, даже трех зайцев! Сына решили устроить в херсонскую «мореходку» — давний друг семьи обещал помочь. Строгий режим и особо внимательный присмотр могущественного покровителя должны были аккуратно увести Николая со скользкой дорожки — и это был первый «заяц», убитый метким выстрелом удачного решения. Убийство второго «зайца» позволяло непутевому Мыколе* превратиться, таким образом, в моряка загранплавания, получив легальную и вполне безопасную возможность утолять свою страсть к импортным вещам. И наконец, парень получал звание офицера запаса, не прослужив на флоте ни дня, если не считать за службу месячные сборы в Севастополе, которые сами же курсанты снисходительно называли «детским садом». Это был третий «заяц».
Так Коля Хотько стал КУРСАНТом — Колоссальной Универсальной Рабочей Силой, Абсолютно Не желающей Трудиться. И он оправдывал это звание в изрядной степени.
Работать он не то чтобы не любил — но делал всё поверхностно, быстро, особенно не вдаваясь в детали; скорый результат был для него важнее качественной, сделанной на совесть работы. Весело и торопливо выполнял он очередное задание — быстро воспламеняясь и быстро остывая, не строя далеко идущих планов, не ища связи между причинами и следствиями… С молодым задором плыл он по жизни, увлекаясь то тем, то этим, легко забывая прошлые неприятности и не стараясь извлечь из них каких бы то ни было уроков.
Друг семьи, устроивший его в «мореходку», скоропостижно скончался, но Николай далеко не сразу понял, что означало для него стать «как все». Подобно Черному морю, он вел себя неупорядоченно и непредсказуемо: встречался с «девочками на одну ночь», иной раз дрался не понарошку; не брезговал и фарцовкой, употреблял спиртное. Из всех поговорок, выученных в «мореходке», ему особенно нравилась одна: «Настоящий мореман всегда до синевы выбрит и слегка пьян». Увы, у Коли чаще наблюдалась строго обратная картина…
В результате вместо запланированного теплого местечка на хорошо оснащенном новеньком сухогрузе, портом приписки которого значился его родной Херсон, Хотько согласно разнарядке распределили на заштатный контейнеровоз, приписанный к порту российского города N, который был похож на Херсон лишь размерами. Скверный город, скверный порт, скверное судно, скверная погода, скверное жилье, скверные соседи, скверные кабаки, скверные девки — месяца два после прибытия его речь состояла в основном из ругательств, ибо настроение его также было скверным!
Он снял комнату в бараке, где проживало еще пятнадцать семей. Кроме щелей и клопов, там наличествовали общая кухня на шесть плит и целых два туалета — мужской и женский. Николаю повезло: в соседнем бараке имелся всего один…
Из первого же заграничного рейса стармос (по совету бывалых) привез два тряпичных моточка, напоминающих портновский «сантиметр», где каждая «сантиметровая» секция представляла собой лейбл с изображением американского флага. Пятьдесят картиночек в моточке — и за каждую цеховики*, шившие «левые» джинсы, заплатили ему пять рублей.
А посему деньги у Николая водились, да и сам он был весьма хорош собой. Эдакий высокий, статный детина с усами, белый верх, черный низ, да всё — с иголочки! Местные девушки вешались ему на шею, но времени он уделял им ровно столько, сколько такие заслуживали, — парень знал себе цену! К тому же, в свои двадцать шесть он и не стремился жениться и где-либо осесть.
«Голубой» мечтой стало приобретение видео — цена «от четырех тысяч рублей за подержанное» его не смущала: в конце восьмидесятых с развлечениями было негусто, а в его комнате не стояло ничего, кроме железной кровати, стола да гардероба. Разорившись аж на видеодвойку* за семь тысяч, он был счастлив.
Видеокассеты в городе достать было можно, и имели они следующие названия: комедия, боевик, вестерн, эротика, порно, ужас, музыкалка. К последнему Николай имел наибольший интерес.
Первое время он, конечно, смотрел всё подряд, насыщаясь диковинными зрелищами и «запретными плодами». Но постепенно его репертуар стал смещаться в эстрадно-музыкальную сторону. Клипы «АББА», «Бони-М», милашки Саманты Фокс…
И вот однажды Николай увидел нечто…
Эта девушка была не похожа на остальных, и прежде всего глазами. Какие у нее были глаза! Глаза знакомых девушек теперь казались Коле тусклыми стекляшками по сравнению с этими сверкающими темно-коричневыми гранатами. А как она пела! С какой-то непонятной, сдержанной, затаившейся в наивно-откровенном взгляде широко раскрытых глаз энергией. Искренне, безо лжи и фальши, обезоруживающе красиво и совершенно дарила она публике в общем-то немудреные композиции. Она выступала так, словно каждый концерт был последним в ее жизни…
Удивительно, но Хотько не влюбился в певицу как в женщину; не сотворил он себе кумира и как фанат, мечтающий заполучить от звезды автограф, а то и совместное фото… Только отныне он не мог улечься спать, не посмотрев клипа, — таким образом чудесное, неземное существо благословляло его на путешествие в дивный мир сновидений.
А чего ему стоило уговорить парторга Захарова, чтобы тот разрешил брать в рейсы видео, он никогда никому не рассказывал и даже не шутил на эту тему. Но вся команда знала, что в каюте моториста Кольки Хотько можно во время долгого рейса иногда посмотреть советскую комедию или концерты его любимой певицы — ничего другого парторг брать в море не разрешил.

Глава 2
Мечты становятся реальностью

На вторые сутки шторм, порядком измотав команду видавшего виды контейнеровоза, но так и не сумев сорвать с места и швырнуть за борт надежно закрепленный канатами груз, ушел на север, к Новому Орлеану. Над огромным зеленовато-голубым зеркалом Мексиканского залива воцарился мертвый штиль. Это позволяло «Туркмении» идти с крейсерской скоростью в двадцать узлов, но не спасало команду от обрушившейся на палубу тридцатипятиградусной жары. За винтом колыхались уже почти семь тысяч морских миль, впереди были еще сутки ходу до мексиканского порта Веракрус.
Хотько не повезло: старпом назначил его в первую стояночную вахту — тоже мне, друг называется! Это значило, что на берег они с электромехаником сойдут позже всех. А пока можно отсыпаться — после вахты на берегу будет не до сна. Николай спустился в каюту и привычным взглядом обвел переборки, увешанные черно-белыми фотографиями.
…Вот за эти две небольшие он отдал червонец, а ту, огромную, с ватманский лист, ему подарили местные фарцовщики, когда узнали, что он «тащится» от этой западной певицы. Впрочем, «тащится» — не то слово, так можно сказать о прыщавом пацане; просто… эту девушку достаточно было увидеть один раз — и уже нельзя было обойтись без ее присутствия в своей жизни.
Лишь через восемь часов после швартовки, уже под вечер, два морячка сошли на берег, опытным взглядом оценивая обстановку: приличное число международно понимаемых фраз они знали наизусть. Электромеханик с благородным именем Альберт (что, впрочем, резко контрастировало с его внешностью и привычками) немедленно отправился в поисках чего угодно: кабака, таверны, харчевни, корчмы, шинка — любой забегаловки, лишь бы там продавали спиртное и «девочки» не брали слишком дорого. Именно для таких мореманов и натягивалась «веселая сеть»*.
Моторист же, несмотря на свое простое имя, решил сначала исследовать окрестности. Зачем — не мог бы ответить, но… его пытливый ум кое-что частенько находил там, где другие не находили ничего…
«Дира редкисна»**, — подумал про себя Николай, стараясь идти по теневой стороне улочек и тоскливо поглядывая на убогие витрины. Навстречу попадались немногочисленные прохожие, все невысокого роста и, казалось, неопределенного возраста — из-за морщинистых, выжженных солнцем лиц. Прошвырнувшись по захолустью, Коля не нашел ничего интересного для себя — портовая окраина Веракруса была похожа на район Херсона, где он родился и вырос, что, впрочем, не тронуло его сердце ностальгией…
«Ну й дира ж, твою мать!» Изнемогая от жары, он уже направился назад, на судно, к спасительной прохладе кондиционированной каюты, когда его внимание привлекла ссора около заведения с пошловато-сладеньким для русского уха названием «LAURA».
«Чи бордель, чи ни… а-а, рэсторашка, по-моэму… Хм, а морды по пьяни бьють, як у Херсони!»
Николай едва успел ухмыльнуться про себя, проходя мимо, как двери распахнулись, чтобы выпустить очередного нетвердо стоящего на ногах мачо, и… Коля тотчас непроизвольно остановился: из ресторана доносилась такая знакомая ему теперь музыка!
«Ничо ж соби, треба ж, и тут крутят иё песни!» И ноги сами повели его туда, куда стармос обычно избегал заходить, опасаясь за желудок.
Подойдя к двери, он увидел торчащий из окна радиатор кондиционера — в заведение стоило зайти хотя бы поэтому! Там было в общем-то довольно многолюдно, а из-за того, что кто-то постоянно ходил между столиками, да и на танцполе несколько человек лениво пританцовывали, создавалась иллюзия еще большей заполненности зала.
Шлягер, знакомый до мельчайших подробностей интонации и аранжировки, окутал его целиком. Моряк направился к стойке, намереваясь купить текилы, а также попробовать… ну, что-нибудь экзотическое, но не очень опасное для русского организма.
По пути он мельком взглянул в сторону певички, извивающейся около микрофонной стойки между двумя большими колонками; снизу сцена была обрамлена разноцветными лампочками, а сверху её и танцпол подсвечивали софиты.
…Земля поплыла из-под ног Николая, словно палуба телепающегося в океане судна. Рывком он продвинулся ближе к певичке — и его жадный взгляд вмиг точно поглотил ее всю.
Сомнений не было.
На сцене стояла его любимая певица, его «Певица»! Идентичные прическа, наряд и макияж; те же танцевальные движения…
Создавалось впечатление, что он смотрит видео: те записи концертов Певицы, пленки с которыми он уже буквально «стер в порошок».
Только сейчас на изображении уже не «выбивало строки», а звук не «плыл»…
И «экран» был огромного размера.
Коля напрочь отказывался соображать. Ошеломленный, он не сразу понял, что это всего лишь копия с оригинала: он явственно видел в ней ту самую певицу — его душа отказывалась верить разумным аргументам! Коля быстро вышел из ресторана, и жара навалилась на него опять, а мелодия исчезла. Он зажмурился и потряс головой: «Ч-чертовщиня якась, такоа просто ни може буты!» Он рывком отворил дверь, и — всё повторилось! Он опять подошел к сцене…
Его певица продолжала отдавать всю себя прокуренному залу.
Его Певица, с образом которой он провел столько ночей, наполненных спокойным, умиротворенным сном, чьи концерты он десятки часов внимательно изучал на видеозаписях, с воодушевлением выступала перед полупьяными простолюдинами в дрянном мексиканском кабаке, в котором он оказался совершенно случайно!
Наяву, а не на экране он видел непередаваемое сочетание неправдоподобной красоты и пластики. Фигуру, достоинства которой были подчеркнуты искусно пошитым платьем, тщательно подогнанным под каждый изгиб соблазнительного тела. Профессиональное исполнение, к которому, по его мнению, не придрался бы самый строгий музыкальный критик…
Всё это просто сводило его с ума!
«Но як же бриллиант мог оказатыся у такой оправи?! Що Вона робыть у цей забегалоуке? — прошептал Коля, не сводя глаз с певицы. — Да це ж нэ Вона… Но ведь я ж можу поспорить, шо це ж — Вона! Як схожа! А если?.. Що, если… Що це за бред, Коля…»
Хотько был весьма неглупым парнем, но сейчас его мозг просто отключился из-за перегрузки, в голове не было никаких мыслей. Кроме одной: «Це ж усе мое, я непременно хочу узять це соби!»
Николай побежал в сторону судна: он не хотел терять ни секунды.
Одна надежда на старпома; они были «не разлей вода», а тот, в свою очередь, был женат на дочери капитана, потому, собственно, и стал старпомом…
Голова начинала кружиться, когда он представлял, что всё уже как-то получилось, сработало, срослось: Петька придумал, как вывезти ее из Мексики, Григорьич согласился, и в результате — Николай, обнимая свою «Певицу», так неожиданно воплотившуюся в реальную мексиканскую девушку, сходит по трапу в своем порту! От таких картинок его просто укачивало, — трезво рассуждать он уже не мог, да и не хотел.
Петр же, выслушав сбивчивый рассказ Николая, похлопал его по плечу.
— Да ты чё, парень, ох…л? — ласково начал он.
— Так ты ж мэни не хочешь помочь?!
Старпом посмотрел Николаю в глаза, и ему стало не по себе. Такого взгляда он у Хотько никогда прежде не видел. Да и выражение лица не сулило ничего хорошего. Первая мысль — запереть его в каюте к такой-то матери, дабы не наделал беды! А вторая…
— Слушай, а она что, действительно сильно похожа?
— Та копия ж! — взвился Колька и, неожиданно для Петра схватив его за грудки и бешено вращая глазами, приблизил к нему свое лицо. — Допоможи мені!!! Якщо допоможеш, будеш братом моїм, я для тебе усе… Дітей моїх хреститимеш!*
Коля в запале перешел на украинский. Несмотря на то, что украинцем Хотько был лишь наполовину, этот язык жутко нравился ему: мешая его с русским в произвольном соотношении, он иногда добивался своего в споре.
— Да отстань ты, б…, малахольный! — ошарашенный Петр оторвал его руки от своей рубашки, оттолкнул Николая и сел на койку. — Не бесись…
Но этот совет уже не требовался Мыколе. Он сел рядом и выглядел совершенно потерянным и опустошенным.
— Тут подумать надо, — старпом начинал нервничать; ядерная энергия, выходя из Николая, постепенно переходила к нему. — И примерить даже не семь, а все семьдесят раз… Даже если Григорьич тебе, скажем так, и не будет препятствовать… — Петр сощурился, выставил перед собой раскрытую ладонь и загнул один палец. — Даже если Захаров не заложит раньше времени… а он заложит обязательно… — тем не менее он загнул второй палец. Помолчал, потом замотал головой, встал и толкнул Колю в плечо: — А ты уверен, что она захочет поехать с тобой?
Николай посмотрел на него с откровенным недоумением. Такая простая и в общем-то здравая мысль даже не приходила ему в голову.
«Ни захочить?! Та разве ж такэ можливо? Ни, ни… Вона захочить! Птому що… Птому що он хочит иё увэсти! И усё! Так що…»
Глядя на выражение его лица, старпом усмехнулся.
— Знаешь что… Иди-ка ты туда опять, — он еще раз толкнул стармоса в плечо. — Только испанский разговорник возьми… Да парадку надень! А я поговорю-таки с Григорьичем…

Честно говоря, Петр и не собирался идти к капитану: он все-таки не воспринимал эту затею всерьез. «Попытке полунасильственного изъятия девушки из привычной среды наверняка активно помешают ее семья, хозяин таверны, а возможно, и жених, если таковой имеется. Да и она небось не такая уж дурочка, чтоб соглашаться на эту авантюру», — размышлял Петр, чистя зубы. Он долго не мог заснуть — ворочался, раздумывал, крутил идею стармоса и так и эдак. С какой стороны ни зайди, выходило криво… Но когда наконец Морфей призвал его к себе, в дверь каюты бешено заколотили. На пороге стоял Колька с перекошенным красным лицом, со ссадинами на скулах и в порванной рубахе.
— Вона згодна!* — только и смог выдохнуть он, ибо еще не успел отдышаться.
Подозревая, что порванная рубаха — это следствие «разговора», Петр понял, что беседы с капитаном ему не миновать…
— И… ди… к Григ… оричу! — задыхаясь, выпалил Колька. — Прямо щас!
Он плюхнулся на койку Петра и запрокинул голову, упершись затылком в переборку. Петр вздохнул и молча встал. Глядя на его физиономию, он счел за благо не перечить.
Размышляя, с чего начать, старпом обреченно шагал по коридору. Почти час ночи. Нужно еще придумать, под каким предлогом разбудить капитана. А то ведь пошлет по матери, и не объяснишь ничего… Даром что родственник.
Но, на его счастье, Николай Григорьевич еще не ложился — просматривал вахтенные журналы, обращая внимание на записи о выполненных РР (регламентных работах). В прошлом рейсе из-за «экономии» электриком спирта засбоила сигнализация о повышении давления в одном из контуров охлаждения силовой установки, что добавило ему седых волос.
— Ты чего не спишь? — капитан поднял глаза от журнала.
— Николай Григорьевич, на судне ЧП! — и, не давая ему опомниться, Петр выпалил: — Коля Хотько влюбился насмерть! В местную певичку таверны! И хочет увезти ее в Союз!
Капитан наконец смог вставить слово:
— Ну и что, а в чём ЧП-то? Мы ж завтра вечером отходим, — ему смертельно надоело разбирать каракули в вахтенном журнале и чертовски хотелось спать. — Ты, это, выпей с ним как следует, я разрешаю. А проспится — мы будем уже в море. Это бывает, ничего страшного, иди… Ну ты что, в самом деле, вчера вышел в первый рейс?
(Старпом хоть и был относительно молод, но уже, как говорят моряки, походил…)
— Переспал бы уже, да и дело с концом, Ромео хренов, — добавил капитан в спину старпому.
«Бабник, что ли? — Николай Григорьевич закрыл наконец журнал и потер переносицу. — Вся каюта бабами завешана… Ладно, перебесится. Хотя… поговорить бы с ним потом все-таки надо».

— Ну?! — Николай был явно не в себе.
— Ты знаешь… — Петр медленно сел. — Ты… это… иди к нему сам… и всё-всё расскажи! Так лучше будет…
Коля сжал зубы.
— Та ты ж нэ сказав ему ничого… — процедил он.
— Только давай без истерики! — вскинулся старпом. — Без истерики! Ты понял?! Тебе лучше самому рассказать. Ты мне поверь, я Григорьича знаю…
Коля прикусил губу и как-то сник.
— А що он тебе-то сказав?
— Не важно. Иди, слышишь? И всё подробно расскажи…
…В два часа ночи по местному времени на судне прозвучала команда «полундра». Все свободные от вахты матросы собрались в кают-компании. Николай, как провинившийся школьник, стоял рядом с капитаном, изредка бросая на команду отчаянные взгляды. Николай Григорьевич коротко объяснил суть дела.
Некоторое время стояла нехорошая тишина, которая с каждой секундой нравилась стармосу всё меньше и меньше, — никто не решался заговорить первым.
«Та вы чого, мужыкы?! — хотел крикнуть он. — Неужели з вас нэ любив никто? И никогда?»
Но молчал. Во рту пересохло, язык прилип к гортани. Коля чувствовал: еще секунд десять такого молчания — и он начнет задыхаться за частоколом непроизнесенных вслух пословиц, выражающих «житейскую мудрость» и наиболее рациональный взгляд на жизнь: «Моя хата с краю», «Мне что, больше всех нужно?», «Своя рубашка ближе к телу», «Инициатива наказуема» и тому подобных.
Наконец радист, молодой парень, бросил фразу, которая как-то сразу остановила у всех запущенный механизм недоверия и задела в загрубевших душах моряков какие-то потаенные струны, что-то чистое и детское…
— А давайте попробуем, а? Назло всему! Наляжем всей командой, и… у нас должно получиться!
— Я в этом не участвую, — заявил парторг, — но и препятствовать не буду. — Интуитивно почуяв нечто, невыразимое словами, Захаров принял свое решение. Он уже знал, что расскажет на берегу, а пока… — Под вашу ответственность, Николай Григорьевич.
— Напишите мне к утру план действий, — лишь обмолвился тот. — Если план реальный — действуйте, если успеете, конечно…
Николай Григорьевич поглядывал на экипаж своего судна спокойно и даже строго, но те, кто ходил с ним в море не первый год, уже разглядели в уголках его глаз частые морщинки — у Григорьича они появлялись в те моменты, когда он хотел скрыть улыбку.
…Двадцать пять человек остаток ночи «вычерпывали море»* — решали нерешаемое, сдвигали несдвигаемое, изобретали невозможное. Кают-компания сотрясалась от хохота, ругани, а в открытый иллюминатор вытягивало табачный дым такими клубами, будто это была пароходная труба.
Наутро капитану был подан план. Он взял листок и закрыл дверь каюты.
…Одна бредовая идея сменяла другую сумасшедшую, а порой и преступную, и он даже не знал, как реагировать на это. Однако положительный момент всё же присутствовал: он больше и с разных сторон узнавал свой экипаж — и узнавал немало для себя нового.
Среди наиболее рациональных и адекватных предложений значилось: задержать судно в порту, симулировав неисправность силовой установки; получить согласие родителей и выплатить отступные владельцу кабака; обвенчаться в церкви, что автоматически даст девушке право на выезд; в случае проблем с регистрацией брака взять справку о том, что девушка… беременна!
Николай Григорьевич находился в прострации — он не знал, смеяться ему или плакать, но и идти против всей команды не решался.
Капитан побрился и умылся холодной водой, чтобы скрыть следы бессонной ночи; зачем-то сменил рубашку, долго поправлял перед зеркалом галстук, а затем, посмотрев на фотографию жены и детей, скомандовал по громкой связи:
— Через час боцман Тарасов, с ним (он назвал фамилии десяти человек), — в таверну на переговоры! Для убедительности, представительности и сдерживания естественной агрессивности. Но без мордобоя! — повысил голос капитан. — И привести себя в порядок, форма — парадно-выходная!
Таким образом, план действий был капитаном утвержден и принят к исполнению.
Хотько не верил своим глазам и ушам: совершенно нереальная, безумная идея, пришедшая ему в голову, воспаленную желанием той девушки, которую он увидел на сцене таверны, начала воплощаться в жизнь…

Глава 3
Мы будем вместе!

Ровно через час двенадцать моряков с советского судна решительно направились с восьмого причала к южным воротам порта. Белоснежные матросские рубашки и белые брюки с отутюженными до остроты лезвия стрелками слепили глаза на ярком мексиканском солнце. Кожаные ремни с начищенными до золотого блеска пряжками аккуратно стягивали статные торсы моряков. В большой спортивной сумке лежала «Столичная», стеклянные баночки с синей крышечкой, матрешки и «командирские» часы, собранные со всего экипажа.
Отбирая «переговорщиков», капитан учитывал разные факторы: внешний вид, способность произвести чисто эстетическое впечатление на саму девушку и на возможного «противника», а также умение орудовать матросским ремнем с пряжкой так ловко, что он превращался в весьма опасное оружие. Ну и конечно, способность подбирать наиболее убедительные аргументы — переговоры всё же предстояли трудные. Боцман Тарасов, с положенным по форме кортиком на поясе и всеми полученными за годы службы значками на груди, шагал впереди, на ходу обсуждая с Николаем тактику переговоров. Впрочем, обсуждал, собственно, один Тарасов. Коля же помалкивал, вспоминая вчерашний разговор с девушкой и, главное, с хозяином, и тяжело вздыхал…

Да и можно ли было назвать это разговором? Говорил только Коля, с трудом подбирая английские слова. Прежде всего он выяснил, как ее зовут. Кар-ме-ла! Конечно, у девушки, похожей на Певицу, имя должно быть красивое. Безо всякого вступления (его словарный запас не позволял далеко отклоняться от главной темы) Хотько объяснил, что Кармела ему очень нравится и он хочет на ней жениться. Затем в двух словах рассказал о себе: матрос, мол, из Советского Союза, человек небедный, свою пятисотку в месяц заколачивает, жилплощадь имеется…

На Кармелу же Николай произвел впечатление весьма сильное: высокий, бледнолицый, статный богатырь с усами, одетый с иголочки… Кармела не то чтобы влюбилась в него — она интуитивно почувствовала, что может допустить его до себя.
Ночью, удобно устроившись в своей кровати, она обхватила колени руками, положила на них голову и принялась рассуждать, как умела: «Такой человек, пожалуй, был бы хорошим мужем. Он здоров и поэтому сможет быть отцом моих детей. Он увезет меня за море, в чудесную страну с названием „Союз“. Он обеспечен, он сам это сказал! Я смогу посылать семье много денег — и мама перестанет наниматься на плантацию, а отец бросит ловить креветок. Сестрам я подарю что-нибудь к свадьбам, а близнецы выучатся и уедут из Теокуилько. Они найдут хорошую работу… — девушка улыбнулась своим мыслям. — И… он тоже живет у моря! Как это хорошо! …Наверное, у него есть вилла? Интересно, а есть ли там неподалеку ресторан? Возможно, я смогла бы петь… Не ради денег, конечно, а для удовольствия. А еще — когда он будет ужинать, я тоже хочу ему петь! …А еще — он настроен так серьезно, что даже подрался с Рональдо! Неужели Хорхе меня отпустит?!»

…Хорхе ворочался, вставал курить, а затем кругами ходил по комнате, засунув руки в карманы пижамы. Лаура, так и не добившись от мужа внятных объяснений, ушла спать в свою комнату. Наконец, уже под утро, он лег в постель и закрыл глаза…
Ему вспомнился… памятник. Двое мускулистых обнаженных мужчин тянут из воды обнаженную же грациозную красотку…
— Этот памятник символизирует мужскую силу моряков города Веракрус: любая попавшая в сети женщина будет вытянута на берег, даже если она сама того не желает, — пояснил проходивший мимо сеньор.
Хорхе довольно расхохотался и попросил сфотографировать их с Лаурой на этом фоне. Как это было символично! И как он был счастлив… тогда. Какая великолепная женщина попала в его сети! И он не выпустил ее из рук — вытянул на берег. Справился один.
А сейчас? В его руках еще одна женщина… впрочем, какая женщина — это почти ребенок… И он не выпустит ее из своих рук.
…Это дело дракой не закончится. Тот пронырливый и нахальный русский обязательно вернется и попробует отнять у него Кармелу. Хорхе чуть не задохнулся от негодования при этой мысли: «Пусть только попробует! И не таких отшивали…»
Наутро он занял место за стойкой, рядом с Хосе.
Калейдоскоп из лиц и, главное, статусов этих лиц промелькнул у него перед глазами… Все они хотели его Кармелу. Обошлось.
Но, может быть, это произошло потому, что сама Кармела не хотела их? И роль его, Хорхе Эрнандеса, была не такой значительной, как он себе представлял?
Сейчас всё было по-другому. Он видел ее глаза. И глаза этого моряка…
Внутри у него всё похолодело: перед глазами возник памятник.

…В заведение вошел матрос — высокий бледнолицый блондин. Затем еще один. И еще. По одному они проходили в зал, и их становилось много — невыносимо, нестерпимо много! Их лица были напряжены и сосредоточенны. Они явно пришли сюда не за развлечениями.
Они пришли за его Кармелой.
…Похоже, этот русский вчера был настроен очень серьезно. Хорхе недооценил его, и теперь ему предстояло выиграть сражение в одиночку, и сражение должно было быть словесным: «вышибала» Рональдо в этой дуэли был бесполезен. В счастливом для себя исходе Хорхе уже начал сомневаться, вспомнив фразу (кто ж ему это сказал?): «Русские, если хотят чего-то добиться, всегда доводят начатое до конца!»
Матросы с «Туркмении» обступили Хорхе. Никто из них английского толком не знал, но полсотни самых распространенных слов мог вспомнить каждый. Боцман Тарасов кое-как мог объясняться даже на испанском: в Мексику он ходил уже в пятый раз.
Тарасов начал с самого простого, справедливо рассудив, что самое простое чаще всего является и самым важным.
— Скажи, мужчина, — спросил он, поигрывая кортиком, — ты сам любил когда-нибудь? — и, не дожидаясь ответа, ткнул пальцем в Колю Хотько: — Вот этот русский мужчина любит вашу мексиканскую девушку. Его зовут Николай, Nicolás по-вашему. Ее зовут Кармела… Она согласна! …Это неизбежно, отец! Ты зря сопротивляешься, отпусти ее, вдвоем они будут счастливы!
Хорхе молчал.
Боцман закончил и чуть отступил, мысленно подавая команду «фас».
И «переговорщики», будто сорвавшись с цепи, наперебой принялась втолковывать Хорхе, что расстаться с Кармелой так или иначе придется. Любовь неизбежна, как смена времен года, и вечна, как небо и море. Хорхе вяло отбивался, но с каждой минутой всё больше и больше верил этим настойчивым советским морякам: с Кармелой ему суждено расстаться. Он даже не стал возражать и только махнул рукой, когда Тарасов заявил, что Николай и Кармела должны съездить к ее родителям в поселок на побережье.
Коля разыскал такси, и они помчались вдоль залива в Теокуилько. Кармела, удобно устроившись на заднем сиденье, слегка прижалась к нему, а у Николая замирало сердце от каждого ее движения — он всё еще не мог избавиться от мысли, что это сама Певица сидит рядом с ним в машине и шепчет ему на ухо что-то непонятное…
Когда такси подъехало к дому, ей стало не по себе… Она так давно здесь не была и сейчас приехала только затем, чтобы уехать снова, теперь уже навсегда…
Она чувствовала, что не вернется в Теокуилько больше никогда.
Коля заплатил таксисту за дорогу в оба конца и за стоянку, жестами объяснив, что они задержатся здесь ненадолго и вскоре поедут обратно. То, что Николай нанял такси в оба конца, для Кармелы было лишним подтверждением его слов: человек он небедный…
…Пако едва не сел мимо стула, увидев европейца.
— Gringo… — обреченно прошептал он, бросив себе под ноги la red para cazar langostinos*.
— No, no, — лицо Кармелы светилось счастьем. — Ruso, Moscú!**
Пако удивленно посмотрел на Николая. Россия, СССР — огромная, далекая, богатая и холодная страна, о которой он не слышал ничего плохого.
Моряки торгового флота также не вызывали у него отрицательных эмоций. Он повидал их в Коацакоалькосе, когда сам пытался устроиться на химический завод. Ладные, подтянутые, непьющие, дисциплинированные и… наверняка обеспеченные! Давно это было… Думал ли он тогда, что его дочь приедет к нему за благословением с одним из них?!
Раздумывал отец недолго. Он только посмотрел на жену, а та, как всегда, ответила ему тихим взглядом: «Я приму любое твое решение — как ты решишь, так и будет». И родительское благословение было получено.
Пако жестами показал Николаю, чтобы тот оставил их с дочерью наедине. Хотько вышел и принялся играть с близнецами в футбол настоящим кожаным мячом — предметом зависти соседских мальчишек. (Это был один из многочисленных подарков Кармелы семье.) Он очень нервничал, но старался не подавать виду.
Тересия обняла дочь и заплакала, но глаза Кармелы оставались сухими. Она улыбалась и гладила мать по голове, стараясь утешить.
— Большой город забрал тебя у нас, — шептала Тересия, проводя своими шершавыми ладонями по ее щекам. — Езжай… на этой машине и… будь счастлива! …Одна машина уже увезла тебя однажды, и ты справилась, девочка моя. Правда, ты так редко навещала нас… А сейчас? Еще одна машина увозит тебя… Ты справишься! Но я боюсь больше не увидеть тебя… Пресвятая Дева, но ведь это не так? Наша Кармела еще вернется к нам? Но я боюсь, что это будет не скоро…
Настал черед Пако. Он притянул дочь к себе, обнял и вдохнул запах ее волос.
— Ты вытащила счастливый билет, дочка, — начал он.
Кармела не выдержала и все-таки расплакалась, положив голову отцу на плечо.
— Я… я буду писать вам каждую неделю и высылать деньги! А через год мы обязательно приедем к вам! Я вас так люблю!
Пако отстранил ее от себя и отвернулся: видеть его слёзы дочери не следовало. Кармелу тут же окружили Энрике, Эрнесто, Марта и Асусена — теперь пришло их время.
— Всё будет хорошо! — Кармела светилась счастьем, и это состояние передалось семье: глаза всех шестерых были влажны, но сказать, что они были грустны, я бы не решился.

Глава 4
Следующий день

Сдавшись под напором советских моряков, Хорхе напоминал корабль, получивший пробоину чуть выше ватерлинии и движущийся теперь очень осторожно, чтобы не начерпать в трюм воды и не пойти ко дну. Он смирился с мыслью о неизбежности предстоящей разлуки с Кармелой, но не мог свыкнуться со своим сиротством. Он чувствовал, что вот-вот потеряет родного человека и останется один на всём белом свете. О Лауре он при этом как-то не вспоминал: она казалась ему неотъемлемой частью его самого. Впрочем, Лаура скоро станет такой же сиротой, как и он сам…
Та часть их душ, которую занимала Кармела, очень скоро превратится в зияющую рану, сквозную дыру, в которую будут уходить их жизненные силы. Справиться с бедой, залатать душевные раны они могли только вместе, и Лаура прекрасно это понимала. Ведь сказать, что Хорхе за последний год «привязался» к своей певице, — значило ничего не сказать! Он просто жил ею изо дня в день.
— Послушай, caro mio*, — она подошла к Хорхе сзади и положила руки ему на плечи, — а не взять ли нам малыша?
Хорхе повернулся к ней лицом. В его глазах стояли страдание и боль. Вряд ли он понял, что сказала ему жена.
— Ведь наша дочь уезжает, и, похоже, навсегда… — Лаура коснулась пальцами щеки мужа.
Хорхе вздрогнул. Давно он не смотрел на супругу с таким смешанным чувством — любви и признательности!
— Наша дочь!.. Ну да, конечно… Конечно! — видно было, что каждое слово дается Хорхе с трудом, но в то же время с каждым произнесенным словом ему становится всё легче. — Она же наша дочь, наша приемная дочь! Ей ведь неплохо жилось у нас, правда? Она не нуждалась ни в чём. Но… ведь она же будет нам часто писать? Нет, звонить! А ребенка… наверное, стоит попробовать… удочерить.
Представьте себе, он хотел только девочку!

Теперь всё встало на свои места. Хорхе выяснил подробности процесса заключения брака с иностранцем, а затем с отцовской энергией принялся собирать документы — ведь отныне это была его дочь, и он считал себя отцом, пусть и приемным, но безо всяких скидок!
Николай выслал из Советского Союза все необходимые бумаги, а Хорхе пришлось прилично потратиться и побегать: ситуация была весьма неоднозначная. Своим отношением к законам Мексика и СССР были чем-то похожи; и там, и здесь существовали различного рода «лазейки», через которые и предстояло пробраться Хорхе.
Но он пошел напролом.
Ведь, как известно, что нельзя сделать за деньги, то можно сделать за большие деньги — универсальная фраза для любой страны.
Ну, почти для любой.

С приближением даты отъезда сон Кармелы стал беспокойным, а днем она ходила задумчивая и серьезная. Лишь на сцене она всё так же перевоплощалась в Певицу и выкладывалась до последнего, будто это был ее прощальный концерт!
И наконец такой день настал.
Хорхе подготовился к этому событию заблаговременно: слухи часто оказываются лучшей рекламой. Ведь что ни говори, а хозяин «Лауры» был прежде всего предпринимателем — и уж он-то позаботился о том, чтобы весь Веракрус узнал о последнем концерте «звезды побережья». Называя его иногда безответственным vago — лодырем, Лаура была не права: он никогда бы не смог жить как holgazán!
Машины, дорогие и не очень, забили не только всю площадь перед рестораном, но и пустырь неподалеку. Внутрь заведения набилось столько публики, что столики пришлось вынести, а стулья расставить рядами, как в зрительном зале, принеся недостающие с открытой веранды.
На входе бармен Хосе собирал деньги: сегодня был самый настоящий сольный концерт певицы! Впервые в жизни Кармеле предстояло выступать не перед жующими полупьяными посетителями, а перед почтеннейшей публикой, собравшейся в зале лишь ради нее — для того, чтобы услышать ее песни!
Кармела вышла к зрителям и напряженно замерла… На нее и только на нее с восхищением смотрели сотни глаз! Но, начав выступление, Кармела тут же забыла, что она на сцене, растворяясь в каждой песне настолько, что песня казалась ей ее судьбой, и, допевая последнюю строку, она чувствовала, как жизнь ее кончается…
Только для того, чтобы с новой песней начаться вновь.
Ее награждали такими бурными аплодисментами, каких, наверное, не слышали многие концертные площадки с мировой известностью.
Певица выступала два часа без перерыва, задействовав все сценические наряды, пошитые для нее. Пропитанные потом и звуками ее голоса, костюмы и платья бросались на диван: теперь они были не нужны. Для каждой новой песни из гардероба извлекался другой наряд: ей хотелось показать всё, на что она была способна, — всё, что смогла перенять, впитать в себя, прилежно учась у Певицы. Певицы, которая и не подозревала о ее существовании, но у которой не было ученицы преданней, послушней и старательней!
Последнюю песню она спела на испанском, облачившись в свое черное платье и освободив ноги от туфель…
Хорхе вел видеозапись: он давно уже мог позволить себе полупрофессиональную видеокамеру.
Отныне его «Певица» будет с ним всегда; записи оригинала стали не нужны.
…Многие взяли с собой фотоаппараты. Их вспышки перемежались криками. Поклонники были в восторге и отчаянии одновременно.
— Кармела, мы любим тебя! Не уезжай надолго!!! Мы не можем жить без тебя, мы хотим видеть тебя всегда!!!
Но фотоаппараты были не у всех. Видеокамера — только у Хорхе. И отныне убитым горем поклонникам ничего не оставалось, как приобретать в складчину видеокассеты с записями концертов Певицы и музыкальные журналы с ее фото…

Глава 5
Таинственная страна

Наутро Кармела собирала вещи, убеждая себя в том, что всё будет хорошо, и тем не менее безотчетно волнуясь. Ее немногочисленные блузки и юбки уже лежали на кровати аккуратной стопкой. Лаура не находила себе места. Пытаясь реализовать нерастраченную материнскую нежность и заботу, она буквально сводила с ума Софию, выдавая ей в минуту по десять противоречивых распоряжений…
Хорхе лично купил Кармеле большой чемодан на колесиках: его можно было катить за собой, держа за специальную ручку. Она вспомнила свой старенький фибровый чемоданчик, оттягивавший руку, и теперь с удивленной улыбкой рассматривала вместительный подарок — все ее вещи не заполнили и половины чемодана. «Я сама могу в нём спрятаться», — подумала девушка, и ей почему-то стало спокойнее.
Хорхе не мог перед расставанием наглядеться на свою певицу: за эти дни она вдруг как-то повзрослела, остепенилась, превратившись из юной красавицы в… почти что женщину, и эта зрелая серьезность придавала ей дополнительный шарм и привлекательность.
«Пожалуй, — подумалось Хорхе, — она не сплоховала бы, доведись ей представлять Мексику на конкурсе „Мисс мира“».
С поваром Луисом, барменом Хосе, официантками, уборщицей, посудомойщицей и охранником Кармела простилась в зале ресторана, где ее прежняя жизнь бедной девушки сменилась осуществленной сказкой. Посудомойщица Габриэла плакала, понимая, что хоть прошлое у нее с Кармелой было общее — полуголодное детство и тяжелая бесперспективная работа, но будущее разное. Навсегда.
С настенных фотографий на Кармелу смотрели, словно прощаясь со «звездой побережья», она сама и Певица. Девушка часто заморгала и, стараясь не расплакаться, поспешила к машине Хорхе.
Лаура проводила Кармелу до междугородного автовокзала. Она тоже едва удерживалась от слёз. «Рано или поздно это должно было случиться, — пыталась утешить себя хозяйка ресторана. — Если не этот русский Nicolás, так кто-нибудь другой увез бы Кармелу. Быть может, оно и к лучшему: у девушки должна быть своя семья… А доходы… Да на кой ляд нужны эти деньги, если у нас нет детей?! Sobre la mortaja bolsillos no existen».
Хорхе внешне выглядел бодро, а вот что творилось у него в душе — одному богу было известно; но он твердо решил проводить Кармелу до аэропорта, прямо до стойки регистрации. Правда, ехать в Мехико на своем «форде» не рискнул, справедливо рассудив, что на его капризный нрав надеяться нельзя. Он взял два билета на междугородный автобус до Мехико и один — обратно. Честно признаться, Хорхе просто не хотел упустить возможность всю дорогу смотреть на свою ускользающую мечту, а ведь за рулем автомобиля смотреть придется вперед! И еще. Хорхе чувствовал, что напьется сразу же, как только Кармела скроется из виду в недрах посадочного терминала. Тут же напьется, прямо в аэропорту…
И чем меньше времени оставалось до вылета рейса «Мехико–Гавана», тем мрачнее становился Хорхе, хотя крепился изо всех сил и старался, чтобы Кармела не заметила его настроения.
Но она и без того не замечала.
Столица просто оглушила ее своим ритмом быстротекущей жизни, ослепила мельтешением ярких цветовых пятен: Кармела не привыкла к тому, чтобы впечатления сменялись с такой быстротой. Она ошеломленно созерцала совершенно другую страну, она не знала такой Мексики!
…Нагромождение бетона, стекла, металла; тысячи автомобилей, мчащихся без всякого, как казалось Кармеле, порядка. Невероятно красивые старинные здания заставляли ее глаза широко раскрыться — но взгляд тут же натыкался на бесконечно высокие дома, сделанные, казалось, из сплошных зеркал, и глаза девушки распахивались еще шире — но, как ни старалась, она не могла увидеть верхушек небоскребов, мимо которых проезжал автобус.
Кармела подсознательно чувствовала, что ей нужно срочно перестраивать свой ритм. Многое, очень многое придется ей изменить в своей жизни — ведь впереди ее ждала обеспеченная, полная счастья и любви жизнь на побережье новой прекрасной страны! Глядя в окно, она заставляла себя не удивляться ничему: ни стеклянным пирамидам небоскребов, ни миллионам людей и тысячам машин, ведь в той огромной стране, куда она летит к своему мужу, дома наверняка еще выше, людей еще больше, а машины мчатся по улицам городов еще быстрее!
«…Мне повезло, мне просто очень повезло, — повторяла Кармела, как молитву. — Такого не может быть, это какая-то сказка, но я должна ничего не бояться и идти вперед, тогда я буду богатой и счастливой, а моя семья наконец навсегда вырвется из бедности».
Ее сердечко сладко замирало, а во всём теле чувствовались легкость и блаженство.
Наконец водитель объявил, что автобус прибыл на конечную остановку — в аэропорт имени Бенито Хуареса. Настало время прощаться. Кармела, улыбаясь, поцеловала Хорхе в колючую щеку. Ресторатор часто-часто заморгал, губы его задрожали.
— Прощай, девочка моя, — прошептал он. — Храни тебя Дева Мария…
— Ну что… ты, совсем не «прощай», — ее лучистая улыбка гладила Хорхе по лицу, — через год мы обязательно встретимся, я… я обязана вам всем…
— Ну… иди же, иди, уже заканчивается посадка, — перебил ее Хорхе и почему-то занервничал, будто, опоздав на самолет, Кармела потеряет что-то важное, что он как хозяин ресторана не сможет ей дать… Так оно и было. Хорхе отдал свое сокровище, а взамен приобрел нечто, понятное лишь человеку, имеющему собственных детей…
…В самолете Кармеле очень понравилось. Всё было нереально белым и чистым. Шикарное кресло напомнило ей кабинет дантиста: она так же полулежала в нём, пока лучший врач города колдовал над ее зубками. Едва лайнер принял в небе горизонтальное положение, перед ней возникла улыбающаяся стюардесса со столиком, полным еды и напитков. Округлив глаза, Кармела затрясла головой: меньше всего на свете ей сейчас хотелось есть!
Прикрыв глаза, она пыталась вообразить себя хозяйкой своего нового дома… да по большому счёту и всей своей новой жизни! Ей хотелось иметь много детей, чтобы их звонкие голоса наполняли виллу… Виллу? А что такое вилла? Кармела напрягла воображение, пытаясь представить себе роскошную виллу Николая, но перед глазами возникал только… дом Эрнандесов. Его великолепие казалось девушке пределом мечтаний. Правда, Эрнандесы владеют ресторанчиком… А почему бы и им впоследствии не сделать то же самое?
Себя наша певица, конечно, уже представляла на месте Лауры.
…Она непременно скажет ему об этом! Только… чуть-чуть позже, как только обживется на новом месте. И Nicolás не будет больше ходить в море, оставляя ее надолго одну; к тому же это и небезопасно — ведь кораблекрушения случаются довольно часто… Николай ничего не говорил ей о вилле, но она была почему-то абсолютно уверена в его состоятельности. Такой красивый, статный и умный мужчина, плавающий на таком большом корабле, проживающий в такой огромной и богатой стране и так уверенно, напористо взявший ее в жены, просто никак… ну никак не может быть бедным!
…Перелет с пересадками занял более суток; уставшая от впечатлений и перенапряжения нервов, Кармела едва держалась на ногах, когда наконец ступила на советскую землю.

Портовый город N представлял собой причудливое сочетание дореволюционной архитектуры и ужасного советского новостроя, не имеющего и зачатков какого-то планирования и культуры строительства, не говоря уже об элементарной эстетике! Среди красивых и строгих зданий бывших банков, гостиниц, вилл и дворцов «владельцев заводов, газет, пароходов» прежней России могла возвышаться, к примеру, девятиэтажка из разноцветных блоков, на самом верху которой было выложено плиткой (!): ДМБ-78.
Население было также весьма пестрым, однако большинство составляли военнослужащие — от мичманов до контр-адмиралов. Немало было и гражданских лиц, работающих в частях.

…Николай встретил свою «Певицу» в зале ожидания аэропорта, который ни единым гвоздем не напоминал ни роскошный аэропорт Бенито Хуарес в Мехико, ни простой гаванский Хосе Марти — настолько убого он выглядел даже на фоне кубинской аскетичности. Заметив Николая в толпе встречающих, Кармела кинулась к нему с энергией и решительностью солдатки, завидевшей мужа, сходящего на перрон Белорусского вокзала в сорок пятом году. Она буквально налетела на него, едва не сбив с ног.
Спрятав лицо у него на груди, она хотела, чтобы муж заслонил ее от всего света, поскольку сейчас, после вымотавшего ее многочасового перелета через океан, весь свет казался ей враждебным.
Николай не знал, что полагается говорить в таких случаях. Он отстранился, пальцем приподнял ее подбородок, поцеловал в одну щеку, в другую…
— Бааж тилькы получим та додому поэдэм, — объяснил он, от волнения не сообразив, что она не понимает его. — Скоро отдохнешь…
Чемодан Коля нес, а не вез на колесиках. Кармела хотела подсказать ему, как выдвинуть длинную ручку, но он поморщился:
— Та ни… Вин леукий, як пустой.
Чемодан действительно был не тяжел: несколько блузок и платьев, включая ее любимое черное, нижнее белье, косметика, пара туфель да фигурка Девы Марии Гваделупской. Фотографии, личные мелочи и документы. Никаких теплых вещей там не было. О том, что мир состоит не только из жары, знают все; но что такое настоящий холод, ни она, ни Хорхе с Лаурой толком не могли себе представить.

Глава 6
Время сказок прошло

На площади Николай повел себя странно. Вместо того чтобы разыскать на стоянке свою машину, он поймал такси, бросил в багажник чемодан и жестом пригласил Кармелу занять место на заднем сиденье. Автомобиль своим внешним видом и салоном больше напоминал ей грузовичок Серхио. Полотно дороги было отвратительным — ее подбрасывало на сиденье, как игрушку.
Машина долго петляла и остановилась наконец в каких-то трущобах перед длинным двухэтажным строением из непонятного материала. Вход в него был один, зато окон насчитывалось более десятка. Расплатившись с таксистом, Николай открыл багажник.
Тонкие каблучки туфелек Кармелы наполовину ушли в мягкий грунт. Резкий, сырой ветер забрался под одежду. Три девочки-подростка, одетые в простенькие курточки блеклых цветов, во все глаза рассматривали красивую женщину, приехавшую на такси с «дядь Колей-матросом из десятой комнаты», и ее не по погоде легкое платье из яркого разноцветного шелка…
Девочки толкали друг друга локтями, шушукались и хихикали.
— Ты чё, дядь Коль, женисся? — спросила самая бойкая девчушка.
Николай повернул голову от чрева багажника и увидел, что в окнах замелькали лица.
Разминая затекшие ноги и чувствуя, что силы на исходе, Кармела тем не менее успела рассмотреть засыпанный грязным песком двор с огромной лужей, линялое белье на провисших веревках; крышу, утыканную антеннами невообразимой конструкции, и нетрезвого, неряшливо одетого мужчину, держащегося за свой видавший виды велосипед, как за опору. Мутным, ускользающим взглядом он рассматривал Кармелу в упор.
— Здрово! — поприветствовал он Николая, энергично при этом кивнув. — Ж-жена?
— Жина, — подтвердил Коля. — Ишшо вопросы е?
— Н-никак нет!
Мужичок по-военному выпрямился, резко расправил плечи и попытался посторониться, но икнул, потерял равновесие и, споткнувшись о велосипед, упал прямо Николаю под ноги. Кармела, хотя и была смущена, не могла скрыть улыбки. Хотько же досадливо сплюнул и с грохотом припечатал крышку багажника так, что с нее на бампер посыпались ржавые ошметки. Взяв Кармелу за руку, он быстро увлек ее за собой, пока не собрались все соседи.
— Borracho como una cuba, — сказала Кармела Николаю. — Hacer el paso, meter la pata.
— Та его поаной метлой трэба, а ни лопатой, — морщась, проворчал тот, входя в подъезд.
Длинный коридор на втором этаже был заставлен разнокалиберными шкафами, кухонными столами, завален тазами и ведрами. На табуретках стояли ящики с пустыми бутылками, а на стенах между часто расположенными одинаковыми дверями с одной стороны коридора и редкими маленькими окнами с другой висели громоздкие корыта, заношенная одежда, старые велосипеды…
В коридоре почти никого не было: лишь две женщины неопределенного возраста, варившие что-то резко пахнущее в больших кастрюлях, повернулись и, забыв о готовке, буквально пожирали Кармелу взглядами — спасибо хоть руками не трогали! Ее поразило, что плиты располагались прямо в коридоре, — вдоль стены с окнами их стояло подряд сразу шесть штук!
…Кармелу сильно смущало всё, что она видела вокруг. Но еще в Мехико она решила, что ничему не будет удивляться. Правда, там нужно было сдерживаться, чтобы не захлебнуться от восхищения. Здесь же на девушку нахлынули впечатления совсем иного рода.
Николай, отперев одну из дверей, пропустил Кармелу вперед.
— Ну вот! — произнес он удовлетворенно. — Приихалы.
…Железная кровать, застеленная засаленным покрывалом; стол, покрытый выцветшей клеенкой; один стул. Облезлый шифоньер, утлый холодильник, огромный календарь с обнаженной женщиной… Окно с занавеской, свисающей с карниза в виде грязной тряпки. За окном — заросший редкими кустами пустырь, ряд открытых и переполненных мусорных баков да две собаки, вяло роющиеся в вывалившемся мусоре…
«Мы приехали сюда зачем-то, значит, так надо. Вот комната, como barraca: стол, гардероб, кровать… Здесь живут бедняки, ну что ж… я сама недавно была такой… Но хотелось бы, конечно, уже сесть в его автомобиль и поехать на его виллу, к морю. Интересно, на что она похожа? Вероятно, она неухоженная, ведь он так часто плавает, а его родственники живут далеко отсюда. Ну ничего, я быстро всё приберу и наведу уют, я соскучилась по такой работе!»
Ей даже хотелось, чтобы вилла была немного запущенной, а он, наскоро проведя ее по комнатам, ушел в море. Ненадолго, конечно, а то она будет скучать; но, работая день и ночь, она сможет быстро привести всё в порядок! Зато когда он вернется… Его встретит празднично накрытый стол — и его певица! Он будет есть, а она станет ему петь, и он почувствует себя самым счастливым человеком на свете!
Ох! Она уже пожалела, что оставила сценические костюмы на родине…
…Николай перехватил взгляд Кармелы и замер, пораженный нахлынувшим на него ощущением. Волна животного ужаса захлестнула его; по плечам, спине и ногам побежали отвратительные мурашки. Коля понял, вернее — почувствовал, о чём хочет спросить его Кармела! И тут же его накрыло новое ощущение: ему стало тошно от самого себя, словно он только что совершил что-то ненужное, плохое, постыдное, скверное и даже страшное…
Он понял, что натворил.
Она стояла посреди этой жути, одетая в красивый легкомысленный наряд, и удивленно поглядывала вокруг, не находя взглядом своего чемодана. Наверное, он остался в машине? Кармела смотрела на Николая счастливыми наивными глазами, и он понимал этот взгляд без всяких слов — русских или испанских. И ему захотелось исчезнуть, убежать, лишь бы не видеть этого светящегося взгляда, этой надежды, этой веры в него, этой наивной радости. Хотько понимал: сейчас ему предстоит взять «ружье» и «выстрелить» в это дитя, в это неземное существо, в свою мечту, в свою «Певицу», словно спустившуюся с заоблачных высот прямо к нему, в эту конуру…
Он чувствовал себя убийцей.
«Я вся твоя, я принадлежу тебе, я буду делать то, что ты скажешь… — говорили ее глаза. — Я подарю тебе свою любовь и… чудесных малышей! Я буду петь только для тебя; я стану хорошей хозяйкой и образцовой матерью, но уж и ты постарайся.
Ты должен сделать мою жизнь спокойной и обеспеченной, хоть я и не привыкла к этому. Когда я выучу язык, то расскажу тебе, как я жила и чем занималась до того, как стать певицей… Но… я очень устала и уже ничего не соображаю; мой чемодан, мы, наверное, забыли в такси? Ты, пожалуйста, разыщи его — ведь там… там всё! А когда мы наконец поедем в твой дом? Мне нужно привыкнуть — здесь другие люди, другие дома, погода, здесь всё другое… Поедем к морю, я так люблю море, там мне будет легче, море поможет мне привыкнуть к твоей стране. Ведь ты живешь у моря, правда?»
Николай будто читал ее мысли. И тихо сходил с ума.
Избитое выражение «он хотел провалиться сквозь землю» звучало в этой ситуации слишком бледно и банально. Хотько, конечно же, мог найти десяток аргументов, оправдывающих его нынешнее положение. И что он не обещал ей шикарную жизнь, и что «с милым рай в шалаше», и что она сама виновата — не расспросив его ни о чём, кинулась очертя голову в омут, и что… Да, всё это было так, но…
Он смотрел на этого ангела и понимал, что не может даже мысли допустить о супружеской постели. Он не сможет объяснить ей ничего, ибо у него просто онемел язык; он не сможет даже разыскать ее чемодан — в этом городе он пропал безвозвратно! Он не сможет сделать для нее ничего, ибо находится в полной прострации оттого, что только сейчас понял, какой гнусный, нечеловеческий поступок он совершил, вырвав ее из привычной среды! И вот теперь она стоит, такая прелестная и растерянная, в этой паршивой комнате этого заплеванного барака и смотрит на него с надеждой и любовью, а он… О боже мой!
…Конечно, он мог бы начать обнимать, целовать ее, и, глядишь, шок от этого события постепенно прошел бы — ведь любовь творит чудеса! Да и Кармеле было в общем-то не привыкать к бедности — ей нужно было привыкнуть лишь к климату. В его силах было утешить ее, а затем — легко сломать, заставив принять жизнь с ним такой, какая она есть…
Но он понимал, что, поступив так, убьет ее душу.
Девушка выживет, но «Певица», которую он в ней увидел, погибнет! Певица, свободная и прекрасная, не сможет жить в этом ужасном бараке с бедным советским моряком, подрабатывающим примитивной контрабандой.
Птица не может летать с подрезанными крыльями.
Певица не может жить с растоптанной душой.
Всё мелкое, блатное, туфтовое, залихватское вмиг слетело с него, обнажив душу. Ему надо было принимать решение.
Здесь и сейчас. Только он и она.
И он принял его. Оно было половинчатым, не до конца продуманным, но это было решение, за которое ему не было бы стыдно ни перед своим отцом, ни перед Отцом Всевышним… Невероятным, нечеловеческим усилием воли он смог-таки набросить христианскую узду на свои животные инстинкты. Коля не был верующим, но если бы туда принимали по конкурсу, он, несомненно, прошел бы его.
Неловким жестом он предложил ей «располагаться».
— Мэни, — он суетливо тыкал пальцем в себя, переходя на украинский, — зараз потрібно у рейс, у морі, — он изобразил плывущий по волнам корабль. — Я, — он не давал ей опомниться, — напишу тобі лыст, по-іспанськи! Зрозуміла? Лыст — тобі!
Он, словно куклу, усадил ее на кровать. А сам пулей вылетел из барака и побежал к шоссе, голосуя на ходу, — кто-нибудь да затормозит!
Ехать пришлось к цеховикам, барыгам — в этом городе у него не было других знакомых. Взяв у них взаймы пятьсот рублей в счет следующей партии товара, Хотько закупил на триста продуктов и одежды. Что это была за одежда и что за продукты, понять смогут лишь те, кто жил в это странное время; а как ему удалось потратить в пустых магазинах три сотни, да еще и оперативно, знали лишь двое: моряк и таксист, которому Хотько заплатил пятьдесят рублей…
Но следующая задача была куда сложнее — ему требовалось сыскать переводчицу на испанский!
Они объездили несколько школ, прежде чем Николай понял, что советские школьники изучают лишь английский и немецкий языки; кое-где французский, но нигде испанский! Его направили на факультет лингвистики местного института, где Коля разыскал наконец пожилую преподавательницу, согласившуюся ему помочь.
Прямо в коридоре у двери аудитории он быстро набросал текст письма, не задумываясь ни над одним словом. Через полчаса женщина вынесла ему перевод. В ее глазах стояли слёзы. Она оттолкнула руку Николая с двадцатью пятью рублями и отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза.
…Дорога до барака показалась бесконечной. Вдобавок они угодили в «пробку». Боже, как он хотел выскочить из машины и побежать! Он не мог даже представить себе, что его жена сейчас делает в его комнате… А вдруг?.. В животе стало пусто и холодно. Он толкнул шофера в плечо: «Дауай по тротуару!»
Перегруженный поклажей, Коля возник в проеме двери.
…Но Кармела сидела на кровати в той же позе: похоже, и до нее медленно, но верно стало доходить, что сказка не состоится, как и на той площади в Веракрусе, — что-то явно пошло не так, неправильно. Кто-то невидимый жестоко вмешался в ее судьбу, а может… это была расплата за те долгие месяцы безмятежности и счастья?!
Николай вложил лист в холодные ладони Кармелы, присел перед ней на корточки и посмотрел прямо в глаза — на это смелости хватило…
Его взгляд рассказал ей всё — лучше любого письма. В ответном взгляде метались страх, обида, боль, разочарование… Коля не выдержал и опустил глаза.
Они поняли друг друга.
Затем он вернулся на судно. Экипаж не узнал моториста. Он не отвечал на шутки и расспросы, не смеялся, почти не разговаривал, а главное — он перестал смотреть записи своей любимой певицы. Команда недоумевала, старпом чертыхался: как работник старший матрос перестал представлять из себя хоть что-то. Капитан задумчиво чесал в затылке, узнав, что Хотько попросился в рейс, хотя не отгулял еще и десятой части отпуска. Парторг Захаров цедил сквозь зубы: «Я предупреждал, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет».
Опытный, повидавший на своем веку немало и морей, и людских судеб, капитан понял: этот отныне зрелый мужчина с потухшим взглядом будет ходить в море из рейса в рейс…

…Кармела прочла письмо. Испанские слова, от каждого из которых словно веяло родным, домашним теплом, складывались во фразы, обдающие ее сырым осенним холодом.
А Коля написал правду.
Про себя и про Херсон. Про море и про Певицу. Про любовь и про честность… Он не просил у нее прощения униженно, как просят его у супруги подзагулявшие мужья, — он обращался к ней, как… к человеку много старше его. Старше и мудрее.
И просил простить.
Простить, как нашкодившего подростка, не отдающего отчета в своих действиях!
Он расписывался в своем бессилии что-либо сделать для нее сейчас; в дальнейшем же обещал «что-нибудь придумать».
Кармела довольно спокойно дочитала письмо до конца, потом открыла створку гардероба и посмотрела на себя в зеркало. Она хотела спросить о чём-то свое сильно изменившееся отражение, но вопрос всё никак не формулировался. Когда она последний раз видела себя в зеркале? Наверное, в аэропорту, когда причесывалась в туалетной комнате, меньше суток назад… О Пресвятая Дева, как давно это было… и не с ней! Глаза стали какими-то другими. Но Кармела не хотела всматриваться в свои глаза, боясь увидеть в них что-то, с чем она не смогла бы справиться…
Стараясь не впускать ужас глубоко в душу, она определила продукты в холодильник, одежду — в шифоньер, а деньги — под подушку; переоделась в обновки и вышла на улицу. Теперь, в мешковатом пальто производства областного швейного комбината, в сапогах и рейтузах, она стала немного походить на местных жителей.
Кармела долго и бесцельно бродила по трущобам, стараясь не потерять из виду барак; шок не давал ей почувствовать ни голода, ни усталости. Наконец она вернулась.
На столе лежало письмо.
И тут внезапно, судорожно, с сокрушительной силой, как протяжный, бессмысленный, звериный вой, прорвались давно сдерживаемые рыдания!
Взрослая и мудрая женщина простила.

Глава 7
Не плачь!

Нужно было как-то жить дальше. Как-то выучить язык. Как-то попасть на родину, как-то развестись…
Развестись?!
Ее воспитание и вера не позволяли отнестись к этому легко. Мексиканцы в массе своей — довольно рьяные католики, для которых развод представляет куда более трудную задачу, чем брак, ибо вызывает глубочайшие нравственные страдания и поголовное осуждение земляков, особенно в провинции.
Но иного выхода она не видела. Кармела рассуждала сейчас так, словно развод с Николаем Хотько был для нее единственной проблемой, словно она не находилась в тысячах миль от Мексики без денег, без документов, без возможности общаться на родном языке!
Первое время Кармела не могла ни есть, ни спать; она целыми днями сидела на кровати, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и представляла себя на палубе идущего в Мексику океанского лайнера. Вместе с ней в Веракрус плыли какие-то люди, впрочем, она не была уверена даже, что это вообще люди, — они казались ей существами с других планет… Девушка пыталась понять, как они попали на корабль, что им нужно в Веракрусе, и… засыпала сидя.
Уж лучше бы ее посадили в тюрьму! Но на родине.
В дальнейшем она старалась вести себя так, будто находится на неизвестной планете, на которой живут непонятные существа и, возможно, обитают смертельно опасные микробы. Но Кармела-то была хоть и несчастной, но вполне обычной, нормальной землянкой — а стало быть, и все ее представления о жизни также могли быть только земными…
Жизнь на ее планете Земля была устроена очень просто и понятно.
Продуктов и товаров в магазине не может не быть — может лишь не быть денег для их покупки. Кварталы любого города делятся на бедные и богатые, а внешний вид дома и прилегающей территории определяет состоятельность владельца. Если встать около дороги и поднять руку, непременно подъедет и остановится такси; если у тебя много денег, ты можешь жить suntuosamente. Если денег совсем мало, можешь только estar a pan y agua*. И так далее.
В советском же городе N в конце восьмидесятых всё было с точностью до наоборот. Бедных и богатых кварталов не наблюдалось — все строения находились в состоянии «люди снимают жилье в доходном доме, хозяин которого давно перестал за ним следить и лишь извлекает прибыль».
Полки продовольственных магазинов были совершенно пусты. Но там, где что-то всё же продавалось, деньги теряли свою главную функцию, блестяще описанную в «Капитале» Карла Маркса. Однажды Кармеле, отстоявшей длиннющую очередь, не продали ничего — ведь у нее не было визитной карточки покупателя**.
Спасением для нее являлись только крайняя неприхотливость во всём да оптимистичный характер.

…Коля же действительно кое-что придумал, лежа между вахтами в каюте без сна и разглядывая причудливые разводы краски на переборках. Фото Певицы он снял в первый же день. Смотреть на «Кармелу» в роскошном наряде, счастливую, лучезарную, сжимающую в кулачке микрофон, — было выше его сил…
Три недели размышлений дали результат: он утвердился в своем отказе от участия в ее жизни. У них нет будущего. Он не сможет измениться сам и изменить свою жизнь так, чтобы спасти эту женщину. Нет, он, конечно, сделает всё, что сможет, чтобы хоть как-то облегчить ее жизнь в Союзе, но быть рядом и видеть, как эта самая жизнь разрушает живущий в ней образ Певицы, как лицо ее изменяется, становясь похожим на лица женщин из барака, как стираются черты, когда-то всколыхнувшие его сердце… Как она располнеет от углеводной пищи, затем выучит русский, на четверть состоящий из матерных слов, как будет ходить по бараку непричесанная, в стоптанных тапочках; начнет курить и пристрастится к спиртному во время его долгих рейсов…
И как начнет ненавидеть в себе певицу.
Николай не был готов к этому… Выполнив свой последний долг перед ней, он уйдет, чтобы не возвращаться больше никогда…

…Поднимаясь по скрипучей лестнице на второй этаж, он с удивлением отметил: с каждой пройденной им ступенькой ноги становятся всё тяжелее и тяжелее; к двери своей комнаты он подошел уже почти хромая — стопы буквально прилипали к полу! Дверь была не заперта.
…Увидев Кармелу, он замер… Перед ним была его Любовь, его Мечта, его «Певица», но… он уже принял решение: у них нет будущего, и он не хочет, да и не может изменить жизнь даже ради нее…
И Кармела словно окаменела… Этого человека она пыталась полюбить?! Да! Но жить с ним здесь невозможно — нет, нет и нет!!!
Коля молча вышел вон. Слов не требовалось.
Он шел по улице и, поравнявшись с автомобилем, услышал из открытого окна хит «звезды». Коля остановился на секунду, прикусил губу, тяжело вздохнул…
Он уже не мог слышать ее песен и видеть Кармелу — животный ужас от сотворенного не проходил, а лишь усиливался: ведь несмотря ни на что, Николай был порядочным человеком!
…Снова уйти в рейс, чтобы забыться, — единственное спасение, но… что делать с ней?! О том, чтобы выделять несчастной в дальнейшем хотя бы рублей восемьдесят в месяц, а еще лучше быстренько отправить обратно на родину, даже речи не шло: у Колюни вообще не было на руках никаких денег; при воспоминании же о диких долгах его ноги подкашивались, а в теле возникал какой-то нервный озноб.
В такт шагам возникло и укрепилось твердое решение: забрать вещи и переехать в межрейсовое общежитие моряков, где в общем-то и останавливались все нормальные матросы торгового флота, ибо там существовали какой-никакой порядок, подобие бытовых условий, столовая, прачечная… Да и стоил номер недорого. Но одна проблема всё же имелась: туда нельзя было бесконтрольно водить девиц, устраивая шумные вечеринки на всю ночь, — именно поэтому стармос и снимал комнату в бараке.
Правда, сейчас ему было не до девиц… Он не знал, как поступить с Кармелой. Коля втайне надеялся, что ситуация разрешится как-то сама собой, ведь Кармела красива и экзотична! Она непременно влюбится в кого-нибудь… Или кто-нибудь — в нее. Он и разыщет ее документы, и… женится на ней. Или отправит ее домой. И они тихо-мирно разведутся.
А он? Он сделал всё, что мог. Теперь у нее есть жилье и деньги, одежда и продукты. На первое время, а там видно будет… Он искупил свою вину! Частично. Он больше никогда так делать не будет. Отныне — никаких певиц. И вообще, он еще слишком молод, чтобы надевать на шею такой хомут! А потом… Потом он лучше женится на обычной, земной, русской. Или украинке. Пусть и не такой красивой. Зато своей и родной.
Коля успокоился и решил ждать.

Глава 8
Я закрываю глаза

В соседней комнате жила Тамара — маленькая, худенькая, симпатичная и очень юморная бабенка. Муж у нее спился и умер, про детей Коле ничего не было известно. Работала она посудомойщицей в столовой при штабе военно-морского флота, а точнее — бери выше — оператором посудомоечной машины. Никакой другой — более высокой — должности она занимать в городе, увы, не могла, ибо лучшим своим другом почитала «зеленого змия». Из-за этого и «висела на волоске»: авторучка заведующего уже была занесена над ее заявлением об увольнении, загодя даже ею написанным, — оставалось лишь поставить дату. Чаша терпения начальства уже почти переполнилась ее плоскими шутками в адрес офицеров, вольной матерной речью да периодическими запоями. Заведующего останавливало лишь то, что на работу за восемьдесят рублей, да еще годами без премий и прогрессивок, принять он мог точно такую же, не лучше…
Они встретились лицом к лицу на пороге барака. От Томы разило перегаром.
— Шо ж Мыкола, ты не весел, шо ты голову повесил — тя молодка очень ждет, вся постель под ней… (Тамара запнулась, пытаясь придумать что-то в рифму, — не губить же такую роскошную импровизацию!) …по-ёт! — наконец выдала она и захохотала.
Коля поморщился.
— Ты що… опять, чи що?
— А-а, б…, всё равно выгонят — пусть ищут другую посудомойку!
Николай уже собирался пройти мимо, но вдруг какая-то сила остановила его — авантюрный, изобретательный мозг бывалого фарцовщика включился в работу и выдал великолепнейший результат!

К вечеру они с Тамарой уже ходили парой, заговорщицки обсуждая план дальнейших действий и финансовый вопрос: Тома пьет, сидя дома за половину своей зарплаты, а Кармела работает за нее в столовой без официального оформления. Заведующего она «брала на себя», за Колей была Кармела.
Я не знаю, что сказала директору Тамара, но сцену разговора Николая с Кармелой попробую описать.
Терпеливо, мешая русские и украинские слова с английскими и рисуя на бумаге схемы, он пытался втолковать потрясенной девушке план ее дальнейшей жизни, но Кармела была в таком ужасе от всего, что ее окружало, что соображала плохо. Тогда он, отчаявшись, взял ее за руку и вывел в коридор, к кухонному отсеку. Взяв тарелку, Коля сделал вид, что моет ее, и указал пальцем на Кармелу. Девушка наконец поняла, и в глазах у нее потемнело — она едва не лишилась чувств…
…Она вновь должна будет мыть посуду. Судьба заманила ее красивыми обещаниями на борт самолета, который летел в прошлое!
Николай ушел, не в силах долго оставаться с Кармелой наедине, а она всю ночь не сомкнула глаз.
— Пресвятая Дева Мария, чем я прогневала тебя?! — ее всю трясло. — У меня украли мой талисман, а потом я не уберегла (она впилась зубами в одеяло, чтобы не зарыдать) свою заступницу…
В этом, и только в этом пораженная ужасом девушка находила причину всех своих бед.
— Я виновата, моя Святая Мария, — шептала Кармела. — Но я не сдамся! Я выдержу! И вернусь обратно. Стану петь. Или мыть посуду. Но — только дома!

Наутро Тамара повела ее в столовую… Они шли молча, и не только из-за языкового барьера. Кармела была раздавлена напрочь и шла, как на эшафот. И лишь крестьянская закалка, крепкая нервная система, присущая многим мексиканцам, да еще какой-то внутренний стержень не позволяли ей окончательно пасть духом.
Несмотря на то, что город N отличался от ее города, как сомбреро от шапки-ушанки, посудомойные комнаты оказались похожи, как, впрочем, и тарелки, которые предстояло мыть. Разница, однако, всё же имелась. Посудомоечная машина не только наличествовала, но и была исправна. Интендантская служба флота недавно выделила деньги на закупку импортной техники, и вскоре в штабной столовой тарелки мыл и сушил агрегат немецкого производства — той же самой фирмы, что и приобретенный Хорхе Эрнандесом.
Заведующий столовой, чей стаж на этом поприще намного превышал возраст Кармелы, не предполагал, что нового «оператора посудомоечной машины» можно использовать в каком-либо ином качестве. Не отягощенный проблемами улучшения обслуживания, а также привлечения клиентов, опытный «пищевик» направлял всю свою изобретательность на улучшение собственного материального положения. Поскольку столовая ежедневно работала по двенадцать часов — в соответствии с продолжительностью вахты у офицеров, матросов и вольнонаемных служащих в штабе, по штату полагалось две посудомойщицы. Но уже через неделю вторая работница перестала появляться у чанов «по болезни».
И Кармела стала работать с раннего утра и до позднего вечера. Без выходных, за один оклад. Точнее, его половину. Впрочем, такой удлиненный рабочий день ей даже нравился: она не привыкла много отдыхать.
В посудомоечной было тепло и влажно; толстая стена, облицованная кафелем, отсекала не только промозглую погоду — она, насколько могла, отделяла один мир от другого.
…Серые панели и транспортер такой знакомой посудомоечной машины «Winterhalter»; столы и чаны из нержавейки, сальный пол с деревянными решетками, на теле — халатик, а на ногах — ничего. Для полноты картины не хватало только бармена Хосе, неизменно появлявшегося поздно ночью в проеме двери с коктейлем и пирожными…
Если бы предложили, Кармела согласилась бы и ночевать здесь — пустая комната мрачного барака не вызывала у нее желания торопиться с работы «домой».
Отныне на жизнь ей полагалось сорок рублей в месяц; и это притом, что пятнадцать надо было отдавать за комнату. Лишь привычка не тратить на себя почти ничего выручала ее.
Правда, скопить денег для перевода в Мексику уже, разумеется, не получалось никак. Да и сам перевод был невозможен: рубль в СССР был внутренним делом этой страны и никого не интересовал за ее пределами. Он, как, впрочем, и мексиканский песо, не конвертировался ни во что — но откуда ей было знать это? Думы о том, что теперь ее семья, лишившись финансовой поддержки, начнет страдать, доводили Кармелу до исступления. Отчаянные мысли о том, чтобы вернуться, не покидали ее головы, но… несчастная певица-посудомойщица просто не знала, с чего начать!
Молодая мексиканка жила как в вакууме: соседи по бараку разговаривали так, что понять их было трудновато даже тому, кто родился в СССР, ибо их речь состояла преимущественно из вычурных матерных слов, описывающих почти любое событие и даже вещи. Кармеле их разговоры казались чаще всего бессмысленным набором звуков, словно дребезжание консервной банки по асфальту.
Но она очень, очень хотела выучить русский хоть как-то! Приходилось прислушиваться.
— Это что еще за х…ня?! Ну и х…ня-а-а… — вопрошал вечно пьяный Томкин сожитель, тыча пальцем в ее линялую кофту невообразимой расцветки.
Кармела запомнила: «х…ня» — означает пиджачок, кофточку.
…Поутру она вошла в варцех в своей кофточке вместо халата. Улыбаясь, показала на нее: «Хуйнйа?» И вопросительно посмотрела на повариху. От неожиданности та попятилась к плите и едва не села на нее. Конечно, столовую тут же облетел слух: «обезьянка» научилась материться!
Женщины вообще первое время изумлялись до крайности: неужели эта «экзотическая обезьянка» будет мыть у них посуду вместо Томки? Да еще и в две смены?!
Но молчали.
…В коллективах небольших советских заведений, будь то магазин, столовая, парикмахерская, ателье или химчистка, издавна существовали жесткая централизация и система «круговой поруки». Послушным многое прощалось. Строптивые же, чересчур «принципиальные», да и просто «вынесшие сор из избы» немедленно изгонялись; и горе было этим людям, живущим в маленьких городках: весть об их «дурном поступке» тотчас же распространялась среди всех руководителей подобных организаций…
Впрочем, долго оставаться в полной неизвестности относительно этой симпатичной, экзотичной, но совершенно невразумительной девчушки было выше сил женского коллектива. По инициативе раздатчицы Натальи Петровны перед сменой новую посудомойщицу пригласили в пустой еще зал и стали с пристрастием расспрашивать, невзирая на незнание ею русского, а ими — испанского языка.
Кармела с помощью жестов и рисунков охотно объясняла, кто она и откуда… Эмоциональная речь, живая мимика, экспрессивные жесты и выразительные картинки сделали свое дело; по итогам рассказа «обезьянки» был вынесен следующий вердикт, состоящий из трех пунктов:
— все мужики — сволочи, вне зависимости от национальности, возраста и профессии;
— отныне она будет питаться «до отвала» здесь, и даже, если захочет, сможет ночевать тут же, в раздевалке;
— «обезьянкой» ее больше не звать — это обидно и унизительно, она хоть и не понимает, зато мы понимаем; будем звать Кармелой — как отец с матерью назвали.
Теперь с утра «Кармелу» всегда ждали глубокая тарелка овсянки и шматы хлеба с маслом; а на обед — полная до краев тарелка супа и макароны по-флотски. Обед, больше подходящий для вернувшегося с пахоты тракториста, чем для хрупкой девушки. Худощавая бедняжка вызывала у добрых женщин жалость; а посему грубоватая мужицкая еда заталкивалась в нее с тройным усердием.
Ведь сытый человек всегда счастливее голодного, не правда ли?
Едва она, давясь, осиливала тарелку борща и поворачивалась, чтобы запустить машину после обеда, как за ее спиной на край стола уже заботливо ставили… полную тарелку макарон!
Это приводило Кармелу в ужас: в течение дня «девушки» поглощали пищи больше, чем она могла съесть за неделю, не допуская, похоже, и мысли, что можно обходиться меньшим количеством еды.
…Однажды (убедившись, что поблизости никого нет) она решилась вывалить макароны в бачок. У Кармелы, хорошо знавшей, что такое голод, сердце при этом сжалось, но видеть их она больше не могла — организм попросту отказывался принимать это внутрь! Но в тот же миг, буквально из ничего материализовалась Наталья Петровна и без лишних слов поднесла к ее лицу большой, пахнущий солеными огурцами кулак. По ее мнению, этот знак был международно понятный.
Впоследствии этот «знак» возникал перед ее лицом всякий раз, когда Кармела начинала «чудить»: не желала принимать пищу шесть раз в день, участвовать в их посиделках, а также… носить в посудомоечной хоть какую-либо обувь.
Пришлось смириться. На время.
Бабоньки же поняли это по-своему. На организованном в раздевалке импровизированном собрании решили: бедняжке не хватает витаминов. Ну в самом деле, сколько можно есть одну кашу?!

…Местные поварихи, как и большинство советских людей, плохо представляли себе, какие фрукты растут в Мексике и чем питаются мексиканцы. Ясно было одно: Мексика — страна жаркая, значит, кроме кактусов, там должно расти то, что обычно растет на юге, — апельсины, ананасы и бананы.
Однако разыскать ананасы в этом городе было едва ли проще, чем знаменитую Янтарную комнату в Калининграде или библиотеку Ивана Грозного в Москве. Апельсины «выбрасывали» только к Новому году. Оставались бананы.
Жутко довольные собой и собственным планом, поварихи решили сделать «мексиканочке» сюрприз.
Наутро Кармела, пройдя через варцех, приблизилась с тряпкой к ленте транспортера, стараясь не смотреть на стол, где на углу уже должна была стоять ненавистная каша. Но боковым зрением она углядела зеленоватое пятно — вместо каши на нём горкой лежали… бананы в количестве не менее трех кило! Длинные, ребристые, они были зеленовато-бурого цвета; похоже, что этот сорт даже среди кормовых не был лучшим.
Кармела интуитивно поняла замысел своих товарок; догадалась она также, что даже это им пришлось доставать с большим трудом! Но как объяснить им, что это — zapolote* и его не едят даже бедняки? Что едят только platano**? А такими у них кормят свиней, да и то лишь после того, как плоды перезреют, — незрелыми даже они их не едят…
Ее размышления прервала делегация — женщины просто светились от счастья! И Кармеле ничего не оставалось, как попытаться изо всех сил изобразить удивление и бурный восторг. С большим трудом ей это удалось, и она молила Деву Марию лишь о том, чтобы ее не заставили немедленно попробовать подарок… Она собиралась унести бананы домой и выбросить под покровом ночи.
Но у Девы Марии в тот момент, видимо, были дела поважнее — Наталья Петровна сама, отделив от грозди плод и моментально очистив его, поднесла ко рту Кармелы. Отступать было некуда. «О Святая Дева, ну кто их продал им еще и незрелыми?! — недоумевала девушка, с отвращением пережевывая вяжущую, кисловатую массу. — Еще, чего доброго, случится расстройство желудка». Тем не менее она через силу заулыбалась и закивала головой:
— Muchas gracias! Es muy de rechupete!* — при этом с ужасом думая: а что за «подарок» ее будет ждать на следующее утро?!
Но на следующее утро на столе наличествовала лишь овсянка…
Однако «добили» ее именно бананы.
«Пресвятая Мария, кто бы мог подумать — я докатилась до употребления в пищу desechos**, — тяжелые, черные мысли буквально пригибали ее к земле, а на лучистые глаза наворачивались слёзы. — Ни семья, ни Хорхе никогда не узнают этого — когда я вернусь, то не расскажу им ничего!»
В тот день она решила покинуть эту страну как можно скорее.

ЧАСТЬ III
БОРИС

Глава 1
Лучший город земли

Москва — лучший город на земле!
Правда, так считают те, кто не бывал в других столицах мира… Во времена СССР там «не бывал» почти каждый первый. Впрочем, абсолютному большинству этого и не требовалось: Советский Союз сам по себе являлся целым миром, планетой, на «теле» которой имелись суверенные страны — союзные республики.
Теперь таким миром стала Россия, и страны у нее свои: Москва, Дальний Восток, Кавказ… Жители этих стран, хоть и говорят на одном языке, друг друга понимают далеко не всегда, да и по ментальности отличаются порой больше, чем жители страны Московии от жителей страны, например, Болгарии.
В стране Москве жил Борис — так уж случилось. Как недолюбливали страну Америку на планете под названием Земля, так и страну Москву недолюбливали на планете под названием СССР.
Правда, Боря об этом не догадывался, ибо дальше Крыма с родителями никуда не ездил. Он был обычным парнем из семьи среднего достатка, с обычной же для такого социального слоя биографией. И так же, как и сотни тысяч матерей в СССР, его мать боялась, что сына заберут в армию, да еще, чего доброго, направят в Афганистан — в восьмидесятые это слово произносили негромко и с ненавистью.
Поступление в институт спасало от этой напасти: студентов в армию не брали. Мама с папой просчитали всё: нашли вуз с военной кафедрой, дорогих репетиторов и даже… некоторый блат на факультете. Не смогли они просчитать лишь поведения тогдашнего генсека Горбачева — модный по всей Европе политик, так явно и так надежно, казалось бы, тяготевший к игре в демократию, вдруг ни с того ни с сего решил призывать студентов дневных отделений вузов! Афганская прорва потребовала «корму».
К первому снегу указ грянул, как гром среди ясного неба, и в конце декабря тысяча девятьсот восемьдесят шестого года от Рождества Христова Борис отправился на сборный пункт. Юношеское увлечение радиотехникой начало приносить дивиденды: починив магнитофон дежурному, он дозвонился родителям: «Не волнуйтесь, команды в Афган уже ушли!»
Но под Новый год выбор мест службы, увы, был невелик: Боре выпало два года носить ботинки вместо сапог в береговой части связи военно-морского флота.
Начальный период службы проходил своеобразно — впоследствии ему было что вспомнить. Но воспоминания эти были не из приятных. Зато потом всё пошло замечательно: студент, да еще смышленый, — большая находка для армии, а если он еще и телемастер… Очень скоро слух о новобранце из Москвы, который чинит всё, что хоть отдаленно напоминает радиоаппаратуру, разошелся по всей части.
В результате Боря перестал ходить в наряды — комбат решил, что работа на аппаратуре связи в штабе подходит ему больше, чем мытье посуды в столовой или стояние «на часах» с карабином Симонова около склада ГСМ. Офицеры с жадным интересом расспрашивали его о Москве: «А правда ли, что там совершенно свободно продается сырокопченая колбаса? И вообще…» Борис важно отвечал.
Ремонт телевизоров вышестоящему начальству быстро поставил его на недосягаемый уровень даже для командира роты, не говоря уже о старшине. Они предпочитали с ним не связываться.
Отныне он частенько получал увольнения в город — «закупить запчасти для ремонта». Сопризывники поначалу невзлюбили его, но это длилось ровно до тех пор, пока он не начал приносить «классный хавчик» с походов по квартирам «господ офицеров». Еда на месте «от пуза» равнялась, по мнению офицерских жен, денежному эквиваленту; выданные же с собой гостинцы Боря аккуратно доставлял в штаб — радость матросов не знала границ! Да и было их всего пятнадцать человек: остальные помещения занимали кадровые военнослужащие.
Этого количества личного состава было недостаточно, чтобы организовывать для них отдельную столовую, а возить им пищу из части, с другого конца города, было хлопотно. По договоренности они питались в столовой для офицеров, в общем зале, но в разное с ними время и за ширмочкой, дабы не смущать своим лихим видом старичков-генералов. Матросы радовались, как дети: в столовой кормили в день на рубль семьдесят, тогда как в части — всего на сорок копеек.
…Так ни шатко ни валко тянулась служба — дни были похожи один на другой, как серийные телевизоры на конвейере: подъем, завтрак, обслуживание аппаратуры, обед, ужин, отбой. Некоторое разнообразие в этот привычный распорядок вносил лишь выход в город на ремонт телевизоров.
В тот день, привычно встав к прилавку раздачи пищи, Борис думал… о чём он думал?

Глава 2
Экзотический десерт

Кармела несколько дней мучительно подбирала русские слова, пытаясь соорудить из них несколько фраз, чтобы поставить перед сверхзаботливыми поварихами вопрос ребром: запихивать в себя кашу и макароны в таком объеме она больше не может! Она просто не желает, чтобы к ее состоянию, близкому к помешательству, добавился еще и стокилограммовый вес…
Закончив мытье посуды после завтрака и повернувшись к столу, она увидела тарелку рассольника, да еще и с лежащими рядом двумя большими ломтями серого хлеба. И когда они только успели?! Девушка тяжело вздохнула, прикусила губу и пошла выяснять отношения с раздатчицей Натальей Петровной — наиболее активной из всего персонала столовой в навязчивом шефстве над «несчастной мексиканочкой».

…Борис привычно ставил тарелки на поднос, медленно продвигаясь вперед вдоль низкой металлической стойки, раздумывая, что брать на третье: чай или компот? Никаких других, более важных, проблем в краткосрочной перспективе не предвиделось.
И вдруг… Перед его глазами возникло нечто! Нечто… и это было, пожалуй, единственное слово в русском языке, описывающее то, что он увидел.
Словно метеор сверкнул в полночном небе! Ослепленный его светом, Борис уже не замечал ни расплывшегося от ежедневных макарон лица раздатчицы, ни тоскливого интерьера самой столовой. Он видел лишь это… Если бы среди салатниц с винегретом и тарелок со щами вдруг сверкнул золотой слиток, Борис поразился бы, наверное, меньше.
…Она стояла напротив — нереально красивая, ни единой линией не сочетающаяся с окружающей ее обстановкой, словно заморский экзотический десерт среди блюд офицерской столовой. Казалось, она, словно редкая тропическая птица, невесть каким ветром заброшенная в эти угрюмые казенные стены, лишь на минуту задержалась здесь отдохнуть. Она стояла, опустив руки, словно изломанные дивные крылья. В огромных глазах застыли ужас одиночества и нереальности происходящего.
То была не просто девушка — то было явление, сгусток обнаженных нервов, уставшая метаться стихия, попавшая в клетку и мечтающая о свободе.
«Я хочу взять это себе! Это — мое!» — такая мысль пронеслась бы в голове Бориса, если бы он мог в тот момент думать. Но Борис мог только смотреть… Его пронзило неосознанное желание: смотреть еще и еще, изо дня в день, не отрывая глаз ни на секунду.
Их взгляды встретились.
Всё, абсолютно всё, чем был наполнен его взгляд, вся мощная энергия его чувств передалась ей — и Кармела тут же забыла, зачем пришла на раздачу… Нет, она не влюбилась в него с первого взгляда — это было что-то другое. Неведомое ей прежде животное желание принадлежать мужчине, так смотревшему на нее, овладело ею полностью.
«Пусть… он делает со мной всё, что хочет! Дева Мария, пусть он хоть что-нибудь, но сделает! Я не могу больше ждать, когда придет тот, кто мне поможет… Он военный? Ну и что! Пусть он заберет меня отсюда! Пусть поможет выучить русский язык. Может быть, он придумает, как мне вернуться домой? Я согласна на всё: самой мне нужно очень мало — только любовь и забота. А я… Я отдам ему… я отдам ему себя всю — я буду ухаживать за ним и… петь ему песни. Я так давно не пела, я так хочу этого! Ему нужно лишь согласиться».
Ураган путаных мыслей метеором пронесся в голове Кармелы, обдав тело горячей волной. Девушка замерла, застыла, не отводя глаз от лица этого юноши, смотрящего на нее взглядом взрослого мужчины. Она мешала раздатчице, а та, наверное, спрашивала ее о чём-то, возможно, даже толкала, но она не чувствовала этого.
Диалог их глаз продолжался. Борис даже не понял, а ощутил, почувствовал, чего хочет эта девушка. И ее желание совпало с его желанием. Он вдруг захотел на ней жениться, хотя еще минуту назад вероятность такой мысли равнялась абсолютному нулю — у него даже не было девушки, которая ждала его в Москве!
Но Борис мог позволить себе размышлять так — он внезапно ощутил себя опытным, сильным человеком, способным позаботиться о своей семье, обеспечить любимой женщине спокойствие и достаток.
Некоторая самоуверенность объяснялась реалиями его службы: он чувствовал, что его привилегированное положение в штабе достаточно прочно. Это был уже не забитый «карась»*, не вылезающий из мытья гальюнов**, это был те-ле-мас-тер! Человек, весьма уважаемый в любой точке Советского Союза — от Калининграда до Владивостока. Советская армия исключения не составляла: с начала службы Бориса прошло чуть больше полугода, а он уже имел неформальный статус «дедушки»***!
«Привезу в Москву — друзья сдохнут от зависти!» — Борис по-хозяйски рассматривал девушку, словно она уже принадлежала ему. Внешность ее была весьма экзотичной и имела не много общего с типично русской, однако что в ней было от других народностей, он бы сказать не смог…
«Нежная какая… А волосы — синие! Буду расчесывать их по утрам. И вечером…»
Он задохнулся, словно уже окунулся лицом в ее волосы. «Они должны пахнуть… Как?.. Она расскажет мне о себе. Кто она? Откуда она взялась здесь, в этой столовой? А как смотрит! С ума сойти… Ни на кого не похожа! Гибкая. Ласковая, наверное. Или нет — как дикая кошка! Да какая разница! Поедем с ней в… Крым, к Черному морю! Или… Таких больше нет…»
Широко распахнутые в напряженном ожидании большие карие глаза притягивали его взгляд, словно вбирая Бориса в свою таинственную мерцающую глубину. Он готов был поклясться, что видел, как в этой карей бездне родились две еле заметные светящиеся точки, две маленькие искорки, от блеска которых изменился не только взгляд девушки, но и ее лицо…
Так откуда же она? Смугловатая кожа, слегка выступающие скулы, свободный разлет бровей, чувственные губы идеальной формы; черные, отливающие синевой волосы мягкой волной ложились на халатик… Молдаванка? Грузинка? Украинка?
Стоящие за Борисом в очереди матросы оживились, перестав брать блюда: цифровых фотоаппаратов и мобильных телефонов с камерами в то время не существовало, и им пришлось зафиксировать эту великолепную картинку лишь в своей памяти…
— Чего застыл, матроси-ик?! А ну-ка давай, давай — двигай тарелки! — закрыв собой девушку, перед Борисом возникла внушительных размеров раздатчица Наталья Петровна. — А на девку не глазей. Один вот пялился так… допялился… припер ее сюда аж с Мексики. А она теперь мыкается…
Борис не слышал ее слов, он вытягивался на носочках и чуть ли не подпрыгивал, стараясь увидеть девушку. Толстые щеки раздатчицы раздулись и напряглись.
— А ну, не задерживай очередь! — рявкнула она. — Двигай конечностями! Ишь… вылупился! На жену зыркать будешь, а девку, я сказала, не трожь!
Кармела за ее спиной так же вытягивала шею, пытаясь еще раз взглянуть на парня. Но Наталья Петровна, похоже, всерьез решила отгонять любых особей «мужеска полу» от своей подопечной бедняжки. Девушка не ведала значения слов, выкрикиваемых раздатчицей, но смысл их был понятен и по интонации. В Веракрусе ее заботливый хозяин Хорхе негодовал и раздувал щеки точно так же, отгоняя от Кармелы толпы мачо, что слетались на ее песни, словно мухи на мёд. И она с благодарностью принимала такую заботу, но теперь…
Кармела хотела вступиться, объяснить, что сейчас всё не так, всё по-другому! Что он… что она…
Cállese!!!* Кармеле хотелось швырнуть это в лицо женщине, так уверенно распоряжающейся ею. Но девушка лишь беспомощно смотрела на непрошеную защитницу. Те немногие слова неудобного и корявого чужого языка, что она успела выучить за время своего существования в этом холодном городишке, вылетели из ее головы все сразу и напрочь — вон! Совсем как птицы из настежь отворенной клетки. Пусто. Ничего, кроме заготовленной с вечера и такой неуместной сейчас фразы: «Пожалуйста, не надо так много еды, прошу вас».
В отчаянии Кармела метнулась в посудомойную.
Боря же попятился, словно оглушенный обухом. Что там кричала эта толстая повариха? Она что… из Мексики?!
В те времена это означало почти что «с другой планеты», «из космоса», «с неба». И было выше всякого разумения.

Придя в себя, Борис стал нетерпеливо и мучительно ждать ужина: прийти в столовую вне графика приема пищи он не мог. Ну а Кармела на ватных ногах вернулась к своему агрегату. Машинально ставя туда тарелки, она пыталась осмыслить свое новое, необычное состояние, но получалось плохо. Радостное смятение смешивалось с горечью и досадой.
«О Мать Мария! Русский язык такой трудный! Ах, если бы он знал испанский…»
…Сколько она могла бы рассказать ему! Как жила в поселке, как любит свою семью, как пела в таверне и как… (Она прикусила губу.) Но ведь тот тоже был матросом? Впрочем, почему был?! Он есть, жив-здоров, просто… Кармела зажмурилась, чтобы не заплакать, и слегка стукнулась головой о кожух аппарата.
Эту сцену увидела повариха, принесшая ей второе. Она за малым не выпустила тарелку из рук — рассольник еще не съеден, а наша бедная девочка бьется головой о посудомоечную машину! В итоге, открыв глаза, Кармела увидела перед собой весь персонал кухни.
— Que pasó? Estoy bien!* — волнуясь, начала она.
— Э-э, девка, не надо это всё, мы тебя в обиду не дадим — пусть только попробует, расскажем всё! Его командирам… — Наталья Петровна шагнула к Кармеле и прижала ее к своей пропахшей запахами кухни необъятной груди.
Кармела ничего не поняла, но ее насторожил тон.
— No, no, senora! — замахала она руками, выскользнув из крепких объятий. — Todo está bien conmigo!**
И, в качестве последнего аргумента, села за стол и стала быстро есть плов, подвинув к себе и уже остывший рассольник, демонстрируя этим намерение съесть также и его.
Лучшего нельзя было придумать! Несколько успокоившиеся поварихи ретировались к своим котлам. Кармела же с ловкостью фокусника опрокинула в бачок обе тарелки и опустила голову на лежащие на столе руки.
«Этот парень… Он обязательно должен прийти вечером. Он же не может просто так исчезнуть и никогда больше не появиться? Он придет вечером ужинать!»
…Борис тоже не ведал, чем себя занять. Первый шок от ее неземного происхождения проходил — ему хотелось поскорее взять это себе, и… он не знал, что хочет получить от этого «приобретения», зато знал, чего не хочет: легкой добычи на одну ночь.
Вечером он нахально зашел за витрину с блюдами — и откуда только уверенность взялась? Кармела уже ждала его, но дорогу преградила раздатчица. Она раскрыла было рот, но осеклась, увидев выражение лица Бориса: он смотрел так, что у нее начисто пропало желание говорить. Спину же ее буравил взгляд Кармелы. Дородное тело оказалось под лазерными лучами их взглядов. Наталья Петровна вдруг смутилась, чего с ней не бывало лет, наверное, тридцать, и уступила дорогу, приняв озабоченный вид: на раздаче уже подразобрали все блюда. И, расставляя в витрине тарелки, вспоминала что-то свое, поджимала чуть подрагивающие губы и не слышала шуток знакомых офицеров…
Кармела часто моргала, стоя перед Борисом, и это было уже совершенно иное ощущение, нежели то, что она испытала в таверне, когда Николай быстро и напористо взял ее себе. Тогда она даже не успела толком осмыслить свое новое состояние, но здесь… Неведомое ей раньше чувство постепенно захватывало ее, как наркотик, впервые медленно поступающий в кровь. «Только бы он не оказался… как и тот; только бы он сделал для меня хоть что-нибудь — хоть что-то, но обязательно сделал!»
Борис же, отойдя от шока, рассматривал девушку более пристально: черты лица ее не были совершенны, как у писаных русских красавиц; но не было в них и следов дешевой смазливости, которая провоцирует многие юные сердца на «любовь с первого взгляда». Однако чем дольше он смотрел на нее, тем труднее ему было отвести взгляд от этого отнюдь не канонического лица, от этих чудесных глаз.
После ужина столовую закрывали. Борис заговорщицким тоном попросил у старшего разрешения остаться еще часа на два — к отбою он обещал вернуться.

Глава 3
Певица

Они сидели за столиком в зале столовой — теперь им ничто не мешало. Ничто, кроме незнания Кармелой русского языка. Какой язык нужно выучить ему, чтобы общаться с девушкой, Борис еще не понимал.
Раз она из Мексики, то, вероятно, мексиканский? Подозревая, что найти учебник мексиканского языка будет очень трудно, Боря решил, что гораздо проще помочь девушке выучить русский. Но он не мог и представить себе, что она не знает почти ничего, лишь с десяток слов да пару самых простых фраз.
Кармела же прекрасно понимала, что это сейчас самая главная проблема в ее жизни: если она не сумеет ему ничего рассказать, он уйдет и больше не вернется!
Так не должно быть. Она… она ему всё нарисует! Поварихи же поняли, поймет и он.
Девушка метнулась к кассе, нашла там ручку и, вытащив из кармашка меню, нарисовала на обратной стороне поселок у моря. Получилось совсем даже неплохо — Борис, улыбаясь, удовлетворенно кивнул. Это вдохновило Кармелу. Прикусив кончик языка, она изобразила порт с кораблями и провела стрелку от деревни к порту. Борис смотрел, напряженно впитывая информацию.
Бумага закончилась; Кармела замерла с ручкой в руке и жалобно посмотрела на Борю. Тот внезапно ощутил себя храбрым и сильным охотником племени первобытных людей. На него с надеждой и верой в глазах сейчас смотрела самка, которой он должен был обеспечить пропитание! Боря осмотрелся. Хищный взгляд его обвел стены и, скользнув по посредственным копиям картин Айвазовского, остановился на Книге жалоб и предложений.
Глаза Кармелы вспыхнули радостью: теперь у нее есть почти пустая тетрадка! Она стала жадно и торопливо рисовать, от сюжета к сюжету делая это всё подробней и подробней. С именами и датами. С той энергетикой и эйфорией, что окрыляли ее в то время…
Дальше пошел ресторан, сцена, и на ней… женская фигурка с микрофоном в руке. До крайности изумленный, Боря ткнул пальцем в лист, а потом указал на девушку: это ты?! Кармела кивнула, улыбаясь, — наконец-то она придумала хоть какой-то способ общения. Она опять схватила ручку, нарисовала самолет, и… Борис всё понял. Но, правда, не до конца поверил… Не может быть!
— Так ты, — он показал пальцем ей на грудь, — была там певицей?!
Он сложил ладонь в кулак, поднес ко рту и задвигал губами, будто поет, ибо певицы без микрофона он себе не представлял.
Кармела засмеялась, ее глаза стали еще больше, еще ярче, и из них полился какой-то удивительный свет — замеченные Борисом искорки превратились в трепещущие язычки пламени. Внезапно она вскочила, жестом показав ему сидеть, и, забежав за витрину, углядела скалку. Обрадованно схватив ее, вышла в зал, скинула шлепанцы, и…
Еще никогда она не пела так… Никогда раньше ей не приходилось петь, отдавая свою энергию не людям, а человеку.
Его глазам. Его душе.
Она не могла стоять, она танцевала, импровизируя на ходу, слыша внутри себя целый оркестр из аккомпанирующих ей инструментов. Вихрь этих звуков сделал ее невесомой, подхватил и закружил между столиками; каждая частица ее тела дрожала в такт заученному наизусть ритму — и он проникал в нее, окрыляя огненным движением!
На шум из варочного цеха выскочила старушка уборщица и, увидев посудомойщицу, танцующую со скалкой в руках, перекрестилась.
…Дремавшие в Кармеле прежде инстинкты жены и матери выплеснулись на Бориса с такой силой, что он, шокированный ее неожиданными действиями, реально ощутил на себе это мощное излучение. Он почувствовал, как его тело откликается на ее наполненную наивно-откровенной сексуальной энергией дрожь ответной дрожью… По его плечам и спине побежали мурашки.
Она впервые выступала без музыкального сопровождения, но поняла это лишь тогда, когда закончила петь и, присев за столик напротив Бориса, заглянула ему в глаза. Борис хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова — он просто не знал, какими словами можно выразить то, что у него в душе…
Вряд ли Певице пришло бы в голову петь и танцевать без музыки, босиком, со скалкой вместо микрофона, да еще и для одного-единственного слушателя! Однако если бы Она увидела это выступление… я готов поклясться: ей бы
о-очень понравилось! Певица всегда была с собой откровенна — она признала бы, что неведомая ей ученица превзошла оригинал если не по силе и красоте голоса, то уж по смелости — наверняка!

…Борис не интересовался эстрадной музыкой. Друзья иногда подсовывали ему записи: «На, послушай, классная вещь!» или «Вот эту группу во всём мире знают!» Но ни «АББА», ни «Арабески», ни «Альфа» не производили на него особого впечатления — даже музыкальный фон его раздражал; его жизни это никак не касалось — всё проходило как-то мимо него.
Все песни, что исполняла Кармела, он слышал впервые, но если бы это было и не так, то всё равно: без музыки, в ее исполнении они показались бы ему новыми, ее собственными — без малейшей тени сомнения и безо всяких скидок он признал в ней профессиональную певицу!

…Прошла всего неделя, и они оба поняли, что краткого — урывками — общения стало для них слишком мало, — так много они хотели сказать друг другу! Да и сплетни пошли: невольными свидетелями их свиданий подчас становились то уборщица, то электрик…
Не дожидаясь, пока сплетни достигнут ушей высшего начальства, Борис принял решительные меры: на соседней со штабом улице снял комнатку, где можно было уединяться, не привлекая ничьего внимания и не возбуждая досужего любопытства.
Матрос срочной службы и… «шоколадка», не понимающая по-русски. Несколько встревоженная хозяйка требовала с экзотической парочки оплаты за неделю вперед — и раз в семь дней мамаша матроса привычно вставала к окошку почты.

Правда, на такие свидания Кармела могла приходить лишь тогда, когда у Тамары Сергеевны заканчивались продукты. Или просто надоедало пить и возникало спонтанное желание увидеть «родные» лица поварих. Или нужно было получить зарплату да услышать последние новости… Взяв деньги и наполнив судки едой, она соглашалась с полдня покидать тарелки в «агрегат».
В остальные же дни двухсменную работу «за станком» никто не отменял.
Борины «отцы-командиры» уже раскаивались в том, что просили его ремонтировать их телевизоры, а потом разрешили «сесть себе на шею», как они выражались: Борис в разы чаще других выпрашивал увольнительные, что нарушало служебный график и приводило к конфликтам с сопризывниками.
Впрочем, то, чем занимался Борис на свободе, не могло прийти в голову ни им, ни командирам…
Вместо прогулок в парке с любимой девушкой, цветов, кино и мороженого — изучение русского языка! Боря просто мечтал услышать рассказы о далекой, экзотической Мексике, о семье Кармелы и о том, как она стала певицей.
Но увы — Кармела знала пока лишь несколько механически заученных фраз, переставая понимать их при любом изменении порядка слов. Если Боря говорил ей: «Я тебя люблю», она улыбалась, довольная. Но стоило ему сказать: «Ты прелесть, я люблю тебя» — и глаза ее уже смотрели жалобно: «Не понимаю!»
Предстояло как-то научить Кармелу воспринимать хотя бы простые фразы на русском языке. Это была задача номер один. Самое простое решение — приобрести учебник русского языка для испаноговорящих — почему-то не пришло Борису в голову.
Он изобрел собственную методику.
Боря брал, например, авторучку, показывал ее Кармеле и жестами просил назвать этот предмет на своем языке.
— Estilográfica… — произносила девушка и записывала слово фломастером на картонной перфокарточке*. Борис произносил по-русски: «ав-то-руч-ка», а Кармела записывала это же слово латинскими буквами на обратной стороне. Далее Борис переворачивал карточку, а Кармела должна была вслед за ним повторять каждое слово по нескольку раз, что и делала с готовностью и энтузиазмом. Таким образом дело пошло намного быстрее, хотя правильно строить русские фразы она так и не научилась…
…Если бы Борины занятия увидел кто-нибудь из поклонников Певицы, я бы, например, не поручился за благополучие его психики. Сидит за столом простой русский парень, а напротив него… «мадонна», «дива», фотографии которой висели в комнате, наверное, у каждого сотого подростка, и, морща лобик, почему-то почти без акцента произносит по-русски какие-то глупые фразы, что-то вроде «Боря любит Кармелу».
Девушка очень старалась, но быстро уставала: ей хотелось делать то, чем она занималась всегда. Она хотела петь, дарить ему свою энергию и непонятными ей звуками чужого языка выражать свое отношение к нему. Английский язык был для нее так же непонятен, как и русский, но… У Кармелы существовал свой язык, и она хотела выражать свои чувства именно на нём. Это был язык ее песен, комбинаций звуков, которые вне исполняемой ею песни, вне ее чувства ничего сами по себе для нее не означали, но в устах Кармелы приобретали совершенно новое, индивидуальное семантическое наполнение. Репертуар Певицы был богат — интонации на все случаи жизни подбирались легко.
«Words don’t mean anything!»*— звучало из ее уст по-английски. «…Я хочу принадлежать тебе… в этом городе мне так одиноко… мне уже девятнадцать, а я совсем одна, но почему? …Разве Дева Мария не видит этого? Чем я так прогневала ее?!» — говорила Кармела на своем языке этой песней.
Конечно, она могла бы сказать ему то же самое по-испански, и он не понял бы ее точно так же, как не понимал английских слов. И… она просто пела, обращаясь к нему, а ее глаза спрашивали: «Ну, ты понял, что я хочу сказать?»
Да, он понял! Не сразу, правда, но понял…

Кармела очень, очень хотела накормить Бориса чем-то вкусным — чем-то, что сделала бы сама. Она с удовольствием приготовила бы ему такос — но где взять тортильяс, перец чили, да и всё остальное?
Женщина должна кормить мужчину, которому она принадлежит, — хотя бы потому, что он принадлежит ей, становится частью ее самой. Так жили ее родители и родители ее родителей… И она сама хотела жить так же.
Но что-либо приготовить у Кармелы никак не получалось. В свободной продаже продуктов питания почти не было: продовольственные наборы выдавались лишь по месту работы или службы. Готовить тоже было, в общем-то, негде — кухня в бараке просто отпугивала ее своим видом, запахами, грязью и постоянной толчеей соседок у черных от копоти газовых плит…
Даже ей, выросшей в нищете и готовившей еду на открытом огне каменного очага, который сложил еще ее прадед, было дико видеть этот свинарник: она не понимала, как можно называть «кухней» то, что именовалось так у жителей барака.
Ведь для того, чтобы жить в чистоте, вовсе не требуется иметь толстый кошелек!

Восхищенный Борис писал матери длинные письма едва ли не каждый день, рассказывая в подробностях всё, что узнавал о Кармеле, тщательно расписывая все нюансы их отношений и пытаясь передать ту энергетику, что окрыляла их обоих… Его мамаше, несколько обескураженной таким поворотом дел, поначалу это жутко нравилось: письма зачитывались родственникам, а также во время обеденного перерыва на службе, собирая весь отдел! Года через два, когда по телевизору начали демонстрировать латиноамериканские сериалы, тем, кто был в курсе этой истории, было уже неинтересно смотреть на выдуманные, фальшиво разыгранные страсти…
Впоследствии же, поняв, к чему идет дело, мамочка не на шутку струхнула: «Мой мальчик собирается жениться на инопланетянке неизвестной породы! Мексика — это же всё равно что другая планета; и что за внуков родит это непонятное существо от моего сына?!»
Борис же и в самом деле всё чаще представлял Кармелу в свадебном платье. Ему очень нравилась возникающая в его воображении картинка: ослепительно-белое платье оттеняет смуглую кожу, темные волосы мягкими волнами ниспадают на роскошный наряд, безупречный макияж подчеркивает черты прекрасного лица, а изящная, тонкая талия — безупречность фигуры… Великолепнейшее зрелище!
А еще он представлял ее… в роддоме, сидящей на кровати и кормящей грудью его (его!) ребенка… А еще она будет ему петь, как поет сейчас… Быть может, она даже вновь станет певицей — в Москве!
Это был бы сногсшибательный вариант.

Глава 4
Отражаюсь в твоих глазах

Она садилась к нему на колени, Борис обнимал ее, прятал лицо в волосах, а Кармела жмурилась от удовольствия, как кошка, постепенно прикрывала глаза и… потихоньку начинала дремать. Борис сидел не шелохнувшись, пока не затекали ноги. И так случалось почти каждый раз — Кармела тихо и спокойно дремала у него на коленях. Сначала Борис не обратил на это внимания, потом заметил, но не придал значения, но постепенно его это заинтересовало. Почему она всегда норовит задремать (или сделать вид), находясь рядом с ним? Кармела попыталась объяснить, как обычно, с помощью рисунков и жестов; она готова была разрыдаться, видя, что Борис не понимает и четверти!
Теперь этот вопрос занимал его мысли практически постоянно. После длительных раздумий и анализа он решил, что так у нее действует защита от стресса: ведь со временем она, похоже, поняла, что попала в капкан.

«Я вернусь домой, а что потом? Да, у нас тепло, но больше — ничего хорошего… Я не смогу вернуться к Хорхе и петь у него: муж бросил меня, это позор! Публика будет презирать меня и смеяться надо мной… Да и Хорхе, наверное, уже нашел кого-нибудь на мое место — ведь кто-то же должен петь там? Он прогорит без новой «звезды побережья»! А другой работы я не найду… И что меня ждет? Позор и нищета! Такая же нищета, как здесь, если не хуже… Возвратиться в поселок? О нет, только не это! Семья, отец… Как я смогу смотреть ему в глаза?!
…Выйти замуж за рабочего в порту? Он будет пить — они все пьют — и бить меня — они все бьют своих жен. Я рожу ему пятерых детишек. И так пройдет моя жизнь…
…Но и здесь жить невыносимо! Еще немного — и я стану похожа на наших поварих… Уехать куда-нибудь еще из этого ужасного города? Но в этой стране, наверное, везде такая погода и такое… всё. Да и кому я нужна здесь — без документов и денег?! Я одна, мне некуда идти, не на кого надеяться. Мне страшно!
Только если… Да уж, конечно, это я смогу… То есть нет!
Никогда!!! Лучше уж…
Сначала у меня украли талисман, а теперь я потеряла Деву Марию… Я считала себя взрослой, но была наивным и большим ребенком — поверила в чудесную сказку и… Но ведь сказка была — я же стала певицей! Я была так счастлива! Меня окружали заботливые и любящие люди… Хорхе, Лаура… они были мне как родные! А теперь… Чем, ну чем я прогневала тебя, Пресвятая Дева?!
А Борис… Он такой милый! Когда он обнимает меня, мне кажется, что я сижу на коленях у отца. Мне так хорошо и спокойно! Он возьмет меня за руку и поведет в какую-то новую, неизвестную — но, наверно, такую прекрасную жизнь… А я буду ухаживать за ним, буду петь ему песни, ведь он так любит это! Да, он не такой, как Nicolás…»
…Они сидели так до вечера; Борис обнимал и ласкал ее, своим теплом отдавая долги, которых не брал. А Кармела расслаблялась, растекалась по его телу, и никакие проблемы ее уже не волновали… Наверное, она мечтала, чтобы такие минуты длились вечно, чтобы эта нирвана не кончалась никогда!
Постепенно Борис начал понимать, какое сокровище он приобрел. Он не сходил с ума от счастья — он лишь готовился сойти с ума. Он не наслаждался этой девушкой — он лишь готовился ею насладиться. Он не расспрашивал ее почти ни о чём, ибо хотел, чтобы душа млела радостью от ее рассказов на его языке! Он был сам не свой от осознания того, кого он, собственно говоря, привезет в Москву! Да, она подражала одной знаменитейшей певице (имя которой, кстати, он впервые услышал из ее уст!), однако самой этой певицы он не знал и поэтому не понимал до конца, копия с какого оригинала находится в его руках, — а ведь именно в эти годы по ней сходили с ума миллионы молодых мужчин в Европе, Азии и Латинской Америке!
Борис так увлекся волшебным, опьяняющим напитком любви, неведомым ему раньше состоянием окрыляющего счастья, что почти перестал замечать саму Кармелу…
А ведь в ее глазах можно было прочесть многое.
В этом и состояла его главная ошибка.
…Привези он ее в Москву во время отпуска, покажи, где они будут жить, познакомь с матерью… Быть может, всё сложилось бы по-другому?
Борис расслабился от наслаждения своей любовью, а ему нужно было твердо взять ситуацию под контроль и показать Кармеле, как сильно он отличается от ее первого мужа-авантюриста, объяснить ей, что у него — всё серьезно.
Хотя, возможно, уважаемый читатель, мы слишком много требуем от него?

…Делал ли он ей предложение? И да и нет. Борис постоянно говорил ей о любви, и она его отлично понимала, но общение на другие темы давалось девушке с трудом. Он говорил Кармеле о желании взять ее в жёны, и она понимала, что он говорит что-то хорошее, приятное — но что? В ответ она лишь смеялась, ее глаза светились, и из них лился мягкий свет, обволакивающий Бориса нежностью и преданностью…
— Я люблю тебя, я женюсь на тебе, поедешь в Москву? — говорил он, но девушка лишь прижималась к нему, замирала, закрывала глаза и…
Да, он испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение, но это было «здесь и сейчас». Едва ли не большее удовольствие он получал от осознания того, что эта женщина, которую он уже считал своей и которая уже стала частью его самого, будет ежедневно на протяжении долгих лет их совместной жизни так безмятежно спать рядом, доверчиво прижавшись к нему!
Борис видел, что Кармела многого не понимает из его слов, но эта ситуация его не пугала, не вызывала тревожных предчувствий, а порой даже забавляла. Борису было приятно чувствовать свою силу, иметь возможность решать судьбу девушки даже без ее согласия… Он был уверен, что она не откажется и не оттолкнет его, даже если он просто молча возьмет ее за руку и посадит в поезд N–Москва. Он заранее знал ее ответ: «Да хоть на край света!»
А Кармела, похоже, жила одним днем — слишком туманными и пугающими казались перспективы, слишком свежи были раны, нанесенные напористым, но безответственным моряком. Удовольствие она получала не столько от ласки, сколько от возможности через песни и жесты выплеснуть свою любовную энергию на того, кто смотрел на нее с обожанием и к кому после «концертной программы» можно было сесть на колени, чтобы он уткнулся носом в ее волосы…
Кармела, конечно, хотела ему верить, хотела, чтобы Борис оказался не таким, как ее муж, но у нее вовсе не было той уверенности в счастливом будущем, что туманила голову Борису и закрывала радужной дымкой подробности реальной жизни. Сквозь эту пелену он видел прелестную девушку, но не видел женщины, уже имевшей опыт разочарования, которого еще не испытал сам Борис.
Эти сомнения терзали Кармелу, и к концу его службы она была рассеянна, несобранна, задумчива…
До демобилизации Бориса оставалось чуть больше месяца.

О чём она думала в эти дни? О своей семье, с которой давно, страшно давно не виделась? О Рауле и танцах на берегу? О Лауре, с материнской нежностью заботящейся о ней? О Хорхе, стараниями которого его странная идея воплотилась для нее в чудесное, сказочное время, пролетевшее в один миг, как и положено пролетать счастливым отрезкам жизни?.. О Николае, который увидел в ней лишь бездушную смазливую куклу — живое воплощение своей безумной мечты?
А Певица? Ее кумир, ее талисман, женщина, благодаря которой она стала такой, какой стала… А, собственно говоря, кем она стала теперь?!
В «Лауре», обливаясь потом в маленькой комнатенке, пропитанной запахом объедков, она наперед знала, что будет делать завтра и послезавтра… А сейчас?
Что сделал с ней Хорхе… вернее — что сделал из нее Хорхе?! Ведь она теперь уже не сможет жить без сцены…
А Борис? Второй встретившийся ей русский и первый, кто полюбил ее саму, а не ее сходство с далекой «звездой»… Что думает о ней он? Чем она будет заниматься в его Москве? Воспитывать детей… а работа? Насколько он обеспечен и надо ли ей будет работать? Сможет ли она посылать деньги родителям? Конечно, он не такой, как Николай, но всё же… Виллы у него нет. И моря в том городе тоже нет… …Ей, наверное, опять придется выступать, чтобы помогать семье… Но Борис не владеет рестораном — так где же ей придется делать это и… кому подражать на этот раз?
Но Певица популярна во всём мире — значит, она опять будет петь ее песни? И поклонники Певицы опять будут преследовать ее?! Сможет ли Борис уберечь ее от них? И главное, от того одного, сумасшедшего — кто, безумно влюбившись в Певицу, возжелает ее, увидев на сцене свой любимый образ!
…А Борису она должна спеть. Именно спеть, выступить, а не напевать ему, положа руки на плечи, как делала до сих пор… Он заслужил. Но съемная комнатушка для этого слишком мала — ведь она должна еще и танцевать! А еще она должна poner la mesa a cenar* — так говорят у них в поселке…
Но справиться с этим в одиночку девушка была не в состоянии.
В результате, изрисовав с десяток листов перед коллективом кухни, Кармела получила-таки в свое распоряжение продукты, посуду, плиту и… деньги — для покупки длинного черного платья.

…Борис же, опьяненный любовью и ожиданием совсем уже близкой демобилизации, воспринимал все события исключительно в розовом свете. Уволят его не первым — ну и отлично! В любом случае демобилизуют, и он уедет в Москву вместе с Кармелой… Нужно сделать «дембельский аккорд»**? Прекрасно, сделаем! Даже если надо будет вручную бетонировать площадку для размещения стационарного дизель-генератора… Кармела приготовила сюрприз и приглашает его сегодня к себе домой — великолепно!!!
Скоро они будут жить вместе и не расстанутся никогда!

…Он впервые перешагнул порог ее барака — в нос ударил запах сигаретных окурков, хозяйственного мыла, пота и еще какой-то неистребимой затхлости.
«Какой кошмар!» — ужаснулся он.
Представляющий человеческое жилье только в виде благоустроенной московской квартиры родителей, Борис с любопытством рассматривал барачную экзотику, стараясь запомнить наиболее колоритные «картины» этой мерзости. Он уже видел себя и Кармелу пожилыми в собственном доме под Москвой — вот он обнимает ее, сидящую у телевизора (интересно, на что будет похож телевизор через пятьдесят лет?), и говорит:
— Милая, а помнишь, как ты жила в бараке?!
И она, повернув голову, смотрит на него своими большими, обрамленными морщинками, но всё такими же прелестными глазами:
— Святая Мария, как давно это было!

Глава 5
Песня уходит в небо

Улыбающаяся Кармела усадила Бориса за стол, на котором стояла почему-то лишь одна тарелка, жестом велела ему есть и, не дожидаясь возражений, вышла из комнаты. Но едва Борис собрался вонзить вилку в незнакомое блюдо, как дверь отворилась…
Перед ним возникла девушка. Распущенные волосы, отсутствие макияжа и украшений… Простое длинное черное платье с широким подолом, который каскадами спускался почти до самых… босых ног. Но это было не самое удивительное.
Более всего застывшего от неожиданности с вилкой в руке Бориса поразили ее глаза.
Это были не жалобные глаза посудомойщицы, полные отчаяния и безнадежности, — это были глаза… открытой всему миру и готовой любить весь мир… Готовой… впустить в свою жизнь любимого мужчину — сильного, умного и заботливого отца ее будущих детей, надежду и опору ее будущей семьи. И во взгляде девушки была радость от того, что ждать этой встречи осталось недолго, и была наивная, но непоколебимая вера в то, что «всё будет хорошо».
Она взяла в руку журнал, свернула его в трубочку и поднесла ко рту…
И Борис увидел певицу какой-то портовой таверны.
Певицу — молодую и прекрасную, простую и свободную, готовую петь одному-единственному слушателю так же самозабвенно, как и полному залу…
И «один-единственный слушатель» увидел глаза певицы.

…Борис мог воспринимать только ее голос, но она так грациозно двигалась в такт несуществующему аккомпанементу, звучащему у нее в голове, что он тоже будто слышал музыку! Кармела словно играла на удивительном, невиданном музыкальном инструменте, извлекая прекрасные звуки из своего тела, голоса, своих повлажневших от переполняющих ее чувств глаз…
Певица исполняла только самые яркие, самые проникновенные и чувственные композиции из репертуара своей богини…
Борис должен был есть — ведь Кармела приготовила ужин специально для него и могла обидеться. Но он так и сидел с вилкой в руке, не в силах принимать пищу во время этого чудесного действа!
Персональный концерт продолжался больше часа. И когда певица, отдав всё, что она могла отдать в этот вечер, вышла в коридор, чтобы умыться, то наткнулась на неожиданных слушателей, собравшихся около двери ее комнаты. Кармела никогда прежде не видела такой доброты и грусти в глазах этих людей.
— Ну… девка! — решила высказаться за всех стоявшая впереди Тамара, но небольшой словарный запас не позволил ей более широко выразить всю гамму восторженных чувств. — Как же ты его любишь!

…Всю ночь Борис наслаждался Кармелой — в русском языке, пожалуй, не найдется другого слова, способного более точно передать его чувства.
Он целовал ее устало прикрытые глаза, губы, раскрывающиеся навстречу его губам; шрам на ключице — когда он коснулся его губами, Кармела, не открывая глаз, крепко прижалась к его телу. Округлые крепкие груди, соски которых становились твердыми и удивительно сладкими на кончике его языка. Он исследовал подвижные складки ее кожи, ощупывал языком гладкие лепестки, впитывая в себя ее эссенцию, целовал каждый сантиметр своего родного тела, начиная от макушки и заканчивая мизинцами ног…
От влажных и жарких прикосновений у нее перехватило дыхание. По мышцам ее плоского живота (в котором когда-нибудь она выносит его ребенка!) пробежал огонь наслаждения, а по пальцам — иголочки тока.
Но при этом она сама не проявляла активности; певица отдала ему в этот вечер всё, что могла, и теперь — принимала благодарность. Она полностью расслабилась, раскрылась навстречу ему.
Растворилась в нём.
Прижав его к себе, подарила влажное тепло своего лона. Волны невероятного, нестерпимого блаженства подхватили и понесли… А она — предпочитала беззаботно покачиваться на них, чувствуя, что в волнах этого моря, в отличие от настоящего, утонуть невозможно.

Утром они вышли из барака вместе. Борис испытывал странное чувство: отныне ему казалось, что тело Кармелы — это его тело; еще одни его ноги шагают в такт с его же ногами, а еще одна его рука держит его руку. Он полюбил ее так же, как самого себя, можно даже сказать — он любил в ней себя, и это было их главным отличием от многих влюбленных пар.
…У мужчины в жизни много ролей: он рождается сыном, ребенком; вырастает в самца, завоевателя и продолжателя рода; а к концу жизни иные становятся мудрецами, старейшинами… Каждый из мужчин играет свою роль по-разному: порой не нужно побеждать враждебные армии и захватывать чужие территории, чтобы стать «завоевателем». Так же точно и «отцом» можно стать, никого не родив, а всего лишь повстречавшись с женщиной, которая и станет его «ребенком»…
Борис полюбил Кармелу именно так. Может, потому, что он был по натуре более мужчина-отец, чем мужчина-самец? Он частенько представлял ее в старости — ему хотелось ухаживать за ней, если она заболеет, и кормить с ложечки… То, что он может состариться и заболеть раньше нее, почему-то не приходило ему в голову. Поэтому Боря совсем не стремился дарить ей дорогие подарки (хотя Кармеле этого и не требовалось). Он слишком рано посчитал ее своей, слишком быстро «включил» в свою жизнь, и период ухаживания закончился, едва начавшись.

Они разошлись — каждый на свой пост. Борис проводил Кармелу до столовой и отправился в штаб получать задание на день от дежурного офицера.
…Кармела поднималась по лестнице, не видя перед собой ступенек. Действие любого наркотика рано или поздно заканчивается. Любовная эйфория без остатка исчезла хмурым, свинцовым утром. Мрачные грязно-серые стены, тускло отсвечивающие металлические столы, стук посуды, запах комбижира и моющего раствора…
Немного не дойдя до посудомоечной, Кармела повернула обратно и пошла прочь, не разбирая дороги, не слыша и не видя ничего — ни криков Натальи Петровны ей вслед, ни редких утренних прохожих, ни сигналов объезжающих ее автомобилей, ни кружащихся в холодном осеннем воздухе крупных снежинок, которые ложились на ее волосы легкими белыми бабочками и не таяли…

…Миновав КПП штаба, Борис увидел во внутреннем дворе несколько грузовиков; матросы-связисты его батальона с противогазами через плечо грузили в кузовы большие темно-зеленые ящики. Боря не верил своим глазам: ведь учения с перебазированием на ЗКП прошли всего две недели назад! И до его «дембеля» ничего подобного случиться уже не должно было: снаряд дважды в одну воронку не…
— Мурашов, ну не вз…ть же ж твою душу мать! Где ты, б…, лазаешь?! — такого, искаженного злобой и ужасом, лица начальника узла связи он никогда раньше не видел. Боря попросту застыл в оцепенении. А ведь еще с месяц назад он чинил ему телевизор; а после — супруга выкладывала на стол разные деликатесы, а Александр Анатольевич, поглаживая усы, травил морские байки…
К Борису подбежал дежурный мичман и, торопливо ощупывая Борю, словно желая убедиться, что перед ним именно он, а не восковая фигура из музея мадам Тюссо, запричитал:
— Ой, б…, залет так залет! Никто не знал, с Москвы директива, Разум* — и тот не знал! Ну, Борька, п…ц тебе! Последний раз ты в увале!
Но Борис лишь пожал плечами: через месяц примерно его и так уволят, и он поедет в Москву со своей Кармелой, а месяц можно и потерпеть, обойтись без ночных визитов. Он закрыл глаза, проживая заново счастливейшие моменты этой незабываемой ночи…
— Товарищ мичман… а это… часом, не война началась? — Боря шмыгнул носом, наблюдая, как из штаба выходят офицеры с озабоченными лицами и опечатанными портфелями в руках.
— Убью, б…!!! — взвился тот. — Лезь в кузов, шутник, мать твою за ногу!

Наутро Тамара едва смогла продрать глаза: все события прошедшего вечера казались ей теперь какими-то далекими и даже нереальными. Но на столе стояли пустые бутылки, тарелки с остатками засохших макарон и… пустая же пепельница — окурки были почему-то разбросаны по полу… Мутным взглядом она обвела комнату, остановившись на календаре.
Есть все-таки, есть бог на свете! Сегодня был день зарплаты.
Ощущение праздника прибавило сил. Она привела себя в относительный порядок и даже не стала ликвидировать последствия грандиозной пьянки, а, подхватив судки и авоську, заторопилась в столовую. Свежий ветер прочистил голову — жизнь уже не казалась такой паскудной.
Впрочем, поварихи не разделили ее оптимизма: вид помятой, неопрятной и на глазах опускающейся женщины подействовал на них угнетающе. На фоне аккуратной и работящей девушки, такой красивой и такой несчастной, физиономия этой тунеядки, олицетворяющей, казалось, все пороки мира, казалась им еще противней!
— Явилась… — Раиса поджала губы.
— Здравствуй, милая, — Тамара улыбнулась, обнажив золотые зубы. — Зарплата!
— Зарплата треть-е-го! — повариха посмотрела на нее с брезгливым удивлением.
— Как-х?! — Тому будто пригвоздили к полу.
— Дай сюда посуду! — Рая едва ли не выхватила судки из ее рук и стала быстро наполнять их, двигаясь от одного котла к другому. В авоську сунула две буханки. — Всё! Иди… Некогда мне с тобой… Глаза бы не глядели!
Но Тамара продолжала стоять сама не своя — как, ну как же она могла так просчитаться!
— Раичка-а-а, ру-ублик дай, — заискивающе заглядывая в глаза, проскулила, принимая судки.
— Еще чего!!! — повариху точно взорвало изнутри. — Пусть тебя твой алкаш похмеляет!
— Кармела куда-то убежала, — Наталья Петровна вошла в варцех, растерянно тиская в руках полотенце. — Я ей кричала, да куда там!
Женщина говорила эмоционально и быстро, не обращая никакого внимания на Тамару, будто той и вовсе не было. Тома вздохнула и повернула к выходу.
Первая ее мысль была, конечно же, о давней подруге Тане. Она добрая, она выручит! Благо и живет от столовой недалеко. Но Татьяны дома не оказалось. Тома, еще не веря этому, давила и давила на звонок — Таня работала продавщицей посменно, и сегодня вроде бы у нее выходной… Или?..
Нет, ну определенно мир поворачивался к ней задом — это был явно не ее день!
Сквернословя, Тома поплелась на остановку, сгибаясь под тяжестью поклажи: судки вдруг стали такими тяжелыми, будто Раиса затолкала в них всё содержимое огромного котла! Но дорогу к павильону преградила небольшая толпа, окружающая милицейский «москвич» и медицинский «РАФ». Тамара решительно и бесцеремонно направилась прямо сквозь нее, даже не пытаясь обойти: ноша оттягивала руки, да и организм требовал «привычного» всё сильнее и сильнее.
Внезапно она очутилась прямо перед носилками.
…Знакомое темно-красное клетчатое пальто с воротником из дешевого искусственного меха. Залитое кровью, безжизненно запрокинутое бледное лицо и растрепанные волосы. Черные. Разметавшиеся по белой подушке… Тома разжала руки; посуда с грохотом полетела на мостовую, и гречневая каша вперемешку с макаронами вывалилась на обувь фельдшера и лейтенанта ГАИ.
— Кармела!!!
— Вы знаете ее? — госавтоинспектор удовлетворенно взял Тому под локоть и отвел в сторону.

…Домой Тамара попала лишь под вечер. И, несмотря на то, что на ближайшие два дня у нее не имелось теперь ни денег, ни продуктов, ее сердце переполняли два противоположных чувства. Ужас и боль (которые почему-то даже не хотелось заливать спиртным), но вместе с тем и некоторая удовлетворенность. От хорошо проделанной работы.
В отделении ее внимательно выслушали, называя при этом на «вы» и по имени-отчеству. Затем предложили проехать в другое, «более подобающее ее персоне» место. Там с ней были еще вежливее и обходительнее. Тома рассказала им всё, что знала, и даже то, о чём лишь догадывалась. Ее угостили сигаретами и пообещали всестороннюю помощь. Поблагодарили и пожали на прощанье руку. И главное — довезли до самого дома на черной «Волге»!

…К вечеру следующего дня весь личный состав вернулся в места постоянной дислокации. Борис тут же отправился в столовую. Подумать только — он не видел свою Кармелу уже почти два дня! Матрос зашел за витрину, ожидая услышать либо окрик раздатчицы, либо добродушный смешок; предугадать ее настроение было невозможно. Но около транспортера для грязной посуды находилась почему-то Тамара — лицо ее было заплаканным, а руки суетливо и бестолково перебирали тарелки. Лицо Натальи Петровны также было серым и скорбным. Взяв Борю за руку, она повела его в раздевалку — но даже сейчас он не испытывал и тени беспокойства! Наталья Петровна набрала в легкие воздуха и окунулась в омут с головой:
— Она погибла — под машину попала, нам Слава сказал… У нее никого нет, муж в рейсе…
Остановилась, посмотрев на Бориса. Прижимистая тетка отдала бы сейчас, наверное, месячную зарплату — только бы не находиться в раздевалке.
Но на лице Бори не дрогнул ни один мускул.
«О ком это она? Кто погиб-то? И почему это говорят мне?»
Почувствовав, что Борис не понял, она нечеловеческим усилием воли разжала челюсти:
— Кармела погибла… Он Наде сказал… Мы сами не знаем…
Борис смотрел на нее в замешательстве: «Что за бред вы несете?» — было написано у него на лице. «ЭТОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!»
Он мог бы поверить во что угодно, поверить — и удивиться! Поверить — и разрыдаться! Он мог бы поверить, что умерли его мать или отец; что в результате взрыва бытового газа разрушен их дом; что, в конце концов, началась ядерная война — ведь если все говорят о мире, значит, дело идет к войне, не правда ли? Но в этот ужасный, нелепый бред он поверить никак не мог — ведь Кармела стала частью его тела, а у него все органы были на месте!
— Вы с ума сошли? — резко и неожиданно для раздатчицы поинтересовался он. — Где она, что случилось? Почему там Тамара, а где она?
На лице Бориса отразилось крайнее удивление, но не более того.
— Она погибла… — выдавила Наталья Петровна и покинула раздевалку.
Оставаться там было выше ее сил.
…Перед Борисом замелькали большие белые пятна, они превращались в шары, и их было несколько штук; откуда-то издалека слышалась речь, но он не понимал, о чём говорят, — может, по-испански? А потом он куда-то плыл, и до него зачем-то дотрагивались, хотя дотрагивались, вероятно, до тела — ибо душа его оставалась блаженной и спокойной.
Всё нарушил отвратительнейший запах. Боже, какая гадость, в жизни не нюхал ничего противнее! Борис открыл глаза. Он лежал на кушетке в раздевалке. Около него стояло пять белых халатов с пятнами вместо лиц и одно темное пятно с довольно-таки четко прорисованным лицом — он узнал мичмана Ершова.
— Ну как ты? Идти сможешь?
— Да, — неожиданно бодро отозвался Боря и попытался встать. — А что случилось?
— Н-нет… Отставить! — скомандовал вдруг мичман и для верности положил руку Борису на плечо, не давая вставать. — Сиди здесь, я врача вызову — ну тя на… Бледный, как поганка!
«Не дай бог с ним что произойдет — ведь по комиссиям же затаскают, да и Разумовский придет, уж как пить дать. Мало того, что надо будет вылизывать все языком — от аппаратуры до пола, да еще и вз…т как следует!»
Представьте себе, он думал только об этом!

Больше недели Борис провел в санчасти, накачанный транквилизаторами; все события этого самого страшного в его жизни дня казались ему теперь очень далекими и почти нереальными — он постоянно спал, а проснувшись, получал новый укол.
…Ему снилась Кармела: ее глаза, руки, ее тело, но чаще — ее волосы. Он обнимал ее и утыкался в них носом. Волосы пахли волосами. Не потом, не духами — просто волосами, и запах этот был таким родным, что напоминал ему какой-то неопределенный, неосознанный запах детства…

После выписки его вызвали в территориальное управление КГБ. Выражение лица майора, сидящего под портретом Дзержинского, не сулило ничего хорошего.
Как, впрочем, и лицо «железного Феликса» на портрете.
Майор уже открыл было рот, чтобы выдать заготовленную тираду: «Ты, сукин сын, чем занимался?! Тебе Родина доверила самое секретное оружие — связь, а ты что натворил?! Мало того, что нес службу кое-как и не подготовил себе замену, так еще и б…вал! …Если б не ГАИ, мы бы не узнали об этом бардаке вовсе. Это ты, ты — общаясь с ней и узнав об этом, должен был сообщить в первую очередь нам! Ведь ты ж, засранец, расписывался за приказы, в которых четко, черным по белому написано: никаких контактов с иностранцами!!! О чём ты с ней говорил, а?! Ты мне всё сейчас расскажешь!»
Но Борис начал первым.
— Скажите, товарищ майор, — на его несчастной физиономии была написана надежда, — вы знаете, где она и что с ней? Ведь ваша организация — самая сильная в мире, узнайте, пожалуйста… Я… я вам, хотите, все телевизоры перечиню… да нет, пришлю из Москвы собственной сборки… Или деньги… Хотите?
Майор откинулся в кресле и шумно выпустил воздух через рот.
Все обстоятельства этого дела ему, разумеется, уже были досконально известны — свидетели опрошены, виновные наказаны, подписки собраны… Папка была пухлой. Осталось лишь решить вопрос с главным действующим лицом. Борис был единственным (не считая Кармелы) иногородним жителем, и это обстоятельство не нравилось майору больше всего. Оперативник с большим стажем и опытный психолог, он пытался вычислить, насколько опасен теперь этот несчастный студент и что с ним следует делать… Но выражение лица Бориса не подходило ни под одно из описаний психологических типов личности.
— Сынок, ты фильмы про чекистов видел? — майор, ухмыляясь, разминал в руках сигарету.
Борис молчал, но майор и не ждал ответа.
— Тебе известна фраза: «Здесь вопросы задаем мы?»
Борис молчал.
— Ладно, расскажи мне всё подробно, — он закурил и принял позу доцента вуза на экзамене по политэкономии.
Борис с жаром принялся за дело, и с его лица моментально исчезло потерянное и жалобное выражение — оно совершенно преобразилось! Он не рассказывал, он проживал эти полтора года заново. Он радовался, когда говорил о счастье, становился грустным, когда повествовал о ее несчастной жизни, и наконец… Майор уже пожалел, что не прервал его!
— Где она, что с ней?! Скажите, ведь вы всё знаете, да?
Кагэбэшнику ничего не оставалось, как выйти из-за стола и, став позади Бориса, положить руки ему на плечи, ибо того всего трясло.
— Значит… так… — тяжелые и веские слова майора резко контрастировали с быстрой и сбивчивой речью матроса. — Ты сейчас подпишешь бумагу о неразглашении гостайны. За разглашение предусмотрена уголовная ответственность, вплоть до высшей меры. Всё, что произошло на службе, тебе надо забыть. И хорошее, и плохое. Фото и письма уничтожишь… Тогда я закрываю это дело, и ты едешь в свою Москву. (Борису показалось, что слова «едешь в свою Москву» майор произнес несколько раздраженно.)
Не читая документа, Борис поставил корявую подпись; его руки тряслись — он едва не порвал бумагу, слишком сильно надавив на ручку. Поднял глаза на майора: во взгляде его сквозило удивление.
— А Кармела?! — Боря сказал это так, будто забыл в кабинете свою самую дорогую вещь. «Я не могу „ехать в свою Москву“ без нее, я же подписал бумагу, теперь ваша очередь» — было написано у него на лице.
— Я ж тебе сказал — забудь, — раздражаясь, майор начал материться. — Всё! Нет ее, понятно?
— Так она не умерла?! А повариха сказала…
Майор увидел, что Боря ничего не понял. Раздражение его достигло предела, за которым обычно переходило в спокойную злость, помогавшую ему «колоть» на допросах самых «несгибаемых», а по молодости — и ломать лицевые кости одним крепким ударом. Но на этот раз злость была какой-то другой: майор понял, что злится на самого себя. Он с раздражением вспомнил, как зеленым девятнадцатилетним юнцом быстро-быстро затащил в постель смазливенькую веснушчатую девчонку, а потом она быстро-быстро превратилась в стерву, против которой не действует ни опыт оперативника, ни специальная психологическая подготовка…
Он вдруг пожалел себя и разозлился еще больше.
— Для тебя она умерла!!! — заорал он, упершись кулаками в крышку стола. — Понятно?! Тебе — понятно? Твое счастье, что это дело веду я, а не то бы… Срок ты можешь получить за это, бестолочь! Ясно тебе?! Всё! Сво-бо-ден!!!
Майор упал на стул.
— Пшел вон!
…Он долго и как-то бережно доставал сигарету; пальцы слегка дрожали. «Старый стал… — майор затянулся. — А паренек ничего себе… Хм… Непуганый. А с нас и аэроплана* хватит… Да? — он словно общался с Васильченко, хитрым и матерым чекистом, возглавлявшим область и умевшим самым непостижимым образом выйти победителем из любой, даже суперпровальной, операции. Астральный контакт состоялся: — С этим делом не столько заслужишь звездочек, сколько потеряешь…» Мысли главного передались майору.
В коридоре Бориса уже заждался сопровождающий мичман. Из управления они поехали прямо в часть, где матроса Мурашова было решено оперативно демобилизовать вне очереди.
Но тот внезапно воспротивился.
«Я должен найти ее», — повторял Борис сам себе и теми же словами отвечал на любой обращенный к нему вопрос:
— Я должен ее найти — живую или мертвую…
Слова чекиста не произвели, похоже, на Бориса должного впечатления — он просто не воспринял их всерьез. Но, приехав в барак, убедился, что, несмотря на всеобщую демократизацию, гласность и «развенчание символов», органы, сохранив советскую закалку, сработали весьма оперативно: опрос соседей ничего не дал. Одни делали вид, что почти не знают ни Кармелу, ни Николая; другие, стараясь не смотреть ему в глаза, несли нечто не идущее к делу. Ее комната была опечатана, а Тамару разыскать не удалось — ее не было ни дома, ни на работе…
В ГАИ Борис также не получил толком никакой информации — ему лишь сообщили, что 31 октября произошло ДТП на улице Артиллерийской. Пострадавшую в нём женщину отправили на скорой в бессознательном состоянии; она была похожа на иностранку, а поэтому сообщили «куда следует» — в полном соответствии со служебной инструкцией.
Но на станции скорой помощи записи о вызове не обнаружилось. Борис побывал во всех больницах города — ни в одну из них женщина с именем Кармела не поступала. В морге же с ним вообще отказались разговаривать: «Официального запроса нет — ну и иди подобру-поздорову; ты вообще кто такой?!»
Две недели поисков не дали абсолютно никакого результата.
Борис повзрослел за это время лет на десять — на вокзале стоял почти взрослый мужчина, которому жизнь назначила испытание, и он погрузился в него с головой, не в силах вынырнуть на поверхность…

Глава 6
Небеса могут подождать

…В последний месяц осени мать попросту не находила себе места, по двадцатому разу наводя лоск в квартире: хоть Борис и не писал ничего конкретного, ее сердце чуяло: он приедет не один! Это было очевидно. Слишком хорошо знала она своего сына, и слишком толстая пачка писем хранилась в шкафу. Родня, как могла, успокаивала ее: Мексика — это, наверное, не так страшно; в конце концов, это не бедная российская глубинка и не республики Средней Азии — по крайней мере, ее многочисленная родня не будет буквально оккупировать их жилище, стремясь вывезти из столицы максимум продуктов и промтоваров.
Лишь его бабушка улыбалась в ответ на этот психоз: в гардеробе ее квартиры хранилось с десяток пар шерстяных носков, перчаток и два красивых свитера — она начала вязать за год до демобилизации Бориса. Она знала все. И готова была принять всех: черненьких, красненьких, сереньких в полосочку и желтеньких в крапинку.
В один из ненастных ноябрьских дней раздался звонок. Мать взглянула в глазок — и…
«О Гос-споди! Вот поросенок! Почему, ну почему он не сообщил заранее?!» Она заметалась было по квартире, но потом внезапно успокоилась — ведь он привез девушку из бедной, многодетной семьи, она видела и не такое… В конце концов, это не дочь профессора из «сталинского» дома — теперь будь что будет!
Она отворила дверь.
Перед ней стоял… не ее сын, а какой-то серьезный, строгий мужчина с потухшим взглядом, одетый не в дембельский наряд, а в обычный и даже поношенный бушлат; в руках он держал брезентовый мешок. Рядом с ним никого не было.
Ей стало страшно. Мать почувствовала, поняла, что…
Всё то, что она планировала, о чём говорила своей родне и подругам, то, чего боялась, о чём мечтала и чему радовалась, к чему готовилась и чего ждала, — всё это в одночасье рухнуло!
«Они поссорились, расстались? А может… он сам принял решение не продолжать с ней отношений?» Мысли матери путались, пока она пропускала сына в дом.
Несколько дней ей не удавалось услышать эту ужасную историю целиком: едва рассказ приближался к тому злополучному дню, когда он вернулся с учений и отправился в столовую к Кармеле, голос его начинал дрожать, а глаза закрывались против воли; его сотрясали рыдания, и ничего членораздельного он выговорить уже не мог, а только мычал от тупой, сковывающей грудь боли и прятал лицо у матери в коленях. Взрослый мужчина превращался в ребенка. Мать, замирая от боли, гладила его по голове и тихо покачивала, успокаивая, как в детстве…
— Покажи мне ее фото, — внезапно попросила она. — Я хочу увидеть, какой она была.
— Что? — Борис удивился, пытаясь этим вопросом заполнить свой мозг. — У меня нет… фото…
Господи, сколько сил понадобилось ему, чтобы произнести это последнее слово!
«У меня нет, нет, нет ее фото!!!» — каждый удар сердца повторял эту ужасную мысль, загоняя ее в сознание Бориса, словно гвоздь: «У меня нет, нет, нет ее фото! Нет! Нет! Нет!» Несмотря на лошадиные дозы валокордина, нервная система взбунтовалась, и истерика вспыхнула с новой силой: Борис грыз подушку и рыдал.
— Почему, ну почему же мы не сфоткались с ней?! — Борис поднял измученные слезами глаза на мать, словно это она должна была ответить на его вопрос. — Почему я не расспросил, откуда она?! Теперь я ничего не скажу ее родне… Она пропала, умерла, я не знаю… И что, ну что теперь делать?! Я должен был жениться на ней!!! Во время отпуска… Ну почему-у-у-у-у… почему-у-у-у-у…

…Поколение Бориса не знало Бога. И при этом оно не было атеистическим — на Пасху все красили яйца. Но Борис ел яйца и кулич как обычные продукты. Бабушкины рассказы не входили в его мозг, а задерживались в ушных раковинах, как, впрочем, и трескотня о «развитом социализме». Его поколение не верило ни в Бога, ни в чёрта, ни в коммунизм.
Оно не верило ни во что.
А Бог молчал… Борис еще не был готов обратиться к Нему за помощью. Но Бог был терпелив.
Небеса могут подождать, они умеют ждать.

…Ему хотелось отмотать время назад: он еще не верил, что это произошло, ему хотелось сказать: «Чур меня! Я так не играю!»
…Отмотать назад… на сколько? К тому времени, когда он в последний раз виделся с Кармелой? Или когда он еще не знал ни ее, ни Певицы?

До крайности измученная этой ужасной неделей, мать вызвала скорую. Получив укол, Боря заснул. Женщина и сама уже была близка к обмороку. «Что делать?! Как сделать так, чтобы мой ребенок… нет, не забыл ее (об этом она и мечтать не смела), а… хотя бы хоть как-то начал жить?» Мать чувствовала: еще несколько дней — и сын так глубоко уйдет в свое страдание, что едва ли сможет вернуться…
Наступило хмурое утро следующего дня. Мать не спала всю ночь, да и Борис проснулся совершенно разбитым: действие зелья закончилось. Они сели на кровати и обнялись. Несколько минут стояла тишина.
— Послушай, — начала мать, стараясь говорить спокойно, чтобы не спровоцировать новый приступ истерики, — она чьи песни-то пела? Ты же писал, что не свои…
Борис молчал.
— Ну не свои же, так?
— Ну да, — наконец вымолвил он, — песни — и что?
— Но ведь она-то жива, значит…
— Что значит? Кто жив? — его мозг уже превратился в желе.
— Так Кармела же очень похожа на нее — значит, хоть ее фотографии ты сможешь найти? Я ведь тоже хочу…
Борис медленно повернулся к матери и посмотрел на нее так, что у той мурашки пошли по коже, а недосказанная фраза застряла в горле.
— Мамка-а!!! — воскликнул он внезапно не своим голосом и стиснул ее в объятиях так, будто непременно хотел переломать все рёбра.
Борис встал с кровати. Выражение его лица изменилось: оно стало серьезным и сосредоточенным — в нём не было и следа неадекватности! Он принял ванну, побрился. Натянул новые джинсы — мать не узнавала его. Достал сберкнижку — мать не спрашивала ни о чём.
Уже через час он входил в «комок» на Садово-Кудринской. Там была куплена магнитола «SHARP-5454»; на легендарную (даже сегодня ее не найти дешевле чем за триста долларов) «777» денег не хватило. И три блока лучших кассет. В сумме вышло чуть меньше тысячи рублей.
Бросив магнитолу дома, Борис помчался с кассетами в студию звукозаписи.
— Запишите мне все ее концерты! И фотографии… У вас есть ее фотографии?!
Фотографий у них не было. Но Боре назвали адрес.
…Квитанцию в карман — и на такси к «кооперативной» палатке около ЦУМа; она была одной из немногих, где легально торговали фотографиями эстрадных «звезд», в том числе (из-под прилавка, конечно) и запрещенных в СССР…
— У вас есть фото ? — Боря назвал ее имя каким-то чужим, охрипшим от волнения голосом, просунув в окошко почти всю голову.
Продавец немного удивился: Певицу спрашивали нечасто, лучше всего шли фотографии Владимира Высоцкого и Виктора Цоя.
— Несколько штук есть.
Покопавшись, он выдал карточки Борису. Тот положил на блюдечко десять рублей и присел тут же — на высокий и грязный бордюрный камень.
Потрясенный, он жадно разглядывал их: за обилием косметики, за крупными, по тогдашней моде, украшениями и сложной прической — с черно-белого фото на него смотрели такие милые и родные глаза, словно говоря: «Ну вот, теперь у тебя есть мое фото!»
На обороте одной из фотографий были напечатаны краткая биография и антропометрические данные. Слёзы застилали глаза, и он плохо видел весь текст, набранный мелким шрифтом; лишь заголовок читался хорошо — ее полное имя и день рождения. С ума сойти — она родилась с Борисом в один месяц, с разницей в два дня!
— Еще! Еще есть?! — он вторично просунул голову в окошко. Вздрогнув, продавец молча протянул рубль, который уже отложил в сторону, надеясь, что покупатель его не востребует.
— Нету больше, — несколько раздраженно отозвался мужичок.
Не помня себя, Борис вернулся домой.
— Вот, — протянул он фотографии.
— Красивая… — начала мать.
— Это она, она!!!
Жуткая депрессия сменилась жуткой же одержимостью и эйфорией.
«Раздобуду ее фото, целую кучу! А потом… если чинить телевизоры день и ночь — через полгода можно взять видео! …Чтобы ускорить процесс да заиметь новых клиентов, устроюсь-ка я… в телеателье!»
Мать поняла, что ее сердце не выдержит. Одно дело — когда ее мальчик ходит в институт, а в свободное время ремонтирует телевизоры родственникам. Другое — когда он рискует превратиться в недоучившегося работягу-телемастера, весь интерес которого сосредоточен на заработке! Однако что-либо говорить Борису она не решилась: он только-только начал оживать, поставив перед собой хоть какую-то цель… Больше всего на свете она боялась, что сын начнет пить.

В телемастерской его встретили настороженно: он не был похож ни на опытного «частника», ни на недотепу-пэтэушника. В отделе кадров очень удивились, узнав, что ему едва исполнилось двадцать два; Борис выглядел значительно старше своих лет.
Вечером он торопливо собирал чемодан, направляясь на частный вызов.
— Ну, как прошел первый день, как тебя приняли?
Борис посмотрел на мать невидящими глазами, и она сама поняла бессмысленность подобных вопросов.
— Она похожа очень, да? — мать обняла его.
— Похожа? Да она не просто похожа, у нее родные глаза, понимаешь?!
— Но ведь она-то жива!
— Да! — вздрогнув, вскинулся Боря. — Теперь она будет со мной везде и всегда!
В фотоателье одну из карточек ему уменьшили до размера, позволяющего поместить ее в бумажник: отныне Она находилась в его сердце, голове и портмоне. Приблизить Ее к себе еще больше он не мог.
Целыми днями он занимался ремонтом — день проходил незаметно, но наступала ночь…
«Я люблю тебя, я хочу быть с тобой, я не верю, что ты погибла, ты слышишь меня?» — шептал Борис, прижимая к груди фото. Он не интересовался ничем, кроме работы и той цели, которую поставил перед собой, — купить видеомагнитофон.

Глава 7
Я хочу быть с тобой

С утра в ателье зашел его знакомый с магнитофоном в руках. Быстро «расправившись» с ним, Борис включил на прогон находящуюся в нём кассету, чтобы проверить, не начнет ли «плыть» звук, и занялся очередным телевизором.
— О, «Науты»! — воскликнул Виталий.
— «Науты» так «Науты», — Борис пожал плечами.
Магнитофон негромко играл, Боря копался в телевизоре. Постепенно слова одной из песен стали доходить до него. Он покосился на кассетник: «Это что еще за…»

Твое ИМЯ давно стало ДРУГИМ,
Глаза навсегда потеряли свой цвет.
Пьяный врач мне сказал, что тебя больше нет…
Пожарный… выдал мне справку,
Что дом твой сгорел…

Но я — хочу быть с тобой!
Я… хочу быть с тобой…
Я так… хочу быть с тобой.
Я… хочу быть с тобой,
И Я БУДУ С ТОБОЙ!

Я ломал стекло, как шоколад в руке…
Я резал эти пальцы за то, что они
Не могут прикоснуться к тебе!
Я смотрел в эти лица — и не мог им простить
Того, что у них нет тебя — и они могут жить!*

Он перемотал пленку на начало песни. Молча прослушал целиком. Потом еще раз. И еще. Достав фото, тупо посмотрел на него. Затем подошел к Виталию, бесцеремонно оторвав того от изучения радиосхемы.
— Кто такие «Науты»?
— Ну, группа — «Наутилус Помпилиус», из Свердловска, очень популярная… А ты что, не знаешь их?!
— А это… песня вот эта, они что, знают…
— Чего?
— Меня…
— Тебя?! Ты что несешь, а?
— Но эта песня — про меня! И Кармелу… Откуда они знают?!
— Мда-а-а… Ты, похоже, сегодня не работник, — Виталий почесал в затылке.
— А что?
— Да ты посмотри на себя в зеркало! Дядь Коль! — крикнул он старшему мастеру. — Скажи ему, пусть домой валит. Ты посмотри — он же не соображает ничего. Того гляди, задницей на паяльник сядет!
…Неловко повернувшись, Борис задел лежащую на краю стола большую и дорогую радиолампу. Синхронно со звуком маленького взрыва мастерскую огласил вопль:
— Боря, б…, м…к!!!
— Спи-ишешь… Спишешь за счет клиента, — Николай Васильевич ухмыльнулся. — А ты, Боря, и впрямь — иди-ка домой…
— Я заплачу, — пробормотал Борис. Окинув мастерскую невидящим взглядом, он забрал магнитофон и пошел домой.
«Твое имя стало другим, — повторял он про себя, как заклинание. — Кармела… п-пропала, но она-то жива! Поскорее бы купить видео, чтобы…» Он уже присмотрел один неплохой вариант за пять тысяч. «Еще немного… еще чуть-чуть — и оно будет моим!»
Дома Борис достал из-под кровати чемодан, в который бросал, не считая, свою заплату и всё, что получалось зарабатывать сверх нее, и высыпал содержимое на стол… Куча разноцветных бумажек едва поместилась на нём. Долго и тщательно Боря раскладывал купюры по стопкам — еще никогда ни он, ни его мать не видели столько денег сразу.
…Аппарат был не новый. Вскрыв его, Борис не обнаружил там ничего подозрительного — видеомагнитофон «HITACHI VT-11» работал как советский черно-белый телевизор «Рекорд» — стабильно и надежно.
Теперь нужно доставать записи! Обращаться к друзьям бессмысленно: среди них он был первым владельцем видео. Пришлось обзванивать клиентов, и это принесло свои плоды. Нужный человек нашелся; мало того — почел за честь помочь Борису: как телемастера его весьма ценили. Вежливый и непьющий, он не брал за ремонт много; приходил вовремя и делал, как правило, за раз.
Во время перезаписи Борис сидел на кухне у своего «благодетеля»; он через силу ел и через силу обсуждал с хозяином достоинства видеокассет различных фирм. Стоило ему это нечеловеческого усилия воли.
Из комнаты доносилась музыка: Певица выступала — Борис ел… Внезапно пришедшая ему в голову мысль буквально обездвижила его — он застыл с куском во рту, судорожно сглотнул, вытаращил глаза и закашлялся.
Ведь Кармела частенько пела ему, когда он сидел за столом и что-нибудь ел! Привычка выступать перед жующими появилась у нее в таверне…
— Не в то горло? — участливо спросил Сергей Яковлевич; он понял это по-своему: желудок директора крупного гастронома уже давно был закален потреблением дорогущих и дефицитнейших, но плохо усваиваемых в сочетании продуктов. Про Бориса же этого сказать было нельзя.
Запись закончилась; он забрал видео и пулей вылетел из дома, забыв поблагодарить хозяйку за обед. Нелли Семеновна удивленно посмотрела на мужа: «Дорогому гостю у нас не понравилось?» Ведь и во время трапезы Борис вел себя странно.

В большой комнате Боря накрыл стол скатертью; разложив на нём столовые приборы и поставив тарелку, подвинул стол поближе к телевизору и видео…
И нажал PLAY.
…Его Кармела теперь была облачена в роскошный наряд, а вместо журнала держала в руке микрофон.
Но — так же проникновенно и искренне она пела знакомую ему до мельчайших подробностей интонации и аранжировки песню… Борис, как завороженный, смотрел на экран, жадно ловя каждый ее жест, выражение лица, улыбку, лучистый бархатный взгляд ее глаз.
Сейчас она опять пела только для него!
Какая-то сладкая мука и беспредельная нежность овладели им. «Она жива, жива! Просто… я не могу сейчас обнять ее, она находится за стеклом экрана!»
Мысленно Борис вернулся в те безоблачные и радостные дни; он вновь испытал ощущение счастья — но это было уже другое счастье, выстраданное им, и потому Кармела (или Певица?) была ему еще дороже. Ужас от потери родного человека постепенно замещался каким-то странным чувством.
«Не смей говорить о ней как о погибшей — ты видел ее мертвой?! А если КГБ вылечил ее в своей больнице и… отправил на родину?! Чёрт возьми, а почему бы и нет? Ведь если бы она погибла, зачем им было скрывать это от меня?!» А слова майора в кабинете?! „Для тебя она умерла!“ Для меня? А для всех остальных — нет? Но почему же тогда она мне не написала? Написала… куда?!»
— Ё-моё! — Борис с отчаянием произнес это вслух. — Ведь она знает обо мне ровно столько же, сколько я о ней! То есть — ничего!
Боря нервно заходил по комнате; его руки сдавили виски. «Ее отправили в Мексику, и там… она снова стала петь и… добилась мирового признания! Так и случилось, наверное… Почему нет? …Господи помилуй — ну что за бред ты несешь, Боря? Да, вроде бред… Но! А кто тогда поет в телевизоре?!»
Отныне он не мог улечься спать, не посмотрев запись — таким образом чудесное, неземное существо благословляло его на путешествие в дивный мир сновидений.
Ум понимал, что это два разных человека, но сердце отказывалось это признавать!
Так прошло несколько месяцев; пленка на кассетах не выдерживала, и на изображении «выбивало» строки, а звук «плыл». Но это уже не заботило Борю — он знал наизусть каждое ее движение, а запись нужна была лишь для того, чтобы она снова пришла в его дом, словно говоря: «Не грусти, я же жива — что еще ты выдумываешь?! Я буду петь для тебя, пока смерть не разлучит нас…» «На этом свете у меня есть Певица, — размышлял Борис, — а на том… я встречусь с Кармелой! Обязательно встречусь, если она и вправду погибла».

Глава 8
Закрой мои глаза

Ему хотелось узнать о Ней как можно больше, но увы — в СССР повсюду царил Его Величество Дефицит. Слово, которое поколение «тридцать плюс» впитало с молоком матери. Относилось это и к любой информации об артистах блиставших по ту сторону «железного занавеса».
Друзья-меломаны вывели его на «гуру» — парня, помешанного на музыке и знающего всё и обо всех исполнителях и группах в том объеме, в каком другим знать было никак невозможно, ибо его отец, частенько бывая за границей, привозил оттуда записи и музыкальные журналы.
Андрей был типичным мальчиком-мажором конца восьмидесятых: деньги, дефицитные шмотки, импортное стерео-видео, роскошные девочки, отцовская «Волга»… Услуги телемастера таким семьям, как правило, не требовались, поскольку вся аппаратура в доме была импортная. Борису нужно было найти нестандартный подход к этому барчуку, и он его нашел! В зарубежных магнитолах диапазон FM отличался от советского стандарта УКВ — прием радиопередач был невозможен.
Уже на следующий день он позвонил Андрею и предложил свои услуги.
— Вот, — обрадованный «барчук» показал ему роскошное «полено» «JVC», — шипит лишь, как гадюка, и ничего не берёт! Сделаешь?
— Нет проблем!
— Да, мне Семен сказал, ты интересуешься ? Хм… Да, хороша была, нет слов! Только… она погибла, знаешь? Недавно читал я у себя где-то… — Андрей нахмурился. — На самолете разбилась…
Кто, как не он, мог знать это — ведь от него, как круги по воде, расходилась вся новая и эксклюзивная информация!
— Ты чё щас сказал, про кого это? — молниеносно отреагировал Борис.
— Ну, про нее же… Умерла она. Всё! Теперь ничего нового не будет, одно старье… Э-э-э, да ты это чего, старичок?! Шо с тобой, те плохо?
Борис молча сидел, уставившись в одну точку, — такого просто не может быть!
Одна и та же мысль скользила по сознанию, словно строка песни на заезженном виниловом диске: «Не может быть!.. Не может быть!.. Не может быть…»
— Один и тот же человек не может умереть дважды, — пробормотал вслух Боря. — Этого не может быть!
— Что ты сказал? — удивился Андрей — Ты чего, фанат ее, да? Ну… прости, я не знал. Слушай… А давай выпьем, ну… помянем ее, что ли, а? — и, не дожидаясь его реакции, скрылся на кухне.
Боря не зарыдал, не забился в истерике, его сознание было ясным. Просто его изобретательный и предприимчивый мозг, его любимый мозг спрашивал тело: «А как теперь жить дальше, что делать?» Мысли о самоубийстве не было. Не было даже волнения — не было ничего.
— Пойдем посидим, — миролюбиво предложил Андрей. — Я ведь тоже… — он замялся, подбирая подходящее слово, — ну, в общем, она мне нравилась тоже…
«Вот я сейчас встану и пойду поминать ее… Их обеих то есть… И на этом всё! Они умерли, но я не видел их мертвыми и не увижу их могил. Всё…»
Им овладело странное чувство. Подобное он испытал, когда хоронили его деда.
…Вот лежит в гробу дедуля, в черном костюме, а в руках почему-то газета. Все прощаются, а он как живой, и даже кожа какая-то не синюшная. А потом забивают гроб и опускают в могилу. Это всё.
«…Больше их не будет. Никогда и ничего. Всё кончилось. Может, и к лучшему. Всё забыть? Эти два сумасшедших года забыть?! Говорят, время лечит… У меня потом будет жена, будут дети, внуки… И я буду рассказывать им эту историю и показывать фото».
— Ну, давай… — Андрей налил водки в высокие рюмки. — Кстати, попробуй… экспортная! Это небо и земля…
— Скажи, — тяжело начал Борис, глядя исподлобья, — а когда она погибла?
— Н-нет, не знаю, ну, с полгода, что ли, как…
— А точнее?
— Гос-споди, ну сейчас посмотрю, — Андрей огорченно причмокнул, поставил рюмку и пошел искать злополучную заметку. — В октябре… Ну ты фанат!
— Они погибли в один месяц… А поминать не буду: я не видел их в гробу и не хоронил… Я пойду, извини. Магнитолу давай, я сделаю.
Борис резко встал и направился к выходу. Вид у него был совершенно потерянный. В недоумении Андрей вышел проводить его. Поймал такси, заставил назвать адрес. Это удалось не с первого раза — казалось, Боря не понимал, что происходит вокруг, где он находится и куда сейчас поедет; он вел себя как пьяный, и Андрюша очень опасался… нет, не за него — за магнитолу!
Таксист поглядывал на Бориса неодобрительно — клиент то ли пьяный, то ли обкуренный, но помалкивал: Андрей заплатил ему заранее. «Клиент» и вправду сидел в салоне как мумия — водителю показалось, что он даже не моргает! Шофер косился на него и даже пытался принюхиваться, но алкоголем не пахло. «Обдолбанный! — решил он. — Вот, сопляки, что делают! Куда страна катится!.. Эх, Горбач, что ты натворил со своей перестройкой — Сталин нужен, твердая рука!»
…Спиртного в доме не было, а из ближайшего магазина змеился «мишкин хвост». Борис остановил на выходе мужичка и показал ему купюру в пятьдесят рублей. Крайне изумленный, тот вмиг расстался с двумя бутылками.
Борис медленно пил горькую, почти не закусывая, и после каждой рюмки мысли в его голове становились проще, мир суживался, сжимался до размеров комнаты.
Но вот ответа на вопрос «Как жить дальше?» не находилось.
…Вечером мать нашла его уже мертвецки пьяным, а посему толком узнать, что случилось, ей не удалось.
Наутро организм Бори неимоверно страдал. Он попытался похмелиться, но бутылок не обнаружил. Из всех мыслей в голове осталась лишь одна: «Как жить дальше?» Вся дальнейшая жизнь представлялась ему заполненной этим ужасным похмельем и звенящей в висках пустотой.
Почти на ощупь он искал таблетки от головной боли. В серванте на кухне нашлись только самые ходовые: анальгин, аскорбинка, валидол… Боря честно выпил две таблетки, затем разжевал аскорбинку и положил валидол под язык — на всякий случай. Появилась слабость, но голова продолжала трещать. Соленых огурцов или квашеной капусты не нашлось, а идти на улицу в таком виде он не решился; пришлось выпить еще три…
Мать решила отпроситься на работе с обеда: был шанс застать Борю трезвым — кто может поручиться, что и сегодня вечером он не напьется? Никто.
Причина же его поступка была ей совершенно не ясна; настроение Бориса хоть и находилось на самом нижнем уровне, но уровень этот был стабилен. И что еще могло случиться такого ужасного? Впрочем… Быть может, он напился не с горя, а с радости? Например, он каким-то образом узнал, что Кармела не погибла?

…А Борис безмятежно спал. И видел во сне свое тело. Но со стороны. Оно лежало на кровати, такое нежное и такое правильное. Оно было таким родным, личным и собственным, что любого, слышите — любого, кто посмел бы лишь дотронуться до него, а не только, например, схватить за руку или ногу, ждала бы неминуемая и ужасная кара Всевышнего!
…Он еще дальше отодвинулся от своего тела, будто взлетел над ним, — оно стало маленьким и беззащитным, словно ребенок… Борис услышал песню, но это пела не Кармела и не Певица. Он прислушался и узнал голос матери. Она пела ему колыбельную — и Борис понял: это та самая первая колыбельная, которую он услышал в своей жизни… Он хотел подняться еще выше, потому что ему казалось, что там спокойно и хорошо, как у мамы на коленях, но тут кто-то схватил его, словно повис на нём, и Борис заскользил вниз, с замиранием сердца думая, что вот сейчас он разобьется вдребезги, и ему стало очень жаль свое тело, которое, наверное, разобьется вместе с ним…
— Ну, просыпаемся, просыпаемся, — кто-то легонько хлопал его по щекам.
— Что? — Борис увидел склонившегося над ним человека в белом халате. — Где я?
— На этом свете наконец… — ухмыльнулся врач. — Ты знаешь, какую дозу адельфана сожрал?! Оклемаешься — побеседуешь с психиатром, суицидник…
Но разговор с психиатром закончился ничем. «Не мой пациент», — только и смог сказать он. В результате Бориса выписали с диагнозом «пищевое отравление».
Мать слезами, уговорами и даже угрозами сойти в могилу раньше времени заставила Бориса обратиться к частному психотерапевту.
Боря подробно рассказал свою историю, а затем честно отвечал на странные вопросы, глядя на врача измученным взглядом. Однако тот, хоть и крайне заинтересовался им, так и не смог посоветовать что-то конкретное и действенное в этой ситуации, а лишь долго и непонятно рассуждал о ролевых моделях, сублимации и травматических неврозах. Борис услышал от него только один совет, который понял: обратиться к вере.
Вот только последовать этому совету оказалось непросто.
Легко сказать — прийти к вере! Борис не был убежденным атеистом… А был ли он верующим? Определенно можно сказать одно: Боря был некрещеным. Его отец-коммунист об этом даже и помышлять не мог. Мать же подумывала, но так и не решилась заговорить с ним на эту тему, а окрестить Бориску втайне от мужа не смогла — чувствовала, что тайна, которая встанет между ними, со временем может разрушить их семейное счастье. Так и остался Борис некрещеным.
На протяжении всей жизни вопросы веры стояли где-то в стороне от него. Он обходился без ответа на вопрос «Верю — не верю?», предпочитая третий вариант: «Не думаю об этом». Церковь не существовала для него, как не существовали, например, курсы кройки и шитья. Если бы Борис заявился на эти курсы, то почувствовал бы себя посторонним, чужим. Вот и над входом в храм для него висела надпись: «Посторонним вход воспрещен!» Прихожане не видели ее. А Борис видел.
Да и за кого молиться? И ради чего? Разве что за упокой обеих…
————
…Мать поседела, узнав, что сын пережил клиническую смерть. Известие о гибели Певицы буквально раздавило ее: казалось, кто-то невидимый жестоко и последовательно старается отнять и уничтожить всё, что было так или иначе связано с Кармелой!
На Борю же вообще было страшно смотреть: он целыми днями ходил сонный, почти не ел, ничем и никем не интересовался; мир и друзья перестали существовать для него. Он пытался занять свой день работой, но быстро уставал: измученный стрессом организм требовал отдыха. Ночью он обнимал подушку и плакал:

Я хочу быть с тобой,
Я… хочу быть с тобой,
Я так… хочу быть с тобой;
И я буду с тобой!*

Но надежды, высказанной в этой песне так бесхитростно и просто, а со сцены исполненной без надрыва и фальшивой патетики, отчего и получилась она такой душераздирающе-пронзительной, — этой надежды у него не было… Повстречать девушку, похожую на Кармелу, в Москве было почти невозможно. Жениться на ком-либо еще? Борис перестал воспринимать женщин как потенциальный объект любви, притом, что он был с ними любезен и смотрел с интересом — но лишь затем, чтобы отметить: они не стоят и мизинца Кармелы!

…В телеателье, как и во всех советских заведениях, находилась радиоточка, пятирублевый динамик которой не выключался никогда. Услышав однажды знакомую песню, Боря вздрогнул: он знал их наизусть, но услышать ее из официального динамика, откуда обычно передавались новости, радиоспектакли да классическая музыка, — было дико.
Когда диктор хорошо поставленным голосом Ленинградской школы Всесоюзного радио объявил имя исполнительницы, Борис вздрогнул вторично.
— Ну, как поживает твоя ненаглядная? — Сергей, ухмыляясь, кивнул на радиоточку.
— Она погибла… — глухо отозвался он, приложив жало паяльника к куску канифоли.
— Да ты что?! Когда?! Недавно? С ума сойти… — Сергей не давал Боре вставить слово. — Надо же. А я-то думал, в одну воронку снаряд дважды не падает…
— Какой еще, на х…, снаряд? Пошел ты… — мрачно изрек он.
— Да не, я к тому, что один раз ее уже объявляли погибшей. А теперь что же, снова?
Борис положил паяльник мимо подставки:
— Ты что это щас сказал?!
— Ну… с полгода как мир узнал, что она погибла, но это оказалось неправдой, вот и всё. А сейчас что, опять слухи о смерти? Ты чё, «ящик» не смотришь? «До и после полуночи»…
Борис в изнеможении опустился на табуретку, тупо наблюдая, как паяльник нагревает пластик стола и тот постепенно темнеет.
«Она жива… Жива!!! Значит, и я буду жить! Хотя бы ради нее!»

Глава 9
Бог есть л юбовь

Говорят, что счастливая в браке женщина расцветает, а счастливый мужчина — и не в браке?!
Но Боря расцвел. Он ожил. Вторично! И был счастлив!
Его, наверное, хорошо бы смогла понять женщина, к которой после получения «похоронки» муж возвратился живым.
Отныне не было у Певицы более преданного, более любящего ее человека! Она родилась с ним в один месяц, всего на два дня позже; теперь он всегда будет отмечать ее дни рождения — вместо своих, «чтоб заодно», и все родственники и друзья постепенно привыкнут к этому!

…А потом он пошел в храм и принял обряд крещения; на душе стало легко и радостно. Отныне он собирался молиться за Ее здоровье и делать это основательно и по правилам — как, в общем-то, и привык делать любое дело. Но священнослужитель лишь развел руками:
— А кто она по вере?
Борис растерялся.
— Н-не знаю… Должно быть, католичка или…
— Где родилась она?
Борис назвал страну и город.
— Определенно, она не православной веры, — заключил священник.
— Но всё равно же христианка! — обрадованно изрек Боря.
— Ты этого не знаешь… — иерей нахмурился. — Не во всех конфессиях даже правильно совершают обряд крещения…
Он вздохнул и посмотрел на Бориса так, словно в этом была и его вина.
— Но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему, — продолжил батюшка. — Православная наша Церковь, по присущему ей человеколюбию, дозволяет молиться об отпавших от нее — о еретиках, раскольниках, сектантах и людях других неправославных конфессий. Но молиться за нее ты сможешь лишь дома, как за неправославную, и только так. В храме этого делать… не положено. Но если во время богослужения придет к тебе усердие помолиться о близкой к тебе неправославной, то при чтении или пении молитвы Господней воздохни о ней ко Господу и скажи: «Да будет с ней святая воля Твоя, Господи!» — и ограничься этою молитвою. Ибо так научен ты молиться Самим Господом…
Дома же читай «Отче наш»… и «Отступившия от Православный веры и погибельными ересьми ослепленныя, светом Твоего познания просвети, и Святей Твоей Апостольстей Соборней Церкви причти».
Борис выучил слова молитвы и старался произносить их, закрыв глаза и не думая ни о чём суетном.
Но ему, помимо воли, вспоминались песни, что пела ему Кармела, — то ее бархатно-нежный, то радостно-звенящий голосок… Он вспоминал ее светящиеся любовью глаза, запах волос, нежность тела и…
Открыв глаза, подолгу не мог сообразить, где он находится и — почему рядом нет Кармелы? Внутри начинало дрожать что-то неуправляемое и настолько сильное, что Борис боялся двигаться в эту сторону, навстречу глухо плещущимся внутри его души волнам.

Однако Боря не хотел мириться с мыслью о том, что он толком не может донести до Бога просьбу позаботиться об этой женщине, взяв ее под Свою охрану. И если Борис хоть как-то мог повлиять на ее судьбу, попросив Бога защитить ее, он должен был найти возможность сделать это!
«Наверное, священники ближе к Богу, чем обычные люди, — рассуждал Борис. — Да и молятся они не в квартире, как я, а в храме — доме Божьем… В освященном храме голос, обращенный к Богу, наверное, слышнее? Да и иконы в церквях старинные, намоленные… а у меня — новая».
Борис много думал о том, почему же он не может обратиться к Богу со своей просьбой в храме. И почему священник не может помолиться за нее?
Разве она не раба Божия?!
Да, этим он нарушил бы какой-то канон, отступил от правил… Но такого не может быть — Бог не может отгораживаться от людей требованиями соблюдать правила и каноны!
Борис решил походить по церквям — ему нужно было найти «своего» батюшку. В то время как раз пробуждался интерес к религии. Церкви открывались одна за другой; во многих из них почти не было ни утвари, ни икон — зато был батюшка с горящим взором и верой в то, что глухие времена безбожия канули в Лету!
Поговорить удалось с несколькими священнослужителями — и один из них посоветовал поездить по монастырям.
— Монастырь — место особое, — убеждал батюшка, — в нём душа от суеты отдыхает, к Богу тянется…
Борису совет понравился. Правда, паломнические туры по святым местам еще не практиковались, и они с матерью ездили как обычные туристы. Но увы — большинство монастырей стояли униженными: оскверненными, обезглавленными… Подворья занимал кто угодно, только не монахи.

…Текли годы. «Королева диско» продолжала радовать новым творчеством своих поклонников. Жизнь Бориса постепенно входила в нормальную колею. Он доучился-таки в вузе — правда, для этого пришлось перевестись на вечерний факультет. Боря по-прежнему с азартом чинил телевизоры; но не только ради денег препарировал он электронные внутренности пластиковых и деревянных «ящиков» — вряд ли признался бы он даже самому себе, что пытается при этом открыть какую-то тайну.
Холодные резисторы и конденсаторы, горячие радиолампы, темные квадратики микросхем, переплетение серебристых дорожек печатных плат рождали на покрытой люминофором поверхности кинескопа миллионы разноцветных точек, которые сливались в строки, и — совершалось чудо! Перед глазами Бориса возникала его певица!
Его Кармела.

…Однажды в одной из типовых квартир, ремонтируя очередной телевизор, Борис увидел Марию. Она была старше его на три с половиной года и моложе Певицы всего на полтора. Мария имела тот же до сантиметра рост и до килограмма вес, что и Певица; цвет глаз и волос также соответствовали «оригиналу». Она долгое время жила на родине «звезды», а ее мама в свое время выступала на профессиональной сцене. Борис женился на ней.
А полюбил потом.
Мария оказалась человеком, подходившим Борису во всех смыслах: она ездила с ним повсюду, и они были неразлучны. Даже в гостях они разговаривали только друг с другом, будто не виделись много лет. Но… их семья состояла из трех человек!
Рассказ Бориса произвел на Марию неизгладимое впечатление, а в его бумажнике стало одним фото больше. Две женщины мирно уживались друг с другом в его сердце и не ревновали его — случай по-своему уникальный!
В церкви он подавал записочки «за здравие» — за Марию и за родителей. Певица и Кармела в этот список не входили. Ситуация становилась нестерпимой.
Борис ускорил поиски решения.

…В одном большом, возрожденном из руин монастыре они с Марией остановились в гостинице для паломников. И его душа запела — на него снизошла благодать святых мест, которая, царя здесь повсюду, вливалась в душу и исцеляла ее. Он почувствовал радость спокойствия и умиротворения; из его мозга активно вытеснялась ненужная информация.
Наместник, игумен Георгий, сочетал твердую веру с душевной добротой и мягкостью. Он выслушал сбивчивый рассказ Бориса. Расспросил о подробностях. Задумался.
— Ты не знаешь, какой она веры… А она вообще — верующая?
— Я не знаю, — Борис кусал губы, глядя в пол.
Внезапно он вскинул глаза на игумена. Огромная масса почерпнутого из литературы, которую он читал запоем, вдруг всколыхнулась в нём, и он вспомнил фразу, так нужную ему сейчас:
— Перегородки между религиями не достают до неба.
Наместник улыбнулся.
— Истинно… Многие святые нашей Церкви всех жалели и со всеми находили общий язык. Святой праведный Иоанн Кронштадтский молился и за иудеев, и за мусульман, и они его молитвами получали исцеление… Преподобный Макарий Великий нашел слова сочувствия для языческого жреца, изнемогавшего под тяжкой ношей; святитель Николай Японский, преподобный Герман Аляскинский своим состраданием и сочувствием покорили сердца японцев и алеутов. Христос в Евангелии приводит нам в пример человека, имевшего неправильные религиозные взгляды, но оказавшего милость иноверцу… Завтра я поведаю эту историю отцу Серафиму.
Днем наместник сам разыскал его.
— Он хочет видеть тебя.
Боря слегка оробел:
— А может, не надо?
Наместник был человеком простым; Борису было легко беседовать с ним, а этот святой… Ему казалось, что это какой-то посланник Бога на земле и всё, что он скажет…
А вот что он скажет?
Они пошли вдвоем — Мария осталась в гостинице. Борис испытывал ранее неизвестное ему благоговейное волнение; его душа трепетала, а тело покрывалось мурашками. Ему казалось, что его трагедия не стоит внимания таких людей; более того: он уже стал сомневаться в самом желании рассказывать об этом всем и каждому, включая священников такого ранга… Его мысли прервал игумен, проведя нехитрый инструктаж о поведении, но Борис слушал невнимательно. По мере приближения к скиту напряжение его нарастало.
Пришли. В тихом живописном местечке стоял небольшой аккуратный домик, окруженный деревьями. Казалось, жизнь течет здесь как-то по-другому — неспешно, с глубоким пониманием ее истинного смысла.
Они вошли внутрь. Двери и потолки были низкими, а окошки — такими маленькими, что дневной свет едва проникал туда. Повсюду горели свечи, пахло ладаном. В маленькой комнатке, также освещенной свечами, — крохотное оконце, узкая жесткая кровать и — иконы. В углу молился старичок в темном одеянии. Он поднялся с колен, лишь когда закончил молитву, и повернулся к вошедшим.
От старца исходила Любовь.
Божественная Любовь и умиротворение. Боря склонился, вспомнив наставление, и поцеловал старцу руку…
— Не все наши иноки так Бога любят, как ее ты любишь… За упокой не молись и за здравие не молись… Люби Бога, как ее ты любишь, смерти не бойся. В вечной любви в Царствии Божием вы будете вместе.
С этими словами он отвернулся и стал смотреть в окно. Боря вышел.
— Я не понял ничего и не запомнил даже, — растерянно произнес Борис. «Что-то не так он ему рассказал, наверное…» — подумал он, хмуро поглядывая на игумена.
— Запомнишь и поймешь — потом, — уверенно ответил тот. — Не бойся, на всю жизнь запомнишь. А насчет просьбы твоей…
Борис приготовился в очередной раз выслушать совет молиться дома, но следующая фраза наместника вызвала в его душе взрыв нежданной радости.
— Молиться о ней будут… иноки, — игумен внимательно посмотрел на Бориса. — В кельях — келейно, вне храма… Им труд духовный на пользу…
Этот ошеломляющий по своей простоте выход просто сразил его наповал!
— Сколько я должен заплатить? Я хочу, чтобы они молились каждый день… сорок лет!
Изменившееся лицо священника не подлежало описанию ни на одном из языков мира.
— В глаза мне смотри! — он повысил голос. — Глаза — зеркала любви Божьей! Бог не торгует любовью. Он Сам есть — Любовь! Сын Божий по Любви Своей становится человеком, умирает на Кресте и, воскреснув, побеждает диавола и смерть… Вера в Бога спасает человека, даруя ему жизнь вечную…
Борис стоял, не зная, что ответить. Слова били прямо в сердце. Было больно и стыдно.
— Ты не на базаре… — продолжил игумен, смягчившись. — Ты не платишь, когда даешь деньги за имя в записке; и не покупаешь свечи, что перед образами ставишь, — ты жертвуешь на Храм Божий… Пойми эту разницу… Иди. Сколько сможешь — столько и пожертвуй…
Теперь план путешествий был составлен. Тема бесед — определена. Его жизнь становилась простой и понятной. Одна его любимая женщина была рядом с ним — и он стремился сделать ее жизнь комфортной и спокойной. Другая — находилась далеко, но всё, что происходило с ней, касалось и его.
Он выполнял свою миссию, понимая, что большего для нее сделать не сможет.

…Несколько раз осень обрывала с кленов желтые листья. Певица постепенно исчезала с экранов — всё реже звучали ее старые записи, а новые не появлялись. Да и концертов она почти не давала… Эпоха ее славы закончилась вместе с эпохой диско. Борис понимал, что для человека, не представляющего себе жизнь без сцены, это страшно. Уж он-то знал, что Певица выходила на сцену не из-за денег — ее душа пела вместе с ней! Возможно, она мучилась и страдала, ища ответ на вопрос: «Как жить дальше?»
Так же, как и Кармела…
Он жадно поглощал каждую крупицу информации о ее жизни, но новости были редки и скудны.
Семейная же жизнь Бориса, как и у всех, состояла из равномерной череды будней, монотонную окраску которых изредка сменяли яркие пятна путешествий по святым местам. Фотография Певицы по-прежнему находилась в его бумажнике — он лишь изредка менял ее, по мере того как с годами великолепная юная красавица превращалась в очаровательную зрелую женщину.

…В одном из небольших монастырей Борис удостоился чести побеседовать с настоятелем. Тот оказался въедливым, да к тому же придерживался строгих правил; он долго расспрашивал Бориса, выведывая подробности. Постепенно строгое лицо немолодого игумена смягчилось, и под конец разговора он даже закрыл его ладонями.
— Скажу: ничего подобного я никогда не слышал. Только знаешь… Молитва — это труд. Душевный, тяжелый… И негоже перекладывать его на плечи кого-то другого… Неправильно это, неверно… Православным же христианам молиться за неправославных можно… Но лишь частной, домашней молитвою, да не самочинно молиться — дабы вместо благоволения не навлечь на себя гнева Божия, но по наставлению опытных в жизни духовной людей…
Настоятель помолчал, словно вслушивался в только что произнесенные им слова.
— После заутрени приходи в храм, я тебе кое-что принесу.
Борис был заинтригован и раздосадован одновременно. Подобные путешествия уже стали для него делом почти обычным. Они были его послушанием. После этого он получал какое-то количество энергии для своей дальнейшей деятельности. По мере того как «батарея садилась», Боря предпринимал новый визит. Но тут всё сразу пошло не так, и он слегка напрягся.
Руки игумена держали молитвослов и иконку Казанской Богоматери. Борис изумился.
Он уже достаточно насмотрелся на лики за годы путешествий, но такой образ видел впервые.
— Сие — дипломная работа студента иконописной школы, — начал игумен. — Стиль барокко.
— Какая красота… — прошептал Боря.
Игумен протянул икону Борису.
— Молись… Вера чудеса способна творить… Ты пришел к Богу, и это хорошо. Твою историю послушникам рассказывать буду — в назидание…
Потрясенный Борис ничего не ответил. «Молись — и чудо свершится!» — негромкие слова настоятеля проникли прямо в сердце.
Икона заняла место в его спальне. Он читал молитвослов, поглядывая на нее и думая о написавшем ее юноше. Икона была исполнена великолепно. Интересно, сдал ли он экзамен? Будь это в его власти, Борис поставил бы студенту-живописцу наивысшую оценку.
…Пронзительный, живой взгляд Богоматери приковывал к себе. Любовь к Богу, Кармеле, Певице и к супруге слились теперь для него в одно глубокое чувство. «Как приятно любить, даже безответно! Как хочется заботиться о ком-то, даже на расстоянии», — блаженство наполняло его голову и душу.
Он стал мягче и спокойнее, гораздо реже теперь из его уст слышались бранные слова. Материальная сторона отныне почти перестала интересовать его: когда вся Россия рванула к рынку и многие от шальных денег сходили с ума, Борис был невозмутим и оставался самим собой.
Ему было легко: всё это проходило как-то мимо него. Он забросил ремонт телевизоров. «Дорогие россияне» накупили новых — импортных, отличного качества, и его услуги в таком объеме уже не требовались.
Боря перешел работать в телефонную компанию — она была одной из немногих в то смутное время, где существовала социальная поддержка, сохранившаяся с советских времен. Там находилось оборудование, которое обслуживали добрые немолодые женщины, относившиеся к Борису как к сыну; стабильно выплачивалось жалованье… Устраивались спортивные соревнования и выдавались путевки в ведомственный пансионат.
И над всем этим витал дух чего-то постоянного, незыблемого.
Это успокаивало его и грело душу. Борис словно перенесся в прошлое: в то время, когда жизнь казалась ему бесконечной и увлекательной, деньги — одной из больших ценностей в жизни, а ремонт телевизоров — вечным занятием…
Днем он выполнял свои обязанности инженера, а вечерами смотрел латиноамериканские сериалы, в сюжетные ходы которых, несмотря на их очевидную убогость, погружался полностью.

…Но вне телефонной станции жизнь активно двигалась вперед и порой преподносила Борису приятные подарки. С появлением в России Интернета искать информацию о Певице стало намного проще, а объем ее увеличился в десятки раз!
Оказалось, что старые поклонники не забыли ее: информация на фан-сайте была новой, интересной, а порой и просто сенсационной! Сходство Певицы с Кармелой оказывалось не только внешним. Совпадали многие биографические реалии и даже черты характера… А тот факт, что Певица могла погибнуть в один год и даже месяц (!) с Кармелой, придавал их сходству поистине мистический оттенок.
Технический прогресс двигался семимильными шагами: вместо заезженной видеокассеты с третьей копией оригинальной записи, да еще добытой по знакомству, у Бориса появились DVD отличного качества.
А воспроизводились концерты теперь на огромном экране ЖК-телевизора с таким качеством, что на лице Певицы можно было различить даже капельки пота, настолько близко она находилась.
Она пела только ему и разговаривала с ним.

…Борис довольно быстро смог собрать полную видеоколлекцию ее концертных выступлений — их набралось более тысячи; интервью СМИ и участие в различных телешоу — еще почти столько же. Под каждым видео стояла дата. В среднем он «видел» Певицу три раза в неделю на протяжении пятнадцати лет, с конца семидесятых и до начала девяностых годов! Ни с кем, кроме родителей, Борис не виделся чаще…
Он задумался. Мысленно прошелся по датам, пытаясь вспомнить: а чем он занимался в эти дни? Школа, институт, друзья… В его мозгу вспыхивали отдельные события, иногда важнейшие, иногда ординарные, но почему-то врезавшиеся в память… Певица была далека и почти нереальна, а Борис жил обычной жизнью миллионов людей. Концерты проходили вечерами; значит, в это время он ужинал? Конечно, а потом смотрел программу «Время» — ведь именно тогда в странах «социалистического лагеря» происходили судьбоносные события! До конца восьмидесятых он, не зная о ее существовании, жил отдельно от нее. Но сейчас — он видел старые записи и… заново проживал эти годы!
Уже вместе с ней.

Со временем возраст взял свое, но… она стала ему еще ближе, еще роднее! Теперь это была не поп-дива, над внешностью которой трудились лучшие визажисты и одежду которой шили лучшие модельеры, а простая земная женщина, одетая в обычный наряд и выступающая в провинциальных городках Европы.
Ее эпоха прошла — на эстраде давным-давно царили новые ритмы. И лишь ностальгия по золотым временам музыки восьмидесятых поддерживала интерес к артистам того времени. Многие исполнители колесили по российским провинциям да выступали в ночных клубах — сорокалетние «новые русские» вспоминали молодость и, соответственно, хорошо платили.
Но его певица была не из их числа. Она отклоняла подобные унизительные предложения, не желая быть «живой грампластинкой», и это не оставляло Борису шансов увидеть ее. Хотя по большому счёту этого теперь и не требовалось. Она прочно заняла нишу в его душе и сердце… И этого ему было вполне достаточно.
С момента исчезновения Кармелы прошло семнадцать лет, и его жизненный путь стал прямым и понятным. Уже не за горами был кризис среднего возраста, а он еще не обзавелся потомством. Строительство загородного дома, бытовые проблемы — события, медленно кружась, опускались на душу, подобно осенним листьям, падающим на землю и закрывающим свет упрямой зеленой травинке, не желающей умирать…

…Ранняя осень 2006 года была занята командировкой. Там же Борис отметил восемнадцатую годовщину своей трагедии. Он всегда отмечал этот день — смотрел на многочисленные фото Певицы и молил Бога лишь о том, чтобы она не умерла раньше него. Получить известие о смерти в третий (!) раз было выше его сил…
Ну в самом деле, чья психика способна выдержать такое?!

Глава 10
Певица

Едва Борис в начале ноября вернулся в Москву, произошло событие, нарушившее спокойное течение его жизни. Вырулив на Садовое кольцо в районе Сухаревки, он боковым зрением «зацепил» огромную афишу, на которой в числе других имен увидел…
Боря немедленно остановился прямо под знаком «Остановка запрещена», опустил стекло и взглянул на афишу, стараясь унять охватившее его волнение. Глаза не обманывали: на афише действительно было написано ее имя!
…Когда и где? «СК „Олимпийский“. Международный музыкальный ретрофестиваль». Он зажмурился и глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение, а потом просканировал афишу еще раз. Ошибки не было! Он поднял стекло, закрыл глаза и устало откинулся на спинку сиденья. Свершилось! В Москву приезжает женщина, о которой он знает практически всё, что только можно было узнать, и которая, даже не подозревая о существовании Бориса, живет в его душе все эти годы…
В стекло левой дверцы машины постучали. Борис очнулся, достал права и вышел. Гаишник смотрел на него удивленно и даже с некоторой опаской: не слишком ли крут этот парень, что позволил себе такую наглость? Ведь его патрульный экипаж находится всего в ста метрах впереди, и он не мог не видеть этого!
— Младший лейтенант Малахов! — он коснулся рукой фуражки. — Вы видели знак?
Но Боря покачал головой.
— Это не я встал, — улыбаясь, ответил он. — Это она меня остановила… Певица.
— Кто?! — завертел головой гаишник. — Пойдемте в машину, пройдете тест на алкоголь.
Борис снова покачал головой.
— Да всё в порядке, товарищ лейтенант… Трезвый я! Дыхнуть? Готов понести наказание. Если можно, побыстрее… Я… я очень тороплюсь!
…Уже через час в бумажнике Бориса рядом с фотографией Певицы лежал билет на место в первом ряду. Оставшаяся до концерта неделя прошла как в тумане.

…Она должна была выступать предпоследней и спеть три песни.
Он не взял фотоаппарат или видеокамеру, а выпросил у приятеля бинокль. Очумевший от грохота музыки, лазерных вспышек и выкриков, Боря сидел с закрытыми глазами. Он не хотел видеть ничего до… Он берёг глаза.
Заиграла знакомая мелодия, и на сцену вышла-выбежала . Пораженный, Борис сидел не шелохнувшись, не замечая кричащих и вскидывающих руки поклонников, — зрители перестали существовать для него. Он не хлопал и не кричал, а навел бинокль на ее лицо…
Ее глаза оказались ближе к его глазам, чем он мог ожидать!
Ее губы — ближе к его губам…
Казалось, он может целовать каждый сантиметр этого милого и бесконечно родного лица! Кровь застучала в висках, в животе стало пусто и холодно, левую часть груди заложило — Борис почувствовал, что задыхается…
Та искренность и энергетика, с которой певица дарила зрителям свою любовь, та теплота и нежность в ее глазах, не оставили Борису сомнений…
Только теперь микрофон в ее руке был настоящим.

После выступления Борис вышел в скверик.
— Ты уехала на родину… сама или КГБ помог тебе уехать?! Мне сказали, что ты умерла, но я не считал тебя погибшей и не верил в это… Ты пыталась забыть меня или тебя заставили это сделать?.. У тебя получилось? У меня — нет…
Борис не замечал, что прохожие поглядывают на него с недоумением — он разговаривал вслух. Но он должен был поговорить со своей Кармелой. Хотя бы так.
Должен был разобраться в ее и своей жизни…
— Из тебя сделали эстрадную суперзвезду, но… это было уже так давно! Сейчас ты пытаешься напомнить о себе, но… Из Интернета я знаю о тебе всё — я прочитал все интервью и даже слухи и сплетни на форумах. Отсмотрел сотни часов видео — все твои выступления за эти годы…
В твоей жизни были взлеты и падения, любовь и разлука, счастье и горе… Ты равнодушна к деньгам — так же, как и я; быть может, потому… что нам обоим смерть дохнула в лицо ледяным ветром?
Ты жалеешь, что всё сложилось именно так?..

Глава 11
Босиком на Эверест

Домой вернулся совершенно другой человек. Проблема, мучившая его все эти восемнадцать лет, вновь показалась ему самой главной в жизни: ему требовалось найти выход из тупика, в который его загнала эта история.
…Она ничего не спрашивала. Она поняла всё без слов. Села рядом, прижала к груди его голову.
— А ты напиши ей… — начала Мария, осторожно подбирая слова. — Расскажи всё-всё, и… ты наконец поставишь точку в этом вопросе. Тебе все-таки надо закрыть прошлое, понимаешь? Это не Кармела, это совершенно чужая женщина, из другой среды, другого мира — богатая западная певица, суперзвезда… Если бы ты встретился с ней лично, то понял бы: это не родной тебе человек. Твоей Кармелы больше нет.
— Не смей так говорить… — Борис произнес это твердо, но тихо и как-то обреченно. — Она жива, а ей… ей я напишу! А ты… ты у меня умница!
Подумать только, такая простая и понятная мысль все эти годы просто не приходила ему в голову! А может, какой-то мощный внутренний и не осознанный до конца барьер в виде тонкого листочка подписки о неразглашении военной тайны не давал ей ходу?
Но что написать ей в том письме?! Господи, помоги! Боря задумался…
Надолго.
…Набросать в одну беспорядочную кучу все ласковые и нежные слова, которые он не успел сказать Кармеле; все чувства и эмоции, владеющие его душой; всю боль, разрывающую его сердце? Но тогда письмо получится очень сумбурным. Она может просто не понять его и, не читая, бросить в корзину… Нет, нужно спокойно продумать, как рассказать, как преподнести это ей — как дать ей понять, что она и есть главная героиня этой истории! План письма постепенно созревал в голове, хотя сложность задачи и казалась запредельной.
Его лучший друг Алексей лишь крутил пальцем у виска:
— Ты в своем уме? — горячился он. — Что бы ни происходило с тобой и твоей Кармелой, это касается лишь вас двоих. Какое дело до этого чужому человеку, а тем более — певице, мировой знаменитости?! Ну и что с того, что они были похожи и та копировала ее во всём? И потом… А если она тебя пошлет? Мягко так, по-интеллигентному, но все-таки пошлет? И что тогда? Похоронишь свою Кармелу раз и навсегда? Так, может, не стоит рисковать, а лучше оставить всё как есть? Подумай хорошенько… Подумай… А потом — еще раз подумай и еще, прежде чем ручку в руки брать.
А Боря только и делал, что думал; мало того — он буквально сходил с ума от этих дум! Конечно, Алексей прав: одно дело — хранить в бумажнике ее фото и считать ее своей «Кармелой», другое — писать такое незнакомому лично человеку, получившему за долгие годы своей карьерной статусности десятки тысяч писем со всего света… Да и вероятность ответа была практически равна нулю! Но чем сложнее, фантастичнее и нереальнее была задача, тем злее он становился: «Я должен это сделать! Назло всему, наперекор логике! Я должен написать так, чтобы это письмо поразило ее в самое сердце, пробив многолетние наслоения равнодушия и цинизма, вызванных публичной деятельностью и обилием поклонников!»
Хотя… Ему почему-то хотелось верить, что она обладает восприимчивой, легкоранимой душой и отличается этим от других «звезд» шоу-бизнеса.
Борис еще раз перечитал все интервью и пересмотрел все видеозаписи. Женщина, поющая для него с экрана, давно стала ему родным человеком, но это было какое-то «виртуальное» родство. Борису не удавалось настроить свою душу в унисон с душой Певицы. Тут требовался кто-то знающий ее лично — но об этом приходилось только мечтать.
Он метался в поисках помощи, не зная, что делать…
Его изобретательный ум не придумал ничего лучшего, чем обратиться к астрологу. На Певицу составили гороскоп. Весьма удивленный астролог порекомендовал Борису своего специалиста-нумеролога — тот составил описание типа личности и черт характера по дате рождения.
Прорицательницу Борис нашел сам. Предсказания ей удались не очень — ничего конкретного: общие слова, банальности. Привыкший доводить каждую идею до логического завершения, Боря просто не мог не обратиться и к колдунье, которая, впрочем, расхожим представлениям о колдуньях никак не соответствовала, оказавшись красивой и интеллигентной молодой женщиной. Она попросила Бориса называть ее магом и, выслушав его историю почти до самого конца, тем не менее довольно неожиданно прервала его:
— Ты хочешь найти ее след?
— Да! — вздрогнув, эхом откликнулся Борис.
— А если она не погибла?
— Вы это знаете?! — взволнованно воскликнул он.
Женщина покачала головой.
— Ничего не могу сказать тебе… Я работаю лишь по фото.
Борис как-то сразу обмяк.
— Жаль, — произнес он с откровенной досадой.
— Но если она не погибла… — маг прикрыла глаза и потерла виски, как будто пытаясь сосредоточиться на чём-то, — и ты отыщешь ее… — женщина вдруг посмотрела на него исподлобья тяжелым взглядом, словно только что увиденное не давало ей выпрямиться и тянуло в какую-то неведомую глубину, и начала говорить медленно, тягуче, как бы через силу произнося каждое слово: — Не приближайся к ней, не подходи слишком близко… Не пытайся рассмотреть эту картину при ярком свете нового чувства… Пусть останутся в сумерках прошлого оттенки ее исчезновения. Закрой, запечатай это навсегда… Если вспыхнет во тьме погасший пепел, поминальным костром, разложенным вокруг твоего сердца, сгорят в зное ночи прежние чувства…
Женщина устало прикрыла глаза. Лицо ее казалось измученным и опустошенным.
Борис вышел от нее изумленным. Хотя ее транс и произвел на него сильное впечатление, до конца он ей так и не поверил. «Нашла о чём предупреждать, — несколько возмущенно подумал он, пытаясь, тем не менее, скрыть от самого себя некоторую растерянность. — Да-а… если бы она была жива… — он зажмурился и даже остановился. — Уж я бы сам сообразил, на какое расстояние мне стоит приблизиться». Однако почувствовал он себя значительно увереннее…
Даже сам удивился.

…Почти два месяца сочинялся текст. Нужно было достаточно коротко, но емко изложить весь итог двадцатилетнего отрезка жизни. Каждое слово тщательно подбиралось. Борис понимал: письмо должно попасть в цель с первого раза — второго раза не будет!
В надежде получить хоть какую-то помощь он решил обратиться к поклонникам Певицы, собирающимся время от времени в одном из московских кафе. Его встретили радушно: в последнее время фанатов у «звезды» не прибавлялось. Мало того, некоторые покидали активные ряды: сказывался ее и их возраст. Борю жадно, затаив дыхание, выслушали; в последнее время поклонники не были избалованы новостями о своем кумире.
Последовавшая реакция была бурной: на Бориса смотрели как на инопланетянина. Добило всех желание Бори написать ей — наиболее впечатлительные буквально остолбенели!
Поклонники и представить себе не могли, что объект их возвышенного, «звездного» обожания возможно низвести до уровня простой, обыкновенной, человеческой любви.
— Кто ты и кто она?! — убеждали они его с пеной у рта. — Ты в своем уме — писать «звезде» такое! Ну любил ты какую-то девушку… Ну была она на нее похожа… Ну фото у тебя в бумажнике… И что с того?! У нас вон у каждого тоже ее фоток дома полно… Но мы ж ей писем не пишем — «Люблю, трамвай куплю!» Конечно, все мы, фанаты, немного «не от мира сего», но не до такой же степени!
В их словах подспудно сквозила одна мысль: этого делать нельзя… так действовать не принято!
Но Борис не был фанатом и не знал этого.

Он отправил Певице заказное письмо и стал ждать. Прошел месяц. Потом еще. И еще! Он находил тысячи причин, оправдывавших ее молчание. Письмо могло не дойти в офис, либо ей его не передали. Да она их и не читает, наверное, — ей некогда, да и незачем: все фан-письма, скорее всего, похожи друг на друга… И наконец, ее ответ не дошел до него из-за скверно работающей почты!

…Борис перечитывал свое письмо десятки раз: находил какие-то неточности, неудачные выражения, лишние запятые — исправлял всё это, читал снова и снова исправлял… Около его кровати были разбросаны листы бумаги: он вскакивал ночью, чтобы записать. Текст снился ему — мозг настраивался на определенную волну, и он разговаривал со своей Кармелой…
Это она водила его рукой.
Наконец он отшлифовал текст до такой степени, что тот показался ему идеальным.
Такое письмо не сможет не «зацепить» ее!
Борис сдал письмо в самое лучшее и дорогое бюро переводов. А что творилось там, когда выполнили его заказ!.. К нему вышел генеральный директор, держа в руках листы. Он сел рядом, провел рукой по сверкающей коже головы, растерянно поправил очки на переносице и спросил вполголоса:
— Скажите… Мне очень неловко, я не имею права спрашивать… Но эта история правдива и вы действительно обращаетесь к той самой суперзвезде ?
— Конечно, — пожал плечами Борис, — разве такое можно выдумать?
— Я… я очень хочу, чтобы она прочла письмо!
— Я тоже хочу, — вздохнул Боря, — но, увы, это зависит не только от нас с вами…
А потом он пошел в храм. Отстоял службу, помолился от души, а потом еще и дома — перед своей иконой. Да, он всё продумал и просчитал.
Но… прошло уже три месяца!

Глава 12
Письмо с востока

Письмо Бориса переслали из офиса на адрес Певицы, и почтальон принес его вместе с личной корреспонденцией, куда входили письма родственников и прочих близких людей, не пользующихся электронной почтой. Оно резко выделялось среди стандартных конвертов с привычными адресами своими размерами, но главное — крупной надписью: «THE ART OF LOVE». А ниже, более мелким шрифтом, — «Personally. Do not fan mail!»**
Она прочла его первым.
Прочла… Потом еще раз. И еще.
И была потрясена.
В письме, блестяще переведенном с русского на английский, красиво и аккуратно описывалась драматическая, невероятная история любви длиной почти в четверть века! И она сама — подумать только — была одним из действующих лиц этой драмы!
Четыре листа А4 заняли место на ее прикроватной тумбочке. Взрослая, умудренная опытом женщина плакала, как молодая девушка, впервые столкнувшаяся с суровой прозой жизни.
Но что написать в ответ?
Много раз она начинала делать это, но все письма летели в корзину.
…Это послание не имело ничего общего с теми фан-письмами, что приходили ей пачками со всего света на протяжении десятилетий: начисто лишенное лести и притворного восхищения, оно было предельно честным, пронзительным и щемящим. Впервые за долгие годы к ней обращались как к человеку, а не как к бездушной смазливой кукле, высокомерной и недоступной. Этот человек не был ее фанатом, и она была для него не «звезда». Он не набивался к ней в друзья и не просил у нее ничего… Более того, он не просил даже ответить ему!
Она попробовала представить себя Кармелой. Получилось легко.
Потом — автором письма. Представила монахов, молящихся за нее…
И всё поняла.
Ей очень сильно захотелось увидеть этого мужчину — так сильно, что не сиделось на месте, и она взволнованно заходила по комнате, бросая взгляд в зеркало и каждый раз видя в нём… Нет, это невозможно, это абсолютно нереально!
…Ах, если бы он знал английский язык! О, сколько бы она могла рассказать ему при личной встрече!
…Что она — такой же земной человек, как и он. Что труд артиста — каторжный, а всегда и везде выглядеть отлично — тяжелая повинность! А как иногда хочется побыть одной, самой собой и не видеть толпы репортеров и истерично настроенных фанатов — ведь в годы ее славы она не могла даже выйти на улицу, а поклонники спали у нее в саду! Даже сейчас, спустя годы, ее виллу приходится охранять от ретивых или психически нездоровых людей. Что душа ее не зачерствела, не покрылась толстой коркой равнодушия и цинизма. И что слово «звезда» ей не по душе, ибо ассоциируется у нее с небесными светилами, которые никогда не приблизятся к Земле ближе, чем они есть! Что она никогда не была в восторге от всяческой суеты и лести относительно своей персоны. И что ее совсем не заботят материальная мишура и лоск. И что она хотела сделать карьеру непременно чистыми руками либо же вообще ее не делать… Что с самого детства она была глубоко и страстно влюблена в музыку и всё, что она собиралась делать в жизни, — всего лишь пытаться подарить людям хоть крупицу этой своей любви. Но чтобы дарить людям радость, она вынуждена день и ночь думать над своими новыми концертными работами, песнями и аранжировками! И что, несмотря на давность события, ему удалось передать ту энергетику, которая окрыляла его и его возлюбленную в те счастливые дни! И что глубина его чувств, их чистота и незыблемость поразили ее! И что русские обладают феноменом, называемым в мире «загадочная русская душа». И что…
Певица присела к столу и размашисто, на одном дыхании исписала четыре листа. А затем… свернула их трубочкой, подошла к зеркалу и поднесла трубочку ко рту. Прикусила губу, а руки сами скомкали листы. Часто моргая, она включила компьютер и набила:

Dear Boris!
Please, don’t consider Carmela gone! She is alive and lives in a country house by the Mediterranean sea. She would be glad if you could arrive there. I wish you every success in your life!
Wednesday 10th, June 2007

…Письмо дошло, даже не будучи заказным.
Трясущимися руками Борис вскрыл узкий длинный конверт: один лист, сложенный вчетверо, и на нём — всего несколько строк, напечатанных на принтере. И относительно узнаваемая подпись. Секретарша из офиса ответила назойливому фанату? Его письмо не дошло до Певицы и ему прислали формальную отписку?!
— Бывайте здоровы, живите богато! — хмыкнул Борис, хотя ему было совсем не до смеха. — Эх, меня же предупреждали в фан-клубе, что в лучшем случае я получу отписку из офиса с имитацией ее подписи…
Часовая поездка в бюро переводов показалась вечностью. Он не сел за руль, опасаясь пробок. Но поезд метро застрял в туннеле — более изощренную пытку трудно было себе вообразить! Господи, как он хотел выскочить из вагона и пойти по шпалам! В бюро ему велели подождать; Борис нервно расхаживал среди кресел и пальм.
Время остановилось.
Наконец в папке с золотыми львами ему вынесли перевод. Он взял бумагу, сел в кресло и зажмурился. Прочитал молитву. Открыл глаза. И через десять секунд не стало ничего — ни холла, ни пальм, ни кресел, ни бюро…

Здравствуйте, уважаемый Борис!
Прошу Вас, не считайте Кармелу погибшей! Она жива и живет на своей вилле, на берегу Средиземного моря. Она будет рада, если Вы сможете приехать к ней. Хочу пожелать Вам всего наилучшего в жизни!
Среда, 10 июня 2007 года
Подпись

Не сразу до его ошеломленного сознания дошел смысл этих слов — снова и снова он перечитывал текст. Силы оставили его; он не мог подняться с кресла. Борис не чувствовал ни рук, ни ног — лишь сердце ухало в груди да кровь пульсировала в висках: «Господи, как хорошо, что ты… любишь меня! Ты сделал Чудо, Господи! Такое сделать под силу лишь Тебе!»
Домой он пошел пешком — притом, что направление знал лишь приблизительно. Парадоксально, но в его душе не было той бурной, окрыляющей радости, какую испытывают лишь при внезапном, удивительно счастливом событии.
…Его Кармела «нашлась» и ждет его в гости. И он, подумать только, сможет приехать к ней в любое время, когда захочет! Приехать…
Допустим, он приедет — а что потом?
Да, она сделала его другим человеком — он пришел к Богу, стал таким, как сейчас… Он разговаривал с ней все эти годы, и ему казалось, что он знает о ней всё… Но о ком?! О Певице, на которую была похожа Кармела, — да! О самой же «нашедшейся Кармеле» он не знал ничего!
Страх, смешанный с каким-то умиротворением, овладел им. Зачем торопиться и лететь туда сломя голову? Теперь его Кармела не умрет — Господь не допустит этого!
Страх сменился ощущением нетерпеливого ожидания великого события, которое вот-вот должно произойти. Борис чувствовал себя на седьмом небе лишь от предощущения того счастливого момента, когда он сможет наконец увидеть ее. Подобные чувства он уже испытывал однажды, и сейчас они пришли к нему снова — его Кармела подарила их ему еще раз!
Вернув его на много лет назад и подарив те же счастливейшие ощущения, она сделала то, что не под силу современной науке и тысячелетней магии…

Мария уже ждала его. Какое-то женское чутье ей подсказывало, что всё будет хорошо… Но вот насколько?
— Всё, — сказал Борис устало, спокойно и даже как-то задумчиво, опустившись на пуфик в прихожей. — Моя Кармела жива — вот документ.
— И ты не рад?! — Мария взяла листочек.
— Я устал… Просто устал. Двадцать лет, — он улыбнулся, — и всё без «отпуска»!
…Отныне мне некуда спешить. Теперь она не умрет раньше меня, Господь не допустит… А через два месяца, между прочим, у нее юбилей! И у меня… тоже. О, я сделаю ей роскошный подарок! Какой? Пока не знаю…
Он подошел к проигрывателю и привычным движением вставил туда диск. На сцену выпорхнула . И произошло чудо! Борис смотрел на нее совершенно другими глазами, которые к тому же застилали слёзы. Посмел бы кто теперь сказать, что это была не его певица, его «Кармела», своим талантом и трудолюбием добившаяся мирового признания! Она пела только для него, и каждый ее жест, каждое движение словно говорили ему: «Посмотри, твоя любовь ожила, и, чтобы убедиться в этом, тебе достаточно просто приехать ко мне!»
Ночью Боря лежал навзничь с открытыми глазами.
Кто она мне? Каков мой статус и что я, собственно говоря, хочу от нее? Подруга? Не подходит — ведь с друзьями можно поссориться… Какая-то родственница? Смешно — фото родни не носят в бумажнике. Любимая женщина? Тоже нет. С подругой можно поссориться, с мужем — развестись, любовник может уйти и не вернуться… А со мной нельзя ни поссориться, ни развестись. Я останусь с ней навечно…

Лишь под утро он заснул спокойным и глубоким сном ребенка; он спал так, что Мария не решилась будить его, — на работу он поехал почти в полдень.
Но и там затея с подарком не давала ему покоя. Перебрав в уме все возможные варианты, включая самые экзотические и нетривиальные, он остановился на ее написанном маслом маленьком портрете в стиле мастеров эпохи Возрождения. Знакомый «широко известный в узких кругах» художник обещал выполнить заказ. Борис принес ему несколько фотографий Певицы, а также свою икону. Она была выписана потрясающе тонко и качественно. Борис хотел не хуже. Мастер озвучил несусветную цену и срок в три месяца, но Боря был заранее согласен.

…Борис считал себя умным, но она оказалась умнее; мудрым, но она была мудрее…
Он читал свое письмо на четырех листах десятки раз, тщательно выверяя каждую строчку, а она написала всего четыре строчки и умудрилась поместить туда всё, что хотела сказать! Борис быстро выучил их наизусть и постоянно повторял про себя.
На зеленый сигнал светофора он не тронулся с места — ему сигналили, но он не слышал. Постучали в стекло:
— Вам плохо?
— Нет, мне очень, очень хорошо!
Он развернулся, взвизгнув шинами. Работа пошла «побоку». У художника он забрал икону, отменив заказ.
Теперь она предназначалась ей!
Отныне это была ее икона… Его Кармела ожила — священник был прав: на свете существуют и Бог, и Любовь, даже если миллион циников будет утверждать, что миром правят секс и деньги!

Глава 13
Сквозь тернии к…

Получить разрешение на вывоз «культурной ценности» за границу оказалось делом долгим и муторным, а без определенных знакомств процедура и вовсе усложнялась неимоверно. Но разве это могло остановить его?! Максимальное напряжение всех сил, а также нестандартный подход к проблеме позволили-таки обзавестись неким разрешением.
Теперь необходимо было найти желающего в ближайшее время посетить страну жительства Кармелы (а Борис отныне называл ее только так!).
Он решил начать с Виктора — тот был мужиком неглупым, разносторонне развитым, обеспеченным, да и за границей бывал частенько. Выбор оказался правильным: через три недели у того была запланирована семейная турпоездка по Европе.
Вечером следующего дня с бутылкой дорогого коньяка для хозяина, коробкой конфет для супруги и теннисными ракетками для их отпрыска он отправился «к Витьке».
— О! — Виктор просто опешил. — Ты, конечно, рассказывал мне о ней, но, я думал, ты просто влюбился в нее как фанат. А ведь я был — да, пожалуй, и остаюсь — им тоже! Я с превеликим удовольствием сделаю это! Я просто… У меня нет слов!
У Бориса отлегло от сердца.
— Пока не пришла драгоценная, предлагаю по-холостяцки, на кухне, — Виктор заговорщицки подмигнул, выкладывая из холодильника закуски.
Выпили.
— Слу-ушай, а я помню, ты просил меня достать ее записи, то да сё… Но я не думал, что у тебя это так серьезно и глубоко… А в чём дело-то?
— Понимаешь, — начал Борис, — я не рассказывал тебе эту историю по одной простой причине — был в состоянии невменяемости, а теперь, спустя двадцать лет… Мне кажется, ты можешь просто обидеться на меня.
— Да что ты! Я — весь внимание!
Выпили еще.
— Хорошо, но сначала скажи — ты передашь подарок?
— Чёрт возьми, ну что за вопрос?! Я прямо теперь дни буду считать до отъезда! Я же вживую ее увижу, поговорить смогу! — Виктор недоверчиво и нервно посмеивался. — С ума сойти! Ирка придет щас — обалдеет! Да, кстати, а что за подарок, если не секрет?
— Икона.
— ???
— Казанская Богоматерь. Небольшая, но очень красивая, необычная. Как она появилась у меня и зачем я хочу передать ее Певице, я тебе потом расскажу, конечно. Она старинная, и получить разрешение было очень сложно, но бумагу я получил, так что всё законно.
Виктор посмотрел на него недоверчиво.
— На икону… законно?!
— Да как тебе сказать…
— Уже теплее… А что мне будет, если проверят и найдут?
— Да почти ничего. Ну, максимум… — Борис пожал плечами, — могут с рейса снять до выяснения, ну икону конфискуют в крайнем случае — в общем, ничего особенного, не посадят. Но вероятность — почти нулевая. Я специально узнавал: туристов не проверяют — только тех, кто к родственникам едет или к друзьям.
— Спасибо, утешил… А ты?
— Что — я?
— Почему сам не хочешь?
— Да, господи, у меня даже загранпаспорта нет — ведь я долгое время был невыездным из-за секретов по службе, и визы тоже нет… Можно провозиться несколько месяцев и не успеть к юбилею!
Виктор сидел, сосредоточенно глядя на стол, словно изучал лежащие на нём важные документы.
— Знаешь, дружище, — его тон сильно изменился, он стал каким-то ровным и чужим, — я не хочу рисковать: у меня жена, ребенок… Мало ли кого я слушал в молодости — ну и что, что она мне нравилась когда-то? Сейчас ведь от этого уже ничего не осталось? — в его голосе послышалась надежда.
— Да, немолода она уже, как известно, да и фигура, мягко говоря, уже не та… Ты любил куколку, а из-за старой полной тетки не хочешь рисковать поездкой, правильно?
— Не… ты… ты меня не так понял… — Виктор поднял бутылку. — Давай-ка лучше выпьем. Я тебе сейчас объясню…
— Я пошел, — сухо ответил Борис. — Жаль, что потерял столько времени.

В дальнейшем он поступал умнее. Аккуратными расспросами выяснял возможность поездки; затем объяснял, кому и, главное, что предстоит везти. Однако от всех слышал примерно одно и то же: «О! Певица — музыкальный кумир моей молодости. Какая милашка, какая прелесть! Моя комната чуть ли не вся была оклеена ее фотографиями! Я писал ей безответные письма и рыдал в подушку, понимая, что никогда не смогу встретиться с ней… Но… икону вывезти не могу — боюсь опасности, даже теоретически; я холодею уже при взгляде на гаишника, а на таможне я вообще в обморок упаду от волнения! Да и ради чего мне рисковать? Ради моих юношеских увлечений? Я сейчас сам без улыбки о них не вспоминаю. Извини. Я не смогу…»
Борис вешал трубку и начинал искать следующий номер в своей записной книжке…
Но увы! С «компетентными органами» никто не хотел иметь никаких дел: ни хороших, ни плохих.
Внезапно в его мозгу прояснилась и четко выстроилась картина взаимоотношений фанат — «звезда». Он ужаснулся.
При миллионах поклонников она, быть может, сейчас так же одинока, как и Кармела в том городе N! Ведь ее почитателям уже больше сорока; у них семьи, дети. Какое им дело до нее?! Мысли Певицы и Бориса словно настроились на одну волну, вошли в резонанс, и то, о чём она лишь подумала, явственно возникло в его сознании. Он будто прочел ее длинное письмо, полное горечи, тревоги и волнения.
Боже, как в эту минуту он хотел быть рядом с ней!

Глава 14
Искусство любви

Борис долго думал о том, почему никто из его друзей и знакомых не соглашается передать Певице подарок. Какими аргументами они обосновывали свои отказы, какие разумные доводы приводили — его абсолютно не интересовало. Но конечный результат — икона по-прежнему находится у него, и он не может переправить ее Певице — как-то беспокоил и даже настораживал. Если что-то так долго не получается, то, быть может, это знак свыше, намек на то, что лучше этого и вовсе не делать?
Однажды ночью, лежа в темноте с открытыми глазами, рассматривая возникающие перед ним, как на экране, образы прошлого и рисуя картины будущего, он вдруг понял: дело вовсе не в иконе. И причина его неудачи очень проста: ей не нужна сама икона. Ибо это — только форма, вещественное выражение того, что он и хотел бы сказать словами, да не смог… И решил передать вещь, заряженную энергией его любви.
Но это неправильно.
Любовь сама по себе сильна, чтобы обойтись без материальных носителей. Посредничество между его любовью и той, к кому его любовь обращена, не нужно. Великая Любовь не требует вознаграждения: в море великой любви тонет всякое воздаяние. Любовь, которую он пронес через двадцать лет и которую вложил в письмо, написанное Певице, всё сделает сама. Он должен просто ждать, когда это произойдет… А это произойдет обязательно!
И Борис успокоился. Он поверил, что «всё будет хорошо». И стал ждать…
Легко сказать — ждать! Может быть, кто-то и умеет ждать так, чтобы не торопить события, не представлять себе, как, наконец, случится то, чего он ждет… Но Борис не умел.
Он ежедневно проверял последние новости на всех сайтах, прямо или косвенно посвященных Певице, — искал любую информацию об изменениях в ее жизни, он ждал какого-то знака, намека… И каждый раз, не обнаружив ничего нового и не ощутив никакого знамения для себя, Борис чувствовал опустошение и усталость.
Однажды левая рука подвинула к себе лист бумаги, а правая взяла ручку и начала писать… Что? Он и сам не смог бы дать этому точное определение.
Он обращался, конечно, к Кармеле… Впрочем, он не был до конца в этом уверен. Возможно, все эти фразы предназначались не Кармеле, а Певице?
«Я по-прежнему безумно люблю тебя… и для меня с экрана звучат твои песни. И мне наплевать, что их написал кто-то другой, чтобы стать богатым. Эти песни я впервые услышал из твоих уст… Это наши с тобой песни. И ты тоже принадлежишь мне.
Где ты находишься… сейчас? И кто поет для меня с экрана?.. Я уже был на том свете, но мы не встретились с тобой там… Это значит — тебя там нет?
Но, где бы ты ни была, я отыщу тебя!
Я не могу не верить в это! Таков я есть. Таков мой путь. Трудный, но мой… Что еще сказать? Я найду… Я верю: любовь — это награда, и ты вознаградишь меня за мою верность. Я знаю: ты снова споешь для меня; а затем ты обнимешь меня и…»
Фраза осталась недописанной. Борис прочитал и испугался. Он не узнавал этих строк, не узнавал фраз, а узнавал, вспоминал и испытывал только чувства, о которых они рассказывали. Словно кто-то водил его рукой и подсказывал, вкладывая в его сознание выражающие их слова…
Что делать? Борис думал не долго. Руки тянутся к бумаге? Значит, им нужно дать этой бумаги побольше и занять их именно тем делом, к которому они тянутся.
Борис сел писать повесть.
О Кармеле. О самом себе. О своей любви… Вернее — об их любви. И конечно, о Певице. В общем — обо всём, из чего была сплетена эта невероятная история.
Но повесть требовала искусства.
Искусства разобраться в сюжете, который соткала сама судьба из жизней главных героев.
Искусства хранения год за годом этой странной любви — сначала к пропавшей, исчезнувшей, как в детской сказке, девушке, а затем — к женщине, которую он видел только на экране и с которой судьба, возможно, не сведет его никогда…
Повесть нужно было написать искусно. И с любовью.

Поначалу посмеиваясь над собой и смущаясь необычности поставленной задачи, но потом всё больше и больше увлекаясь, вспоминая день за днем те полтора года и последующие девятнадцать, погружаясь в стихию слов, смыслов и выраженных с их помощью чувств, Борис перестал ждать «знака» с таким напряжением…
Он с головой ушел в работу.

…Письмо от неизвестного ей Бориса из России подействовало на Певицу словно вспышка запала, провоцирующего взрыв большого количества сжатой, спрессованной энергии. Этот взрыв разнес в клочья ее прежнее существование, к которому она привыкла, но которое втайне от самой себя проклинала…
Да, она ответила на его письмо, написав, что Кармела жива. Но, положа руку на сердце, она и не могла поступить иначе. Это означало бы разрушить не только его любовь и жизнь, но и свои надежды.
…Да, она работала, не считаясь ни с чем, и теперь вынуждена расплачиваться за это своим здоровьем; да, невероятное напряжение всех сил ее команды сделало невозможное — она смогла-таки влюбить в себя полмира!
Но «любовь» обезумевшей толпы поклонников, «любовь» ее менеджеров и продюсеров, боссов звукозаписывающих компаний и прочей подобной публики, так горячо и так фальшиво «любившей» ее, пока она была на вершине славы, не стоила, как оказалось, и сотой доли любви одного человека! А теперь…
Певице не хватало любви, простой человеческой любви. И заботы. Сопереживания. Сострадания. Всех остальных «любовей» было через край. А вот…
Она вспомнила… Вспомнила, как впервые в жизни в ней возникло это странное чувство, от которого хочется смеяться и плакать одновременно. Вспомнила рыжего вихрастого паренька из соседнего класса, его голубые глаза с белесыми ресницами, его легкое заикание, когда он приглашал ее, пятиклассницу, на фольклорный фестиваль. «Там весело!» — сказал он. Она рассмеялась, но, конечно же, согласилась. И он оказался прав: было весело. А потом они долго бродили по тихим улочкам их небольшого уютного городка, и она рассказывала ему о том, что ей нравится, а чего она терпеть не может; о матери, которой можно доверить свои самые сокровенные тайны; об отце — бесхитростном, волевом и открытом человеке, уверяющем, что в жизни две главные вещи — работа и любовь. Или — любовь и работа…
Так она и жила — дорожа только этими двумя вещами.
И не заметила, как одна из них исчезла…
Что есть у нее теперь — только работа? Нет-нет, она живет неправильно! Она не может существовать без Любви. Любовь — главная ценность, без которой не обойтись ни одному человеку. Любовь — награда, достающаяся человеку за его верность самому себе, своей душе, своим детским мечтам… И она обязательно должна вернуть в свою жизнь любовь, иначе… Иначе она так и останется в мире теней, постепенно привыкая к тишине вокруг себя, смиряясь с ней. Так уж она устроена, таков ее путь, и такова она сама — другими путями она ходить не умеет…
Ритмичная, импульсивная мелодия возникла в ней сама собой, вбирая в себя и вопросы, на которые не было ответов, и ответы на вопросы, которые еще никто не задал; она кружилась над ней, возбуждая и успокаивая одновременно…
Певица схватилась за телефон. Через полдня ее менеджер с двумя исполнительными продюсерами, композитором и визажистом были у нее на вилле. Созванное ею «совещание» продолжалось до утра. Все едва держались на ногах, но стратегия возрождения была выработана!
…Отныне Певица не меньше двух часов в день занималась шейпингом; диетолог разработал для нее индивидуальную программу питания, а косметолог с визажистом колдовали над ее лицом. Известный дизайнер разрабатывал серию концертных костюмов. Фотограф поселился у нее на вилле и практически ежедневно работал с ней на фотосессиях.
Изумительные фотографии Певицы появились в Интернете. Взрыв рекламной бомбы, спланированный ее продюсерами, раздался. Во всём мире ее поклонники поражались — как ей удалось возродиться для большой сцены?! Мир шоу-бизнеса недоумевал, как это могло произойти, — ведь ее артистическая ниша была давно определена!
…За полгода она объездила с концертами более двадцати стран: выступала в Западной и Восточной Европе, в Японии, в Южной и Латинской Америке. Гастрольный график звал дальше, тянул вперед, толкал в спину, не позволяя задерживаться на одном месте больше пары дней…
Но ей было не привыкать к кочевой гастрольной жизни. Прежде она жила в таком режиме, и жила годами — просыпаясь в одном полушарии, а засыпая в другом. Тогда, двадцать лет назад, салон самолета уже был для нее столь же привычным местом отдыха, сколь и гостиничный номер.

Глава 15
31 октября

В рамках ее всемирного турне было запланировано выступление и в Москве, поскольку Певицу в России помнили и любили: ее диски продавались там по-прежнему, на радио звучали песни, а в Интернете процветал раскрученный фан-сайт.
Но это было лишь прелюдией.
Певица требовала, чтобы концерт в российской столице был всего один и состоялся… 31 октября, не соглашаясь даже обсуждать другие варианты. Проклиная всё на свете, менеджеру пришлось долго убеждать московских концертных агентов изменить дату, ссылаясь на астрологические прогнозы и прочие маловразумительные причины.

…Однажды в конце лета, привычно сканируя взглядом страницы ее официального сайта, Боря увидел… Он зажмурился. Затем, медленно открыв глаза, прочел сообщение еще раз. Ошибки не было! В столице России, городе-герое Москве, в рамках ее мирового турне должен состояться единственный сольный концерт… И где?! В самом главном зале страны!
Легкая дрожь пробежала по его телу. Взгляд скользнул ниже… О боже мой!!! Дата…
Этого не может быть.
Вероятность такого совпадения — один к тремстам шестидесяти четырем!
Певица словно продолжила с ним своеобразный «разговор». Это был ее «крик», ее «знак», понять который мог только Борис…
Он понял.
И теперь знал, что нужно сделать в первую очередь. Из письменного стола Боря достал завершенную рукопись своей повести и переписал ее окончание. А затем положил рукопись в дипломат и отправился в уже знакомое ему бюро переводов с новым заказом. А там будто ждали его; ждали продолжения этой истории…
Через месяц сложнейшая работа была выполнена.

Он сидел в середине первого ряда, но чувствовал себя неуютно…
Сзади давили громада зала и тысячи глаз, устремленных в том числе и на него; а спереди Боря ощущал непривычную пустоту: он видел свои колени и руки, лежащие на них…
На них, а не на скатерти стола.
…Зазвучала до боли знакомая мелодия ее величайшего хита, и на сцену вышла-выбежала . На несколько секунд воцарилась тишина.
Зал был заполнен в основном поклонниками — людьми, знающими и помнящими ее, следящими за ее деятельностью… Да и как забыть ту, чьи выцветшие фото и постеры до сих пор висят у некоторых в гаражах и на дачах?
Тем невероятнее им виделись потрясающие изменения ее внешности!
По сцене порхала загорелая, стройная, излучающая сексуальную энергию тридцатилетняя красавица с роскошными волосами, в искристом, облегающем ее соблазнительное тело длинном черном платье.
Она призывала «танцевать вместе с ней», и посылала в зал воздушные поцелуи. Ее платье металось вокруг тела, то обнимая его, как внимательный партнер, то не поспевая за ним, как проигравшая танцевальное соревнование соперница…

…После концерта Борис на ватных ногах пошел за кулисы, заранее приготовившись объясняться с охранниками, администраторами, менеджерами и продюсерами. Но объяснить пришлось лишь один раз: охранник, выслушав его, пригласил кого-то из административной группы. Полный мужчина средних лет спросил у Бориса документы, уточнил, как пишется его фамилия, внимательно сравнил фото в паспорте с оригиналом и пригласил идти за ним.
Сердце Бориса бешено стучало. Он переступил порог гримерной.
…Певица сидела, повернувшись к двери и закрыв лицо руками; роскошное платье, подчеркивающее грациозную фигуру, свисало почти до самых босых ног. Узкие туфли на невысоком каблуке стояли рядом.
— Она просила привести вас сюда, — прошептал администратор в спину Бориса. — Но, может быть, вы в другой раз?
Борис не слышал его. Он видел свою «Кармелу» впервые через столько лет разлуки…
Он растерялся.
Сейчас она уберет руки — и окажется, что ее лицо ничем не напоминает его прежнюю Кармелу. Он увидит лицо совершенно чужой ему женщины и… Он знал, что этого не может быть, и всё же боялся, что так случится.
Что он тогда будет делать?
В гримерной возникла неловкая пауза, администратор занервничал. Певица убрала руки и подняла голову — в глазах блестели слёзы.
— Добрый вечер. Я — тот самый Борис… Мы должны разговаривать… — произнес Боря заученные заранее фразы. — Мы должны идти в ресторан.
За спиной администратор возмущенно запыхтел по-английски.
Борис ничего не понял, да и не собирался понимать. Он смотрел на женщину, которая в ответ на его слова кивнула головой и улыбнулась.
Она приняла его приглашение.
…В одном из лучших московских ресторанов Борис еще три недели назад забронировал уединенный столик. Певица взяла с собой двух охранников и тур-менеджера, очень недовольных подобным неожиданным изменением плана пребывания артиста. Переводчик же и вовсе отказался ехать: его рабочий день закончился. Узнав об этом, Борис даже обрадовался: он хотел общаться только наедине…
В том, что они сумеют понять друг друга, он не сомневался. Ведь понимал же он Кармелу, а она — его!
При входе ей вручили огромный букет ее любимых цветов; но Певица сразу же передала его своим сопроводителям, которых администратор усадил за соседний столик, стоявший, однако, на таком расстоянии, что разговор вполголоса расслышать было невозможно.
Борис передал ей меню, а затем коснулся локтем кармана с пухлым бумажником, проверяя его наличие, и… вспомнил тот последний день — выступление Кармелы и экзотические блюда, которые она с такой любовью приготовила для него…
Выступление было. Только теперь угощать ее должен был он.
Но Певица положила меню на край стола, даже не раскрыв: она хотела «прочесть» другие тексты и «съесть» другие блюда…
Она понимала: сказать ему то, что она может сказать англоязычному человеку, не получится. И в то же время чувствовала: даже если бы он и знал язык, у нее всё равно ничего не вышло бы; энергетика его взгляда, через который Борис изливал на нее всю нерастраченную любовь к Кармеле, парализует ее… О, как же она хотела остаться в таком состоянии как можно дольше!
Лучше до конца жизни.
Она пыталась говорить и рисовала ему что-то на салфетках, но бумага рвалась — так же, как рвалась ее душа между старой жизнью и какой-то неизвестной новой…
Борис сжал ладонь в кулак, поднес ко рту и задвигал губами; а свободную руку немного поднял вверх, и… Певица поняла, что многое из того, что она хотела сказать Борису, уже выплеснулось на него в виде тех же самых песен, что пела ему Кармела, будучи не в состоянии выразить свои чувства по-иному…

Обслуга уже откровенно дремала, когда Борис с сожалением понял, что пора прощаться. Певица была возбуждена, но он чувствовал, что предел ее возбуждения уже близок, еще немного — и она резко устанет, погаснет…
Он не хотел этого видеть.
Борис взял в руку ее тонкие пальцы, слегка сжал… Она мгновенно умолкла, внимательно глядя ему в глаза.
— Это мой подарок тебе.
Борис достал из дипломата коробку из-под конфет, открыл. В коробке, обложенная по краям поролоном, лежала икона.
Певица бережно взяла икону, вгляделась в нее.
— God is love — прошептала она, посмотрев на Бориса.
Борис кивнул. Он всё понял.
Он начал говорить по-русски, не заботясь о том, понимает его Певица или нет; он верит — они встретятся вновь и смогут поговорить еще; но он сознает, что и за десять встреч не сможет поведать ей даже сотой доли того, что должен. Потому… (Борис слегка смутился) потому он написал повесть, в которой рассказал эту историю любви. Он протянул Певице книгу в красивом переплете ручной работы.
Повесть называлась точно так же, как и письмо…
Певица смотрела на книгу широко раскрытыми глазами, словно у нее в руках лежал целый мир, неизвестный и увлекательный, распахивающий новые горизонты и раскрывающий древние тайны…
Борис не умел прощаться. Он сдержанно поклонился Певице и энергично направился к выходу из ресторана; он шагал так бодро, что официант едва догнал его со счетом за блюда, которые заказали ее сопровождающие…
Боря вышел на улицу и остановился. В голове не было абсолютно никаких мыслей. Здания, автомобили, прохожие, мокрые листья под ногами — всё стало каким-то непривычным, другим. Он с удивлением смотрел на окружающий мир, будто видел его впервые.
А Певица заметила, что он ушел, только когда дочитала первую страницу книги. Она растерянно оглянулась и, поняв, что за столиком рядом с ней никого нет… начала читать вторую страницу.

ЧАСТЬ IV
ПОСЛЕЗАВТРА

Глава 1
Колесо времени

Лишь когда шасси лайнера коснулись полосы, Певица закрыла книгу. Прочитав ее на одном дыхании за время недолгого полета, она не сразу смогла прийти в себя от прочитанного.
…Икона заняла место в ее спальне. Певица застраховала ее на умопомрачительную сумму, как самую дорогую вещь в доме.
Поздними вечерами, когда стихала суета и прекращались бесконечные телефонные звонки, она перечитывала книгу вновь и вновь, изредка бросая взгляд на икону, словно желая получить благословение своим действиям. Переворачивая страницы, Певица полностью погружалась в мир невыдуманных страстей — читала и каждый раз не могла оторваться, пока не дочитывала до конца! Повесть была написана непрофессионально; рассказ о происходивших с Борисом и Кармелой событиях часто прерывался страстными пассажами о чувствах и переживаниях автора…
Но сколько теплоты и искренности было в этих строках!
По сюжету повести, у Певицы родилась мысль дать концерт в Москве.
…И она с блеском отработала его! А потом они встретились…
Борис и «Кармела».
Время необратимо — скажет вам всякий физик. Но жизнь сложнее любой науки — для Бориса время превратилось в колесо и откатилось назад!
Закрыв книгу, Певица поняла это.

…Кто, как не она, могла понять Бориса? Двадцать пять лет назад она сама безумно влюбилась, и… что было бы с ней, если бы ее возлюбленный внезапно ушел на самом пике сладостного наслаждения чистой любовью, когда быт и материальные проблемы еще не омрачают счастья?
Исчез. Растворился в мире теней, не оставив ей на память о себе ничего осязаемого, даже фото…
И ей предстоял бы выбор — поместить его в какой-то дальний уголок души, а потом и вовсе вытеснить оттуда калейдоскопом новых впечатлений и чувств или… продолжать жить с этим в сердце, надеясь на… что?
…Она не спала несколько ночей подряд, до предела возбужденная историей, в которой была одной из главных, любимых автором героинь. Певица чувствовала, что в душе рождается какой-то неопределенный, ей самой еще непонятный ответ. Кому? Она не могла бы этого объяснить даже самой себе…
Может быть, самой судьбе — сложной, противоречивой, блистательной, необыкновенной, завидной удивительной, загадочной, тяжелой и такой непостижимой судьбе певицы?
А может быть, это рождался ее ответ безжалостному, неумолимому времени, будто колесом проехавшему по ней, отодвигая всё дальше и дальше в прошлое счастливые моменты полного погружения в стихию музыки, максимальной самоотдачи и почти физического ощущения ликующих, обожающих ее взглядов, в которых она купалась, как в потоке жизненной энергии, струящемся к ней на сцену из зрительного зала?
Она не смогла бы объяснить, как возникла в ее сознании эта мысль, откуда пришла. Возможно, из наполненного ностальгической болью сердца, тоскующего по напитанной восхищением и любовью атмосфере прежних лет?.. Мысль возникла внезапно — лаконичная и законченная, как гениальное в своей простоте решение сложной задачи.
«Да, да, да! Мексика. Этот город. Эта таверна… Я должна разыскать Кармелу. Живую или мертвую… Одну „Кармелу“ Борис уже нашел. А другую — найду я!..»
Она уехала в аэропорт, не сказав никому ни слова и даже не предупредив своего менеджера, занятого организацией ее очередного выступления на ежегодном ретрофестивале. Просто исчезла, вызвав среди организаторов немалый переполох…

Она бывала в Мехико и раньше, но ни разу не имела возможности рассмотреть этот город спокойно, без сумасшедшей спешки на очередную концертную площадку, освободившись от репетиций, прогонов, пресс-конференций и интервью… А теперь с удивлением рассматривала старинные особнячки в классическом испанском стиле, величественные древние сооружения мексиканской столицы и довольно неожиданно соседствующие с ними зеркальные башни небоскребов. Их верхушки терялись над ее головой, в ослепительно-голубом мексиканском небе, от ровного блеска которого кружилась голова…
Из багажа у Певицы был только небольшой чемоданчик, с которым она обычно ездила на гастроли; в него помещались лишь байковая пижама, любимая расческа, косметичка, кредитные карточки и документы. Но в этот раз к привычному набору добавилась облаченная ею в кожаную обложку книга.
Междугородный автобус «Мехико–Веракрус» мчался по автостраде со скоростью восемьдесят миль в час, унося ее всё дальше от нарушенных неожиданным отъездом контрактов и с такой же скоростью приближая к полной неизвестности впереди. Утреннее солнце слепило глаза, но Певица не прикрывала их рукой: не было желания двигаться. Она словно оцепенела, только сейчас осознав до конца, на что решилась. Какой-то новый мир мчался ей навстречу, вызывая в ее душе смятение и легкое беспокойство. «Всё будет хорошо!» — убеждала она себя, не представляя толком, что же имеет в виду.
Выбравшись из автобуса в центре города, она пересела в такси; водитель немного знал английский и сориентировался сразу. В машине негромко играло радио. Внезапно томные латиноамериканские ритмы сменил… ее знаменитый шлягер. Певица вздрогнула.
Сейчас даже под дулом пистолета Певица не призналась бы, что это поет она, — настолько нереальной была эта картина, настолько давними казались ей эти события, и настолько она уже хотела быть другой… Кем?
Еще немного, и шофер остановит машину в порту. Дорога закончится, и начнется что-то новое. Что?
…Плотная, почти осязаемая жара сковывала движения, как вода; липкий и влажный воздух полз по вискам, сушил губы и обжигал плечи. Раскаленный воздух не поглощался землей — он отражался от асфальта и стен домов, из-за чего живому существу находиться в нём было нестерпимо. Непривычной к такому солнцу Певице казалось нереальным жить в этом городе.
Незнание испанского превратилось в проблему: в окраинном портовом районе по-английски никто не говорил. Она долго и бесцельно бродила, разглядывая дома и убогие витрины. Почти невесомый прежде чемоданчик вдруг стал таким тяжелым, будто в него разом поместили все сценические наряды, в которых она когда-либо выступала…
Да и как ей разыскать ресторан, о котором она не знала ничего, кроме названия?
Певица вышла на пляж, заполненный загорающими туристами, и повернулась спиной к морю. В повести написано: ресторан расположен где-то в этом районе. Поддавшись внезапному импульсу, она подошла к группе оживленно беседующих мужчин в сомбреро и четко произнесла:
— Tavern, restaurant — «Laura»?
Мужчины как по команде замолчали, разглядывая красивую женщину-туристку в некотором недоумении.
— Сar-me-la? — еще четче, почти по слогам произнесла Певица и замерла…
Пан или пропал?
На этот раз сеньоры раздумывали недолго — она даже не успела насладиться собственной находчивостью, интуитивно догадавшись, как теперь может называться это заведение.
— Si, senora! Esta por ahì, no lejos, — сказал один из них и указал рукой направление.
— Спасибо! — ответила Певица по-английски, и мужчины слегка поклонились ей, сняв шляпы.
«О мой бог! Этого не может быть!»
Ей хотелось побежать, но она пошла медленно, сдерживая свой порыв, и чем ближе подходила к этому месту, тем больше замедлялись ее шаги…
«Ресторан называется „Carmela“… Почему? Кармела продолжает там выступать? А может быть… она — уже его владелица? Или… (Певица прикусила губу) он назван так в память о ней? Или это название — простое совпадение?»
Наконец она увидела вывеску. Ей потребовалось некоторое время, чтобы справиться с волнением. Удивительно — ей, выступавшей в огромных залах, давшей сотни интервью и объехавшей полмира, стало сейчас весьма неуютно и даже страшновато.
Но отступать было поздно. Впрочем, это было и не в ее правилах…
Она подошла к двери. Справа висела плотная картонка, привязанная кожаным ремешком к ввинченному в стену бронзовому кольцу. Размашистая надпись ярко-красным маркером не давала возможности открыть дверь, не прочитав текст: «Es necesario fregar — 1500 peso». Ее смартфон перевел фразу, и она улыбнулась. Но через секунду по спине побежали мурашки…
Певица глубоко вздохнула, выпрямила спину, толкнула разноцветную дверь и решительно вошла внутрь.
…Блестящая черным мрамором барная стойка, витрина с рядами разноцветных бутылок, кофеварка, зеркала — обычная обстановка для заведений такого уровня. Пробивающееся сквозь окна солнце слепило глаза, заполняя всё помещение радужным блеском.
Певица подошла к бармену и молча поднесла к его лицу смартфон. На лице старого мексиканца отразилось искреннее удивление: чего хочет от него эта красивая, элегантная и явно не местная белая женщина? На экранчике он увидел те же слова, что были написаны на картонке, которую он сам же и прикручивал к кольцу у двери.
«Посудомойка? Матерь Божья! Такая женщина — посудомойка?! Этого не может быть… А вдруг… она из комитета по трудовому законодательству или чего-нибудь в этом роде?..»
Он облизал пересохшие губы и, заискивающе улыбаясь, предложил ей присесть за столик. Но Певица не поняла его и продолжала стоять у стойки.
…Хосе не было всего несколько минут… Ненароком он подарил Певице это время. Чтобы подумать. Справиться с волнением, снова начинающим охватывать ее. «О мой бог! И зачем я всё это затеяла? А если сейчас сюда придет… Кармела? У нее муж, дети, ресторан… Она не хочет ворошить прошлое. И что я ей скажу?!»
…Еще позавчера, лежа дома в своей уютной кровати с книгой в руках, она представляла это путешествие в прошлое очень трогательным, романтическим и нужным… Ведь мало кому выпадает в жизни такой жребий — выполнить столь сложную и благородную миссию! Правда, это было там, в Европе, — но здесь и сейчас… Вся бравада куда-то улетучилась, и Певица вдруг с ужасом поняла, какую сложную, тяжелую задачу она так легко поставила перед собой, руководствуясь эмоциями, а не здравым смыслом…
Она едва не выскочила вон, но было поздно. Из двери за стойкой бара вышла женщина, которая, несмотря на пожилой возраст, сохраняла еще следы былой красоты, была со вкусом одета и держалась с достоинством. На ее лице отражались сосредоточенность и растерянность одновременно…
Но ни возрастом, ни внешностью она не походила на Кармелу.
«Неужели это… та самая Лаура?!»
Певица мило улыбнулась, давая понять, что ее визит неофициален.
— Здравствуйте, — произнесла она по-английски.
Женщина напряженно кивнула.
— Могу я видеть… К-кармелу? — на лбу Певицы выступил пот; а вдруг она ошиблась, и это заведение принадлежит уже другим хозяевам?
Но женщина вздрогнула и изменилась в лице. Она мгновенно побледнела, брови взлетели вверх, а в больших глазах отразилась вся гамма чувств… Лаура, не стесняясь, словно сканировала взглядом лицо Певицы. Некоторое время стояла тишина.
— Прошу вас, пройдемте к нам, — наконец произнесла она и посторонилась, приглашая Певицу пройти вперед.
Певица смутилась, услышав испанский. Хозяйка поняла это. Жестом она пригласила гостью последовать за ней. Они шли молча, и не только из-за языкового барьера.
Лаура была очень взволнована; ее мысли путались. «Эта женщина хочет рассказать о Кармеле или же, напротив, что-то узнать о ней? Она иностранка… из России? Но лицо… Где я могла его видеть?»
Певица также чувствовала себя весьма неуютно. Ей почему-то казалось, что хотя бы они должны немного знать английский. Но теперь… Как рассказать им всё, что произошло с Кармелой? Рассказать, кто она сама такая и почему приехала сюда? И что она может понять из их рассказа, если таковой последует? Она шла всё медленнее и медленнее, и Лауре пришлось замедлить шаги, чтобы подстроиться под нее.
Наконец пришли. Лаура указала на кресло, предлагая сесть, и певица в изнеможении опустилась в его мягкие объятия.
— Un momento! — произнесла Лаура и вышла из комнаты.
«О, какое счастье, что у них есть кондиционер…» Она прикрыла глаза, но ненадолго — София принесла фрукты и напитки.

Глава 2
Всё повторится

Лаура нашла Хорхе в его кабинете за разбором счетов.
В последние годы он вплотную занялся наведением порядка в заведении, и теперь не было, наверное, во всём районе более въедливого и придирчивого хозяина. Лауре предстояло сделать почти невозможное: быстро, корректно и, главное, спокойно объяснить ему, кто ожидает его внизу, в гостиной.
— Хорхе… — она зашла со спины и положила руки ему на плечи. — Ты должен спуститься… В гостиной тебя ожидает женщина. Она хочет видеть… Кармелу.
Хорхе продолжал сидеть неподвижно, но рука с авторучкой остановила свой ход.
— Кармелу?! — Хорхе наконец резко вздрогнул. — Ты сказала — Кармелу?
Он всем корпусом повернулся к ней, счета посыпались на пол.
— ???
— Она не говорит на испанском, — заторопилась Лаура. — Быть может, она приехала из России и расскажет нам о ней?
— Но этого… не может быть, — пробормотал он, посмотрев на жену таким взглядом, какого она не видела у него никогда… В нём была счастливая, но какая-то жалобная растерянность. На нее, не веря ни одному ее слову, грустно смотрел пожилой, потрепанный жизнью человек…
— Нет! — Лаура загородила ему дорогу, выставив вперед ладонь. — Сначала ты успокоишься… И переоденешься. Выпьешь лекарство… Только после этого я разрешу тебе спуститься.
Но он попросту оттолкнул ее и «скатился» вниз по лестнице, словно юнга по корабельному трапу. Однако, ухватившись за ручку двери, остановился. Больное сердце работало на пределе. Хорхе так боялся, что оно подведет его в самый нужный момент, — он сползет по стене и осядет на пол, как уже бывало не раз… Лауре придется звонить врачу, поднимется переполох, его уложат в кровать, сделают укол — он успокоится и заснет, так и не увидев… Нет, только не сейчас!
Он отворил дверь.
В кресле сидела Кармела.
«О Пресвятая Мария, Дева-Заступница! Как бы я хотел, чтобы в этом кресле сидела Кармела! О, если бы она была жива!!! Наверное, сейчас она выглядела бы вот так — у этой женщины есть какое-то неуловимое сходство с нею».
Что-то милое и родное виделось ему в этих чертах.
— Здравствуйте, — Хорхе произнес приветствие по-английски хриплым от волнения голосом и сделал какое-то непонятное движение, словно собирался поклониться гостье, но, едва начав поклон, передумал.
У Певицы учащенно забилось сердце: «Неужели он знает язык?»
Это многое бы изменило — она смогла бы рассказать, что произошло в России с Кармелой и что привело сюда ее — всемирно известную певицу, чей репертуар был на устах у простой мексиканской посудомойки…
— Здравствуйте… Вас зовут Хорхе? — она произнесла эту контрольную фразу, еще не до конца веря своему счастью… Поймет?
— Да, — он спокойно и даже как-то растерянно ответил ей, садясь в кресло; на лице отразилась работа мысли. «Кем приходится Кармеле эта миловидная и элегантная женщина? Кармеле… А может быть, Николаю? Или?..»
Но лицо женщины не выражало желания поделиться с ним какой-либо информацией: ни хорошей, ни плохой. Напротив, оно было напряжено, словно она сама мучительно искала ответ на давно не дававший ей покоя вопрос. Он внимательно и пристально смотрел на нее; Певица не выдержала и отвела взгляд. В ней было что-то такое, что ни в коем случае не позволяло Хорхе считать ее чужим человеком. Желание разгадать этот ребус полностью завладело его сознанием.

…Едва Кармела скрылась в зоне паспортного контроля аэропорта, Хорхе сразу же почувствовал, что никогда больше ее не увидит… На сердце навалилась такая тяжесть, что он еле добрался до стойки бара.
Его Кармела уехала! Ни о чём другом он думать не мог, а думать об этом было невыносимо. Он выпил стаканчик текилы — боль не отпускала; он выпил еще и еще…
Хорхе очнулся только дома. Как, каким образом он смог добраться до него целым и невредимым — знала, наверное, лишь Пресвятая Дева…

— Нет! — упрямо повторял он Лауре, лишь усиливая этим и ее боль. — Кармелу мы больше никогда не увидим — она уехала навсегда!
…Дурные предчувствия сбылись: Кармела пропала! Хорхе с полгода по три раза в день заглядывал в ящик: ждал, хотя и не верил, что письмо придет… Несколько лет он пытался разузнать о ней хоть что-то; потратил на это кучу денег и — сходил с ума от безрезультатности своих попыток! Увы, все его усилия разбивались о «железный занавес», подобно морским волнам, которые с глухой яростью налетают на мол, отгораживающий портовую бухту от залива, пытаются его разбить, сломать, уничтожить, но лишь с грохотом рассыпаются на мелкие, бессмысленные брызги!

Семья Кармелы стала для Эрнандесов родной; Тересия с Лаурой часто плакали вместе, а Хорхе и Пако подолгу молча сидели друг против друга за бутылкой текилы.
Из динамиков рыдал голос Хосе Альфредо:

…Под песню, что марьячи заказал,
Со мной текила — друг мой самый верный,
А в памяти моей — твои глаза…

…На экране счастливая, лучезарная Кармела по-прежнему дарила зрителям свою любовь. Пако встал, пошатываясь, подошел к телевизору, погладил его шершавой ладонью.
— Она жива! Я чувствую это! Ты сотворил чудо, Хорхе! Теперь я могу видеть ее…
— Я куплю тебе видео, Пако! — вскричал Хорхе. Он вскочил с кресла и, зайдя сзади, положил руки ему на плечи.
— Не-е-ет… Она работает у тебя, Хорхе! А мы… мы с Тересией и детьми изредка будем навещать тебя, чтобы посмотреть на нее…
— Мой дом всегда открыт для вас! А еще… Ее заработок я буду передавать тебе лично! Она… она много работает, и ей некогда встречаться с Серхио…
Пако закрыл лицо руками, чтобы Хорхе не видел его слёз.

…С тех пор у Хорхе стала часто болеть грудь, но о врачах он и слышать не хотел, а лечился небольшими дозами текилы. Во время одного из приступов, почувствовав, что она не помогает, сам попросил Лауру вызвать врача. Тот категорически запретил курить, употреблять алкоголь, острую пищу и, разумеется, нервничать…
Хорхе бросил пить и вплотную занялся делами ресторана. Доходы пошли в гору, несмотря на отсутствие на сцене хоть какой-нибудь певицы, а в зале — девочек легкого поведения и распространителей «Марии и Хуана».
День в заботах протекал незаметно, но наступала ночь…
«Я не верю, что с тобой случилось что-то дурное: la adivinadora** не предсказала этого… Но тогда почему же ты не напишешь мне?! Хоть пару строк… Быть может, я чем-то обидел тебя?.. А твоя семья? Я больше не могу видеть глаза твоих родителей… О Святая Дева! Зачем, ну зачем я отпустил тебя… так легко?! Быть может, ты обиделась на меня за это? Но ведь я хотел тебе только хорошего! А если… этот русский не дает тебе писать? Он запер тебя на своей вилле, и ты стала его рабыней. И поэтому я не могу получить о тебе никаких сведений. …А чем ты занимаешься… там? Ты по-прежнему поёшь или… он сделал из тебя домохозяйку? А деньги? Он действительно небеден или… ты выступаешь и сейчас, а все деньги он забирает себе? Я и дальше буду делать всё от меня зависящее, чтобы узнать о тебе хоть что-то… Быть может, мне самому стоит поехать к тебе? Но это почти невозможно, поверь. Я узнавал. И даже не потому, что для этого мне, возможно, придется продать бизнес… Просто… если ты сама не хочешь этого, я не смогу переубедить тебя; а если тебя изолировали от всего мира, спрятав где-нибудь в глухом месте, то в чужой стране, в одиночку, не зная языка… я не смогу разыскать тебя!»

…Когда последняя надежда растаяла, супруги решили переименовать заведение. А все с таким трудом приобретенные видеозаписи Певицы, фотографии и журналы Хорхе собственноручно уничтожил.
— Для меня нет других певиц! — бросил он недоумевающей Лауре.
Видеозаписям же выступлений Кармелы Хорхе уготовил другую судьбу: буквально стер в порошок от многократного просмотра. Ее фотографии стояли у него на рабочем столе, висели в комнатах и в зале ресторана.
…Они удочерили малышку — Розе недавно исполнилось шестнадцать; назвать ее Кармелой он так и не решился.
Отныне у него никто больше не пел — он ждал свою Певицу и…

— А меня зовут .
Хорхе вздрогнул. Больное сердце из последних сил перекачивало кровь, пытаясь поддержать шокированный организм.
— Да-да, я и есть та самая певица, и, скажу вам… Кармела тоже была… замечательной певицей!
Хорхе откинулся в кресле. Сердце Певицы было здоровым, но сейчас и ему приходилось нелегко. Она хотела добавить еще что-то, но осеклась, увидев, как изменилось его лицо, — похоже, он был близок к обмороку. Лаура стояла за ее спиной, скрытая от глаз роскошной пальмой, но, едва завидев, что Хорхе может не справиться со стрессом, вышла оттуда.
— Tiene el corazón enfermo*, — сказала она, и — Певица вдруг поняла ее.
Лаура принесла лекарство — Хорхе принял его и закрыл глаза. Приложив указательный палец к губам, она жестом пригласила гостью в свою комнату. Удивительно, но незнание языка отныне почему-то не смущало Певицу: ей казалось, что они с Лаурой обязательно поймут друг друга. Ведь понимал же Борис Кармелу, а она — его!
Загадочно и мило улыбнувшись своим мыслям, Певица извлекла из косметички красивую толстую ручку и попросила лист бумаги.
Она начала рисовать.
Получилось совсем даже неплохо — Лаура, улыбнувшись, удовлетворенно кивнула. Это вдохновило Певицу. Прикусив кончик языка, она продолжила. Лаура смотрела, напряженно впитывая информацию, едва успевая подкладывать всё новые и новые чистые листы. Лицо Певицы светилось счастьем: способ общения, придуманный Кармелой, сработал! Она нарисовала самолет — и… Лаура всё поняла.
…Потрясенная, она не знала, что ответить. Ни на испанском, ни на английском…
Она начала рисовать.
Но бумаги потребовалось немного. От Кармелы они с тех пор не получали никаких вестей. В память о ней переименовали ресторан. Удочерили ребенка. У них больше никто не поет. Они переживают до сих пор. Им не удалось разыскать ее… Они уже пожилые люди, и у них больше нет сил. Быть может, это удастся сделать ей?
Лаура положила ручку и взволнованно заходила по комнате. Энергия любви русского парня к мексиканской девушке, пронесенная сквозь годы, действовала на нее, соединяясь с энергией ее собственной любви к Кармеле, Хорхе и Розе. Сердце Лауры разрывалось от волнения, любви и сострадания…
А Певица закрыла лицо руками, сильнейшим усилием воли подавив в себе нестерпимое желание разрыдаться.
Внезапно спохватившись, Лаура принесла ей фото Кармелы в рамочке. Не удовлетворившись малым, она вытащила альбом с ее фотографиями и вручила гостье. Певица перелистывала страницы, и… о чудо! На нее смотрело ее молодое изображение! Сходство было не столько портретным, сколько энергетическим, интуитивным…
Она видела себя! Молодую и стройную, открытую всему миру и готовую любить весь мир… Готовую… впустить в свою жизнь любимого мужчину — сильного, умного и заботливого отца ее будущих детей, надежду и опору ее будущей семьи. Во взгляде девушки с фотографий была радость от того, что ждать этой встречи осталось недолго, и была наивная, но непоколебимая вера в то, что «всё будет хорошо».
«Да… Я была недурна собой», — она откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза и улыбнулась, предавшись ностальгии. Но внезапно что-то заставило Певицу их открыть. Лаура неслышно подошла и смотрела на нее пристально — похоже, всё еще не веря тому, что произошло за эти полдня. В руках у нее были ваза с фруктами и графин. А в глазах — слёзы. Давние, которые она прятала от Хорхе все эти годы. Точнее, старалась прятать…
Певица смутилась.
— Простите меня, — она неловко прижала руки к груди и говорила, путая от волнения английские слова с немецкими и французскими. — Я… я была неправа. Эта девушка… Она — не моя копия… Она — певица! Так петь под фонограмму, на чужом языке, безо всякой вокальной и сценической подготовки — это, поверьте, невероятно трудно! К сожалению, я не знаю, как в дальнейшем сложилась ее судьба, но… если она погибла, то попала в рай. Да, да! То есть я абсолютно уверена в этом! …А если она всё же отыщется, то… мы еще споем вместе с ней. Для вас! А пока этого не произошло, я хотела бы спеть вместо нее… Вы позволите?
Певица осеклась, видя, что Лаура не понимает ее. Тогда она, поднявшись с дивана, взяла журнал с низкого стеклянного столика, свернула его в трубочку и поднесла ко рту… Лицо Лауры осветила мягкая улыбка, и Певица с удивлением почувствовала, как ее охватила волна доброго материнского тепла, шедшего к ней от этой незнакомой женщины.

…Когда Хорхе открыл глаза, то увидел, что кресло напротив него пустует; с удивлением и тревогой он закрутил головой: «Неужели всё это было лишь сном?!» Но Лаура окликнула его; обе женщины спустились вниз. Супруга подошла к нему и что-то сказала. Хорхе тяжело поднялся — в его глазах стояли слёзы. Тем не менее он пошел за ними. Хорхе шатался, как пьяный, и, похоже, соображал плохо: действие лекарства еще не кончилось.
Они пришли в ресторан. Певица с любопытством рассматривала зал, небольшую сценку и… фотографии Кармелы с микрофоном в руке, висящие на стенах. У нее создалось впечатление, что она зашла сюда впервые, — настолько далекими казались события первой половины дня. «И как только я не заметила фото?!»
Лаура тронула ее за руку:
— Завтра… — сказала она спокойно (похоже, из них троих она была наиболее адекватной), — мы устроим здесь концерт.
И посмотрела Певице в глаза.
— Твой концерт… — продолжила Лаура и перевела взгляд на фотографию Кармелы. — Ее концерт.
Хорхе перевел слова жены.
— Завтра? — переспросила Певица.
— Конечно, — кивнула Лаура и обвела взглядом зал. — Не станешь же ты петь для них?
За столиками сидело десятка два посетителей, занятых своей текилой и chile con carne и не обращавших никакого внимания на хозяев заведения и разговаривавшую с ними женщину.
— Мы позовем тех, кто помнит Кармелу, — добавила Лаура и указала рукой на Хорхе, словно представляя Певице человека, который помнил покинувшую ресторан девушку лучше всех. Но вслух произнесла совсем другое: — И ему, и тебе нужно отдохнуть…
Певица кивнула. Она даже не заметила, когда Лаура перешла на «ты», но нисколько не возражала: эти люди по возрасту годились ей в родители. На волне возбуждения Певица могла бы выступить и сейчас — шокированный организм не чувствовал усталости. Но Хорхе… Ему приходилось нелегко. Казалось, он не переживет всех событий этого дня.

…Певица долго не могла уснуть. Она ворочалась на прохладных атласных простынях, вспоминая свою спальню на вилле с видом на море и детскую с двумя кроватями, на которых смешно сопели носиками ее дети. Певица вдруг чуть не заплакала от сдавившего грудь пронзительного чувства…
Она подложила под спину вторую подушку и села на кровати, обхватив колени руками. События прошедшего дня, прокручиваясь в голове, вспыхивали, меркли и никак не хотели выстраиваться в логическую цепочку.
Певица вспоминала мать, отца, свое светлое и теплое детство, заполненное удивительными, волшебными звуками мира, распахнутого перед ней настежь… С самого детства ей хотелось петь и танцевать — она не представляла свой день без этого, как невозможно представить его без воды и пищи…
Она «слышала» искрящиеся лучи вечернего солнца; огненные всполохи ночной грозы над небольшим европейским городком ее детства; брызги проливного дождя, барабанящего по жести оконного откоса; рассветный туман над глубоким озером, темное зеркало поверхности которого прятало в своей глубине тайны средневековых легенд. Ослепительную белизну заснеженных полей и удивительно четкую графику черного зимнего леса…
Звуки живого мира — и маленькая девочка, слушающая их… Она «звучала» ему в ответ, органично вплетая мелодию своего удивления и восторга в порой радостную и бездумную, порой торжественную, а порой грустную и щемящую сердце полифонию.
Она вспоминала изнурительные репетиции, на которых доводила себя до изнеможения, сотни раз повторяя одно и то же движение, одну и ту же фразу, пытаясь проникнуть во внутренний смысл простых звуков и несложных мелодий, в тайну их очарования, чтобы затем передать свое удивление этой тайной зрителям и слушателям.
Но стоило ей надеть концертный костюм, взять в руки микрофон и, выйдя на сцену, увидеть сотни устремленных на нее взглядов, почувствовать жажду и стремление публики услышать звучащую внутри нее мелодию, как всё остальное исчезало, и рождался новый мир, восхищенный ее музыкой! Так было каждый раз…
Но что будет завтра? Она хочет спеть для тех людей, которые помнят и любят мексиканскую девушку-певицу… Они помнят и любят свое радостное и молодое восхищение жизнью, бесстрашие и бессмертие, свои надежды и мечты, первые поцелуи и первые ночи, первые ответы на первые вопросы, первые успехи и первые разочарования…
И всё это теперь слилось для них в образе певицы, двадцать лет назад уехавшей в далекую холодную Россию…
Певицу охватила некоторая тревога: а сумеет ли она стать для них, завтрашних зрителей, этой мексиканской девушкой? Сумеет ли выступить так, чтобы они видели на сцене не ее, певицу с мировым именем, а свою Кармелу, сумеет ли она «вернуть» ее из России?
Устав от размышлений и воспоминаний, она всё же заснула. Но, проснувшись уже через пару часов, чувствовала себя бодрой и свежей, словно только что вышла из лучшего SPA-салона…
Ее ждали ванна и роскошный завтрак. Певица втайне наслаждалась новыми впечатлениями, пытаясь представить себя бедной девушкой, впервые попавшей в богатый дом. Она безотчетно старалась сохранить всякую минуту этого странного дня, чтобы потом доставать их из потаенных мест памяти, отирать пыль и вдыхать почти неуловимый аромат каждого драгоценного мгновения. Сказка о красавице мексиканке не могла длиться вечно, а финал ее выпало рассказывать ей, Певице…
Хорхе за столом вел себя достаточно невозмутимо. Похоже, ударная доза лекарств сделала свое дело. По его лицу невозможно было определить, что рассказала ему супруга. Всё или ничего. И лишь по глазам Лауры, Софии и Розы было ясно, что для всех троих эта ночь была бессонной…
После завтрака бережно, словно величайшую ценность, Хорхе взял Певицу под руку и повел показывать дом. В каждой комнате находилось распятие. И несколько фотографий Кармелы. Певица сжала его теплую, чуть подрагивающую руку…
…Каким же богам нужно молиться, чтобы Она нашлась?!
И сколько времени.

…Он показал ей видеозапись выступления Кармелы; на изображении «выбивало» строки, а звук «плыл». Но это, похоже, уже не заботило его: он знал наизусть каждое ее движение, а запись была нужна лишь для того, чтобы она снова пришла в его дом, словно говоря: «Не грусти, я же жива, что ты еще выдумываешь?! Я буду петь для тебя, пока смерть не разлучит нас…»
Глядя на огромный телеэкран, Певица часто моргала и прищуривалась, чтобы Хорхе не заметил ее слёз. «О мой бог! Как она похожа… а как старается! И… как же она все-таки прекрасна!»
Следом Хорхе раскрыл перед ней створки двух больших платяных шкафов. В нос ударил запах нафталина. Он наугад извлек плечики с одним из сценических нарядов Кармелы и… машинально приложил его к груди Певицы.
Теперь моргать и прищуриваться настала очередь Хорхе.
«Подумать только! Эти костюмы и платья ничем не отличаются от моих…» Она на секунду прикрыла глаза, целиком погрузившись в волшебный, сияющий мир своей молодости, наполненный любовью и восхищением до краев…
Похоже, колесо времени откатилось назад не только для Бориса.
— Вы не могли бы отвезти меня в салон одежды? Я бы хотела купить себе длинное черное платье, я…
— О, конечно, конечно! Я сейчас позвоню, — Хорхе не дал ей договорить, суетливо тыча пальцами в клавиши мобильного телефона. — Вам же для сцены нужна одежда, обувь…
— Обувь не нужна, — Певица улыбнулась своим мыслям.

Глава 3
Мы помним твое лицо

Хорхе взбудоражил весь Веракрус невероятной новостью: его Кармела нашлась, приехала к нему и даст вечером единственный концерт в его заведении! Он звонил только старым друзьям, но слухи о возвращении «звезды побережья» разлетались среди тех, кто ее помнил, гораздо быстрее звонков Хорхе. И через пару часов он уже не столько звонил, сколько отвечал на звонки без умолку трезвонящего телефона…
В результате столики пришлось вынести, а стулья расставить рядами, принеся недостающие с открытой веранды.
Певица пришла в импровизированную гримерную за час: это была ее многолетняя привычка. Она медленно обвела взглядом комнату отдыха персонала, и, чем больше она находилась в ней, тем больше ее охватывало какое-то странное, неописуемое словами чувство. Затем села к туалетному столику с зеркалом, который сохранялся Хорхе в неприкосновенности. «Она смотрела в это зеркало, видя там… меня? Ну вот я и здесь…»
На мгновение Певица закрыла лицо руками — перед глазами промелькнула ее сценическая жизнь. Но лишь на мгновение, а дальше…
Она надела черное платье, которое тотчас же сделало ее сосредоточеннее и строже. Оно оттеняло загар и очень шло ей — это придало артистке уверенности, которой ей сейчас так не хватало! Четкими, отточенными движениями она нанесла легкий макияж, распустила волосы, положила на стол часы и украшения… Сняла туфли.
Глубоко вздохнула и прошла в зал…
Столики отсутствовали, а стулья, расставленные как в зрительном зале, были заняты «почтеннейшей публикой». Свободных мест не было; желающие увидеть и услышать кумира своей молодости — красавицу Кармелу — стояли в проходах, занимая всё внутреннее пространство ресторана. Веракрус помнил и любил свою «звезду побережья» — ну как же не посмотреть и не послушать ту, чьи фотографии до сих пор висят у многих в гаражах и эллингах! А их владельцы, привыкшие к встречающему их каждый раз открытому взгляду широко распахнутых глаз, и не замечают, что этот взгляд по-прежнему подпитывает той энергией, которой они захлебывались в годы своей молодости…
То, что Хорхе крикнул в зал по-испански, Певица поняла и без перевода. Он сиял искренней, наивной в своей радости улыбкой: смотрите, мол, как я безумно счастлив — моя Кармела вернулась ко мне!
Он уже собирался поставить диск, но Певица остановила его, жестом показав, что хочет что-то сказать зрителям. Хорхе кивнул, собираясь переводить. Микрофона не было — ведь в «Кармеле» никто не пел по вечерам. На двадцать лет певицу заменил музыкальный центр.
В зале было шумно, экспрессивная публика крутила головами и, не скрывая эмоций, обсуждала новость, не стесняясь показывать на певицу пальцем.
«Столько лет прошло, а она почти не изменилась; по-прежнему выглядит потрясающе… Будто мы вчера с ней расстались! А платье?! И как только она догадалась надеть его? В нём — ты была несравненна!!! Спой «Falta Amor», и мы сойдем с ума… А та знаменитая певица? Ну, песни которой она пела, — интересно, выступает еще? О Святая Мария — да она ж босая! Кармела! Мы любим тебя!!! Где ты была столько лет?! Мы не забыли тебя! Мы до сих пор помним прикосновение твоего взгляда, от которого замирало сердце!»
— Леди и джентльмены, — начала Певица, пытаясь перекричать шум.
Хорхе перевел. Стало заметно тише.
— В этом заведении более двадцати лет назад выступала девушка по имени Кармела. Сначала она подражала певице , поскольку внешне походила на неё. И это было очень красиво! А затем она уехала в Россию и, уверяю вас, стала там замечательной певицей! Я, хоть и не встречалась с ней лично, смею заверить вас: у меня не было, да уже и не будет такой великолепной ученицы!
…Воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь шелестом кондиционера да шумом, доносящимся с улицы. Хорхе едва держался на ногах, утирая лицо платком, — ее внезапное публичное откровение буквально подкосило его!
— Но… 31 октября 1988 года она пропала… Считается, что она погибла, хотя… подробности мне неизвестны. Я… — Певица сглотнула подступивший к горлу комок, — узнала об этой истории сравнительно недавно, но, поверьте, она произвела на меня неизгладимое впечатление! Да, я и есть та самая певица, которой она подражала. Ну, скажите теперь, я похожа на нее? — Певица повела рукой, привычно обращаясь к залу, но люди сидели не шелохнувшись. — Она старалась быть моей копией и походить на меня во всём. И это ей блестяще удалось! Мало того, она даже превзошла меня в чём-то. А теперь я… хочу побыть ее копией и спеть за нее сейчас. Вы позволите?
Хорхе едва успевал переводить; Певица говорила быстро и эмоционально, нимало не заботясь о том, удается ли ему это. Наконец он закончил.
Никто не проронил ни слова.
Люди будто окаменели, и Певица увидела перед собой зал таких лиц и таких глаз, которые, думается мне, уважаемый читатель, она не забудет долго. Как и всю эту историю.
Впрочем, если ее вообще можно забыть.
Бармен начал было суетливо перебирать диски, но Певица остановила его. Жестом она попросила дать ей несколько листочков бумаги, и бармен протянул ей записи раскладки продуктов. Она свернула их в трубочку и… с ужасом поняла, что поставила перед собой дьявольски трудную задачу! Петь без микрофона, двигаться под неслышимую музыку, вспоминать ритмы… И получиться должно как минимум не хуже, чем у Кармелы!
За всю многолетнюю карьеру ей не приходилось делать такого.
…Она начала с медленной песни. Певица исполняла такую знакомую ей композицию, но сейчас, без музыкального сопровождения, она звучала совершенно иначе; казалось даже, что это новая песня, написанная специально к сегодняшнему выступлению! Каждое слово звучало теперь по-особенному: интонацией и мимикой ей приходилось вкладывать в них больший смысл, чем это было задумано автором!
Песня текла в зал, завладевала вниманием зрителей и — возвращалась на сцену к певице. Она забывала о себе, о зрителях, и неслышимая ими, но слышимая ею музыка вела ее за собой в волшебный мир, в котором возможно всё…
«Человек обязательно воскреснет, если мир помнит его лицо… Нужно лишь сказать магические слова, жадное пламя спрячется, и мир вспомнит ее лицо…»
Певица не понимала, откуда берутся образы, возникающие в ее душе… За двадцать лет она сотни раз спела эту песню, но сегодня это была песня о Кармеле — и зал, абсолютное большинство зрителей в котором не знали английского языка, прекрасно понимал, о ком и о чём она поет…
Впрочем, им казалось, что она и не поет, а рассказывает со сцены о своей собственной жизни! О том, что труд артиста так же тяжел, как и, например, работа в порту; что она любит Кармелу и шокирована известием о ее смерти; и что если бы Кармела не погибла, то, возможно, стала бы знаменитой певицей; и что…
Небольшой зал ресторана Эрнандесов вместил едва ли больше трехсот человек, включая тех, кто занял проходы и дверные проемы. Но как смотрели на нее эти простые люди! В их взглядах была не просто энергия обожания, которой Певица привыкла подпитываться на концертах от своих поклонников. Взгляды сегодняшних ее зрителей были наполнены гораздо более мощной энергией — энергией самой жизни, той энергией, которая бушевала в них двадцать лет назад, когда они, видя Кармелу, слушая ее, сходили с ума от своих Бланок, Эсмеральд, Алисий и Долорес! Молодость воскресла в ее слушателях и воскрешала ее саму — и это чудо совершила ее песня!
История знает не много примеров такого воздействия искусства.
Искусства любви.

…Она спела с десяток песен практически без перерыва: едва закончив одну, начинала следующую, чтобы не выпускать зал из волшебных сетей, которые сплела ее энергетика, а держал — чудесный голос, не похожий ни на какой другой голос в мире.
В первом ряду рядом с Лаурой сидела Роза. Выросшая на этой истории и на этих песнях, она давно решила стать певицей. Но Хорхе с Лаурой об этом даже и слышать не хотели, намереваясь дать ей европейское образование. Возможно, так всё и произошло бы, но теперь, после этого концерта…
На планах родителей можно было смело ставить жирный крест.
…Устала она как-то сразу, резко и внезапно: двое суток непрерывного стресса заставили организм запросить пощады. Ей показалось, что держать зал в напряжении ей дальше просто не под силу. Лица зрителей слились в единую смазанную маску, молчание зала сразу же показалось ей каким-то отстраненным и даже зловещим… Певица почувствовала, что силы вот-вот оставят ее и она упадет прямо на сцене…
Она закрыла глаза и поклонилась публике в пояс, словно извиняясь за то, что она — не Кармела…
Грохот аплодисментов обрушился на нее, но не ударил, а подхватил мощной волной и заставил резко выпрямиться. Она снова увидела их глаза! И прочитала всё, что было в них написано…
Нервы Певицы не выдержали. Она метнулась к служебному входу, да так неожиданно и резко, что Хорхе едва успел среагировать.
Она заскочила в первую же приоткрытую дверь, надеясь найти там диван или хотя бы стул. Но в помещении находились лишь чаны да огромный серый агрегат; пахло сыростью. Ступни заскользили по сальному полу, и она едва не упала, судорожно вцепившись в край чана…
«О мой бог, да это и есть та самая посудомойная!»
Певица оглянулась и увидела Хорхе, который стоял, прислонившись к косяку: он требовался ему как опора. Его глаза повлажнели.
Черное платье резко контрастировало со стопкой белых тарелок…
О чём он думал в этот момент?
Внезапно он сделал шаг ей навстречу. И она сделала шаг… Еще мгновение — и она заплакала, уронив голову ему на плечо. Хорхе обнял ее и почувствовал что-то теплое, родное… Не было сомнений: он обнимает свою Кармелу, приехавшую наконец к нему из России или бог знает откуда еще!
Певица не стеснялась слёз; они сняли нервное напряжение, и она почувствовала неимовернейшую усталость: у нее подкашивались ноги. Выпрямившись, она скользнула взглядом по проему и… с ужасом увидела, что эту сцену наблюдают четыре человека разного возраста и пола. Они смотрели на них молча, в каком-то странном оцепенении…
«Ну да, конечно же, они пришли за автографами; надо было закрыть дверь — сейчас сюда хлынет ползала… Но теперь поздно».
Она отпрянула от Хорхе, и он, повернувшись, увидел Пако, Тересию, Марту и Энрике.
— Не стесняйтесь, — он даже сделал попытку улыбнуться, чтобы подбодрить Певицу, пребывающую, похоже, в некоторой панике оттого, что была застигнута чужими людьми в таком виде. — Это ее родители, брат и сестра…
Но это было уже слишком! Количество стрессовых ситуаций превысило все мыслимые пределы: чувства едва не оставили ее. Положение спас Пако. Он сделал шаг и довольно неожиданно для нее и, похоже, даже для себя обнял Певицу.
— Спасибо вам. За всё. Приезжайте к нам еще, чтобы я… мы… Вас тут все ждут! И любят…
Хорхе зашептал перевод, и Певица с удивлением отметила, что его услуги в этот раз не потребовались. Пако поднял глаза и внимательно посмотрел на ее заплаканное лицо с потекшей косметикой. А ей было уже всё равно: давно она не чувствовала себя такой спокойной и защищенной. Ведь ее окружали родные люди, которые так любили ее! Ни ее родственники, ни дети, ни даже муж не любили ее так: они, конечно, тоже любили ее, но по-своему — лишь как сестру, мать и жену.
Здесь же всё было иначе.
Это чувство входило в нее, наполняя сердце неизвестными ранее ощущениями. Она понимала каким-то шестым чувством, что Хорхе со своим южным темпераментом теперь порвет в клочки любого, кто только попытается нанести ей вред, а семья Кармелы получила, похоже, от нее то, что в свое время смог получить от Кармелы Хорхе…
— Скажите, — Тересия неожиданно начала, и Хорхе даже не сразу понял, что она обращается к Певице, — ведь никто же не видел ее мертвой…
Тересия не спрашивала, она утверждала, констатировала, подсказывала…
— Так почему же вы сказали, что она погибла?
«Босая заплаканная женщина в черном платье, скажи: где мое дитя?» — говорили ее глаза.
Хорхе стушевался, но перевел — похоже, она озвучила и его мысли.
Певица смущенно провела ладонью по лицу; она и сама отказывалась верить тому, что узнала о Кармеле. Она так же, как и все эти люди, хотела, чтобы слухи о смерти девушки оказались неправдой, недоразумением… Губы ее задрожали, но она начала говорить и не могла остановиться, лишь бы говорить хоть что-нибудь, лишь бы не молчать…
— Простите меня… Я не должна была так говорить. Я даже не знаю, что с ней случилось в том русском городе. Простите меня! …Мне известно только, что 31 октября произошла автокатастрофа. Это всё, что я знаю. А дальше… Быть может, она потеряла память и не смогла назвать себя, ведь документов при ней, наверное, не было. Возможно, она до сих пор находится в России и… да, наверное, она жива, просто она ударилась головой и потеряла память… Да, да! Так и произошло, наверное… Не считайте ее погибшей, прошу вас, я действительно так думаю — ведь нет же никаких данных, что она погибла, верно?
А еще… — Певица вздрогнула, будто внезапно пришедшая в ее голову мысль была не волнами, эфиром, а хорошим ударом кнута по спине, — ведь вы все… и я… мы запомнили Кармелу молодой, поющей со сцены! Я… — она посмотрела на Хорхе, — найду похожую девушку, и она будет петь вместе со мной на сцене… Да, да! Я сделаю это! Мы объедем с ней весь мир! И… быть может, Кармела увидит нас и вспомнит? Она обязательно найдется, я чувствую это! А я… Я напишу вам. И… я обязательно приеду еще!
Слушавшие стояли не шелохнувшись: они понимали, что в ее словах, возможно, не всё правда, но… они были произнесены таким родным для них человеком, с таким чувством и так искренне, что никто не решился возразить.

* * *

Только что вы, уважаемый читатель, перевернули последнюю страницу этой своеобразной книги. Ее нельзя назвать ни автобиографией, написанной со слов главных героев, ни жанровым творением, выведенным умелым пером профессионала… Такой человек предлагал Борису свои услуги, но он отказался. И попросил это сделать меня.
…Я прочел его книгу — ту, что он подарил Певице. А потом написал свою. Ведь Борис и Певица не могут быть ее авторами — ибо есть в этом что-то нелогичное, неверное… Не правда ли?
Я же не являюсь писателем, хотя немного и владею пером, — мое имя вам не скажет ничего. А посему произведение это, возможно, получилось неровным и немного «неправильным»… Но, похоже, Борис и хотел, чтобы вы полностью погрузились в мир безыскусных фраз и нефальшивых страстей. В мир невыдуманной Любви.
Удалось ли мне это, решать вам.
Про каждого героя этой невероятной истории я постарался написать так, чтобы вы, уважаемый читатель, не остались равнодушным к их жизни и поступкам.
Ведь все участники этой повести — реальные люди! Они лишь носят другие имена.
Впрочем, имя одного человека — подлинное. Мне думается, вы догадались, о ком я говорю.
Певицу же я не нарек даже вымышленным именем. И сделал это намеренно.
Каждый должен узнать в ней свою Богиню песни.
Ведь любая из певиц по-своему красива и по-своему талантлива; каждая старается донести до слушателя свою любовь к музыке! И у каждой имеются горячие поклонники ее творчества… И, сдается мне, каждая на ее месте поступила бы так же…
У каждого поколения были и будут свои кумиры — свои Певцы и Певицы… А посему это произведение не имеет окончания. Его допишут другие поколения слушателей…

Все совпадения имен, дат и мест действия являются случайными.
Но для чего пишу я эти банальные строки?
Ни в коем случае и ни в каком виде не пытайтесь повторить действия героев! Впрочем, у вас всё равно ничего не выйдет, ибо этот путь должен пройти только один человек. Он должен обязательно найти свою Кармелу, и только тогда я напишу еще одну книгу о том, что пришлось ему пережить, через что пройти и чем заплатить…
«…Любовь — это восхитительный цветок, но требуется отвага, чтобы подойти и сорвать его на краю пропасти. Любовь — это искусство, и ею нужно уметь владеть так же, как и любым другим видом искусства…»
Это сказал Эрих Фромм — известный немецкий философ и психоаналитик; первый, кто написал книгу с таким названием.
Я думаю, что Борис немного владеет этим искусством, и потому все встречающиеся на его пути люди искренне стараются ему помочь, в крайнем случае просто не мешают… Мне кажется, его мечта обязательно осуществится! Давайте пожелаем ему удачи!
А и в самом деле, вдруг случится чудо? Ведь во всей этой удивительной невыдуманной истории было так много фантастического, невероятно ужасного и невероятно прекрасного, что она… просто не может закончиться на грустной ноте!
Таковы законы жанра.
Но такими должны быть и законы жизни. Потому я и взялся за этот проект.

P. S. Книга уже готовилась к печати, когда Борису приснилась… песня. И он даже удивился тому, что это не произошло ранее. Но та Высшая Сила, что с небес управляет его судьбой, решила: этот момент настал только сейчас.
…Его певицы много лет пели о тех, кто страстно любит. Теперь настала пора спеть и о них. Спеть тому, кто страстно любит. Пока на русском и английском, а потом и на всех других языках, ибо эту историю без труда поймут везде, где живет Любовь. А значит, песня зазвучит в любой точке мира! И у тех певцов и певиц, которые будут исполнять ее, появится надежда, что рано или поздно кто-то споет и песню, посвященную им…

СОДЕРЖАНИЕ

От издателя 3
От автора 4
ЧАСТЬ I. КАРМЕЛА
Глава 1. Поселок у моря 5
Глава 2. Всё будет хорошо! 15
Глава 3. Веселый город 20
Глава 4. Еще одна ночь 26
Глава 5. Лаура 28
Глава 6. Хорхе 35
Глава 7. Богиня песни 39
Глава 8. Посудомойщица 43
Глава 9. Я найду! 47
Глава 10. Чудесный мир 60
Глава 11. Растворяюсь в песне 65
Глава 12. Звезда побережья 69
Глава 13. Мы любим тебя! 74
ЧАСТЬ II. НИКОЛАЙ
Глава 1. На крыльях Гермеса 86
Глава 2. Мечты становятся реальностью 91
Глава 3. Мы будем вместе! 101
Глава 4. Следующий день 107
Глава 5. Таинственная страна 110
Глава 6. Время сказок прошло 116
Глава 7. Не плачь! 124
Глава 8. Я закрываю глаза 128
ЧАСТЬ III. БОРИС
Глава 1. Лучший город земли 137
Глава 2. Экзотический десерт 139
Глава 3. Певица 146
Глава 4. Отражаюсь в твоих глазах 154
Глава 5. Песня уходит в небо 160
Глава 6. Небеса могут подождать 174
Глава 7. Я хочу быть с тобой 180
Глава 8. Закрой мои глаза 185
Глава 9. Бог есть любовь 192
Глава 10. Певица 205
Глава 11. Босиком на Эверест 207
Глава 12. Письмо с востока 213
Глава 13. Сквозь тернии к… 219
Глава 14. Искусство любви 223
Глава 15. 31 октября 228
ЧАСТЬ IV. ПОСЛЕЗАВТРА
Глава 1. Колесо времени 234
Глава 2. Всё повторится 241
Глава 3. Мы помним твое лицо 253

ISBN 978 5 98575 454 4 ББК 84

© С. Усков, 2015

Все права защищены. Любая часть этой книги
не может быть воспроизведена в какой бы то ни было
форме и какими бы то ни было средствами
без письменного разрешения владельца авторских прав.

Литературный редактор — Эвелина Ракитская
Редактор, корректор — Елена Шичкова
Дизайн обложки — Сергей Усков

Project «The Art Of Love» registered in:
The U. S. Copyright Office of the Library of Congress
© Uskov Sergey , 2007