Посвящается моим американским друзьям-протестантам
Эрику и Мейсон Хейстанд (Eric and Meison Heistand)
Рейчал Кулбертсон (Вайт) Rachel Culbertson (White)
Рэнди Шопенгауэру (Randy Shopengauer)
Джессике
Сэнгвин (Sanguine)
Эмили
Алине (Анне)
Энн Гаррисон (Anne Garrison)
Кевину (Джону) Спенсерхолду (Kevin (John) Spenserhold)
И, конечно, же Джошу Роджерсу (Josh Rogers)
И всем неупомянутым, но приезжавшим в Краснодар с религиозной миссией и не только летом далекого 2003 года
Многие диалоги я приведу на русском, потому что слишком много переводить и не хочется художественную прозу писать на чужом языке, но некоторые фразы оставлю на английском, чтобы сохранить впечатление от другого (иностранного) языка и чужой культуры.
…На конце веревки, на высоте двух туазов над мостовой, закачалось тело несчастной девушки с человеком, вскочившим ей на плечи. Веревка перекрутилась в воздухе, … по телу цыганки пробежали страшные судороги…. Священник тоже глядел на эту ужасную группу, на мужчину и женщину – на паука и муху…
Квазимодо поднял свой взор на цыганку, тело которой, вздернутое на виселицу, билось в последних предсмертных судорогах под ее белой одеждой…
В.Гюго «Собор Парижской Богоматери»
***
Шерил Блэк ехала в Россию ослепить какого-то известного писателя будущего, ей знакомый оракл предсказал. Таблетка со «слепотой» грела ей карман куртки. Как оказалось, этим писателем была я. Это была таблетка сестры парня, соблазнившего ее замужнюю мать… Но эта история не о том…
***
– Ты или вылезешь, или сдохнешь! Желаю тебе вылезти, – сказала мне учительница по русскому языку, подменявшая мою классную руководительницу перед моим поступлением в университет. В наше время такие свидетели, как я, не выживают. А она желала мне выжить… – Спасибо. Буду стараться! Попробую… Попробую выжить… – Она имела в виду мое свидетельство по делу о похищенных детях. Только я поняла это много лет спустя…
Часть 1. Американский английский
Осколок
Изобрели таблетки. Все дорвались до медицины. Медицина стала повсеместной. Убийства стали замаскированными и более гуманными. С помощью раковых опухолей смерть стала отсрочена во времени и менее заметна – по десять лет жить можно «тикающими». И врачам нравится – опухоли вырезают, хирургия процветает, химиотерапию разрабатывают – врачи придумали себе работу, есть, чем заняться. Теперь умирали дважды. Первый раз – когда пили таблетки «смерти», рак не лечится, если он не гормональный. Второй раз – непосредственная смерть. Медикам лишь бы издеваться…
– Надо же от чего-то умирать, – говорили врачи, а потом и мы, вслед за ними. Развели опухоли. Врачи решили, что из-за плохой экологии теперь будем умирать от рака… Сначала стариков убивали по алфавиту – имя и фамилия чем ближе к центру, тем дольше жили. Потом стали убивать по «нужности» обществу и т.д.
Некоторые растворяли «таблетки смерти» себе, чтобы преуспеть в карьере. Например, актеры, чтобы сыграть пару ролей или крупную роль в телесериале. Растворить себе таблетку – стать «козленочком», «напиться яда рака». Выпив таблеток, такие люди начинали «тикать». Становились бомбами замедленного действия. Они могли жить еще долго, до десяти лет, потом пили катализатор, вылезала опухоль, и они еще лет десять могли лечиться, потом соответственно умирали. У каждого по-разному. От выпитой таблетки до смерти могло пройти до двадцати пяти лет, как у моей мамы, а могло и пару месяцев. Маме растворили даже не целую таблетку, а осколок. Потом через десять лет на селене вылезла раковая опухоль. Просто до осколка она была живая и здоровая и могла прожить хоть до ста. А после – она стала обреченной, смертницей, дайте только срок, неизбежно через несколько лет умирающей, бесплодной и до конца дней одинокой – такие женщины не могли родить, не могли вести половую жизнь – «опухоль» могла передаться и детям, и мужу при половых контактах. Когда ей незаконно растворили осколок в чае, маме было тридцать восемь – вся жизнь еще впереди. Можно и замуж выйти. И ребенка родить. Но не ей. Не «тикающей» бомбе. В тридцать восемь на ней поставили крест, как на женщине. У нее уже не было шанса жить долго. А она еще хотела семейного счастья…
Потом маму мгновенно медикаментозно состарили, придумав заболевание щитовидной железы, увеличив дозу гормонов, она сильно поправилась. У нее была жизнь, было возможно женское счастье! А после той чашки чая его не стало!
В сорок восемь в витаминах она пропила селен, мамин катализатор, и ее бомба «взорвалась»! Через полгода у нее обнаружили маленькую опухоль в груди – агрессивный рак третьей степени, мгновенно разрастающуюся. Опухоль вырезали, удалили левую грудь, сделали химиотерапию помогающим ей препаратом, созданным специально под эту опухоль, и облучение. Дорогой препарат ей дали «по ошибке», под мою тогда уже «утреннюю звезду». И она прожила еще десять лет, потом опять селен, опять «взрыв», рецидив в поджелудочную железу, рак на этот раз четвертой степени и опять химия, которая все равно не помогает. Через два года непрерывной химиотерапии все равно смерть. У медиков правила «взрывать бомбу» каждые десять лет, и никто эти правила нарушать не будет. Тем более в мамином случае. Мама умерла в шестьдесят с метастазами по всему телу. С сорока восьми она лечилась и жила без одной груди.
Маме достался осколок от таблетки для одной неверной жены.
Ее подруга, тетя Оля, растворила ей осколок в чае на море. Сказала, что если мама не выпьет этот чай, она растворит этот осколок мне. Мы тогда втроем поехали на море: я, мама и тетя Оля отдохнуть на побережье.
Тетя Оля медикам дала отчет, что растворила осколок от опухоли в теле другой своей подруги, тетя Тани, гены которой подходили для эксперимента. Ее родители были з доровыми долгожителями, и она сама могла похвастаться отменным здоровьем, без хронических заболеваний. Тетя Оля подделала анализы – договорилась с врачом, обеспечив ее сыну обучение в вузе на бюджете, тетя Оля была кандидатом наук, доцентом и работала на кафедре в техническом университете, как и ее мать. После осколков в анализах всегда был рост лейкоцитов. У мамы резкий рост лейкоцитов был, а у тети Тани нет, когда она сдала анализы потом сама. Так дедушка с бабушкой поняли, что маме растворили осколок и у нее теперь «пассивный» рак, активный рак – после катализатора, в мамином случае селена, активации бомбы. Но даже мизерные осколки приводили к смерти.
Маме незаконно растворили этот осколок на море в солнечное затмение в 1998 году, нарушив все правила, возможные и невозможные. И «прикрыли» все это «плащом» – чтобы якобы никто ничего не узнал. Маме было тридцать восемь, когда она «затикала». И стала смертницей. Знали ли медики, в чьих телах они растворяли таблетки смерти, вызывающие рост раковых опухолей, и где оказывались осколки таких таблеток? Кому в итоге их отдавали и зачем? Смерть всем раздают, а кого убивают – неизвестно… Врачи бесплатно раздают смерть…
За мою смерть всегда много платили предателям.
Время было сложное, талантливых детей раковыми опухолями косили. Мне свидетельство притянули, спасали, как могли. Насколько уж я была талантлива в свои девять, когда меня сделали свидетелем, сказать сложно. Тогда часто играли в рулетку – крутили и пили то опухли, то инсульты, то инфаркты и «зажигали себе гейзеры». Но в эти игры играли смертники. Кого уже продали или за что-то убивали.
Меня не могли просто так убить, потому что я была крутым свидетелем. Поэтому они решили убить мою маму – развели предателей! Желая так убить мать ребенка с большим потенциалом и замаскировать ее смерть. Тетя Оля думала, что маму бросят под машину через год или два и никто ничего о ее проделке не узнает… Тогда так делали многие, растворяли осколки в телах скоро умирающих.
Мама думала, что если меня, как свидетеля убьют, как убивали остальных свидетелей, она сама пропьет витамины с селеном и умрет, таким образом совершив самоубийство.
Всем я нужна была мертвой. И только маме я нужна была живой… Всем на меня было наплевать, умри я – потеряют свидетели, есть еще Маша… Свидетелей развести легко – показал пару фоток, ткнул пальцем в пару людей на улицах – вот тебе и свидетель. Так зачастую и делает наша полиция…
Когда мама «затикала», мне было четырнадцать.
Так тетя Оля якобы нашла гены, которые могут переварить рак, растворив осколок в теле другого человека, подделав анализы, выдав здорового человека за больного, обманывая врачей. Потом пустили клич, что эту опухоль якобы можно переварить. Вот люди стали тогда «мамину» опухоли глотать. Думая, что ее можно переварить и не умирать от рака потом. Теперь мамина опухоль, таблетки, ее распространяющие, стали популярны. Все пили эти таблетки, думая, что осколки можно переварить. Многие стали ее пить и ставить тебе гейзеры денег, поддерживая медицину, в надежде, что потом не умрут. И делать ничего не надо – выпил таблеточку, поставил себе гейзер и можно дальше, бездельничать! Думали, переварят опухоль, но рак никто не переваривает. Опухоли так созданы. И умирали потом от рака, заболевали и умирали. Рак никто не переваривал, и доза яда, как оказалось, была неважна. Таких стало слишком много… Хорошо, если они были богачами, могли еще пожить, а если бедняками, то умирали за считанные годы, никто долго не «тикал».
Тетя Оля постаралась, выбрала опухоль, от которой сильно не лысеют, которая хорошо лечится дорогими препаратами, от которой не умирают, крича от боли, и долго не сидят на сильных наркотических обезболивающих. Эта опухоль хорошо подходила богатым, она хорошо лечилась дорогими препаратами и на ней еще можно было пожить. Если бы я была богата к моменту маминого «второго» селена, могла бы мать лечить, могла ей помочь, но когда мама умирала, у меня не было и лишнего рубля.
Маму заживо закопали, растворили опять селен, чтобы доказать, что ее подруга незаконно двадцать лет назад растворила ей осколок опухоли. Чтобы доказать обман и потом наказать подругу мамы.
Мама умерла, когда мне было тридцать шесть. Ей еще повезло, ей «по ошибке» дали нужный препарат, так бы умерла на двенадцать лет раньше. Тетя Оля убила бы мать раньше, подмешав ей селен, но не получилось. Мать порвала с ней дружбу и все контакты. Специально продали дачу, по которой тетя Оля была соседкой. Селен ей в чашку было уже не подмешать.
Тетя Оля после того, как подделала анализы, жила в чести, стала завкафедрой, потому что поставила такой удачный генетический эксперимент над одной своей подругой, в то время, как другая ее подруга, уже бывшая, умирала от рака. Тетя Оля якобы нашла людей, которые «переваривают» рак. Тетя Оля даже с мамой фотографироваться не хотела, чтобы потом не было общих фотографий и никто через десять лет не мог доказать, что они вообще были знакомы. Все, конечно, это доказали.
Тетя Оля обманывала врачей, а люди умирали. И ничего не доказать. Тетя Оля говорила всем, что в ее случае гены подруги переварили рак, а другие гены этого сделать не смогли. Врачи даже тогда стали искать генетические мутации. Человеческий организм рак не переваривает…
Маму тогда врачи и убили, опять растворив селен, чтобы доказать, что тетя Оля лжет. Чтобы доказать ее вину. Только мамина опухоль давала такой рост в поджелудочную железу, только при ее опухоли не было сильных болей и облысения и т.д.
Мою маму просто убили за мой талант. За мою смерть всегда хорошо платили… Чтобы я сдохла побыстрее. Талант, который мог так никогда и не раскрыться. Потому что я была подающим надежды писателем. Чтобы я выросла в детдоме, где мне бы тут же растворили раковую опухоль. А еще лучше – умерла. Ее просто заживо сложили в могилу, не имея на это никакого права. Чтобы я не выжила в этом мире… Чтобы я никогда ничего не добилась. Чтобы я просто умерла… не стала писать… Чтобы мои книги так и не появились на свет… Чтобы моей жизни просто не было…
Тетя Оля ее просто убила! Чтобы я выросла без матери! Чтобы меня отправили в детдом! Оттуда я бы уже не вышла здоровой… После этой таблетки мама стала одинокая, бесплодная, «тикающая» и умирающая, дайте только срок.
Мама сама выбрала умереть, чтобы наказать свою убийцу, доказать, что ей растворили этот осколок, чтобы ее «подруга» не избежала наказания. Что ее убивают зря… Да и спорить с медиками мама не стала – врачей все бояться. Неизвестно, чем этот спор закончится – и детей покосят, и внуков. И редко такие споры заканчиваются в пользу пациента. Умные люди и в больницу стараются не ходить… Зайдешь туда здоровым, уйдешь больным… Врачи даже не знают, чьи тела она убивают этими таблетками, кто растворяет эти «убийственные» осколки и в чьих телах. Врачи не несут абсолютно никакой ответственности за свои «таблетки смерти»…
Маму, не имея на это никакого права, просто заживо сложили в могилу. У нее забрали жизнь… тетя Оля забрала…
Чтобы доказать, маме второй раз растворили селен. Заставили выпить селен и умереть… Шанса жить у нее уже не было… И я знала, что я ее все равно похороню… Им всем надо было, чтобы она умерла, чтобы доказать преступление тети Оли… Чтобы доказать, что такие таблетки нельзя переваривать… Чтобы эти таблетки не пили массово, доказать преступление и прекратить смерти… Ее опухоль не захотели свернуть. Дать маме еще пожить… Заживо похоронили, сказали, нам надо доказать ошибку и все тут. Гуси-лебеди… И не спасет никто.
Ее живой запихали в могилу. А она могла жить до сих пор…
Врачи маму просто убили, чтобы доказать свое же преступление, убийство, свою халатность, беспечность, причиной которой сами являлись. Им надо сначала, чтобы преступник, в данном случае тетя Оля, замараться. Сначала преступление, потом наказание… Предотвращать в наше время никто не будет.
И можно плакать сколько угодно, маму это не вернет…
Врачи ее просто убили… Она же это все, что у меня есть… было…
Они просто ее убили…Это же моя мама… А она могла жить и быть со мной…
Немного о себе
Я из неполной семьи. Родители развелись, когда мне было десять лет. Отец – военнослужащий, потомственный военный, вышел в отставку в звание майора. Мама микробиолог. Потом она заканчивала курсы бухгалтеров и работала на маленькой фирме своего брата бухгалтером-архивариусом. В свои сорок папа женился во второй раз, подобрал отбросы, «шашечки», его вторая жена пропустила через себя весь свой квартал по любви, переспала со всеми мужчинами на райне, сперму набирала. Ему подложили свинью в прямом смысле этого слова. Сначала она переспала с врачом за здоровье их сына, моего сводного брата, потом с преподом за поступление его же на бюджет, потом за его перевод на другую специальность и т.д… Папа с ней не развелся… Со временем он стал менее молод и менее принципиален. Рассчитывал стать вдовцом…
Дядя Леша, брат-близнец отца, инвалид по психиатрии… Он шизофреник. У меня «странная» бабушкой по линии отца и плохая память. Дедушка подполковник сначала слегка свел бабушку с ума, подпаивал галлюциногенами, мухоморами – она была слишком красивой, боялся, что начнет ему изменять. Да и легче жить с глупой куклой. Кто еще согласится ездить по казармам и дальним гарнизонам. Она зажгла звезду в литературе, поэмы необычные писала, но дедушка приревновал ее и растворил ей пятнадцать «дубин». Моя мама фельдшер-лаборант считала ее пассивной шизофреничкой, которую всю жизнь дед держал в рамках и опускал на землю, не доводил до дурдома. Дядя, папин брат-близнец, каждые два года лежал в психушке. Его подпаивала галлюциногенами жена Лида. Но больным он, наверное, все-таки был. Тетя Лида все бегала по любовникам, дядя Леша на постоянном лечении стал импотентом, муж ей живой и здоровый был не нужен . Но с больным дядей Лешей тетя Лида не развелась. Боялась бросить четырехкомнатную квартиру, которую дедушка получил за службу. Все квартиру высиживала. Кстати, через несколько лет после смерти дедушки и бабушки, после того, как тетя Лида и дядя Леша продали семейную квартиру и сложили деньги себе в карман, тетя Лида вложила дяде Леше в руки лезвие и он порезал вены, веря во всякую чушь – что в следующей жизни он будет Богом и надо побыстрее умереть. Сначала все жизнь с ума сводила, а потом убила… Все удачно…
Итак, я из семи потомственных военных, «генеральский» «подполковниковский» отпрыск… Генеральских детей тогда сильно прокалывали…
Мой репетитор по английскому
Я начала учить английским, когда мне было двенадцать по совету Яна Абдуловича Дажуху, отца моего одноклассника, помощника прокурора города по уголовным делам. В школе у меня начались проблемы с иностранным языком в пятом классе. Я была отличницей по всем предметам и только по английскому на грани тройки. Учительница по английскому, ненавистная Алла Григорьевна, на уроках кричала чаще, чем говорила и постоянно тарабанила по столу карандашом, чтобы никого ничему не научить. Чего соответственно и добивалась. Говорили, что она и стучала постоянно карандашом или ручкой по столу, чтобы никто на ее уроках ничего не выучил – так сложнее ученикам запоминать. Считалось, что если постоянно стучать во время ответов ребенка или объяснений, то внимание ребенка отключается и он перестает воспринимать информацию. Аллу Григорьевны называли за это «дятлом» и ученики не любили. Но кто еще будет преподавать английский в школе? Она внушила мне стойкое отвращение к инородному языку, его грамматическим конструкциям и чуждым словам. Ее в школе называли «дятлом» именно за постоянное «тарабание». В конце года она поставила мне скрепя сердце пять – даже не четыре, при условии, что я за лето подтяну язык… Я знала, что в следующем году пять мне уже не светит. Четыре, а то и три. Сама я понимала, что «три» – моя настоящая оценка. И меня с одноклассницей, троечницей Соней, мама которой была директором курсов повышения квалификации, отдали на те же курсы «повышения квалификации» для учеников – курсы английского…
Там я встретила свою учительницу английского языка. Первую и для меня единственную. Черноволосая кучерявая Виолетта Генриховна из жаркого Баку пришла на наш первый урок в зеленых мокасинах, льняной кофте без рукавов и отложным воротничком с низким вырезом и короткой прямой коричневой юбке, Ей было двадцать семь. Она вошла в небольшую аудиторию на втором этаже, слегка наклонив корпус вперед и оттопырив зад… и озарила наш убогий только русскоговорящий мир светом своих знаний английского, которыми они должна была делиться с нами! Она поставила на стол светлую кожаную недешевую сумку. Ее стиль в одежде сразу понравился моей маме, которая меня на эти курсы и привела.
Группа состояла из семи человек, меня, Сони, десятиклассницы Наташи Айвановой, двух старшеклассников из станицы Титоровки Сережи и Жени и замужней пары с десятилетним ребенком. Старшеклассники летом ездили каждый день по двадцать километров туда и обратно, потому что думали, что репетиторы в Краснодаре лучше. Уровень нашей группы бы начальный.
Виолетта Генриховна как раз подтверждала теорию Дарвина, что человек произошел от обезьяны. Ее тяжелая округлая нижняя челюсть, длинный плоский рот, тонкие губы, смуглая кожа, закрученные спиральками иссиня-черные волосы и манера говорить напоминали обезьянью, как в мультиках. Обезьян для мультиков однозначно срисовывали с нее… Кстати, ее подруга-одногруппница была директором этих курсов.
У Виолетты Генриховны была дочь Дана трех лет. Если Виолетта Генриховна была высокой смуглянкой, с вьющимися черными волосами и карими глазами, худой и тонкокостной, то ее трехлетняя дочь была абсолютно белокурым и белокожим пухленьким ангелом. Бывает же такое! Дочь пошла в мужа – невысокого, лысого, пятидесятишестилетнего учителя физкультуры уже на пенсии, который пригонял машины из-за границы, ремонтировал их, красил и продавал втридорога. Ее муж, Николай Владимирович, был старше Виолетты Генриховны на тридцать лет… Он был ровесником моей бабушки. И их пара вызывала во мне, подростке непонимание и изумление. Она – молодая красивая под тридцать, он – старый пенсионер шестидесяти лет, даже спортивное прошлое в пятьдесят шесть его уже не спасало.…
Николай Владимирович часто забирал Виолетту Генриховну с занятий на разных иномарках – поэтому все с курсов имели представление о ее личной жизни.
Как говорили у нас в семье – пятнадцать лет разница между мужем и женой – это еще приемлемо, двадцать – терпимо, тридцать – уже перебор. Это люди разных поколений, какие у них будут точки соприкосновения, о чем они вообще будут разговаривать? Что привлекало Виолетту в Николае Владимировиче? Этот вопрос не давал мне покоя… Но ответ был прост – деньги.
Курсы длились два знойных летних месяца. Троечница Соня курс не закончила, уехала с родителями на море отдыхать. После них я по английскому не знала ничего – что и предполагалось! Хотя что можно выучить за два месяца изучения языка? И моя семья решила, что мне надо продолжать образование у частного репетитора – самой Виолетты Генриховны, других достойных вариантов просто не было. Аллу Григорьевну я даже не рассматривала. Кто будет заниматься с «дятлом»? Репетиторствовала Виолетта Генриховна дома. Офис не снимала. Там я поближе познакомилась с ее семьей. Кстати, Женя и Сережа тоже стали ходить к Виолетте Генриховне на дополнительные по английскому в старших классах.
Виолетта – дома мама и бабушка называли ее по-дружески именно Виолетта или Ветка, а Николай Владимирович называл ее Виолетта Генриковна, коверкая отчество… Итак, Виолетта Генриховна жила в частном одноэтажном кирпичном доме с треугольной крышей. Угловом доме на пересечении тихих улиц, недалеко от центра. Рядом с кинотеатром. Этот дом построил ее муж Николай Владимирович для новой семьи после рождения их совместной дочери Даны. В доме была большая кухня, две комнаты – зал и по совместительству учебный класс и спальня.
Как я узнала потом из рассказов Виолетты Генриховны о себе самой моей маме и бабушке, она приехала в Краснодар получать высшее образование, поступила в государственный вуз на лингвистический факультет, тогда, да и сейчас, единственный в городе. В Баку у нее остались мать и младшая сестра-колясочница, инвалид детства. Ее отец был азербайджанцем, они с ее матерью рано развелись. Виолетта Генриховна, будучи студенткой, решила всеми силами остаться в Краснодаре, домой возвращаться ей было невмоготу. Тут подвернулся относительно богатый Николай Владимирович на крутой машине – крутые машины он менял тогда как перчатки, правда, он был женат и в браке у него было два сына двадцатилетний Митя и одиннадцатилетний подросток Толя, но Виолетту Генриховну его семейное положение не смутило. Она крутила с ним шашни со второго курса и сделала от него первый аборт. Пять лет она была его любовницей. Потом второй раз забеременела Даной и решила уже оставить ребенка. Все эти годы жена Николая Владимировича знала о его похождениях, когда она узнала о внебрачном ребенке, со скандалом от него ушла – Виолетта уже была на большом сроке. После рождения Даны Николай Владимирович на Виолетте все-таки женился – Дане было три месяца – первая жена уже все равно с ним развелась… Николай Владимирович изменял первой жене, потому что она переспала с врачом, лечившем Толю, чтобы якобы спасти ему жизнь. Его первая жена стала в его глазах шлюхой, и он ее так и не простил. Ей можно было изменять. И по правилам теперь Николай Владимирович мог жениться на женщине со смуглой кожей. Николай Владимирович женился на Виолетте.
Николай Владимирович наверняка решил на старости лет покрутить с «молодухой», почувствовать себя двадцатипятилетним, вернуть юность.
Виолетта Генриховна была не единственной его любовницей, еще об одной пассии она даже знала. Эта пассия сама «отвалилась», когда Виолетта Генриховна была на четвертом курсе.
Первый год моя семья еще могла оплачивать такого дорогого репетитора, как Виолетта Генриховна, репетитора оплачивал дедушка. Но его шабашки закончились и. соответственно, должен был закончиться и мой дополнительный английский. Поэтому с Виолеттой Генриховной решено было расстаться. Но тут случилось чудо – Виолетта Генриховна решила заниматься с такой умной девочкой, как я, бесплатно. В общем, повезло мне несказанно.
Николай Владимирович называл Виолетту Генриховну фригидной – сказывалась его старческая слабая потенция. Она была за ним замужем пятнадцать лет и сделала от него еще один аборт – мальчиком, Николай Владимирович боялся, что не успеет поднять еще одного ребенка.
Изменял ли Николай Владимирович Виолетте Генриховне в течение брака – думаю, изменял не скрывая. Со всем присущим ему цинизмом. Она кинулась на его деньги, чтобы остаться в Краснодаре… Он это знал… И относился к ней соответственно.
Виолетта Генриховна вкладывала огромные деньги в дом, который построил Николай Владимирович. Он его только построил, а ремонтировала и обставляла уже Виолетта. Она сделала кухню, выложила плиткой туалет с ванной, два раза поменяла мебель в зале-учебном классе. Спальню разделила на две комнаты – комнату для Даны и спальню поменьше. Как она говорила: – Зачем иметь большую спальню. Поспал и все! Все время мы проводим в зале, а женщины – на кухне. – На их большой кухне тоже можно было заниматься. Она любила высокие растения с большими листьями и не любила цветущие цветы – говорила, что листья очищают воздух.
Виолетта Генриховна за свой счет делала ремонт в их общем доме. Выкладывала итальянской плиткой совместный туалет и ванну. Вложив столько денег в ванну, Виолетта Генриховна сказала, что хотела в этой ванной комнате жить, ночевать и проводить уроки.
Виолетта Генриховна для практики языка старалась ходить на встречи с иностранцами, американцами, англичанами и австралийцами. Чтобы узнавать сленговые выражения, быстрее вспоминать слова, тренировать свою речь и лучше понимать на слух – она постоянно стремилась улучшить свой уровень языка, как и многие серьезные преподаватели.
Подруга Виолетты, хозяйка курсов, на которые я пошла после шестого класса, ходила к гостинице общаться с иностранцами, за практикой языка – у нее не было ни мужа, который бы ее остановил, ни детей. Муж и детей, кстати, так и не появилось…
На Николай Владимирович не отпускал Виолетту к популярной гостинице общаться с иностранцами, боялся, что ее перепутают с проститутками, которые также караулили у гостиницы иностранцев.
Дана пошла в языковую гимназию не рядом с домом. Там раньше учителем физкультуры работал Николай Владимирович. А учиться дочку Виолетта Генриховна отправила именно в языковую гимназию, о чем потом сильно пожалела. Потому что троечница Дана терялась на фоне умных или богатых детей. Она не была ни сильно умной, ни очень богатой. Только комплексов насобирала, а язык хорошо так и не выучила. Виолетта Генриховна обычно с гордостью говорила, что Дана знает язык на уровень preintermediate – ниже среднего, и этим уровнем дочери она даже хвасталась. Теперь сама Виолетта говорила, что языковые гимназии явно переоценены.
Виолетта Генриховна всегда любила готовить. Часто приглашала меня на пироги, легкие и не очень. Консервировала. Варила компоты. Николай Владимирович учил нас готовить глазированную свинину кусочками на сковородке. Потом ее рецепты с яркими фото часто публиковали в местной новостной газете. Рассказывала, как у нее даже жил настоящий американец.
Кстати сказать, через несколько лет Николай Владимирович с Виолеттой Генриховной все-таки развелся. Она повелась на его друга, высокого красавца-хирурга, оперировавшего Николаю Владимировичу катаракту сначала на одном глазу, потом на другом. Николай Владимирович их и познакомил. Виолетта Генриховна влюбилась в хирурга по уши, трезвонила всем о своей любви, позоря Николая Владимировича направо и налево, и не давала красавцу-хирургу покоя. О ее любви знали абсолютно все: соседи, друзья их с Николаем Владимировичем семьи, его взрослые сыновья от первого брака. Даже десятилетняя Дана предлагала маме развестись с папой и выйти замуж за Сергей Викторовича – так звали хирурга. Даже до этого дошло. В общем Виолетта позорила его, как могла. – Ну, шлюха, – говорил об Виолетте мой дедушка с протяжной интонацией, долго тянув [y] во втором слове и как бы разводя руками. Вот позору Николай Владимирович с ней натерпелся! Виолетта Генриховна думала, что накинула ему «плащ» и он вдруг перестал замечать, что творится кругом. А он, конечно, сидел и смотрел на все это. Но вдруг овдовевший хирург женился на другой… Виолетта Генриховна осталась с нелюбимым мужем… Она, естественно, не развелась с ним, а он не развелся с ней, отложив месть на потом!..
Но Николай Владимирович публичной обиды не простил и не забыл. Он подобрал Виолетту Генриховну на улице, отмыл, почистил, так сказать… Дал пропуск в Краснодар. Женился на ней, в конце концов… Дал ей хорошую обеспеченную жизнь и прописку. А она это не оценила. Кинулась на молодого, красивого, высокого и длинноволосого, талантливого и перспективного врача – полную противоположность старому, низкому лысому пенсионеру Николаю Владимировичу.
Николай Владимирович постриг Виолетту покороче, считал и забирал все ее деньги от репетиторства и начал строить планы мести. Через несколько лет, выпив таблетку с агрессивной раковой опухолью, уже с онкологией четвертой степени за пару месяцев до смерти он развелся с ней, забрал самое дорогое и любимое – дом, в который она вложила много кровных денег и сил, забрал ее прописку. Можно сказать, выгнал как собаку на улицу! Со стороны это выглядело, как будто Виолетта Генриховна бросила умирающего на смертном одре. Дом он отдал пронырливому младшему сыну Толе, который выплатил Виолетте Данину долю – за столько лет в доме, в который Виолетта вложила столько денег, ее доли не было. И последние часы жизни Николай Владимирович провел в своей первой семье, прося прощения у первой жены и получив его – первую жену, свою мать привел Толя. В доме Виолетты Генриховны теперь жил Толя и его семья. Точнее одна из семей – у него их было две, и в обеих были дети-ровесники, дочь и сын – Толя был весь в отца! Правда, один ребенок был не его, а миллионера, которому дети были не положены и который теперь содержал Толю… Но который это ребенок никто не знал… С таким отцом Толю ждала импотенция к тридцати.
После развода Виолетта Генриховна вернул себе девичью фамилию – Давиденко. Зачем носить фамилию предавшего и бросившего тебя мужчины.…. Фамилия в замужестве у нее был Новицкова. Мне всегда нравилось, как она ее переводила на английский – newtskova, а не novitskova. Ее перевод был не транслитератный, а смысловой.
Потом после развода она писала книгу о своей любви в надежде, что хирург ее когда-нибудь прочитает. Кстати, именно тогда Виолетта Генриховна втянула меня в литературу. У нее рано началась глаукома.
Я занималась с Виолеттой Генриховной шесть лет до первого курс университета, и эти шесть лет были наполнены счастьем изучения языка. Виолетта Генриховна – человек-магнит, к ней всегда хотелось возвращаться.
Лучше репетитора я не знала, и, сама уже став репетитором, всегда сравнивала себя с любимой учительницей и не выдерживала сравнения. «Лучшее враг хорошего» – это про нас. Лучшим репетитором была она, а хорошим я. Поэтому свое репетиторство по английскому я похоронила на много лет и в основном учеников набирала по основной специальности – математике. Пока сама Виолетта Генриховна не сказала, что мне можно репетиторствовать в своем районе – мы с ней жили на разных концах города. Дала свое добро! Благословила меня, так сказать!
Высшее образование с английским я не стала связывать, сама Виолетта Генриховна говорила, что надо быть специалистом со знанием языка, а на единственном очном лингвистическом факультете нашего города творился садомо гомор и мне там делать нечего – поступали за большие взятки, бюджетных мест было мало, и их занимали в основном «свои», договор стоил немерено, и моей неполной семье его было не осилить. Границы страны десять лет как открыли и все ринулись учить языки и уезжать за границу. Как думали многие, единственным лазом за рубеж будет язык. Такой трудноизучаемый английский. Потом они поняли, что можно уезжать за границу и не зная языка. А учить язык уже на месте. Но знание языка во многом облегчало жизнь иностранцам за пределами родины, помогало найти работу получше и поудобнее устроиться в жизни. Многие думали, что язык решит все их проблемы за рубежом. Потом поняли, что язык облегчает жизнь, но не решает проблемы.
Язык на довольно хорошем уровне я уже знала – шесть лет с Виолеттой Генриховной сыграли свою роль, и поэтому я пошла на популярный тогда, многочисленный и многобюджетный мальчишеский факультет информатики, на единственную специальность, подходившую мне по сдаваемым предметам – матмоделирование. Здесь в отличие от остальных специальностей было только два экзамена – математика и русский. И не было информатики, которую я совсем не знала и не готовила. Кстати, информатику я не знала тогда, ни знаю и теперь. Закончив, я должна была стать математиком-экономистом со знанием английского, как когда-то и было задумано!
Итак, я поступила в ведущий университет на факультет информатики и, увидев пригласительное объявление на доске с расписанием, решила предусмотрительно походить в Американский клуб для практики английского – хороший вуз предлагал такую возможность…
Когда я была на первом курсе, Виолетта Генриховна продолжала со мной заниматься. Но приревновала меня к Николаю Владимировичу – старый хмырь заигрывал со мной напропалую, приглашал кататься на машине, учил водить, сидя у него на коленках… Такой ребенок, как я, тогда не увидел в этом ничего особенного. От Виолетты Генриховны он это не скрывал, как обычно, поэтому она быстро и тактично прекратила наши занятия – и правильно сделала, я бы на ее месте поступила бы точно так же. Изучение языка я планировала продолжить в Американском центре своего вуза. Как говорила сама Виолетта Генриховна: – Не надо портить отношения с человеком, предавшим тебя, надо просто самой знать, с кем ты имеешь дело… – Отношения со мной она не испортила…
Итак, я училась на первом курсе и по средам и понедельникам решила посещать американский клуб.
До этого я только один раз общалась с настоящей американкой у Виолетты Генриховны. К ее знакомой на лето приехала американка Джессика Рэбитс, или просто Джес, Джесси…
История Наташи Айвановой
Решила рассказать историю Наташи Айвановой из моей первой и единственной группы английского здесь. Я ее плохо знала, в основном из рассказов Виолетты Генриховны и слухов «о той самой Наташе с географического факультета, покорившей Америку» – Виолетта старалась поддерживать отношения со всеми своими учениками, особенно из стран изучаемого языка и часто мне рассказывала о ней…
Наташа Айванова – натуральная блондинка, в группе ее считали очень красивой – маленькие серые глаза, нос картошкой, небольшой рот, очень худая. Ее рост тогда был уже метр семьдесят два, и она могла еще вырасти. В группе муж из семейной пары, не помню, как его зовут, называл ее просто красавицей. Ее называли «львицей» и говорили, что у нее был инцест с дедушкой под наркотическими веществами, но она ничего не помнила. Ее пятки были очень плоскими…
Наташа Айванова после школы поступила на географический факультет. После четвертого курса она уехала по студенческой рабочей программе в Америку, где ей очень понравится. После пятого курса, уже защитив диплом, она опять поехала в Америку по студенческой программе, нарушив правила программы, что можно уезжать только после четвертого курса, не закончив образование. Для поездки по таким программам нужна кругленькая сумма, которую Наташа набрала, разменяв квартиру матери с двухкомнатной на однокомнатную. Итак, она уехала после пятого курса, только защитив диплом, в жаркий Лос-Анджелес поближе к океану и там устроилась работать фотомоделью. Диплом об окончании высшего образования она забрала через пятнадцать лет, уже легально вернувшись в Россию, тогда же она растворила матери онкотаблетку, вызывающую рост раковых опухолей различного вида, и поставила себе из-за матери гейзер. Через пятнадцать лет она также будет работать моделью и официанткой – подрабатывать на вечеринках у звезд Голливуда. Жить она будет в совместных квартирах, которые будет снимать с другими моделями и официантами. Будет встречаться то с одним молодым человеком, то с другим. Уже после сорока после смерти матери Наташа получит небольшое наследство, но оно будет мизерным в Америке из-за высокого курса доллара. В России в Краснодаре это однокомнатная квартира, а в Америке – даже не комната в коммуналке. Наташа вступит в ипотеку для покупки однокомнатной квартиры, продав однокомнатную квартиру матери в России. Некоторые говорили, что в Америке она стала проституткой…
К сорока все еще будет не замужем и бездетной. Как я уже сказала, в сорок она вступит в ипотеку в Америке. Зато фото ее со всемирно известными знаменитостями, актерами и музыкантами, которым она прислуживала, разносила напитки на элитных мероприятиях, иногда вручала статуэтки на разных церемониях вручения, часто будут украшать ее новостную ленту в социальных сетях. В сорок ни семьи, ни детей – ипотека на много лет вперед.
Наташа Айванова станет знаменитостью на своем географическом факультете – ее «история успеха», знакомство со знаменитостями будет вдохновлять многих девушек вуза покидать Россию в поисках лучшей доли. А мы все надеялись, глядя на ее фото с чужими позолоченными наградами-статуэтками, что в Америке в сорок ее все-таки хоть кто-то «подберет» или хотя бы ребенка сделает… и ее не будут только «таскать» и передавать из рук в руки и американские мальчики и русские…
Джессика Рэбитс
С Джес Рэбитс я познакомилась в четырнадцать. Она, как и большинство американок, о чем я узнаю намного позже, была достаточно полной. Джес была светловолосой и синеглазой, с узким лбом и очень короткой стрижкой «под мальчика». С постоянной улыбкой в крупные ровные тридцать два зуба. В Россию она приехала на пару месяцев на каникулы. Она уже встречалась с русским мальчиком и ходила по гостям – частные и школьные учителя и репетиторы английского любили потчевать ею своих подопечных. Ростом она была, как и я, – метр шестьдесят четыре, только в свои девятнадцать в три раза шире. В Америке Джес играла в хоккей. Она уже жила половой жизнью с русским мальчиком Леней – он недавно лишил ее девственности – девственности она приехала лишаться в Россию. Она называла его Леонидом, а не Леней и, наверное, этим превозносила его в своих глазах и его собственных. Я несколько раз видела этого Леню в молодежных организациях с младшей сестрой. Это был очень высокий и очень худой длинноносый брюнет двадцати трех лет. Его родители работали в администрации, поэтому он был активным членом молодежных организаций. Я его знала из детского лагеря, куда ездила с той же одноклассницей Соней, куда опять же попала через ее маму-директора. Признаюсь, Леня мне не нравился и казался неприятным. Мне было четырнадцать, и Джессика была на пять лет меня старше. Небольшая разница – подумаю я сейчас, но тогда это была пропасть.
Виолетта Генриховна пригласила Джес домой. Джес пила чай у них дома на кухне. И Николай Владимирович предлагал ей налить чай в сахарницу. А не наоборот. – No, thanks , – сказала Джес рассмеявшись. Она любила сладкое.
– Можно потрогать настоящую американку? – спросила я ее тогда и пару раз слегка сдавила ее полное плечо… Ее плечо не отличалось от всех остальных полных плеч. Джес только рассмеялась – она чувствовала себя звездой среди англоговорящих русских.
У Джессики было два старших брата, самый старший уже был женат и имел дочь – Джессика обожала племянницу и постоянно корила брата, что тот плохо обращался с женой: – Если бы я была его женой, я бы уже от него ушла. – Кстати, жена брата Джессики действительно ушла от него через несколько лет.
Перед поездкой Джессика растворила таблетку с раковой опухолью в чай матери, которая ее «продавала» в детстве, «дубинила» медикаментозно, «продавала» ее мозги и знания. Медикаментозно тупят – продают знания своих детей, дают таблетки, тормозящие интеллектуальное развитие. Так Джес отомстила матери, как говорится. Убив ее, но отсрочив ее смерть на долгие годы… На самом деле ее мать умерла именно тогда, в тот день, когда Джессика растворила в ее чае таблетку с раком. В ее организм попал яд, который уже никогда ее организм не покинет и когда-нибудь обязательно вызовет смерть. В наш цивилизованный век медицины убийства стали более гуманными и отложенными во времени. Хотя гуманными ли?
Итак, Джессика растворила матери в чае «раковую опухоль» и поехала в Россию лишаться девственности. Попала на Леонида, все сложилось удачно, девственности лишилась. Дурное дело – нехитрое…
Джес понравилась дочка Виолетты. Джен писала Виолетте Генриховне потом сообщение, что Дана «sweet and smart» – милая и умненькая.
Потом Джессика еще долго писала Виолетте Генриховне интересные, длинные письма, которые мы вместе читали, подчеркивая слэнговые выражения. Виолетта их даже заучивала. Терпению Джес не было предела – нам с ней очень повезло!
Потом мы ездили ко мне на дачу, там собирали ягоды и нюхали цветы. Джес очень нравилось, что эта дача построена на «моем глазе» – за эту дачу мне потом закроют глаз, я ослепну или буду плохо видеть одним глазом. Еще до моего рождения дедушка подписал, что «продаст» глаз один глаз внучки и ему дали деньги на покупку этого участка, а дом они с бабушкой построили сами. Джес очень льстило, что родственники продают органы, которые им не принадлежат, детей и внуков – это обеляло ее в собственных глазах и делал ее поступок – чай с опухолью матери – менее преступным.
Кстати, Джессика до сих пор общается с Виолеттой Генриховной, и поэтому я знаю, как сложилась ее судьба. Она вскоре рассталась с русским мальчиком Леней – любовь по переписке не сложилась. Потом вышла замуж за русского мальчика в Америке Ваню, он был то ли детдомовский, то ли усыновленный. Родила от него дочь, но он к ней плохо относился, и они развелись. Потом Джессика опять влюбилась и вышла замуж… за Эмили. Я видела ее приглашение на свадьбу в социальной сети. И они вместе стали воспитывать дочь Джессики от первого брака.
Лесбийский брак был воспринят моими знакомыми и родными по-разному.
– В этом есть что-то противоестественное: женщине любить женщину, – оценила ее поступок моя двоюродная сестра словами своего мужа. – Это как болезнь. Это физиологическое.
– Представляешь, как этот Ваня к Джес относился, что после развода с ним она стала лесбиянкой? – сказала моя мама, двадцать пять лет в разводе с папой.
– Какие американцы все-таки свободные! – сказала Виолетта Генриховна. – У них возможны однополые браки! Все-таки России до Америки далеко!..
Итак, имея небольшой положительный опыт общения с англоговорящими американцами, я на первом курсе впервые переступила порог Американского центра…
Автор публикации
