­Станко встретил Алену в аэропорту Белграда и сразу удивил ее, сообщив, что в Нови-Сад они поедут на его автомобиле.
– Ты еще молодой, но уже при машине! – поразилась девушка.
– Видишь ли, – улыбнулся Станко. – У нас с этим как-то проще. Я всего лишь немного поднапрягся, заработал, сэкономил и купил.
Выйдя из здания аэропорта в парковочную зону, они уселись в его автомобиль. Машина выехала на довольно свободную автостраду.
– Мы через Белград поедем? – спросила Алена.
– Зачем? Мы в Белграде еще побываем, и в Загребе тоже, и в Любляне, и в Дубровнике. У нас столько красивых городов, что у тебя глаза будут все время то разбегаться, то опять собираться вместе.
Алена выглянула в окно и полюбовалась ухоженными полями. Что на них росло, она разглядеть не успевала, но даже одного взгляда хватало, чтобы понять, что с сельским хозяйством в Югославии все хорошо.
«А вот у нас все иначе. Молодежь из села бежит в города, остаются только старики и алкаши. Что дальше-то будет?»
Впрочем, эти мысли сразу улетучились. Сейчас ей казалось, что все, что произошло с ней недавно – инцидент в магазине, исключение из Университета, насилие на лесной поляне, кровопотеря от гормональных таблеток и последующее нежелание жить – осталось где-то далеко в другой жизни, было лишь кошмарным сном или просмотренным кинофильмом о том, что произошло с кем-то другим.
До Нови-Сада они доехали довольно быстро. На въезде в город серб оставил машину возле универсама.
– Пошли закупаться. Мы же сегодня праздник отмечаем – твой приезд.
В торговом зале Алена испытала настоящий шок. Полки буквально ломились от множества продуктов в ярких разноцветных упаковках. И – не было очередей! Вообще не было! Лишь несколько покупателей лениво бродили по залу, разглядывая все это изобилие со скучающим видом.
– У нас бы мгновенно набежала толпа и все это смела. Почему этого не происходит здесь? У людей мало денег?
– Дело не в том, что мало денег, а в том, что все знают им счет, – пояснил Станко. – Не спешит никто с ними расставаться. Сегодня у меня все хорошо, а завтра по каким-то причинам мне бы пришлось уйти с работы. Не факт, что я быстро найду такую же, где меня все устроит и я всех устрою. Придется неопределенное время сидеть на пособии, а на него особо не разгуляешься.
Алена не поверила своим ушам:
– Какая еще безработица?! У вас же тоже социализм!
– У нас совсем другой социализм. Он не лучше и не хуже. Просто – другой.
Девушка вспомнила заводские районы Ленинграда. На проходных каждого предприятия висели огромные объявления с перечислением профессий, на которые требуются работники. Заводы даже были готовы сами обучать новичка и платить все это время зарплату, потому что при плановой экономике люди на производстве всегда нужны. А здесь наполовину рыночная экономика, нечто среднее между СССР и Западом. Ладно, любопытно будет на все это дальше посмотреть.
Вместе со Станко они набрали полную коляску всевозможной снеди, дополнив ее парой красивых бутылочек вина. После оплаты девушка-кассир поблагодарила их за посещение универсама и пригласила приходить еще.
«Видела бы это раздраженная озлобленная Люба!»
Алена также обратила внимание на то, что и покупатели неизменно говорили кассирше «Спасибо!». Ранее она такое наблюдала крайне редко.
Но все это сочетается со страхом людей потерять работу, что, судя по словам Станко – проблема весьма серьезная.
– Станко, а ты кто по убеждениям? Что тебе больше нравится: социализм или капитализм? – поинтересовалась девушка, когда они вышли из универсама и сели в машину.
– Если честно, меня эти «измы» не волнуют, – усмехнулся Станко. – У каждой из экономик есть как свои преимущества, так и недостатки. Для того, чтобы определить, какое устройство более правильное, потребуется еще как минимум столетие. А по убеждениям я – серб.
– Так это же не убеждения, а принадлежность к народу!
– А почему принадлежность к народу не может быть убеждениями? Нет, я не какая-нибудь националистическая сволочь вроде хорватских «усташей» во время Второй мировой или каких-нибудь бандеровцев, прибалтийских «айзсаргов» или «железной гвардии» в Молдавии. Но гордиться принадлежностью к своему народу я же имею право! Тем более, что у нас почему-то всегда продажное правительство, которое пытается у нас, сербов, это вытравить. Когда-нибудь вы у себя тоже это поймете и вместо разных там «измов» будут с гордостью говорить о своей принадлежности к русскому народу, объединенному своей национальной идеей.
– Странно, – задумчиво сказала Алена. – А нам все время внушают, что водораздел проходит по идеологии: «капитализм-социализм», «красные-белые», ну и так далее. А оказывается, что и другая плоскость есть.
– Еще как есть! Вот возьмем Восточную Европу. Вы со своих союзников по Варшавскому блоку и СЭВ разве что пылинки не сдуваете, за свой счет промышленность у них построили и, наверное, благодарности ждете? Фигушки! Потому что все эти страны при определенных обстоятельствах поведут себя, как конченые проститутки. Во время войны солдаты оттуда воевали против вас в составе вермахта: и чехи, и словаки, и румыны, и все прочие, включая поляков. И наши хорваты со словенцами туда же. Лишь мы, сербы, с самого начала сражались на стороне России, хоть и на своей территории. Все до одного, среди нас эсэсовцев не было. Потому что не в «измах» дело, а в мировоззрении народа. И в случае войны сегодня эти ваши «союзники» мгновенно бы разбежались, либо перескочили на ту сторону. Да и в некоторых ваших «союзных республиках» настроения такие же, сам видел, когда мы с Серго в Риге побывали. Лишь мы бы встали с русскими плечом к плечу.
– Но ведь Тито…
– Тито не серб. Да и плевать нам на него. Мы бы не стали ждать, какую позицию займет власть, с которой нам никогда не везло.
На этом их разговор о политике закончился, потому что машина подъехала к пятиэтажному панельному дому, где жил Станко.
После душа с дороги, вкусного обеда и двухчасового отдыха югослав предложил своей невесте прогуляться по городу.
Нови-Сад Алену восхитил, точнее, не весь город, а его центр. Она увидела классику готической архитектуры: разноцветные дома в два и три этажа, соборы разных конфессий, и все это великолепие дополнялось булыжными мостовыми. Перейдя по мосту через широкую реку, молодой человек и девушка вышли к подножью крепости Петервараден, к которой поднималась закрученная спиралью дорога, вымощенная теми же булыжниками и сжатая средневековыми стенами, которые иногда сменялись небольшими каменными постройками.
– Невероятно! – выдохнула Алена.
Но еще эффектнее оказалась панорама города при взгляде со смотровой площадки, на которую они попали, поднявшись наверх.
Таким вот заполненным впечатлениями оказался для Алены ее первый день в Югославии.
А на следующий день Станко повез девушку в деревню к своей тетушке – знаменитой на весь мир предсказательнице Злате. Там же он собирался представить Алену великому маэстро гипноза Зорану Гораждичу, который тоже в этот день должен был навестить Злату.
До провидицы ничем не отличался от остальных в деревне – обыкновенный скромный сельский домик с сеновалом, курами и довольно апатичной собакой. Как рассказал по пути Станко, слепой Злате вести хозяйство помогали односельчане.
Невысокая сухощавая женщина преклонного возраста узнала Станко по его шагам.
– Ты привез свою невесту? – спросила она по-русски.
Подойдя близко к Алене, Злата несколько раз провела ладонями возле ее лица, а затем одобрительно кивнула:
– Подходите вы друг другу. А ты недавно какие-то беды претерпела, зато все они уже позади и больше не повторятся.
Алена особо не удивилась. Ведь Станко мог Злате рассказать о ней раньше. Но ей было интересно, что слепая провидица скажет о ней еще. И нашла в себе решимость обратиться к ней с такой просьбой.
– Есть у тебя подруга, хорошая, верная. Вам надо друг за друга держаться.
Понятно, это про Настю. Но особой оригинальности в сказанном не было.
Между тем, пожилая женщина продолжила:
– И будет у вас еще третья. Ты с ней уже встречалась. Я вижу: вы с ней на лестничной площадке стоите, и она какую-то коробку в руках вертит, а потом ты туда руку засовываешь.
– Как?! Валя Белихина – наша с Настей подруга?! Да в жизни такого не будет! Она же вообще… черт знает что!
– А ты не спеши с выводами, девочка. Может, и не такой плохой она окажется, как ты сейчас думаешь. Какие-то странные вещи вокруг этой девушки творятся и будут твориться. Я вот смотрю вперед – там она на вид та же самая. А если вглубь заглянуть, то внутри себя это уже не она, а совсем другой человек.
– Да как же такое может быть, тетушка Злата? – удивился Станко. – И она, и одновременно – не она? Это же как в рассказе про доктора Джекила и мистера Хайда.
– Ладно, не бери в голову, – ответила Злата. – Что нам всем до нее? А вот невесту твою я обещала Зорану представить, помнишь? Так он здесь. Зоран, выходи к нам!
Когда из соседней комнаты вышел Гораждич, Алена прямо впилась в него глазами. Еще бы – это же знаменитый на весь мир мастер гипноза, о нем даже в «Науке и жизни» она читала. И вот теперь у нее появляется шанс стать его ученицей.
Выглядел же он вполне обычно, отчасти напоминал земского врача чеховских времен. Бородка, очки, добродушный взгляд.
После церемонии знакомства Зоран Гораждич, который, кстати, говорил по-русски так же прекрасно, как и Злата, выразил готовность поговорить с Аленой наедине, чтобы выяснить ее изначальную предрасположенность к тому делу, которым она захотела заняться.
Вместе с ним девушка ушла в другую комнату, а Злата и Станко пошли во двор. Вскоре оттуда раздались удары топора и треск дерева – парень колол дрова.
Разговаривал Гораждич с Аленой около часа, а потом окликнул Злату.
– Ну что? – спросила ясновидящая.
– Уникальная девушка, – ответил Зоран. – Если терпения у нее хватит, то ее ожидает большое будущее.
У Алены, которая уже научилась понимать отдельные сербские фразы, радостно ойкнуло сердце. Она поняла, что знаменитый гипнотизер готов заняться ее обучением, притом – не только из уважения к просьбе Златы. Что-то он сумел разглядеть и в ней самой. Неужели изначальные способности к такому непростому ремеслу, как гипноз?
«Как удачно начала поворачиваться моя жизнь!», – подумала она.
Во время обратного пути в Нови-Сад она пребывала в радостном возбуждении. Вечером они со Станко отметили праздничным ужином успех ее знакомства с Гораждичем.
А на следующий день жених повез ее в Белград и провел по центру города. Архитектура зданий главной улицы чем-то напоминала Невский проспект. Остатки крепости Калемегдан Алену особо не впечатлили. На обратном пути они заехали в Земун – маленький северный пригород Белграда, сохранивший старинный облик.
На следующие дни в планах у Станко стояли Загреб, Дубровник и Любляна, но вдруг в их жизнь ворвалось событие, которое изменило весь расклад.
Это был телефонный звонок. Станко сообщили, что Злата при смерти.
Оставив Алене ключи от квартиры, он умчался и вернулся домой только через сутки мрачный и подавленный. Девушка даже не встретила его главным вопросом – все было ясно и так.
Станко уселся в кресло и уставился перед собой в одну точку. Алене было знакомо это состояние. Она подошла сзади, приобняла его и сказала:
– Я очень сочувствую горю твоей семьи, но понимаешь… Рано или поздно это случается с каждым человеком.
– С каждым, но не со всеми одновременно, – непонятной фразой ответил серб.
Наступило молчание. Потом Станко, на что-то решившись, тряхнул головой и произнес:
– Все-таки не получится у нас избежать этого разговора.
– Станко, ты о чем? – спросила Алена, холодея от нехорошего предчувствия и неосознанно перебирая в голове варианты той неприятной новости, которой он ее собирается огорошить.
Но меньше всего она ожидала услышать то, что он сказал.
– Алена, я знаю те предсказания Златы, которые она больше никому не поведала. Перед смертью она их подтвердила, и это совпадает с новостями из большой политики. Короче… Мировая ядерная война. Очень скоро. Никто не уцелеет.
– Но почему?! – выкрикнула Алена. – «Разрядка» же идет! Мы с американцами теперь чуть ли не лучшие друзья! Встречи, делегации, культурные обмены, в космос вместе летаем. Мы все время о них хорошо говорим, а они – о нас.
– Это внешняя сторона. Но базы в Тебризе и Мешхеде уже строятся, а СССР готовит свой ответ. Перед восемьсот двенадцатым годом вы с Наполеоном тоже были лучшими друзьями. И с кайзером перед девятьсот четырнадцатым. Да и Гитлером перед двадцать вторым июня ничто особо беды не предвещало. Такого рода кризис развивается медленно, мало заметно, словно тучки тихо собираются на синем небе, а потом вдруг становится подобен грозе. Но в шестьдесят втором году все разрешилось мирно. Сейчас, увы, так уже не будет.
– Что тебе сказала Злата? – спросила Алена упавшим голосом.
– Все это она говорила мне и раньше. А сейчас… Она почему-то перед смертью увидела мир недалекого будущего глазами Мохаммеда Идриса, алжирца из города Сетиф.
Станко замялся и закончил:
– Но я бы не сильно хотел тебе это пересказывать в подробностях.
– Нет, ты уж давай, раз начал, – заупрямилась девушка. – И вообще, любая неопределенность хуже плохой определенности.
Без особого энтузиазма югослав начал рассказ о будущих событиях, которым предстояло наступить уже скоро.Алжир – страна нейтральная, поэтому его не затронула ядерная дуэль между противоборствующими сторонами. О начале мировой войны его жители узнали из срочных сообщений местного радио и телевидения, ради которых были прерваны телевизионные и радиопередачи.
Менее чем за час Сетиф превратился во что-то, напоминающее встревоженный пчелиный улей. Жители высыпали на улицы и устремились к центральной площади. Там они, бурно жестикулируя, принялись обмениваться впечатлениями от услышанного. Звучали две противоположные точки зрения.
Первая – «мы не воюем, нас никто не будет бомбить, беда обойдет нас стороной».
Вторая – «планета одна, а это означает, что погибнут на ней все».
Те, у кого на тот момент за границей находились близкие, бросились им звонить. Но связь с Европой полностью прервалась. Телевизор не показывал европейские каналы, они сменились дрожащим серым полотном на телеэкране, а на частотах европейских радиопередач был слышен лишь монотонный треск.
Невероятное облегчение горожане почувствовали лишь тогда, когда метеобюро сообщило, что с момента начала войны ветер в Европе остается южным, то есть, тучи радиоактивной пыли от уничтоженных городов не направляются к Африке, а уносятся в противоположную сторону. Но мало кто подумал о том, что рано или поздно направление ветра сменится.
Те, кто только что приехал из столицы Алжира, пересказывали рассказ рыбаков, вернувшихся с лова в Средиземном море. С их траулера время от времени был слышен гул проносящихся военных самолетов, а откуда-то издалека доносились раскаты взрывов: вступили в схватку корабли воюющих сторон.
Из столицы приходили и другие вести. Там люди видели, как на центральной площади стояли рядом и о чем-то тихо разговаривали посол Великобритании и советские специалисты-инженеры. Их страны принадлежали к противоположным военным блокам, которые сейчас уничтожали друг друга. Позже стало известно, что потом англичанин вернулся в свою резиденцию и покончил с собой, приняв яд.
А через полтора месяца алжирцы осознали, насколько иллюзорной оказалась их надежда на то, что их страну и континент минует общая беда. Появились первые заболевшие с непривычной симптоматикой. Ранее совершенно здоровые люди начали кашлять или мочиться кровью, другие мучились желудочными резями, у третьих не прекращался кровавый понос. И у всех них стремительно выпадали волосы. Вскоре появились первые умершие.
Больницы по всей стране были переполнены, люди лежали не только в коридорах, но и на лестничных площадках. А маленькая больничка Сетифа даже вместе с прилегающей к ней амбулаторией не могла вместить и части нуждающихся в срочной медицинской помощи. Тогда мэр города принял решение использовать для этих целей и соседнее здание школы, которое тоже стремительно заполнилось, хотя и отток был немалый, но лишь в одну сторону: ежедневно похоронный грузовик забирал все новые партии умерших, и с каждым днем эти партии увеличивались.
Врачи работали на износ и даже не успевали уходить ночевать домой. Но и их силы были на пределе, и они так же заболевали и умирали. Анализы крови теперь брать перестали, потому что было и так ясно, что цифры там совершенно жуткие.
Трупы все чаще находили на улицах. Те, кто побывал в столице, рассказали, что там еще хуже.
А еще появились беженцы из Европы. Фрегат ВМС Алжира наткнулся на терпящее бедствие судно с албанцами, спасавшимися от радиации. Их спасли, а потом часть из них разместили в Сетифе, предоставив им в одном из многоквартирных домов освободившиеся после смерти жильцов квартиры. Остальные жильцы этого дома, да и соседних, албанцев сторонились: вдруг занесут какую-либо заразу.
Но то, что они занесли, оказалось даже хуже заразы.
В одной из квартир этого самого дома жила алжирская семья, в которой старшим был дедушка Юсуф, еще крепкий орешек. Но однажды утром он не вышел к завтраку. Зашедшая в его комнату внучка тут же с криком выбежала обратно. Ее родители бросились в комнату.
Кожа мертвого старика во многих местах была, казалось, состругана рубанком. Внучка в момент своего прихода в комнату успела заметить на его теле несколько черных точек, которые тут же начали быстро перемещаться и исчезли в щелях в полу.
Клопы-мутанты!
Действие радиации не привело к увеличению их размера, но сделало их во много раз агрессивнее и прожорливее за счет ускоренного метаболизма, а также обеспечило выработку яда, смертельного для человека. К химикатам клопы оказались не чувствительными, обработка этой квартиры и соседних не привела к их гибели. На следующую ночь в одной из квартир в другом крыле дома они убили целую семью.
Занести этих монстров могли только албанцы. Разъяренная толпа алжирцев, вооруженных обрезками арматуры, двинулась к злополучному дому. Путь им преградила цепь вооруженных солдат, которым пришлось даже стрелять в воздух, только так им удалось остановить, а после разогнать толпу.
Всех жильцов дома, албанцев и алжирцев, выгнали из здания, в котором сразу после этого все помещения были выжжены из огнеметов. Бывших жильцов изолировали на огромном пустыре за городом, туда им подвезли воду, еду и полевые кухни, а самое главное – палатки. Временный лагерь был обнесен колючей проволокой.
Впрочем, многие горожане не сомневались, что клопы-мутанты успели попасть и в другие здания, где скоро дадут о себе знать. Так оно и случилось. Все новые семьи становились жертвами прожорливых насекомых.
Между тем, лечить последствия радиации стало уже нечем. Лекарства закончились, а подвозить их было неоткуда. Карточная система распределения продуктов начала давать сбои: несмотря на урезанную норму выдачи, продуктов становилось все меньше, хотя количество умерших ежесуточно росло.
Алжирские власти поддерживали непрерывный контакт с правительствами других стран, которые не участвовали в ядерной дуэли и поэтому уцелели. А это вся Африка, вся Южная Америка и большая часть Азии. И везде происходило нечто похожее, хоть и с разной степенью интенсивности – в зависимости от удаленности от Европы и североамериканского континента.
Небо уже ни одной минуты не было синим, а все больше напоминало серый мутный экран, сквозь который еле проблескивало еле различимое солнце. По мере того, как этот экран все больше мутнел, было ясно, что настанет день, когда солнца уже не будет видно, а значит, впереди ядерная зима, которая не оставит биосфере Земли никаких шансов на дальнейшее существование.
В молодости Мохаммед Идрис участвовал в войне за независимость Алжира. С той войны у него остался пистолет. Он жил один, был вдовцом, двое сыновей до войны уехали на заработки во Францию, где вряд ли могли уцелеть. В последний день своей жизни Мохаммед ненадолго вышел из своего дома и прошелся по городу.
Сетиф словно вымер. То и дело Идрис натыкался на трупы, которые уже никто не подбирал. Людей на улицах не было. Лишь иногда пробегали одичавшие псы, которые наверняка уже подверглись мутации. На людей они пока не нападали, но было понятно, что это еще впереди. Вернувшись домой, Мохаммед достал пистолет, немного подержал его в руках, а потом произвел последний в своей жизни выстрел.
На этом моменте повествование Златы обрывалось.

Закончив свой рассказ, Станко взглянул на Алену с тревогой. Как она все это воспримет?
Но девушка выглядела на редкость спокойной.
– А ведь я догадалась обо всем этом раньше. Мы с одним парнем пошли в поход и заблудились в ночном лесу. И нам обоим там было видение из будущего. Вдруг лес стал мертвым, состоящим из обломков сгоревших деревьев, была и воронка от ядерного взрыва. А еще к нам приближались какие-то звери, чтобы нас сожрать, мы их толком не разглядели, только слышали вой. Потом все это пропало, картина стала прежней, но мы-то догадались, что это может значить. А недавно Настя, моя подруга, рассказала, что она со своим знакомым видели примерно похожее, только среди белого дня и в центре Ленинграда.
Алена подошла к окну, выглянула из него, потом развернулась и продолжила:
– Знаешь, Станко, я ведь смерти не очень-то боюсь. Когда-то она приходит к каждому. Но в этой ситуации паршиво то, что все уже предопределено, а это слишком похоже на ощущения человека, приговоренного к казни и примерно знающего ее дату. И мне мысль поневоле приходит: а зачем теперь все? Зачем учиться у Гораждича гипнозу, замуж за тебя выходить, детей рожать, да и вообще любые планы строить? Если осталось совсем уже мало времени до того, как…
Она резко оборвала свою фразу и замолчала.
– Посмотри, – сказал Станко и сложил лист бумаги в виде детского самолетика, потом сделал еще один, распахнул окно и запустил оба. Ветер их тут же подхватил и куда-то понес.
– Я не знала, что в Югославии тоже принято мусорить на улицах, – грустно улыбнулась Корневская.
– Алена, я православный, как почти все сербы, – произнес Станко. – Поэтому я знаю, что когда нас с тобой не станет, наши души покинут этот мир легко-легко и вот так же упорхнут, как эти два самолетика. Туда, куда не долетят никакие ракеты и плутониевые бомбы, где невозможна никакая ядерная война. И если мы с тобой за тот небольшой срок, который нам пока еще отпущен, сумеем не растерять друг друга в пути, то наши души тоже отправятся в эту дорогу вместе, и никакой ветер не разнесет их в разные стороны.
Эти слова на Алену подействовали. Она посмотрела на Станко так, словно он ей только что открылся с какой-то новой стороны.
– Что ж, молодец, умеешь девушку утешить, – сказала она чуть более бодрым голосом, но без тени улыбки. – Попробуем остаток жизни прожить с этим знанием. Посмотрим, что получится.
– Видишь Алена, я в тебе не ошибся! – радостно сказал серб. – Считай, что мы с тобой приняли решение и как бы камень с души сбросили. Будем жить дальше как ни в чем не бывало, и кто знает – вдруг свершится какое-нибудь чудо, и будущее изменится.
– Хотелось бы поверить в такое чудо, да что-то не получается, – проговорила девушка.
– Поэтому и проживем все оставшееся время так, чтобы каждый день для нас был, как год, – предложил югослав.
Когда этот невероятно тяжелый разговор закончился, оба вздохнули с облегчением. Станко мягко перевел его на другую тему.
Кроме них и еще нескольких человек, мало кто знал, что срок, отведенный человечеству для существования, подходит к концу, а невидимый зловещий метроном неумолимо отстукивает мгновения, которых остается все меньше и меньше.
Скоро счет пойдет на месяцы, потом на недели, на дни. Потом настанет день, когда это будут уже часы.
Потом минуты…

————————-

Конец первой книги.