Фрагменты бытия. Сборник стихов. – Донецк, 2021.- 152 с.

Александр Кучерявый 4 июля, 2021 Комментариев нет Просмотры: 494

Александр Кучерявый
Из сборника «Фрагменты бытия»

Из «Фрагментов природы»
Осеннее камлание
Белое небо, да синие тучи,
палые листья, да ветер колючий,
скалы седые, увядшие кручи,
осень, ты мой клинический случай.
Строгих морщинок лучи золотые,
осень, тропинки, и мы – молодые
пляшем, листву растревожив ногами,
пляшет душа без причины нагая.
Пляшет огонь на рассохшихся ветках,
как на костях череды наших предков.
Вальс исполняет с искрами ветер,
словно камлает в мерцающем свете.
Необъяснимы смыслы созвучий,
тени деревьев, словно в падучей.
Мечутся дико на периферии
света и тьмы – старики, молодые.
И на последней искрящейся ноте,
как на последнем паденье-полёте,
замерли красным обветренным утром
и растворились в тумане попутном.
Кто же вы, призраки ночи осенней?
Пращуров сны, миражи поколений?
Я, поджимая с тоскою колени,
брежу огнём колдовских песнопений.

Причуды погоды
Под лампой белеет пустой черновик
за окнами тает, грустит снеговик,
под стонущий ветер ему не уснуть,
а слово никак не найдёт верный путь,
и скомкан с бумагой отчаянный крик.
К такой непогоде ещё не привык
раскидистый тополь: под ветром дрожит,
царапает в окнах рисунок-испуг.
А губы дрожат и баюкают вслух
белеющий ночью пустой черновик,
и тает, и тает смешной снеговик…

Из «Фрагментов снов»
Ты – муза
Под звон цикад, шум автострад,
при свете звёзд, огне лампад,
в дыханье ветра и груди,
в неизмеримости пути,

в огне любви и городов
под запах смерти и цветов,
за жаждой жизни и воды
всегда, единственная – Ты.

Звенишь мечтою и мечом,
волнуешь взглядом и плечом,
бросаешь в дрожь и бездну мук,
с рассветом – враг, с закатом – друг.

Непредсказуемо проста,
полна и, всё-таки – пуста.
То – обнимая, то гоня
Ты – муза грешная моя.

Сага
Поддавшись страсти жаркой мигу,
за чередою дней, ночей
листаю колдовскую книгу,
я – сын всего и внук – ничей.
Клубится сумрак в час рассвета
на склонах, где зачат ручей,
звенят вопросы без ответа.
Без счёта шифры без ключей
терзают разум, давят душу
и, бесконечностью маня,
бездонным адом льётся в уши
хрип восьминогого коня.
Где он ступает, гнётся время,
дрожит эфир, где он летит,
но кто поймает его стремя,
уже не дышит и не спит.
В седле покачиваясь плавно,
обозревая всё и вся,
зажжёт безумный факел славы,
сожжёт цветущие поля.
Стремится порожденье Локи,
сквозь песни саг и времена,
втоптать все подвиги в пороки,
там, где был мир, теперь – война.
Ночами, подвывая грозно,
коня хранит волков конвой.
Ты – перед ним, а значит поздно
руке тянуться за стрелой.
Ты – перед вечностью, а значит
забудь любовь, покинь друзей,
наплюй на золото в придачу
и плачь, так будет веселей.
И вот последняя страница…
И вот последняя строка…
Дано им бесконечно длиться
пока, дрожа, моя рука
плетёт за словом снова слово,
рисует звон стальных мечей,
решает, как разбить оковы
того кто – всё и кто – ничей.

Из «Фрагментов веры»
Нынче Покров
Нынче Покров и ладонями небо
я раздвигаю в седой горизонт.
Где бы мой ангел мечтающий не был,
нынче Покров и молчит близкий фронт.

Развоплощённый войною и снегом
мир замирает и таинства ждёт.
Альфа ушла, но придёт ли омега
в этот отпущенный Господом год.

Матери горе веками укрыто
тканью багряной в слезах и огне.
Сколько заштопано, столько прожито
в этом единственно правильном дне.

В храмах лесов и в гонтинах оврагов
осень ведёт свой упрямый отсчёт,
каплями шлёт благодать на бумагу,
каждый октябрь надеждой живёт.

Ныне и присно я радостно встречу
часто во сне, но всегда в нужный час,
тихо наброшенный нежно на плечи
матери вечной заботливый спас.

Рождество
Больно, как же больно…
И этой звезды луч…
Сына рожаю сольно…
Маленький личный путч…

Он обещал благо,
счастлива будешь, мол…
Словно флаг над рейхстагом,
Иосиф держит подол…

Страшно, как же страшно,
каждый проклятый век
сына терять в рукопашной –
«иже он» человек…

Он обещал чудо,
жизни великой стресс…
Нет, не хочу! Не буду
сына рожать на крест!

Мамочка, мама! Мама!..
Чьё это сердце, чьё
бьётся мне в грудь упрямо?
Боже, как горячо!..

Боже, как сиротливы
все эти дни «до»…
Целую его торопливо,
моё молодое вино.

Плачь мой малыш, ну же!
Мне докажи, что жив…
Сама сквозь жару и стужу
Плачу, тебя родив…

Мой дорогой ягнёнок
спит на моей груди…
Я шепчу потрясённо –
всё ещё впереди…

Из «Фрагментов любви»
Вот уже хулиганят синицы…
О, весна без конца и без краю –
Без конца и без краю мечта!..
Александр Блок

Вот уже хулиганят синицы,
будят почки кустов на заре,
а рассвет у прохожих на лицах
оживает как луч в янтаре.

Вот уже отзвенели капели
и скворцы деловито снуют,
а юнцы, как бы мы не хотели,
во дворах под гитару поют.

Уползают в овраги сугробы,
и галантус пугливо цветёт.
Осторожно я делаю пробы
растопить твоей гордости лёд.

То подую на лужи Бореем –
не промокнет теперь сапожок,
то прикинусь игривым апрелем,
и дурманит вишнёвый цветок.

Мы в делах этих вешних оттаем,
и влюбляемся мы как с листа.
И не видно безумия края,
если в этом виновна мечта!

Я пределов фантазий не знаю,
и в пророки идти не готов,
но любовь – это вотчина мая,
а весна – вдохновенье богов.

В окне застывший силуэт
В окне застывший силуэт.
В чём твой вопрос, твоя загадка?
Эмоций – «игрек», «икс» – ответ.
Твой «Эго» – высшего порядка –

в ночи возникший силуэт.

Как расставаний разнарядка,
давно разгаданный сюжет,
а в нём и горестно, и сладко –

другой размытый силуэт.

В окне напротив – он, зеркальный
твоих раздумий лёгкий след –
неуловимый и… летальный –

любви забытый силуэт.

В его чертах – миры вселенной,
в его безмолвии – поэт
значенье ищет переменной –

своей возлюбленной портрет…

Рассвет стирает звёзды с неба,
погас застывший силуэт –
моих видений хрупкий слепок
хранит окна витражный след.

Из «Фрагментов странствий»
Последний романтик
Уходит последний романтик
под звон тишины стадионов,
под смех одичавших районов,
мечты безнадёжный десантник.

Запутанный в путь пилигрима,
сквозь все созерцания скуки,
не взятый никем на поруки,
уходит в туманы Гольфстрима.

Привык он бубнить под гитару
безумные гимны потерям,
в которые всё же не верил,
рассыпав сокровища даром.

Рассветы, закаты, парады
планет и людей на планете…
Без смысла движения эти –
романтик ушёл за преграды.

Ушёл он с улыбкой, беспечно,
с дрожащей слезой на реснице.
Совсем не нужна колесница
нестись в бесконечную Млечность.

За дальним скоплением звёздным,
в парсеках космической пыли,
сердца безнадёжно остыли –
мечтать уже глупо и поздно.

Остыли планеты и боги,
остыли крамольные мысли,
и только улыбочку лисью
природа им шлёт в некрологе.

О жизни короткой и тленной
исполнит последнюю песню
надежды последний ровесник,
последний романтик Вселенной.

Сгорбились деревья вдоль дороги
Сгорбились деревья вдоль дороги,
словно провожая навсегда,
у обочин примостились боги,
отмеряя шёпотом года.

Я рискнул изведать их печали,
в реку жизни погрузив себя,
и вода, сквозь призрачные дали,
понесла без мысли и руля.

Где-то в поворотах, у излучин,
избегая топких берегов,
уповая на счастливый случай,
выгребал я по теченью слов.

На порогах вечного вопроса
водопадом утаив ответ,
слушал грохот павшего колосса,
в омут утопившего обет.

Высыхая на песках обманов,
изменяя русло без причин,
солью проступали мои раны
на камнях ветшающих вершин.

Вот уж устье, звёзды разбросало
по воде, где мой, качаясь, плот
без шеста, без цели, так устало,
тело моё бренное несёт.

Тень накрыла взгляд опустошённый,
через реку лёгшего моста.
Там дорога, словно путник сонный,
словно часть пророкова перста.

Всё сошлось в конце пути как точка,
та, что без начала и конца,
и ползёт вне измерений строчка,
как улыбка с моего лица.

Затянуло узел запредельно,
выжав на мою щеку слезу.
Парадокс дороги, как похмелье,
бросил на обочину росу.

Шевельнулись боги и проснулся,
меж деревьев, ветра дальний крик.
Уходивший навсегда – вернулся –
зажурчавший шёпотом родник.

Из «Фрагментов истории»
Сократ
А он кричал: «Я знаю!» – и смеялся,
и плакал, припадая в каждый шаг,
и шаркая, по плитам поднимался,
спеша на суд глупцов, в ареопаг.

А он шептал: «Я знаю!» – и прощался
с юнцами и седыми мудрецами,
на каменные стены опирался
сухими, узловатыми руками.

Ученики толпились и шумели,
не слыша приговора, и архонт
подсчитывал расходы на неделю
похода лембы за Эвксинский Понт.

Сжимал рассудок, сердце, горло, плечи
горячий воздух мраморных Афин.
Хотел свободы, сразу и навечно,
Эллады безнадёжно блудный сын.

Традиции и сущность попирая,
он не бежал, он к смерти гордо шёл.
Он понимал – закрыты двери Рая,
в Аду бессмертья он теперь посол.

Под крики петуха, богам прощая,
он попрощался с греческим рассветом,
и прохрипел: «Я знаю, что не знаю,
другие же не знают даже это».

Седеют холмы и курганы
Седеют холмы и курганы
остатками мёртвого снега,
прогалины – чёрные раны –
как символы для оберега.

В оврагах, как в песнях и сагах,
где канули годы в столетья,
скрываются добрые маги –
наивные, древние дети.

Закутавшись в угольных складках,
они начаруют стократ
ковыльные волны и сладкий
цветов полевых аромат.

Сплетут узелок заклинаний
из солнечно-лунных лучей,
из радостных снов и желаний,
из горестных дней и ночей.

Затянется тот “узелочек”
на памяти нашей навек,
чтоб помнили мы между строчек
сколь здесь полегло человек.

Отважных и сильных героев,
достойных великих былин,
а так же бродяг и изгоев,
пришедших из чуждых долин.

Их время собрало в курганах,
их сотни и тысячи тут –
батыров, нукеров и ханов,
героев походов и смут.

А может быть их миллионы
скопились за сотни веков?
Мерещатся гулкие стоны –
рефрен неразборчивых слов.

Но с каждым мгновеньем всё чётче,
но с каждой минутой ясней
мне сон, наколдованный ночью
волшбою донецких степей,

о том, как седеют курганы
от времени и перемен.
Они, словно древние храмы
нас вновь поднимают с колен.

И вот не страшны уже эти
вторжения новых изгоев.
Встают повзрослевшие дети –
потомки курганных героев.

Не все доживут, но весною
донецкие добрые маги
своим заклинаньем откроют
Донбасса холмы и овраги.

И выйдут на склоны родные
защитники древние храмов,
и больше не будут седыми
от мёртвого снега курганы.

Из «Фрагментов войны»
22 июня
Двадцать второе, четыре пятнадцать,
выпь в камышах перестала смеяться,
пары на лавочках, реки в тумане,
звон колоколен, кузнечик на стане.
Двадцать второе, четыре пятнадцать.
Первый приказ: «До последнего драться!»
Главный экзамен, где вместо оценок
взрывы, окопы и кровь по колено.
Самый безоблачный, каторжно-длинный
день палачей, ад для невинных,
двадцать второе, четыре пятнадцать,
время любить и за это сражаться,
время с разлукой под песню венчаться
двадцать второго, в четыре пятнадцать.
А на Камчатке уже двадцать третье,
время костями гремит по планете,
время песчинками через ладони
жизни ссыпает в вагоны агоний.
Время в слезах и молитвенном стоне
целует солдат на алтарном перроне.
Двадцать второе, двадцать второе,
цифры кровавы, как павшая Троя.
В строгих повестках и пламенных письмах,
падают люди и падают жизни.
Наша рефлексия, двадцать второе,
в каждом столетии нас беспокоит,
копит слезу, непонятную детям.
Двадцать второе опять на планете.

Мы до полночи дожили
Мы до полночи дожили.
До рассвета доживём.
Но вопрос остался в силе:
как прожить кромешным днём.

От траншеи до окопа
путь идёт длинною в жизнь.
Здесь мы – “вата”, там – “укропы”,
Но везде мы “ян” и “инь”.

Но всегда мы “человеки”,
если верить мудрецам.
Или может мы ацтеки? –
Друг у друга рвём сердца.

Не видать победы снова
с той поры, как в бой спешат
рядовой Петров – “свидомый”
и Петренко – “колорад”.

Из «Фрагментов улыбок»
Карантинная любовь
Влюблён в чудесные пьянящие глаза,
в них безупречная морская бирюза…
Вот только жду с томительной опаской –
что ниже глаз скрывается под маской?

Мефистофель XXI века
“Земную жизнь пройдя да половины”,
увидел человече лик машины.
В чащобе проводов и мониторов
сверкал портал средь квантовых узоров.

Поправив запотевшие очки,
расширил человек свои зрачки,
прочистив горло, CO2 глотнув,
он медленно допил до дна “Рэд Булл”,

окинул взглядом кварцевый песок
(всё, что осталось от его дорог)
и прочитал на пластике помятом,
то, что хотел спросить у доминанта.

Опустим суть вопроса, как ни странно,
все знают эту маленькую тайну.
Но квантовое чудо эволюций
замешкалось, мигнуло как-то куце

нейронной сеткой будущих морщин,
поднялось до логических вершин,
захохотало, и рассыпалось на биты,
а из портала вышла Маргарита.

Из «Фрагментов философии»
Шёпот сомнений
Когда шёпот сомнений молчит,
с какофонией истин не спорит
в длинной очереди за горем
плач ползёт из расколотых плит.
Когда шёпот сомнений молчит.

Триумфатор победой разбит,
прикрываясь от Мойры рабами,
отсечёнными впрок головами.
И тиран попирает твой щит,
когда совесть сомнений молчит.

Сила правды устала и спит,
и влечёт за сомненьем надежду,
облачённую в страха одежды
и вериги вчерашних обид,
когда голос сомнений молчит.

Я пришпорю сомненья свои
телеграфною лентой событий,
парадоксами личных открытий,
оберну в бесконечность нули.
Не сдавайтесь, сомненья мои.

Все мы когда-то умрём
В тёплой постели, в свободном полёте,
яркою ночью, томительным днём,
фишкой мечты о последнем джек-поте
все мы когда-то, конечно, умрём.

Мир так непрочен и рвётся где тонко,
чаще в погоне за длинным рублём,
с фронта уже шелестит похоронка:
– Все мы когда-то так глупо умрём.

Бусы примерили аборигены
и подарили Колумбу свой дом.
Долго шипела прибойная пена:
– Все мы когда-то за что-то умрём.

Струны поэзии рвутся так звонко,
падают песнями за окоём.
Реквием шепчет магнитная плёнка:
– Все мы когда-то забвеньем умрём.

Сверкало надеждой, болью темнело,
тень Диогена брела с фонарём,
и на кресте кто-то крикнул несмело:
– Вместо кого мы сегодня умрём?

Из «Фрагментов искусства»
Святой Лука, рисующий Мадонну
«Прощай мой Эрмитаж, увы прощай
безумие дворцовых коридоров,
в круговороте залов забывай
зовущий голос юной Терпсихоры.
Навек прощай волнующий Рембрандт,
где ждёт многострадальная Даная.
За залом зал Италии талант
уводит из потерянного рая.
Во тьме за поворотом поворот
проносятся в смятении портреты,
прощай «Весна» Родена – каждый год
твой поцелуй мучителен поэту.
Пасхальным звоном провожает Фаберже,
пыль стен приоткрывают гобелены,
античность, робко разодевшись неглиже,
кладёт века под мраморные вены…»
Стеная тихо в раздвоении протеста,
прозрел Лука, за ним Мадонна следом:
прощальный путь… их вёл в святое место,
где будет реставрирован ван дер Вейден.

Демон сидящий. Врубель
Вырвавшись ночью из Божьего плена,
демон задумчиво обнял колена,
сплетены руки пальцами боли,
сомкнуты губы оковами воли,

глаза притаились грустью о вечном,
грудь бессердечная дышит беспечно.
Демон тоскует о прошлой борьбе,
демон печально прощает себе,

годы безумных и огненных оргий,
столетия дрейфа в море из скорби,
и бесконечность кровавого цвета,
и мимолётность шального рассвета.

Вырвался демон из адского века,
чтобы с рассветом стать человеком.

Авторский комментарий: Книга стихов разных лет, эмоций, размышлений. Выставил на всеобщее прочтение, несколько, на мой взгляд приемлемых стихов из сборника.
1

Автор публикации

не в сети 3 недели
Александр Кучерявый2 403
60 летДень рождения: 25 Января 1964Комментарии: 84Публикации: 253Регистрация: 24-06-2021
4
2
84
6
Поделитесь публикацией в соцсетях:

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *


Все авторские права на публикуемые на сайте произведения принадлежат их авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора. Ответственность за публикуемые произведения авторы несут самостоятельно на основании правил Литры и законодательства РФ.
Авторизация
*
*
Регистрация
* Можно использовать цифры и латинские буквы. Ссылка на ваш профиль будет содержать ваш логин. Например: litra.online/author/ваш-логин/
*
*
Пароль не введен
*
Под каким именем и фамилией (или псевдонимом) вы будете публиковаться на сайте
Правила сайта
Генерация пароля