Энциклопедия прощаний

Вместо вступления

Эту реальную историю, ставшую легендой, знают многие. Эрнест Хемингуэй (литературоведы до сих пор спорят, был ли это действительно он), сидя в ресторане в обществе других писателей, поспорил с ними, что придумает рассказ, состоящий из шести слов. И этот рассказ вызовет огромную палитру эмоций. Взяв салфетку, Хемингуэй написал: «For sale, baby shoes, never worn» («Продаются детские ботиночки, неношеные»). В тот вечер писатель выиграл по 10 долларов от каждого, вступившего с ним в спор.

Пример великого Хемингуэя служит лишь доказывает нам: чтобы поведать историю жизни, необязательно исписывать тысячу листов. Можно обойтись несколькими. И этот сборник — тому подтверждение.

Здесь нет мест и почти не звучат имена и фамилии, потому что каждая история моей «Энциклопедии прощаний» — о вас. О таких разных, но соединенных невидимой нитью эмоций, чувств и пороков, людях. Каждая история — это маленькая жизнь кого-то из тех, кого вы видите ежедневно в толпе прохожих, но не замечаете и, конечно, даже не догадываетесь, что скрыто за их угрюмостью, улыбками, слезами, равнодушием и притянутой за уши вежливостью.

А ведь в жизни каждого из нас случались прощания…

 

Город, в котором мы были счастливы… Почти

«Тут настало время,

когда ангелы прячутся в укрытие.

Бал сатаны.

Открытие»

Антон Станчиц

 

Впервые за 5 лет я вновь очутился в этом городе. Городе, в котором МЫ были счастливы… почти.

Как странно, однако. Раньше этот город, впрочем, как и вся моя жизнь, был окрашен в цвета бабьего лета. А теперь он застыл и превратился в «Меланхолию» Шарля Корбе[1]. И я, в точности, как тот самый незнакомец в черной шляпе, будто сошедший с полотна, сижу на холме, чуть возвышающимся над городским водоемом, от которого, к слову, ужасно воняет канализацией, и читаю письмо той, с которой еще когда-то был
счастлив. Почти. Читаю в триста пятый раз, наверно.

«Так много времени прошло, знаешь. А я до сих пор мысленно с тобой разговариваю. И это не монолог ­— ты мне отвечаешь. И, веришь, ответы твои греют душу не потому, что это то, что я хотела бы слышать, задавая вопрос. Я просто представляю твою мимику, жесты, интонацию, с которой ты произносишь фразы. Я даже ловлю слова-паразиты.

Так много времени прошло, а ты до сих
пор не избавился от этого дурацкого «короче».

Так много времени прошло, знаешь. А я до сих пор пью суп по утрам, запивая его соком. Да, именно пью. Так действительно вкуснее и, самое главное, согревает нутро, стремительно разливаясь по желудку. А чему еще согревать мою усталую душу этой зимой?

Так много времени прошло, а ты до сих пор не разучился доверять людям?

Так много времени прошло, знаешь. А я до сих пор помню, сколько раз приходилось падать вместе с тобой, а потом вставать, поднимая тебя. Мы оба понимали, если меня не будет рядом, упав, ты не найдешь в себе силы подняться. И
однажды меня не оказалось. И однажды ты упал.

Так много времени прошло, а ты все еще лежишь.

Вставай. Ты должен научиться вставать. Без меня.

Если я до сих пор мысленно разговариваю с тобой и получаю отклик, значит на другом краю света ты тоже слышишь меня. Иначе, как бы
 тогда ты находил такие нужные ответы.

А ты задаешь мне вопросы?

Задавай. Отвечай. И тогда я буду рядом. И тогда ты найдешь в себе силы подниматься. Найдешь в себе силы устоять»

Это письмо — единственное, что до сих пор держит меня на плаву. Наверное, оно напоминает мне о фатальных ошибках, которые исправить уже никак не получится. Но, каждый раз читая его, я чувствую невероятную боль, поразившую меня словно электрический ток поражает мышцы, сознание и сердце. Пульс учащается, дыхание становится тяжелым, а в голове, будто слайды, мелькают Наши дни в этом самом городе, в котором мы были счастливы. Почти.

Я закрыл глаза и мановением воспоминаний перенесся в тот самый 21-й день июля. Мягкая, зеленая и высокая трава, орошенная росой, несколько молодых деревьев, которые возвышаются над небольшим городским водоемом, катамараны и лодочки вдалеке… Там она болтала без умолку о чем-то важном для нее. А я просто поглядывал на ее профиль и диву давался: что эта девушка
делает со мной? Неужели она и правда счастлива?

— Эй, мечтатель? Ты слушаешь меня вообще?  — вернула она меня из мыслей в реальность.

— Прости, задумался и не уловил последнюю фразу. Так ты всё-таки разыскала эту книгу?

Она закатила глаза:

— Кажется, ты не просто прослушал последнюю фразу, ты прослушал всю историю. О книге я рассказала еще двадцать минут назад!  — толкнув своим маленьким кулачком меня в плечо, она рассмеялась и побежала вперед, сверкая пятками, по мягкой высокой траве.

Я погнался за ней, догнав, стиснул в объятиях и повалил на траву. В тот день мы
действительно были счастливы. Без «почти».

Дальше всё было как в тумане. Внезапный поход к врачу изменил весь ход событий. У нее диагностировали какую-то болезнь, которая требовала срочного хирургического вмешательства. «Ничего серьезного,  — говорил лечащий
врач.  — Мы просто сделаем пару надрезов в области сердца, заменим износившийся клапан  — и дело с концом».

Меня это испугало больше, чем ее. Впервые в жизни я осознал свое бессилие, когда понял, что никак не смогу помочь ей в этой ситуации, потому что… сам боюсь. Больше всего в ту минуту ей нужна была моя поддержка, но я не мог ее дать, потому что сам в ней нуждался. И в итоге решил уехать, точнее сбежать. Что уж там — надо называть вещи своими именами. За неделю до операции я написал ей сообщение, что уезжаю. И исчез.

Ни секунды я не переставал корить себя за малодушие. Искал всяческие оправдания своему поступку и, как ни странно, находил. Например, убедил себя в том, что не выдержу, если вдруг что-то пойдет не так. Я вспоминал, как в трудную минуту она всегда подставляла мне свое хрупкое плечо, как вытянула из алкогольной депрессии, как помогала найти работу, как заселила меня к себе в однокомнатную квартиру, когда мое жилище превратилось в пепел из-за непотушенной
сигареты и… никогда не требовала ничего взамен.

Я вернулся через пару дней после операции. Приехал в клинику.

­­— С ней все хорошо? — задал вопрос,
не пытаясь скрыть одолевавшее меня волнение.

— Да. Уже вчера перевели в обычную палату. Состояние слабое, но она молодая — быстро восстановится, ­— сказала молоденькая медсестра, сопроводив ответ улыбкой.

­— Можно к ней?

— Если вы не родственник, то пока нельзя. Но мы можем ей что-нибудь передать.

— Передайте ей, что я вернулся, короче. И что я, короче… очень сильно ее люблю.

Дежурная медсестра улыбнулась и спросила мое имя.

— Она поймет и так, ­— ответил я и поспешил к выходу.

Я был счастлив… почти.

Чувство стыда, смешанное с осознанием того, что я струсил, не покидало меня. А также я ощущал тревогу, которая, словно яд, разливалась по моему телу и поражала всё живое во мне, что могло испытывать чувства.

Вестей из клиники не получал уже три дня. Сначала не удивлялся — я ведь ей не родственник и, скорее всего, после того моего сообщения, даже не контактное лицо. Но тревога во мне разрослась настолько, что стала уже отдельным организмом, не покидающим меня ни во время завтрака,
ни в часы сна. Вызвал такси, доехал до больницы.

— Ее больше с нами нет. После операции через пару дней надрез загноился и пошло
заражение. Наши врачи сделали всё, что могли.

Я оцепенел. Кажется, именно в тот момент смерть постучалась и в мои двери. После тех слов медсестры я умер и до сих пор не ожил.
Оживаю только в те моменты, когда…

— Кстати, она написала вам письмо еще до того, как началось осложнение.

***

Простила ли она меня перед смертью? Тяжело сказать. Судя по письму, она осталась мной очень огорчена. Хочется думать, что простила. Хотя знаю — прощения мне нет.

Это место мы называли «нашим» в городе. Здесь мы любили встречать закаты. Именно отсюда можно было наблюдать богатую небесную палитру в весенние вечера и звездопад летними ночами. Сегодня, спустя пять лет, я впервые почувствовал запах канализации, царивший в этом месте. Странно, но раньше я его не замечал.
Ощущал только Её запах.

— Эй, а ты всё сидишь. Так и не научился подниматься без меня?

Голос позади меня так до боли был похож на Её, но я, кажется, сходил с ума. Решил не оборачиваться. И вдруг кто-то толкнул меня в плечо маленьким кулачком. Я обернулся и замер…

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ДОСТУПНО В СБОРНИКЕ РАССКАЗОВ.

КУПИТЬ ЕГО МОЖНО, НАПИСАВ МНЕ В ИНСТАГРАМ (доступна книга в электронном варианте, а также в бумажном твердом переплете): @yani.k.a

СПАСИБО!

[1] «Меланхолия» – самый знаменитый снимок бельгийского фотохудожника Шарля Корбе, выполненный методом «автохром» в 1910 году.

P.S. Да-да, на фото в профиле я со своей книгой 🙂