До беспамятства…

(чуть раньше, чем вовремя)

В своей жизни он напивался до невменяемого состояния два раза. Первый раз его спасла Настя, а во второй раз, в тот день, когда Настя ушла, спасать его уже было некому…

Он начал дома, и преодолел уже половину своей беспамятной нормы, когда ему позвонил режиссер Немых и пригласил на какой-то свой бессмысленный творческий вечер.

Он подумал: «А чего, закончу на этой Немыхинской артистической вечеринке!» И он поехал догонять себя. Что угодно, только бы забыть или хотя бы забыться…

Режиссера Немых он застал в обществе «зрелой», но ухоженной красивой женщины, где-то им виденной, но тогда не вспомненной.

– А это… – начал представлять их Немых друг другу…

– С детства, – он, наконец, вспомнил актрису, – с раннего детства влюблен в вас!

– Неделикатно, молодой человек, – улыбаясь, она деликатно, как-то по-матерински ласково взяла его под руку, – напоминать мне о моем возрасте!

И он закончил на той вечеринке, догнал себя так, что очнулся от головной боли в постели сумеречной чужой спальни.

Ничего из того, что ему надо было забыть – Настя ушла от него – он не забыл, а что ему надлежало помнить, например, где он находится, исчезло из сознания совершенно.

С ужасом он попытался представить свою жизнь без Насти, но тут в спальне появилась актриса, в руках она держала стакан с шипучим лекарством и он, преодолевая отвращение, затаив дыхание, послушно выпил это.

Она села рядом, тесно прижавшись к нему щедрым широким бедром, положила прохладную белую ладонь на его пылающий лоб, он закрыл глаза и острее, до головокружения, ощутил аромат её парфюма.

– Знаете, так забавно падать в обморок лежа…

– Сейчас вам станет легче.

Потом был холодный душ, затем – обжигающий кофе. В первый их общий день он пришел в себя только к вечеру, после горячего куриного бульона.

– Вы не волнуйтесь, вас привез Немых…

Это была странная неделя, но после ухода Насти ему сделалось так плохо, что было отчасти все равно, кто с ним и сколько ей лет, пластика лица, груди и прочих деликатных частей тела сделала свое дело, выглядела актриса замечательно.

Днем он помогал ей с обедами, они гуляли по лесу, он сидел в её библиотеке, с наслаждением рассматривая огромные фолианты крупнейших галерей мира.

Они вспоминали общих знакомых и обсуждали театральные премьеры, с удовольствием играя «веселыми картинками» альковных слухов, они раскладывали пасьянсы будущих распадов-союзов. Он заиндевел, но через мгновение справился, когда она однажды вскользь, но, как ему показалось, сознательно упомянула Настю. Однако, чуткая и зоркая актриса профессионально поймала это мгновение.

– Простите, – она приложила его ладонь к своей левой груди, – я больше так не буду, сердцем своим клянусь.

– За такие прикосновения вы можете всё, – его поразила откровенность жеста.

Днем они были на «вы», были подчеркнуто вежливы, а ночью она приходила к нему в спальню, картинно сбрасывая на ходу халат, и затем, «по-девичьи» суетливо работая ножками, забиралась к нему под одеяло и целовала его в губы – наступало время на «ты».

Тюлево прозрачная июльская ночь была для горячечного шепота о любви до беспамятства, о кошмаре неизбежного расставания, «как у тебя всё прекрасно преувеличенно», о нежности и предательстве, «делай, что хочешь», лишь бы забыться или хотя бы на время забыть.

Она смеялась, когда он бережно переворачивал её на живот.

– Я посещаю спортзал, и я всё еще надежная даже для твоей любви, не бойся!

Утром она садилась на постели, он касался своей ладонью её шеи, актриса медленно вставала и давала ему возможность провести кончиками пальцев по спине до натруженных спортом и любовью ягодиц, после этого наступало время на «вы».

– Все ли прекрасное на месте? – Она улыбалась ему через плечо. – Что вы хотите на завтрак?

Это сделалось ритуалом на несколько дней вечности.

– Всё прекрасное на месте, – он с сожалением отнимал ладонь, – а на завтрак я хочу вас…

В прошлой своей жизни он действительно смотрел на неё влюбленно, и в том кино из почти подросткового детства она казалась ему взрослой, неодолимо притягательной женщиной будущего, и вот это будущее сделалось настоящим. Он думал о том, что судия-судьба любит такие прихотливые смысловые выверты, замешенные на разнице в годах и смещении времени. Ещё он думал о том, что такие драгоценности совпадений выпадают только для несчастных, избранных…

– Пластику мне делали в Париже, так что можешь смело целовать, трогать и даже массировать, там всё надежно! Как славно, что ты все делаешь, ни о чем не спрашивая…

Он действительно не задавал вопросов, уже зная, всё важное она скажет ему сама. И в конце их недели она спокойно произнесла: «Муж с внуками возвращается на дачу», и на завтра он уехал в Москву. Он не испытывал облегчения, просто показалось, чем-то прозрачным и тонким, но рана затянулась.

В Москве продолжился их роман, она звонила и, улыбаясь, говорила в трубку дивным в своем спокойствии голосом:

– Здравствуйте, я ваша!

– Приезжайте, – в томительном предвкушении, он отодвигал работу на следующий день, всё было бесполезно, после звонков актрисы в голове была только она.

Она приезжала к нему в ароматах парфюма, в даже и в будущем модных платьях, с легким платком на голове, в солнцезащитных очках, и их руки, здороваясь, медленно шли интимными маршрутами объятий, при этом она улыбалась алыми губами, готовыми решительно ко всему.

Ни о её разводе, ни об их женитьбе речи не шло, и когда в начале августа она позвонила ему в очередной раз, он не взял трубку. Он очень хотел её видеть, но ощущение пустоты нарастало, как будто сердце дало последний толчок и пошла бесконечная линия небытия… Она не перезвонила, вероятно, тогда они оба поняли, уходить надо чуть раньше, чем вовремя.

Потом он несколько раз был в её театре и с загнанным волнением, вспоминая и сострадая им, прошлым, смотрел на её игру. Она играла «экономно», рационально сберегая эмоции, в постели она была совсем другой, он отчетливо помнил это, как ему показалось, помнил кончиками пальцев… Однажды они пересеклись взглядами, она коротко улыбнулась «по роли», но он знал, она улыбнулась ему. Он нахмурился, понимая, что в этих встречных мимолетных взглядах доживала их общая восхитительная тайна, прочно защищенная от публичности уже навсегда. Он осознал, что потерял и там, и здесь, и было одиноко до горечи во рту…

(Трубная, 15 июля – 2 августа, ноябрь 2013 г.)