Что-то похабное в разговоре…

Валерии, чуткой и грамотной учительнице младших классов.

Спичек не было. Метальников перебрал выложенные на стол продукты, нет, не купил. Вынул из кармана джинсов листок со списком покупок. Вероятно, думая о соседней солидной «буженине» – строчка и цифра «6» – он, не заметив, «перемахнул» взглядом невесомое слово «спички», что, между тем, шло строчкой под значительной цифрой «7». Болван, опять придется идти в магазин, опять погружаться в этот ад жары. Скорей бы тучи, ливни, бессолнечные дни, горячий чай, джаз, запах сладкого перца от соседей снизу – осень.
Местные синоптики, наивно веря в то, что «мечты сбываются», а «слова материальны», сухо ошибаясь, предсказывали хоть и «кратковременный», но дождь. Однако начало сентября выпало томительно удушающим, вероятно еще и потому, что вера синоптиков была наивной. Как будто вера бывает иной…

Тяжело собираясь с духом, имея ввиду поход за спичками, Метальников вдумчиво разложил продукты по холодильным полкам, попутно наслаждаясь кратковременными, вечно морозильными веяниями. Именно в этот момент в дверь настойчиво и одновременно робко позвонили. Кого там черт толкнул на амбразуру моей двери?
За дверью терпеливо пританцовывала высокая корпулентная блондинка невнятных лет с тревожным взглядом больших, но круглых глаз. «Седые» волосы были как будто бы схвачены врасплох в тугой самостоятельный хвост, который своенравно лежал на левом плече почти женственной девушки, струясь до выдающейся груди. Чуткое левое ухо локаторно оттопыривалось, а правое, вероятно, услышав нечто ужасное, испуганно жалось к голове. Долгий нос никак нельзя было назвать «носиком». Ее годы упруго растягивались от муаровых двадцать пять до почти отвердевших сорока. В руках она держала целлофановый пакет, наполненный окровавленной шрапнелью вишни.

– Вам кого? – сердито спросил Метальников, сознательно не поздоровавшись.
– Меня мама прислала, – загораживаясь, блондинка призывно, но неуверенно, как бы размышляя, пошуршала пакетом, – вот.
– Чья мама? – Не глядя на пакет, он начал задавленно свирепеть. – Что это?
– Ваша мама. Я не виновата. Здесь немного вишни. Пекло, ни у кого нет, а у нас есть.
– Проходите, – Метальников неловко принял пакет, мелькнула мысль о деньгах. Сколько ей дать? Что за нелепый сюжет? Почем сейчас вишня?
Нагло вздернув нос, блондинка стеснительно проплыла мимо. Похоже, они тут до сих пор душат окружающих древней «Красной Москвой». Он увидел ее широкую спину и еще более широкий зад, однако при таких жарких широтах талия имела место быть. Сквозь тонкую и легкую юбку цыганских расцветок вызывающе проступали светлые трусики неясных обширных границ. Коромысловые движения бедер при её шаге, болезненно оживили пульс в левом виске Метальникова. Настроение испортилось окончательно.
«Почему я не хочу быть счастливым?»

– А босые мои ножки снимать? А я знаю, как вас зовут, вы Михаил. А меня зовут Валерия.
– Проходите одетой, в босоножках, – Метальников с неприязнью подумал о матери и тут же пожалел о том, что сказал, было бы неплохо увидеть, как она, наклоняясь, снимает обувь, – у вас странное в своей нормальности имя.
У нее были белые открытые босоножки на практичных низких каблуках, ногти левой ноги были выкрашены в оранжевый цвет, правой – в фиолетовый. Верно, это был какой-то фиолетово-оранжевый вызов. Или протест. Или манифест. «Встать с правильной фиолетовой ноги, чтобы все было фиолетово!»
¬– Это как? – она обернулась на пороге кухни.
Метальников отметил её чистую, все еще молодую кожу.
– Я в Кургане мягко сталкивался с девушками по имени Виолетта и Виталина, Анджела и Анжелика, Рената и Стелла. Были еще какие-то невообразимые имена, вроде, Флорины. Я даже стал рейтингово коллекционировать женские имена Кургана. Работница гостиницы «Москва», Сталианна – на первом месте. Стальная Анна или Анна Сталина, на выбор. Оцените.
– Это невозможно не оценить, – она коротко усмехнулась, – «мягко сталкивался с девушками»!
– Вероятно, так родители сложноименных дочерей преодолевают провинциальные комплексы.
– Смешно, – грустно сказала Валерия.

Она добросовестно расправила юбку и не села, а основательно умостилась на стуле за кухонным столом, медленно закинув одну полную ногу на другую полную ногу, всем своим большим телом показывая «крепитесь, это надолго». Утвердившись, Валерия тут же начала перебирать, как четки, бусы на голубоватой молочной шее – светлые желтоватые шарики. Искусственный жемчуг? Или настоящий? От прабабушки, курганской аристократки…
Белоснежная светящаяся блузка с распухшим, но узко-хищным клювом декольте до такой степени тесно облегала витринную грудь, что Метальников стал опасаться треска отлетевшей пуговицы. Валерия была похожа на непонятно зачем одетых натурщиц Огюста Ренуара. Или Питера Рубенса. Скорее, Рубенса. Хотя…
– Смешно до нелепости, – согласился он, пристраивая пакет с вишней в раковину.
– А курить у вас можно?
Метальников в жизни не выкурил ни одной сигареты. Терпеть не мог табачный дым, но было любопытно, из какого именно места она достанет пачку сигарет и спички.
– Конечно! – в качестве пепельницы, он незамедлительно поставил перед ней сияющее чистотой кофейное блюдце и с некоторым разочарованием увидел, как Валерия заученным одновременным движением сунула руки в невидимые карманы юбки – слева и справа – и достала сигареты и коробок спичек. Он удивился, она курила настоящие Marlboro – пачка твердого картона.
«Идиот, ты думал она достанет сигареты из декольте блузки? А, кстати, хорошо бы…»
Она закурила и аккуратно рассовала по карманам сигареты и спички. Ну вот! Теперь кухня пропахнет дымом. Впрочем, пахло почти приятно. А если еще сварить кофе…

Подумалось о том, что уже три месяца он не видел – так близко – относительно молодую и здоровую женщину. Вероятно, именно поэтому она показалась ему почти красивой. Метальников общался только с матерью и её «подробной» физиологией: кашель, кряхтение, сморкание, звуки и запахи сортира, «измерение уровня ада» – артериального давления. Завтрак – зеленый чай с молоком и овсяная каша с тертым яблоком. Прием таблеток, капли в глаза. Затем мать, используя лупу, созванивалась с подругами. Потом «празднично одевалась» и, опираясь на трость, шла «гулять» в «наш девичий клуб на скамейке». А он, расписав покупки, через день посещал продовольственный магазин, после чего готовил обед, затем убирался в квартире. При всем этом, Метальников был благодарен судьбе за то, что мать пока еще самостоятельно ходила в туалет и точно отвечала на контрольные вопросы: «Как тебя зовут?» и «Где ты живешь?» Днями, к правильным ответам мать добавила: «Старость – это когда тебе неуютно в твоем родном единственном теле».

– А вы надолго в Курган? – это был вежливый, но много значащий вопрос.
– Недавно думал, что на несколько дней, но сейчас полагаю, что пробуду дольше.
Он думал, что приехал в Курган на пару недель. Но вскоре выяснилось: лоджия нуждается в ремонте, унитаз требует замены, необходимы новые счетчики учета воды. Словом, теперь Метальников не знал, когда вернется в Москву.
– Пробудете дольше? – уточнила Валерия как будто бы рассеяно. – Это хорошо? Или плохо? Или никак?
– В моем возрасте отсутствие плохого – это и есть хорошо. Скорее, никак.
Вздрогнув, он вспомнил представление матери: «Валерия. Ты же любишь производные от мужских, женские имена. Блондинка. Твой любимый цвет – белый, я помню. Сорок лет, но выглядит всего на тридцать девять! И натуральная везде! И здесь, и там. Ты же любишь натуральность объемов. Чуткая и грамотная учительница младших классов. Да, вечный кредит, да, небольшая, но зато своя квартира. Я обещаю, я скоро необременительно для тебя умру, и у вас будет две квартиры. Одну можно будет сдавать, вот вам и пенсия. Обратил бы ты внимание на ее квартиру, и на Валерию, разумеется. Девушка в летних летах тела! А тебе самому сколько, помнишь?!» Он тогда предупредил мать: «Ни в коем случае!» И вот…

– А какой ваш возраст? Сколько вам? – Валерия оживилась, это было не совсем тактично, но он понимал – патриархальные нравы провинции. – Мы ровесники?
– Вы неприлично льстите моим за пятьдесят, – Метальников улыбнулся и деликатной интонацией смягчил встречный вопрос, – а вам?
Кивнув, она приняла эту вольную бестактность. Вы правы, как бы говорила Валерия, у нас все по-библейски, просто. Да и наша встреча, намекая, требует подобных вопросов…
– Вы хорошо сохранились, я думала, мы ровесники. Мне сорок лет. И у меня, вот взгляните, невоздержанный второй подбородок. И попа, – она поерзала на стуле, – с нескромными излишествами. И бедра шире… хм… положенного. Я вешу на пять килограммов сверх нормы, на самом деле на шесть, но вам я скажу на пять, договорились?
– Договорились! – Метальников улыбнулся даже глазами.
– А все потому что у меня нет ни килограмма совести. Но я почти на диете. И вот курю. Каждую неделю, представьте, взвешиваюсь в чем мать родила. Даже бусы снимаю. Однажды во время очередного сакрального взвешивания, в нервности порвала нитку, жемчуг мой разбежался по всей квартире, и я, пугая Черную Пятницу, полдня ползала на карачках, собирая по всем углам остатки. С тех пор мои бусы более напоминают четки выпавших зубов. Хотела вам про это рассказать, но потом застеснялась и не стала рассказывать.
– А я, застеснявшись, не стал говорить вам о том, что представил вас на коленках в чем мать родила, – Метальников понял, он может это сказать.
– Но представили? – Валерия была совершенно серьезной.
– Конечно. Но вы про это не узнали. А кто такая Черная Пятница?
– Моя кошка. Она как черная живая тушь – черная. А приобрела я ее в пятницу. Временами, у нее появляется второе имя – Тринадцатая, когда день совпадает с числом.

Он подумал, это объемная цветная картина – голая Валерия, ползающая на коленях по квартире в компании с черной кошкой – может раскрасить его одинаковые плоские мысли перед сном. В последнее время, засыпая, Метальников ненавязчиво думал об одном, что именно он будет делать, когда на ремонт квартиры уйдут все его тощие накопления? Придется жить на пенсию матери. «Как жить?» его уже давно не интересовало, интересовало «на что?» Он не знал ответа на этот мировоззренческий вопрос… Искать работу не очень здоровому человеку «за пятьдесят» в Кургане было бессмысленно, ему доходчиво объяснили это. Но затем приходило спасительное: «Всё в жизни утрясается, притирается, устраивается, слаживается и скрепляется, даже финал» Прошлой ночью он очнулся на спине в липком послесловии забытого кошмара, с отвисшей мертвой нижней челюстью. Подумалось, именно так он и буду относительно скоро лежать в морге.
– Отчего вы вернулись в Курган? Помочь маме? Расскажите честно и коротко. Вы заметили, чем короче правда, тем она убедительнее, возьмем, скажем, мини-бикини…
– За годы жизни в Москве я не сумел приобрести там квартиру, чтобы перевезти мать к себе, а чужую съемную столичную жилплощадь устал содержать. Так достаточно честно?
– И скучно. Что же вы делали такого, отчего все пошло не так?
– Вероятно то, чем я пытался заниматься было ненастоящим, – Метальников не смог выговорить Валерии слова про то, что он пробовал писать рассказы и жить писательским ремеслом, – а сейчас думаю, а была ли попытка?
– Интересно… – сказала Валерия без всякого интереса и решительно перекинула свой хвост с левого плеча на правое. Метальников подумал, видимо, этим резким движением она подтверждала свои опасения на его счет.
– Интересно другое… Вот, например, в Париже есть отель «Четыре сезона», а у нас на севере есть гостиница «Четыре зимы» – русская рифма. В России все сезоны одинаковые.
– Вы сказали, что это было ненастоящим. А что настоящее?
– Настоящее – это болезни, старость. Одиночество. Одинокая смерть.
– Ясно, – Валерия нахмурилась, – словом, карьера не задалась?
– Как и у вас, – как мгновенный сердечный спазм, он испытал нечто, похожее не ненависть, но тут же отпустило. Метальников осторожно и незаметно выдохнул.
– То есть? – в безуспешной попытке надменности, она задрала тонкие, четко прорисованные черные брови.
– Для женщины карьера – это ее муж, семья. Или хотя бы муж. Человек, который оградит её от ужасов настоящей жизни. В вашем случае реальность кошмаров удваивается провинциальностью. А вы не замужем.
– Да, я не замужем, – она с отвращением раздавила в блюдце окурок, – я старая дева.

Теребя жемчуг на шее, она вспомнила как днями их «домовой сантехник, проводчик воды» Радик Князев, небольшой крепкий мужчина лет сорока, чей-то муж и отец двух дочерей, вечно одетый в невзрачную спецовку, сделал ей «предложение»:
– Подарки буду тебе дарить, возьму на обслуживание еще один дом на Зайцева, дом восемь, кольцо подарю. Будешь на моем обслуживании, как…
Это было так нелепо, так пошло и так стыдно, что, вспоминая, она чуть не заплакала. Он не выговорил тогда слово «любовница», а слово «содержанка», видимо, не знал. Она ничего не сказала, не дала Радику пощечину, он бы не понял её. Она открыла дверь и за локоть, молча вывела его из квартиры. А дурак Князев видимо решил, что она взяла время для размышлений.
– И вы уже миновали четвертый с половиной возраст женщины. Но, может быть, вы еще встретите…
– Как и вы сделаете карьеру. Вы в это верите?
– Нет, – он вспомнил свою мысль о наивности веры, затем подумал: «Но есть же на свете пекари, полицейские, сантехники, врачи, военные, акробаты… Не всем же быть писателями! А с другой стороны, только в тексте может быть нечто божественное, в этом и есть дьявольская уловка писательского труда»
– И я нет.
– Хотя с другой стороны, – Метальников серьезно улыбнулся, – мне по знакомству предложили место уборщика в магазине поблизости. Но там конкурс. Хозяин выбирает лучшего претендента.
– Магазин на Зайцева, восемь? Там еще объявление висит: «Лучший хлеб по миру»?
– Вроде бы…
– Вы не получите эту золотую должность, – она уверенно кивнула, – там хозяин – жгучий армянский мужчина, большой любитель вот таких широких, – Валерия показала руками, каких именно, – дамских задниц.
– Вы убили последнюю мою надежду.
– Сочувствую. Что это за четвертый… с половиной возраст женщины?
– А… да. Это моя теория. Существуют четыре с половиной возраста женщины. Первый – самый забавный, семнадцать-восемнадцать лет. Пугливые газели, натуралистки-открывательницы, исследовательницы. От теории с удовольствием переходят к практике. Совершенно не думают о детях и свадьбах. Чудесны кожей и непосредственной глуповатостью, милой в их возрасте. Опасны только своими порывами и родственниками, особенно папами. Этот тип, чуть повзрослев, легко передается друзьям. Второй возраст – двадцать один, двадцать два года – самый замечательный. В этот период уже опытные девицы ещё год-два не думают о свадьбах и детях.
Метальников задумался, вспоминая…
– Критический возраст – двадцать четыре, двадцать пять лет. Критичность в том, что они пока не замужем. Тут со дня на день можно ожидать утром за кофе: «Я хочу с тобой серьезно поговорить» Ты киваешь: «Давай» И она продолжает: «Как ты смотришь на то, чтобы я переехала к тебе насовсем?» «Переехала к тебе» – это свадьба, дети, словом – финиш. The End. Это те, что не замужем…
– А замужние? – она иронично и, одновременно, жалко улыбнулась.
– Замужние этого же возраста – самые дивные девицы, но тут есть другая опасность – муж. И вся его родня. Некоторые девушки шантажируют этим: «Я разведусь с мужем, но мы поженимся?» А тебе не надо, чтобы она разводилась…
– Ясно, а, скажем, тридцать лет?
– О!.. Это отличный возраст, когда тебе пятьдесят!
– То есть, – она принужденно рассмеялась, – старше тридцати – это уже и не совсем женщины?
– Бывают исключения, – он хладнокровно пожал плечами.
– Дурацкая теория, – Валерия резко оборвала смех.
– Согласен. Знаете, мне кажется, наши мамы решили нас поженить.
– Мы вместе видим этот призрак, – она кивнула, делая правой рукой изящные «танцевальные» движения, а левой отбивая крохотный нервный ритм. Метальников сосредоточился, чтобы не покраснеть, он мгновенно представил своё интимное в этих красивых женственных и, кажется, все знающих от природы руках. В определенном возрасте женщины обязаны быть целомудренно развратны. С обессиленной тоской Метальников понял, он уже не может зардеться щеками – это счастье…
– Как говорил один мой приятель: «Мне до тошноты не хочется женщин». В том смысле, что переспать с вами, это пожалуйста, но жить вместе…
– Ваш приятель гомосексуалист? – нарушая геометрию разговора, она оборвала его.
– Он, как и я, уставший от жизни неудачник, импотент. В фигуральном смысле слова, разумеется.
– А вы? Как вы относитесь к женщинам?
– Мне не на что их содержать, я неуспешен.
– А нельзя просто жить, не думая об излишествах успеха?
– Для меня успех – не вопрос излишеств, а ответ выживания.
– Знаете, у меня ощущение общей бани, – Валерия говорила, как обессиленный зубной врач, а Метальников, сидя в пыточном кресле пациента с разинутым во все пределы ртом, не мог ничего возразить, – голые мужчины и женщины, которые не интересны друг другу.
– Да, что-то похабное есть в нашем разговоре, – подумалось: «Похабное есть, а разговора нет», от стыда он решил заварить чай, – но я знаю, как изящно и незаметно сменить тему, а кроме этого, я знаю секретный рецепт отличной чайной настойки.
– Поделитесь?
– Евреи, кладите больше заварки.
– Ой, у этого анекдота борода уже сделалась седой. Как у старика Хотабовича.
Улыбнувшись, он налил в чайник воды и поставил его на плиту. Она так и сказала: «Хотабовича». «Старик Хотабович», «Двадцать тысяч лет под водой», «Гипертоник инженер Гарин», «Старик и горе», «Дни хирурга Мышкина», «Мастеринг и Маргарита».

Валерия легко поднялась на ноги и встала рядом, плечом к плечу.
– Займусь своей поздней вишней, – она открыла воду.
– Горячую воду отключили, – сообщил Метальников очевидное, – кажется, на месяц. Или на два. Я позвонил в офис обслуживающей нас компании, но там даже не поняли смысла моего вопроса. «Прессовка пока не дала положительных результатов», сказали мне. Или «опрессовка»? Обратите внимание на слово «пока». Да и в самом деле, зачем людям горячая вода летом, а тем более, осенью, а тем более зимой. Про весну я и не вспоминаю…
– Я в курсе, – сказала Валерия, промывая вишню, – я же абориген… ка… ша.

Много лет назад Метальников учился в Архитектурном институте. Поступил при СССР, в Свердловск, а закончил в Российской Федерации, в Екатеринбурге. По итогам учебы, вместо «советского» направления на работу, в комплекте с никому не нужным дипломом, он получил «поколенческий коленный пинок под зад». В общежитии института, на Восточной, дом 20 вечно не было горячей воды, и он грел воду в старом электрическом чайнике. С тех пор прошла большая часть жизни, а у него по-прежнему не было ни денег, ни семьи, ни горячей воды – мертвящая личная стабильность. Но, может быть, это и есть главное, когда моя пустая никчемная несчастливая жизнь готовит к нестрашной смерти? Может быть, идея смерти как пустяковой житейской мелочи и есть – важнейший смысл моей жизни? Но в таком случае, моя жизнь и должна быть блеклой. Или это – оправдание неудач? А что существеннее для меня – неудачи или легкий финал? Сейчас предпочтительнее легкая смерть, потому что время удач прошло.

Метальникову показалось, что на мгновение он попал в вечность, такое бывало с ним время от времени. Однажды, в детстве, когда они жили на севере, в Урае, воскресным утром они всей семьей собирались в тайгу, за ягодами. У дома молча ждали вездеход. Отец курил, мать возилась с сумкой… Шестилетний Метальников уловил далекий звук вертолета, и вдруг он увидел кабину этого вертолета, жизнерадостных пилотов, термос с чаем, бутерброды, завернутые во вчерашнюю газету «Вечерний Урай», фотографию красивой девушки, закрепленной над щитком приборов… Он даже вспомнил имя девушки Елена Степанова…
Тогда, в детстве, он уже точно знал, эта картина останется где-то в районе звезд Кассиопеи, но для чего? Для кого? Для какого возврата был законсервирован его «вертолетный» сюжет?

Очнувшись, он оглядел кухню. Прошел миллиард лет, но Валерия по-прежнему мыла вишню. Метальников вспомнил, спичек не было.
– Чай отменяется, у нас нет спичек.
– У нас может, и нет, а у меня есть, в кармане юбки, справа, возьмите, у меня руки мокрые…
– Гм… Я деликатно…
– Надеюсь на вашу порядочность.
Метальников мягко провел рукой по ее юбке, в надежде обнаружить невидимый карман.
– Карман ниже, – он почувствовал, она широко улыбается. Только человек с отличными зубами может позволить себе улыбки такой широты.
Испытывая громоздкое чувство неловкости, проклиная себя, он коснулся ее бедра, кончиками пальцев ощутил выпуклость живота, таинственный спуск, торопливо сдвинул руку… Проникнув в кладовой карман, который треугольно заканчивался страшно интересным местом, он с осторожностью обнаружил и ухватил коробок. Однако рука со спичечной добычей запуталась в тонкой ткани и Метальников, помогая себе левой рукой, едва касаясь, вынужденно обнял Валерию. Попутно отметил, слышный аромат ее чистой сухой кожи все же переборол запах условной «Красной Москвы».
– Вы неожиданно справились!
– Да, простите!
– Все в порядке, – она приподняла бровь, – но! Теперь, как честный человек, после того, как вы ощупали меня буквально с ног и до головы, вы обязаны на мне жениться.

Хмыкнув нечто неопределенное, он зажег огонь. Валерия закрыла воду, по-хозяйски выложила вишню на тарелку и села к столу.
– О чем вы думаете? – она подперла щеку рукой. – Если честно. И коротко.
Валерия все время укорачивала, легко соединяя в бесконечности точки смыслов.
– Я думаю о том, уронить мне ложку на пол, под стол? Чтобы поднимая, разглядеть ваши ноги ближе. Или не уронить? Так честно?
– Да разве это беда?! Зачем же так стараться, работать, поднимать и ронять ложку?
Валерия подхватила юбку и приподняла ее, открывая мастерски вылепленные колени. «Чуткая и грамотная учительница младших классов»
– Так достаточно? Или… – подол поехал выше, открывая таранные бедра.
– Достаточно! – Метальников опять вспомнил Питера Рубенса, «Валерия в кухне», то есть, «Вирсавия у фонтана».
– Надо же! А вы не солгали.
Отвернувшись от манящих просторов бедер, он насыпал в чайник заварку.
– Знаете, то, что я ухаживаю за мамой, это просто отговорка. На самом деле, я понял, наконец, что все не там, не то и не так, если хотите…
– Не хочу.
– Я устал бегать безродной дворняжкой в поисках мелких случайных денег для оплаты чужого жилья в захолустном районе московского гетто. С тех пор испытываю к себе стабильное чувство легкого отвращения. И я могу вам об этом сказать без стеснения, отчего, не знаю.
Подумалось, как судьбинному пассажиру в купе. Через мгновение он вздрогнул.

– Рассказать все можно незнакомому попутчику в поезде или очень близкому человеку, – Валерия улыбнулась, – я поняла. Но вы здесь пропадете. Курган – это могила. Место пенсионеров, нищих и чиновников, которые посещают Зауралье мимолетными наездами, а живут в районе Рублевки, у нас колониальное руководство. Здесь пенсионеры содержат своих великовозрастных, хронически безработных и по большей части бессмысленных детей. И у безработных детей, по моим наблюдениям, нет ни желания, ни возможности как-то устроить себя в собственной убогой жизни.
– Это про меня. Я просто спрятался за мать, закрылся ею.
– И каковы планы на будущее?
– Никаких планов. Что будет дальше, я не знаю. И никто не знает.
– Будем надеяться, что это передышка. Заваривайте чай и кладите больше заварки. Будем пить в прикуску с вишней. У вас чайник, говорю, кипит!
Метальников убрал огонь и залил кипяток в заварочный чайник.
– Лимон? Сахар? Молоко?
– Дольку лимона… пожирнее, – сосредоточенно попросила Валерия, – и два кусочка сахара… потолще!
Он улыбнулся про себя. Два коренных неудачника, и что с этим делать? Я даже переспать с ней не смогу. Это будет невыносимо скучно. Хотя…

– Но вы же смотрите на меня, оценили грудь и бедра. Даже потрогали меня… за живое живота. Не так ли?
– Грешен, не каюсь. Есть на что взглянуть, не говоря уже про «потрогать».
– Значит, еще не все потеряно.
– Это – не связанные вещи.
«Жизнь заканчивается, когда больше нечем жить, – думал он, – и женских прелестей – даже роскошных ваших – для продолжения жизни недостаточно».
– …даже роскошных ваших, – Метальников вздрогнул, услышав свой голос.
– Моих?! – Она подскочила на стуле. – Каких-таких моих? И роскошных?
– Простите, – он стал разливать чай, – это я о своем… то есть… словом, пустяки.
– Нет уж, – Валерия опять стала ерзать на стуле, – я вам не пустяки! Я – это я!

Метальников вспомнил своего приятеля, Олега Вагнера. Вагнер был из Кургана, но впоследствии его семья, еще во времена Советского Союза, переехала в Казахстан, в Алма-Ату. Вагнер стал поваром и «железным дорожником», он устроился в ресторан поездного маршрута Алма-Ата – Свердловск. Затем Вагнер сделался директором этого ресторана. Двадцать пять лет, половину своей жизни Олег был в пути, и жил между Свердловском и Алма-Атой в крохотном, но «персональном половинном купе».
Неужели эта сорокалетняя женщина, во всех смыслах полная неудачница – мой путь? Это она протянет мне последний стакан с ряженкой? И подвяжет мне нижнюю челюсть в морге?
Они молча пили чай, каждый думал о другом.
– Предполагаю, вы мастер менять тему молчания? – она говорила, не поднимая глаза.
– У меня был знакомый сценарист, Володя Писарчук, он мне как-то рассказал: «В шестой по счету квартире, что я снял на восьмом году жития в Москве, загадочным образом не оказалось унитаза. Хозяин квартиры, алкоголик «сложной судьбы» сообщил, что «днями, в течение недели он выкупит и установит унитаз вновь». Обрати внимание на слова «выкупит» и «вновь» – «Он, наверное, время от времени сдает унитаз в ломбард» – «Я сам недоумевал» – «И как же ты…» – «Ходил через улицу. В смысле, посещал платный сортир. Вычитая стоимость из оплаты жилья. С гостями было сложнее…»
– Никогда не думала, – Валерия рассмеялась, – что туалетный юмор может быть таким… чистым.
Метальников опять невпопад вспомнил Вагнера: «Всю жизнь прожил временно, в дороге». Затем подумал о том, что теперь он один. А ведь были надежды, собака, любови. Иногда и ежедневно вспоминая, он уже не мог поверить в то, что покупал одной из единственных своих девушек тетради, школьный рюкзак и учебники для десятого класса… Но надежды истаяли, собака умерла, девушка, повзрослев, ушла от него в настоящую жизнь, а отношения оставили в сознании «опечаток». И все незаметно свернулась до этого горячего в своем откровении сентябрьского дня. Ни поговорить, ни посоветоваться тебе не с кем, мать уже не в счет.
– Пожалуй, пора, – Валерия поднялась и демонстративно и подробно, по узору, поправила юбку.
– Я провожу вас, – сказал он с облегчением, не заботясь о вежливой паузе.
– Только до прихожей, – предупредила она, – дальше опасно. Выйдешь за дверь, а там комары. Или революция. Или жара. И заметьте, ни у кого нет. А у нас есть!
– Что есть, чего нет?
– Да вишни же! – ему показалось, она добавила губами в полуулыбке: «Бестолочь!»
К вишне они так и не притронулись. В прихожей Валерия вдруг испуганно оглянулась:
– Знаете, а ведь я совсем не умею готовить. Только бутерброды, бизоний горб, фрикасе, яичница, борщ с копченым гусем, профитроли с грибами…
– Это катастрофа. Помните, самое важное в жизни из трех букв: сон, еда…
«В чем для меня больше жизни? В коленях Валерии? В моих ненужных, дурно придуманных одинаковых рассказах? В совмещении? Кто это знает?»
Он знал одно, будучи однажды проклятым, он всю жизнь страдал от шелудивого графоманского зуда…
– Мир-Рим, – «зеркально» ответила Валерия. – Когда-то Рим был миром. Но ведь я научусь готовить, правда?
– В ваши-то годы?
– Я на одиннадцать лет моложе вас, – не сдаваясь, сказала Валерия, – и я – исключение! А сплю я лучше и самозабвеннее всех, и в том смысле, и в этом.
– Это главное, – с осторожным грохотом он закрыл за ней железную дверь.

Сад, дом, сын, мир, рай, Бог, явь, нет – трехбуквенные русские фантомы языковых смыслов.
«При любых обстоятельствах находи в себе силы быть великим, не меньше!»
Метальников вернулся в кухню и испытал мгновенный orgasm настоящего, без хлопотного послевкусия, счастья – в магазин не надо было идти, на столе, крохотным обелиском самому себе, стоял коробок спичек, заботливо забытый Валерией.
(Москва, Coffeеmania – Курган, кафе-бар «Рекорд» – Москва, 3-10 сентября 2016 г.)

Автор публикации

не в сети 28 минут

Андрей Ладога5 606

Какой статус?

Комментарии: 622Публикации: 68Регистрация: 03-09-2021

1

1

1

2

1