Бессмертный полк

Бессмертный полк

По мотивам романа Михаила Шолохова «Они сражались за Родину»
и одноимённого фильма Сергея Бондарчука

(автор: Санюкович Юрий Владимирович, уроженец г.Запорожье, проживающий в России; «Я родился в Украине, а в России вырос я»)

Во имя всех, кто жив сейчас, и тех, кого уж нет,
Кто воевал под знаменем, имевшим красный цвет.
Я расскажу историю далёкой той войны,
Чьи раны Землю мучают и до сих пор видны.

****
Степь донска́я вокруг нас, просторы – не обнять,
Пятый день полко́м шагаем: горько отступать.
И шаг давно не строевой – натёрли ноги сапоги,
Во́рон в небе одинокий, вяжет хищные круги.

Пот струится по лицу – июльская жара,
Ни тенёчка на пути, ни ветхого шатра.
Небо лишь над головой, сплошь без облаков,
Да ковыль вокруг степной, с россыпью цветов.

Тишина вокруг стоит, даже ветер стих,
Только скрип от колеса повозок тыловых.
Бо́чка кухни полевой, да раненых обоз,
И возничий материт назойливых стрекоз.

Пить так хочется – сил нет, и хочется курить,
Но в строю и на ходу махорку не скрутить.
А фляга уж давно пуста, и котелок пустой.
И ропот тихий средь солдат звучит неуставной.

«Когда привал нам, старшина? Устали, спасу нет.
Воды б колодезной глоток, да хоть какой обед».
Но старшина, уставший сам, одёрнул болтунов:
«Ровнее строй и подтянись, не надо лишних слов».

Но вот с пригорка вид другой открылся взору нам:
Среди холмов река течёт, домишки тут и там.
И палисадники кругом, и зелень, и цветы,
И замер измождённый полк от этой красоты.

А ноги, как-то сами вдруг на крыльях понесли,
Последних пол версты – бегом, до хутора вели.
Мы столько прошагали, теперь пора: «Привал!»
И даже хмурый старшина улыбку не сдержал.

Расположились, кто как смог, попадали в траву,
Не веря после стольких дней, что это – наяву.
Наш повар и помощник с ним огонь уж развели,
И каши запах стелется, аж слюнки потекли.

А после ужина всегда, так тянет полежать
С цигаркой самокруточной и просто вспоминать.
О жизни довоенной той, о детях, о жене.
Мечтать, как будет здорово не сгинуть на войне.

И если нет еще семьи – жену себе найти,
Быть может дом построить свой, детишек завести.
Ведь дети – корень жизни, их нужно защищать,
Страну послевоенную им надо поднимать.

За мыслями за этими уж вечер подошёл.
Народ, уставший за день, к воде речной пошёл.
Кто постирать исподнее, кто пот и грязь обмыть,
От зноя и жары дневной дать телу поостыть.

Чуть в стороне от речки, держа в руке мундштук,
Пока не слышат прочие, не видит политрук,
Два друга закадычных, пригревшись у стены,
Украдкой тихо спорят о тонкостях войны.

«И где, скажи мне, танки? А самолёты, где?
Серьёзной нет подмоги на суше и воде!
Ведь пятый день шагаем, шагаем на восток!
От нас до Сталинграда – врагу один бросок!»

«Нет, Ваня, вот не прав ты, у нас всё это есть!
Ты можешь взять газету – в «Известиях» прочесть.
Раз бьют нас – значит сла́бы, и значит – подело́м!
Сражаться лучше надо, не силой – так умом».

Но друг с ним не согласен и тихий спор идёт:
Оружие чьё лучше, чей легче пулемёт.
Вдруг окрик командира нарушил благодать:
«Бегом на построение!» Что, снова отступать?

Наш комполка уж тут как тут, усталый и седой:
«Получен новый нам приказ и завтра – снова бой!
Осталось мало нас, сынки, уж сотни полегли,
Но честь и доблесть русскую, и знамя сберегли!»

«Вот там за хутором – холмы, там будем мы стоять,
Пока отходит армия – нам подступы держать!
Враг рвётся к переправе, по ней войска пройдут,
Нельзя бойцы нам отступать, иначе всех сметут!».

«Друзей своих мы сбережём, дадим им отойти,
За Доном армию собрать и дух перевести.
На берег тот они пройдут, поддержат нас огнём,
А после наш уже черёд – за ними перейдём».

Нет времени на сборы нам, бегом и впопыхах.
Весь хутор вышел провожать и слёзы на глазах:
«Куда же вы от нас опять, неужто враг придёт?
Фашистские порядки свои здесь наведёт?»

И вышла пред толпы селян старушка божья-мать:
«Вы, на кого бросаете? Что, бабам воевать?
Зазря молились мы за вас – за воинов своих,
Раз топчет землю русскую орда тиранов злых».

Ком в горле стал, дыханья нет, как сдавлено рукой:
«Ты мать прости, что вышло так, приказ у нас такой».
И, наклонившись, командир к груди своей прижал
Старушку ту, и слёз мужских не смог, не удержал.

«Я обещаю, что вернусь, коль буду я в живых».
И на прощание кивнул копной волос седых.
Не будет долгих про́водов и, чтоб не отставать,
Направился к околице – отряд свой догонять.

Люд хуторской не долго ждал – пора и по домам,
Старушка обратила взор к церковным куполам:
«Храни его Господь святой, спаси его от бед!»,
И окрестила комполка рукой своей во след.

****
Не до́лги ночи южные, раз лето на дворе.
Бой с немцами завяжется, возможно, на заре.
Минуты нет на отдых нам, окопы надо рыть,
И в полный рост позиции к восходу завершить.

Земля ну просто камень, хоть плач ты, хоть кричи,
И слышно, как бойцы вокруг ругаются в ночи.
На пальцах раны от камней, лопату тупит грунт,
Реки́ прохладу бы сейчас на парочку секунд.

Нам трактор позавидует, упорства не отнять,
Глаза и руки помнят, как бруствер укреплять.
И если выжить хочется – копай и не ленись,
Пусть руки и спина давно устало отнялись.

И вот настало утро, заря пришла и день.
В поту вся гимнастёрка, пилотка набекрень.
Но мы готовы к бою, враг мимо не пройдёт,
Кружи́т над головою, разведки самолёт.

Теперь не долго ждать нам, и вот – тревожный гул,
Бойцов, уставших за́ ночь, и души встрепенул.
Пыль танковой колонны, над степью поднялась,
Команда: «Рота, к бою!» над полем пронеслась.

Наш враг в себе уверен, он бьётся не впервой,
И, развернувшись сходу, колонна прямо в бой!
За танками – пехота, не прячась, в полный рост,
Не думая, что выстоит наш русский аванпост.

Не веря в наше мужество, железною волной,
Идут фашистов танки, и лязг стоит чужой.
Танкист-наводчик вражеский, уже открыл огонь,
Машины тяжесть вздрогнула, и зазвенела бронь.

К земле бойцы приникли и вжались что есть сил.
Дым пороха щекочет нос, и солнца свет закрыл.
Но так не отсидеться – к окопам ближе враг,
В ответ ударить надо, что не попасть впросак.

«Расчёты бронебойщиков по танкам, дружно, пли!»
И вот уже один, второй – вдруг замерли в пыли.
А следом третий… и еще! «Горят, их бога мать!
Эй, пулемётчики! Живей! Пехоту отсекать!»

Без танковой поддержки, пехота – не боец!
На всех у нас найдётся граната и свинец.
И вот остановился враг и пятится назад,
Стреляет зло и яростно, но как-то невпопад.

Закончилась атака вдруг, над полем суховей,
Пускай минута тишины, но тем она ценней.
На подступах к высотке убитых тел – не счесть,
Смогли «умыть» фашистов! Не надо было лезть!

Четыре грозных танка уже не так страшны́,
Подбиты, искорёжены, как смоль обожжены.
На землю нашу русскую, не надо приходить,
Нести с собою свастику и «хайль!» произносить.

Чтоб нервы успокоить, вернуть в душе покой,
Давай с тобой закурим, товарищ фронтовой!
Но если нет махорочки – кисет я одолжу,
Ты друг мой закадычный, тебе не откажу.

В окопах смех и шутки, и стих адреналин,
И над окопами дымок стал сизо-голубым.
«Смогли задать им жару», – смеются вразнобой.
Условности и звания – на пять минут, долой!

Но не понравился врагам «горячий» наш приём,
Решили сверху нас бомбить, раз на земле их бьём.
Гул самолетов, словно рой, смертельный и стальной,
Из «Хенкелей» и «Юнкерсов», армады штурмовой.

Утюжат нас в окопах: разрывы, стоны, крик.
А бомбы, падающей свист, казалось, в мозг проник.
Не убежать, не спрятаться, открыта степь кругом,
И страшно голову поднять у смерти под крылом.

Быть может, вечность был налёт, а может пять минут.
Лишь только небо разошлось – и танки вновь идут.
И вновь позиции держать, и драться до конца,
Последней капли крови, последнего бойца!

Но вот отброшен враг назад и боя гул затих,
Он разделил солдат полка на мёртвых и живых.
Всего лишь день таких атак, и половины нет,
От тех, кто рядом был вчера, и встретил тут рассвет.

Контужены и ранены, как черти все в пыли,
Долг воинский исполнили – своим мы помогли.
Войска все переправились, теперь и наш черёд,
На берег тот уйти скорей, пока затих налёт.

И по команде старшины, чтоб не заметил враг,
Оставили окопы мы, и группами – в овраг.
Сгустились уже сумерки, на убыль день идёт,
Солдат, в живых оставшихся, теперь наперечёт.

Овраг петляет молнией, уходит вниз к реке,
И сил уже ни капельки, и кровь стучит в виске.
Наш комполка контужен – его бы в лазарет,
От тряски тихо стонет он, несёт какой-то бред.

Пробил осколок лёгкое, бинты кровоточа́т.
Бойцы и так уставшие к воде скорей спешат.
Носилки самодельные не держатся в руках,
И кровь, рябиной алою, сочится на губах.

На берег Дона вышли мы, сапёры вкруг стоят:
«Держи правее – мины тут! Погубите ребят».
Как глупо вышло б братцы, от немца мы ушли,
А на своих же минах – погибли б, не дошли.

Наш старшина не промах, скрывал ведь до поры,
Желая, чтобы не было ни смуты, ни хандры:
«К мосту, ребятки, не идём, там немец шибко бьёт,
Нам плот один оставили, даст Бог – не подведёт!»

Хоть плавать ты умеешь, а может вовсе нет,
С винтовкой, амуницией в воде… один ответ!
А потому мы скоро, на вёсла и вперёд.
Надеясь, что судёнышко снаряд не разнесёт.

Враг бьёт по переправе, досталось также нам,
Мы щедро заплатили реке той по счета́м.
Валы шальных разрядов, бурлит вода вокруг,
Ценой за переправу стал юный политрук.

Но плот волну и взрывы достойно перенёс,
И шумное течение сменил широкий плёс.
На берег левый вышли мы, десятков меньше трёх,
Наш комполка отмаялся – издал последний вздох.

Нас двадцать семь осталось, встречаем свет зари,
Озябшие, голодные, промокли сухари.
Для комполка последний копаем мы окоп,
Армейской плащ-палаткой заменим ему гроб.

Земля, что защищал ты – солдата дождалась,
И рядом с дикой яблоней могила поднялась.
Не крест и не звезду сейчас – надгробия валун,
Не надо громких слов, друзья, и пафосных трибун.

Он был простым солдатом, погиб он как солдат,
И сколько по судьбе ещё нести таких утрат.
Вставал в атаку первым, от смерти не бежал,
И слёзы утирая, нам старшина сказал:

«Сынки мои – солдаты! Товарищи бойцы!»
А голос вдруг сорвался, просел до хрипотцы.
«Такой туман сегодня, что не видать рассвет,
Над всем народом горе, и чёрным его цвет».

«Вот здесь лежит последний наш офицер полка,
Он пал в бою, как воин, чтоб били мы врага.
А там как жизнь рассудит, даст Бог, не пропадём,
И с честью до Берлина когда-нибудь дойдём!»

«Мы долго отступали, но яростно драли́сь,
Могил друзей за нами – ты только обернись.
Фашистов били крепко и будем дальше бить,
За слёзы матерей своих заставим заплатить».

«Не стыдно нам в глаза смотреть народу и стране
Не стыдно, но так больно и тягостно вдвойне.
Средь вас – я самый старый, солдат и человек,
И может, завтра сгину – закончится мой век».

«Запомните слова мои, простого старшины,
Вернёмся мы дорогами, что были пройдены́.
Мы повернём на запад и хоженой тропой,
Пойдём, как победители, тяжёлою стопой».

«Не лёгкой будет поступь и задрожит земля,
От города Берлина до самых стен Кремля.
А братья наши павшие услышат этот шаг,
И символом победы – нам будет красный флаг».

«Ну а теперь пора нам, прости товарищ нас»,
И как-то сразу сникнул, как будто бы угас.
Вот так похоронили, ни званья, ни имён,
И нет ни даты смерти, ни даты что рождён.

****
Бойцы расположились подальше от реки,
В окопах приютили нас славяне-земляки.
Куда теперь идти нам? Расформируют полк?
И даже Гришка балабол, насупившись, умолк.

Меж тем, среди бойцов полка, затеян разговор,
Болезнь окопная всё ж есть, а может это вздор?
«Вам, молодым, откуда знать?», – сказал один боец:
«А я уже четырежды за жизнь свою отец».

«Три дочки есть помладше, на выданье одна,
Все умницы-красавицы, да пятая – жена.
За месяцы окопные, представьте, позабыл
Супруги образ нежный и запах, что любил».

«Два года не был дома и, признаюсь, устал.
Болит душа по близким», – вздохнул и замолчал.
Но спор затих моментом, с приходом старшины,
Надежда и тревога в глазах бойцов видны.

«Майора я тут встретил с соседнего полка,
Харчами не богат он, но дал нам табака.
Его спросил, как быть нам? На что ответил он:
«Полдня пути отсюда – штабной дивизион».

«При штабе есть начальство, ему теперь решать,
А наше дело малое – приказы исполнять.
На отдых вам бы надо, ведь столько передряг!
Там, наверху виднее, но я скажу вам так:

«Раз знамя сохранили – полк новый создадут,
Солдат и командиров с резерва наберут.
На фронт опять отправят, фашистов дальше бить,
Чтоб зверя в его логове найти и сокрушить».

Ну вот, теперь всё ясно, вот только сил уж нет.
На завтрак были бомбы, снаряды на обед.
Нам срочно нужен отдых, поесть бы да поспать,
И стог травы иль сена заменит нам кровать.

А потому без споров! Приказом старшины,
Пустые рассуждения на раз прекращены.
«Тут рядом с нами хутор, там будем ночевать,
Но вот насчёт харчей, бойцы, не буду обещать».

Ну, хутор так – не хутор, с десятка два домов,
И, как в войну сложилось, не видно мужиков.
Мы к сельскому совету мальцо́м проведены,
И солнышком полуденным совсем одолены.

Пока там председатель и старшина в избе,
Решают о довольствии, и хлебе, и крупе,
Бойцы водой колодезной набили животы.
И кто где смог попадали в акации кусты.

В окошки, приоткрытые слышны дебаты нам,
Не вышла с председателем беседа по душам:
«Зерно и крупы вывезли, чтоб не отдать врагу,
Не знаю, чем теперь ещё я вам помочь смогу».

«Товарищ председатель, ты ж бывший фронтовик,
А мыслишь не сознательно, как баба – не мужик!
Ты ж человек служивый, ну как мне объяснить,
Что двадцать семь голодных мне надо накормить».

Бойцы совсем притихли, не зная, как же быть,
Остаться на ночёвку здесь, а может уходить?
«Не сможет председатель помочь в такой беде,
Сходил бы ты, Гришаня, на помощь старшине».

Наш бронебойщик Гриша – проныра и хитрец,
Но, если есть проблемы, то тут он молодец!
«Вопрос совсем не лёгкий, но есть ответ простой,
К зажиточной солдатке отправь нас на постой».

«Ты, председатель, сделай, а дальше я уж сам».
Тот хитро улыбнулся: «Ну ладно, по рукам.
Колхоз у нас не бедный, найдём к кому селить,
А ты, уж расстарайся, чтоб всех вас накормить».

Но Гриша уже впрягся: «А что нам, мужикам?
Тут главное, чтоб внешне – не страшная мадам.
На женщину похожа, чуть ближе к сорока́,
Ну, в общем, я надеюсь, ты понял земляка».

Наш старшина в сомненьях, и в том не упрекнёшь:
«Ох, чует моё сердце, что нас ты подведёшь»
Эт как же надо бабе с любовью услужить,
Чтоб двадцать семь голодных решила накормить?»

«Ведь тут, скажу я честно, трудиться надо – ооох!
Прилежно, обстоятельно – не как при ловле блох».
Но, Гриша парень крепкий: «Трудов я не боюсь,
И от устоев нравственных немного отступлюсь».

«В таких делах амурных страдаю я один,
Всё будет по закону, я честный гражданин».
И вдруг запел некстати из песенки куплет,
О девушке, которой вернёт её портрет.

На том и порешили, собрались и вперёд,
Надеясь, что хозяйка без чувств не упадёт.
Когда служивых «армия» заглянет на постой,
И станет вдруг подворье казармою сплошной.

Добрались потихоньку, на двор размещены́.
Нам старшины приказом дела утверждены:
«Чтоб к ночи, чин по чину, людей всех разместить.
Рваньё зашить-заштопать, обувку починить».

Двор явно не из бедных, но нет мужской руки,
«К такой бы я прибился», – острили шутники.
Пяток свиней в загоне, десятка два курей,
Телёнок возле мамки, да выводок гусей.

Покуда нет хозяйки, и не пришёл закат,
Походный банно-прачечный разбили комбинат,
В лохани постирались, развесили портки,
И пусть слегка, местами, умылись мужики.

И тут в среде солдатской пронёсся как шумок:
«Братва, смотри, хозяйка!», и тише – матерок.
На двор зашла по-свойски и, хмуро оглядев,
Бойцов притихших, мимо прошла в телячий хлев.

Есть женщины в селеньях, рукою не обнять.
С такой – не то, что в койку, а в шаге не стоять!
Коль на пути ты встанешь – одной рукой сметёт!
И старшина, вздыхая, зло по колену бьёт:

«Пойду я к председателю, по морде дам ему,
Над нами насмехается он, судя по всему.
Ведь то ж не просто баба, а памятник стране!
Такую видел каменной, на выставке, в Москве».

«Ты, Гриша, перед нею, что мелкая блоха.
Держал бы ты достоинство подальше от греха.
А Гришке всё едино: «Ну что ты, старшина?
Ведь, если присмотреться, она не так страшна».

«Типичная селянка, пусть кровь, но с молоком,
При прочих женских прелестях, с такими я знаком.
Вот дожил до седин ты, не знаешь лишь того,
Блоха, пусть даже мелкая, кусачее всего».

«Ты древнюю историю учил когда-нибудь?»
Решил повеса Гришка, познанием сверкнуть.
«Там полководец греческий когда-то говорил –
Пришёл завоевать ты?! Увидел! Победил!».

«И в жизни, тот же лозунг, я для себя избрал,
Поверь, ещё ни разу я в том не прогадал.
А рост – не так уж страшен, ну чуточку полна.
Так, разрешите действовать, товарищ старшина?»

«Оно конечно действуй, куда деваться нам?
Мы в положенье бедственном, я разрешенье дам.
Но чувствую, что смертью своей ты не умрёшь,
И под крестьянкой этой последний раз вздохнёшь».

Чтоб было видно действие – не языком молоть,
Топор схватил наш Гриша и ну дрова колоть!
А после и на скотнике решил навоз убрать,
Чтоб на себя хоть как-нибудь вниманье обращать.

Хозяйка всё приметила, но вид не подала,
И ведра, принесённые, спокойно забрала.
Пред носом Казановы закрыла, хлопнув дверь.
Мол, женщина я гордая, и прыть свою умерь.

Бойцы вокруг ехидно кивают старшине:
«Наш бронебойщик Гриша – стахановец вдвойне!»
«Молчи дитя щенячье», – одёрнул старшина,
«Для нас же он старается, аж взмокла вон спина».

Но, вечер уж на хуторе, пора бойцам ко сну.
Ни макового зёрнышка, глотают лишь слюну.
Желудки пуще трактора – урчат, что спасу нет.
Напрасны были мысли про ужин и обед.

«Вот это живоглоты, из кулаков видать.
Ну, где же это видано, чтоб лечь, не жравши спать?
Солдаты не накормлены, защитники страны».
И не идут к голодным спасительные сны.

Один лишь только Гриша, всё курит и молчит.
То ходит мимо окон, то сядет, то лежит.
А старшина в сочувствии: «Эх, жаль, что не припас,
Тебе бы граммов двести для храбрости сейчас».

«Да ладно, обойдусь я, что время зря терять?»
И кра́дучись направился свой план осуществлять.
На цыпочках, по-тихому, за ширму юркнул он,
И старшина: «Удачи!», – сказал ему вдогон.

Но вдруг раздался грохот, удар и боли крик,
И Гриша на пороге нежданно вдруг возник.
Держа рукой подштанники, другой прикрывши глаз,
Летит, не видя света, шахтёр наш, ловелас.

«Вот это Македонский, вот это царь побед!»
Бойцы смеются тихо: «Дал маху – сердцеед».
Лишь старшина разгневан: «Так дело не пойдёт!
Пусть ищет председатель, чем покормить народ».

«И, если не накормят – не будем выступать!
Мы сутки уж не евши, пора и честь бы знать!
А вы здесь по спокойнее, хозяйку не будить,
Всем отсыпаться до утра и смех тут прекратить».

И с этими словами наш старшина ушёл.
А там, как ближе к ночи, и сон бойцов оплёл.
Кто безмятежно дрыхнет, тихонечко сопя.
Иной бубнит над ухом, вздыхая и храпя.

Над миром безмятежность, как будто нет войны,
И спят вразброд солдаты, как будто бы пьяны.
На небе звёзд рассыпано, как манною крупой,
Под сводом тёмно-синим блаженство и покой.

****
Настало утро на дворе. Ушёл туман в овраг,
И солнца первые лучи сменили полумрак.
И ночи расслабление, беспечность и покой,
Сменились вдруг заботами и будней суетой.

Но раньше всех хозяйка проснулась на заре.
И вот уже и стол накрыт, и мясо в казане.
Трещит костёр под варевом, а запах – что сказать,
Словами аромат такой – вовек не описать!

На скатерти постеленной, не в сказке – наяву!
Изысков тьма невиданных, как будто к торжеству!
И хлеб домашний с корочкой, и сала добрый шмат,
Из фруктов самый ранний, но спелый виноград.

И рыбка золотистая, картошечка с лучком.
Яички из-под курочки и крынки с молочком.
И окорок копчённый, и кольца колбасы,
Из погреба – холодные, домашние квасы́.

Бойцы на двор собрались, растерянно стоят,
И запахи копчёностей носы их бередят.
Неужто их покормят, и нет теперь проблем?
«Садитесь, не стесняйтесь, еды здесь хватит всем!»

Хозяйка пригласила нежданных, но гостей:
«Горячего не ели – поди, уж пару дней?»
И тут на свет из хаты – явление Христа!
Выходит весь помятый наш Гришка-сирота!

Весёлый смех раздался: «Какая ж он блоха?
Он царь и полководец, да в роли жениха.
Грозой замужних женщин такого назовёшь,
Но стоит лишь довериться – и с голоду помрёшь!»

В исподнем и рубахе, прищурив левый глаз,
К хозяйке подступился с фингалом напоказ.
Та скромно извинилась, но сам, мол, виноват.
«Фонарь вот нехороший, уж больно синеват».

«Товарищи всё слышали, поди ведь, засмеют?».
«Да Бог с ним», – отмахнулся, «Они меня поймут.
Фонарь мужчину красит, известно это всем,
Вот только кулаками нельзя решить проблем».

Хозяйка с Гришей спорит: «Вот то-то и оно!»
Всё в женихах вы ходите, а стыдно быть должно!
По-вашему выходит, коль муж на фронт ушёл,
Жена любому рада, кто дров ей наколол».

И что тут скажешь бабе? Конечно же, права!
Спросил чуть виновато, но с долей озорства:
«Я извиняюсь за вопрос, не скромный может быть,
Каков ваш муж-то из себя? Прошу мне объяснить».

Хозяйка подобрела: «Да вот такой как вы!
Ну, может выше чуточку, и шире со спины.
Он работящий, смирный, и дружно жили с ним,
Сейчас на излечении, мы свидеться хотим».

«Контужен он, с ранением, отпустят ли домой?»
«Отпустят, непременно, ведь главное – живой!»
И чтоб уйти от темы, спросил её в ответ:
«А по какому случаю такой для всех обед?»

«Да, что тут не понятного? Ваш старшина – орёл!
Средь ночи к председателю за помощью ушёл.
Не стал зазря бахвалиться, но правду рассказал,
Как полк ваш смело дрался и скольких потерял».

«Проникся председатель, и чуть рассвет – ко мне,
И пацанов отправил – на речку, к быстрине́.
Чтоб рыбки наловили, да свеженькой к столу,
Героев наших потчевать, дать отдохнуть в тылу».

«Какие там герои мы», – махнул боец рукой,
Польщённый этим званием и женской добротой.
Растрогалась хозяйка: «Да мы же всё для вас!
Вы только немцев бейте, и завтра, и сейчас».

«Прошу вас извинить меня за чёрствые слова,
Скажу я то, что думаю, хоть может не права:
Геройски вы сражались, но срамотно сказать,
Быть может, хватит пятиться и хватит отступать?»

Тут Гриша растерялся: «Выходит всё зазря?
Стараньями любовными не выбьешь сухаря?»
Хозяйка отвечает: «За хлеб, да соль и кров,
Громите беспощадно земли родной врагов».

«Так вышло, что не тем вы пытались угодить,
И при живом-то муже солдатки честь клеймить».
От сердца нету ключика, что сможет вам помочь»,
И с этими словами ушла от Гришки прочь.

****
Ну вот, закончен отдых, пора нам в путь идти,
Добраться в штаб дивизии и знамя принести.
И стоя на холме крутом мы, прямо пред собой,
Вдруг видим нашу армию, идущую на бой!

Вздымая пыль дорожную, бронёю грохоча,
Проходят мимо танки, моторами урча.
Машины тянут пушки, и конных там и тут,
И сотни новобранцев отрядами идут.

«Всё новое, «с иголочки», приятно посмотреть.
Побыли б в нашей шкуре – успели б потускнеть».
Но это на словах, а так, мы счастливы с тобой,
Что есть кому сражаться с проклятою ордой.

Но тут среди фигур чужих, идущих мимо нас,
Узнали вдруг мы своего, и подошли тотчас.
В бою он был контужен, мычал как тот немой,
Мы думали, не свидимся, но нет! Смотри, живой!

«Дружище! Коля-Николай! Ты как здесь, почему?
Ты в медсанбате должен быть, ну дай-ка, обниму!»
Друзья обня́лись крепко, присели покурить,
Чтоб снова, по-приятельски, как раньше говорить.

«В бою на той высотке, контужен сильно был».
Блокнот с кармана вытащил и новый лист открыл:
«Теперь вот плохо слышу, но может всё пройдёт,
И к немцам, у меня теперь, свой личный будет счёт!»

«А в остальном нормально, зачем меня держать?
На фронт я попросился, с врагом чтоб воевать!
Как мог я не вернуться туда, где все друзья?
Я рад, что буду с вами, ведь вы – моя семья!»

Смахнул тайком от друга блеснувшую слезу:
«Сегодня что-то душно. Навеет нам грозу.
Я слышал, вам досталось, убили комполка?»
Он знатный командир был, – «Да, жалко мужика».

«Ещё при переправе погиб наш политрук.
Мы многих потеряли, кто был для нас как друг.
Не много нас осталось. Какой был славный полк!»
И, чтобы дрожь в груди унять, воды отпил глоток.

****
Наш полк ещё не собран, но мы опять в строю.
Нам командир назначен, не раз он был в бою!
Сам только что с лечения, и голова в бинтах.
Такие рвутся в бой всегда, а не сидят в тылах.

Дана команда «Смирно!» и «Знамя расчехлить!»
Наш командир у стяга встал, колено преклонить.
Целуя край полотнища, он при́нял славный полк.
Строй замер, будто каменный, и ветер треплет шёлк.

«Друзья! Однополчане! Могу я так сказать?
Солдаты, чьё призвание народ свой защищать.
Ваш подвиг и страдания не позабыть вовек.
«Спасибо!», – скажет Родина и каждый человек».

«Спустя десятилетия мир будет вспоминать,
Как мы смогли фашизму хребет его сломать.
Чтоб к сердцу нашей Родины – Москве не допустить,
И здесь, под Сталинградом, дух русский укрепить».

«Я знаю, впереди у нас немало трудных дней,
Боёв тяжёлых и побед, и смерть родных людей.
Страной-освободителем Европу мы пройдём,
И знамя нашей армии в Берлин мы принесём».

Слова проникли в души, и даже ветер смолк.
Готов за Родину стоять бессмертный этот полк.
В строю сплочённом, как один: деды́, отцы, их дети
Но Родина на всех одна! И нет другой на свете!

****
ЛЮБОВЬ к великой Родине храним в своих сердцах.
НАДЕЖДА не погибнет, не обратиться в прах.
и ВЕРА наша свята, что нужно бить врагов.
Мы носим нашу ненависть на кончиках штыков!