Санта – Бригида

В половине пятого вечера, как обычно, канарские работяги, побросав «кучары» – мастерки в «бальде» – ведра с водой и в пять минут переодевшись, попрыгали в свои «коча» – автомобили и газанули от строящегося дома. А зловещие сине-фиолетовые тучи уже наползали на Санта-Бригиду. Задрав голову вверх, Уздечкин верно подумал, что сейчас эти тучи обязательно зацепятся за высокогорную вершину, завязнут, проколятся на каком-нибудь пике, как надутый водой шарик, и все потоки обрушатся точно на этот домик без крыши.

А они и так вчера с Лёпой водонепроницаемые куртки поверх одеял стелили.

– Брат сегодня приснился… Помянуть бы надо!

– А где здесь взять? – вяло отозвался Лёпа. – Только, что в баре, где Чану живёт. Я могу тебе отсюда показать, но сам не пойду.

Он не верил сейчас в Уздечкина.

– Покажи!

Вдвоём они вышли за рукотворные Лёпой «ворота», что старательно городил он из железной арматуры, деревянных поддонов и связующей их дырчатой маскировочной сетки («Внутрь полиция зайти не имеет право – частная собственность»), и пройдя по каменистой дороге полста метров, остановились на краю такого крутого, склона, что даже кактус на нём не рос..

– Вон, видишь, – указал рукой на стоящие три домика у дороги Лёпа, – вроде рядом отсюда, да? А по дороге минут сорок петлять придется.

– Пойду! – решил Уздечкин. – Брата надо помянуть по-любому.

– Куртку только одень, – покосился Лёпа.

Одев зелёную непромокаемую куртку, что однажды привез и им в том числе начальник – «хэфе» Цессар, и выудив из потайного тайничка в отверстии газоблока пятнадцать евро, Уздечкин двинулся в путь.

В самом деле : он тут на днях собирался пешком в город, что и виден отсюда не был, шагать. Это час, без малого, езды на автобусе скоростном. А до ближайшего бара дотопать – семечки! Тем более, по делу такому святому…

Да-а, а с костюмами непромокаемыми была своя история. Приехал как-то хэфе Цезарь вместе с незаменимым помощником Лино в разгар рабочего пасмурного дня, а на территории строящегося особняка никто из албаниль – строителей не только бегом не бегает – не ползает даже: беспредел, говоря, по канарски-то! А все бездельники от дождя внутри, в гараже, спрятались, кофе по-быстрому запитывают. «Ке пасо? Порке но трабаха – дурака валяете?» – «Лювья – дождь, начальник, мешает! Продрогли до костей, вот кофе поко -поко, чуть-чуть согреваемся». В момент сгонял тут верный Лино в ближайщее предместье – Санта-Бригиду, – купил и привёз дюжину зелёных непромокаемых, якобы, костюмов.

Костюмы, признаться, были – так себе! Никак не устоять зелёным было против оранжевых морских «проолифенок» еще советского образца, в которых столько в свое время проработал Уздечкин. Канарские, неплотные, мягкие, жиденькие все-таки промокали и довольно быстро. А отечественные, морские, что в угол ставить можно было – не согнутся, те отсыревали только. Грудью впору было в них на пробоину ложиться – не промочишь!

А между тем, разыгралась настоящая гроза. Обложной дождь превратился в самый настоящий ливень, сверкали молнии, стемнело. Но Уздечкин упорно шел по самому краешку извилистой, как змея, дороге, держась ее не с края обрыва, но с края высоких круч. Пока что получалось идти вполне по правилам – навстречу движению: другое дело, что нормальные люди пешеходами здесь сроду не ходили. Потому абсолютно каждая встречная машина (а неслась их нескончаемая вереница – жители вольных предместий спешили домой после рабочего дня в большом и шумном городе), высветив фарами зловещую, как смерть, фигуру в надетом капюшоне, машинально сбавляла скорость, а потом неизменно резко давала по газам. Словно каждый завороженный водитель вдруг опоминался: нет, не по его еще душу ходок в свете молний мимо чапает.

«Здесь, в Испании, такие дороги – повороты под острым углом бывают! – вспомнил Уздечкин слова друга Лёпы. – И летают они здесь, скорости почти не сбавляя. Мотоциклисты – особенно. Лихой народ! Наши бы ездюки по кюветам внизу лежали, а эти – нет! Но, они в этих горах родились, вот что».

Получается, ошибался немного дружбан: сбавляли скорость перед Уздечкиным, непременно сбавляли.

Лёпа – Сергей, вообще-то, – он на Канарах от бандитов своих скрывался. Вычислили и достали те его даже «на континенте» – в Испании. Нашли аж в Валенсии, где с другими своими земляками (из Черновцов Сергей родом был) нелегалом горбатился Лёпа на полях, плантациях, да в свинарниках.

– Кампо – поле: первое испанское слово, которое я узнал… После первого дня, когда апельсины ножницами срезали, пальцы разогнуть не мог – так сведёнными и оставались. Вернулись на хату – ну, а квартиру толпой снимали, – я в кресло сел – очереди в душ дожидаться. Только глаза закрыл, меня уже в плечо толкают: «Вставай!». Я думал – очередь моя в душ подошла, а оказывается – утро уже, на работу пора: всю ночь в кресле так и проспал, как убитый.

Вполне Уздечкин его понимал – у самого в жизни такие трудные первые дни новой работы случались. А тут еще – на чужбине…

– Да, нас там по двенадцать – пятнадцать человек в трёхкомнатной квартире жило. В пятницу деньги получаем – сели пить! Бац – слово за слово, кто-то с кем-то закусился: понеслась махаловка! Квартиры мало – на лестничную площадку вывалили. Соседи в шоке вызывают полицию. Те приезжают: вся лестничная площадка в крови, и в квартире хари побитые: «Бьенбэнидо, пор фавор! Проходите, гостями будете!» – «Но, но – грасиа!». Разворачиваются, и соседям: «Разбирайтесь с тем, кто квартиру эту им сдал!». А утром встали: «Так, из-за кого вчера буча затеялась?.. Давай, хватай швабру в руки – площадку мыть». Вот, хлопец с фингалами лестницу драит, тут люди сверху спускаются: «Буэнос диас!» – им. Те – по стеночке, по стеночке, с глазами по пять копеек: «Буэнос…диас».

Лёпа явно гордился таким героическим прошлым.

– А ели, бывало, знаешь как? Зайдет наш в супермаркет, отсюда пирожок хватанул, на ходу съел, оттуда – бокадильчик – бутербродик: так, по магазину прошел, вот уже и сытый.

Но, кончилась у Сергея сытая жизнь: прищемили и в беспечной, благодушной Испании свои бандюки. Возвращался как-то вечером он с работы, и в переулке, у самого уже дома, товарищ его и перехватил: «Лёпа, по твою душу приехали – тебя шукают». Вот, Серёга в чем был и бежал на Канарские острова – благо, своих карманных денег, и того, что приятель в ту отчаянную минуту наскрёб – отжалел, на билет на самолёт хватило. Здесь, на острове, спал Серёга какое-то время под лодками, потом, в поиске работы, и забрёл в порт, где сжалился над ним строительный фирмач Цессар, строивший там склад. Так бедолага на этом строящемся высоко в горах особняке и оказался – и сторожем, и «пионом» – подсобником: тачки с раствором работягам катал. Впрочем, крепкому в кости Лёпе было на привыкать: «На континенте на свинарнике работал, так там приходилось столько навоза за день тачкой перевозить!».

Даром для психического здоровья Лёпы те скитания не прошли: старательно запирал беглый теперь на ночь железную дверь в комнатке в подвале, где бичевали они с Уздечкиным («От шакалов двуногих»), и не мог спать в тишине: включал чуть не на всю громкость радиоволну технопопа – так, что Уздечкину не помогали даже судовые наушники.

Но, терпел Уздечкин – судьбу горькую нежданного друга памятуя.

Все было и просто, и пошло, в духе времени. Жинка Серёги любимая спуталась с бандитами. Он ей разок «накатил», другой – та за защитой к бандюкам и бросилась. Те – Лёпе: «Чего ты её трогаешь – она теперь с нами!». Дальше были какие-то тухлые разборки, «тележбы» – в общем, нагрузили ревнивого мужа на пять тысяч «зелени» – целое состояние в незалежной Украине! А срока дали – три месяца. Вот, Серёга и ломанулся нелегалом в Европу – не столько на заработки, сколько в бега.

– Четвёртый год уже петляю…

«Петляю» – точное слово нашел. Как заяц от хищника. Кстати говоря, речь Лёпы была достаточна грамотна – он окончил политехнический институт. Но, кому теперь нужны технари – инженеры!

А Уздечкин, пропетляв несколько зигзагов дороги, вышел теперь на финишную прямую – хоть и прилично еще вдалеке, но маячили уже огоньки трёх домов у дороги – двух одноэтажных, и одного двухэтажного. В котором, по словам Лёпы, жил добрейший плотник Чану, что работал с ними бок о бок на особняке.

Дождевик Уздечкина отсырел почти насквозь, но парняга все также бодро мерял широкими шагами дорогу, мысленно напевая себе: «По-прежнему лица от ветра не прячем, сердца проверяем мы в деле горячем!».

По святому ведь делу шел! Да он вообще собирался пешком, если что, обратно на свое судно выдвинуться. Бессребреником и мытарем обманутым – если Цессар с зарплатой кинет. До сего вечера оставалось, правда, еще пятнадцать карманных евро – на тот самый случай, если придётся убывать отсюда не солоно хлебавши. Но, этим двум купюрам оставалось жить меньше часа.

У Уздечкина здесь была своя история. Гораздо более счастливая. Три месяца назад прилетел он в Лас-Пальмас в составе морского экипажа матросом – камбузником. Попал сюда тоже по блату – выложил женщине из отдела кадров барбекю у дома (в том Уздечкин был на пол города известный умелец), вот она в благодарность, но больше в качестве расчёта за работу, и снарядила морячка на Канары: «Главное, ты там будешь работать». Уздечкин, честно говоря, тогда не очень понял – о чем это она.

Экипажу из шестнадцати человек надлежало охранять и поддерживать на плаву три тунцеловных сейнера. Нужны они были хозяину – «бандосу» уже отечественному – для того, чтобы продавать выделяемые на них квоты на вылов дорогостоящего тунца на сторону – то ли испанцам, то ли французам: не моряков ума это было дело. Их задачей было – посудины посреди портовой акватории не утопить. А то, как сказал капитан: «Нам всем за жизнь не рассчитаться».

Уздечкин, уставший от шабашек для капризных жлобов и быков в родном краю, блаженно чистил шеф-повару картошку, мыл тарелки и драил салон, пока тот самый шеф не намекнул старательному: не для того, мол, тебя сюда послали.

– С такими умениями, – разглядывая фото в альбомчике строительных работ Уздечкина, цокал языком шеф, – и на судне просиживать!

А картошку, мол, он и сам оформит в лучшем виде.

Уздечкин уразумел, что от строительного мастерка ему и здесь не отвертеться – не «откорячиться» , и рьяно взялся за дело – будем потом отечественным клиентам в уши лить: «Вот, когда я работал на Канарах…». Поездил несколько дней на первую попавшуюся, разовую работу к хитрованам индусам. Взялся за большую шабашку у бывшего советского соотечественника, хоть знающие моряки и отговаривали: «Не связывайся с ним». Да, ничего – и связался, и разошелся более-менее нормально. Привез повару у за две недели сто пятьдесят два евро – за вычетом капитанской мзды в пять посуточных евро («Я же рискую вас на работу отпуская!»).

И от капитана, и от шефа вопрос прозвучал только один: «Ты когда опять на работу?» – «Завтра». «Не подведи Россию!» – но, это только капитан напутствовал. Шеф же говорил на крайний случай: «Если кинут, так кинут обоих!» – мол, примет он эту жертву безропотно.

Но вот, у Цессара, похоже, к тому и шло. Не заплатил хэфе с лучезарным взором лазурных – как сами атлантические воды здесь – глаз до сих пор за прошлый месяц Лёпе. И Уздечкин с тревогой ожидал дня очередной зарплаты, утешал себя, что он, де – «маэстро», а Лёпа, все ж – подсобник – «пион».

Уздечкин на особняке выкладывал каменную мозаику во всю стену на будущей кухне, в зале и в спальне. Особым канарским узором, где большие камни разбивались между собой швами из мелкого камешка: красиво, конечно! Угнаться за канарскими работягами в кладке шлакоблоков, штукатурке, укладке керамической плитки было делом безнадёжным – работали те бегом, и дело своё знали туго: всю жизнь только этим на хлеб и зарабатывали. Но, там, где нужно было художественное видение и кропотливая работа – тут кабальерос буксовали: кровь сильно горячая над каким-то квадратным метром битый час корпеть!

Вот Уздечкин здесь и пригодился. Хоть и кричал в первый день «дуэньо» – хозяин, сдвигая камни на земле: «Хунта! Хунта!». И Уздечкин понимал себе это так, что за тот квадратный метр, что он успел выложить до приезда дуэньо (а того еще и звали – Эрнесто!), его только к этой стенке поставить, и расстрелять!

Но, оказалось, «хунта» – это вместе. То есть, в этом месте вплотную камни должны идти.

Два дня устаканивали, какой именно узор каменной кладки нужен. Хозяин краснел от потуги, очки его запотевали (он вообще не понимал изначально, какие могут быть русские на его особняке на такой «деликадо» работе, на которую и местных-то мастеров не сыскать!). В конце третьего дня непробиваемый в своем спокойствии Лино посадил Уздечкина в свой «камеон»-грузовик и поехали они куда-то на юг острова. Там-то Лино и показал «руссо маэстро» нужный рисунок на чьем-то заборе.

Схвачено Уздечкиным было в момент: делов-то куча – только ведь показать было и надо! Пошло дело с самого следующего утра, и приехавший к полудню суровый, заранее приготовившийся к худшему, хозяин подернул очки на переносице, и обернулся к Лино:

– Пэрфэкто!

Уздечкин, расслышавший это, как «эффекто!», правильно между тем понял, что это победа.

Надо сказать, что все три первых дня Лёпа, что был приставлен к маэстро пионом, подглядывая почему-то из-за угла за работой Уздечкина, крестился по-испански – целуя в конце щепотку пальцев и посылая взор в высокое небо.

– Андрюха – братуха! Русские не сдаются!

В субботу с хозяиным приехала его мухер – супруга (от красоты лица, и высоты ног, обутых в испанские кожаные сапоги, у Уздечкина и Лёпы челюсти отвалились сами собой), и обозрев уже приличный кусок мозаики на стене, улыбнулась и утвердительно покачала головой:

– Бонито!

Ну, это-то слово – спасибо Мадонне (певице) – он знал: «прелесть».

Так Уздечкин и попал в персоны грата. Дюже зауважали его местные работяги, привыкшие видеть русских если не в лежку под лавочкой пьяных, то уж на лавочке этой вино местное тесной компанией распивающих. Рады были простые люди теперь ошибиться, сломать собственный стереотип. В первый день каждый засовывался в комнату, где орудовал Уздечкин, по несколько раз – мол, инструмент свой ищу, не здесь ли случайно оставил? Тогда как смотрели украдкой все на Уздечкина, да на работу его: вот так диво в канарских горах!

А горы здесь были действительно высокие. В хорошую погоду где-то далеко внизу синел океан. А ясной ночью до звёзд, казалось, можно было дотянуться руками… Впрочем, Уздечкин и дотягивался – жаркими днями работы.

На судно он пока не ехал – чего без денег перед капитаном и шеф-поваром появляться! Третью неделю бичевал с Лёпой в подвале, на сколоченных из поддонов лежаках. Серёга, обрадовавшийся живой душе рядом (все-таки веселей, и в глухой ночи не так тревожно будет), отжалел своё ватное одеяло, не преминув, правда, поведать про свой Поступок доброму Чану: вот, мол, другу отдал – у нас так полагается.

По вечерам, закончив работу. Лёпа начинал соображать, где бы раздобыть винца. «Звонил Лино – трубку не берёт. А Чану уже неудобно напрягать». Бывало, что кто-то все-таки откликался и сердобольно привозил уже по темноте вожделенную бутылку – как раз к немудреному ужину, что гоношил Лёпа на сковороде на маленьклм газовом баллоне: банку каких-то консервов и пара-тройка яиц в них. Конечно, с аперетивчиком веселее ужин шел!

После легкого такого ужина начиналась культурная программа перед сном. Уздечкин читал Лёпе вслух рассказы и повести из книги «Мастера одесской прозы 20-30-х годов», друг внимательно слушал и по временам – но всегда к месту – смеялся. Книгу Серёга раздобыл на судне с брошенными фирмачами симферопольскими моряками (судно это Уздечкин проезжал в порту каждый раз – их тунцеловы стояли еще дальше). Несколько моряков поработало – до первой получки – у Цессара в порту, там Лёпа с земляками и схлестнулся – пересёкся. Получив тогда зарплату ( «Восемьсот евро мне Цезарь заплатил»), зазвали вечером пятницы хлопцы Лёпу на судно: Чего, мол, тебе в полистероле опять ночевать – помоешься, как белый человек, как человек, поспишь на белых простынях!.. И обобрали пьяного подчистую. Беглого. На чужбине. «У нас так полагается?».

– В понедельник утром толкают: «Вставай, на работу!». Я в карман – а там пять евро. «А деньги где?» – «Так, ты ж их пропил!». А пили, помню, только разведенный спирт из аптеки.

А через несколько дней Цессар и откомандировал доверчивого лопоухого в горы – от земляков сердешных подальше. И, наверное, решил денег теперь не платить – все одно: спустит сквозь пальцы!

Уздечкин на третий день, когда еще Лино каждое утро забирал его с судна в горы, и привозил вечером обратно, притаранил полную трёхэтажную сумку харчей – чем шеф-повар послал! Грудинка, колбаса, сыр, тушенка, огурчики маринованные – их Лёпа заказывал отдельно, и был им несказанно рад.

– Во – самая мировая закуска!

Выпить он был не дурак – и в этом с Уздечкиным они точно были родственными душами.

– Слушай, но вот ты мне скажи, – после третьей, или четвертой рюмки начинал пытать дотошный Уздечкин, – Украина в Союзе была второй по экономической мощи республикой! Как нынче до такого докатились?

Тогда Серёга, несколько «съезжая с темы», начинал жаловаться на «мусоров» и мусорской беспредел.

– Батя поздно вечером возвращается – чуть не плачет: в мусарню ни за что загребли, карманы обчистили.

И у самого глаза слезились…

Взволновал Сергея и рассказ Уздечкина о событиях месячной давности – о захвате заложников – в подавляющем большинстве женщин и детей в московском «Норд-Ост». Выслушав все внимательно и до конца, Серый лишь покачал головой:

– Если у нас такая фигня затеется!.. Вот тогда все подымутся – мало никому не будет!

Оно все бы было еще ничего, но через неделю бодрого сна по ночам, зарядили дожди. Обложные. Серые дождевые тучи ползли с моря и, как в стену упирались в высокие, что были выше облаков, горы, и тогда уж изливали из себя всю воду до капельки. И капала та вода с потолка гаража, в котором кантовались Лёпа с Уздечкиным. Так, что и вправду приходилось накидывать дождевые куртки поверх одеял.

– Цессар, мучо фрио – холодно! – жаловался начальнику хитрый Лёпа.

– А что надо? Одеял вам, может, теплых привезти? – участливо вникал хэфе.

– Да, каких одеял – согревающего внутрь чего-нибудь: вина, там, или водки.

И однажды вечером Лино привёз наконец два ящика молока, три бутылки вина, и две литровых «Московской». Оставив пастеризованное молоко и даже терпкое красное вино на потом, парни немедленно принялись разогреваться молоком из-под бешеной коровы. Довольно скоро стало жарко…

– Кумедный ви дядько! – ерничал спьяну Лёпа. – Ты думаешь, если бы я с испанского на русский не переводил, ты бы тут хоть один день продержался? И всё твоё умение – ничего оно не значило бы!

Гавномес ты, Серый, гавномес! – в сердцах отзывался со своего лежака Уздечкин. – Тебе только тачки с раствором, и с навозом возить: вот все твои умения!

И вправду: русские не сдаются!

Но, дальше обидных слов дело не зашло – как сказал Сергей на следующий день: «Побурчали чуть-чуть друг на друга, да и все». Нечего этим двоим, на самом деле, делить было, кроме судьбы своей горемычной.

Впрочем, Уздечкин на судьбу свою никак не жаловался. Честно говоря, балдел он от подарка судьбы даже. Работать на самих Канарах, высоко в горах среди самых, что ни на есть, канарцев! Работать под испанскую речь, шелест пальм и дуновение ветра, прилетевшего с просторов Атлантики! Счастье для непроходимого романтика!

А какой вид открывался, когда по окончание рабочего дня, и по отъезду роабочих, усаживались два друга на стопу из поддонов, неизменно восхищено обозревая лежащие внизу окрестности! Вон – через зелёный, поросший кактусом и кустарником, глубокий лог, на горной круче слева – Санта-Бригида: самое большое селение в окрестностях. И разноцветные весёлые домики – кубики: розовый, голубой, желтый… Прямо – уходящая вниз лощина с одинокими фазендами среди сочной, умытой дождями буйной зелени гор. Справа – высокая горная гряда – еще выше их дома,- с гребёнкой столбов неведомого Уздечкину назначения – военных, наверное. За этой горой, говорил Лёпа, городок Терор (в котором жил единственный из всех местных работяг недоброжелатель Уздечкина, марокканский эмигрант Тино).

В сторону этой гряды и шагал сейчас Уздечкин. Благо, путь его был не так далёк – через каких-то сто шагов он будет уже у цели. И ливень стих, перешел в мелкий дождик, а теперь и вовсе прекратился. Уздечкин видел уже отчетливо стену дома с желто-коричневой штукатуркой, в котором жил Чану. И яркий светлячок фонаря над входом в бар, и стоящих там мужчину с женщиной.

Мужчина стоял спиной к Уздечкину. Разговаривая, как выяснилось позже с самой хозяйкой заведения. Пожилая женщина весело болтала с собеседником, как вдруг, увидала вынырнувшую из темноты фигуру. Улыбка тотчас исчезла с губ женщины, и по мере приближения незнакомца черты лица делались все более тревожны и напряжены. Когда же незваный пришелец ночи за пять шагов до мирных канарцев откинул капюшон куртки, обнажив светло-русую голову, женщина отшатнулась в настоящем испуге.

Видимо, смуглые испанцы рисуют черта белым. Впрочем, женщина тоже была русоволоса.

Буэно ноче! – приветствовал стоящих Уздечкин, угадав в женщине хозяйку. И прямиком, решительной походкой проследовал в открытые двери бара.

– Водка, – пояснил он начинающей оправляться от испуга женщине, – Уно литро, пор фавор!

И протянул свои заветные пятнадцать евро – все, что было сейчас у него за душой.

– Виски? – с надеждой, переспросила хозяйка.

– Не, не – водки, пожалуйста!

Добрая женщина ушла в подсобку, вернувшись с раскладной стремянкой, и, установив её в проходе боковой кладовой, взгромоздилась на три ступени вверх. Долго гремела и звякала переставляемыми бутылками, пока наконец не извлекла на свет божий запылённую бутылку немецкого одеколона с красной пятиконечной звездой на этикетке и нахально – утвердительной надписью «Vodka». Такую палёнку продавали в ларьках и киосках в лихих девяностых.

Ну, чем уж в глухих канарских горах богаты!..

Женщина протянула патриоту бутылку и, с какой-то грустью в глазах, мягко и участливо оттолкнула Уздечкину назад пять евро с барной стойки.

Да, вот такие они – честные люди канарцы!

Уже шагая обратно, Уздечкин вспомнил рассказ Лёпы: «Зашли в магазин в рабочих комбинезонах, купили, стоим в очереди у кассы. А там местные кумушки разговор свой с кассиршей затеяли – та уже и про работу забыла! Тут, нас увидали: «О, а чего же вы стоите – проходите без очереди, ведь вы рабочие – у вас, наверное, маленький обеденный перерыв!».

Удивительно, но обратный путь, который был теперь сплошь в гору, показался Уздечкину намного короче. Может оттого, что небесные хляби унялись, и вечер стал вдруг тихим. Навстречу уже не неслась нескончаемая вереница автомобилей – пусты были уже в тот час дороги. И приятно оттягивал руку пакет с дорогим содержимым.

По знакомой дороге путь всегда вдвое короче – подспудные страхи незнакомого уже не тормозят тебя, не таятся за каждым новым поворотом.

– Ну, у тебя и сила воли! – отдал должное Лёпа. Он сидел на поддоне с камнем у ворот, поджидая Уздечкина. – Пойдём – закусь готова, только остыла уже, наверное!

Они помянули, как полагается, три раза, и Уздечкин поведал Серёге, каким замечательным и по-настоящему талантливым был его брат – городской архитектор: не чета ему, Уздечкину – во сто крат умнее, честнее и добрее. И про себя вздохнул Уздечкин: вот, не увидал старший брат такой красоты, не был выше искрящих в лучах восходящего солнца бело-розово-фиолетовых облаков. Все младшему, непутёвому, досталось…

Потом уж вспомнили они с Лёпой о чем-то другом, и уже посмеивались над чем-то – был бы жив брат, он бы тоже над тем посмеялся… Душевный и славный выдался вечер.

А приехавшие в шесть часов утра работяги, включая Тино из-за горы – бугра, уже все поголовно знали, что русские – плевать на непогоду хотели! – вечером ходили в низину за водкой. И делились теперь простые, жизнерадостные канарцы этой забойной, сногсшибательной новостью с совершенным восторгом.

–