Улетай к зашифрованным в детстве, чужим городам,
упакованным слоем спрессованной временем пыли.
Одинокая чайка моя, Ливингстон Джонатан,
год от года тебя обижали, шугали, травили.
Год от года учили летать, отведя полигон,
то под левым крылом, то под правым ходил соглядатай.
Но всегда находила причину покинуть загон,
и тихонько на цыпочках…ночью… в шестую палату.
С сумасшедшими проще: покладист ударный отряд,
что намного умней и разумней убогих собратьев.
Сколько здесь по России забито под горло палат,
на которые царь ни копейки вовек не потратит.
Кто дарует свободу – взимает жестокий оброк,
обрывая когтями монеты, одежды, желанья.
И бывает порой неоправданно зол и жесток,
удивлённо пустые початки с полей пожиная.
По июльской траве, по снегам, по осенним листам
пальцы–крестики живописуют цепочку тропинок…
Не забуду тебя, мой чудак, Ливингстон Джонатан,
не приученный с детства выламывать шею и спину…
Как ребёнок калачиком сжался в сосновом гробу.
Ветер пух шевелил на красивых, безжизненных крыльях…
Кто-то ржал невпопад, поминая святых наобум…
Звонко лопнула тонкая грань между явью и былью.
Автор публикации
