— Если ты выведешь буквы так, — мужчина вытачивает на бересте железным писалом, какое хранил на поясе, символы, — то получится твоё имя.
Девочка глядит на него широко распахнутыми глазами, приоткрыв рот. Неуверенно, но она подходит ближе и заглядывает на бересту, всматривается в буквы и даже проводит по ним пальцем, как не веря, что такое правда могло быть, чтобы её имя да написано.
— Это правда оно?
— Правда.
Взгляд у девочки становится задумчивым, и она хватает бересту. Мужчина ей не препятствует — только улыбается тихо и спокойно.
— Я могу это забрать, Стефан?
— Конечно, — он кивает.
Немного подумав, она убирает бересту за пояс и сбегает, а Стефан возвращается к работе и открывает последние пергаментные страницы толстой книги. Он переписывал её по памяти уже долгие месяцы, какие находился на пермской земле; и вспоминал всякий раз невольно, как читал вдумчиво и неторопливо, запоминая каждое слово, а после обсуждал часами с отцом Герасимом прочитанное. Главное — это запомнить, ведь второго шанса прочесть ту же книгу может и не выдаться.
Именно в те времена Стефан уверился, что книги — это ценность, равно как и знания, хранящиеся в них. Однако читать и писать умело столь мало людей, что сердце его не выдержало в один момент, и он пошёл к отцу Герасиму проситься в паломничество. Да не абы куда, а на пермскую землю. Отец Герасим тогда смотрел на него тяжело, будто спрашивая взглядом, неужто встретиться с Богом поскорее захотелось, но Стефан стоял на своём. Ничего дурного не случится даже на чужбине, ведь с ним — Бог.
Наконец, он выписывает последнюю букву и аккуратно закрывает книгу: готова.
Отыскать Чикыш оказывается проще, чем он думал.
— Теперь можешь забирать, — с улыбкой Стефан протягивает женщине книгу. — Надеюсь, чтение станется тебе в удовольствие.
Одна из первых христианок в общине, Чикыш принимает дар с особым почтением. Уже немолодая женщина, она трудно училась читать, но взяла упрямством, пусть и срывалась не один раз. Стефан всегда оказывался рядом вовремя, чтобы поддержать и не позволить опустить руки. Это слишком просто — сдаться.
— Спасибо, — кивает она. — Прогуляемся до церкви? Брат говорит, её совсем скоро достроят. Красивая будет! Глаз не оторвать.
На этих словах Чикыш улыбается мечтательно, и вокруг её глаз собираются морщинки, хоть и лицо удивительным образом будто разглаживается, молодеет. Никогда не видевшая ничего подобного, возносившая молитвы среди грубых деревянных идолищ, Чикыш и не думала, что бывают такие дома богов, как церковь, которую строит Стефан. Если он при помощи своего бога умел строить такое, то бог его весьма и весьма могущественен.
Но какая-то странная тень всё-таки ложится на её лицо:
— Будьте аккуратнее, отец Стефан, — вполголоса проговаривает Чикыш. — Памсотник, говорят, очень-то зол на Вас.
— Пускай злится, — смиренно отзывается Стефан. — Меня не устрашит людской злобе: много уж повидал. Со мною Бог, а потому я ничего не боюсь.
На его теле застыли шрамами раны: нанесли ему немало на пермской земле, но особая цель не позволяла сбиться с пути. Что страдания тела рядом с мучениями души? Что кровь на своей коже, когда чужие души угодят в самую чёрную пропасть? Всегда есть что-то важнее личного блага, всегда есть что-то, что вынуждает сорваться с места и, оставив родной монастырь, отправиться в странствие. И если цель блага, то любые страдания можно стерпеть.
— Памсотник тоже уверен, что на его стороне боги… — осторожно, с опаской отвечает Чикыш.
Однако Стефан остаётся невозмутим:
— Я благодарен тебе за заботу. И приму Памсотника во внимание, ежели тебе станет от того спокойнее.
Чикыш что-то едва слышно шепчет ответом.
Церковь же привлекает всё больше ленно любопытствующих зевак, то и дело норовящих на неё поглазеть-поглазеть да высказать своё мнение. Один говорит, что если при помощи бога такие церквы строятся, то, должно быть, силён такой бог. Другой возражает, что это всё на колдунстве стоит, ведь иначе-то и не бывает, и лишь только прирежут Стефана, как рухнет. Третий заявляет, что бог, конечно, странный, который в таких дома обитает, но всё-таки хорош домина, ничего не скажешь тут. Четвёртый молвит, что предки всё видят, а пятый отзывается, что ежели видят, то пускай разнесут, иначе немощные какие-то стали больно.
Идея возникает в голове неожиданно, и ночью Стефан отправляется на местное идолище. Уж если воевать, то воевать разно.
***
Наутро приходят люди.
— Я предупреждал вас! Я говорил вам! Он зол и чёрен! — кричит Памсотник, и вопящий народ расходится, пропуская его. — Как мог человек совершить такое злодеяние? Кто мог надругаться над святым местом и обладать сердцем добрым?
Слышатся отовсюду шёпотки: слова тöдыся находят поддержку.
Однако Стефан остаётся спокоен.
— Значит, разгневаны сейчас твои боги?
— Ещё как! — фыркает Памсотник. — И из-за тебя мы познаем их гнев!
Казалось, даже мир вокруг забеспокоился: тучи сгустились, небо отяжелело, посерело, а деревья тревожно зашептались тонкими листьями. По коже пробегает морозец, как будто зима дохнула в лицо, но Стефан усилием воли не ёжится.
— Коли гневаются на меня, то поддержат тебя во всём, лишь бы меня со свету сжить. Прав я иль нет?
Памсотник, как почуяв подвох, осторожничает:
— Пусть ты и гадкий иноверец, насаждающий своего бога, но всё-таки угадывать умеешь, — не признаёт напрямую он, что пришлец может быть “прав”.
— Предлагаю испытания — для меня и моего Бога и тебя и твоих богов, — говорит Стефан, и Памсотник глядит на него изумлённо, люди вокруг шептаться принимаются пуще прежнего. — Пусть люд свяжут нас и бросят в воду. Кто выплывает, тому его бог помог.
В лице Памсотник меняется, идёт красными гневными пятнами. Сомневается, видно то слишком уж хорошо; но Стефан не злорадствует, ибо нет в его сердце места такому чувству — скорее, сожалеет, что столь ведающий человек никак не раскроет глаза и всяческим упрямится.
Но Памсотник не отвечает на призыв. Стефан пробует снова:
— Тогда пускай разведут костёр, и кто невредимым выйдет, того Бог и прав.
И огонь его не страшит.
Автор публикации
