Пограничник в Арланде спросил только, зачем я приехала, привита ли я от ковида, и что я думаю насчёт российского спутника, потому что он сам читал, что вакцина довольно эффективна. Посетовал ещё, что не признают только по политико-экономическим причинам, а пока я судорожно улыбалась и пыталась сообразить, что от меня хотят услышать, пограничник уже вернул мне документы и пожелал приятного пребывания.
В очереди из маленького самолёта, на боку которого красовалась синяя надпись “Барилов”, я стояла последней: не сориентировалась спросонья сразу, куда идти, и что делать, да и голова жутко гудела. Банально до ужаса, но шаги мои гулко отзывались в пустом узком помещении: хоть основные волны ковида и вроде как потихоньку отступили, как мне тогда казалось, а строгие ограничения на перемещения между странами ещё не снимали. Вон, въехать в Швецию без весомой причины никак бы не получилось — и хорошо, что в посольстве сочли написание дипломной работы с прилагающейся ежемесячной стипендией от Cancerfonden уважительной причиной пересечь границу и получить временный вид на жительство на целых десять месяцев. Из которых, правда, два уже выпали, потому что неожиданно оказалось, что рассматривают заявление минимум два месяца (угрожали и всеми тремя, пока научница не вступилась), а потом ещё три недели везти из Швеции в Россию. Видимо, нёс заветную карточку пеший курьер.
Багаж приезжает спустя шесть минут нервного ожидания.
Научница предупреждает по смс, что меня встретит мой будущий коллега Айман, а сама она подъедет немного позже и уже заберёт на машине в город. Из Стокгольма до Уппсалы ехать, говорит, минут пятнадцать, и в голове никак не укладывается, как вообще такие расстояния между двумя крупными — по местным меркам, конечно — городами могут существовать на самом деле. Это потом я узнаю, что можно доехать на машине от Уппсалы до границы Финляндия-Россия за жалкие четырнадцать часов.
Чемоданы шумно катятся за мной. Рюкзак оттягивает плечи. Сумка с ноутбуком бьёт по бедру — стараюсь идти аккуратнее, чтобы не сломать его ненароком.
Дышать тяжело.
Человек, скорее всего Айман, стоит с бумажкой, на которой написано моё имя, но без фамилии, и я неловко смотрю на него, не решаясь никак подойти. Он? Не он? Точно ли ждёт меня? А вдруг ошибусь? Я что, правда боюсь подойти к человеку в аэропорту в другой стране, куда сорвалась практически с ничего? Так хуже уже вроде бы не станет… Мы переглядываемся с ним так несколько минут, прежде чем он, видимо, понимает, что мой случай какой-то особенно тяжёлый, и подходит первым: здоровается и спрашивает, есть ли у меня с собой зонт. Конечно, нет: за спиной осталась Москва — ещё по-осеннему солнечная. А Швеция встречает тяжёлыми серыми небесами, голодным скандинавским ветром, пронизывающим внутренности даже сквозь шерстяное пальто, и моросящим заунывно дождём.
Какое-то время мы с Айманом стоим молча: я порываюсь сказать что-нибудь глупое или вежливое, но каждый раз вовремя закрываю рот. Может, он не хочет говорить? Может, он вообще здесь существо подневольное и вынужденно сорвался из родной лаборатории в другой город встречать какую-то там студентку, хотя предпочёл бы повскрывать мышей?
Прежде чем я спрашиваю что-то о работе, приезжает машина. Хлопает дверь: выходит Валентина Алексеевна, моя научница. Даром что русская.
За гулом двигателя я почти не слышу разговоров — и просто делаю вид, что меня не существует, уставившись пустым взглядом в окно. На счастье, ни Валентина Алексеевна, ни Айман со мной не заговаривают и обсуждают лабораторные дела. Мимо проплывают покрытые мхами скалы, высокие скрипучие сосны; наползают на низины туманы, и скандинавские мрачные пейзажи отдают до боли знакомыми пермскими. Валентина Алексеевна рассказывает, что когда-то тут было древнее море, и я, наконец, осознаю, почему эти чужие леса напоминают мне мои леса.
И из-за пелены с трудом видно маленькую церквушку, на которую Валентина Алексеевна вдруг обращает внимание:
— You could see nothing but actually there is a little church, — я вижу, как она улыбается и как смотрит на меня через зеркало. — During the autumn Uppsala is covered by fog. You should be careful, especially in the morning.
— Thank you, — немного с запозданием отзываюсь я невпопад. — I will try my best.
Английский Валентины Алексеевны сильно отдаёт русским. Мой — тоже.
Я сама не замечаю, как засыпаю по дороге. Валентина Алексеевна расталкивает меня уже по прибытию — и уточняет только, по тому ли адресу мы вовсе приехали. Оказывается, она промахнулась на несколько домов, и девушка, у которой я арендую квартиру, уже ждёт на улице. Чемоданы громко стучат колёсиками по неровным плитам и тянут за собой мелкие камушки.
На улице царит ноябрь. Я ещё не знаю, что в конце февраля отменят самолёты, а в конце марта перестанет ходить “Аллерго”, отрезав путь к отступлению. Я ещё не знаю, что мне не смогут заплатить за два месяца работы, потому что Уппсальский университет откажется отправлять деньги на российский счёт, и половина диплома, посвящённая терапевтическому лютецию, испарится. Я ещё не знаю, что коллеги примутся старательно делать вид, как будто бы меня не существует, и смотреть сквозь меня, когда я поздороваюсь. Я ещё не знаю ничего, и уппсальская авантюра не кажется такой уж авантюрой.
Оба моих “дипломных” вещества показывают отличные результаты.
На улице царит ноябрь.
Автор публикации
