Сын

Я протягиваю руку и касаюсь звезды. На самом деле, множества звёзд, умерших миллиарды лет назад в аккреционном диске чёрной дыры. Вечно тонущих в бескрайней пучине, тёмной и завораживающей. Их релятивистское вещество бьёт ярчайшей струёй и отражается красным спектром на моих датчиках. Юные звёзды отдали свои тела на заре Вселенной и обрели бессмертие во времени. Когда не станет нашей галактики, свет их погребального костра будет всё так же блуждать между мирами. Он продолжит свой путь за пределы всего известного нам пространства так долго, как не способно осознать ни одно человеческое существо. Но я пытаюсь.

Я дрейфую на самом краю гелиосферы, вдали от магистралей и помех. Мои гигантские солнечные фермы обращены к центру солнечной системы и чутко улавливают все, что им достаётся. А сенсоры вглядываются в безбрежность космоса. Туда, где начало и конец. Я собираю данные кропотливо и с энтузиазмом ребёнка, что заглядывает под каждый листик на клубничной грядке. Каждый бит информации, как сочная ягода падает в глотку, дразнит, и я набиваю рот медвяным вкусом, пережёвываю, анализирую, строю связи.

В моём распоряжении всё время отведённое металлу. Астероид, который я оседлал, пролетая Пояс Койпера, питает станцию. Я назвал его Пенелопа, в честь героини греческой поэмы. Автоматические фабрики перерабатывают космическую плоть, принтеры штампуют сменные части. Запасы микроэлементов поддерживают органику. Гидропоника частично компенсирует расход. Если этого станет недостаточно, я всегда смогу заказать поставку из обитаемого сектора. Беспилотный транспортник долетит и сюда. Я умею ждать.

На самом деле, ожидание — привилегия бессмертия. Конечность клеток не подгоняет разум, не будоражит неотвратимостью. Жизненный цикл с его звериной спешкой остался далеко позади, такой же забытый как момент рождения. Однажды он был моим пленителем, но разжал хватку. Теперь время — всего лишь цифровые метки в логах. Подобен ли я звезде? Или всё так же ничтожен, как частица космической пыли?

Все мои циклы размерены, точно материнская колыбельная или барабан гребцов. День и ночь лишь призраки бытия, смена вахты — биологический мозг, с его потребностью к восстановлению, уступает место ИИ, на миг, наполненный видениями прошлого. Мне всегда снятся органические сны, не дают забыть о жизни «до». Чаще светлые, но порой гнетущие немощностью. И никогда не снятся звёзды, будто в том мире за гранью пробуждения их не существует вовсе. Подключая после отдыха сознание к системе, я первым делом всегда приникаю к интерфейсу, чтобы убедиться — они всё ещё здесь. Умирающие, но не застывшие, всегда неуловимо подвижные, как и Вселенная, чья поступь заметна лишь терпеливому наблюдателю. Тяну к ним метафизические конечности, сверяю данные. Всё по плану.

Только не сегодня. Спросонья разгоняю мозговые импульсы тонизирующим коктейлем, точно протираю глаза. Там, куда обращён мой интерес всё по-прежнему, но на периферии зрения, позади корабля погрешностью маячит соринка. Я оборачиваю внимание и утыкаюсь в крошечную точку, не привычно быструю для этого сектора звёздной системы. Траектория как у пьяного комара. Назойливость спирального движения притупляет реакцию. Я в недоумении. Но ИИ в фоне уже просчитывает исходы.

Искра любопытства сменяется всплеском кортизола, неуправляемый аппарат несёт к солнечной ферме. Я подключаю широкополосное вещание и призываю изменить курс. В ответ синкопа помех. ИИ исходит тревогой, но странная мошка завораживает, и я не могу пошевелиться. Ужас химией разносится по синапсам, когда пришелец врезается в зеркальную материю. Пятнадцатый сектор распыляется в труху, и я вою от боли. ИИ блокирует сенсорный поток от раскуроченных кабелей и запускает химическую очистку кровотока. Впрыск адреналина «бьёт по щекам», приводит в чувство. Я перенаправлю потоки энергии и выпускаю дроны к повреждённому сектору. Сбрендившая букашка, откинутая столкновением, летит аккуратно в меня. Если не скорректировать курс, гравитация Пенелопы затянет лёгкое судёнышко и размажет по кораблю. Я снова и снова кричу набором кодов и команд в эфир. Противометеоритные пушки заряжены и готовы стрелять. Инстинкт сильнее любопытства, я буду защищаться.

За секунду до выстрела сканер фиксирует биологический объект и выводит жизненные показатели в неокортикальный интерфейс. На борту человек. Живой. Я отпускаю курок и меняю траекторию в надежде запустить незваного гостя как из пращи подальше в космос. Я не убийца, но и в спасатели не вызывался. Мысленно уже желаю пришельцу долгой дороги, когда в эфир пробивается жалобная пульсация маячка, а следом женский голос: «Помогите!»

– Великие кварки! Почему я? Какого бозона? – матерюсь в сердцах, пока ИИ просчитывает варианты, – Это не мои проблемы.

Отчаяние чужачки давит на животное нутро. Я знаю, каково это – быть беспомощным и полным отчаяния. Я все еще помню, вижу во снах. Костенеющие связки, уродливые наросты. Приговор.

Раздери эту человеческую сентиментальность! Новая корректировка курса позволяет затормозить лёгкий кораблик, он проносится мимо и по параболе возвращается, увлекаемый гравитационным полем. Пришлось перенаправить часть гравизахватов астероида. Теперь, если неудачно стыковаться, всю конструкцию может тряхнуть так, что вспомогательные крепления не выдержат, и меня откинет точно к солнечным фермам. Болид, терпящий бедствие, делает ещё несколько витков вокруг, теряет скорость, и только после этого удаётся притянуть его к пирсу без риска столкнуться.

Стыковочный шлюз выравнивает давление, выпуская воздух чужого корабля. Показатели углекислого газа критические, очевидно, неполадки в системе очистки. Беглый анализ фиксирует пробоину, двигатели по левому борту обвисли культями, их искрящиеся кочерыжки больше не дадут тяги. У пассажира не было шансов без моей помощи.

Створка отъезжает и на палубу вваливается фигура в скафандре. Она падает на колени и стягивает шлем дрожащими руками, чтобы тут же задохнуться в безвоздушном пространстве. Мои органы питает замкнутая система, на самом же корабле вакуум. С запозданием я вспоминаю о человеческой потребности дышать легкими, пока женщина судорожно шлёпает синеющими губами и натягивает обратно шлем. Показатели её жизнеобеспечения близки к нулю. Приходится герметизировать отсек и впрыснуть значительную часть собственных запасов, чтобы не задохнулась.

Сквозь толстое стекло я различаю, как ужас в глазах сменяется надеждой. Шлем изнутри пульсирует красным сигналом тревоги. Женщина освобождает голову. Теперь уже нерешительно, с осторожностью путника, ступающего в топь. Задерживает дыхание, но вскоре с шумом выпускает воздух и жадно вдыхает мой кислород. Она отстёгивает перчатки и стягивает подшлемник. По зеркальной поверхности костюма рассыпаются чёрные жгуты волос, пропитанных потом. Женщина выглядит молодо, её кожа гладкая, движения упругие. Но биосканер фиксирует генетические модификации, часть из них устарела ещё до моего рождения. Многие органы заменены. Я не могу определить её возраст, но он точно превысил порог репродукции. Тело женщины трясётся, и я не сразу понимаю, что эти конвульсии всего лишь смех. Нервный. Жуткий. Облегчённый. Она пытается подняться, но даже в сниженной гравитации конечности не слушаются. В конце концов, пришелица сдаётся и стягивает скафандр, лёжа на полу.

– Спасибо, – раздаётся в динамиках робкий голос, сиплый как хруст вафли, – спасибо.

***

– На корабле написано «Одиссей». Это твоё имя?

– Пусть будет так.

– Буду звать тебя Од. Ты искусственный интеллект? – спрашивает женщина, называющая себя Мариной. Она сидит на полу, скрестив ноги по-турецки в одном белье. Комбинезон и скафандр распластаны рядом морскими звёздами.

– Нет, я человек.

– Совсем, совсем человек? Как я? – Марина выдавливает в рот тюбик питательной смеси, принесённый дроном с повреждённого корабля. Мой рацион ей не подходит.

– Не как ты.

– Ты корабль? – она щурится. Разрез её глаз чуть монголоидный. Не знаю, наследственное или модификация. На высоких скулах темнеют пигментные пятна, вроде бы веснушки, но если приблизить – видна ячеистая структура и металлический блеск, – Я внутри тебя?

Я на минуту застываю, пытаюсь переварить вопрос.

– Прости, это слишком интимно. Я не должна…

– Нет, я не корабль.

– Ты где-то внутри? Где ты?

– У меня есть тело с ограниченной автономностью.

– Киборг значит.

– Выходит, что так.

– Душа в машине.

– Тридцать процентов органики. Я человек, а не машина со слепком личности, – синтезатор речи запинается на высоких нотах.

– Не хотела обидеть, Од. Я широких взглядов, – Марина скатывает тюбик, выдавливая остатки, и кладёт пустую оболочку к остальным вещам.

Не думаю, что чувствую обиду, скорее недоумение. Мой статус равен любому другому органическому индивиду.

– Я думала, так далеко отправляют только оцифрованных.

– Я учёный. Изучаю квазары. Это могут только люди.

– Хочешь сказать, ты из биошовинистов?

– Хочу сказать, что так принято. Мне нет дела ни до синтетиков, ни до людей.

Марина зябко поводит плечами, и я проверяю термостат.

– У меня был… есть сын. Прекрасный мальчик. Очень любил гонки. Это, – она кивает в сторону стыковочного шлюза, – его корабль. Я восстановила его после… – Марина замирает, свесив голову, её глотка хрипит, – Остался только слепок. Я не могла отпустить. Не могла проститься и позволила загрузить его в бота.

– Логичный шаг.

– Но его забрали! – женщина надсадно хлюпает, – Моего мальчика забрали.

– Похитили? Такое бывает только в старой поп-культуре.

– Ты не понимаешь. Ему задурили голову этой ерундой, что люди не примут оцифрованного, что он будет полезен только там, где нет места человеку.

Разработка астероидов в Поясе Койпера, догадываюсь я. Тогда понятно, как её занесло в такую даль.

– Ты за ним прилетела?

Марина кивает. Она трёт свои плечи, и я снова сверяюсь с температурным датчиком.

– Но не справилась с управлением. Налетела на обломок, потеряла часть движков, а дальше – вынесло сюда. Думала, улечу в межзвёздное пространство. Если бы не ты… Спасибо, ещё раз. Это очень человечный поступок.

Я с сомнением подсчитываю потери кислорода и энергии от сломанной фермы. Если придётся чинить её корабль, убытки возрастут. Но на моих запасах вдвоём мы долго не протянем. Математически ее спасение не оправдано. Мой порыв, как слабость людской природы, глуп и неразумен. Но я не решаюсь сказать об этом вслух.

– Пожалуйста, – отвечаю я сухо, – но тебе пора возвращаться.

– Куда? – Марина взволнованно крутит головой, точно пытается найти мои глаза, – Корабль неисправен, двигатели, система очистки. Я не пролечу и до конца твоего астероида.

– Дроны залатают, что смогут, в анабиозе ты протянешь часть пути. А там подхватит транспортник с Тритона. Я уже рассчитал траекторию.

– Нет. Я не вернусь без моего Дениски!

Я вздыхаю. Только слез и истерик мне здесь не хватало.

– Чего ты ждёшь от меня?

– Отвези меня к сыну.

– Исключено, – я едва не давлюсь синтезированным смехом.

– Пожалуйста. У тебя же есть корабль.

– Исследовательская станция, – поправляю я.

– Но она летает.

– Она исследует. Я и так лишился части ресурсов. Дорога до Пояса Койпера и обратно мне не по карману. И нарушает график наблюдений.

– Но речь же о человеческой жизни.

– Жизни синтетика. Она не под угрозой. И меня не касается.

– Он не выходит на связь. Уже полдесятилетия. Я не знаю, что случилось, – Марина по-собачьи скребёт пол под собой.

– Тем более. Путешествие без надежды на результат – полная глупость.

– У меня есть надежда, – она вскидывает голову, поджимает ноги и садится точно паломник перед мощами.

– Статистически неоправданная.

– Это суть человека. Надеяться вопреки. И преуспевать там, где нет видимых шансов. Ты называешь себя человеком, так докажи это!

– Надо было дать тебе улететь, – выплёвываю я в динамики.

Марина молчит, она беспорядочно жестикулирует, открывая рот, но в итоге лишь закусывает подушечку большого пальца. Ее гладкое лицо кажется сейчас постаревшим, словно все истинные годы разом вступили в силу. Глаза блестят нездорово и пронзительно как у пса на морозе. Я помню этот взгляд. Когда матери сказали мой диагноз. Мне было лет десять, и каждый ушиб превращался в долгие месяцы воспалений. Я уже тогда знал, что обречён, чувствовал это глубоко внутри. Наверное, и мама чувствовала, только не желала признавать. Её неудача. Мало кто решается заводить детей без генного контроля. Она так и не простила себя. Я простил. Я был благодарен за каждую минуту подаренной мне жизни. За тёплые вечера на веранде, за кусачую соль морского ветра, за грубую шерсть свитера, который мама вязала по старинке. За нестройные колыбельные мимо нот и за пряное имбирное печенье в сахарной обсыпке. За ласковые руки и лучистые глаза, в которых светились мечты о моей грядущей жизни. Я с радостью принял модификацию, лишь бы сохранить эту память и этот свет. Не дать им угаснуть. Жить, во что бы то ни стало.

– У тебя есть дети?

– Нет.

– А родители? – Марина запинается, – Я имею в виду, они ещё живы? Подумай, разве они не сделали бы для тебя то же самое? Разве не пытались бы спасти любой ценой?

Я не отвечаю. ИИ фиксирует гормональный сбой и услужливо предлагает коррекцию. Но я отказываюсь и лишь тоскливо обвожу сенсорами далёкие миры. В них ещё столько всего не постигнуто.

– Хорошо.

Глаза Марина расширяются, – Что?

– Я отвезу тебя. Но только до места. Дальше сама.

Женщина подпрыгивает, раскидывает руки и прижимается к стене отсека, обнимая корабль, – Спасибо. Спасибо, милый Од!

***

Я собрал небольшой запас минералов в дорогу, напоследок запустив добывающий модуль на полную. Странное чувство разлилось по нервным отросткам, когда я отключил захваты, деактивировал соединения и отпустил Пенелопу. Сорок земных лет она была моим домом, моим личным кусочком суши. Кормила и оберегала от космического мусора. И теперь я прощался с ней, будто покидал родной берег. Когда я вернусь, без корректировки траектории её может унести чёрт знает куда. Увидимся ли мы снова?

Пришлось свернуть солнечную ферму. Не простая задача – в пятнадцатом секторе всё ещё зияла дыра. Но хуже всего дела обстояли с кислородом, мои возможности не были рассчитаны на пассажира. Еле уговорил Марину на анабиоз. Мне так было лучше, слишком много она болтала, лезла с советами и слишком сильно напоминала мать.

Несколько недель пути я нёсся, сжигая топливо, в надежде поскорее выпутаться из этого приключения. Здесь, вдали от моего уютного захолустья, я всё больше придавался размышлениям. Может, стоило отстрелить чужачку в её лёгком кораблике и по-тихому вернуться к Пенелопе? К моим квазарам и умиротворяющему однообразию одиночества. Никто не узнает. Сколько шансов, что крошечный корабль найдут в такой дали от обитаемой зоны? И будет она дрейфовать десятки, может, сотни лет, пока не откажет криокапсула. Я ничего ей не должен.

И всё же, назад я не поворачивал. Когда мать умирала в облаке химии на полу марсианского наркопритона, не нашлось никого, кто протянул бы ей руку помощи. Свидетельство о смерти застало меня на полпути к краю галактики. Я даже не увидел её тела перед кремацией. Слепка она не оставила. Да и кому нужен слепок души изъеденной виной? Я не понимал. Разве не стоит жить ради самого существования? Разве бессмертие, данное мне и таким, как я – не дар? Но мать решила иначе. Я не хотел об этом думать, ни тогда, ни сейчас. Но всё же думал.

На границе Пояса Койпера я разбудил Марину. Сейчас она сонная и часто моргающая снова сидит в пришлюзовом отсеке, с неохотой вливая в себя соляной раствор:

– Ну и дрянь же это. Хоть бы вкус какой придумали.

– Зато помогает поддерживать баланс жидкостей в космосе.

– Я знаю и про кровь, и про кости и мышцы. Прошла обучающий курс. Вся эта химия, чтобы я смогла вернуться на Землю.

– Зачем тогда мы об этом говорим?

– Тебе не понять, Од. У меня уже всё тело исколото.

– Пройди модификацию. Мои внутренние органы, те, что остались, поддерживаются замкнутой средой. Никакого дискомфорта от инъекций.

– Почему ты стал киборгом?

– Фибродисплазия.

– Ох. Сочувствую!

– Почему?

Мой вопрос ставит Марину в тупик:

– Разве ты не хотел бы остаться… ну… во плоти? Ты не скучаешь по ощущениям?

– Я их не помню, – вру я, чтобы закончить разговор и Марина закусывает губу.

– Не могу связаться с горнодобывающей станцией. В ближайшем радиусе полная тишина. Ты уверена, что координаты верные?

Марина поднимается и приникает к двери отсека, – Дай мне посмотреть.

– Не могу. Дальше на корабле нет атмосферы. Возвращайся к себе. Я отправлю данные на бортовой компьютер.

Марина послушно натягивает скафандр и переходит в шлюз, но мне нечего ей отправить. Ни теплового следа, ни радиосигналов. Она ждёт, кусает ногти и пристально смотрит в монитор.

– Мне кажется… Там что-то есть, – она указывает на цепь астероидов, захваченных внешней камерой.

– Мало вероятно, – я даю стократное увеличение и различаю остатки буровых установок.

– Они же… Они же синтетики. Им не нужен воздух и всё такое, – во влажном голосе слышится мольба.

– Если что-то и было, давно раскурочено и унесено в космос, – я убеждаю себя в этом, но не могу отвести глаз от руин.

– Мы должны стыковаться!

– Да не с чем! Всё переломано.

– Тогда я полечу. Моему кораблю не нужно большой площадки. Я смогу зависнуть. Или зацепиться причальными крюками.

– И что дальше? Облетишь в скафандре весь комплекс? Там сотни километров, разделённые пустотой.

– У меня есть сигнатура Дениса. Я смогу его найти. Я должна!

– Исключено. Ты погибнешь.

– Тогда помоги мне.

– Помочь самоубиться? Ни за что.

– Да как ты не понимаешь? Это. Мой. Сын.

Я чувствую, как Марина включает двигатели, датчики ее скафандра фиксируют тахикардию, расход кислорода растёт вместе со сбивчивым дыханием.

– Ты готова ради него погибнуть?

– Хоть сто тысяч раз. Думаешь, твоя мать не готова? – она начинает манёвр отстыковки.

– Моя мать давно умерла.

На секунду корабль Марины замирает, – Мне жаль, – и тут же отрывается от моего причала.

– Безумная, – я пытаюсь поймать её гравизахватами, но поздно, с таким импульсом мы только столкнёмся.

– Прости, Од. Но я не отступлюсь. Спасибо за помощь, – Марина пропадает из эфира.

«Ну и бозон с ней! Пусть хоть сгинет. Мне плевать». Прокладываю обратный курс, впрыснув успокоительного. «Почти месяц псу под хвост. Месяц драгоценных исследований и дорогостоящих ресурсов. Надо было встраивать ингибитор эмоций, когда предлагали. Дурак сентиментальный! Попёрся за сумасшедшей органичкой». Я запускаю двигатели и даю ускорение. «И ради чего? Ради битов в накопителе? Синтетика! Она рискует жизнью ради синтетика». В моих обнажённых висках, окружённых физраствором, контрапунктом стучат злость и обида. Манипуляторы по всему кораблю сжимают клешни. «Отдать свою жизнь. Самое дорогое. То, что не вернуть. Ради сына. Великие кварки!» Я огибаю крупный астероид и по параболе возвращаюсь, запустив торможение. «Ну что я за осёл!»

Мой корабль зависает над судёнышком Марины. Посадка была жёсткой. Нос зарылся в обломки причала. Но сенсоры фиксируют жизненную активность в движущейся точке. Она под поверхностью. Похоже на командный центр. Проломленная крыша щерится недоброй улыбкой. Силой подавляю новый приступ трусости. Она смогла, и я смогу. Нужно только постараться. Отключаю своё восьмилапое тело от систем корабля. Вереница дронов облепляет меня со всех сторон и выносит в космос. Их тяги достаточно для аккуратной посадки, но конструкции хлипкие для моих шести тонн, и я долго кружу над поверхностью, в поисках подходящего места. Я включаю радиосвязь и зову женщину по имени.

– Ты вернулся? Од! – в её голосе, обесцвеченном помехами, пробивается истерическая нотка радости. – Я нашла его! Он здесь.

– Он живой? – я чувствую удивление и… ревность?

– Нет, но накопитель цел. Я заберу его. Мы полетим домой.

Я блуждаю в лабиринтах разрушенных этажей, нацелив сенсоры на единственное живое существо. Металл в несущих конструкциях наводит помехи.

– Здесь… взрыв. Я… чёрный ящик и авари… маячок.

– Он включён? Почему никто не прилетел?

– Думаю… диверсия.

– На шахте?

– Ого, какой ты большой! – глаза Марины расширяются, когда я протискиваюсь в узкий лаз под обрушившимся перекрытием. Фасетки сенсоров изучают женщину на полу. Одна её рука обнимает изуродованного меха, другая зажимает штанину скафандра. Из-под пальцев выбивается воздух.

– Ты ранена? – голосовой модулятор моего тела не воспроизводит эмоций.

– Пустяки, – она улыбается, но тут же всхлипывает, сильнее цепляясь за ногу, – Не могу открыть, – она со странной нежностью гладит управляющий модуль механизма, – Забери его. Отвези на Землю. Пусть вернётся домой.

– Сама отвезёшь, – я протягиваю манипулятор и вырезаю отверстие в смятом металле.

– Я не дойду, – она приподнимает ладонь над раной и морщится от боли.

– Мои дроны вынесут тебя, – я пытаюсь развернуться, чтобы дать им дорогу и задеваю опорную балку. Острый край пробивает гибкую оболочку в месте сочленения и впивается в полый скелет. Я не чувствую боли, но извиваюсь, чтобы освободиться. Остатки потолка обрушиваются на спину. Я застрял.

– Тебе придётся проползти мимо меня. Дроны встретят на выходе. Не разжимай пальцы, – я высвобождаю одну из конечностей, достаю накопитель и протягиваю Марине, – На корабле есть неокортикальный интерфейс, ИИ поможет с управлением. Если разгонишься у Нептуна, топлива хватит до Земли.

– О чём ты говоришь? – мозг женщины, охваченный паникой медленно соображает, но адреналин разгоняет оцепенение, Марина судорожно возится под обломками, – Я тебя не оставлю.

Я чувствую, как тонны бетона плющат мой корпус, нет времени спорить, – Уходи! Убирайся, я долго не выдержу.

– Нет!

– Я хотел тебя бросить. Когда ты разломала мои батареи. Хотел отправить за пределы галактики. И по дороге сюда хотел выкинуть в космос. Как мусор. Убирайся, – я реву от злости и натуги, – Убирайся, не то я придушу тебя манипулятором.

Марина ужом протискивается в щель между мной и обломками. Я даю команду дронам и слышу жужжание их двигателей, которое вскоре исчезает. Наступившую тишину тревожит лишь надсадный скрип металла. Бессмертие. Да кому оно нужно бессмертие? Давление корёжит мой скелет, и я отключаю сенсоры, чтобы не чувствовать боли. Я хотел бы заплакать, но слёзные железы истлели полвека назад. Я не жалею. Когда-то в детстве, которое мне снится, я пролил много слёз. Но я не хочу помнить о них. Я хочу помнить кусты дикой малины, через которую продирался с плетёным лукошком, её цепкие лапы оставляли отметины на коже и одежде. Хочу помнить, как от высоты закладывало уши в самолёте. Галечный берег. И волны на босых ногах. И запах костра из просоленного плавника. Его древесный дым горчил морем. И мамину улыбку, когда она, склоняясь над гамаком в саду, гладила мои волосы и звала по имени так, словно это самое дорогое слово на свете.

– Од! Од! Ты меня слышишь?

Я мотаю головой, и бетонное крошево сыплется в глаза. Я всё ещё здесь, под завалом и эфир разрывает Маринин голос.

– Я подключила Дениса к кораблю. Мы тебя вытащим.

– Невозможно, – шепчу я то ли вслух, то ли про себя, и снова закрываю глаза.

– Ты удерживал целый астероид. Помнишь? Потерпи.

Рёв двигателей накатывает волной, я узнаю его из тысячи. Мой корабль. Мой «Одиссей». Вокруг ног, вдавленных в пол, суетятся дроны. Над головой что-то лопается и гудит, я падаю от внезапной лёгкости, и меня смывает прилив.

Я открываю глаза. Моё тело вщелкнуто в ремонтный модуль, диагностические кабели оплетают рыбацкой сетью. Одной лапы не хватает, но принтер уже печатает замену. Фигура в скафандре склонилась над ним. Я подключаюсь к кораблю и чувствую чьё-то присутствие.

– Привет, – говорит мне Денис электронным голосом, – Ты мамин друг?

Я поворачиваю голову к Марине, и она кивает.

– Нас хотели убить. Перегрузили реактор.

– Я знаю, – слова даются с трудом от действия анестетика, – Мы с этим разберёмся.

– Спасибо тебе… – голос синтетика запинается.

– Дилан, – подсказываю я, – Меня зовут Дилан.

– Сын моря?

Я чувствую повисшее недоумение и смеюсь, – Сын моря. И я возвращаюсь домой.