Я открываю глаза. За окном протяжно воет собака. Тем самым воем, от которого ждут беды. Хорошо, что Лиля не слышит. Разбуди её сейчас, и она зайдётся суеверными причитаниями. Включит свет, оденется в обереги и до рассвета не сомкнёт глаз, шепча заговоры над жирной свечой.
Видимый мне краешек подоконника расчерчивают полосы уличного света. Газовые фонари ещё не погасли. Их жёлтые блики ходят в танце с ночными тенями. Деревья на аллее возле дома будоражит поднявшийся ветер. Ветви мерцают в свете фонаря, оставляя на моём подоконнике подвижные силуэты. Кто-то разглядит в них тревожные очертания. Знаки. Сердце сожмётся в суеверном трепете. Мне всё равно. Уставившись на ритмичные всполохи, я, не поднимая головы, гадаю, куда так внезапно делся сон.
Сипло бряцает телефон. Прошлёпав босыми ногами по холодному полу, я поднимаю тяжёлую латунную трубку. Голос диспетчера на другом конце даёт понять, что в кровать я не вернусь.
Смыв остатки сна над раковиной, ощупываю щетину, но бритву не беру. В бардаке шкафчика отыскиваю невскрытую пачку стимуляторов. Она и жетон отправляются во внутренний карман тяжёлого кожаного плаща. Табельный ствол – в кобуру на портупее. И запасной, поменьше – под брючину на левой ноге. Не в силах дольше прятать глаза, скольжу по пустой двуспальной кровати. Моя половина смята, вторая не тронута. Как всегда. Только окончательно проснувшись, свыкаюсь с мыслью, что я здесь один.
Машину оставляю у жёлтой ленты. Район оцеплен. Дело крупное. Несмотря на ранний час, полицейские теснят толпу зевак. В основном из местных. Хочу назвать их маргиналами, но так больше не говорят. После Спайки. Теперь они «легальные жители неблагополучных районов, с установленным происхождением». Сплёвываю под ноги. Ротозеи галдят как чайки. Многие в гирляндах оберегов.
Выбрасываю вперёд руку с зажатым жетоном. Скорее для проформы – меня и так узнали в лицо. Пригнувшись, прохожу под ограждением. Молодой сержантик сбивчиво старается донести суть. Семенит за мной. Он явно смущён. Мне всё равно, но из вежливости киваю. Глазами ловлю знакомых и слегка поднимаю руку приветствуя.
Передо мной открывается картина недавнего пожарища. Воздух наполнен копчёным и смрадным. Мигалки пожарных машин нервически бликуют на влажных углях. Присаживаюсь, протягиваю руку. От пепелища исходит тепло. Обволакивает душной завесой. Чувствую, как намокает ворот рубашки под форменным плащом. Жалею, что поленился принять душ перед выходом.
– Зачем меня вызвали? – поднимаю глаза на краснеющего сержанта. – Это дело пожарных.
Вместо ответа мой проводник указывает на криминалистический фургон. Узнав дока Петровича, я хмурюсь и кручу головой по сторонам. Так и есть, согнувшись в три погибели, среди останков хибар возится Чайник – он же младший эксперт, он же штатный медиатор. Александр на самом деле. Чайником мы зовём его между собой за то, как краснеет и пыжится в присутствии морока. Окликаю его настоящим именем. Чайник поднимается. Даже в едва занявшемся рассвете видно, что он пунцовый как рак. Все медиаторы такие. Эманации морока влияют на их кровь, расширяют сосуды. Долго на этой службе не держаться – вредно. А когда выходят в отставку, сваливают как можно дальше от «спаек» и, обложившись амулетами, закрываются на своих фермах, пасеках и тому подобное. На задворках цивилизации. Чайнику уже за тридцать. Давно пора на покой. Но он какой-то фанатик, что ли. Одержим работой.
Мы встречаемся на полпути. В руках Александра свёрток в оболочке полиэтилена. Вместо приветствия он протягивает мне улику, – Только осторожно.
Хочу огрызнуться, мол не дурак, но руки Чайника дрожат от перевозбуждения. Из-за частых стрессов медиаторы быстро стареют. Не знай лично, я бы дал ему хорошо за сорок, как и мне. Сдерживаюсь и молча киваю. Передо мной обрядовый нож в потёках эктоплазмы, – Где нашёл?
Чайник отводит меня на место. Снова присаживаюсь на корточки. Рукой в перчатке загребаю землю с пеплом и растираю между пальцев. Жирная. Тягучая как смола. Плоть мороков после смерти всегда разлагается в бесформенную субстанцию. Ту, из которой они сформировались, когда протиснулись в щель «спайки». Огонь лучший способ замести следы, мало кто отличит сгоревшую эктоплазму от обычной золы. Обтираю перчатку грязным платком, найденным в кармане. Во рту сухо, словно с похмелья. С досадой поднимаюсь. Хочется снова залезть под одеяло. Лишь бы не одному.
– Всё равно не понимаю – зачем меня вызвали?
Чайник уже застегнул на шее ожерелье из птичьих костей и заговорённых ракушек. Лицо его снова приобрело естественный цвет, тремор прошёл, – Вам лучше с лейтенантом поговорить.
Я непонимающе хмурюсь и слежу за рукой медиатора, указавшего в сторону фургона. Над доком Петровичем навис широкоплечий здоровяк – лейтенант Кирьят. Оба оживлённо спорят. Я вопросительно смотрю на Чайника.
– Есть тела.
Сухость усиливается. Отчаянно хочется кофе. Я облизываю растрескавшиеся губы. Роюсь в карманах, вспоминая, куда сунул лекарства. Закидываю в рот таблетку и разжёвываю без воды. Горькая слюна наполняет рот.
– Здорово, Костик, – я протягиваю руку лейтенанту, сняв перчатку. Тот заметно взмок. Липкая ладонь с яростной силой сжимает мои пальцы. Проступившие капилляры выдают бессонную ночь. Кирьят явно на взводе.
– Может, ты объяснишь, какого чёрта вызвали детектива из убойного? Дохлые мороки по твоей части.
При слове «чёрт» судмедэксперт осеняет себя защитным знаком и три раза сплёвывает через плечо. Кирьят брезгливо раздувает ноздри.
– Соломон Петрович, покажи ему.
Док выдвигает салазки из кузова фургона и расстёгивает чёрный мешок. Я лишь мельком бросаю взгляд на обгоревшее тело.
Лейтенант Кирьят протягивает мне закопчённый полицейский жетон в пакете для улик.
– Дрянь! – я снова сплёвываю под ноги, пустой желудок крутит. – Есть здесь, грёбаный кофе?
– А ты землицы с пожара завари – будет тебе кофе. Копчёный, с привкусом мяса, – голос ровный, но в лице лейтенанта столько желчи, что желудок теперь стягивает узлом. Кирьят едва сдерживается. Могу надавить, расковырять и маска треснет. Но разъярённый Костя – последнее, что мне сейчас нужно.
Лейтенант отвлекается и машет своим ребятам из отдела Учёта и контроля нелегальных сущностей. Похоже, те только что прибыли.
– Я был неподалёку, – оборачивается он ко мне. – Проверял наводку. Они ещё не знают.
Про себя задаюсь вопросом, с какой стати начальник отдела в одиночку попёрся ночью в такой район. Но мысль выбивает крепкая хватка Кирьята. Его гигантские руки сжимают мои плечи, налитые кровью глаза, сверлят в упор, – Это были мои ребята! – его гнев буквально отравляет воздух. Я, не мигая, таращусь в ответ, изучаю. Затем молча киваю. Хватка ослабевает. Я давно знаю Костю. С учебки. Самый ярый противник мороков. Сними с него погоны, и он голыми руками передушит всех, в ком заподозрит не человека. Очень давно мороки убили его брата. Думать не хочу, как он выбивает свои наводки. Впрочем, не мне быть щепетильным. Особенно когда дело касается мёртвых полицейских.
– Я найду виновных, – выдавливаю сипло и прочищаю горло.
– Ты уж постарайся, – цедит он сквозь зубы и уходит.
– Да сгоняйте уже за чёртовым кофе! – рычу я в сторону оцепления. – И кто-нибудь звонил Тане? Где её носит?
Я и сам знаю ответ. Моя помощница со свойственным ей ригоризмом не появится раньше начала рабочего дня. Давно стоило написать на неё рапорт. Я даже порывался в сердцах. Но её педантичность и внимание к мелочам бывают очень полезны, особенно когда собственные мысли путаются.
Я прислоняюсь спиной к фургону, закидываю в рот новую таблетку и прикрываю глаза. Горечь усиливается. Горизонт заметно светлеет. Со стороны жилого района наносит триумфальный крик петуха. Ночь закончилась. Вскоре зеваки начнут расползаться по своим домам, в относительную безопасность. Их обереги перестанут фонить и у медиаторов отдела нелегалов начнётся настоящая работа.
Я открываю глаза и, наконец, вижу свою помощницу. Таня в лёгком распахнутом пальто месит высокими сапогами размокшие угли. Никогда не видел её без формы. Интересно, она и спит в ней? Не удивлюсь. Хотя рубашка и брюки всегда идеально отглажены. Русые волосы стянуты в тугой пучок. Лицо гладкое, без изъянов. Ни следа косметики. Она могла бы быть красивой. Не будь такой чопорной.
– Кофе принесла? – спрашиваю, когда она подходит к фургону.
– Я не посыльный, – она смотрит серьёзно, без тени эмоций.
Я обречённо вздыхаю. Таня прислоняется спиной к фургону рядом со мной и роется в большой сумке, перекинутой через плечо. На свет появляется громоздкий термос. Я кошусь на него, торопливо откручиваю крышку и жадно глотаю, обжигаясь. По рту растекается горечь. На этот раз приятная.
– Крепкий. Без сахара. Как ты любишь.
Вместо ответа киваю, утирая влажные губы. К чёрту рапорты. Пусть приходит, когда захочет.
***
После обеда, уже в офисе, изучаю свидетельские показания. Хрен чего добьёшься от этих… жителей трущоб. Боятся мороков до чёртиков. Я бы тоже боялся, если бы мог. Никто не станет доносить на своих соседей, да ещё на тех, кто способен заморочить тебя до смерти. Технически мороки не могут селиться среди людей. Но мы все прекрасно знаем, куда они попадают после легализации. Кто-то, конечно, ютится в гетто. Но предприимчивые прячутся среди людей в самых захудалых районах, где искать их – только время тратить. Туда же просачиваются нелегалы. Отдел учёта, конечно, проводит ежемесячные рейды, но больше для порядка. Всех не переловишь. Пока сидят тихо – их не трогают. Меньше случайных жертв. Сейчас расклад был хреновый. У меня дела оказываются, только когда морок совершает преступление против человека. А тут ещё мёртвые полицейские. Головы полетят. Может пора задуматься об отставке? Я выдохся.
Откладываю документы и тру уставшие глаза. Раннее пробуждение отдаётся головной болью. Тянусь за новой таблеткой, но отвлекаюсь на вошедшую помощницу.
– Отчёт медиаторов, – она протягивает мне толстую пачку исписанных бумаг.
– Что я должен знать? – спрашиваю, пролистывая страницы. – Ты ведь уже читала?
Таня неопределённо хмыкает и садиться на край моего стола, осторожно сдвигая завалы.
Я поднимаю на неё глаза. Кажется, день грозит стать ещё хуже.
– Ну, выкладывай, – я откидываюсь на спинку стула и смотрю на неё снизу вверх.
– Это точно морок. Медиаторы засекли следы. Очень сильные чары.
– Ты хочешь сказать малефика?
Таня утвердительно кивает.
– Клеймо?
– Никаких следов. Нелегалка.
Нервно стучу кулаком по столешнице.
– Придётся прошерстить перевалочные пункты. Запроси у учётчиков данные по действующим контрабандистам. Нам нужны самые ушлые. Переправить нелегальную малефику возьмётся только полный отморозок, – встаю и тянусь за плащом.
– Это ещё не всё, – Таня останавливает меня. – Помнишь кинжал? Её ранили. Возможно, кто-то из ребят Кирьята.
– Значит, ей нужен лекарь.
– Скорее целитель из мороков, – поправляет Таня. Согласно киваю и сгребаю в охапку отчёты. Из бумаг выпадает сложенный вчетверо листок.
Мы с Таней удивлённо переглядываемся, – Этого здесь не было.
Я разворачиваю бумагу.
– Анонимная наводка? – Таня заглядывает через плечо.
– Приписка к отчёту. Остаточный энергетический след от учтённого.
Мы с Таней переглядываемся.
– Погоди, мне нужно подготовиться.
Я закатываю глаза, пока Таня роется в сумке. Как будто стандартных защитных нашивок на форме ей не хватит. Как же тяжело с суеверными.
***
Я сижу в машине, пока Таня ждёт на углу. Она не носит форменный плащ. Он положен только детективам. Поглубже закутавшись в пальто, ей проще сойти за обычную прохожую. До заката ещё около часа. Вскоре появляется наш клиент. Ксентий Фарин, мелкий делец. Заходит слева. Походка скользящая. Двигается словно задом наперёд. Его уже поджидает покупатель. Чёрный рынок заговорённых побрякушек процветает.
Таня потихоньку приближается. Я выхожу из машины. Ксентий нас замечает и даёт дёру. Само собой. Направо он бежать не может. Так устроены мороки. С третьей стороны стена. С двух оставшихся – полиция. Оценив Танины обереги, беглец принимает единственное возможное решение – несётся на меня. В руке зажата кроличья лапка. Если сработает удача, я поскользнусь или ещё чего, и он спасётся. Удача не срабатывает. Ксентий в ужасе распахивает глаза, прилетая прямо в мои объятья. Я заламываю ему руки и впечатываю лицом в асфальт, нацепляя наручники. Таня уже рядом.
– Какого лешего? – возмущённо вопит морок. Он напуган и в замешательстве.
– Спокойно! – ухмыляюсь прямо в повёрнутое лицо. – Ты задержан. Убойный отдел.
– Не имеете права! Что это за магия?
– Никакой магии, – отвечает Таня, конфискуя всё заговорённое барахло.
– Просто твои штучки на меня не действуют, – добавляю я, поднимая Ксентия, и зачитываю права.
***
В допросной только мы с Ксентием. Таню я, скрипя зубами, высадил у дома. Чем она занимается вечерами, чёрт возьми? Иногда я откровенно завидовал. У неё есть жизнь после работы. Она хочет возвращаться домой. Пока Лиля не ушла, я тоже хотел.
– Эй, начальник! – Ксентий стучит скованными руками по столу. Я задумчиво чешу подбородок. Пусть понервничает.
– Я ничего не сделал.
– Ты морок – этого достаточно, – кидаю в ответ.
– Это произвол! Ксенофобия!
– А мне плевать! Двое полицейских мертвы, – захожу с козырей.
Веснушчатое лицо задержанного белеет как полотно. Даже рыжая шевелюра словно потеряла цвет. Если бы мог, то, наверное, он бы расплакался. Терпеть не могу слёз. У мороков две крайности – одни вообще неспособны к слезам, а других не заткнуть как фонтан. Мне повезло.
– Я ничего не знаю, – Ксентий жалобно пищит.
– Твой след остался на месте преступления.
Ксентий беспомощно моргает. Вправду, что ли, не знает?
– Ты мне тут под дурака не коси, – продолжаю давить. – Или хочешь проверку?
– Только не ордалии!
На него жалко смотреть. Обмочиться с испуга он тоже не может. Но я клянусь, что почувствовал запах мочи. Презрительно фыркаю и отворачиваюсь.
– Добренький, миленький полицейский! Всё, чего хочешь, проси. Но не знаю про убийства.
А если не знает? Кому выгодно его подставлять?
– Я и морочить-то не умею. Вы же знаете. Не мужское это дело.
Здесь он был прав. Только женщины из мороков обладают силами. Полицейских он не убивал. Может свидетель?
– Я ищу малефику. Очень сильную. Из нелегалов. Возможно, ранена.
Во взгляде Ксентия проскальзывает понимание. Заламывая тонкие длинные пальцы, он несколько минут молчит, бегая затравленным взглядом с моего лица себе под ноги и обратно. В конце концов, я замечаю, как с его нижней губы падает первая кровавая капля. Прокусил. Буквально ошалел от страха.
– Я не должен говорить, – шепчет он, пригнувшись к самой столешнице, – тут такие люди замешаны.
Я также пригибаюсь ниже, чтобы его расслышать. Он бормочет мне адрес. Дверь в допросную распахивается, и входят люди из отдела Кирьята. По идее, я не должен был допрашивать без них. У Ксентия есть регистрация. Но времени играть по правилам, нет. Мы на пороховой бочке с межрасовыми погромами внутри. Я поднимаю руки, признавая оплошность. Полицейские кивают, отстёгивают задержанного и выводят наружу.
Словно опомнившись, кричу вслед, – Какие люди?
Ксентий застывает и оборачивается. Лицо каменное. Как у покойника. В глазах пустота. Верь я в предчувствия, у меня бы засосало под ложечкой. Но я не верю, а потому, спокойно встаю и иду следом.
***
Этот день вымотал меня вконец. Закинувшись таблеткой, снова еду в трущобы. Машину оставляю на границе квартала. Дальше пешком. Натягиваю повыше жёсткий ворот плаща, словно это может защитить от любопытных глаз. Спорю на месячный оклад, меня здесь каждая собака знает. Но сейчас мне всё равно. Нужно снять напряжение. Стою перед запертой зелёной дверью со смешанным чувством предвкушения и презрения. Если бы я мог пить, я бы, наверное, не просыхал. Но, черти дери, даже тут я ущербный.
Дверь приоткрывается на цепочку, в проёме мелькает изумрудного цвета глаз. Мне позволяют войти.
– Не ждала тебя сегодня, – низкий бархатистый голос мёдом разливается в голове.
– Медба, – выдыхаю в её золотые кудри. Она отодвигает меня на вытянутую руку и осматривает, критически морща носик. Я любуюсь ею в ответ. Не знал женщин красивее. Может это лишь чары. Но мне плевать. Я втягиваю аромат её кожи, с привкусом молока. Он везде. Окружает и проникает внутрь. Дурманит. И я хочу проникнуть в неё. Медба стягивает с меня плащ, а я подцепляю бретели её сарафана. Она обнажена. В нетерпении я толкаю её на стол и расстёгиваю ширинку.
Позже мы лежим, обнявшись, на кровати. Моя голова на её животе. Пальцы Медбы гуляют в моих коротко стриженных волосах, то и дело возвращаясь к уродливому шраму, прочертившему затылок. Она тихо поёт, срываясь на шёпот. Слова знакомые, но я не знаю их смысла.
– Ты же понимаешь, на меня не подействует.
– Знаю, – улыбается она чуть озорно, – но вдруг я смогу защитить тебя…
Я поднимаюсь и смотрю ей в глаза, – Это только секс.
Она лукаво прищуривается. Я отворачиваюсь и хочу уйти. Она ловит мою руку в свою. Несмотря на миниатюрное сложение она очень сильна, – Останься.
Я мягко высвобождаюсь и встаю.
– А если я очень попрошу? – она не сдаётся. – Может, вот так? – её лицо покрывается рябью.
– Нет, – я злюсь, но не могу отвернуться. – Не надо.
Но Медба и не думает прекращать. Волосы её светлеют и выпрямляются. Черты лица меняются. Фигура наливается формами. Голос становится выше, – Ты же хочешь этого. Хочешь меня, – она призывно извивается в простынях. Я не могу противиться. Стягивая надетые было штаны, наползаю сверху и шепчу в её приоткрытые губы, – Лиля.
***
Я открываю глаза в своей постели, когда в окно уже бьёт солнечный свет. В дверь бешено колотят. Шлёпая босыми ногами, по дороге возвращаю на рычаг снятую трубку. Язык перекатывает горький привкус омерзения. На моём пороге Таня. Лицо её бесстрастно, но резкие движения выдают признаки гнева. Или тревоги? Она со всего размаху впечатывает термос мне в голую грудь, заставив согнуться, и входит без приглашения.
– Какого лешего, босс? – Таня расхаживает по прихожей так, словно что-то выискивает.
– Я один, расслабься, – закрываю дверь. Таня будто выдыхает.
– До тебя не могли дозвониться!
Я почти виновато кошусь на телефон, отвинчивая крышку термоса. Кофе едва заметно остыл.
– Который час?
– Почти одиннадцать, – Таня хватает с вешалки плащ и швыряет в меня. – Одевайся.
– Тебя какая муха укусила?
– Ксентий мёртв!
Огорошенный, я едва не теряю равновесие.
– Повесился ночью в камере.
***
– Ещё раз, почему мы не в участок? – Таня за рулём моей машины.
– Адрес. Чёрт возьми! Он дал мне адрес, – я нетерпеливо барабаню по подлокотнику. – Если они заметают следы, мы можем не успеть.
– Да кто они? – Таня даже вспылить толком не может.
– Чёрт! Я не знаю.
С раздражением отмечаю, что при слове «чёрт» Таня снова осеняет себя знаком. Как же меня бесят все эти суеверия! Я ещё помню время до Спайки. Когда вся эта хрень была лишь глупыми предрассудками. Сколько лет прошло? Тридцать? Теперь детей с рождения учат, как защититься от морока и дурных знамений. Шагу не дают ступить без оберега. Идиоты! Отравляют мозги. Таня из того же поколения. Они уже просто не могут не верить. И чем больше верят, тем больше оно действует. А ведь когда-то бабы с вёдрами были просто бабами, а кошки кошками.
– Кошка! – Таня едва не кричит и ударяет по тормозам. Я, забыв пристегнуться, почти влетаю в лобовое стекло. Хорошо, что скорость небольшая.
– Дура!
Она смотрит на меня, мигая, – Кошка чёрная.
Я в бешенстве вываливаюсь из машины. Метров сто не доехали. Таня выскакивает следом, – Погоди, – кричит она мне в спину, – мне надо подготовиться.
– Да как же вы достали со своими оберегами! – я ядовито шиплю.
Таня повышает голос. Я впервые слышу её гнев, – Не всем так повезло как тебе!
– Повезло? – я разворачиваюсь, глаза едва не застилает пеленой. – Повезло, мать твою? Мне череп раскроило! Часть мозга отрезали! Жена ушла! Живу на «колёсах»! – я подхожу ближе. – Хочешь такого везения?
Кажется, Таня напугана. Я вижу страх на её лице. Это отрезвляет. Я опускаю глаза, провожу рукой по голове и бубню, – Давай быстрей.
Повторять не пришлось, и вскоре Таня во всеоружии семенит следом. Элемент неожиданности мы уже просрали безобразной сценой на улице. Я, не церемонясь, вышибаю дверь в нужную квартиру. Оттуда врассыпную бросаются две молоденькие девчушки – мороки. Они мне не нужны. Пусть Учёт их ловит, если хочет. Та, за кем я пришёл, спокойно стоит у дальнего окна. Руки покоятся вдоль тела. Высоко поднятый подбородок. В глаза твёрдая решимость. Нас остаётся всего трое в помещении. Таня маячит за моей спиной. Малефика ждёт нашего хода.
– Сдавайся, – говорю я, доставая значок. В другой руке пистолет. Направлен прямо в голову. Женщина вскидывается и заливисто хохочет вместо ответа.
Я осторожно подхожу ближе. Таня берёт подозреваемую на прицел. Я могу освободить руку. Женщина не сопротивляется. Я достаю поглотитель света, маленький цилиндр, наподобие фонарика. Днём мороков трудно распознать. Их истинная сущность проявляется с заходом солнца. Я запрокидываю голову женщины и направляю поглотитель ей в глаз. Два зрачка.
– Документы?
Женщина молчит. Я зачитываю её права и надеваю наручники. Она с силой отталкивает меня, искажаясь злостью. Мы боремся. Таня не может стрелять, опасаясь меня задеть. Малефика изворачивается и с нечеловеческой силой впечатывает кулак мне в челюсть. Я отшатываюсь, едва устояв на ногах. В руке зажат клок её волос. Я поднимаю глаза, утирая кровь с рассечённой губы. Обрывки волос малефики кровоточат. Весь их видимый образ, включая волосы и одежду – суть тело морока. Просочившись в наш мир, они принимают человеческое обличье. Прикидываются людьми. Большинство так и застывает в единой форме. Особо сильные способны менять свой облик как Медба. Под покровом ночи. Эта малефика была намного сильней. На дворе белый день, а её лицо прямо на моих глазах искажается, принимая уродливые черты. От всего тела летят статические искры. Она вскидывает руки. Меня обдаёт могильным холодом. Буквально. Ветер ударяет в лицо, заставив отшатнуться ещё дальше. Краем глаза замечаю, что Таня едва держится на ногах. Ветер – явление материальное, а вот морок в нём… Малефика бормочет наговоры, поднимаясь в тональности. Я узнаю язык. Крещендо напевов обрушивается пламенем из растопыренных пальцев. Я закрываю Таню своим телом. Когда пыль, поднятая мороком, оседает, малефика ошеломлённо смотрит на меня. Она бессильна.
– Значит, правду говорят, – она усмехается чуть печально, лицо искажает гримаса боли, под платьем в районе живота проступает кровавое пятно. Похоже, в схватке вскрылась рана.
Я снова тянусь к наручникам.
– Нет, – женщина делает шаг и упирается в подоконник. Окно распахнуто, – Не дамся.
Я устало качаю головой.
– Вы не засадите меня в клетку! Работорговцы!
Что-то в её отчаянном тоне заставляет меня помедлить.
– Я заберу своих детей.
– Что ты несёшь?
– Ты не знаешь? – малефика оживляется. – Значит, ты ещё больший глупец, чем я. Не видишь, что творится под носом.
Я настроен скептически, но позволяю ей продолжить.
– Думаешь, мы хотели этого?
– О чём ты, чёрт возьми?
– До Спайки, до того, как наши миры сцепились, мы процветали. Но ваш яд просочился. Год за годом он отравлял наши земли. Лишил крова и пищи. Думаешь это мы зло? Посмотри в зеркало.
– Прекрати, – я потянулся к ней, раздражённый собственным замешательством, но женщина смотрела за моё плечо на Таню. Я обернулся, та слушала малефику не мигая.
– Самые дальновидные из нас бросились в прорехи. Но вы быстро создали кордон. Мы посылали к вам наших детей. Вы брали с нас дань за проход. Я годами копила, чтобы переправить своих дочерей. Вы взяли моё добро. Но и этого мало, – она буквально сверлила Таню глазами. – Вы забрали их в рабство, – малефика вновь повернулась ко мне. – И я пришла за ними.
– Ты убила полицейских, – цежу я, теряя терпение.
– Ложь! – она вскидывается, глаза горят от гнева. – Вы приписываете нам собственную жестокость. В обратную сторону пройти нельзя, но слухи просачиваются. Мало и поздно. Если бы я знала, что ждёт моих детей, – её плечи опускаются, голос становится глухим, а глаза застилает влага, теперь вместо грозной воительницы передо мной лишь обманутая мать. – Я нашла связного, заплатила и прошла через «спайку». Оказалась в распределительном центре. Я так думала. Там были люди и мороки, как вы нас называете, вместе, рука об руку. Смотрели мне в глаза, улыбались фальшивыми улыбками. Но я знала, что всё это лишь ширма. Я потребовала правды. И они напали на меня. Я защищалась. Но никого не убивала.
Смысл её слов ускользает от меня. Я трясу головой, прогоняя наваждение.
– Скажешь об этом в суде.
– Не будет суда! – малефика снова меняется на глазах.
– Э нет… – я беру её на прицел. На затылок обрушивается удар.
Я открываю глаза, лёжа в пыли. Голова гудит. В глазах круги. Рот полон солёного железа и горечи. Надо мной, потирая ушиб, склонилась Таня, – Живой?
Приподнимаюсь на локтях, осматриваюсь и часто моргаю, пытаюсь понять, что случилось.
– Я их не видела, – Таня будто извиняется. – Меня ударили. А потом я очнулась на полу. Рядом с тобой.
Я поднимаюсь, ощупываю затылок, на пальцах кровь. Лучше так, чем гематома, – Сама-то как? – спрашиваю помощницу. Та виновато вжимает голову в плечи.
– Нам не стоит об этом докладывать.
Помощница согласно кивает. Кажется, я вконец запутался.
***
Этой ночью я снова еду к Медбе. Она широко распахивает глаза при виде повязки. Приходится успокаивать. Мы молча занимаемся сексом. После второго раза я лежу головой на её коленях. Мысли в голове не дают покоя. Я первым начинаю разговор, – Мне нужно знать ответ.
Медба вопросительно смотрит на меня сверху вниз. Я, против обыкновения, выкладываю ей весь сегодняшний день, включая сбивчивую речь сбежавшей малефики.
– Я должен знать – хоть что-то из её слов – правда?
Медба печально улыбается. На меня не смотрит. Глаза подрагивают. Но она не знает слёз. Я не тороплю. Она поджимает губы. Не знаю, сколько проходит времени прежде, чем она кивает и заговаривает, едва слышно, – У меня был муж.
Я поднимаюсь, чтобы видеть её лицо, но она отводит взгляд.
– Десять лет назад мы бежали в ваш мир. Нас поймали. Балора убили на месте. Мне сохранили жизнь. Если бы меня не было рядом, возможно, он бы выжил, им не интересны мужчины. Но им нужно было запугать меня.
Она, наконец, смотрит мне в глаза, с вызовом и болью, – Люди жестоки.
– Почему ты не рассказывала?
– А зачем? – она трёт лицо. – У нас же только секс, – горькая улыбка.
Я поднимаюсь, как был – без одежды, и мерю шагами комнату.
– Поэтому ты помогаешь беженцам?
– Все-то ты знаешь, – губы расползаются теплее.
Я качаю головой.
– Ты бы вернулась, если б могла?
Медба кивает, – Но я нужна здесь.
– Я не понимаю. Кто из нас монстры?
– А ты как думаешь? – она склоняет голову и расчищает шею от волос. Морочное сияние, исходящее от ладони, высвечивает на коже клеймо. Знак легализованного.
– Нас метят как скот.
– Вы опасны.
– Правда?
Я не знаю, что ответить. Во рту отвратительный привкус лицемерия. Я роюсь в вещах и закидываю в себя таблетку. Слюна окрашивается горечью.
***
Я открываю глаза. Солнце настырно лезет под веки. Щека горит. Шея затекла до хруста. Глаза утыкаются в раскрытую папку с делом. Бессонница привела меня в участок. Но усталость взяла своё, и я отключился прямо за столом. Во рту вязко и мерзко. Я, как могу, приглаживаю волосы, ощупываю недельную щетину. От меня разит потом и сомнением.
В дверях показывается Таня. Восемь утра. Идеально, как всегда. Она не снимает пальто. Нервно озирается и подходит ко мне. Наклоняется как можно ниже, – Нам надо поговорить.
Я поднимаю руки сдаваясь.
– Не здесь.
Мы в машине. Двигатель не запущен. Я с нетерпением свинчиваю крышку с вожделенного термоса и делаю долгий глоток.
– Я нашла Селию.
– Кого? – спрашиваю, облизывая губы.
– Малефику.
Я удивлённо таращусь на помощницу, – Ты работала ночью?
– Отчаянные времена требуют отчаянных мер.
– Как… А впрочем… Я не хочу знать.
– Так будет лучше, – Таня смотрит на меня с нездешним огнём в глазах, – Она согласна сдаться. Если мы позаботимся о её детях.
– Одна из этих девчонок, походу, вырубила нас.
– Они спасали мать.
Я обхватываю голову руками и упираюсь локтями в колени. Хочется прокусить губу, чтобы разбавить горечь, но держусь.
– А как же правосудие? – сиплю я в пол.
Таня впервые по-настоящему прикасается ко мне. Гладит по затылку. Её ладонь тёплая и мягкая, – Мы оба знаем, что это правильно.
Сейчас она кажется мудрей и старше меня. Я растерян как мальчишка.
– Что ж, – вздыхаю, выпрямляюсь и пристёгиваю себя ремнём, – поехали. Я знаю, что делать.
***
Мы встречаем Селию и девочек ближе к вечеру, катаем не меньше часа по городу, чтобы сбить след. Солнце ещё не село, когда мы стучим в зелёную дверь. Собаки в подворотне шумно делят добычу. Нас не ждут. Зелёный глаз мелькает в проёме. Цепочка натягивается. Я прошу впустить, но Медба медлит. Когда дверь, наконец, распахивается, моя рыжеволосая контрабандистка отступает вглубь. С порога я выдаю заготовленную речь. Но закончить не успеваю. Нас ждут. Кирьят и ещё двое. Все в форме и при оружии. Значит, уже заготовили легенду. Прикидываю шансы. Дело – дрянь.
Медба, с разбитой скулой забивается в угол.
– А ты хорош, – лейтенант усмехается. – Не зря я тебя натравил на эту суку, – он машет пистолетом в сторону Селии. – А теперь давай, развернись, забери свою подпевалу и вали подальше.
Мои кулаки непроизвольно сжимаются, – Ребят из отдела тоже ты грохнул?
– Ты бы не взялся за это дело.
Сплёвываю под ноги и разочарованно качаю головой, – Ты так и не научился сам решать свои проблемы.
Кирьят зло рычит, но прицел с малефики не уводит, – Тебе нипочём её фокусы. А я уже видел, на что способна эта дрань и ей подобные.
Делаю полшага к лейтенанту, его рука вздрагивает, но по-прежнему не меняет цель, – Зачем?
Кирьят смотрит на меня с насмешкой, – А зачем всё? Деньги, дебил! Ты реально думал, эти побрякушки, – он сгребает в горсть россыпь амулетов на толстом ремешке и тычет в меня, – люди делают? Все грёбаные обереги в нашем мире созданы мороками, – он усмехается. – Защищают нас от самих себя.
– Ты держишь детей в рабстве ради амулетов?
– Это не дети, это, мать их, мороки! – Кирьят на грани терпения, рука теряет твёрдость. Но двое других настороже.
Даю помощнице знак. Надеюсь, поймёт. Сам едва заметно продолжаю сдвигаться на линию между лейтенантом и малефикой. Та, в свою очередь, прячет за спиной детей. Терпение теряет не только мой бывший товарищ. Замечаю рябь на лице Селии. Солнце зашло. Даже Медба, кажется, потемнела. Только спокойно. Тише. Я почти готов прыгнуть на лейтенанта, дав женщинам время скрыться. Только без глупостей.
Налитые кровью глаза сверлят меня испытующе, – Решай уже! Ты с уродами, прикончившими моего брата или как? Либо мы, либо они.
Нервы Селии сдают, она вскидывает руки. В Кирьята летит мощнейший поток энергии. Но морок лишь вскользь задевает здоровяка, сбивая прицел. Раздаётся выстрел. Одна из дочерей малефики пронзительно вскрикивает. Сама Селия на миг отключается, отброшенная ударной волной собственных чар. Таня посылает пулю в голову одного из подручных. Медба вспарывает другому горло кинжалом. Кирьят рычит зверем, ища цель. Я бегу на него, но, кажется, поздно, раздаётся новый выстрел. В конце концов, я же хотел в отставку.
Будто издалека, слышу голос Тани и как в замедленной съёмке поворачиваю голову, чтобы увидеть её фигуру, объятую морочным светом. Она сейчас словно призрак в этом бледно-зелёном сиянии, рвущемся из самого нутра. Таня немыслимым образом преодолевает комнату и валится на меня. Прежде чем рухнуть на пол, я стреляю. Запрокидываясь под инерцией Таниного тела, краем глаза замечаю, как оседает Кирьят.
Приложившись спиной об пол, я сгребаю в охапку помощницу и перекатываюсь. Она повисает на моих руках. Ладони прижаты к груди. Кровь проступает меж пальцев. Я смотрю на неё, тупея, – Как? Ты же не можешь быть мороком.
– Ты даже не знал, что я левша, – она усмехается кашлем, разбрызгивая кровь по лицу.
Я осознаю собственную безнадёжную глупость. Я же всё видел, я должен был понять. Только не хотел. Таня и впрямь умнее, мудрее меня. И человечней.
– Дурочка… – щёки обжигают слёзы.
Таня протягивает ко мне перемазанные пальцы и нежно гладит по щеке. Её ладонь мягкая и тёплая. Она улыбается мне, даже когда рука плетью падает на пол, а глаза стекленеют.
Я целую окровавленные губы, и мой рот наполняется железом и горечью.
Селия протяжно воет, баюкая на руках тело дочери. Я закрываю глаза.
Автор публикации
