Пассаж

Ночь. Темноту ночную освещая,
Взошла на небо полная луна.
Спят улицы, и люди засыпают,
Но свет в одном окне оповещает:
Кому-то в эту пору не до сна.

На столике стоит светильник чинно,
Украшенный кистями пёстрых лент.
На стенке — антикварные картины.
Ту стенку подпирает пианино,
За ним — уставший мученик-студент.

На клавишах причудливые тени,
Отбрасываемые светом ламп.
А бедный музыкант — невольник лени.
В ней скрылся он, как волны моря в пене:
Чтоб побороть её, он слишком слаб.

Глядит на ноты и штрихи уныло,
Худую щёку подперев рукой.
Казалось, поиграть желанье было,
И был запал, была и в пальцах сила,
А вроде бы и не было такой.

Шестнадцатые, а затем триоли
С коварным встречным знаком, да пунктир…
“Ах, дело гиблое. Оставить, что ли?
Зачем нам, пианистам, столько боли,
Когда в итоге на коленях мир

Стоит не перед нами, а пред теми,
Кто воет в микрофоны мимо нот?..”
Так думал, восседая в полутени,
Держа потёртый сборник на колене
Отчаявшийся недоучка тот.

Со вздохом, полным брошенных стремлений,
Бормочет, смерив строки от начал:
— Скажи мне, Моцарт, прямо, без зазрений,
О чем ты думал, пресловутый “гений”,
Когда пассажи эти сочинял?

Вдруг, будто из-под затемненных сводов
Раздался голос (баритон иль бас):
— Ты призывал нас, гениев народов?
Вот, наплодил же свет наш сумасбродов,
Их раньше столько не было у нас!

Дрожа всем телом, голосу внимая,
Бедняга повернулся и осел:
Пред ним, как снегопад в начале мая,
На стуле, в пальцах палочку сжимая
И хмурясь, Римский-Корсаков сидел.

Открывши рот, герой наш поперхнулся,
Глаза зажмурил, тут же вновь открыл,
Со страхом к инструменту обернулся,
На всякий случай лба рукой коснулся,
Вдохнул и в изумлении застыл.

Стараясь не расплакаться с позором,
Молчал, но взгляда отвести не мог.
Молчал и Римский-Корсаков, с укором
Сверля ученика угрюмым взором…
Вдруг тишину пронзил дверной звонок.

Поднялся пианист, слегка шатаясь,
Не отводя от Корсакова глаз.
К двери пошёл, лишь не упасть стараясь,
На стены как-то странно опираясь,
Так, словно шёл сегодня в первый раз.

Трясясь, как будто он на поле боя,
Пытаясь не заплакать со всех сил,
Расшатанные нервы успокоя,
В двери он ключик повернул рукою,
И тут же ключ едва не уронил.

За дверью, скромно шаркая ногою
И опустив куда-то на порог
Невинный взгляд, стоял Шопен. Рукою
Он левой Листа вёл вслед за собою,
А правой нажимал дверной звонок.

— Должно быть, наш визит Вас потревожил?
Всё это это в первый и последний раз, —
Изрёк романтик.
“Милостивый боже,
Вы посмотрите, до чего я дожил?” —
Подумалось студенту в этот час.

Хотел закрыть он дверь, но только руки
Не слушались. Кружилась голова,
Усиливала неизвестность муки…
Вдруг с лестницы студент услышал звуки:
Взглянул, а там уж целая толпа.

Чуть отступив вглубь собственной квартиры,
Он наблюдал, как будто в забытьи,
Как гении, творцы, людей кумиры
Неся с собою флейты, скрипки, лиры,
Смычки, пюпитры, сборники свои,

Шутя, кривляясь, весело болтая,
Заходят в двери, как к себе домой.
А сам он, чуть ли на пол не сползая,
Дрожа и ничего не понимая,
Стоит у стенки молча, как немой.

Стараясь лишний раз не шевелиться,
Окинул осторожным взглядом он
Вошедших: нарезал Скарлатти пиццу,
Зачем-то сжал в руках Чайковский спицы,
Поставил чайник Феликс Мендельсон;

Бизе читал, присевши в кресло, книгу
О том, как культивировать газон;
Совал Бетховен в нос Сальери фигу,
Плясали вместе Бахи все под жигу,
А Гендель с Глюком пели в унисон.

Ловя порой взволнованные взоры,
Отбившийся от всех, совсем один,
Чертил на стенах странные узоры
(Средь них преобладали мухоморы)
И музыкант, и химик — Бородин.

Опустошив за раз корчагу с квасом,
Случайно опрокинув на пол соль,
Воскликнул Мусоргский открытым басом:
— Эй, граждане, не знаете ль вы часом,
Где можно раздобыть тут алкоголь?

Вертелся Глинка возле обогрева,
А Шуман тихо Шуберту шепнул:
— Ах, милый, не подскажете ли мне Вы,
Зачем мы тут, зачем поют напевы,
И отчего такой стоит здесь гул?..

— Неужто Вы, приятель, позабыли? —
Со вздохом выгнул Франц густую бровь.
— Еще тогда, когда мы с Вами жили,
На небесах закон установили:
На землю мы вернуться можем вновь,

Коль, специально или ненароком,
Чуть полная луна явит свой лик,
Нас призовёт студент. Он жертва рока!
И будет наш визит ему уроком:
Поплатится несчастный ученик!

И снова очень жалобно, уныло,
Несчастная заскрежетала дверь
И отворилась с небывалой силой,
А всё собрание заголосило:
— Сам Моцарт! Не соскучимся теперь!

Со всеми поздоровавшись приветно,
Остановился Амадей, и вдруг
Студенту улыбнулся чуть заметно,
Рукою поманил вполне конкретно
И сам обнял его, как старый друг.

— Ты звал меня? Коль я не ошибаюсь,
Хотел какой-то мне задать вопрос? —
Поинтересовался Моцарт, улыбаясь.

— Экзамен завтра, я вот загибаюсь,
Ох, чувствую, пойдёт всё под откос.

— Я помогу тебе, дитя искусства,
Нельзя чудесный упустить момент!
Ты думаешь, что всё совсем уж пусто?
Я научу тебя раскрытью чувства,
Ну, покажи мне, мальчик, инструмент!

Обрадовался тут студент, и вскоре
У инструмента с Моцартом стоял.
“Ну всё, — решил, — забыто моё горе,
Хоть и четыре знака в фа миноре!”
И в страстном предвкушеньи засиял.

Промолвил Моцарт, чуть взглянув на ноты:
— О, узнаю фантазию свою!
Писал я их, им не ведя учёта,
Но в каждой — смысл свой, мои заботы…
Сыграй же мне пассаж, я посмотрю.

Студент похолодел. Не доучил же…
Но сел и в ноты робко заглянул.
Он начал, да не то: должно быть ниже,
Педали много, руку к чёрным ближе,
Там слишком сильно долю затянул…

Закончив, повернулся осторожно,
Но вдруг, набравшись смелости, изрёк:
— Пассаж ужасен! Просто невозможно
Сыграть его! Зачем писать так сложно?
Извольте объяснить, мне невдомёк!

Ответил Моцарт тихо и сурово:
— Я покажу, как должен он звучать,
И ты заплатишь за своё же слово.
Тут сел он сам за инструмент неновый,
И начал, в ноты не смотря, играть.

Играл студент, и сам хотел кривиться:
Слипался весь пассаж, как вязкий ком.
Играет Моцарт — и пассаж искрится,
Взлетают звуки в вышину, как птицы,
И рассыпаются под потолком.

— Когда ж ты занимался, милый мальчик?
Не учишь сам, а обвиняешь нас!
Всё результат безделия, обманщик,
Да ты бы даже как лентяй-шарманщик
И то, не продержался бы и час!

Тебя об пианино бы с размаху…
Балда! Работать надо самому!

Студент забился в уголок от страха,
Но Моцарт вдруг схватил его, и Баху
Велел:
— Додекафонию ему!

— Нет! Нет! Прошу, скорее отпустите,
Только не это! Мама! Не хочу!
Я не хотел! Не думал я! Простите,
Я выучу, лишь только пощадите,
Я доучу! Клянусь! Я доучу!..

Тут закружилось всё, как в хороводе,
Пропали музыканты, пустота
Их затянула; как при непогоде,
Блестнула молния на небосводе
И поглотила краски темнота…

***
Проснулся ученик в поту холодном,
Вскочил, взглянул на комнату, в окно:
Всё так же, и ничто не чужеродно.
Хотел уже чудак вдохнуть свободно,
Но вспомнилось видение одно.

Всё вспомнил он: творцов и их “заботу”…
Прошёлся по спине мурашек рой.
Чуть постояв, окинул взглядом ноты,
Подумал, оценил масштаб работы
И за фортепиано сел герой.

Вот чудо: не охвачен уж тоской
Доныне грустный горемыка наш.
Прошел по тексту раз, потом другой,
И вот уже и под его рукой
Совсем иначе зазвучал пассаж.