Тридцать два года работал Джабраил в должности кади Риштана. Он знал, казалось бы, всех жителей этого человеческого термитника. Кади каждое утро возносил молитвы Аллаху, благодаря за увиденный новый рассвет. Ночью, когда всходила луна, старик говорил спасибо за радость увидеть первые звезды. Он не помнил имен своих старших сыновей, погибших на чужбине, иногда забывал, сколько ему лет и пил ли он утром горькую травяную настойку от ломоты в суставах. Чиновники в диване поговаривали, что кади пора сменить, но народ знал его неподкупность, благочестие и справедливость. Эх, Джабраил, может, стоило уйти на покой самому, не дожидаясь позорной отставки?
Сегодня кади, кряхтя и постанывая, поднялся с высокой кровати, откинул полу балдахина. Ранняя утренняя зорька разбудила его, Джабраил подошел к окну и посмотрел на восток. Наступило время молитвы, но Джабраил не мог сосредоточиться на просьбах ко Всевышнему. Он слишком многого хотел: чтобы глаз, подернутый пленкой, стал видеть, чтобы нога, которую он приволакивал после случившегося с ним пять лет назад удара прямо на пороге дома, стала послушной, чтобы суставы не болели… Кади решил не жаловаться на жизнь, а просто попросить Аллаха, чтобы сегодняшний день не был жарким и прошел спокойно.
Но то ли Аллах сегодня посмотрел не в сторону кади, а на балкон, где плакала юная наложница султана, избитая ревнивой усатой Гюльназ, то ли в этот момент Аллах уши прочищал, но не дошли молитвы старого Джабраила до Аллаха.
В дверь постучали через час, кади только закончил свою молитву. Вошел шустрый писец Жаудат, служивший у кади уже десять лет. Согнувшись в три погибели, как и полагалось низшему чиновному люду, писец смиренно доложил, что один из заключенных, чье дело должно слушаться сегодня после обеда — преставился.
Кади погладил руками бороду и осведомился, не заразна ли та болезнь, что скосила этого несчастного Зитуллу, так кажется его звали? Конечно, кади весьма догадлив и памятлив, а иначе и быть не может, но в этот раз досточтимый судья ошибся. Зитулла не преставился от внезапной неведомой хвори, он умер от ужасных побоев, что были нанесены ему неизвестными.
- Как же это могло быть? – изумился досточтимый Джабраил, – какими такими неизвестными, если в зиндане он сидел один.
- И снова вы ошибаетесь, многоуважаемый кади, – смиренно и вместе с тем хитровато ответил писец Жаудат, – вечером к нему посадили трех заключенных. Все они вновь прибывшие, и каждый отрицает свою причастность к убийству.
- Кто успел допросить нечестивцев? – поморщился кади.
- Это сделал начальник зиндана, досточтимый Закария.
- Следы побоев надо осмотреть, – вздохнул кади и отстранив рукой Жаудата двинулся к выходу из комнаты.
Утреннее солнце еще не начало палить, и Джабраил решил не пользоваться паланкином. Он пересек площадь быстрым шагом, направляясь прямо к зиндану. После неприятного разговора с надменным Закарией, который только и думал о том, как бы сбагрить побыстрее труп, который еще не начал разлагаться и источать нестерпимое зловоние. Кади вошел в камеру, которая предназначалась для политических преступников, а потому почти всегда пустовала. Там у стены лежало тело мужчины, которое было сильно скрючено в предсмертной муке. Неведомая сила выжала человека, как мокрую рубаху. Кади потыкал в него тростью и, наклонившись, посмотрел в лицо умершему. Он не увидел никаких следов крови или ссадин, но на коже были синие и желтые пятна. Такие же пятна были на руках и открытых участках тела — животе, ногах. Грязная кожа не позволяла рассмотреть синяки детально, но увиденного было достаточно для выводов кади. Зитулла умер не своей смертью.
- Странно то, что нет ссадин и крови, – размышлял вслух кади.
- Если Зитуллу сначала ударили по голове, и он потерял сознание, то сопротивляться уже не мог. Потому и ссадинам неоткуда взяться, – хмыкнул Закария, считая, что его доводы имеют для кади значение.
- Кое-какие царапины все же есть, – кади сморщив нос, наклонился и ткнул палкой в шею Зитуллы, – видите, какие следы,? Словно кошка его драла.
Окончив осмотр, вся тройка вышла на воздух.
- Дело, по- моему, ясное, – сказал Закария, – досточтимый кади, распорядись захоронить тело грешника.
Кади отрицательно покачал головой, что-то подсказывало ему, что тело хоронить рановато.
- Осмотрел ли его лекарь Мансур? – спросил кади.
- Нет, – угрюмо ответил недовольный отказом Закария, – за Мансуром я посылал, но тот ответил, что не станет осматривать отщепенца, потому что спешит к дочери высокородного Ильдара, она разродиться никак не может.
- С каких это пор лекари пользуют жен? – покачал головой кади, – куда мир катится? Эдак мы дойдем до того, что женщины будут письму учиться или верхом ездить!
Покачав головами, уважаемые собеседники расстались, а кади поспешил к завтраку.
Вкушая пищу и вознося похвалу повару, поваренку и, разумеется, Всевышнему, который обеспечивал ему сочный кусок в любое время по желанию, кади задумался.
Как такое возможно — все три преступника отрицают свою причастность к смерти Зитуллы. Но хоть кто-то должен признаться из троих, или указать на другого? Видно, их плохо допрашивали. Палачи нынче совсем разучились работать, все надо делать самому. После обильного завтрака досточтимый Джабраил на паланкине отправился в зиндан, где потребовал освободить ему комнату и обеспечить охрану из трех дюжих стражников.
- Когда опускали заключенных в яму, то Зитулла был жив?
- Всех заключенных опустили в яму одновременно, это было ранним утром, до восхода солнца. Зитулла был в яме и жаловался на духоту. Все разбойники – из одной шайки, разбойничали на дороге, грабили караваны. Их дело простое, не требует много времени, – пояснил Закария.
- И убить может каждый, – поддакнул вездесущий писец Жаудат, – это им не впервой.
- Может, от того и не признаются в убийстве, что из одной шайки? – предположил кади.
- Они не кровные братья, – почесал лысину Закария и устыдившись неприличного жеста, спрятал нечестивую руку за спину, – а побратимы. Это ничего не значит.
- Молчание — наряд умного и маска глупца. Если они глупы — мы их обхитрим, если умны — мы их сломаем, – сказал кади важно и распорядился, чтобы узников доставили по одному.
Первый, Ильсаф, был одноруким. Его культя беспомощно болталась в полупустом рукаве халата. Кади окинул его быстрым и цепким взглядом. Ильсаф был нагл и смотрел прямо, не опуская глаз. Он не чувствовал за собой вины, и кади понял, что не Ильсаф убийца. Зитулла был крупным и сильным мужчиной, такой хлюпик не мог его одолеть.
- Говори, кто ты и откуда, – властно потребовал Джабраил.
- Я из Самарканда, добрые люди сказали, что я родился от бродяжки под верблюжьей колючкой. Матери своей я не знал, отца ищу по свету, от того и брожу из города в город, – несколько глумливо ответил Ильсаф.
- А мне добрые люди сказали, что ты грабитель и убийца, – сказал громко кади.
- Нет, досточтимый кади, – покачал головой Ильсаф, – добрые люди ошибаются. В Риштане я впервые, и знать меня никак тут не могут. Умный вор в своем квартале не крадет, от того меня в Риштане не знают, а добрых людей из Самарканда я в этом городе не встречал покуда.
- Твой язык подвешен неплохо, а вот культя твоя говорит красноречивее тебя, – сказал кади, намекая на то, что Ильсаф вор, который попался на горячем.
- За свои преступления я понес справедливую кару, – притворно воздев очи к небесам, сказал Ильсаф.
- Скажи лучше, негодяй, знаешь ли ты Зитуллу, и что можешь сказать о нем, – вмешался писец.
- Знаю, многоуважаемый помощник судьи, – сообщил вор, – Зитулла — это мертвец, что испугал нас поутру.
- Чем же испугал? – уточнил писец.
- Тем, что умер, – просто ответил Ильсаф, и кади невольно усмехнулся, – каждому понятно, что будут искать убийцу из нас троих, кто сидел с ним в зиндане. А я из всех — самый несимпатичный.
- Не повезло, – хмыкнул доселе молчавший начальник зиндана.
- Только знайте, многоуважаемые и почтенные слуги Аллаха, – я непричастен к его смерти. Я спал сном младенца и не слышал, как Зитулла преставился.
- А слышал ли ты шум или возню? – уточнил кади.
- Слышал, – ответил Ильсаф, – кто-то шумел, бормотал проклятия и толкался. Кто-то говорил, что этого Зитуллу убить мало, раз он берет в долг и не возвращает.
- Кто же говорил это? – спросил кади, но Ильсаф покачал головой.
Кади рассердился и велел позвать палача. Дюжий Касем пришел незамедлительно. Поклонившись кади и начальнику зиндана, он проигнорировал писца. Касем сложил волосатые руки на груди и, грозно сдвинув брови, посмотрел на Ильсафа.
- Кажется, память начинает возвращаться ко мне, – пробормотал Ильсаф, – это сказал Фаиз. Фаиз и раньше знавал Зитуллу и одолжил ему два динара. А тот не вернул.
- Что еще можешь сказать? – спросил кади, но Ильсаф только покачал головой.
Когда Ильсафа увели, писец обрадованно подскочил к кади Джабраилу.
- Не устаю удивляться вашей мудрости, которая схожа с сиянием солнечного света. Как только вам удается задать лишь пару вопросов, и все становится ясным и понятным!
- Опыт, опыт, – самодовольно покивал головой кади и велел привести Фаиза.
Хмурый Фаиз был тщедушен, в груди его была впадина, словно он поймал ненароком пушечное ядро. Фаиз кашлял, прислоняя рукав грязного халата ко рту. Кади чуть не плюнул на пол от досады. Ну как такому чахоточному совладать с верзилой Зитуллой?
- Скажи, нечестивец, – потребовал Джабраил по привычке, – как твое имя и из каких мест ты прибыл в славный город Риштан.
- Досточтимый кади, я всю жизнь прожил в Риштане, только два года назад покинул его, о чем жалею денно и нощно. Нанялся я помощником на строительство мечети в Самарканде, да от строительной пыли подхватил чахотку. Все заработанные деньги истратил на лекарей. Остались у меня жалкие крохи, да и те выманили хитрецы.
- Не тот ли хитрец был Зитулла? – спросил ушлый писец.
- Увы, я доверился негодяю, – кивнул Фаиз, косясь на дюжего палача Касема.
- Но теперь твое чувство мести удовлетворено? – осведомился писец.
- Сполна! – кивнул Фаиз.
- Дело ясное! – вскричал писец, – он во всем признался, досточтимый кади, разбор дела можно завершить и просить, чтобы накрывали к обеду.
Писец стал складывать свитки в заплечную суму. Он радостно поправил серую дешевую чалму, предвкушая сочную куриную ножку.
- Погоди же, – оборвал его кади, и в его единственном глазе сверкнула такая молния, что писец покорно склонился и стал рассматривать носки своих стертых туфель.
Повернувшись к Фаизу, кади продолжил допрос.
- Расскажи, нечестивец, как ты убил Зитуллу? – спросил он грозно.
- О, – вскричал встревоженный Фаиз, закашлявшись от волнения, – я не убивал своего должника! Если же я убью должника, то кто вернет мне мои два динара? И к тому же все подумают на меня, а я не так глуп, досточтимый кади.
- Кто же тогда убил Зитуллу? – возмущенно спросил начальник зиндана.
- Я думаю, что Хабиб.
- Почему ты так думаешь? – спросил писец, который явно хотел побыстрее покончить с допросом и приступить к обеду.
- Потому что у него был мотив посильнее моего, – ответил Фаиз, – Хабиб — рогоносец. Он жил с Зитуллой по соседству и уличил его в ухаживаниях за своей Фериде.
Кади со злостью хлопнул себя по коленям и распорядился увести прочь разбойника.
Дело казалось все запутаннее и запутаннее. Троица принялась обсуждать увиденное и услышанное. Только палач скучал и хранил молчание. Ему было не положено вмешиваться в обсуждения.
- Ничего мы не решим, пока не допросим Хабиба, – сказал наконец кади, вытирая лоб платком. Становилось жарко, солнце поднялось в зените и стены тюрьмы стали нагреваться. Через несколько минут ввели Хабиба. Кади чуть не застонал от бессилия. Хабиб был карликом. Это был тот самый знаменитый Хабиб-малыш, которого опасались все в округе. Он шустро мог взобраться на самую высокую стену и влезть в самое узкое окно, чтобы обчистить до последней пылинки любой богатый дом в округе. Ну как такой малыш мог иметь жену, да к тому же красивую? Ох, врал Фаиз! И это несколько упрощало задачу.
- Скажи мне, нечестивец, – начал было кади, но Хабиб-малыш его опередил.
- Досточтимый кади, разве вы забыли недостойного Хабиба? – спросил разбойник часто моргая, – вы дважды судили меня и оправдывали. Я смиренный раб Аллаха и живу в Риштане в квартале медников.
- Нет, – рассердился кади, – не о том я хотел спросить тебя, Хабиб! И с чего ты взял, что имеешь право перебивать судью?
После этих слов палач Касем отвесил такую смачную оплеуху Хабибу, что тот кубарем покатился в угол комнаты. Через пять минут, когда Хабиб утер слезы и мог снова достойно предстать перед судьей, палач поставил Хабиба на его короткие ножки и для убедительности легонько ткнул в спину кулаком. Хабиб покачнулся и опустил голову.
- Мне стало известно, что ты женился, так ли это? И кто та несчастная, что согласилась скоротать свой век с калекой?
- Вы правы, как всегда, – уже без прежней веселости сказал Хабиб-малыш, – я женился всего год назад. Я же мужчина, хоть ростом и не выше. И мне нужна какая-никакая жена.
Писец наклонился к уху кади и прошептал: «А не та ли Фериде, что торговала собой в Самарканде, и была побита жительницами и изгнана из города?»
- А не та ли Фериде, что пришла к нам из Самарканда, согласилась выйти за тебя? – спросил более мягко кади.
- Да, многоуважаемый кади, все знают Фериде, – покачал головой Хабиб-малыш.
Мужчины засмеялись в голос, да и как не смеяться над такой парочкой — карлик и блудница. Бродячий цирк.
- С ней-то я и познал и счастье мужа и горе ревнивца. Она-то и толкнула меня на преступление… – сокрушался карлик.
- Слушайте, слушайте! – вскричал радостный писец, перед лицом которого вновь замаячила сочная куриная ножка, – Хабиб признался! Дело верное.
- В чем же признался Хабиб? – спросил, прищурившись, кади у нетерпеливого писца.
- В убийстве признался! – крикнул писец и поспешно прибавил, – да будет ваше внимание неослабным, а память твердой.
Джабраил повернулся к Хабибу-малышу, который шмыгал носом, словно пытаясь заплакать.
- Скажи, нечестивец, ты убил Зитуллу? Фаиз сказал нам, что Зитулла делил ложе с твоей женой.
- Если бы я убивал каждого, кто делил ложе с моей женой… – пробормотал Хабиб, – то и досточтимый начальник зиндана бездыханно лежал бы рядом с Зитуллой.
Палач неожиданно заржал, как старая кляча, завидевшая сладкий початок кукурузы на риштанском базаре. Кади решил не делать замечания, он устал от допроса и тоже, как Жаудат хотел обедать.
- Кто же убил Зитуллу? – спросил он грозно сведя брови.
- Я думаю, что Ильсаф его убил, – убежденно сказал Хабиб.
- Почему же Ильсаф? – вскричал писец, ударяя себя по лбу свитком.
- Когда я засыпал, то слышал, как Зитулла говорил Ильсафу, что тот его должник, и несмотря на то, что все мы в одной яме, долги честный мусульманин должен отдавать.
- Зачем же ты, несчастный, сказал, что Фериде толкнула тебя на преступление? – вскричал кади.
- Я же имел в виду свое участие в разбое, досточтимый кади, – сказал испуганно Хабиб, – эта длинноволосая и луноликая ведьма пилила меня за то, что нет денег и толкнула меня на разбойную тропу. Ее тоже надо арестовать и кинуть в зиндан. Сколько я ее не бил, а она неисправима. А ведь вина подстрекательницы никак не меньше! Да и мне всё ж будет веселее. Тем более, что она и так шатается по зиндану, как по своему двору, ищет приключений.
***
«Я эмир, и ты эмир. Кто же погонит ослов?» – размышлял кади, едучи в паланкине. Солнце палило нещадно, а голова от бесед со лжецами трещала, как переспевшая тыква. Распорядившись хорошенько высечь преступников для острастки, кади двинулся в чайхану в сопровождении писца. Чайханщик Муса склонился в почтительном поклоне и отвел кади под навес, где было не жарко, а на устланном коврами помосте лежали подушки, набитые конским волосом. В углу висела клетка с двумя яркими неразлучниками. Кади, сомлев от духоты, потребовал к себе мальчишку с опахалом, плова, зеленого чая, фиников и холодной воды с ледника. Чайханщик Муса подобострастно удалился, оставив кади в одиночестве. В скорости пришел грязноватый мальчишка с рахитичными коленками и стал уныло трусить фазаньими перьями над головой достопочтимого судьи. Кади наблюдал, сузив глаза за писцом, который примостился в углу чайханы среди простого люда и нетерпеливо ждал своей миски с холодной курятиной и чечевичной похлебки. Писец явно был недоволен тем, что его усадили между гончаром и погонщиком стада мулов. Он подпрыгивал на подушке, стараясь касаться выше, и поправлял свою нелепую серую чалму.
– Могу ли я скрасить одиночество досточтимого кади, или помешаю богоугодным размышлениям о бренности земной юдоли? – услышал кади знакомый басок.
Под навес заглянул русский купец с длинным непроизносимым именем. В Риштане он появился полгода назад, сначала присматривался к местным жителям и обычаям, а потом завел бойкую торговлю на местном рынке. Торговал мехом, льняными тонкими отрезами, кусачей овечьей шерстяной тканью. Купца стали называть Ильясом, потому что «Илларион Семенович» было уж совсем невозможно запомнить и выговорить. А самого купца, как веселого и добродушного, к тому же хорошо говорящего на фарси, принимали во всех домах. Кади был доволен новой компании, но купцу кивнул высокомерно, чтобы тот знал свое место, как чужеземец и лицо, низшее по званию. Кади кликнул чайханщика, и тот принес плова и гостю.
– Я вижу на вашем лице печать огорчения, – сказал Ильяс, весело сверкая прозрачными голубыми глазами.
– Государственные дела требуют сосредоточения и полной отдачи, – важно сказал кади, отправляя в рот жирными пальцами добрый кусок баранины, – у меня с утра было столько дел, сколько у иного простолюдина и за месяц не наберется.
– Ох, тяжела ты, шапка Мономаха, – сокрушенно покачал Ильяс головой, и хотя кади не понял чужеземной пословицы, но тон, которым она была произнесена, Джабраилу понравился. Джабраил прожевал кусок баранины, зачерпнул гость риса и отправил в рот, испачкав реденькую бородку.
– И посоветоваться не с кем, как на грех одни идиоты кругом. Шустрые, расторопные идиоты, которые так и норовят на туфли тебе наступить. Да, должность моя почетная, но и сложная. Не всякая канцелярская крыса справится, а они себе думают…. Шайтан его знает, что думают!
– Иной раз и советоваться с подчиненными опасно бывает, – поддакнул Ильяс, – ибо они не учиться хотят мудрости и опыту, а недостатки у начальства выискивают да стараются наверх преподнести все в невыгодном свете.
Кади покивал головой, видя, как Ильяс ведет разговор в нужную сторону.
– Слышал я, что Зитулла убит в зиндане, весть о том по всему Риштану разнеслась, – сказал напрямик Ильяс, что кади не очень понравилось.
– И что болтают на рынках и в подворотнях? – хмыкнул с неудовольствием кади.
– Прости мой нечестивый рот, пусть Аллах закроет мои уста печатью молчания, если я обижу многоуважаемого кади Джабраила, но говорят все одно: старый кади не справится с убийцей, останется зло безнаказанным.
– Вот еще глупость! – рассвирепел кади и ударил кулаком по подносу, что финики разлетелись во все стороны, – у меня целых три подозреваемых! Один другого лучше, кого хочешь – того и казни.
– Один обвиняемый лучше трех подозреваемых, – многозначительно сказал Ильяс и попросил чайханщика принести других фиников и медовой пахлавы.
– Что же я, старейший кади Риштана, должен прислушиваться к ткачам и пастухам? Слухи собирать по городу? – надменно спросил кади, а у самого под ложечкой неприятно засосало.
– Не помешало бы, – уклончиво посоветовал Ильяс, – зоркие глаза и острый слух – прекрасные помощники в любом деле, в том числе и при отправлении правосудия.
– Я всегда считал, что главное – установить мотив. Есть мотив – есть преступник, – начал свою тираду кади, а Ильяс разумно кивал в ответ, – в этом деле у всех есть мотив. И что же теперь делать? Считать, что все они втроем сговорились да и убили Зитуллу?
– Тогда мотив должен быть достаточно сильным, чтобы все трое увязли в этом грязном деле. А способен ли Хабиб, который только и думает о своем грязном уде и грудастой женушке на убийство да еще в сговоре с двумя другими? А чахоточный Фаиз или однорукий Ильсаф?
– Смелости же у них хватило караваны грабить! – возмутился кади.
– Тут смелости и ума не слишком много надо. Кучей напали на трех слабых погонщиков, бегали без толку вокруг них с деревянными палками и одним кинжалом на троих, пока свирепый главарь Ахмет отбирал добро… Убийство для правоверного мусульманина – тяжкий грех. Не каждый способен брата по вере убить.
Кади слушал внимательно, поглаживая вымытыми в розовой воде руками бороду.
– А главное, как удачно, что все трое оказались в одной яме, когда полно всяких пустых комнат в зиндане, – хитро посмотрел Ильяс на кади Джабраила.
– Что хочешь сказать этим? – встрепенулся одноглазый судья.
– Есть у русских такая поговорка «на ловца и зверь бежит», что означает способность использовать удачное стечение обстоятельств, – неопределенно намекнул Ильяс и откланялся, оставив кади в задумчивости.
***
Набив брюхо сытным обедом, кади любил вздремнуть в прохладном кабинете, для чего были припасены и складное бархатное ложе и мягкие подушки. Но теперь сон не шел к нему, и качаясь в паланкине, Джабраил угрюмо двигался к себе домой, размышляя на темы обеденной беседы со светлобородым Ильясом.
По дороге ему попался лекарь Мансур, которого сопровождал слуга с тележкой лекарственных средств, мазей, трав и кореньев, а также везущего кувшины с чистой водой, которая, как известно, и есть главное целебное снадобье.
Поздоровавшись с образованнейшим Мансуром, кади выразил свое неудовольствие тем, что лекарь не осмотрел умершего Зитуллу. Мансур удивленно вскинул брови и ответил поспешно, что о смерти Зитуллы ему ничего не известно, так как с ночи и до обеда он пробыл в доме сиятельного Ильдара, дочь которого благополучно разрешилась от бремени. Теперь молодая вдова, о которой некому было позаботиться после гибели ее мужа, снова вернулась в дом отца, чтобы богатое приданое не отошло ушлым родственникам безвременно почившего Али.
Кади прервал многословное и ненужное объяснение лекаря вопросом, разве начальник зиндана уважаемый Закария не посылал за лекарем, на что Мансур замешкался и ответил, что мог и посылать, всенепременно мог, да только Мансур с ночи и до обеда дома не был, а находился у сиятельного Ильдара.
Нетерпеливо выслушивая Мансура, кади смекнул, что кто-то из них врет – Закария или Мансур.
– Разворачивай тележку да едем в зиндан, коли сам не хочешь там оказаться, – грозно крикнул кади Джабраил и двинулся в обратную сторону Риштана, а причитающий слова извинений Мансур семенил следом за паланкином, недоумевая, чем он мог прогневать досточтимого кади Джабраила.
По прибытии кади выяснил, что бренное тело Зитуллы уже повезли на городское кладбище, чтобы предать земле в безымянной могиле, куда ежедневно сваливали трупы беднейших горожан. Выругавшись на чересчур расторопных стражников, кади Джабраил двинулся с паланкином и сопровождавшим его лекарем Мансуром на окраину города. И кто только давал распоряжение на захоронение? Видишь ли, мухи успели обсидеть тело негодяя? Так ведь на до и мухи, чтобы на трупы садиться, работа у них такая, у мух. Видишь ли, по законам шариата тело надо предать земле до захода солнца! Видишь ли мулла распорядился! А кто главнее: мулла захудалой мечети по соседству, где термиты все стены поточили, да из правоверных ее только путники и посещают, или кади – второе лицо в городе после хакима?
Когда кади и лекарь прибыли на городское кладбище, они увидели, что уродливый могильный камень отодвинут в сторону, могила раскопана узким клином, чтобы едва можно было впихнуть мертвое тело, зашитое в ветхий саван.
– Разрезайте, – скомандовал кади, показывая перстом на саван Зитуллы, и могильщик, потоптавшийся в нерешительности, разрезал саван сбоку, обнажив худое скрюченное тело.
Мансур, прижав к носу тряпочку с благовонием, склонился над телом. Он не прикасался к мертвецу, дабы не осквернить себя, как лекаря, но осматривал труп пристально. Пожевав губами, Мансур отпрял от тела и обернулся к кади Джабраилу.
– Переговорить надо с глазу на глаз, досточтимый кади Джабраил.
Кади распорядился захоронить тело Зитуллы, вылез из паланкина и, опираясь на руку лекаря, пошел между желтоватых надгробий из ракушечника, в сторону мавзолея великого полководца Ибрагима Бесстрашного. Там, в тени акаций, густо разросшихся вокруг старых стен, он присел на нагретую солнцем скамью. Лекарь Мансур прислонился к стене и наклонился к уху Джабраила.
– Досточтимый кади, я сомневаюсь, что негодяй Зитулла умер от побоев.
– Разве ты не видел на теле Зитуллы синяков и кровоподтеков? – усомнился Джабраил в компетентности лекаря.
– Видел, кади, – вздохнул Мансур, – но синяки у него не свежие, им два или три дня. Они обрели контуры, у них есть признаки заживления. Желтизна в центре и по краям. Если бы Зитулла умер от побоев, он был бы опухший как мешок с бычьим навозом, коим торгует кривой Джамал. Нельзя причинить поверхностное повреждение, не затронув внутренних жизненных вместилищ крови, лимфы и жизненной силы, а также костяка человека, который есть ствол жизни людской. Синяки могли появиться от ретивых стараний при допросах, господин. К делу они не относятся.
Джабраил кивал, понимая, куда клонит мудрый лекарь.
– Дальше говори, – приказал кади, и Мансур со вздохом продолжил.
– О, досточтимый кади, твой опыт и знания гораздо больше моих. Я лишь скромный лекарь, который может смешивать целебные коренья для успокоения зубной, головной боли, родильной горячки, телесного жара молодых и холода в костях старцев.
– На что ты намекаешь, лекарь? – спросил кади, пытливо всматриваясь в глаза Мансура, – уж не хочешь ли ты сказать, что кто-то подмешал яду в пищу Зитуллы?
Мансур вздохнул и кивнул.
– Со всей очевидностью скажу: все признаки отравления. На шее Зитуллы были кровавые борозды, оставленные его ногтями. Нечестивец драл себе горло перед смертью в тщетной надежде вдохнуть хоть немного воздуха. Все его тело свело судорогой, потому что в его легких, как в рваных бурдюках, не задерживался воздух.
– Знаешь ли ты такой яд, лекарь? – спросил кади Мансура.
– Знаю, досточтимый кади, но боюсь говорить о том. Кто защитит меня? – сказал тихо лекарь.
– А можешь ли изготовить его? – продолжал допрашивать кади с пристрастием.
Лекарь замолчал, словно набрал в рот воды.
– Да что я тяну из тебя ответы, словно ты нерадивый ученик, не знающий первой суры Корана? – вскипел кади, но тут же замолчал от удивления. Мансур тихонько сжал его руку своей, указывая глазами на дорожку между могильными камнями. Прямо к ним шагал начальник зиндана.
Подобострастно поклонившись, Закария пожелал кади и лекарю доброго здоровья и осведомился, что привело их в столь знойный день на городское кладбище. Словно не знал Закария ответа на свой вопрос.
Кади, кряхтя поднялся со скамьи, и сказал:
– Поторопились вы с погребением Зитуллы. Еле успел я с почтенным доктором посмотреть на тело перед тем, как его предали земле.
– Досточтимый кади, мулла настаивал на погребении, – осмелился возразить Закария, но в глаза кади не посмотрел.
– Не станем подвергать сомнению полномочия служителя Аллаха, для того и дана ему власть на земле, чтобы заведенный порядок не нарушался, – как бы соглашаясь с Закарией ответил кади.
– Кади Джабраилу было угодно, чтобы я простой лекарь, осмотрел тело, и я его осмотрел, – вмешался в разговор лекарь Мансур и тут же поклонился, чтобы не видеть, как сверкнул единственный глаз престарелого кади.
– Позвольте узнать, подтвердил ли почтенный Мансур вашу версию о причине смерти негодяя Зитуллы? – спросил Закария.
– О да, Закария, можете не сомневаться, почтенный Мансур указал на явные признаки побоев у Зитуллы и на повреждение этих, как его… внутренних вместилищ…
– Внутренних вместилищ жизненной силы, – подсказал Мансур.
– О, – не нашел ничего другого сказать Закария, – значит, дело за малым? Наказать виновного.
– Осел остается ослом, даже если везет казну султана, – многозначительно и не понятно для собеседников сказал старый кади и удалился в паланкине, оставив Мансура и Закарию вдвоем среди ракушечных плит.
***
Проследовав мимо зиндана славного города Риштана, кади завидел нищего, сидящего на самом солнцепеке. Вытянув руку из паланкина, в которой блеснули медные рупии, кади подозвал нищего.
– Давно ли просишь тут подаяния? – спросил кади, – не бойся и отвечай честно, и я вознагражу тебя.
– Я сижу тут с четверга, великий хаким, – ответил нищий.
– Я не хаким, я кади города. Или ты не знаешь, кто такой кади?
– Знаю, досточтимый, – ответил нищий, стоя на коленях, – это мудрый и справедливый человек, по приказу которого отрезают уши и отрубают руки.
– Я вижу, что ты опытен в судебных делах, – кивнул кади, – а вот насколько ты наблюдателен – я проверю. Скажи мне, не появлялась ли тут молодая и красивая госпожа?
– Я видел тут блудницу Фериде из Самарканда, – отвечал нищий с поклоном, – Она молода и красива и не заплетает своих кос. Она входила внутрь тюрьмы и потом вышла наружу. Когда входила, то несла узелок с лепешками, я слышал, как они пахли. Я попросил кусок лепешки, а она рассмеялась бесстыдным смехом. Назад она шла без узелка, и пнула меня босой ногой.
– Когда это было? – спросил кади, довольный ответом нищего.
– Вчера в обеденное время.
Кади бросил на землю три медных рупии, нищий с благодарностью сгреб их вместе с пылью, проводив взглядом кади.
«Да, – думал про себя кади, – советы русского купца Ильяса об использовании чужих глаз и ушей не так уж дурны, хотя сам он волосат, груб и громаден как обезьяна в зверинце светлоликого султана Гирея.
Оставалось только понять, какую роль играет во всем писец Жаудат. Не долго думая, кади направился прямиком к дому Жаудата.
***
Носильщики несли легкий паланкин кади быстро, ноги их были неутомимы, а руки мускулисты. Дряхлое тело старого кади, хоть и вкушавшего за обедом сытного плова, не было наполнено жизненной силой и мало весило. «Да, – невесело размышлял кади, – тут целый заговор, и как мне распутать клубок, одному Аллаху ведомо. Ох, не о том я просил Аллаха за утренней молитвой, не о том говорил с Аллахом, творя обеденный и послеобеденный намаз. Надо было просить вразумить меня, старого, указать свет истины».
Возле хибары Жаудата паланкин остановился. Опершись на руку одного из носильщиков, кади Джабраил подошел к двери, постучав кулаком, ибо дверного молотка предусмотрено не было. Со скрипом дверь отворилась и наружу выглянула старуха.
– Почтеннейшая, дома ли твой господин, – спросил кади старую служанку, та раболепно согнулась и пригласила войти внутрь. В единственной комнате было полутемно, служанка зажгла кадящий масляный светильник. Кади вошел и оглянулся. Жаудата не было, но кто посмел бы перечить кади, возжелай он осмотреть комнату? Кади Джабраил возжелал и не остался разочарованным. Писец знал свое дело, аккуратным почерком на свитке он вывел донос на кади Джабраила, указывая на его немощь духа и плоти, перечисляя многочисленные промахи и ошибки, указывая на то, что казнены три невиновных добропорядочных жителя Риштана, три калеки, на которых сломалась телега правосудия, проехавшая прямо по их жизням своим скрипучим колесом. Донос не был дописан, в конце свитка стояла неопрятная клякса. Кади Джабраил свернул свиток в трубу и сунул в рукав шелкового халата. Ему было о чем доложить хакиму Юсупу-хадже. Старой служанке он заплатил полдинара за свиток, указав, что Жаудату не следует говорить о приходе кади. Не слишком доверяясь старухе, он оставил одного носильщика у дома писца, чтобы тот проследил за ней и не пустил из дому на розыски своего дрянного господина.
Между вечерним и ночным намазом у кади Джабраила было время подготовиться к докладу. Он послал записку высокородному хакиму Юсупу-хадже, прося разрешения явиться под светлые очи. Юсуп-хаджа хорошо относился к старику, на просьбу откликнулся без промедлений, его удивила только приписка, в которой старый кади просил о вызове на доклад начальника зиндана Закарии и писца Жаудата. Джабраил медленно дошел до своего дома, его халат запылился, а туфли пожелтели, но старому кади было важно доказать всем, что он еще может самостоятельно преодолевать расстояния, если на то будет воля Аллаха. Об одном жалел старый кади, что не встретился ему больше сегодня голубоглазый советчик, он бы поблагодарил русского купца Ильяса за помощь, и спросил бы у него: а как бы посоветовал Ильяс построить свой доклад перед хакимом?
Омыв ноги и ополоснув лицо, Джабраил облачился при помощи шустрой служанки Фирузы в чистый халат, начал наматывать чалму. Завидев, как Фируза мнется, не решаясь что-то сказать, грозно посмотрел на нее единственным глазом.
– Что топчешься на месте? Кувшин разбила или халат изорвала? – спросил он.
– Там в приемной сидит этот страшный такой…
– Да не тяни ты! Какой такой страшный? – переспросил кади.
– Русский купец, – прошептала Фируза.
– Ай да удача! На ловца и зверь бежит! – прихлопнув в ладони пропел понравившуюся чужеземную поговорку старый кади, водрузив как попало намотанную чалму на яйцеобразную голову.
Впервые кади встречал Ильяса в своем доме, и если бы не назначенный прием у хакима Юсупа-хаджи, угостил бы Ильяса как дорогого гостя. А пока приказал подать только лимонаду и свежих смокв.
– Подумалось мне часом, – отхлебнув холодного кислого напитка, сказал купец Ильяс, – что захочется вам, досточтимый кади, поговорить со мной перед докладом у хакима. Насколько я знаю, вы должны незамедлительно сообщать результаты расследования. Значит, именно сегодня все и разрешится?
– Да, – гордо сказал кади, – я готов представить все в наилучшем виде.
– А уверены ли вы в том, что убийца вами обнаружен и может предстать перед законом?
– Совершенно уверен, – сказал кади горделиво.
– Вы считаете, что он так глуп, что дал себя легко обнаружить? – Ильяс посмотрел пристально в лицо кади, и червь сомнения начал подтачивать кади Джабраила. Кади сел на подушки и подложил под голову руки.
– Предлагаю потренироваться на мне, – сказал купец Ильяс, – изложите все доводы, а я найду брешь в вашей логике.
– Почему вы мне помогаете? – недоверчиво спросил кади Джабраил.
– Потому что пока в городе есть неподкупный судья, мне нечего бояться. Меня не бросят в зиндан по ложному обвинению и мне не отрубят голову только за то, что у меня русая, а не черная борода.
Кади покивал и сказал:
– Пожалуй, в ваших словах есть правда. Я скажу вам, что все организовал подлый Жаудат, мой писец. Я его на груди пригрел как ядовитого гада, да будет остаток дней его скорбным, а ночи бессонными. Зитуллу отравила по его наущению блудница Фериде. Она принесла в зиндан ядовитые лепешки, которые дали Зитулле. Он съел их, а под утро в зиндан опустили сразу троих разбойников. Хоть один из них, хоть все трое – удачно подходили на роль убийц. Таким образом, у писца Жаудата, который претендовал на мое место и готовил на меня донос, появилась сообщница, исполнившая свою роль. Жаудат выставил бы меня как неспособного расследовать дело, и – готово! Пост кади Риштана свободен.
Кади гордо смотрел своим единственным глазом на собеседника, а морщинистые ручки победно сложил на животе.
– Э, нет, эдак вам хакима Юсупа-хожду не убедить, – засмеялся Ильяс, шуточно грозя пальцем.
– Ах, да, я не сказал главного: именно лекарь Мансур сообщил мне, что Зитулла был отравлен. И что сам Мансур мог изготовить смертоносный яд. А Хабиб-малыш сказал, что Фериде – ведьма, и ее с отравленными лепешками видел у зиндана нищий.
– Да… – протянул Ильяс, – а теперь послушайте меня. Пусть Жаудат признает, что хотел на ваше место, так как считал себя более достойным этой должности, но он будет отрицать свою причастность к убийству Зитуллы. Фериде заявит, что знать не знала никакого писца, а лекарь Мансур подтвердит, что никакого яда ей не продавал. И вы не сможете доказать, что все они чем-то друг с другом связаны. Ваша логическая конструкция рассыплется как детский пирожок из песка.
Кади покачал головой и снял чалму. От волнения он вспотел, вытер бритую морщинистую голову куском надушенной ткани и выпил лимонада. Ильяс со снисходительной улыбкой наблюдал за ним.
– Чего же я не так понял? В чем моя ошибка? – спросил он.
– Всякое преступление имеет мотив, и он должен быть достаточно серьезным, как сегодня мы уже обсудили и пришли с вами к единому мнению, досточтимый кади Джабраил, – начал купец Ильяс, – как известно, человеком движет жажда власти, жажда богатства и жажда обладания женщиной. Вы выбрали мотивом жажду власти. Жаудат стремится занять ваш пост, и потому Фериде помогает ему. Но какая связь между блудницей и Жаудатом? Допускаю, что они вообще не знакомы. Зато в городе известно, что Фериде замужем, и этот Хабиб-малыш очень мешает вести ей разгульный образ жизни. Может, Фериде несла свои отравленные лепешки совсем не Зитулле, а своему мужу? Кто посоветовал ей купить яд у Мансура? С чьего разрешения она вошла в зиндан? Ответив на эти вопросы, вы поймете, кто все это затеял и организовал. И виновен во всем совсем не глупый писец Жаудат.
– Как же могло так получиться, что лепешки попали к Зитулле? Он был убит по ошибке?
– Я думаю, что виной всему обычная путаница, – пожал плечами Ильяс, – спросите стражников, кому они отнесли передачу Фериде и по чьему приказу троицу грабителей спешно выкинули из просторной камеры в яму зиндана.
– Вы так говорите, словно сами были там! – восхитился кади, – словно стояли за спиной негодяя Закарии.
– Просто надо искать, кому выгодна вся эта ситуация, а Закария получает не только свободную женщину Фериде, которая будет благодарна ему, но и вашу должность. Только не своими руками, а благодаря чрезмерной ретивости вашего помощника – Жаудата, который не только строчит доносы, но и запутывает ваше расследование неумелыми подсказками. Неужели вы думаете, что на пост кади назначат малограмотного писца, а не беспорочного служаку Закарию? Всегда и повсюду доносчику только кнут, а не пост.
***
Несомненно, чай у чайханщика Мусы был самым лучшим в Риштане. И как приятно бывшему кади Джабраилу пить его в компании приятных господ – вновь избранного досточтимого кади Юнуса-хаджу и купца Ильяса! Старый Джабраил недавно раскрыл небывалое преступление, слава о его мудрости облетела всю провинцию. Однако, скромный старец почему-то попросился в отставку и совсем недавно был с почестями отправлен с приличным содержанием на покой. Теперь в тени старых виноградных лоз под навесом кади в отставке наставлял молодого и неопытного Юнус-хаджу, племянника Юсупа-хаджи.
– Прежде чем выносить приговор – всесторонне исследуй вопрос, кто перед тобой, какие мотивы им двигали, какую выгоду он преследовал, как он хотел скрыть следы преступления. Затем подумай, заслуживает ли негодяй снисхождения, или его душа черна. Если шайтану выгодно, и он заговорит о Коране, не дай смутить себя лишней жалостью.
Юнус-хажда благодарно кивал головой.
– Затем заведи себе помощника, но не обходи его вниманием, а поощряй и наставляй. Но и проверять его работу не забывай, чтобы в один прекрасный момент не поменяться с ним ролями. Берегись каждого, кому ты сделал добро.
Юнус –хаджа снова покивал, прикрывая толстыми веками узенькие черные глазенки.
– Затем заведи себе дополнительные глаза и уши, и пусть они помогают во всем. Стража и шпионы высокородного Юсупа –хаджи служат ему, а не тебе. Аллах знает, но и раб видит.
– Не пренебрегай советами со стороны, но и сам не скупись на советы. Дающую руку никто не отрежет.
Тут уж покивал Ильяс, усмехаясь в бороду.
Отпив добрый глоток зеленого чая и закинув пару сладких фиников в неполнозубый рот, старик закончил свою тираду:
– И уходи, когда тебе все еще хочется остаться. Помни, что даже собаки кусают больного льва.
Автор публикации
