Настоящее

Вечер. Иван Простович шёл по улице грязного, дымного и заражённого города, словно это Содома и Гоморра. Лица у всех граждан одинаково желчны и серьёзны, у всех стекло в глазах.

Проходя мимо дворов, Иван Простович замечал, что молодые парни и девушки стоят и «парят» из айшкьюди и прочих электронных трубок. И порой не понятно было: то ли действительно курят, то ли этот дым является частью города.

Иногда, когда вы гуляете по улицам такого города, вам может показаться, что дым идёт даже не от людей, а от земли, словно на камни из парилки налили много воды, и этот пар не улетучивается, а остаётся в воздухе.

Сам Иван Простович идёт медленным шагом убитого горем человека и заходит в один очень хорошо знакомый переулок.

Там также подростки «парят», пьют алкоголь, и не только они: и взрослые, и дети пятых и шестых классов. И как только видят взрослого прохожего, сразу же убирают парилки и дальше болтают. А где-то в самом крайнем и темном углу те же подростки говорят:

— Да вкалывай ты его уже и почувствуй этот вайб.

— А ты чо, а? Давай-ка тоже клади снюс под губу себе.

— Да щас, щас, щас! Обожди.

«Умирающие люди», – начал что-то у себя в голове Иван Простович, но не додумал и зашёл в какой-то нечистый подвал.

Там, где мало светлого и яркого, какие-то бородачи курят кальян, кто-то сигарету, кто-то просто пьёт до дна. И тут тоже можно встретить молодое поколение, которое покуривает кальяны, и на вопросы знакомых, купившие им эти трубки, о том, что они здесь забыли, твердят одно и тоже:

— Да дистанционные уроки прогуливаю…а вообще смари, чо за прикол покажу! Мне один знакомый из седьмого класса скинул ссылку на их онлайн-урок. Вот прям щас я, я, девятиклассник, зайду к ним и включу порн***. Реальное пор**! Чо, не веришь? Смотри!

Все, кто это слышал, посмотрели на него. И бармен, ехидно улыбающийся, и курящие, державшие во рту трубки, и со свистом проглатывающие рюмки красные рожи, и Иван Простович – все смотрели с неким любопытством. А парнишка взял свой телефон и сделал сказаное. Стон женщины звучал на весь подвал, заглушая песню «Captain», в которую начал вслушиваться Иван Простович, особенно в первый куплет трека.

— Налей мне, прошу, рюмку горелки, – сказал Иван Простович бармену.

— Может вам как в тот раз, то бишь позавчера, налить…

— Налей, а дальше посмотрим, – перебил Иван Простович.

После полуторачасового выпивания алкоголя молчаливый Иван Простович заплатил и вышел. Вежливый бармен из Томска спросил его: «Не заказать ли вам такси?»

— Нет, спасибо, дорогой мой, – сказал Иван  Простович и улыбнулся.

Выйдя обратно на серую улицу, Иван Простович достал из пиджака записочку:

 

Встретимся на крыше нашего дома вечером!

 

Шмыгнув носом, Иван Простович направился в назначенное место. Дома же этого города так и плыли в его глазах, из-за чего ему казалось, что эти старые и серого или даже бледного цвета строения склоняются в одну точку, будто направляют людей туда. И так продолжалось, пока Иван Простович не подошёл к своему дому.

Возле подъезда стояли два парня. По разговорам можно было понять, что они оба пьяны, и один пьянее другого.

— Смотри, – говорит несильно пьяный паренёк, – сичас зайдём и там нас будет поджидать вахтерша или как её… Э, ты понял меня?

Через пару секунд прозвучало невнятное угуконье.

— Воот. Мы, когда зайдём, пройдём мимо неё. Ты скажи, что ты Олег. Она почему-то любит Олега… Ну это, ты говори, когда она будет приставать (а она будет приставать, будь уверен). Понял?

— Угу, – прозвучало уже понятное соглашение.

— Ну все… погнали…

Вместе с парнями зашёл и Иван Простович.

Как и предсказывалось, старушка подошла к самому пьяному и незнакомому человеку среди троицы и спросила жестко: «Вы кто?»

— Я? Олег.

— Ааа, – развела руками страшная, скрюченная и намазанная каким-то склизким кремом старушка.

С довольной свиной рожей паренёк направился к более трезвому товарищу, как вдруг дряблая рука женщины остановил его:

— А какой ты Олег?

Непонимающий того, что нужно говорить, паренёк долго смотрел пустым взглядом в глаза старухи, после чего посмотрел на друга и вытянул протянутым и недовольным тоном:

— А какой я Олег?

Иван Простович засмеялся, когда это донеслось до него, и двери лифта закрылись. Смех был искренним и долгим, пока он не поднялся на крышу своего дома. Тут улыбка стянулась, и лицо вновь показывало пустоту.

Перед ним возникла картина города, чьи огоньки фонарей, старых домов и неугомонных, вечно ревущих машин создавали атмосферу чего-то напускного и нереального. А когда же он сел на край крыши и смотрел в освещенную бездну дорог, то возникало чувство, что все куда-то сжимается, словно нелицеприятная красота этого города, являясь по своей сути ничтожной, познаёт своё место и уступает чему-то другому, то ли правде, то ли чему-то похуже красоты и правды. Хотя оно слабо ощущалось, и куда сильнее чувствовалось, что будто сама бездна смотрит на Ивана Простовича, когда он подолгу засматривался на неё, как какой-то бес, ждущий какого-то удобного момента.

— Упаду, и дела с концами, – думал Иван Простович. – Какой смысл тут сидеть, если она не придёт? Ведь я знаю же, что не придёт. Так почему же не сделать этого? Ведь смерть не так страшна, как жизнь. Ведь смерть легко и довольно просто найти, обнять, удержать, чем жизнь. Шагнул к машине – смерть, не ешь – умираешь от голода или истощения организма. Хочешь – повесился, хочешь – зарезался, а хочешь как-то по-особенному помереть – так извращайся на здоровье. Есть способы умертвить себя как угодно. А жизнь? Ты страшишься её потерять, держишься всеми способами, ищешь бесконечные поводы для этого, любишь, надеешься, веришь, а она берет и беспощадно пролетает мимо. И мучает, и манит радостями и счастьем несуществующим. С легкостью забирает все. А смерть что? А она просто провожает туда, куда самое место нам. Жизнь страшна своим привыканием, как привыкает наркоман к психотропному веществу, а смерть по-своему является покоем и неким другим миром.

Шум машин и посторонние звуки города сбили с мысли Ивана Простовича. А ведь так и бывает, что именно в городе все мысли и все думы теряются, человек перестаёт думать и мыслить, из-за чего не способен творить.

— Так почему же я не прыгаю, раз так думаю? – озадачился Иван Простович. – Будто что-то внутри меня останавливает для чего-то. Или наложить руки на себя – это удел слабых людей, а сильные живут, несмотря ни на что? И к чему я тогда мыслил о смерти и жизни?

Незаметно к Ивану Простовичу подошёл молодой парень лет пятнадцати , который курил сигарету. Он молча сел и спокойно закуривал, как ни в чем не бывало. Иван Простович изумился такому появлению и ожидал по следующих действий юноши.

Тот же, докурив, помолчал, помолчал да вдруг заголосил:

— Невозможно жить здесь. Невозможно жить с людьми, которые тебя не ценят. Ты веришь в них, веришь в то, что они тебе говорят и вкладывают в тебя, а потом бросают, как вещь. Родители убивают тем, что интересуются только школой, что нет других тем для разговоров. Бесит, что они не выслушивают, не понимают и воспринимают тебя, а потом удивляются, почему я не хочу с ними общаться. А когда начинают гавкаться меж собой и меня используют, как личный дневник, начинают жаловаться на друг друга. Отец на месяц уезжает на дачу жить, мать критикует меня, что я бросил учебу, и вообще, что я худой и не одна девчонка не посмотрит на меня. А та девчонка, из-за которой ты думал месяцами и за которую переживал, начинает игнорировать тебя неделями! А потом пишет, что жалеет о содеянном, но при этом её совесть передо мной чиста. Так ты сожалеешь или издеваешься?! Определись уже, блять! И ты, как верный пёс, прощаешь ее, даёшь ей шанс за шансом, а она… Эххх! Поверил всему этому. Я верил во все, и позже усомнился в вере. Я жил, пока верил, и помер, когда только веру разрушили, когда то, во что я надеялся, умерло. Без веры и человек пропадает. Вот, что я усвоил. Усвоил, что ее нужно чем-то схожим с ней заменять. Но любви людей нет, надежды на что-то нет. Ничего нет! По итогу что? По итогу пришёл к банальщине – начал пить у друзей, кто так же, как и я, уже плевал на учебу. На дне стаканов я находил личную выгоду этому явлению, и понимал, что также поступают и другие люди. Кто-то ищет успокоение, кто-то забытие, а кто-то ищет иное. А от алкоголя дошло до курения не только сигарет, ну и наркоты. А как-то закатили даже оргию с одноклассницами. Куда же мы катимся?

Иван Простович промолчал.

— Я не знаю, – продолжил паренёк. – Ха, будто никто в этой земле не знает, что мы и почему мы. Как жить тоже не знаем. Но при этом живем.

Иван Простович вздохнул. Нависла тишина диалога, сопровождавшаяся гулом моторов и криками людей.

— Тяжело ж тебе. Жаль тебя. Хотелось бы, что бы все было хорошо. Да только, видимо, не в это время и не с нами. А у меня, – начал тихо говорить Иван Простович, – жена на той неделе от ковида померла. А кроме неё никого другого нет. Детей не имели, а мамка и папаня ушли давно уже. Всю жизнь жили с ней душа в душу, и вот тебе – померла. И всю эту неделю я как не свой. Хожу по тем местам, по которым мы с ней ходили, а толку-то? Себя только сильнее к ней привязываю и отпустить не могу её. Ещё хуже себе же делаю, когда хожу в подвалы и пью до дна. Но без алкоголя в стократ хуже, – и замолк.

— Ясно, – ответил сухо юноша.

И вновь молчание. Вновь Иван Простович смотрел в бездну, а бездна на него, а юноша закурил. И так на протяжении семи минут.

— А, к черту, – махнул юноша, бросил остаток сигареты и оторвался от крыши.

— Стой, – выкрикнул испуганно Иван Простович и вытянул руку. Не успел. Парень скрылся меж двух деревьев, которые стояли возле дома.

Шокированный тем, что произошло на его глазах, Иван Простович продолжил сидеть на крыше, но уже смотрел почему-то на небо, шевеля что-то губами.