Глава 3
Молчание не нависло над парнишками. Они продолжали разговаривать, хотя трудно будет сказать, что они разговаривали. Скорее перекрикивались, так как изза метели приходилось именно выкрикивать слова.
— Так что ж.
— М? – промычал Илья.
— Я говорю, так что ж, на последний день масленичной недели устроим мяч или же по старой традиции драку затеем? – проорал Степан.
— Я думаю, что всё-таки в мяч,- ответил громко Илюшка.
— Ладушки, – ударил Степка вожжами по кобылке. – Тогда на льду и встретимся.
— Хорошо, – сказал Илюшка, но до ушей Степана это слово не дошло.
Темно кругом. Ничего совсем не видно, а ещё к тому же и снежинки обжигают лицо. Некоторые скапливались на бровях, ресницах, и потому время от времени приходилось щуриться. Вдали, где-то в самой глубине той тьмы, которая окружала путников, виднелись слабые висящие огни от фонарей. Через какое-то количество времени эти самые фонари имели уже хоть какое-то очертание: вот столб, вот огонёк, вот шляпка от фонаря.
— А как ты обратно поедешь, ежели такая вот метель разыгралась,- спросил озабоченно Илюша.
— Да разве эта метелька мешает мне ехать сейчас? Не смеши меня. Хотя если и быть сурьезным, то не знаю. Заночую у кого-нибудь.
— И у кого же?
— Рядом с вами есть дом. В нем живет Матрёна. Я к ней, поди, поеду.
— Просто если хочешь, можешь у нас остановиться…
— Нееее, брат, у вас не охото. У вас же это…печь маленькая. Тудой умещаетесь только ты с Анютой, а Иван Сергеевич на лавочке. Где мне прикажете спать? На полу? На столе, где вы хлеб свой едите? Не, спасибо, но откажуся я от этого. У Матрёны просторно и хорошо. Я к ней.
— Ага, просторно. И баба она что надо, и домохозяйка отличная. И фигура ничего, хорошая. Хороша плутовка, не поспоришь. Будь твоя воля, ты бы у неё жить остался,- проорал Илья, толкая своего собеседника локтем под бок, при этом не понимая, почему Степка сказал про печь, если они спят с Анютой на кровати. Тот в свою очередь, не поворачивая головы, посмотрел глазами на Илюшку и улыбнулся с довольной рожей.
— Я не из-за этого к ней еду,- ответил Степушка.
— Да конечно, рассказывай сказки, как ты умеешь. Мы тебя, брат, знаем. Люба она тебе, вот и не остаёшься у нас,- продолжил подтрунивать Илюша над другом.
— Ну, уж коль баба хороша, как хозяюшка, то от чего она мне не люба должна быть. Ты лучше послушай, – сменил тему разговора Степка,- вот что: ты с нами, как лёд сойдёт, пойдёшь землянку делать. Мы пойдём охотиться на глухарей в эту весну.
— Ты не хитри тут у меня, – ухмыляется Илья. – Давай, договаривай.
— А что договаривай? – не понимает сын косаря.
— Что тебе Матрёна не безразлична, – отвечает Илюша.
Непонимающие глаза так и глядели на лицо Ильи, будто не понимали: притворяется ли дураком или шутит специально.
— Так ты ж знаешь, чо я скажу. Зачем мне говорить одно и то же?
— Хочу услышать ещё раз от тебя это.
Степка хотел, было, возразить что-то насчёт промолвленной фразы его собеседника, а вместо этого лишь пробормотал резко своей лошади: «Бррр!!» На дорогу выбежала женщина и, запнувшись, упала на заснеженную землю. Лошадь остановилась прям перед ней. Из своей козлы выглянул Степка, слез с неё и пошёл помогать незнакомке. Илюша последовал его примеру и тоже слез, но не помог. Когда девушка встала, то оба парня увидели, что её лицо было «мертвым»: бледное-пребледное, с испуганными глазёнками, и сама еле-еле дышала. Прошло какое-то время, и женщина упала в обморок. Друзья сразу же положили её в сани, переглянулись и начали думать: что делать дальше.
— К Алексею Палычу надо бы. Она у него отоспится, да и сам Алексей Палыч осмотрит её и присмотрит.
— Угу, согласился Илья, ведь Алексей Палыч был единственным лекарем в Яре, который не раз спасал жизни горожан, и тем самым ему всегда верили и доверяли, так что отвести к нему девушку показалось юношам отличной идеей.
Девушка продолжала лежать подле Илюши с закрытыми глазами. Её остроугольны подбородок был прижат к груди. На коленях руки скрещены. Илюша же подтолкнул Степку, спрашивая:
— Как думаешь: с ней все будет хорошо или нет? А то выглядит она как-то болезненно…
— Не знаю. Я не дохтор, и говорить чо-то я не могу. Я верю, что все будет хорошо. Верю, что с незнакомым мне человеком все будет хорошо, и с ним не случится горе и несчастье.
— А ты никогда не думал, почему мы желаем, чтобы все было хорошо у другого человека?
— Неээт. Впрочем, какая разница! Разве чо-то изменится, ежели ты желаешь добро кому-то, идешь на встречу к человеку со всей душой? Он хоть и чужак, да все равно нуждается в тепле, в крыше над головой, в помощи. Как не суди, а всё же мы все родные друг другу. Да и что за русская душа, которая не может помочь путнику, даже когда у самой все хреново, а?
Илюша задумался, но не успела появиться мысль, как вдруг:
— Этакая ты, посмотри на неё, – радостно, светясь и умиляясь, как дитя, проговорил Степа. Илья посмотрел на девушку. Та продолжала находиться в обмороке, все также держа руки скрещёнными. С закрытыми глазами она показалась Илюше даже милой, несмотря на ее остроугольный подбородок, который никак ей не шёл. Она вся дрожала от холода, из-за чего Степка снял свой тулуп и укрыл ее им.
Подъезжая к дому Ильи, Степка похлопал его по спине:
Ну бывай, брат. Насчёт твоей Алёны не переживай: все будет хорошо. Успеешь с ней ещё увидеться и жениться…
— Ты в своём уме? Я портной, она дочь купеческая. Этому не суждено.
— Ну-ну, не торопись. Все может даже измениться.
— Езжай уже к своей Матрене, – не вытерпел Илюша. – С Богом.
Сани тронулись, Степка помахал рукой и отвернулся, а Илья зашёл к себе домой.
Поднявшись на второй этаж (на самый верхний) и подойдя к двери, Илюша услышал два голоса, доносившиеся с квартиры. Первый голос он сразу же узнал – это был голос отца, Ивана Сергеевича. А вот со вторым не было никаких разъяснений в голове. Он был басистым, но слегка охрипшим. Человек, обладавший таким голосом, о чём-то бурно беседовал с Иваном Сергеевичем.
Илья же стоял и подслушивал разговор; решившись всетаки открыть дверь, он вошёл в квартиру.
В мастерской, которая являлась проходной комнатой, стояли два мужика: один был Иван Сергеевич, который был за своим рабочим местом – маленьким столиком. Подле стола же стоял мужчина с козлиной бородкой, среднего роста. Его засаленные волосы были зачёсаны на затылок; глаза глядели по-доброму.
— Явился, смотрите-ка на него, – начал Иван Сергеевич и обнял своё дитя. Потом приговорил, – Помнишь этого дядьку?
Илюша посмотрел на мужчину с непониманием и удивлением, будто он должен помнить.
Да разве он упомнит меня, прочитав мысли Ильи, проговорил, улыбаясь, бородатый мужчина. – Он же тогда был совсем малой.
— Да, верно, – сказал Иван Сергеевич, опустив свои глаза. – Илюша, знай, это – мой старый приятель, который был ремесленником, а теперь купец третьей гильдии, – Федя. Вот, приехал, значит, сюда, Богом забытое место.
Да, третья гильдия, проговорил както гордо Федор. Поэтому зовите меня теперь Федор Александрович.
Ага, щас, перебьешься, начал отец Илюши. Кукиш с маслом тебе, Федя Александры
— Эй, холоп, как ты смеешь со мной разговаривать. Я чичас позову городничего, и вот уж он тебя накажет! – и для устрашения высунул из кармана свой кулачок.
Ну зови, зови. Чо не зовёшь его, а?! проговорил Иван Сергеевич, беря тем самым Федора на слабо.
Не зная, как ответить, Федор просто стоял в изумлении. Потом неожиданно начал истерически хохотать. От такого смеха, который был звонкий, настоящий, который мог заставить кого угодно засмеяться в ответ, у Илюши на лице нарисовалась мягкая улыбка. Вслед за Фёдором хохотнул и сам Иван Сергеевич.
— Аааа, – погрозил пальцем Федор, – хитрый лис! Раскусил меня, смотри на него! Смотри, вон как доволен собой! Бестия с бородой!
Если честно признаться, то по лицу Ивана Сергеевича действительно пробежала довольная ухмылка: глаза были слегка прищурены от удовольствия, на лице скривилась улыбка; наружу показались четыре верхних передних зуба. Если бы его лицо не было освещено одной свечкой (всего в комнате было две свечи – одна на рабочем столе, другая возле двери в другую комнату, где обыкновенно спала и ела семья), а, к примеру, дневным светилом, то оно бы не казалось чем-то зловещим для окружающих. Словом, страшно было, когда Иван Сергеевич был доволен высказыванием Федора.
— Но все же вернёмся к нашему разговору.
Илюш, иди, доделай вон ту полушубку, а то просили сегодня к завтрашнему утру сделать, а то я все вожусь с одеждой Марии Михайловны, – проговорил Иван Сергеевич; его физиономия мгновенно стало серьезной, даже слегка строгой. – Я тебе уже говорил, Федя, что нет.
— Да что ж нет, что нет-то! Ты так здесь и задохнёшься, в этой глуши, не повидав и света. Я вот в Москве, да и в Питере бывал, так там к кому не зайду, у всех сделка вещей стоит от девяти до шестнадцати рублей. Так можно было бы эту цену оправдать, если бы вещи держались на века, но они держатся год, два года и всё – иди к ним и вновь плоти за ремонт вещи. А у тебя какая вещь не была на руках, все держится на долгое время. И стоит у тебя недорого, стабильно даже: шуба – рубль и двадцать пять копеек, полушубка – девяносто копеек, а остальная одежонка стоит по пятьдесят или по двадцать пять копеек…
— Ну-ну, давай это…не льсти мне тут! – воскликнул Иван Сергеевич. – Это тебе не столичные города. Здеся мало каких-нибудь богатеев, чтобы брать с них по двенадцать рублев. К тому же, чем меньше стоит, тем больше народу ходит сюды. А про твою штабильность ты вообще молчи, ведь я всегда по-разному со всех беру. Вон, Марья Михайловна, вдова, кое-как справляется со своими обязанностями, ибо к ней мало кто приходит снять квартирку. Вот она мне и должна за её шубу восемьдесят копеек. А вон, на той неделе мне пальто пришло от какого-то купца первой гильдии – так я с него семь рублев взял. Так что никакой штабильности нет. И не уговаривай меня больше. К тому же такие убытки! Такие убытки!
— Ну ты же здесь задохнёшься! И детки твои здесь задохнутся!
— Нет! Мое слово здеся, в этом доме, главное. Мои дети, как и я, остаются здеся, в этом месте. Лишь чтото серьезное может меня заставить изменить решение. И оно наступит никогда…
Вступило молчание. Илья, все это время делавший полушубку, поднял голову и взглянул на отца. Федор потупил голову и грустно рассматривал дощечки на полу. Иван Сергеевич нахмуренно глядел на Федора в ожидании очередного препирания. Нависала холодное молчание. После него Федор тяжело вздохнул.
— Настасьюшка моя захворала, – проговорил он с грустью и с надеждой переменить тему разговора, желая внимания к своей жизни и проблеме.
— И чем же? – спросил Иван Сергеевич весьма небрежно. После слов насчёт переезда его настроение резко изменилось, поэтому он не мог проявить ничего другого, кроме как холода в беседе.
— Да что-то её лихорадит… Уже которую неделю… Страшно мне, боюсь за неё… всхлипывал с каждой фразой Федор. Я ведь даже не знаю, когда она…успела…
— Ммм, – промычал Иван Сергеевич равнодушно.
Снова настала тишь. Странно: в доме обычно шумно должно быть, а у Ивана Сергеевича, кроме глухого звука, ничего нет. Будто кто-то помер в этом доме.
Понимая, что не получится выдавить жалость у хозяина квартиры, Федор обратился к Илюшке с полуоборота от Ивана Сергеевича. Илья за все это время внимательно слушал разговор, поглядывая то на отца, то на гостя, забыв напрочь про просьбу отца.
— Да, водил её ко дохтуру, прописал ей курс. Поедем теперича в Англию аль в Грузию…не решились ещё…
— В Грузию едьте, там тепло и хорошо; Грузия любого вылечит.
— По чем знаешь? – спросил Федор. – Ты ж из своей конуры не выходишь.
Действительно, квартиру Ивана Сергеевича можно было назвать лишь конурой, и то так бы сказал лишь тот, кто привык к роскоши жизни.
— Слышал от одного человека. Его сослали в Иркутскую губернию за какое-то преступление…
— А он был молод? Человек-то?
— Да, молод, – ответил Иван Сергеевич сухо.
— Случаем это не тот человек, который на дуэль вызвал сына генерала, и, не погубив его и сам не померев, скинул с моста петербургского?
— Не знаю я, – крикнул отец Илюши раздраженно. – По чем мне знать-то? Он сказал мне, что жизнь его нелегка, что за преступление какое-то ссылают и всё. Я не интересуюсь чужими жизнями и проблемами, меня они не заботят, не волнуют. Так что я не знаю! А чего уши развесил, сорванец? А ну, живо делать вещь…
Илья продолжил заниматься портным делом. Иван Сергеевич сердито и строго одарил всех взглядом. Федор опустил свою головку; его добренькие глаза выражали грусть и обиду. В какой-то момент ему даже хотелось уйти из этого дома, раз ему здесь очень грубо и сердито отвечают. Такая речь и тон разговора очень сильно задели его ребяческую душу.
Иван Сергеевич, посидев немного, задумался, что слишком жестко он как-то говорит и смотрит на всех: все-таки Федор был его другом. Поэтому, смягчив свое лицо и отложив шубу, он проговорил по-доброму (как мог это сделать он):
— Пошли, Федя, на улицу. Мне нужно отдать деньги за эту квартирку Анне Павловне и шубу Марье Михайловне. Там ты уже все мне и расскажешь – что у вас там, как там у вас и прочее. А ты, Илюша, доделай полушубку и спать ложись. Ежели Анюта не спит – убаюкай её.
Илья махнул головой в знак понимания, что он услышал своего отца. У Фёдора же в глазах появился блеск радости, хотя лицо выражало ту же грусть. Иван Сергеевич оделся, и два мужика вышли из дома.
Прошло где-то двадцать минут после того, как ушёл Иван Сергеевич. Илья все доделывал не спеша полушубку. Тут какие-то маленькие и нежные ручки обняли аккуратно за предплечье. Илюша обернулся и увидел свою младшую сестренку Анютку.
— Ты чо не спишь? – озадачился Илья. – Ложись поскорее…
— Дай попить, – тихо и одновременно нежно сказала заспанная Анюта.
Илья налил в граненый стакан воды из остывшего чайника. Анюта взяла своими маленькими ручками его и попила вдоволь водички. Потом поставила стакан на рабочее место (где работал Иван Сергеевич), подошла к своему брату и крепко обняла его. Тот, в свою очередь, взял её на руки, поцеловал в лобик и отвёл её на свою кроватку. Уложив её на свою постель, он продолжить работать над одежонкой. Сделав её лишь через полчаса, он положил свою голову на стол и задумался: «Как там Аленка? Добралась ли до нужного города? А Степа все-таки был не прав, когда говорил, что я люблю её. Хотя чо скрывать-то? От себя бы хотя бы не скрыть, что я действительно ею дорожу. Но, правда, я отлично отдаю себе отчёт, что мне с ней не суждено. По крайней мере потому, что она из купеческой семьи, а я портной. Но это же не означает, что я не должен ей писать? Писать я могу? Могу. Читать могу? Могу. Значит надо ей письмо написать утром». Последние два слова он протянул, зевая. Позже он ещё думал о своей подруге, после чего и забылся на всю ночь.
Четверг масленичной недели. То самое время, когда народ потешается, гуляет во всю свою волю перед тем, как начать свой пост. А после такого дня в оставшиеся дни, т.е. в пятницу, субботу и воскресенье просят прощения у близких за все совершенные обиды и грехи их. Дети бьют старыми лаптями людей в санях, в дровнях, если те неправильно ответят на их вопрос: «Везёшь ли Масленицу?». Чудной, но при этом милый народ этот, русский!
На улице замечательная, даже великолепная погода. Ни облачка, а только яркое солнце светит. Илья в это время ждал Николашу возле его дома. Он все думал о письме Алёне, которое ушло ещё три недели назад: дошло ли аль не дошло? Николаша тем временем надевал последний валенок, чтобы отправляться на народное веселье. Выйдя, Илья взглянул на Николашу, на что и тот ответим взглядом. «Готов?» – спросил Илья, оттолкнувшись своими рукавицами от стены дома. «Пошли», – проговорил Николаша, и мальчишки отправились в дорогу.
Добравшись до реки, где и проходили всякого рода веселья, ребята увидели, что толпа сгущается темным пятном по белоснежной полосе Оби, и это самое пятно все растёт и растёт. На лицах людей застыла улыбка, радость; даже у Илюши, который все время о чём-то размышлял, красовалась она. Мороз пощипывал за нос и щеки, хотя народу было все равно: они даже и не чувствовали, что лица их стягивались от холода, ведь на фоне масленичного дня это казалось каким-то низким и несущественным.
Средь толпы мальчишки смогли отыскать Степку со своими братьями.
— Ну чо, готовы мы в мяч? – спросил Илья.
— Не, не готовы, однако…
— Эт почему же?
Потому что мы счас будем защищать снежный город. Пойдём с нами, проговорил беззаботно сын косаря.
— А от чего же! Пойдём! – воскликнул оживленно Илья.
Построив снежный город (площадка, с двух сторон огороженная стенами и двумя воротами между ними), люди поделились на «захватчиков» и «оборонявшихся». Через какое-то время, когда городничий дал согласие на забаву, начался штурм белой крепости.
Оборонявшиеся с мётлами, ветвями, снежками сталкивали нападавших, сбивали их, чтобы те не смогли осуществить задуманное: войти через ворота победителем. Сухие прутья били и резали лица людей, оставляя после себя красные линии. Одному из нападавших мальчишек (а в таком штурме могли участвовать только мужики либо юноши) в правое ухо попал снежок, от чего тот завопил и начал выговаривать: «Ай, сукин сын!..»
Обходи их, ребята! закричал ктото из нападавших. И все начали толпиться у других ворот.
Но и там их ждали кулаки, снежки и огненные мётлы. Кто-то не выдерживал это, хватанул первого попавшего осаждавшегося (это оказался Степка), вытащил его из укрытия и начал колошматить. Нос из крови хлещет, брызжет, но криков нет. В ответ на удары Степка тоже вдарил и, оттолкнув своего «врага», забрался обратно в свое укрытие. Люди лезут на стены, пытаются пробиться через вороты хоть как-то. Те, у кого были лопаты, пытались сломать снежные стены, облитые водой. Пытались снежками также ослепить осаждавшихся, но в ответ их засыпали охапками снега, все так же били ветками и толкались. Комуто прилетело по голове лопатой. Благо несильно, и жив мужичок остался.
Кто-то вдруг тоже взял Илюшу и начал сыпать на него охапки белого и огненного снега. Увидев это, Степка мгновенно очутился возле своего друга и оттолкнул обидчика. После того, как сын косаря подал руку помощи Илюше, он спросил обеспокоено: «Ты как? В поряде?» «Да,- отвечает Илюша, я в порядке. Идем дальше громить всех?» «Угу», ответил Степка, и юноши с боевыми криками побежали дальше отбиваться.
Вот так и воюют друг с другом ребятки около получаса. Выдохлись и атакующие, и защищавшие городок. Но при этом все равно в их глазах можно было увидеть задор и веселость.
Вдруг атакующие прижались к друг другу и ринулись прямо на толпу у ворот. В ответ они получили артобстрел и точно такую же стенку. Две группы столкнулись друг с другом, и осаждавшиеся, к их сожалению, не выдержали и упали. Один из нападавших воспользовался моментом и проник в центр снежной крепости. Забава окончилась, но при этом никто не расстроен из-за поражения. Наоборот, все улыбались, ухмылялись и смеялись…с побитыми носами и следами от веток и метел.
Народ начал расходиться, готовиться к костру, желая всем встречным здоровья и благополучия в жизни. Мальчишки же, проголодавшись, побежали к дому одной старушки, которая всегда могла накормить их чем-то вкусным. А так как детей у неё не было, то и любила она каждого ребетенка, как своего родного.
Положив на стол горшок с картошкой, старушка села и начала смотреть на ребятишек. Те, в свою очередь, принялись есть. Один из самых голодных мальчишек схватил самым первым картошку, но так как руки были «дырявыми», он её уронил. Овощ упал на деревянный стол. Мальчишка, не растерявшись, схватил картофель и в рот. Из-за того, что картошку только-только приготовили, она была горячей и, понятное дело, обожгла парню язык, чего тот не ожидал и сразу же выплюнул в руку. Выплюнул и начал дуть. От увиденного все вокруг начали громко хохотать. Старушка же сказала по-доброму: «Не спеши, а то людей насмешишь».
— Да, хорошо, ответит мальчонка и дальше продолжит есть свой обед.
— А все-таки хорошо бой у нас прошел, просопел Егорка.
— Ага, точно.
— Дааа, в прошлой Масленице не было такого, – сказал восторженно Степка и взглянул на Илюшу. Тот смотрел на свою еду грустно, а в глазах было видно, что о чем-то он думает.
— О чем дума твоя? – спросил Степка.
— По чем знаешь, что я думаю о чем-то?
— Не, а чо, по глазам твоим ж видно, что думаешь о чем-то.
— Ммм, – промычал Илюша и умолк. Позже он проговорил со вздохом:
— Об Алене думаю. Скучаю по ней.
— Хочется тебе к ней, да?
— Да! Хочется, как раньше: поговорить с ней, почитать вслух какую-то записку или книжку. Походить с ней по нашим улицам или в сосновом бору. Мне так этого не хватает…
— Ну, раз тебе не хватает, так может к ней поехать? Свидеться с ней, чтоб душа не страдала?
— Да чо ты, чо ты? Ошалел? Как я батьку и Анюту оставлю? Помогать ж надобно. Да к тому же, эххх, не суждено нам быть с ней: она дочь купеческая, а я мещанский сын. Глупо и странно это все выглядит.
— Мда, и то правду молвишь. Не поспоришь, – призадумался Степка. – Ну ты…это…не грусти и не скучай так-то долго. Праздник же! верно?
— Верно, – одобрительно кивнул Илюша. – А помнишь, как того мужика мы снежками закидали? – и принялись вспоминать друзья прошедшую забаву.
Наевшись картошки и блинов, которыми угостили чуть позже, мальчишки выбежали из деревянного дома. Солнце начинало садиться, но при всём при этом в воздухе все равно оставалась праздность, из-за чего душа приобретала лёгкость, неземное ощущение. Клубки пара вырывались изо рта. Были слышны ещё в дали, как дети поздравляли людей с праздником и пропевали коляду:
Уж как шли ребята колядовщики,
Виноград, краснозелёная моя!
Колядовщики, все фабричники,
Мы искали двора господина своего,
Господинов двор на семи верстах,
На семи верстах, осьми столбах.
Посреди двора, посреди широка,
Стоят три терема,
Три терема златоверхие.
За это хозяева домов, когда колядка заканчивалась, давали детям деньги, и те радостно уходили.
— Пошлите колядовать, – предложил один из мальчишек.
— Я не против, – проговорил Егор, брат Степки.
— И я, – поддержал мальчишка, который первый схватил горячую картошку.
— И я!
— Да чо это всё я да я, – сказал Степка, – пошлите все вместе колядовать.
— Да, – проговорили все хором и пошли. Степка, который смотрел на всех, начал искать Илюшу, т.к. от того уже и след простыл. «Куды он делся?» – озадачился Степка и пошёл его искать.
Нашёл он его у окраины Яра. Тот стоял неподвижно и смотрел грустно куда-то в сторону дороги.
Ты куды убежалто? Пошли колядовать, похлопал по плечу Степан. Илюша никак не отреагировал. – На чо смотришь?
— На дорогу, по которой Алена уехала…
— Опять ты со своей Алёной! Вот ведьма – вскружила тебе голову!
— Не вскружила она мне ничего.
— Ба, то есть ты не думаешь о ней? А чо так пришёл сюды и смотришь?
— Скучаю по ней.
Ой, бедато с тобой! Так напиши ей письмецо! Ты ж писать умеешь! восклицал Степка.
Илья не ответил на возгласы своего друга. Но, тяжко вздохнув, вымолвил:
— Я ей написал. Теперь жду ответа.
Степка протер лоб, поправил шапку, развернул Илью и начал:
— Ну, а пока ты ждёшь, можно ж и с нами дальше праздновать? Так?
— Так, – проговорил Илья с улыбкой.
Пройдя пару шагов, к мальчишкам подошла Шурка, Аленкина подруга. В детстве она все время юлила возле взрослых, слушала всякие слухи, новости, которые обсуждали, а потом рассказывала всем-всем то, что было ею услышано. Дружила она со всеми, кто попадался ей на пути. И все всегда удивлялись ее способности быть со всеми в хороших, приятельских отношениях. Бывало, что Шура часто подшучивала над людьми, особенно над парнями, когда кто-то из них был влюблён в одну из её подружек. Очень задорная и добродушная девчушка.
У Шуры в руках была какая-то бумага.
— Илюша, Степа, здарова! Идёте куда-то?
Да, мы идём колядовать. Пойдёшь с нами, сказал Илья, все ещё продолжая улыбаться
По ходу… но я должна тебе коечто передать, обратилась резко девчушка к Илье и подала бумагу.
Это от Алёны, продолжила Шура, переводя взгляд то на приближающегося прохожего, то на Степку, то на Илюшу.
Илья же рассматривал вещицу в руках. И тут же посмотрел счастливыми глазами на Аленкину подругу, обнял и поблагодарил:
— Благодарю тебя, Шура. Не представляешь, как я тебя благодарю…
— Да представляю я… иди, читай, грамотей, что она тебе там понаписала.
— Но… – начал возражать Степка, но тут осекся, подумав, что это письмо для парня будет куда приятнее, чем колядки с друзьями, ведь не зря же он так томиться, и душа его так страдает. – Да, иди домой.
Илья сразу же побежал. Степка стоял неподвижно и смотрел на бегуна спокойно. Шурка была радостной, и на её лице красовалась мягкая улыбка. Затем она обняла руку Степы и проговорила:
— Ну пошли колядовать. Я тебе заменю компанию…
Степка ж усмехнулся, и они вдвоём пошли догонять других ребят, которые уже начинали петь без них.
Зайдя домой, Илья подбежал к свечке, зажег её и начал читать письмо Алёны.
Бесценный друг мой, Илья!
Мы добрались очень хорошо до нужного города. Отец нашёл хорошую квартиру. Пока налаживает связи свои. Мама по дому хозяйничает: то ей не нравится, какую отец мебель выбрал, то стены слишком блеклые, то ещё чего. Я же начала читать «Марию Египетскую», которую ты мне подарил. Благодарю тебя за это.
И знаешь, несмотря на то, что мы только приехали, я уже скучаю по нашему городку. По тем видам, которые были на Оби, по соснам и елям. Здесь, где мы живем, их очень мало. По крайней мере, я их редко встречаю. К тому же воздух здесь совсем другой: какой-то тяжелый, промышленный, неприятный, тошнотворный. Не вздохнуть никак, а как же хочется свежего воздуха. Не хватает мне этого.
Жду очередного твоего письма,
Твоя Алена.
Илья смотрел на бумажку счастливыми глазами. Он перечитывал его по несколько раз, в частности повторял «Благодарю тебя за это». Сердце прыгало, словно взбесилось. Да и сам Илюша готов был прыгать от прочитанного и от душевного состояния.
Положив письмо в котомку, он начал ходить по комнатке, освещённой свечкой. А на лице Ильи прорезалась улыбка, а руки были за головой. Он ходил и представлял, как Алена писала ему ответное письмо, как радостно передала письмо почтмейстеру. Представлял, как они будут вместе, не заметив, как уже наступил вечер.
Так и уснул, будучи улыбающимся и радостным. Свечка все ещё горела в комнатке, и на лице оставалась перевёрнутая дуга. И во сне, как наяву, он думал об Алёне. Хотя в конце он и вспомнил, почему им нельзя быть вместе.
Автор публикации
